Сообщество фантастов

Такси, прогромыхав по брусчатке, высадило меня у массивных кованых ворот. За ними, недвижимые, словно изваяния, дежурила пара стражников. Их лица… Что-то ускользающе знакомое, как отголосок забытого сна, мелькнуло в их чертах, но определить не смог. Я подошёл, представился, показал письмо с гербовой печатью и сообщил, что меня ждут. Охрана, не проронив ни слова, лишь обменявшись короткими взглядами, открыла калитку. Один мужчина выглядел крепким и сильным, будто высеченным из камня. Он сказал спокойно, но равнодушно, отчего сразу стало зябко:
— Проходите. Не задерживайтесь, пожалуйста.

Сад перед особняком был таким же произведением искусства. Идеальные, словно шахматная доска, газоны, подстриженные до миллиметра, журчали фонтаны, чьи капли звонко рассыпались по мрамору. Воздух, густой от аромата цветущих яблонь и вишен, смешивался с терпким запахом влажной земли и самшита. Этот воздух был свеж и опьяняющ, он окутывал, подобно бархатной портьере, позволяя забыть о кислом запахе и грохоте города за пределами стен.

Перед самым входом, под сенью мраморной арки, тот же стражник преградил мне путь. Его голос был ровным, лишенным тембра, словно заученная мантра:
— Вам будет представлен глава семьи, господин Харлан Ла Бруньер. Обращаться исключительно «господин Ла Бруньер» или «сэр». Не перебивайте. Первым не задавайте вопросов. Взгляд держите на уровне подбородка, не выше. Без приглашения не прикасайтесь к мебели и предметам искусства. Ваши личные вещи, включая оружие, оставляйте при себе, однако любое враждебное движение будет сочтено угрозой и немедленно пресечено. Вам предложат угощение — отказ может быть расценён как оскорбление. Место вам укажут — сами выбирать не смейте. Вам...
Он продолжал, выкладывая правила, словно кирпичи стены, разделяющей таких, как я, и таких, как они.

Я кивал, стараясь отфильтровать суть от абсурда, запомнить всё, кроме, пожалуй, пары самых нелепых мелочей.

Тяжёлая дубовая дверь бесшумно отворилась, и меня встретил слуга — дворецкий, как я предположил. Высокий, поджарый мужчина с безупречной осанкой, от него пахло дорогим одеколоном с нотками сандала и свежевыглаженной ткани. Тонкие усы были уложены идеально, а вежливая улыбка казалась вырезанной, словно маска. Взгляд — снисходительный, оценивающий, скользнул по мне с ног до головы, будто составлял опись. Одних его туфель из глянцевой кожи хватило бы на мою месячную зарплату, да и то в лучшем случае.

— Господин Арчер, — произнес он с таким безупречным поклоном, что тот казался механическим. — Господин Ла Бруньер ожидает вас. Пожалуйста, следуйте за мной в гостиную. Постарайтесь не прикасаться к стенам.

Меня провели в просторную, залитую светом комнату, где в воздухе витал тонкий, почти церковный аромат старого дерева, дорогого воска и едва уловимой, горьковатой пыли веков. Мне предложили чай. Я отказался и попросил кофе. Без сахара. Лицо дворецкого не дрогнуло, лишь лёгкий кивок.

Через пять минут я уже пил густой, насыщенный, обжигающе горячий напиток. Его аромат — смесь шоколада, специй и чего-то дымного — был на уровне, недоступном для обычных кофеен. «Надо признать, хорошо быть аристократом», — пронеслось у меня в голове, пока я ощущал горьковатый вкус на языке.

Но, сидя в этом огромном, почти пустом зале, где даже слуги появлялись лишь изредка, скользя тенями по краям зрения, я понял: я бы не смог здесь жить. Для меня этот дворец оказался бы слишком пустым, слишком тихим, где собственные шаги отдавались бы в висках, и слишком одиноким. Я сидел и ждал, чувствуя себя песчинкой в идеально отлаженном, выверенном до последней шестерёнки, но совершенно бездушном механизме.

Тишину в гостиной нарушило не звучание шагов, а изменение давления воздуха. Легкий треск статики и едва ощутимый запах озона возвестили о его появлении. В дверном проёме стоял Харлан Ла Бруньер. Он изменился — ушла ярость отца из больницы, её заменила холодная величавость хозяина, оценивающего незваного гостя в своих стенах. Я поднялся с кресла, фарфоровая чашечка всё ещё грела мне ладонь.

— Господин Ла Бруньер, — кивнул я, соблюдая формальности.

Он плавным жестом, словно отмеряя дозволенное пространство, указал мне на кресло и занял позицию напротив. Его взгляд, тяжёлый и равнодушный, скользнул по мне.

— Надеюсь, наше гостеприимство вас не разочаровало?

Голос был ровным, как поверхность озера в безветренный день.

— Вполне, — ответил я. — Даже кофе дали. Настоящий. Не ту бурду, что в портовых кабаках разливают.

— Как самочувствие? — в его учтивости сквозила отточенная ритуальность, будто он читал строки из чужой пьесы.

— Плечо ноет, грудь жжет, — я решил не приукрашивать. — Один раз он все-таки попал. Пусть и в упор.

— Эйден передал, что ты смог одолеть шестерых его гвардейцев и его самого, — в интонации не было ни капли одобрения или гнева, словно это сводка погоды.

Я сделал глоток, давая горьковатому послевкусию отсрочку, чтобы выиграть секунду. Нужно было подать это в свою пользу.
— Драка была неминуема. Пришлось ударить первым. Подумаешь, девушка предпочла другого — разве это повод прятаться за чужими спинами? И всё равно промахнулся дважды. Попал лишь тогда, когда отступать было уже некуда.

В глазах Харлана вспыхнули и погасли крошечные молнии — короткий, сдержанный разряд магической энергии, от которого воздух на мгновение стал гуще.
— Немотивированное нападение на мага, пусть даже и не имеющего подтвержденного ранга, влечет за собой весьма… серьёзные последствия по законам Гильдии. — Он сделал паузу, давая словам повиснуть в натянутой тишине.

Я чувствовал, что балансирую на лезвии бритвы, но прогибаться не собирался.
— Например, угощают кофе в собственной гостиной? — парировал я, намеренно сделав акцент на последнем слове.

Я отдавал себе отчёт, что маг Пятого круга может обратить меня в пепел одним движением брови. Но его лицо оставалось непроницаемой маской. Если раньше от него веяло холодным любопытством, то теперь я уловил резкую волну раздражения и… чего-то ещё. Сложного, укрытого глубоко внутри.

— Что вы делали в моём клубе, господин Арчер?
Его голос стал тише, приобрёл стальное лезвие, готовое вонзиться.

Прямота вопроса застала врасплох. Решил отделаться полуправдой:
— В вашем заведении торгуют наркотой. «Осколками» и «Сиянием». А я… занимаюсь очисткой города от этой скверны. Ищу того, кто стоит за поставками.

— И в своих изысканиях вы вышли на некоего «Крокодила», — это прозвучало как приговор, а не вопрос.

— Именно так.

Он погрузился в раздумья. Я допил кофе и поставил пустую чашку на столик. Звон фарфора о лакированное дерево прозвучал вызывающе громко, словно выстрел в гробовой тишине зала.

— И зачем тогда было провоцировать моего сына? Аристократа и мага?

— Так звёзды сошлись, — я нарочито развязно пожал плечами, хотя каждое движение отдавалось болью в ушибленных мышцах. — Хотел использовать момент, выйти на дилера. Требовалось увидеть, кто именно работает с товаром. Этот юноша… оказался под рукой. Кстати, как он? Не слишком я его потрепал?

От Харлана вновь повеяло тем самым сдержанным раздражением и смутным, нечитаемым чувством.

— Он маг. Очнётся. И духом, и телом. Намного быстрее вас, господин Арчер.

В его словах прозвучал тонкий, но недвусмысленный укор. И предостережение.

Я, кстати, почувствовал, что боль в теле притупилась, превратившись из острого ножа в глухую, ноющую ломоту. «Интересно, как будет завтра», — пронеслось эхом в сознании. Но сейчас было не до того.

— Зачем вы меня пригласили? — спросил я, срезав все церемонии и глядя ему прямо в глаза.

Харлан медленно сложил пальцы домиком, и этот неспешный жест был полон скрытой угрозы.
— Я жду от вас искренних извинений перед моим сыном.

— Нет, — отрезал я, не моргнув глазом. — Парень должен уметь сам отвечать за свои поступки, амбиции и женщину. Если уж на то пошло, тот факт, что она в стельку пьяна и под кайфом была готова уйти с первым встречным, говорит лишь о его... безвкусице в выборе спутниц.

— Рекомендую вам выражаться осторожнее, господин Арчер, — его голос не изменился, но в нём зазвенела стальная струна, готовая впиться в горло. — Могу гарантировать, что вы не покинете мой дом, если я того пожелаю. И ваше тело никто не найдёт.

Я почувствовал, как мелкие мурашки побежали по спине, а ладони стали влажными, но сдаваться не собирался.
— Повторяю вопрос. Зачем я здесь? Не для того же, чтобы униженно ползать на брюхе?

— Разумеется, не только, — он откинулся на спинку кресла и мягко вздохнул. — Ещё и для того, чтобы отработать свою вину. С лихвой.

Я внутренне напрягся. От него понеслось ледяное, хищное удовлетворение, будто акула почуяла кровь в воде, хотя лицо оставалось невозмутимым.

— Не так давно у меня кое-что пропало. Хрустальная подвеска. С виду — безделица для легкомысленной барышни. Но на деле это весьма могущественный артефакт. Ключ к силе, о которой такие, как вы, не смеют и мечтать. Это случилось чуть более двух месяцев назад.

У меня в груди что-то упало и замерло, как камень.

— К сожалению, воровка… не пережила дороги, — продолжил он, и его взгляд впился в меня, словно раскалённый штырь, выискивая малейшую трещину. — Но так уж вышло, что единственным возможным свидетелем оказываетесь вы. В тот день вы были в том самом кафе «У падающей звезды» и выбежали на улицу, чтобы помочь при ДТП. Очень благородно. И очень… удобно.

Я старался не подавать виду, но мозг забился в истерике, выцарапывая воспоминания.

«Та самая авария. Искорежённый «Скайлансер». Девушка со стеклянными глазами, сунула мне в ладонь холодный осколок… Осколок, который впился в кожу, обожёг и растворился в крови, оставив лишь шрам да этот вечный, преследующий сознание шепот…»

— В чём же мой интерес? — выдавил я, чувствуя, как пересыхает горло.

— Я отдам вам Крокодила, — спокойно, как о погоде, заявил Харлан. — Не ради этого ли вы полезли в пасть льву? Сегодня, ближе к вечеру, вы лично приведёте его в участок с приличной долей вещественных доказательств. А я… я публично выражу руководству свою благодарность и оплачу, скажем, новый ремонт вашего отдела. От пола до потолка. И, разумеется, — он сделал паузу, наслаждаясь моментом, — особо отмечу вклад гремлина Микки. Без него поимка столь опасного преступника была бы невозможна. Его репутация будет восстановлена официально. С помпой.

Комната поплыла. Меня тошнило от осознания всей изощрённости этой ловушки. Он предлагал всё, о чём я мог мечтать: чистку кармы, спасение друга, удар по самой шее наркосети. Цена? Вернуть артефакт, ставший частью моего тела, встроившийся в ДНК и подаривший мне зрение, проникающее сквозь ложь, неестественную живучесть и тот самый чёрный транс, превращающий меня в машину для убийства. Артефакт, который физически больше не существовал.

Что же мне делать? Сознаться? Сказать, что его «безделушка» течёт в моих жилах, жужжит в костях? Он либо не поверит, либо сочтёт это за дерзкую ложь. Либо… вежливо попросит меня раздеться и лечь на ампутацию души. Или просто вскроет, как лабораторную крысу.

Я оказался в ловушке, из которой, казалось, не было выхода. Стенки ямы сомкнулись, и сверху посыпалась земля.

Я сделал последний, отчаянный выпад, пытаясь вырвать себе хоть немного воздуха, пространства для будущего маневра.
— Эта подвеска… Её след мог давно остыть. Её могли переплавить в каком-нибудь подпольном тигле, разобрать на компоненты или упрятать в сейф на другом конце страны. Мне нужна хоть какая-то зацепка. Я не могу просто щелкнуть пальцами и заставить её материализоваться из воздуха.

Харлан оставался ледяной глыбой. Даже мускул на его щеке не дрогнул.
— Завтра утром вам доставят весь необходимый доклад. Исчерпывающий. И если всё сложится благополучно, — он сделал паузу, впустив в комнату звенящую тишину, — вас даже повысят до звания детектива. Это даст вам необходимую… свободу действий. И доступ.

Как же безупречно он выстраивал эту клетку. Каждое слово было взвешено на аптекарских весах, каждый шаг просчитан на двадцать ходов вперед. У меня не было выбора. Словно кто-то наставил дуло пистолета прямо ко лбу, сунул готовый контракт, исписанный моей собственной кровью, и учтиво попросил лишь проставить оттиск печати.

— Хорошо, — выдохнул я, и этот звук был похож на скрежет засова в моей собственной темнице. — Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. Что скрывается за ширмой? Но я согласен.

Он улыбнулся — впервые за весь разговор — тонко, губы изогнулись в безжизненной линии, словно бухгалтер, поставивший подпись на исключительно выгодном контракте. Он позвал дворецкого негромким щелчком пальцев и велел передать Эйдену, чтобы тот спустился.

Я сидел в прострации, ошеломлённый, пытаясь осознать бездну, в которую только что шагнул. Нужно было что-то придумать. План. Любой, пусть даже самый безумный.

В гостиную вошел тот самый парень. Он старался держаться уверенно, но в его глазах читались скрытая обида и смущение. Харлан жестом — коротким и властным — указал на него:
— Мой сын, Эйден Ла Бруньер, наследник семьи. А это... — он кивнул в мою сторону, — детектив Арчер Зейн. Тот самый, который сегодня обезвредил и задержал опасного дилера в нашем клубе «Грех Неона».

Чувствуя, будто ноги налились свинцом, а каждое движение даётся с трудом, я поднялся.
— Извини, что вмешался в твой вечер, увёл твою подругу, а потом устроил представление на парковке, — произнёс я ровным, деревянным голосом, в котором не дрогнула ни одна струна.

Какая-то упрямая, глупая часть моей натуры не позволила согнуться в полный поклон. Напоследок я не удержался от язвительности, выпуская её, словно последнюю отравленную стрелу:
— В следующий раз выбирай девушек с более устойчивой психикой и трезвыми принципами.

Харлан вежливо, но отчетливо кашлянул, словно напоминая о счете. Я механически, как заведенный, добавил:
— Сэр.

— Я распорячусь, чтобы вас отвезли, — сказал он, и в его тоне не осталось ровно ничего, кроме ледяной формальности.

Меня провели к автомобилю. Это был «Империал» цвета тропической волны, с длинным треугольным капотом, напоминающим пасть хищника. Машина, чей вид и массивные двери внушали мысль о незыблемости власти. Меня посадили на заднее сиденье — в кожаный плен, в мир за тонированными стёклами, где внешний мир плыл размытым пятном, — и отвезли к клубу.

Всё происходило как в сюрреалистическом сне. Тот самый гном, «Крокодил», сидел на том же месте, и на его лице застыла маска уверенности, сменившаяся животным страхом, едва он увидел меня. Я грубо выволок его из-за стола, ощущая под пальцами грубую ткань его пиджака, и потащил к ожидавшей машине. Гном не сопротивлялся, лишь тихо хрипел, осознавая, что сейчас ни связи, ни деньги уже ничего не значат.

Дальше — вспышки камер, похлопывания по спине, сияющие, как медный таз, лица начальства, официальное восстановление Микки на службе под радостный визг его родни, щедрый «благотворительный взнос» от семьи Ла Бруньеров на «развитие инфраструктуры» участка и, как апофеоз, торжественное вручение мне жетона детектива — холодного и тяжёлого на ладони.

Я стоял с этим куском металла, впивающимся в кожу, слушал аплодисменты коллег и чувствовал себя не героем, а дрессированной собачкой, которой только что надели новый, более дорогой ошейник. Получил всё, о чём мечтал. И в тот же миг потерял нечто гораздо более важное — последнюю иллюзию контроля над собственной судьбой. Завтра утром мне принесут досье. Тогда представление начнётся по-настоящему.

Читать далее

Так я просидел весь вечер, медленно погружаясь в алкогольный туман, который затягивал раны души густым, обманчивым бальзамом. Когда в голове зашумело достаточно громко, чтобы заглушить внутренние голоса, я подошёл к стойке и положил на неё смятую купюру. Бармен потянулся за деньгами, но я наклонился ближе и тихо, шепотом, проговорил:
— Выйдем. На минутку. Нельзя, чтобы видели.

Он кивнул, без тени удивления, и мы вышли на прохладную, пропитанную ночными запахами улицу. Я огляделся, убедился, что мы одни в тусклом свете фонаря, и пожал ему руку. В крепком, коротком рукопожатии осталась обещанная, толстая пачка денег. Он быстрым, отработанным движением сунул её в глубокий карман своего фартука.

— Обнаружили тех... эльфов только к вечеру, — так же тихо сказал он, избегая моего взгляда. — Днём тут был целый кортеж их семей, чёрные лимузины. Я, конечно, ничего не рассказал. Но молчать совсем не мог — сказал, что видел какого-то типчика из Нижних кварталов. Полуэльфа, полугоблина... Кто их разберёт в этой грязи? Они, кажется, поверили.

Я кивнул, коротко поблагодарил и, пошатываясь от выпитого и усталости, побрел прочь, оставляя за спиной островок относительного спокойствия. Снова чувствовал внутри себя эту... пустоту. Я шёл по той самой серой, ничейной зоне, которую местные завсегдатаи называли «Сумерки». Лично для меня сумерками был весь этот дрянной, двуличный город. Здесь пахло особенно остро — дорогими сигарами и кожей, доносившимися с одной стороны улицы, и угольной гарью, перегоревшим маслом — с другой. Это была буферная зона, где патрули из Верхнего города сменялись бандитами из Нижнего по какому-то негласному, тщательно соблюдаемому графику, который, я был уверен, их главари согласовывали за бокалом вина.

То ли алкоголь так влиял, размягчая внутренние барьеры, то ли я наконец перестал обманывать себя, но мысли текли ясно, горько и безжалостно. Домой? А есть ли теперь дом? Та пустая квартира с призраками несбывшихся надежд?

Я хмыкнул, и звук этот был похож на лай раненой собаки. Поймал ещё один экипаж, на этот раз с хмурым орком за рулём, от которого пахло дешёвым табаком и потом.
— «Грех Неона», в Изумрудном квартале, — бросил я, плюхаясь на жёсткое сиденье.

Мы тронулись в путь. Сквозь туманную пелену запотевших стёкол я наблюдал, как серые сумеречные улицы постепенно растворялись, уступая место сверкающему, вылизанному миру избранных. Мир тех, кто считал себя вершиной жизненной пирамиды, чей успех зависел лишь от счастливого случая рождения в правильной семье. Их власть питалась чужими слезами и кровью, напрасно прожитыми годами труда. Люди, чьи кошачьи глаза скользили мимо тебя, даже не удостоив взглядом; те, кто проматывал твой годовой заработок за один пьяный миг в дорогом ночном клубе. А ты оставался здесь, по другую сторону окна, чужак среди блеска и лжи, брошенный среди пепла вчерашнего дня.

С такими чёрными, как смоль, мыслями мы подъехали к клубу. Я расплатился, вышел и глубоко вдохнул ночной воздух Изумрудного квартала. Он пах дорогими духами, запретными удовольствиями, деньгами и… моим следующим, смертельно опасным приключением. Хмель в голове прошёл, сменившись холодной, стальной, абсолютно ясной решимостью. Страх отступил, уступив место ледяной пустоте, которую теперь предстояло заполнить делом.

Яркая, неоновая вывеска клуба «Грех Неона» отливала ядовитыми розовыми и синими цветами, которые даже в моём приглушённом, монохромном восприятии резали глаза агрессивным мерцанием. От толпы, состоявшей из нарядных людей, изысканных эльфов и прочей разномастной, но однозначно богатой публики, исходила плотная волна пьяной, развязной эйфории, смешанная с дорогим парфюмом. А от некоторых тянулся тот самый знакомый, химический и маслянистый шлейф чего-то более тяжёлого и опасного, который висел в воздухе словно миазмы. Жаль, я не умею чувствовать предметы на расстоянии — найти дилера в такой толпе оказалось бы куда проще.

На входе меня остановила охрана — двое громил с квадратными челюстями, чьи взгляды сканировали меня с головы до ног с явным неодобрением, задерживаясь на моей неприметной, но простой куртке.

— Ты куда, дружок? — буркнул один, его голос был низким, словно скрежет камней.

— Отдохнуть, как все, — ответил я, стараясь говорить развязно. — Могу заплатить за вход.

Я небрежно достал из кармана пачку денег. Взгляды сразу смягчились, жадность на миг затмила подозрительность, и меня молча пропустили, отодвигая бархатный канат.

Внутри было тесно, шумно и душно. Грохочущий бит пробивался сквозь тела, воздух был густым от смеси духов, пота и дыма. Я протиснулся к бару, заказал тёмного — этот горький напиток стал моим верным спутником в этом падении. Стоя у стойки с холодным бокалом в руке, я закрыл глаза на секунду, отсекая внешний шум и настраивая свои внутренние «антенны». Я искал не просто общий фон наркотиков. Я искал конкретного человека — Крокодила. Чем дольше всматривался в этот хаос из сотен переплетённых аур, тем яснее осознавал тщетность затеи: они торговали этой дрянью прямо здесь, открыто, и ни у кого из охраны или посетителей это не вызывало даже малейшей тревоги. Система работала как идеально отлаженный, хорошо смазанный механизм, а я был всего лишь песчинкой в её шестерёнках.

Первый бокал кончился быстро, горьковатая жидкость почти не оставила следа. Я заказал второй и, пока бармен наливал, наклонился и спросил вполголоса, перекрывая грохот музыки:
— У кого тут можно… подсластить вечер? Знаешь, для остроты ощущений.

Фраза, подслушанная в трущобах, сработала. Бармен, не глядя на меня и продолжая вытирать бокал, пробурчал себе под нос:
— Не знаю, о чём ты. Но если уж приспичило, сходи в туалет. Там всё само найдётся. Ищи того, кто не танцует.

Я кивнул, допил пиво залпом и направился к туалетам, расположенным в глубине зала. Пока стоял у писсуара, из дальней кабинки доносились чавкающие, животные звуки и сдавленные стоны.

«Будто у себя дома...» — мысленно поморщился я с неприятным чувством.

Выйдя из туалета, я сразу попал в лапы какой-то размалеванной красотки в блестящем, обтягивающем платье. Она тут же подхватила меня под руку — её пальцы были липкими от коктейля — и потащила на танцпол, лепеча пьяным, заплетающимся языком что-то насчёт моего долгого отсутствия. Видимо, спутала с кем-то другим. Я решил воспользоваться моментом и приобнял её за талию.

— Искал тебя, — прошептал ей на ухо, ощущая, как её тело податливо прижалось ко мне.

Решил забросить удочку, повторив кодовую фразу:
— Ты одна здесь сияешь ярче всех этих дурацких фонарей. Я бы тоже не прочь немного… посиять. Осветить этот вечер.

Она лукаво посмотрела на меня сквозь густую тушь на ресницах, ее глаза были стеклянными.
— Часто нельзя, милый, а то сгоришь, как мотылек.

Не знаю, было ли это метафорой или прямым указанием на наркотик, но в этот момент она, видимо, наконец разглядела моё лицо и поняла, что я не тот, кого ждала. Её лицо исказилось на миг разочарованием и злостью, но я просто притянул её ближе и продолжил танец, грубо и настойчиво ведя в такт музыке. Сначала она попыталась вырваться, потом рассмеялась — пьяный, бесшабашный, почти истерический смех — и забылась, отдавшись движению. Похоже, ей было всё равно. Через минут двадцать она уже начинала выдыхаться, обвисая на моей руке, а я чувствовал себя… странно нормально. Слишком нормально для выпитого количества алкоголя. Хмель будто выветривался из крови, а усталость отступала, уступая место какой-то странной, неестественной выносливости, которой у остальных посетителей, валившихся с ног, явно не было.

Она заметила, что я не выдохся, как обычный смертный, после двадцати минут бешеного танца под оглушительный бит, и её взгляд из пьяного и рассеянного сделался хищным, заинтересованным, изучающим.

— А во всём ты такой выносливый? — прошептала она, обвивая мою шею руками. Её дыхание пахло дорогим коктейлем и чем-то химически сладким.

Решив, что могу получить от неё куда больше, чем просто информацию, я нагло притянул её к себе, чувствуя, как блестящая ткань платья скользит под пальцами, и поцеловал. Грубо, без лишних нежностей, захватывая инициативу. Она ответила с пьяной, жадной страстью, а когда я оторвался и посмотрел в её затуманенные, осоловелые глаза и сказал:
— Выносливей меня ты вряд ли встречала, —
на её губах расплылась довольная, хитрая улыбка, полная обещаний.

— Хочу познакомить тебя с друзьями, — выдохнула она, её голос стал томным, и потянула меня за собой, протискиваясь сквозь толпу к ряду зарезервированных VIP-лож.

Там, в клубах густого, ароматного дыма дорогих сигар, сидели люди, эльфы и — что стало неожиданностью — пара гномов в богатой, но практичной одежде. Большинство из них живёт в подземных городах-кузницах, но некоторые селятся и "наверху". Она пьяно выпалила их имена, я даже не пытался запомнить этот винегрет из титулов и фамилий, а потом запнулась, осознав, что не знает моего.

— Зейн, — коротко представился я и плюхнулся на свободное кресло, демонстративно развалившись, изображая раскованность, которой не чувствовал.

Она тут же устроилась у меня под боком, бросив вызывающий, победный взгляд на свою подругу, которая явно метила на это место. Один из эльфов что-то вещал о финансовых успехах своего нового предприятия, а моя новая «подруга» полезла в свою крошечную, блестящую сумочку.

В этот момент раздался гневный, надтреснутый крик, перекрывший музыку. К ложу, игнорируя попытки охраны его остановить, шёл молодой парень. Лицо его было искажено обидой и яростью, дорогой костюм помят. Охрана не двигалась с места, лишь беспомощно переглядывалась — значит, свой, сынок какого-то важного олигарха.

Он подскочил и попытался вытянуть девушку с дивана. Я встал перед ним, преграждая путь, чувствуя, как напрягаются мышцы спины. Сзади раздавался весёлый, возбуждённый смех и одобрительные возгласы компании — им явно хотелось кровавого шоу, развлечения за чужой счёт.

— Ты знаешь, кто я?! — зашипел парень, трясясь от гнева, его глаза были пусты от злобы. — Ты знаешь, кто мой отец?!

— Отвали, — спокойно, почти лениво сказал я, глядя ему прямо в глаза. — Сегодня она занята. Ищи себе другую. Тут желающих хватает.

Спиной я чувствовал яркий, пёстрый коктейль эмоций девушки — страх, возбуждение, пьяное любопытство. По его позе было видно, что парень открыто драться не решался, боялся испортить дорогую одежду или репутацию. Затем он зло взглянул на неё, на меня, на смеющуюся публику и прошипел так, что мелкие брызги слюны долетели до моего лица:
— Сегодня ты нажил себе очень серьёзные неприятности, ублюдок. Очень серьёзные.

Он развернулся и ушёл, отталкивая окружающих. Зал сотряс новый взрыв хохота и восторженных криков. Кто-то даже крикнул: «Надо было врезать ему, жалко!»
Одна из девушек в шутливой, игривой манере возмутилась: «Ой, ну тогда бы клуб закрыли! У папочки связи везде!»

Я сел на место, стараясь сохранить маску безразличия. Девушка тут же игриво закинула свою тонкую, изящную ногу мне на колено и, наконец, достала из сумочки маленький, переливающийся всеми цветами радуги, словно крыло экзотической бабочки, пакетик.

— Ну что, сияющий рыцарь, хочешь немного… настоящего света? Того, что делает ночь ярче дня?

Она протянула мне «Сияние». Тот самый элитный наркотик, который был дороже и, судя по всему, в разы сильнее дешёвых «Осколков неба». Искушение лежало на её ладони, блестящее и смертельно опасное.

Я усмехнулся, стараясь, чтобы усмешка получилась лёгкой и циничной:
— Ты же сама сказала: можно сгореть, как мотылёк. Я не готов к такому героическому подвигу. Сегодня хватит огня и попроще.

Вместо этого я подхватил со столика первую попавшуюся тяжёлую хрустальную бутылку какого-то крепкого эльфийского ликёра, пахнущего травами и мёдом, и сделал большой, обжигающий глоток. Огонь распространился по горлу, приглушив внутренние тревожные предостережения, смыв остатки совести.

Она же, недолго думая, с привычной практичностью высыпала щепотку радужного порошка на тыльную сторону ладони и резко, с характерным шумом, втянула его носом. Я видел, как её зрачки мгновенно расширились, поглотили радужку, стали чёрными безднами, а по всему телу разлилась та самая знакомая, маслянистая, чужая аура химической эйфории, которую я научился ненавидеть и выслеживать. Физически меня пронзило ощущение мерзкого дискомфорта, словно кишки свернулись тугим узлом от одной лишь мысли о том, какие чудовищные процессы разыгрываются прямо сейчас глубоко в её клетках. Но спиртное уже вязким туманом окутало разум, медленно растворяя остатки ясности сознания. А душащий аромат густых, дорогих духов, пульсирующая близость её тела, нежданно ставшего послушным орудием моего желания, и опьяняющее чувство вседозволенности превращали омерзение в сладостное покалывание... Всё глубже погружаясь в мутный омут похоти и самодовольства.

Я приложился к бутылке снова, осушив её почти до половины. Горло горело, но голова оставалась подозрительно ясной.
— Поехали куда-нибудь, — прошептала она, её голос был хриплым, томным и властным. — Где потише.

— Поедем, — почти тут же согласился я, чувствуя, как пьяный азарт закипает в крови. — Только давай возьмём ещё «Сияние». Про запас. Чтобы на всю ночь хватило.

Она молча притянула меня за воротник, её пальцы были холодными, и поцеловала — долгим, влажным поцелуем, полным обещаний, а потом повела через шумный танцпол, рассекая толпу, словно корабль волны. Богачи из ложи провожали нас пьяными выкриками и пожеланиями удачи. Мы подошли к другой VIP-зоне, более закрытой, отгороженной глухой ширмой. Внутри, в клубах дыма, сидели одни гномы.
«Вот она, главная лавка», — мелькнуло у меня чётко и холодно. «Не в грязных углах, а прямо здесь, в сердце роскоши».

Моя спутница обратилась к самому старшему и суровому из них, с седой, заплетённой в сложные косы бородой:
— Дайте нам немного… посиять сегодня. Чтобы хватило надолго.

Она потянулась за сумочкой, но я остановил её руку.
— Что же я за рыцарь, если моя принцесса сама платит? — с напускной, пьяной галантностью сказал я и шагнул к гному, чувствуя на себе его тяжёлый, оценивающий взгляд.

На столе лежал аккуратный, переливающийся, как опал, пакетик. Я спросил, сколько должен. Гном-телохранитель, не моргнув глазом, назвал сумму. У меня перехватило дыхание. Цифра оказалась астрономической. К счастью, с собой была целая пачка банкнот, отобранных у эльфов. Этих денег хватило бы на аренду той самой квартиры на целых два месяца. Тихо, стараясь скрыть волнение, я медленно отсчитывал толстые хрустящие банкноты, заранее понимая, что сдачи ждать бесполезно. Казалось, сама жизнь вытряхивает из меня последние иллюзии.

Но когда я уже разворачивался, гном хрипло, будто скрипя камнями, произнёс:
— Эй, человечишка. Сдача. Наш принцип — честная сделка.

И протянул мне ещё один, меньший пакетик с парой тускло-синих таблеток — «Осколки неба». Жалкая подачка на фоне купленного «Сияния».

Я поблагодарил, изображая пьяную, неловкую благодарность, забрал смертоносный «улов» и вместе с девушкой вышел из клуба в спящую, прохладную ночь.

«Кто бы мог подумать», — с горькой, едкой иронией подумал я, шатаясь по мостовой, блестящей от влаги.
«Гордость Академии Справедливости. Подававший надежды офицер Управления Правопорядка. Покупает наркотики у гномов в ночном клубе, тратя на них деньги, отобранные у других наркоманов».

Циничная, отполированная мысль мелькнула в голове:
«Чего не сделаешь ради блага города и раскрытия крупных преступлений. Все средства хороши».

Но в глубине души, на самом дне, я понимал, что это уже не прикрытие и не легенда. Это — самооправдание. И с каждым шагом по пустынному тротуару, под руку с девушкой, от которой пахло дорогими духами и смертью, оно звучало всё тише, пока не превратилось в жалкий, неслышный шепот.

Читать далее

Она охнула, перекрестила меня сухими пальцами и вдруг сунула в руки старую, но чистую твидовую кепку.

— На, прикрой свои волосы, слишком уж они... яркие. Словно сигнальный флаг.

Я с благодарностью принял подарок. Она была права — каштановые, с рыжиной волосы действительно были плохой маскировкой в сером мире теней.

Вернувшись к бару, я вновь ощутил витающий в воздухе липкий, сладковатый шлейф «сладкой» дряни. Однако само заведение, на удивление, оказалось вполне приличным. Ни запаха мочи, ни оглушающей музыки. Аромат недорогого, но качественного табака приятно щекотал ноздри, смешиваясь с запахом жареного мяса.

Я прошёл к стойке, заказал порцию рёбрышек и газировки, стараясь говорить низким, спокойным голосом. Бармен — пожилой человек с умными, всё понимающими глазами — предложил чего-нибудь покрепче.

— Спасибо, но нет, — отказался я, делая вид, что смотрю на часы. — Иду устраиваться на работу, нужно быть с ясной головой.

Я чувствовал — «щенки» где-то близко. Но не в основном зале. Их ядовитый след вёл куда-то за стену, вглубь. Я спросил, где туалет. Бармен кивнул на узкую, невзрачную дверь в глубине зала. Именно оттуда и исходил самый сильный, концентрированный шлейф.

Ребрышкам предстояло подождать минут десять. Идеальное окно. Я сдвинул кепку ниже, притенив лицо, и зашёл в туалет. Сразу отошёл к писсуару, изображая озабоченность делами. Двое находились в дальней кабинке. Доносился приглушённый торопливый шепоток и шорох фольги — делили дозу.

Я дождался, когда они выйдут, и в тот момент, когда они поравнялись со мной, сделал вид, будто поскользнулся на мокром полу, и врезался в них плечом.

— Эй, свинья, смотри куда прешь... — начал возмущаться первый, его голос был тонким и раздраженным.

Я не дал ему договорить. Короткий, хлёсткий удар снизу в подбородок отсёк его слова. Второй даже рта раскрыть не успел — мой локоть, движимый инстинктом, врезался ему в висок с глухим, костяным щелчком. Оба рухнули на липкий, прохладный кафельный пол, словно мешки с крупой. Тихо, без лишнего шума. Если бы не мои чувства, предугадавшие их движение за секунду до начала, и не возросшая, почти звериная скорость, всё могло закончиться куда хуже.

Быстро, на автомате, обыскал карманы. Нашёл приличный запас — граммов пятьдесят той самой радужной, переливающейся пыльцы в маленьких пакетиках и штук тридцать синих, мертвенно блестящих таблеток. И, что важнее, пачку наличных, довольно толстую. Всё забрал, сунув во внутренний карман куртки.

Руки слегка тряслись от выброса адреналина, но разум оставался холоден и ясен. Дело еще не было закончено. Подперев дверь тяжёлым металлическим мусорным ведром, я стянул с пленников модные куртки, связал рукава и закрепил им руки за спиной. Затем перевернул их на грязный, заплёванный пол, прижался коленом к сопротивляющимся лицам, заставляя уткнуться в холодный кафель, и привел в чувство резкими, звонкими пощёчинами.

Когда они застонали, приходя в себя, я наклонился так низко, что моё лицо оказалось в сантиметрах от их ушей, и заговорил хриплым, грубым голосом, копируя уличный говор Нижнего Города:

— Ну что, барские детки, есть ещё? Где остальное-то припрятали? Хочу ещё. Главное — где берёте? Шёпотом скажите на ухо, быстро. А то так и будете здесь гнить, и никто ваших чистых косточек не найдёт.

— Ты не знаешь, с кем связался! — захрипел один из них, пытаясь вырваться; его голос был полон панической ярости. — Нас найдут! И тебя найдут, и сдерут с тебя кожу!

Я сильнее вдавил его лицо в липкий, холодный кафель, чувствуя, как хрящ носа уступает под давлением.
— А я вас прирежу прямо сейчас, как поросят, если не скажете, где достать ещё. Быстро, сукины дети!

— Ладно, ладно! — запищал второй, его голос сорвался на истеричный плач. — Отдай нам «Сияние»! «Осколки» забирай, от них и так одни отходняки и потом голова раскалывается!

«Сияние»? Значит, это нечто покруче «Пыльцы пикси», элитное.
Я приподнял первого за волосы, ощущая пальцами шелковистую структуру, и с размаху ударил его лицом об кафель. Хруст был приглушённым, но влажным и мерзким. Парень взвыл высоким, пронзительным визгом, и из его разбитого носа хлынула алая, горячая кровь, растекаясь по плитке.
— АДРЕС! — прошипел я прямо ему в ухо, звериным инстинктом осознавая, что надо бить, пока они шокированы и не очухались.

— В клубе! — захлебнулся второй, заливаясь слезами и соплями, его тело билось в конвульсиях страха. — «Грех Неона»! В Изумрудном квартале! Спросишь Крокодила! Только отпусти, пожалуйста, мы ничего не скажем!

В этот момент ручка двери дрогнула, и дверь подалась на сантиметр, упершись в мусорное ведро. Кто-то пытался войти. Оставлять свидетелей нельзя. Второй эльф, заметив просвет, раскрыл рот, чтобы закричать. Коротким, точным ударом костяшек в висок я вырубил его. Затем добил первого, оглушив тем же способом. Быстро, почти не задумываясь, оторвал по рукаву от их дорогих тонких шелковых рубашек с характерным хрустом, свернул тряпки в плотные комки и затолкал им в рты, заглушая даже стоны. Оба бесчувственных тела затащил в дальнюю кабинку, заблокировав её изнутри защёлкой, после чего перелез через тонкую перегородку, едва не зацепившись сверху.

Сердце колотилось как бешеное, выпрыгивая из груди. Подошёл к двери, отодвинув мусорное ведро с глухим скрежетом, и распахнул её с возмущённым, натянутым видом.

— Эй, ты там каши что ли мало ел? Сам дверь открыть не мог? Думал, я тут навечно засел? — бросил я в сторону смутившегося, пьяного посетителя и прошёл к стойке, стараясь идти ровно.

Бармен уже выставил мои рёбрышки на тарелке и стакан газировки. Я, стараясь держать голову низко, чтобы тень от кепки скрывала лицо, пробормотал:
— Заверните, пожалуйста. С собой. И перелейте в бумажный стакан.

Достал из пачки наличных первую попавшуюся купюру. Она оказалась крупной, хрустящей. Расплатился и достал вторую такую же, сунул её бармену в руку.
— Это чтобы ты меня не запомнил. Чтобы здесь сегодня ничего не видел и не слышал. Хочешь ещё? Молчи.

Он молча кивнул, его глаза были пустыми, как у рыбы, но пальцы сжали купюру. Я схватил пакет с едой и бумажный стаканчик и почти выбежал на улицу, чувствуя, как спина горит под воображаемыми взглядами.

Адреналин ещё долго не отпускал, окрашивая мир в кислотные, резкие тона. Казалось, что из каждой тени, из-за каждого угла на меня смотрят, что вот-вот из темноты протянется рука и схватит за плечо. И не просто отнимут деньги и наркотики, а предъявят счёт за сломанные носы и унижения, который я никогда не смогу оплатить. Чёрт, так оно и будет. Но главное — я получил имя. Какой-то Крокодил. И клуб «Грех Неона». Дорога в ад была вымощена конкретными указателями.

Только спустя полчаса бесцельного блуждания по тёмным улицам, когда мясо в пакете окончательно остыло и отдавало жиром, я немного успокоился. Аппетита не было ни капли, во рту стоял горький привкус страха и насилия, но я шёл к Микки. Домой с такой суммой и таким «уловом» возвращаться было нельзя. Хотя на оплату квартиры теперь бы хватило на многие месяцы вперёд...

Микки открыл не сразу. Я почувствовал его нежелание подходить к двери, его настороженность, исходящую сквозь дерево. Но когда он всё-таки открыл, я просто ввалился внутрь его крошечной квартирки и жарко, сдавленно выдохнул:
— Микки, чёрт... Ты даже представить себе не можешь, что я сейчас сделал... — И начал беспорядочно выпаливать, как забрал наркотики и деньги, как выбил у них имя и название клуба.

Микки выслушал, его глаза постепенно расширялись от нарастающего ужаса и невероятного удивления.
— Тихо, тихо, академик, успокойся, дыши, — сказал он, хватая меня за плечо и усаживая на шаткий стул.

Я сунул ему в руки пакет с едой.

— Угощайся. Наш ужин. — Сделал большой глоток из стакана, сладкая жидкость обожгла горло, и начал жадно, почти не жуя, есть остывшее, жилистое мясо, запивая газировкой. Микки медленно, с опаской последовал моему примеру.

— Теперь надо думать головами, а не кулаками, — сказал он, пережевывая. — Ты уверен, что тебя не запомнили? Никто не видел?

— Надеюсь, нет. Но бармена я купил. Кстати… — Я достал из внутреннего кармана толстую, пахнущую чужим потом пачку купюр и положил на стол с глухим стуком. — Вот. Делим пополам. Как партнёры.

Мы смотрели на эти деньги — кровные, грязные, опасные. Они пахли страхом, болью и возможностью хоть на время забыть о бедности. Это был поворотный момент. И мы оба это понимали, стоя по разные стороны стола, заваленного крошащимися рёбрышками и деньгами, пахнущими чужим страхом.

Мы молча разделили деньги поровну, пересчитывая хрустящие купюры. Я сразу отложил из своей доли на оплату квартиры и отдельно для бармена — «на лапу» на всякий случай, чтобы язык его не развязался. Микки хотел добавить из своих, но я резко, почти грубо отказался:
— Даже не думай о таких глупостях. Ты своё уже отработал, прикрывая меня все эти годы. Это твоё.

Потом мы уставились на солидный запас наркоты, разложенный на столе, словно на странный, смертоносный клад.

— Что с этим делать? — спросил я, ощущая тяжесть этих маленьких пакетиков. — Вещественные доказательства? Или просто смыть в унитаз, чтобы никто больше не травился?

Продавать этот яд не рассматривалось даже на секунду — ни мной, ни им. Это была бы черта, за которую мы не смогли бы переступить, даже опустившись на самое дно.

Деньги решили положить каждому на свой банковский счёт. Хранить такую сумму наличностью под матрасом было смертельно опасно — обыски могли нагрянуть в любой момент к кому угодно из нас, и тогда вопросы возникли бы уже не к нашей профессиональной репутации.

Микки спросил, почему я сегодня не дома, а болтаюсь у него.
— Поругались? — уточнил он, его умные глазки-бусинки смотрели на меня с пониманием.
— Типа того, — коротко бросил я, отворачиваясь. — Именно эти ушастики тогда- нам жизнь подпортили. Теперь счёт закрыт… Хотя вышло своеобразно, конечно. Пусть носами своими помнят, Микки.

Гремлин удовлетворённо кивнул, и в его глазах читались не только радость, но и глубокая, невысказанная благодарность. От него исходила настолько мощная тёплая волна признательности, что я понял — он привык всё держать в себе, годами проглатывая обиды, и этот жест, эта месть за него, значил для него очень многое.

— Ладно, — вздохнул я, вставая. — Скоро Элис вернется с репетиции. Мне ещё в банк зайти да за квартиру заплатить. В тот бар загляну через пару дней, не раньше. Пусть страсти улягутся.

Микки с этим согласился, проводив меня до двери взглядом, полным незнакомой прежде братской теплоты.

Счёт в банке прилично пополнился. Сумма была действительно солидной — хватило бы на несколько лет безбедной жизни, если бы не обязательства. Я оплатил квартиру на три месяца вперёд и, чувствуя странную, гнетущую смесь облегчения и вины за источник этих денег, пошёл домой, сжимая в кармане квитанцию.

Я снова опоздал. Но на этот раз Элис вернулась раньше. Зайдя в квартиру с пышным букетом дорогих цветов и коробкой изысканных конфет, я сразу почувствовал что-то неладное. Из гостиной веяло не привычным волнением или обидой, а холодным, чуждым чувством — не эмоцией, а решением. Тяжёлым и бесповоротным. А рядом с Элис стоял ещё кто-то, чьё присутствие ощущалось как ледяной сквозняк. Раньше я старался не замечать этого, отмахивался, но теперь оно чувствовалось с пугающей, кристальной ясностью.

Я прошёл в гостиную. Элис сидела на диване, скрестив руки, а рядом с ней, выпрямившись, как королева, — её мать, миссис Уайлд. Я вежливо поздоровался, и мой голос прозвучал неестественно громко в тишине комнаты. Элис молчала, уставившись в узор на ковре. Миссис Уайлд ответила ледяной, отточенной, безупречной вежливостью, от которой кровь стыла в жилах.

— Присаживайтесь, Зейн. Нам нужно кое-что обсудить.

Я поставил цветы в вазу, где они выглядели чужеродно и ярко, конфеты положил на столик, как неуместное подношение, и сел напротив них, чувствуя себя словно на офицерском суде чести.

— В чём дело? Что случилось? — спросил я, уже зная ответ.

Элис попыталась что-то сказать, её губы дрогнули, но мать мягко, но неумолимо положила руку ей на запястье, прервав:
— Мы слышали о ваших… последних проблемах в Управлении, Зейн. И о затруднениях с заработком. Элис волновалась, поэтому я здесь.

— Я только что оплатил жильё на три месяца вперёд! — поспешил я заявить, вынимая квитанцию и чувствуя себя ребёнком, тычащим пальцем в своё творение. — Вот, смотрите!

Миссис Уайлд посмотрела на бумажку со снисходительной, почти жалостной улыбкой.

— Всего лишь на три? Милый мальчик, Элис привыкла к другому уровню жизни. Она хочет собственный дом с садом, а не чужую съёмную квартиру, пахнущую чужими обедами. Она хочет стабильности, а не жизнь в долг, ожидая, когда её мужу… восстановят доверие.

— Я только начал работать! — голос мой дрогнул от обиды и бессилия. — Каждый офицер по выслуге лет получает хорошее казённое жильё! А потом мы купим дом! Я обещаю! Я сделаю всё для неё!

Они выслушали меня с одинаковыми, вежливыми, непроницаемыми масками на красивых лицах. Затем миссис Уайлд плавно поднялась, взяла за руку и дочь.

— Мы искренне рады вашим будущим успехам, Зейн. Как только вы действительно встанете на ноги… Когда всё это останется позади… Конечно, мы продолжим этот разговор.

Они вышли из гостиной. Я остался сидеть один, глядя на яркие, бесполезные цветы, которые уже казались траурными, и на дорогие конфеты, которые теперь никто не станет есть. Холодная, бездонная пустота в груди говорила мне громче любых слов, что этот «разговор» уже закончен. И он завершился безоговорочной капитуляцией. Не на поле боя с бандитами, а здесь, в уютной гостиной, проигранный безупречными манерами и холодным расчётом.

Даже тех денег, что теперь лежали на счету, не хватило бы и на первый взнос за приличный дом в том квартале, где выросла Элис. А ждать казённой квартиры по выслуге лет… Я мог бы дождаться седых волос и сгорбленной спины, да и то без всяких гарантий. Система любила обманывать наивных.

Едва дверь захлопнулась, я уловил характерный звук — лёгкое, но совершенно бесповоротное звяканье ключей, брошенных Элис на маленький столик возле входа. По мраморным ступеням подъезда застучали колёсики её дорогой кожаной сумки — видно, успела собрать самое необходимое. Проверять, что она оставила, а что забрала, не было ни сил, ни желания. Пустота была полной, гулкой и тяжёлой, словно свинцовый колокол, накрывший меня с головой.

Я просидел в темнеющей гостиной до тех пор, пока отдельные тени не слились в одну сплошную, серую, безликую массу. Хотелось забыться, провалиться в небытие. Или, наоборот, остро, до боли ощутить что-нибудь — пусть даже физическую боль или смертельную опасность. Мысль вернуться в тот бар, который уже мог стать засадой, из разряда безумных и самоубийственных плавно перешла в разряд заманчивых и почти логичных.

Я встал, кости ныли после долгого сидения. Взял заранее отложенные деньги для бармена, прихватив немного наличности себе, и вышел из квартиры, даже не взглянув на дверь, переставшую быть моим домом. Поймал первое попавшееся такси — старый, видавший виды паровой экипаж, скрипящий на ходу. За рулём сидел угрюмый однорукий водитель с единственным глазом. Вторая рука у него была сложным механическим протезом, из суставов которого иногда со свистом вырывался горячий пар, пахнущий машинным маслом. Молча кивнув, услышав название бара, он резко тронулся с места, словно участвовал в гонке.

Солнце почти село, окрашивая дымный город в грязно-багровые, угасающие тона, давно уже слившиеся для моего зрения в однородную серость. Я вышел у «Смятой покрышки», постоял несколько минут в глубокой тени арок, сканируя окрестности обострившимися чувствами. Искал затаённую злость, ледяную западню, пристальное наблюдение. Но ничего. Лишь привычная равнодушная вечерняя суета обитателей этой границы. Похоже, они действительно решили, что грабитель эльфийских детёнышей вряд ли окажется достаточно безумным, чтобы вернуться сюда вечером того же дня.

Или они просто недооценили глубину моего отчаяния. Ту пропасть, в которую я смотрел и которая теперь смотрела в ответ.

Сделав глубокий вдох, наполненный запахами перегара и жареного жира, я толкнул тяжёлую дверь и вошёл внутрь, в гулкий полумрак, пахнущий табаком и чужими тайнами.

Читать далее