- Я за, если не шутишь, седой! - В словах девчонки был вызов для всех. Тут и Борька вставил словцо. Стас рассмеялся хрипло, немного раскатисто, толкая Миху в плечо, но парень молчал и хмурился.
- Ты чего, Миха? Давай! Все за, - произнесла Оторва.
- Мы согласны, - сказал Борька, - газуй, старый хрыч, если не шутишь и если эта колымага на ходу!
- Вы все согласились, поэтому отговорки, типа "не хочу ехать", не принимаются, -ничуть не обижаясь на издевательские слова ребятни, посмеиваясь, пробубнил себе под нос старик и быстрым шагом направился к кабинке-грибу.
- Куда это он? - словно проснувшись, рассеянно произнесла Оторва, снова пытаясь подняться, и это ей удалось. Но снова села - из-за толчка: включилось сцепление. Внезапно над кабинками зажглись лампы, поезд дёрнулся и двинулся вперёд.
Борька смеялся. Стас и Миха переглянулись, Катька сказала:
- Но вы же говорили, что здесь тока нет. Обесточено.
- Ошиблись, - вновь обретя уверенность, сказала Оторва. - Поезд на ходу, значит, всё исправно! - засмеялась девочка, а поезд проехал один круг, затем, наращивая обороты, понёсся на второй.
Резко замигали лампы, и всё слилось, превращаясь в смазанное пятно. Кто-то орал. Кто-то звал маму. Катька успела схватить брата за руку, ощущая холодные дорожки слёз. Страх сдавил горло, мешая дышать, лишая возможности выразить воплем переполнявший изнутри ужас. Темнота давила. Темнота сжимала. "Безнадёжно!" - последняя мысль, которую помнила, а потом резкое торможение - и толчок, сбросивший её на пол вагона.
Темно. Лёгкая музыка напоминает мелодичный смех. Гул в ушах. Или чудится? Туннель закончился. Где они очутились? Перенеслись словно во сне куда-то...
Открыла глаза от резких ударов по щекам. "Ты чего?" - спросить бы, но встретила взгляд серьёзных серых глаз тощего паренька. Кажется, его звали Миха?
- Где Стас? Шустрик где? - громко спросила, поднявшись на ноги, но получилось едва ощутимо, пискляво, словно голос осип.
Все, включая её брата, были здесь. Испуганные, разом утратившие замашки крутых. Катька огляделась. Вспомнила поезд, но его здесь нет. Лампочки в потолке, вдоль гладких оштукатуренных стен, мигали тускло-жёлтым, периодически замирающим светом. Тоннель. Это место напомнило ей тоннель или заброшенную ветку метро. Куда делся поезд? Вопрос не давал покоя, словно сознание прочно уцепилось за привычную мысль, не желая воспринимать и анализировать ситуацию. Всё происходящее напоминало сон. И - это было очень плохо, Катька не сомневалась.
- Тихо, - приложил палец к губам Миха. - Не шуми. - От его слов веяло жутью. Катька озадаченно посмотрела на разом присмиревшую компашку. Брат обнимал Оторву, с синяком на лбу, с кровоточащей губой.
Свет продольных ламп то мигал, то резко превращался из тускло-желтого в холодный синий. "Мёртвенный," - подумалось девочке. От шока и глубинного понимания происходящего, от инстинкта, подспудно вопящего "Беда!", её затрясло. Она бы закричала, если бы Миха каким-то чудом вовремя не закрыл ладонью её рот.
- Дура, успокойся, - прошептал.
- Что-то здесь не так. Что-то в этом месте неправильно, - прошептала Катька, глядя в его глаза, в которых видела: мол, согласен, мол, знаю и без тебя. Только молчи.
- Давай, я отпущу ладонь, - прошептал Миха, кажется понимая: наконец-то до дурёхи дошло, что надо вести себя тихо. Затем продолжил: - И подумаем, как выбраться.
Миха отнял ладонь от её рта, а потом свет замигал снова. Позади, из тьмы, протяжно загудело, Будто спускали воду из проржавевших труб. И резко похолодало.
Тощий паренёк неожиданно взял её за руку, и внезапно стало так тихо, что слышен был треск лампочек, мерный набат сердца. Катька наконец-то поняла, что именно здесь не так. Они побежали. Но... Приглушённые звуки. Бег по плиткам практически растворялся, не звенели каблучки её замшевых туфель. И, даже прилагая усилия, бежать не получалось так быстро, как хотелось. Словно сам воздух превратился в прозрачную вязкую среду.
Катька понимала, что бегут они медленней, чем хотелось. Главное - не отстать, и она крепко сжимала теплые пальцы мальчика, предложившего помощь. "Не терять из виду брата, не расставаться!" - думала и бежала, следуя за всеми. Впереди был свет, а позади с каждым хлопком и тревожным гулом затухающих ламп, словно тихий, скрытый ладошкой смешок, неслась за ними пугающая и холодная темнота.
... "И почему я вспомнила это?" - подумала Катя, водя лучом фонаря по сторонам. Может, потому что заставляла себя хранить в памяти все детали, пытаясь не забыть - в надежде: всё пригодится. "Да, скорее всего, так и есть", - согласилась она с доводами рассудка и, осторожно пробираясь через разросшуюся лозу, подошла к карусели.
Какой-то парень, может быть - наркоман, если зашёл в это место в канун дня всех святых, - решил Миха. Он отложил в сторонку рюкзак, чтобы не зацепиться в темноте и звуком не выдать своё место, затем слегка поерзал, слезая с нагретой металлической скамейки и присаживаясь на корточки для наблюдения. Парень знал, что незнакомец не увидит его со стороны карусели, а свет фонаря только отразится от стеклянной поверхности широкого окошка и ничего не высветит изнутри гриба-сторожки. И всё же пригнулся: не дай бог, неизвестный снаружи всё же заметит. Миха, хоть в Бога не верил, но всем сердцем надеялся: кто бы ни пришёл сюда, он не вздумает залезть в кабинку. Тогда хочешь - не хочешь, а придётся выходить. Особое место. Особый день. Единственный день в году, когда все россказни о заброшенной карусели правдивы.
... "Так, интересно, сколько нужно ждать?", - подумала Катька, потушив фонарь и поставив рюкзак на колени. В узкой кабинке девушке было неудобно: длинные ноги мешали, но, поёрзав и слегка пригнув голову, она прислонилась к холодной стене и замерла, а потом выдохнула - собираясь, вспоминая, зачем пришла. Раньше такой проблемы, как ожидание, не было. Время пролетало в разговорах. А сейчас? Что делать сейчас? Может, думать о месте, может - что-то сказать, а может, просто прошептать: "Я хочу прокатиться на карусели", а потом повторить громче, как тогда, в двенадцать лет:
- Я хочу прокатиться на карусели. Эй, старик, я готова! Если слышишь, приди и прокати меня с ветерком, слышишь?
В тишине прозвучало громче, чем хотелось, и как-то несуразно и дико, но Катька одёрнула себя: бредовая затея вовсе такой не была, она нутром почувствовала, что тишина, само это место её слышит. И нужно только набраться терпения.
... Кнопка на панели засветилась так ярко, что от неожиданности Миха чуть не подпрыгнул. Зов, сильное желание - нет, скорее, принуждение: встать и идти к тому, кто находился сейчас на карусели, в вагонетке. Идти и получить подтверждение.
Кто-то внутри Михи направлял его, резкий и чуждый, словно всё время дремавший, а сейчас пробудившийся. Поэтому Миха встал. Ноги от долгого сидячего положения затекли. Стиснул зубы, пытаясь ещё раз воспротивиться и остаться в кабинке, но чья-то стальная воля давила, не давая принимать самостоятельных решений. Он знал, давно знал и убедил себя, что смирился с тем, что придется нажать эту кнопку, отправляя кого-то на смерть, но где-то в глубине души сомневался. Пока вот уже шесть лет никто не удосужился повторить удачную попытку, поэтому он надеялся, что всё же... Но увы. Похоже, именно сегодня настал тот день, которого он страшился сильнее всего на свете.
... Катька настолько сильно была уверена в появлении того самого патлатого седовласого старца, что, увидев высокого худощавого паренька, в толстовке, с закрывающим голову капюшоном, опешила, не сразу ответив на прямой вопрос:
- Точно хочешь прокатиться?
Прозвучало затянуто, словно задающий вопрос вообще спрашивать не хотел.
Хриплый смех... А затем паренёк сказал, и его голос напомнил безликий механический голос, записанный на плёнку, а сейчас лично для неё воспроизведенный.
Одно слово, и Катьке стало легче: оказывается, она до самого конца не верила, что получится. Болезненно ярко резанул по глазам свет включившихся прожекторов, украшающих ровным рядом борта вагончиков. Гудение двигателя оживило ночь, и темнота с растревоженной тишиной выжидающе затаилась.
Катька изо всей силы сжала металлическую спинку кресла и стала наблюдать за незнакомцем, быстрым шагом направляющимся к будке-мухомору.
... Её голос резанул, словно нож. Острая боль ощущалась физически. Чувство вины затопило всё тело. Миха узнал её. Ту, что единственная вернулась в реальность вместе с ним. Только он её предал. Только он скрыл ото всех правду. Её голос. Её упреки, её злые слова, наполненные яростью, навсегда останутся в памяти, и никогда не забыть Михаилу, как... Как она тогда кричала, как наотмашь ударила его, рассекая губу, называя лжецом. И так глянула, так пронзительно и с упреком, что тяжести её взгляда не было сил выносить.
Отголоски воспоминаний, ехидного внутреннего голоса вернулись, и он вспомнил, как Румянцеву-старшую увезли санитары, но тогда, онемевший, молчал, просто молчал. Боялся. Слишком сильно боялся. Трусливый и жалкий червь. А её брат остался там, как и Борька, как и Оторва. И - вот теперь она здесь. И, может, только благодаря её появлению, голос, чужая воля, захватившая его мозг и контролирующая тело, растерянно, словно озадаченная не меньше его самого, приспустила бразды правления. Непривычно и странно. И, нажимая кнопку, вспоминая лица друзей, он принял решение, не колеблясь, не дрогнув, потому что больше не мог так жить, ощущая давящую тяжесть и разъедающую серной кислотой изнутри едкую тяжесть вины.
... - Дай мне руку, помоги! Живо! - на бегу прокричал парень, протягивая ей руку.
Поезд набирал скорость, блики света резали глаза. Всё изменялось, готовясь к неизбежному. Он не просил, он требовал. Но голос - нет, скорее всего, именно тон голоса смутно знакомый оттенок, пробудил что-то давнишнее и взбудоражил, резко обжигая нервы, словно ток, пущенный по проводам, вызывая в душе девушки волну яростного возмущения. Хотелось что-то сказать, но не было времени, так как поезд двигался, и чёрное, огромное пятно впереди неукротимо засасывало в себя, жадно поглощая беззубым чернильно-чёрным ртом самый первый вагон. По-детски забавно: он принял форму жёлтой головы, напоминавшей колобка и жуткого странного, недоумевающего и одновременно веселящегося клоуна, с открытым ртом и выгнутыми дугой бровями, явно радующегося предстоящей поездке.
... Он. Единственное слово, а когда-то навязчивая мысль, уходящая лишь с обещанием самой себе, до боли сильным желанием отомстить. "Не время, не время и не место сейчас копаться в себе", - собралась Катя и встретила тяжёлый взгляд тёмных глаз. Михаил. "И не обмануть себя, и не притвориться". Мысль оборвалась, а он уже вцепился в руку, жёстко сдавливая ей пальцы, и резко перевалился за борт кабинки. Снова вздохнула, слишком растерянная, чтобы что-то осознавать, но темнота стремительно затягивала всё собою. Вскоре перед глазами замерцали чёрные точки. Грохот колёс, стук опор и дрожь вагонеток, а затем всё замерло, и детский поезд исчез, переносясь в наполненное бесконечным голодом и страданием, холодное, особое место.
... Тридцать первое октября - день всех святых. День, балансирующий на опасной зыбкой грани. Неуспокоенное зло пробуждалось, воплощая сокровенные желания в жизнь, стоило только собрать в единый пазл все детали. Желание. Согласие. Вера. Запускали рычаги, пропускающие всех желающих в особые, неподвластные физическим законам места. Особое место в этот день торжествовало. И, получая жертву, наслаждаясь игрой в кошки-мышки, где призом была чья-то загубленная жизнь и те, кто томился, влача тёмное существование, вытягивая по крохам жизнь, по капле накапливая, поддерживая силы, намереваясь однажды прорваться.
... - И ведь не зря говорят, что именно детская вера самая сильная, поэтому в ловушку чаще всего попадаются дети. Они ведь, в отличие от взрослых, по-настоящему верят, - сказала Катьке Евдокия Андреевна, проводница - так женщина называла себя, общаясь на форуме в Интернете. Благо что раз в неделю и Кате на пороге своего восемнадцатилетия было разрешено бродить по просторам всемирной паутины.
И она за все шесть лет впервые почувствовала проблеск надежды. Катька много читала, училась, и вскоре приставленный к ней охранник стал отлучаться всё чаще, а после и вовсе не обращал внимания на неё. Тогда девушка и стала общаться с теми, кто мог объяснить ей.
Мир сверхъестественных явлений, а также городские легенды, местный фольклор и газетные вырезки, найденные случайно или по совету, - дали ниточки, приводя к разгадке, дав реальное оружие против страшной, живущей в особом месте силы.
Страх ушёл давно. Проведя долгое время наедине с личными кошмарами, она сумела их побороть и приспособиться, став нормальной для окружающего мира. Но, тем не менее, в душе она знала, что произошедшее тогда было реальностью.
Страх - это слабость. А раз надежда, что Шустрик жив, ещё теплилась, раз она обещала вернуться, то бояться бессмысленно. Нужно думать, планировать и, следуя плану, претворять задуманное в реальность. Иначе всё зря. Иначе... нет, просто немыслимо допустить, что она бросит всё на полпути и опустит руки. То, что он пожертвовал собою ради её возвращения, ради её свободы, превратится в ничто. А так быть не должно!
"Почему так холодно?" Медленно открыла глаза, и сознание, что она попала в нужное место, прояснило мысли. Бух, бух - колотится пульс. Она встала, щурясь, привыкая к неприятному тускло-жёлтому освещению, и, озираясь по сторонам, увидела прислонившегося к стене паренька.
-Ты! - громко сказала Катя. - Как ты мог, скотина? Ты виноват! Ненавижу тебя!
Он просто молчал, всё больше выводя Катьку из себя с каждым шагом в её сторону. Но она сдерживалась, потому что хотела спросить кое-что и уже открывала рот, как он, глядя прямо в её глаза, очень спокойно сказал:
- Если бы я мог изменить прошлое, поступил бы иначе. Но... - пожал плечами, - исправить ничего нельзя. Прости. Хоть это просто слова, но я должен был тебе сказать.
Раскрыла рот и снова закрыла. Он просит прощения. Как он смел просить прощения!.. Но он всё же просил.
- Ты... - прошептала. - Из-за тебя меня заперли как умалишенную.
- Мне жаль... - Горькая сухая улыбка появилась на его лице.
И тут свет, как когда-то, замигал и стал медленно гаснуть, погружая их во тьму.
Всё потом. Все вопросы потом - успела прочитать в его тяжёлом, по-настоящему сочувствующем взгляде. "Ладно", - мысленно согласилась Катя.
- Пошли, пока совсем не стемнело. Чувствую, если останемся, сдохнем здесь...
Он просто кивнул. Похоже, правила игры не изменились. И то, что забросило их в своё логово, требовало, чтобы они вновь прошли по старому маршруту, вновь окунулись в прошлое, снова превратившись в испуганных, дрожащих от страха детей.
... - Борька, не ходи! - закричал Миха. Но слишком поздно: друг уже вошёл в белую дверь, с ярко-багровыми цифрами 1990.
- Я пойду за ним, - резко сказала Оторва и потянула на себя ручку двери.
- Нет, не ходи, - безнадёжно произнёс Михаил.
Дверная ручка не поддавалась настойчивому дёрганью и нажиму пальцев Оторвы. Белая дверь словно издевалась, отрезая четверых ребятишек от пропавшего Бориса.
- Смотрите-ка. Здесь на каждой двери цифры! - удивлённо и вместе с тем с каким-то диким энтузиазмом, вызванным страхом, произнёс Стас Румянцев.
Катька сильно сжала руку брата, но он всё равно вырвался и побежал к выбранной двери с цифрами 2002. Ойкнула от неожиданности и побежала вслед за братом. "Не разделяться, ни в коем случае не разделяться! - лихорадочно думала, зная, что этого допустить нельзя, мысленно крича брату: - Погоди же, куда ты?!" Предчувствие горечью наполнило её рот, а по спине потёк липкий холодный пот. Увидев дверь, которую приоткрывал её брат, вспомнила, кое-что: 21 сентября 2002 при родах умерла их мать.
Миха и Оторва так и остались напротив двери, куда заскочил Борис. А коридор всё белел, длинный, пугающий и прямой. Странно безликий и, судя про всему, бесконечный. Одинаковые, шедшие через равные промежутки двери, обозначенные цифрами, ожидали, когда на приманку купятся попавшие сюда дети.
... - Что делаешь? - спросил Михаил, когда тощая деваха достала из рюкзака общую тетрадку и размалеванные грифелем альбомные листы.
- Не мешай, лучше помоги. Мне кое-чего не хватает для полноты картины.
Он внимательно посмотрел по сторонам, понимая: судя по всему, здесь ничего никогда не менялось. Жуткая тишина, в которой вязли мысли, тупеющие от непрестанно нарастающего страха. Белые стены, чистый кафель. Яркий свет, идущий откуда-то сверху, словно сокрытый в неестественно высоком потолке. Здесь на всё тяжело было долго смотреть. Глаза резало от яркости и свечения, исходившего, казалось бы, отовсюду.
Михаил посмотрел на хмурую, сосредоточенную Катю. Её наброски отличались детальностью исполнения: кажется, она все помнила или старалась не забыть.
Она кивнула, складывая, листы. Затем подняла взгляд и, глядя в упор, сказала:
- Нам надо торопиться. Если не хочешь тут остаться, держись ближе.
Михаил задумался, пытаясь вспомнить, где, за какой из дверей осталась вопящая, затянутая в вязкое, словно мягкая карамель, разноцветье Оторва. Ведь ради неё он и пришёл, ради того чтобы положить конец её мучениям. Вот только бы вспомнить, за которой из дверей она осталась. Жаль, что не захватил свои наброски - их общее с этой тощей девахой увлечение. Он ведь тоже рисовал, вспоминая...
