Как не храбрилась девушка, изрыгая из себя грязные, матершиные проклятия, дрожь в ее теле все равно выдавала ужас. Кем был этот извращенец? Что за силой обладает? Паучий король… Очевидно же, что он управляет самыми ненавистными Олесе существами, чтобы подобраться к ней. Но умеет он не только это. Галлюцинации, которые она видела — его рук дело. Видение, что пришло к ней этой ночью, что чуть не убило, задушив ужасом, но при этом взбесило настолько, что страшная, нестерпимая жажда мести полностью овладела ей.
Эта мразь несколько дней терзала ее, мучила, не давая спать. Ощущение было таким, будто ее пытают бдением. Он говорил с ней, говорил ужасные вещи, в которых смешивалась ненависть и похоть. Но на какое-то время он замолчал, давая передышку. Сразу после Олесиного откровения, которое пришло во сне.
На самом деле, ей и без того было тяжко на душе. То детское отчаяние, которое стерли из памяти годы, вернулось сейчас и ударило с новой силой. Замороженное, запечатанное чувство полета от освобождения сменилось жестким падением в пропасть безнадежности, угнетающего пленения. Осознание того, что всю свою жизнь она была лишь мушкой, застрявшей в паутине и ждущей своего часа, разъедало изнутри. Вот-вот за ней придёт ее Король…
Олеся спала, когда что-то заставило ее открыть глаза. Стена, тумбочка, Дихлофос, ковёр… ничего необычного, но откуда-то неприятно тянуло душком. Уставший разум дал команду «спать», мало ли, какое амбре выдает человеческий организм. Но запах усилился, а вместе с ним накатила тревога.
Олеся осторожно повернулась в сторону соседней половины кровати и от увиденного спрыгнула на пол.
Ее мама, ее милая, любимая мамочка, покрытая трупными пятнами, взбухшая и неподвижная, лежала рядом. Лицо укрыто прозрачной, паучьей вуалью, а мертвые глаза под ней смотрели Олесе прямо в душу. Девушка плотно закрыла руками рот, подавляя вырывающийся крик и рвотные массы. Горе, необъятное, глубокое, овладело ей. В голове раздался вопль, ее собственный: «Мама умерла! МАМА УМЕРЛА!»
Но тут она увидела что-то… что могло лишь показаться. Мамины губы дрогнули. Олеся наклонилась поближе к ней, чтобы рассмотреть получше. Вдруг она ещё жива? И в подтверждение этого мамин подбородок отъехал вниз, но губы ее не разомкнулись. Только сейчас девушка заметила, как странно двигается мамина шея, словно внутри кто-то…
Изо рта женщины один за другим вылезали омерзительные, длинные костлявые пальцы, так напоминающие лапы паука. Часть из них держала подбородок, а другая часть схватила верхнюю часть лица. Эта ужасная маска шевелила маминым ртом, заставляя открывать и закрывать, имитируя речь.
— Как хорошо внутри. Как же хорошо! — Скрипучий голос, полный предвкушения оргазма, триумфально разносился по комнате.
А Олеся, согнувшись пополам и заламывая собственные пальцы, тем самым наказывая за трусость, просто стояла и смотрела на это зрелище. Слезы скатывались с ее щек и размывали изображение. Пока она не поняла, проморгавшись, что оплакивает сейчас лишь мирно спящую маму, без каких-либо следов смерти.
Он посягнул на святое, самое дорогое, что было в ее жизни. Старый, вонючий, хлипкий извращенец и урод. Олеся не останется в стороне. Она размажет его, чертового паука, гребанного колдуна.
Холод в маркете на заправке контрастировал с жаром улицы. От самых щиколоток до макушки прокатился неприятный озноб. Олеся, одетая в летние шорты и майку, дотронулась ладонью до лба:
Молодой парень, улыбаясь, подошел к Олесе, когда она старательно рыскала по рядам канистр и бутылей с автомаслами и расходниками на первой попавшейся заправке.
— Могу я вам чем-то помочь? — Поинтересовался он.
— Керосин продается у вас?
— Мне нужно то, что горит.
— Вы на заправку приехали, — засмеялся кассир, — Бензин горит.
— Отлично. А тряпки есть?
— Есть салфетки из микрофибры.
С пустыми руками Олеся поехать не могла, и единственная идея, которая к ней пришла — угостить Паучьего короля коктейлем Молотова. Огонь и горючее — вот что нужно, чтобы не испачкать руки. Обычно она пользовалась самодельным огнеметом — зажигалкой и лаком для волос, чтобы уничтожить мерзких тварей. Чистке пламенем подвергалось, в основном, крыльцо родительского дома. А сейчас у неё будет кое что посерьезнее… Наверное, как и последствия, ведь она едет убивать. Ярость ослепила ее, притупила рассудок, и все, чего Олесе хотелось — это чтобы он сдох, и ее страдания кончились.
— Вам салфетки пробивать? — голос продавца выбил Олесю из колеи мыслей.
Парень готов был поклясться, что в эту секунду первый и единственный раз в жизни видит, как чьи-то глаза в прямом смысле гаснут, становясь бесцветными.
Машина выехала за город. Навигатор подсказывал, как добраться до Вилянихи, но Олеся даже не смотрела на проложенный маршрут. Она просто знала, куда ехать, хотя с самого детства туда не возвращалась. Как будто кто-то диктовал, что нужно делать. Изначально у неё был план: купить горючее и бутылку, а потом попробовать дозвониться до Феди, так как одной ехать страшно. Но что-то пошло не так. На заправке она, подвергнувшись странному импульсу, просто развернулась, села в машину и уехала. Безоружная и одинокая. Но это не тяготило. Напротив, желание оказаться сейчас там овладело ей полностью.
Затянувшись айкосом, она зашлась в приступе кашля. Брызги сухой мокроты вылетали изо рта и пылью оседали на приборной панели. Олесе даже пришлось остановить машину, чтобы как следует прокашляться.
Пух комьями валил из нутра девушки. Он прилипал к коже и скатывался в еле ощутимые комья.
«Как же хорошо внутри! Как же хорошо».
Это все какой-то бред. Реальность казалась сном, а изображение клубилось и туманилось, будто в пьяном угаре. Что она делает здесь одна? В богом забытой деревушке? В окнах, кажется, проплыл дом бабушки Нюры, но у него уже давным-давно другие хозяева. Ведь бабушка умерла примерно через год после того, как маленькой девочкой Олесю забрали отсюда.
А через минуту нога сама нажала на тормоз. Приехали.
Подошвы кроссовок ступили на траву, скромно пробивающуюся из полузаросшей дорожной колеи. Олеся укрыла пышущее жаром тело плотной толстовкой, тем самым спрятав пятно рвоты на майке.
Дома тонули в море из зелени, и девушка поразилась, какие же они маленькие. В детстве эти домишки казались ей дворцами.
Жилище Паучьего Короля жалко пялилось на неё пыльными оконцами, и Олеся в ответ пыталась рассмотреть, что за ними происходит. А за ними эхом прошлого двигались картинки, насквозь пропитанные безысходностью. В этом доме она была безмолвной и безвольной пленницей. Сколько он ее мучил тогда? Неделю? Месяц? Олеся попыталась отогнать от себя воспоминания, в которых она ребёнком выполняла странные просьбы взрослого мужчины. Как же хорошо, что тогда она не осознавала происходящее и всю его неправильность. «Пожужжи, мушка». «Потанцуй, мушка, для своего короля». «Сними платьице, мушка. А если не будешь слушаться, этот паук тебя съест». И маленькая Олеся смотрела со страхом, как жирный паук проползает между пальцами Паучьего короля. Она делала все, что ей прикажет этот псих.
Голова снова начала проясняться, а разум принадлежать только ей. Он отпустил ее, но неизвестно, на какой срок. Нужно убираться. У неё очень дурное предчувствие.
— Родственница что-ли? — раздался позади немолодой женский голос.
— Ты-ты, кто ж ещё, — пухлые пальцы держали огрызок яблока, а хлопковый халат в цветок обтягивал пышные бедра. Кудрявые, седые волосы стояли торчком в короткой стрижке, — Ты же сюда приехала? — собеседница махнула в сторону дома, который только что разглядывала Олеся.
Девушка кротко и неуверенно кивнула, а потом укорила себя за это.
«Зачем? Нужно просто садиться в машину и уезжать».
— При жизни нахер никому не нужен был, а как помер, так объявилась, — женщина подошла почти вплотную, и Олеся ощутила запах пота.
— Я? — снова глупо спросила она.
— Да ты-ты! Ты ж Олеся, правильно?
— Что ж вы так за родственничком хреново присматривали? Мы вас обыскались! Затрахал он нас в доску, пол деревни съехало из-за этого дурачка!
— О чем-о чем? Онанист старый. Все ходил тут, между ног тер у себя, а по ночам выл, верещал чего-то. Его в дурку надо было сунуть, а вы, видать, ждали, пока сдохнет. Ты дом доставшийся приехала смотреть?
Девушка только стояла и хлопала глазами, не в силах подобрать слова.
— А откуда вы знаете, что я Олеся?
— Так он тебя ждал. Пойдем, проведу, — женщина подошла к калитке, толкнула, и та со скрипом поддалась.
— Вы сказали, что он умер?
— Ну да, а ты что, не в курсе?
Новая знакомая прищурила глаз, а затем начала загибать пальцы, шепча цифры.
— Четыре дня назад увезли, а сколько он лежал, не знаю, — оказавшись у входа на крыльцо, дряблая рука без доли колебаний нырнула в середину круглой паутины, в которой господствовал огромный крестовик. Женщина невозмутимо взяла его в кулак и швырнула в ближайшие кусты, — Но ты не переживай, не долго. Такую пропажу не заметить невозможно.
Женщина выудила из своего кармана ключ и принялась отпирать дверь.
— Его как увезли, я пол помыла, все по-христиански. Но я только прихожую, остальное — пусть наследнички. Ну, чего встала? Заходи.
Ну уж нет, она ни за что не переступит порог… Хорошо, переступила… но ни за что не пойдет в ту самую комнату… И все же она пошла…
Запах был омерзительным. Моча и дерьмо смешивались и вызывали огромное желание бежать отсюда, но ноги уперто несли в место ее кошмаров.
— Вот, видишь, говна своего не пожалел, — сказала женщина, остановившись возле прохода, пропуская вперёд гостью.
Потолок, казавшийся в детстве Олесе недостижимо высоким, сейчас нависал в опасной близости над ее макушкой. Стены с выцветшими обоями изляпаны коричневым месивом. Тут и там пестрело лишь одно имя, тысячекратно выведеное ущербной рукой Паучьего короля. «ОЛЕСЯ. ОЛЕСЯ. ОЛЕСЯ.» — Звали ее надписи. Меж надписей, накладывающиеся друг на друга, смотрели сотни лиц. Испуг, восторг, грусть, ярость, счастье — сотни эмоций запечатались в портретах. Олесиных портретах. Начиная от маленькой девочки и заканчивая взрослой девушкой. Он рисовал ее… собственным дерьмом. Он был безумен, помешан на ней. И он знал, как год от года меняется предмет его вожделения.
— Кем он тебе… кхм… приходился?
Олеся оставила вопрос без ответа. Ее ошарашенный взгляд метался от стены к стене, голова шла кругом, и, казалось, безумие, которым пропитаны эти стены, проникают сейчас в внутрь ее. Ей страшно хотелось уйти, очутиться сейчас в самой дальней точке земного шара, но тело ее не слушалось, потому что он внутри…
При взгляде на старый письменный стол, прижатый к одной из стен, Олеся двинулась к нему. Под подошвами хрустело, но ей не хотелось этого замечать.
— Так кем… кхм-кхм… он тебе… — остаток фразы она договорить не смогла, потому что зашлась в громком кашле, — Что-то… Что-то… в горле застряло.
На столе навалены старые книги, с непонятными закорючками вместо букв, схемами, рисунками, там же валялись тетради с пожелтевшими страницами, исписанные непонятными символами. Тот самый стол, высота которого в детстве казалась пропастью… Тот самый стол на котором Олеся, будучи маленьким ребёнком, танцевала в одних лишь трусиках для своего Короля.
А кашель, громкий и лающий, все отражался эхом от разрисованных стен.
В центре стола, на почетном месте стояло что-то, но Олеся никак не могла понять, что именно. Неподвижная фигурка, по поверхности которой, напротив, что-то динамично двигалось. По мере Олесиного приближения покрытие фигурки стекло вниз и расползлось по столу в виде десятков пауков. Членистоногие окружили маленькую, уродливую куклу, собранную из палок и какого-то тряпья. За спиной виднелись маленькие крылья из полиэтилена, а головой служила гнилая картошка. И голову ту венчала прядь волос. Олесиных волос.
— Если ты уйдешь от меня, то я превращусь в маленького паучка, — говорил когда-то Паучий король, отрезая прядь с Олесиной головы, — я залезу к тебе в рот, и буду жить внутри тебя. Это любовь, мушка. Она такая. Когда хочется забраться под кожу и слиться в одно целое. А потом я превращусь в огромного паука, чтобы обнимать тебя снаружи. Я буду везде, как воздух. Ты будешь дышать мной, будешь чувствовать меня каждой клеточкой своего тела. И мы будем вместе всегда.
Соседка согнулась пополам, откашливаясь, и глаза, обрамленные морщинистыми веками, заслезились, покраснели.
— Ой… кхм… сейчас, — говорила она сквозь свист в легких, — Да… кхм… представляешь… паука ночью… кхм… проглотила.
Раздался грохот падающего тела. Соседка рухнула на колени. Прямо на пол, усыпанный дохлыми мухами. Спина ее согнулась, как в приступе рвоты, и изо рта с мерзкими звуками выходили потоки паутины, а следом хлынули темные потоки, состоящие из арахнидов. Мелкие, крупные, все они мигом разбегались по полу. Олеся лишь обреченно всхлипнула, а потом попятилась вглубь комнаты, подальше от спасительного входа и подальше от зараженной женщины. Вскоре поток кончился, и соседка упала замертво.
Олеся стояла по середине, и как только приняла решение бежать, поняла, что не может шевельнуть ни одной частью своего тела. Потому что она теперь на своем месте. Месте, что предначертано ей судьбой. Трупы мух в совокупности с паучьими телами образовали витиеватый, непонятый символ на полу. И Олеся, как недостающая часть пазла, завершила его, оказавшись внутри.
Земля под ногами дрогнула, и раздался гул, который, однако, в скором времени прекратился, сменившись напряженной тишиной. Нервы накалились до предела в ожидании чего-то страшного.
— Мушка моя… — проскрипел голос где-то за стенкой, отчего душа Олеси ушла в пятки.
Стон проминающихся половиц усиливался по мере приближения ЕГО.
Сначала в дверном проеме показались два гигантских, с человеческий рост предплечья, ломающиеся сверху локтевым суставом, затем, когда пара передних конечностей пересекли порог комнаты, показалось высохшее туловище с кожей мраморного цвета, плотно обтягивающей кости. Лицо было перевернуто «вверх ногами», а голова на переломанной шее болталась от каждого шага. Рот, обрамленный фиолетовыми губами раскрылся в безумной, полной предвкушения и восторга улыбке.
— Прилетела ко мне… моя мушка.
Четыре пары длинных, неестественных конечностей приближали уродливое тело, что выглядело мертвым. Оно почти волочилось по полу. И с каждым шагом Олеся ощущала такой дикий страх, что, казалось, будто она сейчас упадет в обморок.
— Почему ты бросила меня? Ушла?
В глазах сначала все поплыло, а потом начало темнеть, когда холодный, отвратительный и скользкий нос Паучьего короля дотронулся до ее бедра.
— От тебя пахнет… мужиком. Ты впустила его в себя раньше меня?!
Олеся буквально теряла рассудок от страха, ей казалось, что тело проваливается куда-то в пропасть, но одновременно с этим ощущала, что остается стоять парализованная, обездвиженная какой-то загадочной силой.
— Я ждал тебя! Я звал тебя! Мечтал о тебе! — Заверещал монстр, и Олеся ощутила, как его челюсти сомкнулись на ее ноге, — НЕУЖЕЛИ ТАК СЛОЖНО МЕНЯ ЛЮБИТЬ?
Если сначала Олеся боролась с обмороком, то теперь ей захотелось захлебнуться в беспамятстве. Хотелось умереть, лишь бы это мучение кончилось. В глазах сгущалась тьма, и разум поплыл. Ноги оторвались от земли, она полетела куда-то, а потом завертелась юлой вокруг своей оси.
— СДОХНЕШЬ ЗДЕСЬ И ОСТАНЕШЬСЯ СО МНОЙ НАВСЕГДА!
Все ее тело стягивали новые мотки липких пут. Нестерпимо воняло мертвечиной, укус на ноге полыхал болью, но она ни за что не откроет глаза. Пусть все закончится быстро.
Где-то вдали громыхнуло, а потом завизжала женщина. Олеся провалилась в темноту.
— Пожалуйста очнись!.. Очнись!.. Прошу тебя!.. Господи! — Слова выскакивали сами по себе, и произносить их было так важно, словно от этого зависела Олесина жизнь. Она не допустит ни секунды тишины, будет звать, пока Олеся не очнется, — Нет-нет-нет! Нельзя спать! Нельзя!
Бледное, сереющее с каждой минутой, тело девушки покоилось на заднем сидении. Лоскуты паутины все ещё окутывали его. Но главное — лицо и нос было свободно.
— Больно, — еле слышно простонала Олеся.
— Мы едем в больницу, доченька, потерпи. Только не спи! Прошу тебя, не спи!
Ирина на миг отвлеклась от дороги, чтобы посмотреть на умирающую дочь. Щеки ее впали, но глаза хаотично вращались, рыская по потолку маминой Теслы. И сначала Ирине показалось, что Олеся хватает потрескавшимися губами воздух, но потом поняла, что та пытается что-то сказать.
— Не отпускает… Не уходит… — шептала Олеся.
Около минуты ушло у матери на принятие решения. Промедление было подобно смерти, но она решила остановить машину. Почему-то последняя стена, удерживающаяся женщину от истерики рухнула, и слезы полились сами собой.
— Олеся! Милая! Что мне делать?.. Господи! — То был настоящий вой, с болью раздирающий глотку.
Олеся угасала на глазах, и лишь на миг ее взгляд задержался на матери:
Возвращаться было безумием и, возможно, самой большой ошибкой в жизни Ирины. Но был ли у неё выход? До больницы так далеко, Олеся не протянет… Поэтому она рискнет всем.
Снова показался этот дом, от которого волосы становились дыбом, возле которого так и осталась одиноко стоять Олесина Камри. Пистолет тоже остался внутри, да и, как оказалось, для Ирины он бесполезен.
Когда она проснулась утром, и увидела, что Олеся пропала вместе с машиной, то почти сразу поняла, куда та направится. Материнское чутье нашептывало, что ее дочь, делано храбрящаяся, изображающая безразличие, на самом деле, сильно травмирована детским опытом. Она захочет посмотреть в глаза своему обидчику и, возможно, наделает глупостей. Не теряя времени, Ирина прыгнула в машину, предварительно взяв из сейфа мужа травмат, и поехала в Виляниху.
Искать долго не пришлось, ведь Олесина Камри наверняка стояла у нужного дома.
То, что она увидела внутри, чуть не лишило чувств, но в этой жизни нет ничего сильнее материнского инстинкта. Какое-то паукообразное существо заматывало в паутину ее дочь.
Куда угодила пуля, она не видела. У неё вообще не было цели попасть в чудовище, ведь могла угодить в Олесю. От сильной отдачи пистолет упал на пол, и лишь проследив траекторию падения, Ирина увидела труп женщины на полу. Кажется, Ирина завизжала в этот момент.
Существо неуклюже поворачивалось к ней на своих лапищах, наводя ужас одним лишь своим видом, и Ирина, летящая и мягкая, привыкшая к легкой жизни и роскоши, приняла безрассудное решение, продиктованное любовью. Она напала первой. Даже под угрозой смерти Ирина не смогла бы точно сказать, что было. Она помнила лишь, как отчаянно била кулаками, царапала кожу и пыталась выдавить глаза монстра. В этот миг она стала настоящей разъяренной медведицей, защищающей потомство. И что самое удивительное — это было довольно просто. Омерзительное, опасное на вид существо оказалось слишком слабым перед натиском женщины. Эта вонючая падаль трусливо убежала куда-то. Поэтому Ирине только оставалось освободить Олесю от паутины, взять на руки и отнести к себе в машину.
И вот она снова здесь. В руке сжимала дежурный дезодорант, валявшийся в бардачке, и зажигалку — любимое оружие дочери против пауков. Выйдя из машины, она оглянулась по сторонам в поисках подмоги или, наоборот, боясь свидетелей.
В доме напротив зашевелились занавески, и в окна вынырнула сухонькая старушка. Ее бесцветные глаза прищурились, разглядывая руки незнакомки.
— Что ты задумала? — чавкнув беззубым ртом, произнесла она.
— Ничего, — соврала Ирина.
— Сожги его к ебене Фене, дочка. С Богом.
Женщина зашла во двор Паучьего короля, не подозревая, сколько старых глаз, полных надежды, наблюдает за ней, и перекрещивает воздух.
По дому разносился вой, и Ирина сжала покрепче составляющие огнемета, в правой руке аэрозоль, в левой — зажигалка. Она ни за что и ни при каких обстоятельствах не уронит их. Можно было бы поджечь прихожую, но пламя может заниматься слишком долго, и урод может уйти за это время.
Она осторожно, стараясь не издавать лишнего шума, ступала в сторону той проклятой комнаты. Имя ее дочери многократно вылетало из грязного рта мутанта, и эта мысль страшно злила женщину.
«Он не имеет права даже на это!»
Мразь повисла вниз головой в углу комнаты на своей паутине и любовно сжимала какой-то предмет. Их взгляды встретились, и женщине показалось, что она видит в глазах монстра ужас. С потолка и изрисованных стен что-то посыпалось, а пол зашевелился. Сотни, тысячи, сотни тысяч членистоногих как по приказу мчались в сторону Ирины. И все они превращались в пепел под струей огня.
— Я не боюсь пауков, мразь, — последняя фраза выплюнутая отчаянной матерью перед тем как пламя объяло Паучьего короля.
Огонь с удовольствием поглотил иссушенное тело, заставляя его в агонии ползать по периметру комнаты. Пламя перекинулось на обои, занавески и мебель. Книги, символы, знаки — все стиралось с лица земли. И конечно же кукла с Олесиной прядью горела. Вместе с этим исчезала и магия.
Вечер шашлыков подходил к концу. Отец, изрядно подкрепившись спиртным, покинул компанию, намереваясь лечь спать. Олеся с Ириной остались в террасе за столом одни.
— С Ваней разошлись? — поинтересовалась мама, подливая себе сок.
Олеся лишь рассмеялась в ответ:
— Представляешь, мам, Федя даже не подозревает о том, что в нашей семье он навсегда останется Ваней.
После всего, что случилось, она не хотела с ним оставаться. Может, это неправильно, но она не могла простить своему парню, что в самую сложную минуту его не было рядом. Он просто оставил ее, позвонив через какое-то время, чтобы узнать, когда можно забрать вещи. И когда приехал за ними, все время делал драматические паузы, искал повод задержаться, видимо, в ожидании, что Олеся попросит его не уходить. Он ошибся.
— Если мужчина не любит тебя настолько, чтобы двадцать лет рисовать дерьмом твое лицо на стенах, я даже не знаю, зачем нужен такой мужчина, — от Олесиной насмешливой фразы у мамы перекосило лицо.
— Защищаешься? Юмор, конечно, хороший инструмент, но как ты себя чувствуешь… на самом деле?
— Очень странно, если честно. Осознавать, что все эти годы кто-то сходил с ума по тебе…
— Он изначально был психом!
Подул приятный, теплый ветер, но Олеся предпочла укрыться от него пледом. Бедро сверкало ярким пятном от зеленки, которой она щедро мазала заживающий укус.
— Перед тем, как мою квартиру атаковали пауки, я проснулась ночью от страшного кашля, — сказала девушка, — Ощущение было таким, будто что-то в горле застряло… Кажется, я проглотила паука тогда. Я навела справки. Этого человека звали…
— Я не хочу знать, как его звали, — отрезала мама.
— На самом деле, о нём мало, что известно, но бабки из Вилянихи сказали, что он — потомок каких-то там колдунов, родившийся в результате родственного кровосмешения.
— Ты с ними разговаривала?
— Не я. Знакомый отправился туда забрать мою машину. Вот они ему там на уши и присели, — а потом Олеся снова рассмеялась, — Конечно же, он им не поверил, — Немного понизив голос, она продолжила, — Еще я узнала, что этот… сидел в тюрьме за…
— Олесь, остановись, пожалуйста. Я ничего не хочу знать. Слишком мало времени прошло. Я чуть не потеряла тебя. Давай обсудим это позже. Даже представить себе не могу, как у тебя хватает сил все это раскапывать.
— Я предпочитаю изучить свой страх.
За столом повисло молчание. Солнце зашло совсем недавно, и дивный сад Олесиных родителей озарялся уютным светом уличных фонарей.
— Ой, что это у тебя, мам? — рука Олеси потянулась к волосам Ирины.
— Палочка застряла? Или листик?
— Нет, всего лишь маленький...
Олеся аккуратно сняла с маминых волос паучка, который, предчувствуя опасность, захотел убежать. Девушка посадила его в траву и отпустила. Ведь теперь он не представляет опасности.
