Сообщество - Авторские истории

Авторские истории

40 238 постов 28 272 подписчика

Популярные теги в сообществе:

7

"Дружба, жвачка и конец света" (глава шестая). Ностальгическая история о конце 90-х

Стоял октябрь. Уже неделю с неба сыпалась, как из решета, вода. Она пропитала все вокруг, превратила приземистые дома с торчащими в небо антеннами, бетонку, уложенную в желтоватый песок, огороды и столбы с проводами, и даже сами провода в губку. Стоит только нажать на нее – побежит вода, которую эта «губка» впитывала долгими, унылыми днями и ночами.

"Дружба, жвачка и конец света" (глава шестая). Ностальгическая история о конце 90-х

Венерка после того случая не показывался в школе несколько дней. Его матушка, когда мы приходили в гости, выглядела озабоченнее, чем обычно, а отец, казалось, не заметил перемен в сыне. Правда, позднее Веник признался, что тот поздравил его «с почином» и посоветовал в такой ситуации дать сдачи. Какое-то время он даже пытался обучать Венерика – устраивал спарринги, но ничем хорошим это не закончилось.

Юля стала постоянным участником наших походов в спорткомплекс, смотрела с нами фильмы и даже научила делать лягушек из листка бумаги. Это был полезный навык, если ты хотел впечатлить одноклассников. У нас в классе только Женька Морозов умел делать лягушек.

Кроме того, Юлька стала причиной события, изменившего нашу жизнь на следующие три месяца. В тот день она прибежала в спорткомплекс с опозданием, и все три автомата мы уже заняли. Я хотел уступить ей свой на время, но Юля отмахнулась и подозвала нас к себе. Антон, как это случалось в дни, когда у него не было настроения, сидел в свой каморке и курил. Он не мог нас слышать, но Юлька все же перестраховалась. Когда мы отошли к окну у входа, она начала вполголоса рассказывать о конце света.

– Я вчера по телеку видела. Мы с мамой ждали сериал, а папа смотрел новости. Обычно он смотрит молча до прогноза погоды, и выключает. А тут начал что-то бормотать. Короче, я глянула, а там про новый год говорят. Типа, когда девяносто девятый станет двухтысячным, компьютеры сойдут с ума и наступит конец света.

Мы округлили глаза, переглянулись и снова уставились на Юлю. Она сделала паузу, чтобы мы прочувствовали серьезность происходящего, но этого не случилось, и она продолжила.

– Да вы чего, ребят?! Не понимаете, что ли? Конец света! – она выпучилась на нас. – Никаких больше уроков, никакого телевизора, никаких «Морских боев» и «Коньков-горбунков»! Всё!

Наконец, нас проняло. Новости не на шутку испугали Юлю, и ее тревога передалась нам. Только вот показывать страх мы не спешили.

– Ну, не знаю, – я пожал плечами, пытаясь сохранить хладнокровие.

– А вообще-то, – принялся рассуждать Макс, – это серьезно. Нам же всю еду на поездах привозят. Муку, там, или консервы.

– Фрукты, – подсказал Венерка.

– Да, и фрукты.

– Мороженки, – не унимался Веник, но в этот раз Максим его проигнорировал.

– А если компьютеры с ума сойдут, то и еды не будет. Свет отключат. Родители работать не смогут.

– Школу закроют, – добавил я.

– Вот-вот.

– И конкурс проектов к новому тысячелетию отменят.

Тут я понял, что о конкурсе больше никто и не думал. Казалось, друзья охладели к нашему проекту, а Максим так и вовсе начал куда-то пропадать после уроков. Ненадолго, но все же это было подозрительно.

– Надо что-то делать, – заговорила удовлетворенная достигнутым эффектом Юля.

– Надо собрать припасы, – оживился Венерка. – Незаметно таскать из подпола закрутки, картошку…

– Надо рассказать взрослым, – перебил его Макс. – Поднять вопрос в школе, к директору пойти, чтобы линейку объявил.

– Угу, – хмыкнул я, – чтобы перед всей школой опозориться.

– Взрослые и так знают, – Юля тяжело вздохнула. – И им все равно. Ну, моим.

Мы надолго замолчали, взволнованные и опустошенные. Мы просто не знали, что делать, а делать что-то надо было.

– Не верю, – пробормотал я, – что всё вот так закончится.

Друзья посмотрели на меня каждый по-своему, будто мои слова нашли отклик в их сердцах, несмотря на то, что думали мы разных вещах.

Мне почему-то вспомнилась столовая у отца на работе. Он был бригадиром на пилораме, а мама работала там же поваром. Когда мне было лет пять или шесть, папа взял меня с собой. В тот день в столовой готовили пюре с котлетками и компот из сухофруктов. Мама и дома часто делала пюре, но почему-то именно столовская еда показалась мне особенно вкусной. Так бывает, когда берешь с собой старый пряник в поход или жаришь на костре в лесу кусок хлеба – вкус у них не тот, что дома. И вспомнив это, я подумал, что никогда больше не будет ни той чудесной пюрешки, ни столовой.

А потом перед внутренним взором всплыла Карина. В школе я часто ее видел и даже подумывал подойти и позвать погулять, но ее всегда окружали подружки. Ребята постарше отпускали в ее сторону шуточки, но по их взглядам и нездоровой активности было понятно, что они просто пытаются сделать ее уязвимой, чтобы было проще подкатить. Несколько раз я замечал такие же взгляды у Максима, но не придавал этому значения. Небольшой укол ревности и больше ничего.

После школы я приходил домой, включал кассету с балладами «Скорпионс» и воображал наше с Кариной будущее. Иногда заходил слишком далеко и жалел, что папа так и не поставил в моей комнате дверь с замком – от кухни ее отделяла старя, пожелтевшая занавеска.

Я даже начал нарочно ходить теми маршрутами в школе, где чаще всего появлялась Карина. Иногда она замечала меня и улыбалась одними уголками губ. В такие моменты кровь кувалдой била мне в голову, я отворачивался и ускорял шаг, боясь запутаться в ногах-веревках.

С одной стороны, конец света избавит от необходимости что-либо делать. Настанет анархия и мир погибнет, а значит, не придется приглашать Карину погулять и никакого будущего у нас с ней не будет. С другой стороны, если ничего не будет, зачем тогда бояться?

Как только эта мысль упала в сознание с одной из захламленных полок моего разума, которой я крайне редко пользовался, меня осенило. Я решил, что во что бы то ни стало приглашу Карину на дискач.

И в эту секунду мои размышления прервал отвратительный гогот человеческого существа, вошедшего в спорткомплекс. За ним шли еще двое. И гоготавший пересказывал им монолог какого-то Шуры Каретного (так он его называл).

– Эй, шибздик, – обратился он к Венерке, когда все трое вошли и огляделись, – Балыч где?

Веник не ответил. Он опустил взгляд в пол и отошел к нам за спины. После того случая, когда его вывезли в лес, он вообще стал неконфликтным. Только появлялся шанс поспорить, который раньше он не упускал, Венерик умолкал на полуслове и, будто из него медленно выпускали горячий воздух, оседал и становился покорным. Нам он так и не рассказал, что было там, в лесу.

– Можно повежливее? – осведомилась Юля, заметив, как отошел Венерка.

– Слышь, – возмутился гоготавший, – ты его еще поучи! Бала где?

– Вы чо тут расшумелись? – вошел Антон, и про нас мгновенно забыли.

Все трое разом заговорили, приветствуя его, обнимая и хлопая по спине. И таким шумным, прочно сплетенным комком они удалились в каморку.

Мы еще немного поиграли без особого энтузиазма, а когда из соседней комнаты послышались полупьяные крики, засобирались домой.

– Пойду скажу, что мы ушли, чтобы закрылся, – неуверенно произнес я и немного подождал, вдруг кто захочет меня заменить. Макс наклонился выключить автоматы, Венерик смотрел в сторону, а Юля принялась копаться в рюкзаке.

Пришлось идти мне.

Друзья Антона разгорячились не на шутку. Они орали так, что было слышно в общем зале.

– …да они вообще охренели, эти толстосумы в правительстве! Столько крови пролили, и все мало!

– О нашем правительстве, как о покойнике – либо хорошо, либо никак.

– У меня братан туда поехал, призвали.

– Антоха, а ты чо?

– Бала не дурак, второй раз туда не сунется.

– Давайте, кончайте с этой темой.

В каморке сторожа воняло дешевым табаком, самогоном и чем-то кислым. Я приоткрыл дверь, заглянул, но меня никто не заметил.

– Антон, мы всё… – сказал я настолько громко, насколько позволяло задеревеневшее горло.

– Э-э, ты чо, салага, совсем страх потерял?! – возмутилась высокая детина с низким лбом, стрижкой «под ноль» и слюнявым, большегубым ртом. Это он гоготал, входя в спорткомплекс. – Какой он тебе Антон? Да ты знаешь, кто это и где он побывал?

Я оторопело смотрел в водянистые, тупые, без проблеска разума, глаза, и не знал, что мне делать. Этот бычий взгляд придавил меня, не хуже мешка с цементом. Детина поднялась с продавленной койки Антона и шагнула ко мне.

– Чо, ушлёпок, молчишь? Тебе не говорили, что старших уважать надо?

– Сядь, – стальным голосом скомандовал Антон. Говорил он тихо, но слюнявый мгновенно повиновался. – Это свои пацаны. Тронешь – урою.

Какое-то время Антон смотрел на слюнявого, сдерживая желание дать ему по роже, а потом повернулся ко мне. Глаза его налились кровью и стали почти такими же водянистыми и опустошенными, как у его друзей.

– Давайте, ребят, до завтра. Я там закрою всё.

После этих слов я захлопнул дверь, развернулся, чтобы бежать, и столкнулся с Венеркой, Максом и Юлей. Оказывается, все это время они стояли у меня за спиной.

Книга целиком здесь.

На пикабу публикую по главам.

Показать полностью 1
1

Парад отзывов

Говорят, недавно был парад планет, а вчера и вовсе лунное затмение. Ну а я продолжаю парад отзывов на свою редактуру. Вот, что пишет обо мне Анастасия Спектра:

"Мы пересеклись с Алексеем на марафоне отзывов, где писали комментарии на работы участников. Там я и обратила внимание на замечания Алексея. Он подмечал интересные детали, ставил острые вопросы и смотрел сразу в суть, что меня и привлекло.
Комментарии были немногословны, однако всегда по делу и помогали улучшить работу, поэтому я обратилась к Алексею за помощью.
Мне требовалось отредактировать рассказ, достаточно длинный. Считаю, что Алексей добросовестно выполнил свою работу. Даже более чем. Было огромное количество мелких правок и улучшений, которые я сама бы не заметила.
Это касалось стилистики, грамматики, синтаксиса, а также смысловых параметров текста. Разбор очень полезен для меня, так как я смогла увидеть свой текст со стороны.
Рада, что нашла человека, который вкладывается в свою работу, ведь сама очень ценю такой подход".

Кстати, у Насти сегодня день рождения. Уверен, ей будет приятно, если вы заглянете почитать что-то из ее творчества. Оно обитает в группе "Солнечный Творец" в ВК.

А мне будет приятно пополнить список довольных клиентов, когда вы принесете мне свой текст на редактуру или закажете рецензию.

Парад отзывов
Показать полностью 1
15

Ему было достаточно малого

Духота. Сегодня на кладбище воздух был густой и жирный, как застывший бульон. Солнце жарило так, будто хотело выпарить из-под земли всю гниль, всю скорбь, превратив её в липкий пар. Я шёл, чувствуя, как рубашка прилипает к спине, а в животе урчит не то от голода, не то от омерзения.

И тут я его увидел. Не скромный крест, не замшелый камень. А целая плита. Полированный чёрный гранит, блестящий, как спина сытого жука. Дорогой, сука, кусок вечности, на котором золотом, без всякой скромности, было выведено:

«Ему было достаточно малого. Он находил радость в простом».

Я ухмыльнулся. Желудок скрутило спазмом настоящего, злого голода. Я приложил ладонь к раскалённому солнцем камню. Гладкая, отполированная поверхность обожгла кожу. И этого хватило.

Удар.

Тошнотворный запах жареного мяса ударил в ноздри. Мир качнулся, и я провалился.

Я сидел за столом. Не своим. Моё тело было огромным, рыхлым, оно с трудом помещалось в кресле с подлокотниками. Пальцы — толстые, как сардельки, — сжимали вилку и нож. Напротив сидела она. Жена. Прозрачная, как привидение, с запавшими глазами, в которых не было ничего, кроме усталости.

На столе перед ней — чашка чая и сухарь.

Передо мной — гора. Истекающий кровью стейк размером с её лицо. Холмы картофельного пюре, утопающие в масле. Соусник, полный густой, тёмной подливы.

Она не ела. Она смотрела, как ем я.

Я не ел. Я работал. Я вгрызался в мясо, разрывал его, чавкал, глотал, не прожевывая. Звук моих челюстей был единственным звуком в этой комнате. Я был машиной по переработке плоти. Каждый кусок, проваливавшийся в моё ненасытное нутро, был её унижением. Каждая капля сока, стекавшая по моему подбородку, была её слезой.

Она готовила это три часа. Я сожрал за пять минут. Я отодвинул тарелку, икнул и посмотрел на неё. Она вздрогнула.

— Ещё, — прохрипел я голосом, который принадлежал этому телу. Голосом, который привык только требовать.

Её губы дрогнули.

— Больше нет... Я всё...

— Значит, сделай, — отрезал я.

Это была не просто еда. Это была власть. Мой голод был её тюрьмой. Моё «мало» было её бесконечным приговором. Она отдавала мне всё: своё время, свои силы, свою еду, свою жизнь. А мне всё было мало.

Я требовал ещё. Она молча встала и пошла на кухню. А я, оставшись один, схватил со стола последний, самый жирный кусок мяса, и запихнул его в рот целиком. Из жадности. Чтобы не остыл. Чтобы никто не отнял.

Он встал в горле.

Воздух кончился. Я хватал ртом пустоту, сипел, когтями царапал себе шею. Глаза вылезали из орбит. Я смотрел на пустую тарелку, на жирные разводы.

Мне. Было. Мало.

Последнее, что я почувствовал — не страх. А злость. Злость, что я не успел доесть.

Я очнулся, стоя на коленях перед надгробием. Меня рвало желчью на ухоженную траву. Голодный спазм выкручивал кишки. Во рту стоял призрачный вкус крови и жира.

Я вытер рот тыльной стороной ладони. Достал блокнот. Пальцы едва слушались. Я посмотрел на лживую золотую надпись и нацарапал свою правду.

«Он не ел, чтобы жить. Он жил, чтобы пожирать. Сначала — еду, потом — жизнь той, что была рядом. В его мире слово «хватит» было проклятием. Подавился. Наконец-то сыт».

Я захлопнул блокнот. С голой ветки соседнего дерева на меня смотрел тощий, взъерошенный воробей. Он чирикнул и улетел. Видимо, искать крошки.

Второй.

Осталось пять...

Показать полностью
2

Переводчик Петербуруского. Про разные переводы

Утром дождь, как усердный корректор, переставил буквы на афишах. В моём ежедневнике строчка «переводил» вытянулась в «переводилл», но я этого не заметил, и пошёл в город как обычно.

У школы толпились дети и одна бабушка с пакетом. Машины нервно мигали, трамвай «Гостевая» звякнул «пожалуйста» и замер. Я встал посреди перехода, но зебры не хватало: между белыми полосами зияла серая нерешительность. Я положил поперёк дороги уверенное тире, и получился мостик между «сюда» и «туда». Мы перешли. Дети - быстрым росчерком и сами, бабушку я перевёл по дороге с благодарностью. Тире вернулось на место.

В банке пахло пластиком и кофе «на бегу». Я набирал сумму в приложении: булочная «В обмен на сомнения» собирала пожертвования на «оконный сахар» - полоски света с шестого этажа, где никто не живёт. Телефон упрямился: «Операция отклонена». Дождь ткнул в экран мокрым пальцем, и надпись стала честнее: «Пока рано». Я поменял назначение платежа на «на двоих». Система поняла, и деньги перевелись.

Меня остановил уличный художник: «Портрет никак не получится, что делать не знаю». Я присмотрелся. На рисунке дама смотрела поверх толпы - туда, где у людей хранятся их заботы. Я тихонько позвал дождь, чтобы он намочил холст и выражение лица. Художник вздохнул так, будто у портрета нашёлся собственный поклонник на подоконнике, и симпатичное лицо терпеливой дамы перевелось в картину.

К обеду я перевёл ещё немного: стрелки часов - на пятнадцать минут «ничего, подождём», заблудившуюся тень - через лестничную площадку, трудный поступок - через «понемногу получится». И вдруг к вечеру меня оглоушило: я весь день переводил что угодно, но не с петербуруского. Трамвайный колокольчик на углу звякнул, будто напоминание: переводчик, что ж ты так.

Я пошёл в Бюро. В арке, где эхо живёт по прописке, висела табличка: «Мы не упрощаем - мы настраиваем. Обмен обязателен». За столом сидел человек, в лице которого уютно отражались чужие окна.

- Забылся, - признался я. - Целый день переводил, а до главного не дошёл.

- Бывает, - кивнуло Бюро. - С вас - щепотка «быстренько», с нас - рабочий набор.

Я положил на край стола своё «быстренько» - тонкое, дрожащее как плохое оправдание. Бюро взвесило его на ладони и выдало мне комплект: картонную карточку «Потом = в нужный момент», тонкую стеклянную арку - «вход для тени», маленькое, но твёрдое  тире «на подмену» и белый билет «до дома» - на случай, если кому-то станет совсем шумно.

- Тут сложного нет, - сказало Бюро. - Переводите не слова, а намерения. Убирайте лишнюю суету, добавляйте оконный свет. Трамвай - ваш редактор, дождь - корректор.

Я вздохнул, замечая небольшое столпотворение, вызванное непониманием и вышел. Началась настоящая работа.

Первый клиент - турист в прозрачном дождевике:

- Где у вас центр?

- Там, где вас узнает свет, - перевёл я.

Он огляделся, увидел, как на мокрой плитке ему подмигнула полоска света, и пошёл туда - не к площади, а к себе.

Вторая - женщина у парадной, замершая перед надписью «посторонним вход воспрещён»:

- Мне к соседке с третьего, у неё чай стынет, но я стесняюсь.

- По-петербургски это звучит так: «Можно, если тихо», - перевёл я и приложил стеклянную арку к косяку. Дверь вздохнула и приоткрылась.

Третьи - кошки и собаки у парадной. Они делили одну Спорную Историю.

- Всё должно быть по-честному! - настаивали собаки.

- Всё должно быть не больно, - шипели кошки.

Я положил тире между «честно» и «сейчас», поставил кавычки вокруг «не больно». История перестала дрожать и спорить. Кошки и собаки поворчали и помирились, разбредаясь по дворам. Одни искать пропавшие ароматы и беречь сны, другие успокаивать крыши и уговаривать ночь.

Четвёртый - мост, который готовился к разводке:

- Опять по часам? - спросил ветер.

- Сегодня по людям, - перевёл я. - Сначала пусть разговоры закончатся, потом подъём начнётся.

Мост вздохнул как большой профессионал и согласился подождать.

Под вечер подтянулись сложные запросы.

- Переведи мой страх, - попросила девочка с косичкой. - Он говорит: «не получится».

- На городском это означает: «получится, но не сразу», - ответил я. – Возьми билет «до дома». На всякий случай.

Страх стал меньше, как булочка, которой поделились.

- Переведите мне дождь, - попросил мужчина у остановки. - Я слышу только «мокро».

- А он говорит «подчёркиваю», - перевёл я. - Просто просите его мягче.

Дождь и вправду подчеркнул ему сухую дорожку так, что ботинки перестали скользить.

- Переведите белые ночи, - прошептал фонарь, который боялся. - Я в них теряюсь.

- Они говорят: «я рядом, когда не нужен», - сказал я. - А ты отвечай: «а я - вход».

Фонарь зажёг ровный тёплый жёлтый свет - для того, чтобы его видели.

Я переводил и вдруг заметил: после удачного перевода люди начинали идти медленнее. Это и есть главный признак. Правильный перевод с петербуруского замедляет тебя до скорости смысла.

Поздно вечером я заглянул в «Отчаянную чайную». Хозяйка с руками-скобками налила мне «нечаянного» чаю - заваренного вопросом, а не кипятком.

- Ну как, - спросила она, - догнал своё?

- Догнал, - кивнул я. - На сегодня хватит.

- Отчёт не забудь, - напомнила Собака из-под стола, звякнув железным тире.

Дома я пришил к подкладке пальто новую крошечную пуговицу - «свет на вынос». Рядом с белым билетом «до дома» и стеклянной линеечкой. Никогда не знаешь, когда снова придётся переводить - не текст, а способ идти.

Если встретите меня на Невском или на тихом проспекте и вдруг понадобится перевод - просто скажите: «А теперь?». Я достану тире, пододвину подоконный свет, позову трамвайный колокольчик - и мы вместе переведём. Через дорогу, на счёт, картинку - зачем угодно. Но главное - с города на вас. Чтобы вы шли своим шагом и поняли, что вам только что сказали: «Ничего. Подождём. Это ваш вход».

Показать полностью
4

Отцвели уж давно хироманты в саду...

Попросту не у кого было мне учиться хиромантии. Поэтому я смотрел на сотни ладоней — и нёс, что на ум и язык придёт...

Не так давно, всего-то в прошлом веке, жили с матерью будто при Иване Грозном. На глухом хуторе вдвоём, на гектары вокруг коровьи пастбища... Деду тут дали дом, он старшим пастухом до болезни работал. Отец ушёл. Держала нас бабка: и коров пасла, и гадала тут же. Знала всё на свете! И её знали — перебывало у нас людей!! Но мать учиться у неё не хотела, всё в город стремилась.. Только вот бабка померла, дом не продашь, дохода нет, а люди едут. Так стал я маленьким вещуном; чтоб мне проще было, придумали мы, будто я по руке судьбу читаю.. И что, разоблачил нас кто? Или хотя бы попытался уколоть: мальчик, да это же дикость какая-то, в космос летаем, а у вас тут мрак средневековый! Нисколько, все взяли и поверили.

Словаря я набирался из бабкиных календарей. (Радио ловило плохо, телевизор тут не показывал.) Она собирала такие, с советами на каждый день. В школу не ходил, ещё бабка мне выхлопотала инвалидность, потому как ближайшая школа в двадцати километрах и попасть в неё можно только летом. Остальными сезонами не проехать.

Но ко мне учителя нет-нет да и добирались. То на подводе, санях, с начальством, то по коровьим колеям, если не размоет. И вот по осени, мне тринадцать исполнилось, взялась за моё обучение новая ответственная "учителка". (Мать уж через пастухов просила, чтобы её за шкирку держали: катается часто, людей принимать мешает. Но та — ни в какую, мол, мальчику надо помочь путёвку в жизнь получить.. Идейная.) И вот приезжает она снова, сама на лошади, верхом, а грязь выше колен стоит и дожди льют. Мы её не ждали в такую погоду — принимали городских, которые в первом же поле застревали на своих "Жигулях" и шли до нас пешком в смешных ботиках. Настолько хотели судьбу свою разведать, что ног, здоровья не жалели. (Женщины особенно, конечно, но и мужчины посещали.)

Получилось, что застала учителка мои сеансы.. Ох, позорила она меня, просвещённая женщина, а на мать даже накричала. Что ж вы, чуть не плачет, делаете с мальчиком! Он же врёт отчаявшимся людям, где только чуши этой набрался?! Он учиться должен, или вы хотите его всю жизнь тут держать, в отшельниках-хиромантах? Отцвели давно хироманты ваши! Буду, ротик скривила, добиваться пересмотра инвалидности. Поселим при совхозе, чтоб жил и учился. А вы тоже — это она матери всё — женщина, работать бы попробовали! Или у вас тут ещё притон, может, действует?!

Я стерпеть этого уж не мог, мать моя была "бестолочь ленивая", как бабка говорила, но низостей никаких не допускала. Помню, голову нагнул, набряк весь и говорю, логику-то женскую на практике познавал: напраслину возводите, а дайте-ка вам погадаю, не бойтесь! Она вывернулась вся, как пружина, и так с вызовом — сам не испугайся, ну гадай давай!! Я в уме всю обстановку свёл и приговор-то вынес.. Вам, в руку её утупился и бормочу, как привык, надо горячности опасаться. Конь, говорят, горяч, коли наездник лихач. Лошадей-то не гоните, беды избежите.

Выскочила она от нас. И прям у лошади вырвало её. Лошадка тотчас как осатанела: глаза навыкат, копыта вверх. Молодуха разогнулась и к ней, с лаской вроде. Так лошадь её отгонять, копытом в грудь стукнула... Лечилась учительница после в городе долго; назад не приехала, но и шума не подняла.

Просидели мы так в глухомани аж до 96-го года. В двадцать шесть лет я начал учиться жить заново. Как будто ослеплённый прозрел.. Ничего, выучился всему, но ту дремучесть, в которой вынужден был зреть, вспоминаю с тяжёлой печалью.

А вот то, что и кому я наговорил, пробирается внутрь меня глубоко, дальше памяти. Как сквозь влажную пелену. Едкой тоски и бесполезного сожаления... Вред-то от лживых пророчеств бессмертен, он врезается в мысли и меняет судьбы, даже если всё предопределено. И даже если встреча со мной всем этим людям была предначертана — я ведь что-то сломал в них, испортил, погубил. Будто по-своему провёл линии на чужих руках.

Показать полностью
6

Беда марк-графа

Беда марк-графа заключалась в том, что он был жаден. Нет! Он был чудовищно жаден, и к тому же завистлив. Золото, утекавшее у него сквозь пальцы, вводило его в тоску. Но золото, утекавшее сквозь его пальцы в чужие карманы, приводило его в бешенство.

Давно, давно зарился он на доходы винокуров. «Ишь ведь, — говорил он, в запальчивости посасывая острый край бархатного воротника, — всего и надо, что мешок зерна да мешок угля и ржавое ведро, а какие деньжища!». Сперва ввел он акциз и назначил справедливую (по его мнению) плату с каждой бутыли, с каждой кружки, с каждого стаканчика. Потом постановил, что спиртное можно продавать только в специальных кабаках, которым собственноручно каждый месяц подписывал новую лицензию за справедливое (по его мнению) вознаграждение.

Потом заявил, что торговать в воскресенье спиртным богохульственно и опасно для морального здоровья народа. А если хочешь торговать в воскресенье — купи специальное разрешение за совсем небольшой (по его мнению) взнос в казну. Потом его взволновало и физическое здоровье народа, и было введено специальное разрешение и на торговлю спиртным по вечерам (дабы у крепко выпивших после трудового дня не болела на утро голова).

И вот теперь он решил прибрать уже все винокуренное дело к рукам, постановив изъять ядовитое зелье и потребное для его производства оборудование, выплатив, конечно же, неплохую (по его мнению) компенсацию.

— И запасы сырья тоже постановил изъять, — жаловался мастер гильдии винокуров, — и тоже за «неплохую плату». А здания, говорит, себе оставьте. Я, говорит, наживаться на вас не намерен. А на что мне теперь эти здания-то! Только подомовой налог с них платить, да аренду земли...

— Да! — сказала, выслушав его , Алая. — Беда нашего марк-графа, — и, не договорив, скорбно покачала головой. — Чем же  могу помочь вам, касатики? Ведь кто он? — возвела она очи горе, — и кто я?

— Дык ведь понятно. Но неужли нельзя его как-нибудь так... — мастер гильдии замялся, подыскивая безопасное слово, — возблагодарить?

Давно нет и того марк-графа, и того графства, но я все-таки решила быть осторожной. Поэтому я ничего не расскажу о том, как, вздыхая и проливая слезы, винокуры свозили бутыли и бочки в специальные «Винные подвальчики», спешно организованные марк-графом. О том, что цена на спиртное неожиданно поднялась чуть не вдвое, тоже умолчу. И, уж конечно, ни словом не упомяну о том удивительном факте, что жаждущие жители графства, заплатив несусветную цену за первый приобретенный в винном подвальчике шкалик, открывали его и с отвращением обнаруживали, что плещущаяся в нем чистая, как слеза, жидкость, и по вкусу, и по запаху, и по прочим иным свойствам ничем не отличалась от обыкновенного коровьего молока.

Показать полностью
5

Беспородный

Глава 1

Приношу свои извинения тем, кто читает мою будущую книгу каждую неделю (надеюсь, что у меня хватит сил её дописать, реализовав все сюжетные идеи). Эта глава вышла, как и предыдущая, скорее описательная, чем событийная. Но обещаю, что следующая будет гораздо объёмнее, чем все, которые я публиковал ранее, я как раз активно занимаюсь её правками.

Глава 12. Город.

Утро праздничного дня выдалось туманным. Проснувшись с рассветом, я сменил дорожную одежду на специально подготовленный для праздника наряд. Он состоял из льняной рубахи, поверх которой надевался шерстяной дублет, к которому шнурками крепились шоссы. Так же имелись: верхняя накидка без рукавов, берет, аккуратные кожаные сапоги и кожаный пояс. Вся одежда, выполненная из качественных материалов, не имела раскраски и была серых и коричневых оттенков. Как я вчера заметил, большинство горожан одевались точно так же.

Костюм учителей был очень схож с нашим, вот только у мастера Тальхоффера он был чёрного цвета, а у мастера Северовой ярко красного. Ещё в глаза бросалась пара аккуратных кинжалов на поясе у Алисии. Ханс ограничился изящной тростью с металлическим наконечником.

На завтрак мы вышли в общий зал, где для нас уже был накрыт стол. Других гостей не было. Видимо, местные не привыкли вставать так рано. После того как мы закончили трапезу, нас повели осмотреть город.

Покинув постоялый двор, мы свернули за угол и оказались на большой площади, посреди которой находился аккуратный фонтан. К площади прилегал великолепный каменный замок, возвышавшийся над городом. Так же, на ней находились здания гильдий: торговой, наёмников, ремесленников, магов, охотников. В сторону последней мы и направились.

— Подождите нас тут, — бросил нам мастер Тальхоффер, заходя в здание гильдии, — мы ненадолго, только поприветствуем коллег.

Никогда я не видел настолько красивых и богато украшенных зданий. Торговая и ремесленная гильдии представляли собой огромные четырёхэтажные здания, отделанные мрамором и гранитом. Толпы людей, несмотря на столь ранний час, роились вокруг. Гильдия наёмников рядом с ними выглядела, как суровый солдат на фоне разодетых аристократов. Оплот наёмников был маленьким двухэтажным замком, выполненным из грубого камня, с миниатюрными башенками по углам. Гильдия магов была ещё меньше, но при этом её стены, выполненные из неизвестного мне минерала, переливались всеми цветами радуги. Здание гильдии охотников выглядело, как небольшой домик аристократа, и было окружено плотной зелёной изгородью. Пока я вместе с другими учениками разглядывал площадь и окружающие  её строения, вернулись учителя.

Мы выдвинулись к противоположному концу площади, от которой начинался главный тракт. Яромильск стоял на холме, на вершине которого мы сейчас находились. Весь город лежал перед нами, как на ладони. Крыши домов, словно волны, сбегали к городской стене. Яркие черепичные у вершины, к подножию они становились тёмными деревянными. На поле за городской стеной раскинулась ярмарка.

Я с интересом рассматривал богатые лавочки, которые тянулись вдоль главного тракта. В обе стороны от него отходили широкие мощеные улицы. По мере спуска, лавки становились всё беднее и грязнее, а боковые улочки становились всё уже и извилистее. После того, как мы прошли половину пути до ворот, материал окружающих домов изменился с камня на дерево. Боковые улочки превратились в узкие туннели, в которых с трудом могли разойтись два человека, а над ними громоздились балконы, за счёт которых горожане пытались увеличить площадь верхних этажей.

Показать полностью

Солдатское примирение


Псковщина, поздняя осень. Старый моряк сидит у печки. На стене – фотокарточка, где он ещё молодой, в бескозырке. Он смотрит в окно – и будто видит, как по сельской дороге навстречу друг другу идут двое солдат: один в гимнастёрке PКKА, другой – с кокардой [цeнзyрa]. Оба уставшие, но не озлобленные. Поравнявшись, они молча пожали друг другу руки, потом разошлись. Старик кивает им в ответ и бурчит себе под нос: «Теперь всё. Теперь могу дожить свой век спокойно».

Отличная работа, все прочитано!