- Что с Макаром Игоревичем? - встряхнул Володю Егор Петрович.
- А что с ним, - всхлипнул Володя. – Бредит в спальне. Совсем крыша у старика поехала, потный весь да бормочет хренотень всякую без умолку.
- Соберись, парень! - ударил по щеке Володю, пока не добился более или менее осмысленного взгляда. Затем велел пойти поискать соль и консервацию на кухне.
Макар Игоревич лежал на постели. Без своей шапочки, в свете прикроватного бра он выглядел плешивым стариком с измождённым лицом. Егор Петрович взял друга за руку, вытер носовым платочком слюну с уголка губ и попытался что-то сказать, да не мог найти слов, только слёзы предательски защипали в глазах.
Макар Игоревич что-то тихо сказал, и от его слов Егора Петровича насквозь пробрало: «Великан пробудился, и цепи его спадут с темнотой. Дом - это улей. Они все - рой. Вылетят с ветром в ночь, свободные, голодные…» Макар Игоревич забулькал, забился в конвульсиях.
- Я вытащу тебя, друг, - сжал его сухую ладонь Егор Петрович.
В закромах у Макара Игоревича не водилось солений, поэтому рассол для пульверизатора пришлось делать, смешивая обычную соль и воду. Володя оживился и вовсю задавал вопросы: что, для чего и зачем. Попутно рассказывал, как пытался звать на помощь, стучал и звонил соседям, а из квартир вылетали парящие в воздухе вещи, да синие точки носились вместе со сквозняком. Из подъезда выбраться ему не удалось. На первом этаже толпились голые люди, и одного взгляда на их бледные лица с распахнутыми ртами хватило пареньку, чтобы бежать без оглядки обратно, в квартиру. Запереть дверь и долго с отчаянной надеждой смотреть в окно, чтобы, возможно, позвать на помощь кого-нибудь проходящего поблизости.
С помощью Володи вместе одели Макара Игоревича, которого затем бельевой верёвкой привязали к спине Егора Петровича, чтобы не упал. Сделали ещё примитивные прыскалки из найденных под раковиной бутылок, пробив в пробках раскалённым на плите шилом дырки.
Из глазка в двери видно, что площадка пустая. А дальше. План перебраться в третий или четвёртый подъезд через крышу, пришлось отклонить из-за Макара Игоревича. Решили идти, пусть с боем, но хотя бы на второй этаж и там с площадки выбраться на улицу через окно, прилегающее к торцу навеса над подъездной дверью.
Всё бы хорошо, но как только двинулись, на них напали. Из квартир вылетали вещи. От дикого сквозняка спёрло дыхание, мешая идти.
Отбивались, с криками поливая вокруг себя солёной водой, несколько раз попав на голых существ, едва напоминающих соседей, отогнав их прочь.
Макар Игоревич что-то мычал и хныкал.
Синие точки неимоверно быстро стекались по потолку, по стенам, сливаясь в огромную фигуру, растопыривающую в захвате руки. Запас солёной воды в пульверизаторе и брызгалках стремительно таял. Но, наконец, добрались до второго этажа. Открыли окно, в лицо дохнул снежный ветер, настолько невероятно сильный, что выбраться наружу не представлялось возможным.
Егор Петрович выдохнул, озираясь по сторонам, пытаясь подавить зреющую панику. Володя не выдержал и закатил истерику: мол, всё бесполезно, подохнем все здесь.
Один Кирюша молчал, а затем, насупившись, за руку потащил дедушку к ближайшей приоткрытой двери квартиры. Макар Игоревич замычал, забился в повязках, замедляя шаг всех, - и это спасло от того, что пряталось за дверью.
Огромное, раздутое тело изнутри пульсировало синевой, наполовину высунувшись из дверного проёма. Оно раскрыло острозубый рот и выстрелило языком, обвив руку Володи. Парнишка заорал. В ход пошла брызгалка, но от паники и ужаса на существо попадали лишь слабые капли.
Хитрющее, оно втянуло Володю в квартиру и хлопнуло дверью. Тонкий крик ужаса взлетел агонией боли и затих, тут же сменившись жадным урчанием и чмоканьем.
Кирюша захныкал, уткнувшись головой в живот Егора Петровича.
Не было сил идти дальше, руки пенсионера колотились. А снизу на шум шустренько подтаскивались твари. Егор Петрович чертыхнулся. Макар Игоревич вдруг заговорил, забулькал и жестами дал понять, чтобы шли в соседнюю, двенадцатую квартиру. Еле слышно выдавил – мол, там пусто.
Без раздумий ворвались в незапертую дверь, Егор Петрович сразу запер замок, в котором то ли по случайности, то ли по дикому везенью торчал ключ.
Старушку в халатике обнаружили на кухне сидящей на стуле, с опущенной на грудь головой. Разбитый стакан, вода на полу. Разворошенная сумка и таблетки. Может, она просто не успела их выпить?
Квартира действительно оказалась пуста, вот только что-то жадно урчало в ванной. Проверять, что именно, не хотелось. Нужно было выбираться.
Окрыли балкон, заставленный разным хламом: сломанными стульями, торшером, книгами и журналами в полиэтиленовой плёнке, горшками с землёй. Чего тут только ни было…
Наконец, Егор Петрович подобрался к окну, подсадил Кирюшу. Сказал, чтобы не боялся, что упасть на снег – нестрашно и небольно, что дедушка сразу полезет за ним. А Кирюша вдруг заявил, что уже не маленький и не глупый, что всё понимает, - и обнял Егора Петровича крепко-крепко.
- Ну, лезь, давай, Кирюша.…
А за окном всё молочно-белое, снежинки вихрятся в воздухе таким плотным кружевом, что сквозь него ничего не видно, оттого жутко.
Не получилось. Сколько ручки малой не отцеплял от рамы, сколько ни прыгал в окно, точно в пружинистую стену головой упирался. Егор Петрович и сам не раз попробовал. Да всё без толку. А вот стул, удивительное дело, выбросить наружу удалось. Макар Игоревич забулькал, вещая:
Тряхнуло сильно, зазвенели стёкла, лампа с потолка слетела, грохнулось что-то в коридоре. Враз потемнело.
Кирюша упал, ударился обо что-то, захныкал. Егор Петрович осел на колени, прикусил губу. Макар Игоревич затих. Хотелось выть волком, а лучше бы водки выпить. Водка-то… Его вдруг осенило.
Велел внуку развязать Макара Игоревича. Тяжко стало, враз ощутил костями, что выдохся весь.
Как положили инвалида на ковёр, то Кирюша больше ничего не спрашивал, а у самого руки трясутся, левое веко дёргается, но не плачет. Молодец, крепким мужиком будет, когда вырастет. А Макар Игоревич лежит холодный, серый, и пульса нет.
Вот так, отмучившись, друг умер.
Вздохнул Егор Петрович да закрыл балкон и стал искать по шкафчикам – вдруг повезёт. Нашёл початую бутылку водки ещё советского производства. «Пшеничная». Экий раритет. Глоточек выпил, согрелся. Про себя помянул друга.
Кирюша ссыпал соль из солонки в карманы. Затем деловито растворял в воде то, что не влезло для пульверизатора. Во входную дверь всё чаще скреблись. Осторожничали или просто растягивали удовольствие.
В крохотной спальне, в тумбочке у кровати, стояли травяные настойки, ликёр и бальзам в пол-литровых бутылочках. В кладовке нашлись пустые стеклянные банки. Всё пригодится.
Старенький телефон тарахтел и попискивал, в тоскливом гудке шелестел ветер - и чудилось, что на линии молча слушает кто-то неведомый и страшный.
Егор Петрович смешал все спиртосодержащие жидкости. Вместо фитилей использовал бинт и порванные на лоскутки тряпки. Затем, превратив сие занятие в игру, на пару с Кирюшей стал подпаливать и кидать зажигательные бомбочки в окно. Ведь должен же кто-то увидеть все это безобразие и вызвать полицию?
Когда в окно неожиданно стала пролезать рука в фуфайке, старик чуть губу не прикусил, резко отпрянув назад. Затем, когда вторая рука и голова показалась, от радости чуть не подпрыгнул. Только круглое лицо женщины в шапке-ушанке выглядело уж больно неприветливым. Все равно по шапке узнал, ту самую мелкую фигурку, рыскающую вчера на детской площадке.
- Жертва с тебя будет, мужичок, за внучка своего, согласен? - гыкнула женщина.
От слов раскалёнными угольками ожгло сердце. Нутром почуял, что в доме и помрёт, а словам поверил, и без раздумий кивнул.
- Тогда давай мальца сюда, вытащу.
Голос вдруг сорвался на хрип, поэтому Егор Петрович прошептал что-то ласковое растерявшемуся Кирюше, враз молча посмотревшему на деда с таким укором, что сердце екнуло. Затем наказал ехать в старую квартиру, дал ключи в руки вместе с кошельком, нехотя шмыгнул носом и поднял малого, просунул в окошко, отдавая в загребущие руки женщины в фуфайке.
Скупая слеза стекала по щеке, в горле саднило от подступающей горечи и тугой болезненной пустоты в груди. Снежная белизна в окне беззвучно скрыла в себе внука.
Дом снова тряхнуло, Егор Петрович упал на колени. В окошке показалась голова женщины, затем плечи и руки. Срывающимся на фальцет голосом она рявкнула: мол, тяни, быстрее помогай, а то поздно будет.
Очутившись в квартире, женщина назвалась Фирузой Яковлевной и сразу сняла с головы шапку, обнажая редкий седой ёжик волос.
Маленькая, худенькая, что та дюймовочка, в одежде, словно с чужого плеча: грязная серая фуфайка, мужская шапка-ушанка в руках, да замызганные валенки на галошах. За узкими плечами прятался пятнистый, неопределённого цвета рюкзак. Она совсем не походила на обладательницу грубого фальцета. Но все же было в её позе и в ясных, светло-голубых глазах что-то такое грозное и внушительное, что заставляло слушать.
- Помогай, мужичок, делай всё, что скажу, иначе не успеем.
Достала из рюкзака пучок сушеных трав, запалила. Полынная горечь вызвала першение в носу, а от женщины вблизи воняло ещё пуще: немытым телом, чесноком и перегаром.
Фируза Яковлевна достала из рюкзака связку ключей, как насквозь проржавевших, так и блестящих новёхоньких. Были в связке и ключи от домофона, и от автомобилей. Она перебирала их, закрыв глаза, что-то бормотала. В обрывках слов слышалось: «Хороший мой ключик, золотой, верный, нужный, найдись сам, отзовись!» На выдохе она резко открыла глаза, в пальцах сжала маленький ключик, тонкий и ничем не примечательный.
- Бери соль, мужичок, клади по карманам, обороняться будешь. Да полынь подпали, вон второй пучок на самом дне рюкзака. Дым-то они шибко не любят.
Безоговорочно подчиняться приказам Егор Петрович не привык. С жарким гневом пришли вопросы. Он насупился и резко выпалил, обвиняя Фирузу Яковлевну в том, что раз она такая сведущая, то почему раньше помощь не вызвала да сама не помогла.
- Столько жизней на вашей совести, Фируза Яковлевна!.. - прошипел, нависая над ней горой, в пальцах сжимая пучок травы…
- Не тебе меня судить, мужичок. Скажу так, что не успела я вовремя. А потом, потом снова поддалась уговорам зелёного змия, болбочащего в моей голове. Но я всё же пришла, и будь уверен, что внучок твой выживет, твоя кровинушка. Не серчай, мужичок, соберись с духом. Многое нам с тобой предстоит сделать. А иначе… - вскинула на него свой взгляд, глядя в упор пронзительными светло-голубыми глазами, и тяжко да совестно вдруг стало на душе Егора Петровича. Вздохнул, а на выдохе весь гнев ушёл.
Фируза Яковлевна поведала про прадеда своего Никанора, хранящего на своих угодьях, где нынче этот дом построили, тайну страшную: чудовищное создание, замурованное под землёю, цепями и жертвами да заклятиями скованное. А Никанора-то алчные изверги загубили, землю к рукам прибрали, дом с землёй сровняли да бульдозерами своими треклятыми, роющими, заклятие порушили. «А я ведь в самой Казани была, училась, замуж собиралась! Как во сне, Никанор явился, глаза мне открыл, слабую кровь мою расшевелил, обучать стал. Возился долго со мной, ведь слабой я оказалась, поэтому умом слегка тронулась, говорить всякое стала, а молчать бы надо. Так, стараниями несостоявшегося супруга в дурку упекли, в овощ почти превратили, а потом сбежала я, скиталась долго, память почти-то отшибло, да потом всё разом вспомнила, сила кровная помогла, но пить стала по-чёрному. Благо Никанор снова во сне явился, помог пагубного зелёного змия присмирить, обучение довёл до конца, а после исчез, приказав ехать на родину: мол, беда пришла. А я пока добиралась, извелась вся, а потом испугалась, ибо слишком далеко всё здесь зашло. Наконец решилась, собралась, разузнала, что и как, ключ раздобыла…» Замолчала да повертела ключ в руках.
Дом снова тряхнуло. Загудело, завибрировало всё – от стен до потолка, даже кости и зубы заныли.
- Ох, пошли мужичок, - криво улыбнулась, Фируза Яковлевна, показав редкие зубы.
Жжёная полынь и соль расчищали дорогу, отпугивали существ, шустро юркающих по раскрытым настежь квартирам. Так и спускались вниз, проходя этаж за этажом. От холодного ветра стучали зубы, хлюпало в носу, мёрзли пальцы.
Первый этаж оказался забит под завязку.
Голые существа напирали толпой, левитировали, жужжали, свистели, щёлкали языками. Обороняясь, старик и ведьма израсходовали почти всю соль, опустошили брызгалки, спалили уйму пучков полыни, но с боем таки прорвались.
На полу первого этажа растекалась розоватая слизь с синеватыми прожилками, чавкала и липла к подошвам туфель. Дверь в техническое помещение, смежное с подвалом, находилась возле лестницы. Поковырявшись с замком, Фируза Яковлевна, первой зашла внутрь.
Дом снова тряхнуло с удвоенной силой, расползлись глубокие трещины на стенах, посыпалась с потолка штукатурка.
Нащупав выключатель, женщина зажгла крохотную лампочку в стеклянном плафоне. Тут же крякнула и ругнулась, отряхивая руку от синих точек, попавших с выключателя на кожу.
Затем, осмотревшись, хрипло завопила: «Бежим!» и потащила Егора Петровича мимо труб, вглубь подвала, по бетонной лестнице вниз.
Сыпали во все стороны соль против скоплений синих точек, массированно атакующих их с потолка и стен.
Внизу возле кабелей, проводки и сплетения труб, в бетоне, подрагивала, вздымаясь и опадая пузырями, вязкая синяя масса. Пузыри лопались с едкой вонью, внизу что-то проталкивалось наверх. Что-то неимоверно-большое.
Остатками соли Фируза Яковлевна начертила круг. Затем достала крохотный пучок полыни и рассказала, что Егору Петровичу предстоит сделать.
- Когда снова тряхнёт, то Великан прорвётся, тогда моя магия окажется бесполезной.
И, вытащив из сумки щипцы, велела молиться, но перед этим вспомнить имена отца, деда, прадеда, мол, только у предков жертвующего по мужской линии имеется сила связать и снова заточить великана в цепи.
Егор Петрович едва не терял сознания от боли, перед глазами взрывались чёрные точки, холодный пот пропитал всё тело. Он стонал, выл, ругался и даже визжал. Зубы женщина рвала ему беспощадно и быстро, криво ухмылялась, точно говоря: боль – это значит, ты ещё жив, боль - это ничего, пройдёт.
После экзекуции Фируза Яковлевна сложила зубы в круг, перемешивая с солью, на самой кромке подступающего синего свечения. Затем на ощупь жёстко вырвала остатки своих зубов, пополнив круг.
Желчь внезапно подступила к горлу, от боли мир перед глазами стал вертеться, и Егор Петрович едва не упал. Женщина шикнула, гневно и гортанно рыкнула, чтобы не смел терять сознание. Затем с жестами, щелчками и подпрыгиваниями начала приплясывать, шептать, то и дело, сплёвывая кровавую слюну на пол.
Снова тряхнуло. Синяя плёнка в бетонной трещине вспузырилась и лопнула, забрызгав их круг омерзительной слизью. Дохнуло смрадом, и из провала в бетоне выпросталась кисть. Чёрные, грязные ногти, широкое запястье и… голова.
Лысая, яйцевидная, чёрная, с бугристыми наростами на лбу, она замерла в проёме, на уровне лба, не доходя до области глаз. Колени Егора Петровича затряслись.
Фируза Яковлевна достала нож, чиркнула по ладони и кровью плеснула в центр круга, что-то заверещала - и вдруг Егор Петрович всё понял и шепеляво, с отчаянной мольбой стал повторять снова и снова имена отца, деда и прадеда. Анатолий, Лукъян, Станислав. Фируза Яковлевна охрипла, читая без остановки. Воздух заколебался, значительно потеплев, – и вдруг остро повеяло ладаном и свечным воском.
За спиной дало о себе знать потустороннее, кровное и незримое.
Вторая рука с усилием высунулась из проёма. Когти лязгнули по бетону. Егор Петрович увидел всю голову целиком.
Под чёрной кожей висков извивались тонкие синие вены. Три глаза под прозрачной перемычкой, как у рептилий, смотрели с рьяной ненавистью и любопытством. Хищные ноздри зашевелились, пасть раскрылась. Щелкнул, стреляя язык, ухватил Фирузу Яковлевну за руку и потащил к проему. Она успела лишь крикнуть:
Её маленькое круглое лицо поместилось в пасть, точно спелое яблочко. Сомкнулись челюсти, влажно хрустнуло, на тонкие губы великана брызнула кровь.
Егор Петрович закрыл глаза. Понял вдруг, что всё: он обречён, озябший и смертельно усталый. Медленно истаяла теплота за спиной, и стало не к кому обратиться.
Нож, обронённый Фирузой Яковлевной, лежал за кругом, стены и потолок облепили синие чёрточки, мигающие, точно глазки. «Ну же, старый хрыч, давай, смелее, чего ты ждёшь, не боишься же?» - подначивал себя Егор Петрович и, тяжко вздыхая, переступил круг.
Пальцы сомкнулись на рукояти ножа. С потолка стекла синева, враз окутав густым слизистым потоком, вяжущим, жгущим киселём из соплей. Он задержал дыхание, разом потеряв и зрение, и все остальные чувства. Только жжение растекалось по коже, и скреблись, проникая все глубже в ноздри, уши, синие точки.
Егор Петрович закричал, чувствуя, как задыхается. Ногу обвило подобие хлыста, сжимающее и тянущее. Левая рука дернулась и нащупала контуры соленого круга, пальцы сжались, сгребая в кулак соль.
Он бросил соль наугад и неожиданно попал, ибо с рёвом ногу отпустило. Пополз, целясь к кругу, к спасительной соли. Ещё щепотка. Пальцы протёрли крупинками, сметая захваченные синими точками веки.
Егор Петрович открыл глаза и от беспомощности заплакал: великан руками вытаскивал себя, из проёма. Его могучая грудь застряла. Очередной раз тряхнуло. Наконец, пол вспучился, трещина разошлась, взметнулись вверх крошево и пыль.
Егор Петрович, забрался в круг: со свистом и шипением синие точки стремительно убегали прочь с его тела, лопаясь взрывом слизи.
Только внутри гортани Егора Петровича противно шевелилось, пробираясь всё глубже, скопление синевы, но всё уже было не важно.
«С тебя жертва», - так ведь сказала она. Так он обещал в обмен на жизнь внука.
С пыхтеньем и рёвом великан высунул ногу, затем вторую. Когти почти упёрлись в круг, игнорируя остатки соли. Еще один рывок, и великан проглотит Егору Петровича, точно мышь, наполнив исполинское брюхо. Так или иначе, но смерти не избежать.
Поднатужившись, Егор Петрович схватил и сжал в ладони ряд из зубов, своих и Фирузы Яковлевны. Пот заливал глаза, кружилась голова, во рту дёргало и пульсировало.
Перед глазами, как наяву, предстали Валентина, Кирюша и сын. И на мгновение показалось, что всё происходящее – просто кошмарный сон. И стоит только ущипнуть себя и проснуться, как всё станет, как раньше, нормальным.
Губы очертили горькую усмешку, горячие слёзы текли помимо воли. Времени нет сожалеть да гадать, поможет или нет. Егор Петрович мысленно попрощался с Кирюшей.
Казалось, секунды тянутся вечность. Рука, державшая нож, вспотела.
Тяжкий, сиплый вдох, в мыслях осталась только ярая просьба предкам о помощи.
Всего на мгновение, но он уловил в глазах великана отблеск паники и страха. Дрогнул в улыбке краешек рта. От громогласного, яростного рёва великана лопнули барабанные перепонки.
Выдох - и Егор Петрович резко перерезал себе гортань. В сердце язычком тёплого света воспарила уверенность: его жертва остановит этот кошмар.
