— Ты, дурак, Егор, — почти простонал побелевший от страха «Вялый», — ты, чё думаешь, эти цыгане сами по себе? Херов там тучу. «Сидор» их и грет. Меня ж в хате удавят потихоньку. И тебя потом заодно грохнут. Ты же принципиальный, в обратку не сыграешь, а «Сидор» это знает. И меня загубишь и себя.
Егор прикрыл глаза, он замёрз и его начало знобить.
«Может и правда, пошло всё белке в дупло? Прийти в отдел, написать по собственному, сдать ствол в оружейку, «ксиву» заму по кадрам. И к Ольге, и укатить с ней от этого холода, как она тогда сказала – …холод снаружи, холод внутри…, туда, где море, солнце и жара. В Тай или к вьетам, или к индусам на Гоа. Деньги он достанет. Вот они на кармане лежат, плитка «химозы» в полтонны весом. Сколько это по баксам? Даже если там самый дерьмовый «белый китаец» то лет на десять безбедной жизни в Юго-Восточной Азии им хватит. Там на Малайзийских или Индонезийских островах им затеряться как два пальца обоссать, никто не найдёт, тем более цыгане. А если хату оперативную продать, есть у него выход на риелторов, да и «доки» на квартиру у него припрятаны в надёжном месте, будет, вообще зашибись».
— Трое, во всём чёрном. Двое высоких, один пониже, возможно, девушка. — Егор устало и безразлично бросал слова в пустоту между ними. — Появились на районе недавно. Что, знаешь?
— Вспоминай тщательно, Игорёк. От этого зависит… сам, знаешь что.
— Трое, в чёрном, девка… — неразборчиво бормотал себе под нос «Вялый». — Бля, Егор, не знаю!
— Ну, как знаешь. — Егор вжикнул молнией «Аляски» и достал «Пал Макарыча»[1] из «оперативки». Грудь сразу захолодило, и он поспешил застегнуться.
— Да, погоди, Егор, я думаю, думаю.
Боль в голове Егора усилилась. Теперь это был не перестук молоточков, а удары кузнечного молота.
Он убрал, вдруг показавшийся ему неподъёмным пистолет, но не в кобуру, а в глубокий боковой карман куртки:
— Пять минут тебе. Я отойду пока. И не вздумай сдристнуть. Я тебя всё равно найду, а не я, так цыгане. А так, если надумаешь что, глядишь, фортуна и повернётся к тебе передом.
Егор заскочил в первый попавшийся подъезд. Поднялся на площадку последнего, третьего этажа, и, воровато оглянувшись «взорвал» загодя приготовленную «торпеду». Боль отпустила почти сразу. Накатила расслабленность и лёгкость, которые, впрочем, быстро прошли. Он горько усмехнулся, что же это теперь ему всю жизнь на «ганжике»[2] сидеть?
Егор ткнулся лбом в грязное стекло оконного проёма, и, устало прикрыв глаза, попытался понять, где та развилка, на которой он свернул не на ту тропинку. Которая привела его на замызганную лестничную площадку грязного подъезда. Когда это случилось? Может быть, вчера? В тот момент, когда его накрыл приступ головной боли на пороге квартиры «Вялого»?
Он стоял, прижавшись к еле живой батарее, ловя спиной крохи тепла. Пальцы в ботинках почти не ощущались, а зубы не стучали только потому, что крепко сжимали жёлтый сигаретный фильтр. Руки он просунул меж ребристых секций батареи, но это мало помогало, холод, казалось, охватил всё тело, не добравшись только до головы. Чудилась она раскалённой сковородой. Он пощупал лоб, тот и вправду был горячим. А может, это ему только, казалось, пальцы были, что твой лёд – почти безжизненные. Пульсирующее пятно боли в левом виске странным образом отдавалось сосущей болью в желудок, и от этого слегка подташнивало.
Глухо застонав, он нашарил негнущимися пальцами в кармане коробок спичек. Прикурил. Вышло не с первой попытки, но, в конце концов, кончик сигареты затлел алым. Он затянулся и тут же выплюнул сигарету. Горький дым, проникший в лёгкие, подумав, двинулся обратно и потянул за собой ком тошноты, который застрял в горле. Он согнулся в жёстком приступе кашля, усилием воли пытаясь загнать кислый комок обратно в желудок. Наконец, это удалось, и он часто-часто задышал, словно собака в летнюю жару.
Приступ кашля унёс последние силы, и он тяжело опустился, почти рухнул на ступени, в последний момент, успев подсунуть под себя папку с документами. Он сидел, широко расставив ноги и положив голову на скрещённые руки. Полы пальто разошлись, и холод ещё сильнее охватил тело, но запахнуться не было сил.
Мысли ворочались в голове вялыми полусонными осенними мухами.
«Холодно, чёрт возьми, холодно. За это надо поблагодарить доброго тестя. Спасибо тебе папаша. За совет купить пальто из чистой верблюжьей шерсти. Зачем тебе, сынок, дублёнка, это не модно, да и хорошая стоит о-го-го сколько, денюжек-то не хватит, а плохую, зачем покупать? Залоснится, совсем вид потеряешь».
Этим своим – совсем, он словно бы говорил – зятёк, ты и так не слишком презентабелен. А уж эти его – денюжки, сказанные елейным тоном, вызывали у Егора отвращение.
Пятую точку, несмотря на папку и толстое пальто, неприятно холодило. Но этот холод удивительным делом унял тошноту, ещё бы он и боль в голове успокоил, было бы совсем хорошо, но об этом стоило только мечтать. В левой половине головы всё так же удобно устроился колючий шарик боли.
«Давай Егорка, я тебе пальто принесу, настоящая верблюжья шерсть, тепло и солидно. А? Он, конечно же, согласился. Можно подумать, он когда-нибудь не соглашался с папашей. Ха! Попробовал бы он не согласиться. Скандал был бы обеспечен. Тьфу ты!»
Он постарался выкинуть родственника из головы, тот вроде как ушёл, но всё ещё продолжал маячить где-то на периферии сознания.
«О, Господи! Как холодно, и как сильно болит голова!». Мысль повторялась и повторялась, словно поставленная на репит песня.
С трудом отогнав её, Егор прислушался к себе, точно – тошнота ушла. Он надеялся, если не навсегда, то надолго или, по крайней мере, до тех пор, пока он не выкурит сигарету.
Сизый дым немного прояснил голову, Егор даже вспомнил, что он делает в холодном подъезде в десятом часу ночи. Стукачка своего пришёл навестить – Гошу «Вялого». Само собой, «Вялый» это не фамилия, а погремуха, или говоря проще – погоняло, кличка, так сказать, оперативный псевдоним. Гоша был торчком со стажем, и прямо скажем, как осведомитель не особо информативен, хоть иногда что-то полезное в клювике приносил. Егор его не закрыл только по той причине, что они ещё пацанами вместе курили за гаражами и щупали девок на дискотеках, да потому что его мать была подругой Гошиной матери.
Он сплюнул окурок в угол и с трудом поднявшись, подошёл к Гошиной квартире. Вдавил кнопку звонка, прислушался. Где-то в глубине раздался противный дребезжащий звук. Дверь, конечно, никто не открыл.
«Вялый» был ему нужен, не сказать, что дозарезу, но мог он знать кой-какую информацию, касающуюся дела, над которым работал Егор. И в котором не было ни малейших зацепок, но была одна странность, которую и мог прояснить «Вялый». Поэтому Егор, выбирая между возвращением домой, и визитом к «Вялому» выбрал второе. Домой сильно не хотелось.
Гадёныша не было дома, то ли носом повёл и, учуяв, что пахнет жареным, сделал ноги, то ли ведомый, извечной наркоманской жаждой, убежал искать дозу. А может, уже «жахнувшись», блаженно спал где-нибудь в ванной. Водилась за ним такая привычка, пускать «дурь» по венам именно там, где люди обычно принимают душ.
Он пришёл к «Вялому» на квартиру, минут пять звонил в дверь – бесполезно. Потом его накрыло приступом и он, привалившись к батарее, пытался очухаться.
Егор повернулся к двери спиной и в сердцах бухнул ногой в дверь. Раз, другой. Так что по подъезду разнеслось гулкое эхо.
Зря он это сделал, притихшая боль, вновь запустила свои щупальца в его голову.
«Чёрт, с ним, с «Вялым», уходить надо. Вот только на улице холодина, не дойдёт он ни до отдела, ни до дома. Транспорт не ходит, денег на тачку нет. Звякнуть, что ли, в отдел? Пусть машину пришлют».
Он достал телефон. Вяло выругался и вновь бессильно опустился на папку. Экран китайского смартфона был тёмен. Конечно, с самого утра закрутившись, он забыл его зарядить, и старенький аккумулятор почти совсем не державший заряд сдох.
Егор запахнул пальто, завязал пояс, но теплее от этого не стало.
«Чёртов тесть подсунул это конфискованное барахло. Нет, конечно, пальто выглядело стильно – чёрное, плотное, спускающееся ниже колен. До минус пятнадцати оно ещё грело, но как только столбик термометра опускался ниже, начинало казаться, что он выходит на улицу в одном пиджаке. Конечно, какая к чёрту, верблюжья шерсть – полиэстер пополам с вискозой. Ах да, был всё-таки в ткани какой-то процент шерсти, как говорится, с паршивой овцы».
С наступлением настоящих морозов Егор мёрз в нём страшно – до поджатых яичек и зубовного перестука, и вот умудрился простудиться. Хоть обычно симптомы были другие.
Егор выругался, вышло не злобно, а жалобно и жалко.
Надо было уходить, но силы совсем покинули его. Он снова присел на ступени и уронил голову на сложенные руки. Уснуть бы.
«…Умереть, уснуть, уснуть и видеть сны…»
Но даже этого он был не в состоянии сделать, лишь бессильно сидеть на ледяных ступенях и ждать. Чего? Он не знал. Покоя? Смерти? Избавления? Может быть, чуда?
Егор услышал, как скрипнула дверь, как прошелестели лёгкие шаги и замерли за спиной.
Голос женский, спокойный и усталый.
Он хотел обернуться, но даже для такого простого действия не нашёл сил. Поэтому остался сидеть, как сидел, надеясь, что его оставят в покое и уйдут.
«А может, вызовут наряд? А что, это было бы неплохо, отвезли бы в дежурку. Он бы там отогрелся. Нет, вряд ли. Не тот район. Тут полицию не вызывают. Если только кого-нибудь укокошат, но сейчас не тот случай».
— Вам плохо? — раздалось над самой головой.
«Нет, надо что-то делать. Не сидеть же так, а то, в самом деле, окочуришься».
Егор, преодолев слабость, поднял голову и повернулся. Перед ним, присев на корточки, на расстоянии вытянутой руки сидела девушка, женщина? В тусклом свете, слабенькой лампочки, светившей ей в спину, определить возраст было невозможно. Он лишь разглядел толстый халат, в который она была закутана.
— Кха-кха, — Егор откашлялся, — да, вот, что-то не можется.
«Какого хрена, она тогда вышла, чтобы вот так сидеть и смотреть на него, нефиг тогда было вылазить. Или он её разбудил, когда ломился к «Вялому»? Да и хрен с ней».
Егор опять положил голову на руки.
Неожиданно он почувствовал, как его подхватили подмышки и потянули вверх. Попытка поднять его провалилась, она лишь вызвала новую волну боли.
— Не надо, — жалобно попросил он, — оставьте меня в покое. Если я вас разбудил, приношу свои извинения, только не трогайте меня, мне плохо. Я сейчас отсижусь и уйду.
— У вас голова болит, я вижу, пойдёмте. Я таблетку дам. Боль пройдёт, и вы пойдёте. Если здесь останетесь – замёрзнете, подъезд почти не отапливается. Или вас ограбят, в лучшем случае, в худшем – убьют. Пойдёмте, пойдёмте. Вот обопритесь на моё плечо. Тут недалеко.
Он тяжело поднялся, опёрся на подставленное плечо – узкое, но крепкое, постаравшись не слишком наваливаться на женщину. Они ввалились в квартиру, и он рухнул на низенький пуфик.
Уф. Егор тяжело выдохнул. Благословенное тепло. В квартире царил полумрак, скрадывавший детали, но и без деталей было видно, что здесь живут, если небедно, то уж точно не шикуют.
Женщина ушла, но вскоре вернулась. Егор увидел перед собой маленькую розовую ладонь с двумя белыми пяточками таблеток и тонкостенный стакан, до половины наполненный водой.
Он проглотил таблетки, не замечая горечи на языке, и отпил тёплой воды. Благодарно кивнул. Голова тут же отозвалась болью. Он прикрыл глаза, а через минуту, когда боль угнездилась на привычном месте, спросил:
— Как вы узнали, что у меня болит голова.
— У вас всё на лице написано.
— Да? И что же там написано?
— Складка между бровями, белки с лопнувшими капиллярами, затуманенный взгляд. Жилка на виске набухла и пульсирует.
Голову Егору, кто-то принялся неторопливо набивать ватой, и этот ком погребал под собой боль, загонял её куда-то вглубь. Мысли стали медленными, но более чёткими.
Он открыл глаза, но всё ещё не мог разглядеть свою спасительницу. Бра над его головой не горело, а свет, падающий из кухни, освещая фигуру женщины сзади, не давал рассмотреть лицо.
— Я медсестрой работаю, всякого навидалась.
Вата в голове всё прибывала, и боли он почти не чувствовал, вот только слабость в теле никуда не делась. Он пошевелился.
— Можно позвонить? — И пояснил. — Мой телефон не выдержал холодов и разрядился.
— Конечно. Только, — она улыбнулась, — мой сотовый тоже без заряда остался, со стационарного наберите, он на кухне.
Егор сделал слабую попытку встать с низкого пуфика. Получилось плохо, он едва не своротил полочку с ключами, расчёской и прочей женской мелочёвкой. Женщина подхватила его под руку и помогла подняться. До кухни он добрёл сам. В небольшом помещении горел приглушённый свет, а на подоконнике тихо мурлыкал магнитофон. Егор машинально отметил, что тот был старым, можно сказать допотопным, проигрывающим кассеты. Он сел на белый табурет, и наконец, смог рассмотреть женщину.
Рассмотрел и выругался про себя. Никакая это была не женщина. Нет, в смысле гендерной принадлежности, конечно, женщина, но не тётка пятидесяти лет, как он вначале решил, видимо, из-за толстого халата и волос, забранных в пучок на затылке, а вполне себе симпатичная дама. Ненамного старше его. Лет тридцати пяти.
Овальное лицо, бледная кожа, несколько еле различимых веснушек, чуть вздёрнутый нос, печальные глаза и чётко очерченные губы со скорбно опущенными уголками. Рыжеватые волосы, сколотые на затылке, открывали тонкую, беззащитную шею. Одна прядь выбилась и падала на правую щеку. Это прядка, тонкая, чуть вьющаяся, придавала женщине загадочный вид, делая взгляд странным – зовущим и одновременно отстранённым. Словно она видела что-то такое, чего он видеть не мог.
— А вы, извините, не знаю вашего имени, как не побоялись выйти к незнакомому мужчине в такое позднее время, а потом и привести его к себе?
— Ольга, — и чуть помедлив, добавила, — Оля.
— Егор, — он слабо улыбнулся, но Ольга не ответила на его улыбку.
— Вот как? — Егор попытался вспомнить, где они виделись, но лицо стоявшей перед ним девушки ему было незнакомо. — Откуда?
— В ведомственной поликлинике видела и несколько раз с нашим участковым.
Она стояла перед ним, одну руку держа у живота, другой крепко зажав ворот халата у самой шеи.
Плотный, махровый халат с полами почти до пола, не давал понять какая у неё фигура. Егор, почему то решил, что хорошая.
Он молча рассматривал её, не зная, что сказать. Она спокойно, чуть устало смотрела в ответ.
Егор взял со стола трубку радиотелефона. Набрал номер дежурный части. Занято. Подождал, попробовал опять, теперь никто не брал трубку. Егор набрал номер соседа по кабинету Вальки Филатова. Долгие гудки. Конечно, время-то к десяти, он давно дома.
— Никто не отзывается. Я вроде как пришёл в себя, пойду. Вам, наверное, спать пора, на работу завтра.
— У меня завтра выходной, я с дежурства.
Он сделал попытку подняться. Но слабость, как ему казалось ушедшая, навалилась снова. Егор брякнулся обратно на табурет.
— Блин, голова кружится, — вырвалось у него.
Ольга сделала шаг вперёд, от движения халат на миг распахнулся, глаза выхватили мраморную белизну бёдер, круглые колени и полные икры. Ольга смутилась, и быстро запахнув полы халата, приложила ладонь к его лбу. Рука её, прохладная, приятно остудила раскалённый лоб.
— У, вас, температура и высокая.
Егор почти не слушал её. Он вдыхал исходивший от женщины запах. Пахло не лекарствами, как можно было подумать, а детским мылом с земляничной, кажется, отдушкой и чистым женским телом.
Он сглотнул, кашлянул и закрыл глаза. Сидеть вот так – с прохладной ладонью, прижатой ко лбу, было приятно. Внезапно его охватила сонливость. Не свинцовая усталость, которую он чувствовал, возвращаясь домой и которая привычно валила его в кровать, словно умелый лесоруб дерево, а приятная и мягкая, словно руки матери, дрема.
— Вы больны. — Донеслось до него сверху и словно издалека.
Егор чувствовал, что если он сейчас не откроет глаза, то заснёт и свалится с шаткого табурета. Губы его шевельнулись.
— Что? — переспросила Ольга.
— Поднимите мне веки. — Громадным усилием воли он всё-таки открыл глаза. — Что вы мне дали?
Всё понятно, от всех этих лгинов его тянуло в сон. Егор тряхнул головой, Ольга убрала ладонь. Он мягко перехватил её руку и вернул себе на лоб. Запястье было таким тонким, что казалось, сожми он сильнее, и косточки хрустнут как лапка малой пичуги.
— Если, вы не против, — голос его хрипел, — постойте так несколько минут, а потом я всё же пойду.
— Хорошо, — покорно согласилась Ольга.
Егор смотрел на неё из-под ладони. Невысокая с узкими плечами она стояла перед ним не шевелясь. Одна рука на его лбу, другая безвольно висит вдоль тела. Между разошедшимся воротом халата он видел тонкие ключицы, впадинку между ними и голубоватую жилку, часто-часто бьющуюся на шее.
«Вот сидеть бы так вечно. Но он и так злоупотребил гостеприимством Ольги, пора и честь знать. Но, Боже, как же не хочется идти в темноту и холод ночи».
Всем кто прочитал - спасибо.
[1] Пал Макарыч – пистолет Макарова (ПМ) (жаргон).
[2] Ганжик – ганджубас – наркотик (жаргон).
