И только единицы знают, что произошло на самом деле и каким кровавым кошмаром обернулась ночь, после чего этот парк официально закрыли.
Эта женщина, старая и измождённая, просто посмотрела в глаза Кати, кивнула, словно слушая нечто недоступное, а затем сухо улыбнулась, получив разрешение, и рассказала, чем можно уберечь себя.
... - Нет! - кричал Миха, вломившийся в комнату вслед за другом. Проклятая белая дверь сама раскрылась, впустив после нескольких минут дикого крика. - Нет, Борька! Нет! - кричал, пытаясь стянуть друга, висящего на потолочной балке, с обмотанной вокруг шеи верёвкой. Тени от догорающей свечи, игравшие на висящей фигуре, метались, танцевали.
Свечной огарок стоял на полу, пламя едва мерцало, но и этого хватило разглядеть. Бледное, посиневшее лицо друга и вытаращенные в страхе глаза. Шея неестественно вывернута, а тонкая струйка слюны застыла в уголке губ, напоминая, что он кричал.
Тени мельтешили, то увеличиваясь, то вновь растворяясь на стенах с каждым движением раскачивающегося на балке тела.
- Нет, Борька! Нет! - кричал и впервые в жизни плакал, держа друга за пояс штанов, пытаясь остановить раскачивающегося мёртвого Борьку. Невыносимое чувство вины душило, и хотелось рыдать, а Оторва что-то шептала ему, заставляя идти за ней, заставляя бросить мёртвого друга. Что-то в этой комнате было вместе с детьми, что-то невидимое, но реально ощутимое, то, что убило их друга, и сейчас оно просто медлило, наблюдая за ними, играло, прощупывало. Время, отведённое на жизнь Михе и Оторве, заканчивалось.
- Так его дед умер. Помнишь, как Борька нам об этом рассказывал? Он ведь сам его обнаружил на чердаке, - отстранённо произнесла Оторва, вздохнув, добавила: - Поэтому он жутко боялся покойников и фильмы про мертвецов терпеть не мог, - её голос дрожал, и она сжала пальцы в кулак, пытаясь успокоиться.
- Точно, Кира, - забыв о кличке, назвал её по имени, придя в себя, Миха.
Она слегка улыбнулась. Бледная и потерянная. Но смелая, раз сумела вытащить его из комнаты. Что бы случилось тогда, останься он в комнате, думать не хотелось.
- Давай поищем Румянцевых и будем выбираться отсюда, пока не поздно, - снова беря его за руку, будто неосознанно ища поддержки, сказала Оторва.
В её словах был здравый смысл. Миха кивнул, сжимая холодными пальцами её горячую ладонь.
На дверях больше не было номеров, и они просто белели, неотличимые одна от другой. Двери пугали: взгляду не за что было зацепиться, и глаза уставали, путаясь от долгой ходьбы в бесконечном ослепительно-белом коридоре.
... "Не как раньше. Всё же кое-что изменилось, подстраиваясь для новой игры", - подумала Катя, вновь уставившись в свои рисунки. Так, если следовать плану, её брат был заперт за сотенной дверью, слева по коридору, ориентироваться надо на напольную плитку, трещины и отколовшийся уголок-ориентир, который тоже перенесла на бумагу.
- Эй! - окликнула она задумавшегося Миху. - Тебе не кажется, что всё не так, как раньше? Нас не ждали - и это понятно, но и не мешают.
- Ты права,- подтвердил Михаил её догадки, а после паузы произнёс: - Хочешь, расскажу, как выбрался?
Ему было нужно сказать. Ему было нужно выговориться, и она это поняла по его серьёзному лицу и напряжённому взгляду.
- Давай, а потом я расскажу, почему вернулась, идёт?
... Они держались рядом, как друзья, а жуткая тишина приглушала шаги.
Кира спасла его, зайдя с ним, когда, следуя безудержному порыву, он зашёл в комнату с цифрами 1993. Год его рождения. Так странно и так притягательно - и он, заворожённый этим, зашёл. А она просто схватила его за кисть, не давая потеряться в нахлынувших слишком реальных картинках.
... - Ты, дрянь, посмела угрожать мне ребенком. Я всё равно на тебе не женюсь. Всё давно решено. Мое женой станет другая, а ты всего лишь подстилка.
Его мать. Красивая, очень стройная и молодая. Он и не знал, что она была когда-то такой. Гордая: ударила по лицу мужчину, стоящего возле белоснежного автомобиля, и ушла, ничего не сказав.
Он, Миха, нежеланный ребёнокм - горькая правда. Вот почему он никогда не видел отца. Вот почему мать врала, говоря, что родной отец умер, скрывая, что богатей женился на другой, нареченной ему с рождения.
- У тебя будет сын, но ты его никогда не увидишь, - предупредила она, и вот почему-то Миха оказался на похоронах какой-то полной женщины. И он не смог удержаться, когда высокий мужчина с бледным, так напоминавшим его собственное, лицом, позвал Миху. Единственное слово - и тоска сдавила сердце.
... - Миха, нет, не ходи! Ты - что, не видишь? - голос Оторвы. Размытые слова, крики. Почему она что-то кричит ему? Оторва?
- Что? Не трогай, отпусти! - вырывался он из её рук, пытающихся удержать от смертельного шага. Липкие нити, напоминающие малиновый сироп, в комнате без окон и гигантский чёрно-фиолетовый паук с женским лицом в центре колышущейся массы. Миха замер на полпути, завис, не сделав единственного шага, поэтому не угодил в липкую, напоминающую сироп жидкость, подрагивающую, растекающуюся по полу...
- Бежим, Миха! Что застыл? Бежим! - толкнула в спину, и он первым направился к двери, вылетел в коридор, а дверь захлопнулась с резким щелчком - и девочка не успела выйти. Истошный визг пронял его всего, и он заколотил в дверь, пытаясь открыть, но всё было тщетно. Крик смолк. Кто-то смеялся, или это был смех в его мозгу, чёрт с ним. Тишина оглушала. Михаил просто сидел на полу, прижав колени к груди. Ненавидя себя и желая лишь одного - смерти. Чувство вины душило. Все умерли из-за него. Поэтому Миха едва заметил, когда стало темно, когда кафельная плитка завибрировала, размягчаясь, и чьи-то руки втянули паренька в стену. Тот самый старик, отправивший их сюда, держал его за плечи, смотрел в глаза страшными чёрными глазами, но Миха не боялся, лишь при звуках голоса старика, сознание немного прояснилось:
... - Ну, наконец-то! Хоть кто-то живой попал ко мне в руки. Хочешь жить, а? - задал дурацкий вопрос старик. - Идиот, смотри на меня, я ещё никому не предлагал заключить сделку, так что тебе выпала честь! Можешь считать себя особенным, - усмехнувшись, буркнул старик. - Эй, я с тобой разговариваю.
Снова вспомнилась мать, и нестерпимо захотелось её увидеть. Миха спросил:
- Ничего особенного: будешь присматривать за этим местом, а я уйду на покой. Ну, что - согласен?
Миха кивнул. Слова старика пролетали мимо ушей, всё происходящее казалось затянувшимся сном, потому что это не могло быть реальным, не могло произойти с ним. Он сейчас проснётся, пойдёт в школу, и друзья будут живы. Да, так и будет. И если надо согласиться, то он согласен, лишь бы проснуться поскорее.
Жуткая ухмылка старика от уха до уха прорезала его лицо. Зубов не было, а язык старика был полупрозрачным. Ледяное дыхание - и какие-то слова обожгли кожу лица, старик всё шептал и шептал, и из всей белиберды Миха услышал только:
- Теперь ты отмечен, хранитель.
Нестерпимый холод вырвал из груди остатки дыхания, и мальчик закричал, проваливаясь, проваливаясь...
... - А ты как выбралась? - спросил Миха у девчонки, которая была чуть выше него самого, слишком худая - на его взгляд, но в её глазах, как и шесть лет назад, была воля.
Она посмотрела на рисунки, задумавшись, сгибая пальцы, словно вела подсчёт, затем её лицо разгладилось, и он понял, что она не сбилась со следа.
- Осталось недолго, можешь считать, только если не собьешься. Тридцать дверей, после этой, - замолчала, посмотрев на него изучающе, и только затем сказала: - Хорошо, что рассказал, спасибо. Иди, считай, а я тебе расскажу, что произошло со мной и братом.
... Иногда твои слабости - чувства. Ими могут воспользоваться и даже сыграть на них, двигая тобой, словно игрушкой, а ты, захваченный в плен собственными бушующими эмоциями, даже сопротивляться не будешь, и даже мысли не возникнет, что всё происходящее с тобой нереально.
Её комната была с датой смерти - матери. Судя по всему, Стаса уже впустили туда... Их мать. Катька плохо помнила её, практически позабыла лицо, а вот брат и вовсе не видел и где-то в глубине души считал себя повинным в её смерти.
Сейчас же женщина с фотографии воплотилась в реальность: она сидела на двуспальной кровати в их старой квартире, из окон которой открывался хороший панорамный вид. Седьмой этаж. Южная сторона, солнечно, а их мать такая молодая, прекрасная. Улыбалась, к ним обоим протягивая ладони, во взгляде только одно: она сильно скучает и любит. Её слезы словно прозрачные хрустальные капли на белых щеках.
- Нет, мамочка, не плачь, я сейчас...
... Мама... Так хотелось побежать к ней, дотронуться до волос, таких же чёрных, как собственные, вдохнуть её запах, услышать голос, что в детстве пел колыбельные. Катя её плохо помнила, но вот здесь и сейчас мать стала реальностью, и даже сомнения не возникло. Всё происходящее было таким правильным, и Катька сделала шаг. Стас схватил её за руку, и нога замерла, не успев коснуться ворсистого, напоминавшего собачью шкуру ковра. Такого у них в квартире не было.
- Постой, - не сразу услышала Катька и глянула на брата, рассерженная, возмущённая бесцеремонным вмешательством и одновременно удивленная, почему он не спешит попасть в родные объятия. Неужели не узнаёт? Но это же она, их мать! - Иди к выходу, - прошептал мальчик сестре на ухо, внимательно оглядываясь по сторонам, словно замечая то, что не видела она. Вспоминая сейчас, Катька понимала, он знал, что всё происходящее - ложь, иллюзия и обман. Самый жестокий и притягательный обман. - Мамочка, - отталкивая сестру в сторону, прошептал Станислав. - Я иду к тебе.
И побежал. И тут Катька наконец-то начала кое-что понимать, замечая то, что в плену эмоций в упор не видела. Подрагивающий ковёр, липкая фиолетовая плёнка на стенах и такое же неестественное мерцание в материнских карих глазах. И солнце за окном - что-то с ним было не так. Слишком яркое и белое, ослепляющее и жутко холодное. Крик рвался из горла, но сумела заглушить, потому что увидела, как посмотрел на неё её родной Станислав - спаситель, словно прошептавший: "Беги, спасайся, сестра!", а она бежала к двери и, только выбежав в коридор, посмела обернуться и прокричать: "Я вернусь за тобой!", но ответа брата не услышала, только ехидный смешок и чей-то болезненный вздох. "Я вернусь за тобой!" И только, наверное, мысль о брате и о реальном мире, мысленный образ отца, бабули, дома - сильная концентрация на этом помогла выбраться.
... - А может быть, всё было заключено в детской, лишенной сомнений вере? - вопросом окончила свой рассказ, останавливаясь рассмотреть немного щербатую напольную плитку и узкую трещину вдоль косяка двери.
Миха кивнул, собираясь рассказать Кате, что тоже часто думал о возвращении и предполагает: именно вера и яркое мысленное представление дома, обыденности, превращённые в картинку в мозгу, и спасли его, но промолчал, потому что она сказала:
- Та самая дверь, забравшая брата... Ты точно пойдёшь за мною?
- Пойду, но ещё кое-чего я не рассказал. Ты не должна полностью доверять мне Пообещай: если мой голос опять изменится, как тогда, возле карусели, то беги от меня прочь, потому что это буду уже не я. Это будет тот, кто живёт внутри меня.
- Смотритель, - грустно прошептала она, словно понимая всю тяжесть цены, которую пришлось заплатить за своё спасение Михе. Затем, после паузы, добавила: - Не надо меня предупреждать. Всё равно поступлю, как сочту нужным. Скажи мне только одно: зачем ты сюда пришёл, зачем прыгнул в кабинку?
- Ты знаешь. Ты ведь внимательно слушала то, что я тебе рассказал.
Катька кивнула и открыла дверь, на поверхности которой проступали и вновь уходили куда-то вглубь беспорядочные, хаотически мельтешащие чернильно-чёрные цифры. Вздохнув, она посмотрела Михе в глаза и твёрдо произнесла:
- Сопротивляйся. Ты сильнее, чем думаешь.
Изнутри комната напомнила её шестилетний кошмар. Обитые войлоком стены и похожий на носорога, сидящий на матрасе доктор. Со шприцом. Дверь захлопнулась за спиной, и она увидела на себе лишь белую, как простыня, рубашку. "Нет, это всё сон, нет, не верь! Я сбежала! Не верь своим глазам!" Ущипнула себя за руку. Едва почувствовав боль, хотела зажмуриться, но доктор медленно, с тяжёлой грацией носорога встал.
- Нет! - всё же закричала.
- Да! Неужели ты думала, что сумела сбежать? Неужели, глупышка? Это так забавляет меня! - Он рассмеялся, и смех заставил её прижаться к стене и закрыть глаза.
... Миха зашёл вслед за ней и всего лишь на долю секунды увидел обитую войлоком палату, затем комната изменилась, а Катя, почему-то прижалась к стене и выпустила из ладоней рюкзак, упавший на пол.
Тишина оглушала. Окон не было, и светящийся сам по себе сумрак выглядел нездоровым и сизым. В самом тёмном месте, в самом далеком углу что-то копошилось. Что-то отвратительное и крупное.
- Итак, - произнёс голос, - наш новый смотритель выкинул фортель? Да, я спрашиваю тебя, Миха. Но... Подойди ближе, не стой столбом, ты всё же привёл девчонку обратно и сам явился, надеюсь, с повинной?
- Ты ещё можешь всё исправить, - словно вёл сам с собой разговор ядовитый женский голос. - Родион, седовласый смотритель, оставил нас, превратившись в труху, но он выбрал тебя. Передал тебе силу. Ты теперь особенный мальчик, Кузнецов, и ты не должен сопротивляться голосу, что живёт в тебе, ты должен впустить его в себя, слиться с ним - и это будет прекрасно, обещаю тебе. Ты больше никогда не будешь сомневаться в себе, и чувства утраты, вины, сожаления исчезнут вовсе. Лёгкость и умиротворение, вечный покой на душе - как ты смотришь на это?
Ноги сами несли его тело вперёд. Он не хотел, и вместе с тем Михе было интересно узнать, кто же заправляет тут всем. Текли секунды. Одна маленькая комната - и всё же, как долго он шел, пока не увидел паука с лицом женщины, прядущего играющую волнами вязкую и липкую паутину. Из паутины смотрели на него лица детей, изредка - взрослых, и он чувствовал страх и всё же заставил себя найти её лицо. Лицо той, что погибла здесь давным-давно, сейчас плавало в вязкости паутины. Умиротворённое, с закрытыми глазами, сохраняющее подобие жизни. И он закричал, закричал, выплёвывая ярость, сожаление, скорбь и тяжкую ношу вины, что все эти годы всегда была с ним:
- Нет, я не хочу! Я отказываюсь быть смотрителем! Ты, тварь, делай, что хочешь, но я никогда добровольно не соглашусь! И я больше не боюсь, слышишь?! Я больше не боюсь! - кричал, надрываясь, Кузнецов, прорываясь сквозь паутину, чувствуя в себе силу, набрасываясь на паука. Сжимая его человеческое горло.
... Шприц доктора острой иглой уже почти впился в вену, но внезапно она открыла глаза, услышав далёкий радостный голос брата: "Ты пришла за мной, Катька!", и отскочила в сторону. Шприц выпал из рук доктора, он нахмурился.
Всего лишь на мгновение всё в этой комнате перетекало, пульсировало и сливалось, как если бы реальность переплавляла себя на глазах.
"Иллюзия! Помни об этом всегда, Екатерина!" - ясно и чётко возникли в мозгу девушки слова проводницы, заставляя убедиться в нереальности происходящего.
- Сейчас я доберусь до тебя, сладкая, - медовым голосам произнёс доктор Кондратьев, - а потом ты опять будешь в моей власти, связанная и беспомощная лежать на матрасе. - Он рассмеялся.
Но Катька заставила себя выдавить сквозь зубы ругательство и улыбнуться:
- Никогда больше, ты, жирный носорог, никогда больше ты не прикоснёшься ко мне. Я тебе не позволю. Никогда больше.
Реальность опять дрогнула, и она рассмотрела свой рюкзак у стены, уже лишённой войлока. Катька сделала пару шагов и коснулась прохладной гладкой ткани. Не медля ни секунды более, расстегнула рюкзак, доставая единственное оружие.
... Паучиха плевалась в его лицо, шипела, и её слюна, касаясь кожи, обжигала. Она не могла говорить, но мысленно передавала ему всё, что думала:
- Ты жалкий смертный, слюнтяй, осмелился напасть на меня?! Ты заплатишь! Ты познаешь всю боль, всю скорбь! И все страдания, через которые ты прошел, покажутся тебе райской усладой. Идиот! - колюче и злобно рассмеялась в его голове. - Ты сдашься! Твои силы уже иссякают. Неужели ты думаешь - меня так просто убить, человек?
Катька увидела всё как есть, без прикрас.
И паукообразную женщину, и её зыбкую паутину. И головы с закрытыми глазами - повсюду в той самой вибрирующей паутине. И Миху, изо всех сил сжимавшего толстую шею твари, а она извивалась и не думала подыхать, в то время как его пальцы разжимались на её шее. Тварь чувствовала, что силы паренька угасают, и паучиха набрасывала на него паутину, которая не сразу, но присасывалась к его коже разноцветными слоями. Катька открыла крышку стеклянной банки, затем бесстрашно, не обращая внимания на опутывающую её ноги паутину, побежала к Михе с криком:
- Подавись, сука! Подавись и сдохни!
И швырнула в паучиху землю - кладбищенскую освящённую землю.
Как сказала Проводница, кладбищенская земля - единственное средство, способное оборвать жизненные нити твари, питающейся людьми, попавшими под её власть проклятыми, неупокоенными душами. "Гнилое растворится в мёртвом и освящённом". Слова со скрытым смыслом, но Катя поняла это сейчас, наблюдая, как плоть паучихи превращается в пыль, труху - там, где её коснулись частицы сырой чёрной земли. Паучиха выла, истошно кидалась из стороны в сторону, пытаясь добраться до собственной паутины, чтобы набраться сил от неё. Но паутина, не подпитанная волей своей хозяйки, меркла, оседая на пол зловонной жижей.
- Ты победила её, Катя! Ты смогла! Чёрт, спасибо тебе! - очумело закричал Миха, поднявшийся на ноги, затем взял Катьку за руку и, глядя ей в глаза, взволнованно, со слезами добавил: - Смотри! Нет, это невозможно и всё же происходит!
Затем направился в один из четырех ранее скрытых паутиной тёмных углов.
Катька заплакала, обернувшись, услышав родной голос:
- Катька, это ты, что ли? А почему ты такая высокая? - спросил брат, стоящий там, где всего пару минут назад была паутина; целый и невредимый, разве что исхудавший, но всё же живой. Она обняла его, отстранённо замечая, что внешне за прошедшие шесть лет Шустрик не изменился, но это не волновало ее. Главное, что он был реальный. Она крепко прижимала его к груди, гладила по волосам и, плача, улыбалась.
- Пошли, - резко сказал Михаил, а она про него уже и забыла. - Пойдём, Катя, - повторил, а она посмотрела на светловолосую девчонку, прячущуюся за его спиной. Да, это же Оторва? Поразительно. И она выжила и не изменилась. Чудеса!
- Давай, Катя, не стой столбом. Сейчас тут будет армагеддец, - улыбаясь, поторопил её Михаил. Она взглядом спросила: "Откуда знаешь?", но он только кивнул.
Откуда взялись силы бежать - не знала. Может, прикосновение брата зарядило её энергией.
- А где мы? - взволнованно, словно только проснулся, спросил всё такой же, как прежде, её любимый родной Стасик. Шустрик. Катя прижала палец к его губам и сказала:
- Сейчас побежим. Только не бойся. Все вопросы потом, только постарайся, ради меня думать о чем-то хорошем - тогда прорвёмся, - последней фразы не произнесла.
Брат кивнул и крепко сжал её ладонь.
... Как они выбрались - снова осталось загадкой. Место отпустило их, или дело в их вере, или, может, они были особенными детьми. Кто знает? Все ответы хранит лишь молчаливое тёмное небо над головой. Но в этот раз она была не одна. Рядом стоял Михаил вместе с такой же застрявшей во времени Оторвой.
- Ну что? Встретимся как-нибудь, а, Румянцева? - спросил Михаил.
- Да, думаю, у нас есть о чём поболтать, - застёгивая на брате свою ветровку, усмехаясь, ответила Румянцева.
Кузнецов только хмыкнул и обнял ее, крепко сжимая в объятиях.
- Не пропадай, Румянцева. Если что - заходи. Где меня найти - ты знаешь.
- Хорошо, - прошептала Катька, наблюдая, как Михаил вместе с Оторвой, утопающей в его толстовке, скрываются в лесу.
Её брат казался усталым, да и ей самой нестерпимо хотелось спать, но вот бабуля... Как примет их её бабуля? Сможет ли она пережить правду? Это ещё предстояло узнать. "Ничего говорить не буду. Если не узнает Стаса, уеду с ним. В одиночестве жить не привыкать", - подумала Катька, включая фонарь и пробираясь знакомой тропой к дороге. Где-то проухала сова. Пожухлую траву серебрил лёгкий иней, а опавшие листья шуршали при каждом шаге, стоило лишь наступить на них, - и это были самые реальные и прекрасные звуки, из всех, что она слышала. Звуки, наполненные жизнью.
