Иван посмотрел в зеркальце заднего вида – Анна спала с подвернутыми под себя ногами, обхватив руками вздутый живот. Тонкая прядь волос прилипла к влажной щеке, серая кожа туго обтянула череп с ввалившимися висками. И все-таки жена накрасила ресницы, тронула помадой губы – она любила хорошо выглядеть. Ивану ее макияж казался теперь жутким, как будто на лице появился циферблат часов, который отсчитывал последние дни жизни.
Они ехали среди осенних полей, был теплый, золотой сентябрь. Анна проснулась, глянула в окно и сказала сдавленным голосом:
Он хотел придержать ей волосы, но она отошла за редкие березки, прогнала его. Жена думала, что Ивану противно, и он никак не мог переубедить ее. Анна, обессиленная, вернулась в машину и скорчилась в позе креветки, утирая губы.
- Как ты..? Совсем плохо? Болит? – глухо спросил он, вовсе не желая слышать ответ.
Он знал, что плохо, и знал, что болит.
- Поехали, – слабо улыбнулась она. – Все нормально.
Диагноз Анне поставили два года назад, и жизнь их начала медленно скатываться в небольшой частный адок, все больше набирая обороты. Сначала Иван, начитавшись статей в сети, был уверен в победе. Везде писали, что в наше время рак не приговор, сейчас хорошо лечат, сейчас современные методы. Но первая опухоль, выжженная лучами, отравленная химией и вырезанная скальпелем хирурга, все-таки вернулась. А потом вернулась еще раз и еще. Были светло-зеленые стены клиники, был аккуратный букет на тумбочке около ее кровати, был пожилой вежливый врач, разводящий руками: «А что вы хотите, батенька, лейомиосаркома склонна к метастазированию, прогнозы там не очень хорошие».
Они кидались от надежды и радости к новому разочарованию и страху: химии, лучевая, операции, снова кабинет компьютерной томографии, «ну что, уменьшилась?», «не можем понять, это рубец или рост опухоли»… «Все-таки рост».
А он без всяких КТ и обследований видел, как из нее вытекала жизнь, и совершенно точно понимал, что Анна уходит. Голубизна глаз стала прозрачной, волосы – будто выбеленная временем пакля в старом доме, появилась неестественная тонкость рук и ног. А она будто не замечала этого, с новой надеждой отправляясь на очередную химию, с детской надеждой верила, что вот эта точно последняя, а потом все будет хорошо, будет как раньше. И от этого становилось еще больнее.
Был короткий период полного отчаяния, когда они штудировали интернет в поисках альтернативного лечения, отбрасывая совсем уж дикие методы вроде питья соды и водки с маслом. Анна нашла сайт какого-то кудесника, который представлялся профессором, костерил традиционную медицину и предлагал свой революционный метод лечения онкологии.
- Давай попробуем, хуже ведь не будет, – робко предложила Анна. – Он все-таки врач по образованию.
Они попробовали. Анна вставала в пять утра, делала дыхательные упражнения, заваривала густопахнущие травы в маленьких чайничках и пила их по специальной схеме. Это помогло почти на месяц, потому что вселило в Анну очередную порцию надежды. Рухнуло все в один момент – утром она встала с высокой температурой и раздувшимся животом, на который Иван смотрел с ужасом.
- Асцит, канцероматоз, – вынес вердикт все тот же пожилой вежливый онколог. – Если по-русски, это конец. В животе жидкость, вся брюшина в местастазах. Жидкость откачаем, но вы будьте каждый день готовы.
У него тогда сильно зашумело в ушах, он с размаху сел на низкую больничную тахту, а врач что-то говорил и говорил ему, положив руку на плечо. Иван, придя в себя, смахнул его руку и зло сказал:
- Нахер вы вообще тут нужны, если ни черта не лечите!
Врач пожевал губами и примирительно произнес:
- Ну-ну, молодой человек…
Ивану было бы легче, если бы онколог ощерился в ответ и разразился грубостями. Но пожилой врач смотрел на него с грустью и жалостью, и это выводило его из себя, потому что лучше всего показывало, что все, надежды нет никакой, даже призрачной.
Иван иногда пытался представить, как он будет жить без нее, но мысль обрывалась. Анна была не просто женой, она была как сиамский близнец, сросшийся с ним кожей, нервами, всем мясом. Если бы его спросили, любил ли он ее, он пожалуй, задумался бы. Любовь это что-то розовое, романтическое, когда цветы в шуршащей обертке, когда любуешься летящей прядью волос, изящной линий руки. У него было не так. Анну он встретил, когда ему едва стукнуло двадцать, и из всех активов в его жизни была лежащая с инсультом и перекошенным лицом мать и старая-престарая собака с облысевшей задницей. И он смертельно боялся потерять и ту, и другую, хотя они камнем висели на его шее, не давали ни учиться, ни найти нормальную работу. Но это был осколок того счастливого прошлого, в котором был и отец, и сестренка, и бабушка с дедом. Наверное, где-то на небесах решили, что слишком много счастья повредит Ивану, и каждый год кто-то уходил: отец оправился от первого инфаркта, но его догнал второй; бабушка с сестрой попали в аварию, в которой сестренка погибла сразу, а бабушка с месяц провалялась в реанимации; деда скосили осложнения от диабета. Храбрившаяся мать в конце концов плюнула на показной оптимизм, впала в серую тоску и однажды утром Иван нашел ее на полу кухни с подвернутой рукой и лужей мочи. С этого момента жизнь его превратилась в сплошной день сурка, наполненный смрадным запахом безнадежно больного человека, тяжелыми вонючими памперсами, жижей протертого супа, который вытекал из уголка рта матери, и кучами мокрых простыней.
И Анна стала тем золотым мостом, который связал его и нормальную человеческую, почти забытую жизнь. Именно через Анну он научился жить легко, не привязываясь ни к сегодняшнему, ни к завтрашнему дню, брать то, что сейчас под рукой. И ему казалось, что ее присутствие незыблемо, оно будет всегда, и что она со своим неуемным оптимизмом и распахнутой душой не умрет никогда. Ушла мать, потом собака, и только Анна удержала его от глухого отчаяния.
У нее внутри был живой неиссякаемый источник, которого хватало и на него, и на многочисленных друзей, и на холодную, никогда не любившую ее мать, и на подопечных социального центра, в котором Анна была волонтером. Она раздавала еду и одежду в специальных пунктах для бомжей, зимой участвовала в организации пунктов обогрева для них же, сидела у кровати очередного вшивого уличного черта, угодившего в больницу. Иван ее не понимал, но не мешал всей этой «богадельне», как он называл их центр.
Он бросил взгляд на навигатор – ехать было еще прилично, километров двести. Если бы ему кто-то сказал, что он доверится знахарке, он бы рассмеялся в лицо. Иван не верил ни в магию, ни в эзотерику, был железобетонным стопроцентным атеистом и считал всех целителей отъявленными шарлатанами. И эта поездка все более напоминала ему сюр.
Они притормозили на светофоре, и Иван попялился на придорожное кафе с пластиковыми стульями: два мужика пили пиво, ели шашлык, курили, стряхивая пепел в обрезанную жестяную банку; рядом крутился ушастый кот с плебейски длинными тощими лапами.
Один из мужиков кинул коту кусок шашлыка, и тот кинулся, поймав на лету, как собака. Из кафе вышла толстая чернявая бабища с платком, намотанным на поясницу, погладила кота. Переключился светофор, и Иван тронул машину. Он тоже хотел быть таким беззаботным – пить пиво, снова завести собаку, любить жену и никогда не знать ни о какой лейомиосаркоме. Даже произносить это слово было противно, язык вяз в звуках, словно в глине.
Анна пошевелилась на заднем сиденье:
Голос его прозвучал сухо, и жена со вздохом спросила:
- Хрен знает, - Иван сморщился.
Анна протянула руку и погладила его затылок.
- Да ладно тебе. Даже если там очередная «видящая в сотом поколении» с хрустальным шаром из Икеи, ну… По крайней мере мы скажем себе, что попробовали все, что могли.
Иван невесело улыбнулся уголком рта – даже сейчас не он утешал жену, а она его.
Про Анфису он узнал от бывшей соседки. Тогда они вернулись после последней госпитализации Анны, он внес ее на руках в квартиру, бессильную, вялую, уложил на постель. Пока она дремала, прошел на кухню, вскипятил чайник, заварил хорошего черного чая. Налил в чашку, хотел отнести жене и вдруг заметил, что руки его дрожат. Он сел на стул, отставил чашку и неожиданно расплакался – первый раз за все это время. Иван плакал как ребенок, прикрыв глаза ладонями, давясь слезами и швыркая носом. И в этот момент зазвонил телефон, незнакомый номер. Он не хотел брать, но звонивший был крайне настырным, набирая снова и снова. Иван наконец нажал на кнопку приема и опрокинутым голосом сказал:
Звонила какая-то женщина, и хотя она представилась, он не сразу осознал, кто она такая. Людмила, ровесница его матери, когда-то жившая с ними дверь в дверь. У Людмилы был сын его лет, страдавший от какой-то загадочной болезни. Уже много лет спустя Иван узнал, что ничего загадочного в его болезни не было, называлась она нейрофиброматоз, и из-за нее Пашка был похож на персонажа из фильма ужасов. Все его тело и даже лицо заросло мягкими кожными шариками, напоминавшими Ивану жопки на палках колбасы. Пашку дразнили дерьмодемоном, но он совершенно не обижался и смеялся над своим уродством вместе со всеми. Иван как-то подслушал, как Пашкина мать плакалась на кухне его маме, говоря, что не представляет, как сын устроится в жизни с такой внешностью.
- Одно только спасает – характер легкий, как у отца. Мальчики с ним дружат. А дальше что? Кто его на работу возьмет, а с семьей как, какой девушке это надо? – сказала она тогда.
И вот сейчас Людмила на полном серьезе рассказывала Ивану по телефону, что Пашка вылечился от совершенно не излечимого нейрофиброматоза, и она хочет помочь ему с женой, про беду которой услышала от общих знакомых в доме.
- Чего? Целительница?! – воскликнул Иван. – Теть Люд… Нет у нас времени в эти бирюльки играть. Все целители – шарлатаны.
- Все, кроме нее, – убежденно сказала Людмила. – Ты думаешь, я не сомневалась? Нейрофиброматоз не лечится нигде в мире. А она вылечила, насовсем. Я тебе фото до и после пришлю.
- Ну и кто она такая? – из чистой вежливости спросил Иван. – И сколько стоит ее лечение?
- Нисколько не стоит. Она лечит только тех, кого хочет, не берет ничего – ни денег, ни продуктов.
«Ну да, конечно» - усмехнулся про себя Иван. - «Денег не берет, но зато нужно будет отсыпать какому-нибудь локальному божку в подношение пару сотен тыщ. Но это же не ей, это божку. Знаем, плавали».
- Зовут ее Анфиса, она живет в заброшенной деревне глубоко в тайге, не очень далеко от Шахуньи. Она не разговаривает, вообще.
- Нет, просто типа обета молчания. С ней проживает ее помощница Лиза, молодая девушка. Она и общается с просителями. Ей можно позвонить, она справится у Анфисы и потом ответит, возьмется за вас или нет.
- То есть может еще и не взяться? – усмехнулся Иван.
Капризные нынче мошенники пошли.
- Может и не взяться. Но ты попробуй, Ваня. Ты бы видел, что она с Пашкой сделала, я ведь лицо сына первый раз увидела!
Иван поспрашивал, как дела у Пашки, узнал, что он женился год назад, недавно родился ребенок. Поздравил Людмилу и облегченно вздохнул, когда она распрощалась. Нормальная жизнь других людей без болезней и беготни по больницам отзывалась внутри неприятным дребезжанием, смесью зависти и грусти. Вскоре от нее пришло сообщение с телефоном помощницы Лизы, и Иван хотел сразу же удалить ее, но в это время из спальни послышался слабый голос жены.
Потом Людмила скинула ему фотографии красивого крепкого мужчины с изящно постриженной бородкой, который держал на руках кулек с младенцем. Потом сыпались еще фото – вот Пашка такой, каким помнил его Иван – с кучей кожных наростов на лице и шее, плотно прижатых друг к другу, словно грибы. Вот наросты поредели, уменьшились, вот фото, где о них напоминает лишь легкая неровность кожи.
- Фотошоп, – хмыкнул Иван, разглядывая фото.
Он долго думал, говорить ли о них Анне, и в конце концов рассказал. Она посмотрела фото, приближая и удаляя изображение, сказала:
- Да давай позвоним. Какая разница, мне все равно конец.
- Разница есть, – хмуро сказал Иван. – Ты это прекрасно понимаешь. Эти пустые надежды… Очень больно разбиваются.
- Нет уже никаких надежд, – махнула рукой Анна. – А тайга шахунская очень хороша, подышу хоть напоследок свежим воздухом.
Он набрал нужный номер, но телефон был недоступен.
- Ну и черт с ними, – решил он.
Но через несколько дней ему позвонила девушка с ясным чистым голосом и представилась Елизаветой.
- Вы извините, что сразу не взяла, в тайге телефон не ловит, я перезваниваю всем, когда в Шахунью за продуктами езжу.
Иван коротко рассказал об их беде, и Лиза сказала:
- Я все запросы передаю матушке и ваш передам. Но сразу говорю, онкологию она редко лечит, эта болезнь – карма, а не испытание. Нельзя менять так резко линии судьбы.
- Ну понятно, – со злобой произнес Иван.
Кто б сомневался! Это с какими-нибудь диабетом можно шоу устроить – помахала руками, водицей побрызгала и все, отчаливай, ящик для донатов вон там. А с чем посерьезней такую клоунаду не провернешь.
Но, к его удивлению, Лиза перезвонила через пару дней:
- Анфиса вас примет. Пожалуйста, не привозите денег и никаких подаяний не нужно. Многие хотят отблагодарить… Но она не возьмет.
Анна обрадовалась, но обрадовалась не возможному исцелению, она, как и муж, не верила в магию и чудеса, а просто возможности увидеть хоть что-то кроме опостылевшей палаты и стен спальни. И они поехали.
В Шахунье Иван притормозил у первого попавшегося кафе, посадил жену на мягкий диванчик и заказал полный обед. Анна ела мало, а вот он сильно проголодался и с жадностью накинулся на борщ и плов. По кафе ходила пожилая женщина в войлочных тапках, переваливаясь широким крупом, протирала столики. Покосилась на серую Анну, которая рассеянно прихлебывала кофе, спросила:
- А вы, ребята, куда путь держите?
Иван с набитым ртом не успел ответить, и Анна простодушно сказала:
Официантка покивала с серьезной миной:
- А я и смотрю, дочка, прозрачная ты вся. К Анфисе собрались, я так и подумала.
Иван недовольно сморщился:
- Просто ездим по заброшенным деревням, снимаем. Типа блогеры, слышали?
- Да никто в Пижму просто так не ездит, чего там смотреть-то, полтора сгоревших дома. Ну не хотите про это говорить, не надо. Но скажу вот что: Анфиса святой человек, ежли она вам добро дала, непременно вылечит. Здесь ее все знают, и знают, что бесполезно к ней без приглашения идти, хоть в ногах валяйся, хоть золотом осыпь – не поможет.
- У нее очередь там, наверное, из больных? – спросила Анна.
- Неееет, какая очередь. Те, кто без разрешения пришли, уходят сразу – она слово знает. Себе на головушку бед накличешь, если ее попусту беспокоить. Вот такая она, наша Анфиса.
Когда официантка ушла в подсобку, Иван недовольно сказал жене:
- Ну зачем ты… Сейчас она всем тут растреплет.
- Да ладно тебе, – Анна погладила его руку тонкими высохшими пальцами. – Такая приятная тетечка.
В Пижму они въехали, когда день начал перетекать в вечер, и солнце напоследок позолотило верхушки желтых берез. Им повезло, что дождей не было уже пару недель, и остатки грунтовки покладисто подались колесам их Шкоды. Деревня была безнадежно заброшена – бревенчатые дома с уютными резными наличниками заросли по самые окна жесткими метелками, похожими на осоку, улочки тоже скрылись под густой спутанной травой. Они поплутали по деревеньке, в которой дышало последнее сентябрьское тепло ушедшего лета. Немного морило, осенняя паутина летала в воздухе, липла к бровям, сильно пахло сеном, разнотравьем. Анна смахнула невесомые нити со лба, рассмеялась:
- Черт, как хорошо в этой заброшенной деревне. Даже умирать жалко.
Иван сжал челюсти и ничего не сказал. Анна вскрикнула и вытянула вперед руку:
Эта изба отличалась – крепкая, с замененными кое-где светлыми бревнами, с недавно покрытой крышей. Трава вокруг была скошена, около калитки лежала крупная собака в колтунах. Она приподняла голову, гавкнула, и Иван закрыл собой Анну. На лай вышла девушка в длинном цветастом сарафане, толкнула калитку.
- Не бойтесь, Маруся добрая. Это она так здоровается.
Как бы в подтверждение ее слов собака Маруся подошла к Ивану, обнюхала джинсы и вдруг игриво закинула передние лапы ему на плечи, попутно лизнув в щеку.
- Проходите! – Лиза кивком головы пригласила их в дом.
Девушка была совсем молодая – лет двадцать, не больше. Голову охватывала простая белая косынка, пушистые вьющиеся прядки выбивались, трепетали около миловидного лица.
В горнице Анна упала в старое продавленное кресло с вытянутыми нитками обивки – силы ее закончились. Иван сел рядом на дощатый пол, взял жену за сухую руку, осмотрел комнату, в которую Лиза, очевидно, стащила барахло из пустующих домов. Дорожка-половичок, сшитая из старых одеял, вышитая маками накидка на кровати, несколько разномастных икон, среди которых была и закатанная в пластик Богородица, и выписанный красками на дереве Николай-угодник – весь этот хлам непостижимым образом делал ее жилище уютным, будто знакомым с детства.
- Ну, где же Анфиса? – спросил Иван. – Когда будем шаманить?
Он не удержался, и в голосе его послышался неприкрытый сарказм. Анна сжала его ладонь, посмотрела с укором, но Лиза, казалось, ничего не заметила.
- Матушка у себя. Она с просителями не общается.
- А вы-то с ней как общаетесь, если она не разговаривает? Жестами?
- Да вы что! Она же не глухая! Я ей словами говорю, а она мне незримо отвечает.
- Это как?! – воскликнула Анна.
Иван высоко поднял брови – кажется, они попали не к мошенницам, а к сумасшедшим сектанткам. Лиза пожала плечами:
- Не знаю, это сложно объяснить. Когда я ее что-то спрашиваю, то сразу понимаю, что надо сделать. Как будто она мои мысли направляет.
- Понятно, – сухо бросил Иван. – Ну, давайте, что ли, начинать… исцеление.
- Для начала я должна задать вашей жене несколько вопросов, и если она ответит правильно, то я отведу ее к матушке.
- Ну вот здрасьте-пожалста! – Иван всплеснул руками. – А по телефону нельзя было спросить? Мы сюда пять часов из Нижнего ехали!
- Как матушка сказала, так я и сделала. Значит, ей зачем-то надо было, что б вы сюда непременно приехали, – невозмутимо ответила Лиза.
- Спрашивайте, – Анна выпрямилась на кресле.
- Первый вопрос: едите ли вы мясо?
- Да, ем. Я очень далека от веганства.
- Второй: вас растила родная мать?
Иван и Анна переглянулись, и она невесело улыбнулась:
- Родная, но у нас не очень хорошие отношения… Я в положении нелюбимой дочери.
Лиза никак на это не отреагировала и продолжила:
- Третий: у вас есть домашние животные?
- Сейчас нет. Была собака, умерла от старости несколько лет.
- И последний: убивали ли вы когда-нибудь человека?
Брови Анны поползли вверх и она со смешком ответила:
Иван вздохнул – вот сейчас им точно откажут, потому что они не веганы, и на них лежит печать смерти всех убиенных и съеденных животных. Но Лиза кивнула и направилась к выходу:
- Я схожу к матушке, доложу ей насчет ваших ответов.
Пока Лизы не было, Иван перенес жену на высокую кровать с кружевными подзорниками, хотя жена слабо возражала, говоря, что не хочет тут хозяйничать.
- Ничего, переживет как-нибудь, – грубо ответил Иван.
Он был зол на Лизу, на весь этот цирк с опросом, на то, что они теряют время. Девушка вернулась через час, и, улыбаясь с порога, сказала, что Анфиса велела им приходит в пять утра.
- Чего?! – Иван подпрыгнул на кресле. – Нам что, тут ночевать?
- Оставайтесь в горнице. Анне я поставлю ведро в сенях на случай нужды. А я в сарай пойду переночую, там сена достаточно.
Жена запротестовала, сказав, что они поспят в машине, но Иван покачал головой:
- И не начинай. Я даже думать не хочу, как ты там спать будешь, скрючившись на заднем сиденье.
Лиза показала им, как включить керосинку, показала бак с чистой водой в сенях. Электричества в доме не было.
- Устраивайтесь, – сказала она, с ласковой улыбкой глядя на Анну. – У меня тут часто просители ночуют, Анфиса обычно ночами да под утро работает.
- А как вы тут живете? – спросила Анна, приподнимаясь на кровати. – Откуда пропитание берете, кто дом ремонтировал?
- Да нам в Шахунье каждый готов помочь. Я прихожу в магазин, прошу, что надо, мне в сумки пакуют и сюда привозят. Анфиса мне говорит, в каком магазине можно просить, а в каком нет, ни разу не отказали. И с ремонтом так же… Я спросила у продавщицы знакомой, кто бы мог крышу поправить, так сюда через неделю целая бригада приехала. Денег ни копейки не взяли, да и честно признаться, нет у меня денег. Матушку очень любят тут, берегут.
- А вы тут как же..? Семья ваша не против, что живете тут на отшибе? Вдруг, ну, вдруг волки, лихие люди, травма, в конце концов?
Лиза звонко, весело и молодо рассмеялась, показав жемчужные зубки.
- Травм у меня быть не может, Анфиса не позволит. Волки готовы матушке ноги лизать, а лихие люди… Никто к нам не сунется, что у нас брать-то. А кто сунется – до конца жизни жалеть будет. Насчет семьи, родители ворчали поначалу – зря я, что ли, с красным дипломом политех закончила, чтоб себя в глухой тайге похоронить? Только это судьба. Мне на роду написано с Анфисой быть, она мне и мать, и отец, и духовник, я ее всеми нервами чую, куда бы ни шла, что бы ни делала. Проросла она во мне, и я без нее не смогу уже.
Когда Лиза ушла, Иван сделал жене обезболивающий укол, осторожно, словно она была из тонкого стекла, укрыл лоскутным одеялом. Поцеловал влажный лоб с черными ямами висков – в свете единственной свечи жена выглядела особенно пугающе, словно на лице проступила маска смерти.
- Ты тоже проросла во мне. И я без тебя не смогу, – беззвучно, одними губами прошептал он.
Но Анна услышала, разлепила веки и слабо, ободряюще улыбнулась. Он лег рядом на полу, постелив толстое ватное одеяло, от которого пахло собачьей шерстью и свечным воском, укрылся курткой. Лиза дала ему подушку, набитую сухой травой, и он быстро заснул, уткнувшись в ее душистый бок.
Проснулся он от того, что Анна трясла его за плечо и почему-то шептала:
Иван тут же вскочил, отряхиваясь, как собака, почувствовал, как по коже побежали мурашки. Лиза держала фонарик и корзинку с пучками трав. Они двинулись по тихой улочке, темнота разбавлялась скорым приближением рассвета. Собака Маруся трусила рядом с ними, тыкаясь изредка мокрым носом Ивану в ладонь. Череда домов вскоре кончилась, и Лиза повела их через поле к темнеющей громаде леса. В воздухе чувствовалась свежая влага – пала роса, в кроссовки Ивану то и дело падали семена полевых трав, но он шел, не вытряхивая. Анна тащилась тяжело, придерживая живот.
Когда они вошли в лес, Лиза включила фонарик – сквозь сумрачные еловые ветки жидкий предутренний свет почти не проникал. Они двинулись по хорошо утоптанной тропке, к знахарке явно ходили. Анна толкнула его плечом, указала на обочину – в траве стояли корзинки со сложенными полотенцами, банки варенья, соленых помидоров, нарядные куклы, коробки шоколадных конфет.
- Подношения местных, – пояснила Лиза. – Матушка их не трогает, но если возьмет что-то из оставленного, значит, это дарящему милость.
Вскоре они подошли к избе, от старости вросшей в землю по нижнюю кромку окон. Серые потрескавшиеся бревна, мутные стекла в маленьких рамах, по стенам раскинуло плети какое-то ползучее растение с мертвыми черными листьями. Оно, словно кокон, обнимало избушку, врастало в древесину, а в его тонких ветвях запутались мертвые высохшие животные. Иван увидел трупики птиц, мышей, скелетик, очевидно когда-то бывший зайцем, безвольно висел около входа.
- Трындец, – прошептал Иван.
Лиза прижала палец к губам:
- Меньше разговаривайте, пожалуйста. Надо, чтоб была тишина.
Они вошли в единственную комнату в доме – не было ни сеней, ни хоть какой-то куцей прихожей. В горнице царил полумрак, с которым не могли до конца справиться несколько свечей.
Из пола у стены напротив входа росло дерево, выломавшее кусок половицы. Голые ветви его протянулись по толстым бревнам горницы, тонкие веточки спутались, словно вороньи гнезда. Под низким потолком ствол раздваивался, и на развилке лежал череп крупного животного, через глазницы которого тоже росли ветки. «Лось или корова», - подумал Иван.
От печки к ним повернулась старуха, и Иван подумал, что ей на вид лет сто. Такая тонкая кожа, что просвечивали черные вены на руках, торчали сухие костяшки пальцев, глаза терялись в складках морщинистой кожи. Лицо – словно сухая глина с трещинами. Одета она была в дырявую длинную кофту и длинную черную юбку, из-под которой виднелись тощие ноги в калошах, измазанных глиной; черная косынка покрывала голову. Анфиса, не глядя на них, расстелила на большом столе, стоящем посредине комнаты, старый выцветший пододеяльник. Лиза подтолкнула Анну:
- Раздевайся, ложись на стол.
- Да, все снимай, и белье тоже.
Иван помог жене раздеться, поднял ее и уложил на стол. Лиза потянула его в темный угол:
Он увидел металлическую клеть, сделанную будто для гигантского попугая.
- Я туда не полезу, – отрезал Иван.
- Иначе нельзя, – твердо сказала Лиза и показала ему щепку. – Не бойтесь, она закрывается на эту деревяшку. Ее можно легко сломать, если вы чего-то боитесь. Это для вашей же безопасности.
Анна умоляюще посмотрела на него, и он позволил запереть себя в клетке. Лиза поставила корзинку с травами на стол рядом с его женой, отошла, села на пол около клетки с Иваном. Старуха положила сухую птичью ладонь со взбухшими суставами на надутый Аннин живот, постояла, прикрыв глаза. Челюсти ее непрерывно шевелились, будто она что-то пережевывала, запавшие морщинистые губы шлепали друг о друга. Анфиса наклонилась над животом, и вдруг укусила Анну. Иван дернулся, но жена не издала ни звука, и лицо ее осталось сосредоточенным и спокойным. Анфиса наклонялась над ее телом, втягивала воздух и кусала, оставляя на коже четкие отпечатки зубов.
Один из укусов был так силен, что Анфиса вырвала кусок кожи, сплюнула его на пол и начала копаться в ране кончиками пальцев. Иван вскрикнул и рванул дверцу клетки, но хлипкая щепка устояла. Лиза даже не подняла головы, она покачивалась в небольшой амплитуде, обхватив руками колени, и смотрела остановившимися глазами на старуху; во взгляде ее смешались восторг и страх. Иван со всей силы ударил по дверце, и снова она не поддалась, будто была закрыта на железный замок.
Анфиса не обращала на него ни малейшего внимания, поглощенная Анной. Она кусала, сплевывала, и скоро на теле жены светились с десяток кроваво-влажных ран с четкими отпечатками зубов. Зубы у старухи были все на месте – длинные, крепкие, желтые. Она вынула из корзинки свернутый пучок травы и сунула в рану, сильно надавив пальцем. Снова покопалась в корзинке, вытащив какой-то серый комок, в котором Иван с ужасом узнал дохлую мышь. Анфиса погрузила трупик в другую рану, и снова Анна даже не охнула. Иван закричал:
- Прекратите! Вы ж до сепсиса ее доведете!
Старуха не подняла глаз, словно его в избе вовсе не было. Она брала из корзинки дохлых мышей, сухие лапки каких-то мелких животных, вытянула даже крыло нетопыря, и совала всю эту дрянь в его жену. Анна смотрела в потолок блаженным, кротким взглядом, и тоже не обращала никакого внимания на мужа. Иван, отклонившись назад, со всей силы саданул по дверце, и тут же почувствовал страшную слабость, какая бывает в тех снах, когда нужно убежать от чудовища, но ноги и руки отказываются слушаться. Он сполз на пол, пытаясь уцепиться за прутья, и желание освобождения, страх за Анну потускнели, почти исчезли. Внутри головы зазвучал его голос, такой, каким обычно звучали его собственные мысли, но говорил он странное, текучее, непонятное. «Спорынь трава… живое и мертвое не обнимет… поднимется живой рукой… птица летит, огонь горит..». Слова были не связаны, лишены смысла, но из его желудка поднимался священный ужас, страх, внутри которого клубилась темнота. Иван вдруг ясно понял, что как только он поднимает глаза на эту тьму – он поймет все про этот мир. Он забился в угол клетки, и последнее, что увидел Иван, прежде чем погрузиться в темноту – как большая собака, встав на задние лапы, лижет рану на Аннином животе.
