Авторские истории

Тот год выдался на редкость знойным. Смоленские леса стояли, будто вырезанные из малахита, а Днепр медленно катил свои мутные воды, унося в седую Балтику думы да слезы. Воевода Святогор, что держал заставу на самой границе, чувствовал — пахнет грозой. Не небесной, а ливонской. От заката до рассвета сторожили его ратники движение по реке, но вместо ладей вражеских, однажды, прибило к причалу челн, а в нем — девицу.

Не местная была. Волосы — цветом на спелый мед, глаза — как две лесные черники, а взгляд — испуганный и гордый одновременно. Назвалась Веленой, бежавшей от крестоносного плена из-за Западной Двины.

— Родичей посекли, а меня в полон… — голос ее прервался, а пальцы белыми мотыльками вцепились в грубый борт челна. — Смогла уйти. Донеси, мол, весть вашей княгине, что немцы копья точат.

Святогор, мужчина кряжистый и видавший виды, смотрел на нее и чувствовал, как каменеет что-то внутри. Не верилось. Слишком чиста, слишком прекрасна для этого жестокого времени.

— И легко же тебе, девица, сквозь ихние кордоны пройти? — хмуро спросил он, поглаживая седую бороду.

Велена подняла на него влажный взгляд.
— Бог, воевода, путеводной звездой шел передо мной. Да трава одна целебная помогла — одолень-травой зовется. От ран лечит, от дурного глаза бережет.

С тех пор она поселилась на заставе. Лечила травами раненых, пела старинные песни, и скоро вся дружина смотрела на нее с обожанием. Святогор же избегал ее, будто огня. Но сердце, привыкшее лишь к звону стали и грубой братии, начало сдаваться. Он видел, как лунным светом серебрится ее коса, как ловко ее тонкие пальцы перебирают сухие стебли, и в душе поднималась буря, слаще любой битвы.

Однажды ночью, на берегу Днепра, он не выдержал.
— Велена, — голос его, обычно громовой, звучал приглушенно. — Сердце мое изныло без тебя. Будь мне женой.

Она обернулась, и в глазах ее плескался весь лунный свет.
— А не страшно тебе, воевода, на беглянку незнамую сердце положить? — прошептала она.

— Страшнее, чем на тысячу мечей! — вырвалось у него. — Но нету силы бороться с этим.

Она молча подошла к воде и сорвала белый цветок кувшинки, что качался на темной воде, будто призрак.
— Возьми, Святогор. Это одолень-трава. Она оберег мой. Пока она с тобой — никакая сила тебя не одолеет. Ни сталь, ни колдовство.

Он взял цветок. И в тот же миг губы их встретились, а Днепр, свидетель немой, уносил их клятвы вдаль.

Счастье было недолгим. Через неделю гонец примчался от князя — большая рать ливонская прорывается к Смоленску. Святогору велено было идти на перехват.

Перед походом он зашел в ее светлицу. Велена стояла у окна, бледная, как тот самый цветок.
— Вернись, — сказала она, и в голосе ее звенели слезы. — Клянусь, что все мои думы будут с тобой. И сила одолень-травы не даст тебе пасть.

— Вернусь, — коротко бросил он, сжимая рукоять меча. — Жди.

Битва была страшной. Немцы, закованные в железо, шли стеной. Святогор, как черный демон, рубился в самой сече. И творилось невероятное — стрелы летели мимо, мечи вражеские скользили по его кольчуге, а сам он будто черпал силу из невидимого источника. Он вспоминал ее улыбку, ее слезы, ее белый цветок, зашитый в ладанку на груди. Он был непобедим.

И вдруг, в самый разгар боя, сердце его сжала ледяная рука. Острая, невыносимая боль пронзила грудь. Он пошатнулся, и в этот миг вражеская секира обрушилась на его шлем.

Святогор пал. А когда дружина, отстояв поле, вернулась на заставу, то нашла светлицу Велены пустой. Лишь на столе лежал засохший цветок одолень-травы.

Старый знахарь, осматривавший тело павшего воеводы, покачал головой.
— Не от раны он умер, — прошептал он. — Сердце разорвалось. Будто связь его с жизнью кто-то оборвал в один миг.

Легенда же, рожденная в народе, гласила иное. Будто бы Велена была не простой девицей, а дочерью древнего духа вод, отдавшей свое сердце смертному. Цветок одолень-травы был не просто оберегом — он был ее собственной жизненной силой, ее душой, которую она ему подарила. Пока он был с ним — он был под защитой самой судьбы.

Но в тот роковой час на заставу пробрался лазутчик, подосланный темным колдуном, служившим ливонцам. Он нашел спящую Велену и пронзил ее сердце серебряным шипом. В тот же миг пал и Святогор.

А наутро на том месте у причала, где когда-то пристал ее челн, зацвели белые кувшинки. Люди говорили, что это душа Велены превратилась в одолень-траву, чтобы вечно ждать своего возлюбленного на берегу. И по сей день растет она в тихих затонах, белая и чистая, как девичья любовь, и горькая, как соленые слезы. Цветок-оберег, что одолевает любое зло, кроме одного — зла разлуки.

Поддержать автора: https://pay.cloudtips.ru/p/6e9a97f2

Я прищурился. Интересно. Обычно я вытягиваю память напрямую из черепа. А здесь — внешний источник.

— Чьё воспоминание?

— Моё. Я хочу его продать.

— Что на плёнке?

— Момент прощания, — сказал он, и его взгляд на секунду ушёл в пустоту. — Последний раз, когда я видел свою жену живой.

Я замер. Горе. Самый нестабильный, самый радиоактивный товар. Люди приходят продать его, думая, что избавятся от боли. Они не понимают, что боль — это единственное, что доказывает, что их любовь была настоящей.

— Вы уверены? — спросил я, уже зная ответ. — Это часть вас. Удалите её, и вы никогда не поймёте, почему на её могиле растут именно те цветы, которые вы сажаете каждую весну.

— Я устал, молодой человек, — сказал он с бесконечной, вселенской усталостью в голосе. — Пятьдесят лет я прокручиваю этот момент в голове. Пятьдесят лет я стою у этого порога. Я хочу уйти. Но не могу, пока она держит меня там.

Я подключил провода к магнитофону. Нажал на «Play». Катушки медленно, со скрипом, пришли в движение.

И меня затопило.

Не картинкой. Звуком.

Я — это он. Я стою в прихожей старой, уютной квартиры. Слышу, как на кухне тикают часы. Слышу, как она напевает себе под нос, собирая мне обед на работу. Её голос. Немного дрожащий, но такой родной.

Она выходит в прихожую. Протягивает мне свёрток. Я чувствую тепло её рук. На ней ситцевый халат в мелкий цветочек, который я ей подарил.

— Не задерживайся сегодня, ладно? — говорит она.

Я киваю. Целую её в щёку. Её кожа пахнет ванилью и домом.

Я открываю дверь. Уже стою на пороге, одной ногой в другом, чужом мире.

— Я люблю тебя, — говорит она мне в спину.

И я, уже спеша, уже думая о работе, бросаю через плечо, не оборачиваясь:

— Я тоже.

И захлопываю дверь.

Этот хлопок двери. Он звучит в моей голове пятьдесят лет.

Через час случится утечка газа. Взрыв. Я вернусь вечером к руинам. К пожарным. К тому, чего уже нет.

И последнее, что она от меня услышала, было это брошенное через плечо, безразличное «я тоже». Не «я тоже тебя люблю». А просто — «я тоже».

Я не обернулся. Я не сказал ей, как она важна для меня.

И теперь я вечно стою у этого порога. И не могу ни войти обратно, ни уйти вперёд.

Плёнка кончилась.

Старик в кресле сидел с закрытыми глазами. Когда он их открыл, в них была только тишина. Ни боли, ни сожаления. Ничего.

— Спасибо, — сказал он, вставая. Он казался легче. Будто с его плеч сняли невидимый груз. Он оставил магнитофон на стойке и, не оглядываясь, вышел в душную ночь.

Я остался один. Внутри меня всё ещё звучал её голос.

Я подошёл к витрине и посмотрел на своё отражение.

Сегодня я не чувствовал ни кайфа, ни отрезвления.

Я чувствовал... что-то похожее на вину. Чужую. Но она легла на меня, как саван.

Я открыл свою книгу.

«Лот #4. Продано Горе. Цена: бесплатно. Состояние: заезженное, почти до дыр».

Приписка:

«Побочный эффект: он избавился от боли и вины. Но вместе с ними он забыл и её голос. И запах её кожи. И то, как она напевала по утрам. Он освободился от своего ада, но попал в пустоту. Он больше не помнит, за что именно он её любил. Осталась только привычка ходить на могилу, смысла которой он уже не понимает».

Я закрыл книгу.

Четыре часа утра.

Уже поздно.

Я возмутилась такому старухину навету и принялась показывать истории, где ее роль, как главной оппозиционной силы в тридесятом, была раскрыта всесторонне и полно, как говаривали на партсъездах в годы моей молодости.

Но бабка была не согласна. По ее словам, описала я ее предвзято, охально и однобоко, а, главное, слишком мало.

- Ну, хоша бы в кажной третьей сказочке обо мне говорила! Ты подумай, подумай, говорю, а я тебе вона чё, - золото блеснуло в бабкиной руке, но то была не монета, то была золотая флешка. – Ключ тут ко всем богатствам мира, - таинственно зашептала старуха, и я ошалело подумала: «Неужели яга и в крипту умеет?», - ну, хоша бы в кажной третье сказочке…

- Ни в коем случае! – это был Баюн. Я тревожно взглянула на бабку: бабка умильно улыбалась, как будто ничего и не произошло.

- Никак невозможно в кажной третьей! – продолжал между тем свою речь лукоморский сказитель. – В тридесятом утверждены точные стандарты: оппозиции не больше трёх, в крайнем случае, четырёх процентов положено!

Я кивнула.

- Никак, сам прочитал мой листочек? – искательно улыбнулась яга.

- Прочитал.

- И одобрил?

- Частично.

- Вот так всегда у нас! – заворчала яга, но довольная улыбка расплылась на ее лице. – Как себе, так полностью, а как мне, так частично…

Кот не обратил никакого внимания на бабкин выпад и продолжил:

- Дальнейшие переговоры предлагается провести в тридесятом.

Бабка подхватилась со стула и радостно откликнулась:

- Чичас я, чичас, только хозяйку поблагодарю, - и кинулась меня обнимать.

- Шкаф в порядок приведи, и вообще… - сурово сказала я.

- Это мы враз, - ответила старуха, но вместо того, чтобы вычистить шкаф от своих перьев и паутин, споро вскочила в портал и была такова.

- Ну, с днём рождения тебя, что ли. – Вальяжно сказал Баюн, потом бросил взгляд на золотую флешку, оставшуюся на кухонном столе, и сказал:

- Мнн… Не советую!

- Съедят? – вспомнила классику я.

Кот неопределенно пожал плечами и исчез. А минуту спустя исчезла и флешка.

Шкаф, кстати сказать, оказался чистым. Ну, хоть на том спасибо.

Расчетная

По уходу всех моих гостей, я поужинала, а потом принялась считать сказки о Лукоморье. Это было необходимо сделать, потому что прямо сказано было: не больше четырёх (в крайнем случае) процентов. Выходило, что в цикле про бабку никак не могло быть больше двенадцати глав.

Я поразмыслила и решила остановиться на одиннадцати. Конечно, чесались у меня руки забацать городское фентези о похождениях бабы-яги среди поребриков и парадных, но мало ли, что мне хочется! Надо соотносить свои хотелки со своими возможностями. Возможности же мои невелики.

Но сколь они ни малы, кое-какие тайны я все-таки еще могу вам открыть. Рано утром в мой день рождения, у меня в телефоне на модном канале появились фото с недели моды в Лондоне. И на первом же снимке я увидела престарелую леди, сидевшую в первом ряду нога на ногу. И пусть лицо у леди было чистое, тонкое и породистое, но не узнать ее экстравагантный наряд было невозможно. Это были те самые живописные лохмотья, что вились по моей квартире всего только два дня назад! Я увеличила фото – сомнений не было: тощие лодыжки и костлявые ступни, обутые в дорогущие туфли, не могли принадлежать никому, кроме бабы-яги!

Я пролистала фото дальше, и мне все стало ясно. Добрую половину манекенщиц на показе составляли шишиги и водяницы. Я давно знала, что в мире моды полно нечисти. А теперь пусть знают все!

Вот, значит, куда слиняла старуха и где она провела весь день, откупившись от меня пирогами!

Впрочем, не думайте, что бабка скупа и неблагодарна. Я так думаю, что в необычайно больших размерах матпомощи, что мне выписали на день рождения, была ее заслуга.

Но четыре процента есть четыре процента. Из лимита я не выйду, бабушка, и не надейся. Впрочем, думаю, она и тому будет рада.

P.S. А если кто из вас, по простодушию своему, поверил хоть одному бабкиному слову, то я напоминаю: ничто из того, что яга говорила о причинах бегства из тридесятого и целях ее нахождения в Санкт-Петербурге (и, замечу в скобках, Лондоне, и бог еще знает где), даже близко не является правдой. Просто самизнаетекто опять посылал её самизнаетекуда за самизнаетечем.

В тот день она снова пошла в лес, дабы спросить у Вселенной: «А туда ли я свернула тридцать лет назад?». Наталья Васильевна пела песни группы «Ария», потом перешла к Салтыковой, затем шлифанула это всё «Гостями из будущего», а в минуты особо сложных размышлений переходила к Михаилу Кругу или даже группе Metallica.

Она так углубилась в аудит собственной жизни, принимая одни грибы в актив и безжалостно списывая другие как безнадежный брак, что не заметила, как свернула на незнакомую тропу. Лес вдруг стал чужим — точь-в-точь как лицо директора в тот день, когда он сообщил, что отпустил сорок кубов бетона с отсрочкой платежа человеку, трижды объявлявшему себя банкротом.

Запаниковав, женщина начала крутиться на месте и прикидывать, откуда она пришла. Лес со всех сторон выглядел одинаково. Наталья Васильевна к такому привыкла. Иногда акты сверок бывают обманчивы, но до сути всегда можно докопаться, если надавить куда следует.

Солнце скрылось за облаками, а до звезд оставалось еще часов пять. Значит, нужно было действовать иначе. Женщина достала из сумки платежное поручение, которые у нее валялись всегда и везде, и подкинула в воздух. Ветер подхватил бумажку и понес вправо.

— Так, налоговая на западе, — проследила женщина за платежкой, — а я пришла с востока. Ясно.

Направление было задано, и Наталья Васильевна устремилась вперед. На пути ей попались свежие кабаньи следы. Внутри у женщины резко похолодело.

— Так, Наталья Васильевна, не бойся кабана — бойся камеральной проверки. С кабаном хотя бы можно договориться, — успокаивала себя бухгалтер.

Несмотря на то что направление было верным, Наталья Васильевна плутала, как в те дни, когда выходили новые законы, в которых черт ногу сломит. Стресс, точно тревожные тени контролирующих органов, шел по пятам, но женщина знала, что паника — это не выход, и была готова к ней. Она решила разложить одну большую задачу на множество маленьких.

Во-первых, нужно было выбрать правильный темп, поэтому она двинулась размеренным экономичным шагом, без лишних энергозатрат, как при планировании бюджета на следующий квартал. Во-вторых, требовалось подготовить оружие, для чего из сумки был извлечен скотч. Им она примотала ножик к большой палке так, что получилось копье.

Шаг третий: инвентаризация запасов. В термосе оставалось чая на три чашки, в сумке лежал бутерброд с сыром и два яблока. С таким набором бывалый бухгалтер мог месяц протянуть на необитаемом острове. И главное — нужно было выйти на любую открытую местность и поймать сигнал телефона или хотя бы Wi-Fi, чтобы выгрузить платежки на понедельник (иначе директор будет ругаться). Был установлен дедлайн до 23:00.

Через два часа стемнело, и Наталья Васильевна окончательно начала терять веру в успех. Нужно было срочно спеть что-то духоподъемное, что-то, что повело бы ее к спасению, как, например, Полярная звезда.

— Точно! Звезда! — вслух обрадовалась женщина и во всю глотку запела: — Светит незнакомая-я звезда-а-а! Снова мы оторваны от дома-а-а!

Сразу за песней Анны Герман последовала «We Are the Champions» группы «Queen». После был «Парк Горького», а на десерт, под аккомпанемент хрустящих под ногами веток, пошла Юлия Савичева. Годы, проведенные за прослушиванием «Дорожного радио» и «Юмор FM», не прошли даром — репертуар бухгалтера был столь же обширен, сколь и непредсказуем.

Наталья Васильевна даже не подозревала, что в этот самый момент в лесу скрывалась банда беглых преступников, которых вот уже три недели неустанно искали по всей стране. Бандиты вели себя тише воды, ниже травы — ни костров, ни громких разговоров. Их задачей было протянуть некоторое время в лесу, а дальше двигаться к государственной границе. Но сегодня всё пошло не по плану. Как только начало темнеть и все ориентиры стерлись, до преступников эхом из чащи стали доноситься странные звуки. Сначала бандиты решили, что их настигли государственные органы, но вскоре стало ясно, что это вовсе не полиция. А когда из леса полилась могучая ария Андреа Бочелли в исполнении, явно не принадлежащем самому маэстро, по спинам мужчин поползли крупные мурашки. Эта ария не раз спасала Наталью Васильевну во время авралов на работе, и сейчас женщина буквально надрывала голос, чтобы справиться со стрессом.

Преступники вскочили на ноги и, став спиной к спине, приготовились отражать нападение. Хрустел валежник, ломались ветки, кто-то (или что-то) рубил листву на ходу, в воздух с испуганным криком взмывали птицы. В сгущающихся сумерках было неясно, откуда идет враг, воздействующий акустической атакой.

Наконец кусты разверзлись как створки адских врат, и на преступников с громким, уже охрипшим вокалом, размахивая перед собой самодельным копьем и корзиной грибов, с совершенно дикими глазами вылетела перемазанная грязью бухгалтер. Из ее широко раскрытого рта звучала песня группы «Любэ» «Прорвемся!».

Пытаться выяснить цели этого ночного и явно неадекватного субъекта не представлялось чем-то разумным. В данный момент преступники рисковали куда больше, чем если бы на них вышли оперативники или служебные собаки: от тех хотя бы можно было ожидать конкретных и логичных действий. Здесь же царил эффект полной непредсказуемости, и банда бросилась наутек сломя голову.

Поймавшая ритм песни и набравшая определенную скорость Наталья Васильевна, двигалась словно на круиз-контроле, и уже не могла остановиться. Заметив удирающих людей и приняв их за коллег-грибников, она начала следовать за ними в надежде, что те выведут ее из леса. Петь Наталья Васильевна не переставала, потому что психологически уже не могла иначе.

Вскоре убегающие бандиты и бухгалтер наткнулись на стоянку шашлычников. Это были две отчаявшиеся семьи, заплутавшие в лесу несколько дней назад. Увидев, как группа перепуганных мужчин удирает от поющей, размахивающей копьем фурии, шашлычники, бросив все вещи, пустились в бегство. Движущаяся масса беглецов, словно лавина, по пути поглотила и парочку влюблённых студентов, которые надеялись в лесной тиши укрыться от посторонних глаз.

Вскоре на шум вышла группа волонтеров и полицейских, ведущих поиск пропавших шашлычников. Картина, открывшаяся их взгляду, была сюрреалистичной: по опушке, словно на марафоне, неслись перепуганные бандиты, за ними — кричащие шашлычники, потом — полуголые студенты, а замыкала шествие грозная женщина с копьем, орущая хриплым голосом «Бухгалтер» группы «Комбинация».

Повязать решили всех разом. Наталью Васильевну пытались скрутить впятером, но женщина всё равно успела удаленно открыть с телефона рабочую программу и обновить поступившие платежи от контрагентов.

***

В понедельник Наталья Васильевна вышла на работу совершенно другим человеком. На лице ее сияла блаженная улыбка, на груди висело три государственные награды, а в контейнере томилась жареная картошечка с лисичками. Наталья Васильевна так разрядилась за эти выходные, что была готова к любому форс-мажору. А вопросов вроде: «Что?», «Зачем?» и «Почему?» не возникало в ее голове еще полгода. Но к тому времени она уже увлеклась рыбалкой и в этом находила свое спасение.

Александр Райн

Дорогие читатели, хочу предложить вам заглянуть в мой телеграм-канал https://t.me/RaynAlexandr или предложить книгу с автографом!

- Конский, если коротко, - увещевал Пальцев нового Щелкунчика, пока тот у станка сжимал и разжимал ягодицы. - На дворе двадцать пятое декабря…

- Второе ноября.

- Помолчи, Конский. В балете другое летоисчисление. Итак, на дворе двадцать пятое декабря. Дети Штальбаума Фриц и Мари ждут подарков. Мари видит под елкой игрушку, которая предназначается для раскалывания орехов…

- Орехокол.

- Уже почти готов. Щелкунчика. Теперь пару слов о Мари…

Сделали два прогона при пустом зале. На одном из них Конский отправил в больницу Принца Оршада, неосмотрительно приблизившегося к месту исполнения Щелкунчиком фуэте. Но, в целом, получилось. На лице Пальцева читалось глубокое удовлетворение. На лице Конского читались ответственность и послушание. На сцене ему нравилось больше, чем на арене. Тут не пахло. Пальцев намекал на прием в труппу.

По первым же аплодисментам на премьере Пальцев понял: успеху быть. Конский был безупречен. Сольные выходы исполнял как Барышников. Кто-то крикнул из зала тонким мужским голосом: "браво".

Пальцеву стало значительно хуже, когда в руки Конского впервые попала Мари. На репетициях и прогонах всё было идеально. В движениях читался романтизм. От прикосновений пары веяло нежностью.

Пальцев физически ощущал, как стареют его внутренние органы. Как только девичий стан примы Хмуровского балета оказался в руках Щелкунчика, тот метнул её вверх, придав вращательное движение. Потом поймал за ногу и руку, после чего подбросил еще выше. В глазах Мари появилась аэрофобия.Она исполнила два нехарактерных для балета сальто прогнувшись и вертикально встала головой точно в подставленную ладонь Конского. Профессионально отрегулированный механизм позволял сохранять координацию. Мари стояла вверх ногами на вытянутой вверх руке Щелкунчика и являла собой новое прочтение бессмертного произведения.

Несколько раз протянув её между своих сильных ног, Конский крутанул её пропеллером. Поймал, крутанул в другую сторону. После чего непринужденным движением закинул на шестиметровую ель под самую звезду. Вцепившись в её ствол руками и ногами, Мари смотрела вниз таким взглядом, словно там волки. Она не хотела обратно к Щелкунчику. В гробу она видела путешествие по Лимонадной реке и Цукатной роще. За пять последних минут она ни разу не коснулась пуантами сцены.

Хореографа Гонштейна отливали за кулисами нашатырем прямо из ведра. Пальцеву натолкали полный рот валидола. Зрители аплодировали стоя.

- Не могу я при полном зале! - ломая в отчаянии руки, стонал Конский после премьеры. – Как увижу зрителя – всё. Рефлекс. А нельзя как-то без зрителей?

Мышиного короля снимали со штанкета под потолком при помощи лестницы. Он просидел там до конца представления. Его тошнило, он хотел домой. Его бой со Щелкунчиком закончился через секунду. У Конского Щелкунчика был один способ выражения эмоций: бросить, придав максимальное вращение.

Конский профессионально экономил время представления. Оперативная память интуитивно подсказывала, что тигры могут затянуть второе отделение.

Вячеслав Денисов (с)

Приглашаю вас с мой телеграм-канал https://t.me/DenisovStory

И женаты они тоже не были. Но разве штамп в паспорте что-то решает в вопросах любви?

В любви - нет. А вот претендовать на наследство она могла только будучи его официальной женой.

Тополев был для неё одновременно и загадкой, и прочитанной книгой. Их знакомство могло бы стать завязкой книжного приключенческого романа. Эля тогда работала фельдшером на скорой, а он получил пулевое в плечо и истекал кровью на заднем сидении глухо тонированного «бумера». Стояла удушающая жара и он в черной машине запекался под лучами июльского солнца. В салоне пахло свернувшейся кровью и потом. Даже спустя десять лет после его кончины Эля помнила запах его тела.

Другие мужчины не выдерживали сравнения с эталоном. Их запах иначе щекотал ноздри, прикосновения не вызывали даже тени былых эмоций.

Она любила осторожно трогать тот его шрам - сакральную метку, оставленную на его теле неизвестным злодеем. Та пуля свела их вместе. Жаль, что жизнь гораздо более хрупка и ей угрожают не только вражеские пули.

Тополев оставил ей двоих прекрасных мальчишек и воспоминания. Вся недвижимость - загородный дом, несколько богато обставленных квартир, машины, деньги, вещи - раздербанила ушлая родня.

Но они не смогли также поступить с их любовью. Ведь, чтобы унаследовать любовь, не нужно обращаться к нотариусу, фигурировать в завещании и кому-то что-то доказывать. Любовь не требует фиксации последней воли, свидетелей и суда. Она просто есть.

Хорошо бы, конечно, чтобы помимо любви было еще хотя бы немного денег.

Эля поднимала пацанов сама. Было трудно, поэтому как получилось, так получилось. Старший, Кирилл, жил отдельно, где-то работал, с кем-то общался - Эля не вдавалась в подробности. Она считала, что в этом заключается доверие - не спрашивать и не ожидать ответов. Кира увлекался прыжками с парашютом и тибетскими практиками. Он иногда ей звонил, но доверительного общения не получалось. Если бы Эля вела статистику, то неизбежно заметила бы, что в основном Кира звонил, чтобы попросить денег. Но она статистику не вела и проявляла образцово показательное доверие.

Младший, Антон, был менее самостоятелен и с малых лет больше нуждался в матери. Хотя иногда Эле казалось, что на самом деле Тоша нуждался в строгом, но справедливом отце. Он плохо учился и не выказывал склонности к чему либо, кроме странного одиночества. Мог часами сидеть на застекленном балконе.

Они с Тошей жили в коммунальной квартире. Это была очень маленькая квартира для классической питерской коммуналки - всего три комнаты, поделенные между двумя владельцами. Её комната когда-то была проходной, но прежние хозяева построили стену, отгородив пространство от коридора. Потом наследники решили продать квартиру частями. Соседями Эли с Тошей была многодетная семья молдаван.

В начале 90х Эле досталось небольшое наследство и она купила эту комнату. Балкон потом застеклили, сделали косметический ремонт. Эля почти не жила здесь до тех пор, пока был жив Тополев, комнату либо сдавала приезжим, либо пускала дальнюю родню.

Да, с внезапной смертью Тополева в её жизни прибавилось проблем.

Кира был спокойным ребенком, редко болел, учился без двоек. «Крепкий середняк» - отзывалась о нем классная руководительница. Эля возлагала надежды, что старший поступит в институт и сделает карьеру инженера. Но для этого учиться без двоек и по версии престарелой учительницы быть «крепким середняком» оказалось недостаточно.

Киру не забрали в армию из-за плоскостопия и плохого зрения. Ни Эля, ни Тополев не носили очков, о кривизне стопы возлюбленного она помнила только то, что он носил ботинки 47го размера.

Тоша болел всё детство. Кажется, он в школу ходил реже, чем в поликлинику на всякие прогревания и прочие процедуры.

В классической медицине Эля разочаровалась уже давно. Работа фельдшером на скорой проехалась по ней несокрушимым катком. Сколько передозировок героином она повидала, скольким жертвам домашних разборок бинтовала раны и останавливала кровь. За неполные два года своей работы Эля насмотрелась всякого, что полностью убило в ней желание помогать всем подряд.

Зато щедрость Тополева открыла перед ней возможность иных практик и искусств. Мануальная терапия, иглоукалывание и вот наконец рефлексотерапия. Эля нашла свое место в многообразии способов оказания околомедицинских услуг за деньги. Полученные тогда знания и навыки кормили её и по сей день.

Тоша перестал так часто болеть к окончанию школы. Эля на голом нерве дотянула его до выпускного. Она не питала иллюзий по поводу того, что младший сын будет получать высшее образование. И, тем не менее, Тоша изъявил желание пойти учиться. По конкурсу на бюджет у него не было шансов попасть даже туда, куда гребли лопатой всех, проходивших мимо по улице. Поэтому Эле пришлось заложить в ломбард остатки былой роскоши. Хорошо, что Тополев успел надарить ей золотых украшений. Вдвойне удачно, что про это не прознала ушлая родня.

Эля хотела оставить красивые безделушки на память о былом величии их с Тополевым любви. Ну, или на черный день - вдруг прихватит здоровье и придется обращаться к услугам платной квалифицированной медицины. Но вышло по-другому - Тоша пошел учиться платно. Завалил первую сессию и пересдачу, сменил вуз и приуныл. Он часами грустил на балконе. Оттуда доносились странные запахи, напоминавшие жжёные тряпки.

В конечном счете, хорошо, что Тополев этого не видит и не задает вопросов, разрушающих доверие между детьми и родителями.

У Игоря сели наушники. Он забыл дома бутылочку для воды, а пить из фонтанчика было не удобно. Струя либо отказывалась течь, либо норовила стрельнуть ему в глаз.

Он проследил взглядом, как Эля скрылась за дверью женской раздевалки. «Ну, что за баба - подумал он и осуждающе прицыкнул языком. - Одевается, как подросток-неформал. А ведь она - моя ровесница. И жопа плоская. Тьфу!».

Игорь замечал в женщинах их суть - грудь, если она была, и попу, если она своей формой вызывала интерес. Насте он давно простил маленькую грудь и даже постоянно напоминал, что его душу особенным образом волнуют только аккуратные сиськи.

У Эли же в её почти 60 была довольно большая отвисшая грудь, которую поддерживали плотные чашечки купальника. Игорю нравилось, когда соски проступали сквозь ткань, но у неё не было видно даже намёка. Из-за чего большая грудь казалась ему просто жировыми складками. Игорь считал, что суть образа кроется в деталях.

- Здоров, Дед, - Руслан похлопал его по плечу. - Сколько раз сегодня заветную соточку пожал?

Он пришел на тренировку позже обычного и теперь теснил своим пивным животом других тренирующихся. Про себя Игорь отметил, что у Руслана довольно крепкие руки и хорошая спина, но недостает рельефа и короткие ноги всё портят.

Для своего роста Игорь был сложен очень пропорционально на зависть другим занимающимся.

- Я пока завязал с жимом. Врачи не велели. Пусть сначала спина заживет, - сказал он, сканируя периметр на предмет Насти и других женщин.

- Ну да, хорошо иметь личного врача, - усмехнулся Руслан. - Старый ты становишься, седьмой десяток на горизонте.

Игорь вспучил орлиные брови, которых пока не коснулась седина. Он был вспыльчив. Руслан, хоть и был выше Деда, моложе на девять лет и пока без грыжи межпозвоночных дисков, предпочитал с ним не связываться. Игорь производил впечатление человека временами лихого наглухо отбитого. Руслан в своих мыслях часто удивлялся, как Настя с ним справляется.

- Ты мне не приписывай лишних годков, - Дед смягчился, увидав объект своих страстей. - Далеко мне еще до седьмого десятка.

Бодрой походкой он направился к Насте и схватил её за мягкую часть пониже пояса.

______

Я на автортудей: https://author.today/u/tata_svet/works