Авторские истории

Пол молча перевёл взгляд на портрет англичанина. Его глаза были цвета стали. Рядом лежали рекомендации из Гарварда, написанные лаконичным почерком.

— Томас Эддисон. Настоящий патриот! Дисциплина его главная религия, но он видит мир через призму учебников. — Пол отодвинул папку, будто шахматную фигуру, потерявшую ценность.

Третье досье было тоньше. Чен Лин, победитель международной олимпиады по информатике в Китае. Ни фото, ни личных данных не было, а были только сухие факты: «Решил олимпиадную задачу за минуту. Метод не документирован».

— А этот прям настоящая тёмная лошадка, — Мэт сжал губы. — Ни связей, ни рекомендаций. Таких тысячи в Шэньчжэне.

Пол встал и его отражение в зеркале распалось на сотни бликов.

— Именно поэтому он нам нужен. Остальные… — он махнул рукой в сторону стола, — они как отполированные шестерёнки. Чен это настоящий молот в часовом механизме Нексуса.

Мэт засмеялся, но смех его был пустым, как эхо в тоннеле.

— Ты хочешь сломать систему, которую сам построил?

— Системы не ломают, а взламывают, — Пол коснулся экрана, выведя на проектор три имени, окружённые паутиной связей. — Американец предсказуем, англичанин ограничен правилами, а Чен мыслит… иначе. — Он увеличил изображение, где рядом с именем китайца была пустота, словно чёрная дыра, поглощающая логику.

— Иначе? — Мэт вскинул бровь. — Вчера ты говорил, что Ивану нужны границы, а теперь предлагаешь привести того, кто эти границы стирает?

Пол повернулся, его лицо осветил мерцающий свет проектора.

— Племени нужен не только вожак, но и шаман. Или человек, который видит узоры там, где другие видят шум. — Он щёлкнул переключателем. На стене вспыхнула задача с олимпиады с лабиринтом из чисел, где путь к решению напоминал хаотичный зигзаг молнии. — Чен не решил уравнение, а осознал его. Так могут только гении!

Мэт подошёл к окну, наблюдая, как капли дождя сливаются в ручьи на стекле.

***

Они вызвали его в офис в полночь. Чен вошёл бесшумно, словно тень. Его руки, тонкие и быстрые, как лезвия, нервно перебирали край свитера. Никакой броской одежды, никакого вызова, а только серая толстовка и взгляд, который скользил по стенам, словно декодируя невидимые символы.

— Почему вы решили олимпиадную задачу так быстро? — Пол задал вопрос, ожидая прямого ответа.

Чен моргнул, впервые подняв глаза. В них не было ни гордости, ни страха, а только смирение.

— Задача была тривиальной. — Его английский звучал резко с ярко выраженным акцентом.

— Тривиальной? — Мэт нахмурился.

— Да, ничего сложного… по статистике, такие задачи решаются либо быстро, либо не решаются вовсе. — Чен достал из кармана смятый листок, исписанный иероглифами и стрелками. — Поэтому я решил её быстро.

Пол взял листок. Среди каракулей проступала формула, напоминающая ДНК-спираль. Он почувствовал, как мурашки побежали по спине.

— Добро пожаловать в нашу команду, — прошептал Пол, но Чен уже отвернулся, уставившись в голограмму проектора. Его пальцы двигались в воздухе, будто плетя паутину из невидимых нитей.

Где-то за пределами офиса Иван ломал код, крича на программистов, а Томас Эддисон писал безупречный отчёт. Здесь, в офисе Нексуса, рождалось нечто новое, не алгоритм, не система, а странный гибрид порядка и безумия.

— Эврика, — сказал Чен внезапно, повернувшись к ним. Его глаза блестели. — У меня уже есть идеи, как улучшить архитектуру нейросети.

Когда Чен покинул офис, Мэт схватил чашку кофе и задумчиво произнёс:

— Ты уверен, что это не ошибка?

Пол потушил проектор. В темноте его голос прозвучал особенно глухо:

— Кто не рискует, тот не пьёт шампанское!

Тем временем за окном дождь превратился в настоящий ливень.

Читать книгу "Нексус" полностью >>

(Спасибо большое за лайки и комментарии, которые помогают продвигать книгу!)

Смотрю в телефоне время, спешно собираюсь и еду в городскую больницу. Мои там. Ждут. Осень набросала машине на лобовое иголок от пицундской сосны и запах после дождя стоит такой, что хочется плакать. От того, что нет их рядом поделится впечатлениями. Замечаю себя в зеркало заднего вида и ужасаюсь. Небритый, лысеющий, толстый, мрачный тип. Так нельзя. Останавливаюсь и через силу улыбаюсь. Всем сердцем улыбаюсь. Предсталяю как обниму их сейчас….

Луч солнца разрезал дремавшие на Маркотсхком хребте тучи и рассыпал по горе алмазы. Они ждут папку и я не имею права привозить им плохое настроение. Вот так то! Другое дело!

Больница на Луначарского, как все в этом чудесном городе стоит на склоне укутана древними деревьями и засыпана все теми же иголками. Множество извилистых выложенных брусчаткой тропинок петляют между свежеотремонтированных корпусов больницы. На самом верху вдоль кипарисовой аллеи стоит двухэтажный корпус детского стационара.

Борюсь с желанием подглядеть в окошко, и через приемный покой на ходу напяливая безразмерный халат, к ним. К моим родным.

-Па-а-апка!- объятия, поцелуи, застрявшие в горле слезы счастья. Мне хорошо. Я знаю, что когда мы вместе нам будет хорошо везде. На любой планете, в любой стране и городе. Мы там где есть МЫ.

Наши «альбомы» пахли бумагой, чуть сладко — и ещё чем-то неуловимым. Наверное, самим ощущением счастья: что жизнь складывается из этих крошечных, но настоящих чудес.

А потом во дворе появились жвачки Love is… — и всё изменилось.
Turbo были про скорость, машины, азарт. А эти фантики — про что-то совсем другое. Маленькие, яркие, с рисунками мальчика и девочки, они казались из другого мира.

Мы разрывали фантик осторожнее, чем письмо. Там внутри было послание: «Любовь — это… когда он дарит тебе цветы». Или «…когда вы делите одно мороженое». Мы читали вслух и смеялись. Но смех был особенный, тихий. Словно мы понимали: это уже про взрослых, про их тайный мир, в который нам только предстоит войти.

Фантики прятали в дневники между страницами, в тетради по математике, в кармашки пеналов. Девчонки делились ими шёпотом. Мальчишки делали вид, что им неинтересно, но сами тоже собирали.

Иногда кто-то вытаскивал фантик на перемене, и вокруг сразу собиралась компания. Читали надпись, спорили, смеялись. Кто-то краснел, кто-то сердился, а каждый вкладыш становился маленьким событием, ради которого стоило дождаться утра.

Коллекции хранили так же бережно, как Turbo. В коробках, в альбомах с наклейками, иногда просто под подушкой. Их было приятно держать в руках: гладкая бумага, запах жвачки — яркий, приторный, мгновенно узнаваемый.

И теперь, когда случайно наткнёшься на эти фантики где-то в интернете, сердце делает то же движение, что и тогда, в детстве: замирает, а потом улыбается.
Как будто за спиной снова школьный двор. Асфальт тёплый. Солнце в пыли. Звонок на урок.
А в руках — маленький фантик, в котором уместилась целая жизнь.

За два часа до этого был на фуршете в китайском ресторане по случаю дня рождения знакомого малайца. Среди гостей дюжина тайцев и малазийцев, включая легендарного мистера Сана, белые, разной степени прокопченные калькуттским зноем, и, конечно, бенгалы. Сидящая напротив симпатичная молодая индианка в красном брючном костюме представляется:

- Хелен Рой, менеджер по персоналу.

Британский английский, изящное построение фраз. Моего словарного запаса едва хватает понимать ее, но поддержать диалог на таком же уровне не могу, несмотря на то, что изрядно пьян. Решаю сдобрить свою куцую речь комплиментом:

- У вас совсем не индийское произношение. Вы изучали язык в Великобритании?

- Нет, здесь. Английский - мой родной язык.

Девушка говорит "mother tongue", и я представляю чопорную mother, вбивающую в чернявую головку маленькой Хелен всё эти THE и R и four o'clock tea, пока смуглый папа в белом дхоти моет во дворе украшенного оранжевыми гирляндами цветов слона. Картинка исчезает, когда сквозь односолодовый туман до меня доходит значение фразы.

Вот оно что. Ясно-понятно. Хелен - представительница очень малочисленной группы калькутян - англо-индийцев. В большинстве своем это полукровки, которые приняли религию и культуру пришедших с запада бледных завоевателей. Отвергнувшие собственное традиционалистское общество и не воспринимаемые на равных белыми джентльменами, на которых так хотели походить, англо-индийцы неприкаянно болтаются между двух цивилизаций. Местом их компактного проживания в Калькутте является обветшалые бараки Боубаракс в районе Боубазар. Осыпающиеся на Боу-стрит и Роберт-стрит трехэтажные здания из красного кирпича в ливерпульском стиле построили во время второй мировой войны для американских военнослужащих. Солдаты так и не приехали и дома были заняты англо-индийцами. В восьмидесятых годах коммунальные службы признали строения ветхими и взяли на баланс для расселения, но 100 семей уперлись и не съехали. Из-за бюрократических особенностей жители Боубаракс с тех пор не платят за аренду, что только укрепляет их упрямство. В общем, доживают свой век на тающих осколках колониального величия.

Все это я узнал из мрачного, как значительная часть авторского калькуттского кинематографа, фильма "Боубаракс навсегда", о чем не преминул сообщить Хелен. Та незамедлительно отреагировала.

- Гадкий фильм, все в нем ложь.

Девушка заметно задета упоминанием картины, где некоторые герои представлены в неприглядном виде, и с жаром начинает рассказывать про выдающихся англо-индийцев, их вклад в развитие страны и мировую культуру. Вполуха слушаю мелодию её прекрасного произношения, всё больше погружаясь в журчащий над столом увлекательный рассказ бизнесмена и авантюриста мистера Сана. На этот раз вниманию публики представлена абсолютно правдивая выдуманная история о поездке в далёкие от цивилизации районы штата Нагаленд, наводненные полуголыми партизанами-нагами и закрытые от иностранцев, но не от полного, лысого, круглоголового проныры.

Вечеринка закончилась около девяти, гости разъехались кто куда, а я решил прогуляться до отеля "Гранд Оберой" - послушать джаз, а по дороге проветрить голову. Лёгкий вечерний променад уже через двадцать минут превратился в серьезное испытание. Сначала порывы ветра сдули прохожих и редкие такси. Сорвавшийся с постамента рекламный щит ветром протащило по тротуару на противоположной стороне дороги и швырнуло в лопнувшую миллиардом осколков витрину аптеки. Потом резко, как будто включили душ, начался тропический ливень с громом и молниями. Кафе и магазины давно закрылись, так что возможности переждать дождь в сухом месте не предвиделось. Да и кто может всерьёз рассчитывать переждать дождь в сезон дождей - мансун? Вода может без перерыва извергаться сутками. Были мысли добраться-таки до "Гранд Обероя", но вскоре расхотелось появляться там в столь плачевном виде. Да и настроение продолжать вечер прошло, ни в какой бар, ни на какой джаз уже не хотелось. Хотелось забраться под теплое одеяло, выпить горячего чая с медом и слушать дождь за окном. Пришлось перебегать от укрытия к укрытию в сторону Нью-Маркета, где такси можно найти даже ночью.

***

Под широким навесом лавки торговцев рисом пьют вечерний чай трое индийцев и мокрый белый - я. Улица похожа на горную реку, бурлящую и извилистую. Допив свой чай, паренёк лет шестнадцати с едва пробивающимися усами, одетый в белую майку и красно-белую клетчатую юбку лунги, плотно повязанную вокруг бёдер на бенгальский манер, белозубо улыбается до ушей, говорит, что поможет найти такси и убегает в дождь. Это Индия, сэр. Скорее всего парень не рассчитывает на рупии с моей стороны, вернее, может оскорбиться, если я их ему предложу при всех. Открытый народ. Несмотря на свою бедность, или благодаря ей, среди простых индийцев встречается искренняя готовность протянуть руку помощи. Тем более, если в помощи нуждается редкий в ночи белый. Думаю, что потом это будет одной из популярных тем разговоров лавочников за стаканом чая. Сказ о том, как белого на такси сажал. Парень возвращается через несколько минут и улыбается еще шире - нашёл.

Иду за ним по щиколотку в воде сначала вдоль улицы, потом резко сворачиваем в узкий, в одного человека, проход между зданиями. Я не чувствую опасности. В другой ситуации вряд ли пошел бы за незнакомцем ночью по этому району. Но не сегодня. Выходим на параллельную улицу и оказываемся на перекрестке. По моим прикидкам, мы где-то в районе Талтала. Два желтых амбассадора под единственным в пределах видимости работающим фонарем. Желтые амбассадоры - фирменный транспорт калькуттских таксистов. Эти машины, модельный ряд которых не менялся с пятидесятых годов прошлого века, уверенно чувствуют себя на подтопленных улицах и могут спокойно передвигаться по мелководью, песку и сугробам.

Водитель ближнего такси - бихарец в темно-сером сафари-сьют - корпоративной одежде таксистов - завидев белого, громко зовет и обещает молнией доставить куда надо. Останавливаюсь возле него, называю адрес. Тот тут же выпаливает:

- Хандред бакс.

Брат, да в такую ночь хоть за сто пятьдесят, только довези. Но улыбчивый парень, который меня сюда привел, тащит за рукав к соседней машине. Похоже, у него договоренность с другим таксистом. Соседняя, так соседняя, какая разница?

Второй водитель - старый сикх в тюрбане и при серьезных седых усах. Молча выслушивает адрес, кивком предлагает забраться в машину, заводит мотор и включает счетчик. Пожимаю руку парню, приведшему меня сюда. От денег он отказывается. Улыбается и смотрит, как машина выруливает, поднимая волны, вверх по улице против потока вспененной дождем воды. Таксист едет молча. Время от времени перекладывает пальцем гутку за щекой. Вот это норм. Не люблю балаболов, а этот, похоже, человек серьезный, не первый десяток лет за рулём.

Оказавшись в машине, первым делом проверяю телефон. Нет. Мансун не забрал свою добычу. Спасли нежную электронику несколько слоев пакетов. Но сигнала все-равно нет. Одежда мокрая, обувь мокрая, документы и кошелёк в пакете сухие. Зонта с собой не взял, да он бы и не помог от капель, несущихся по всем плоскостям над поверхностью земли. Слушаю джазовую импровизацию из убаюкивающего урчания мотора и барабанной дроби капель по крыше, наслаждаюсь наполненным запахами Индии теплом салона. В мыслях я уже дома, после горячего душа и горячего ужина пью горячий чай с пироженкой из бакалеи "Кукиджар". Той самой, с арахисом и карамелью, которая осталась со вчерашнего вечера. Погруженный в грëзы о горячем чае, не сразу замечаю, что мы стоим возле остановки общественного транспорта на улице без фонарей. Вглядываюсь в темноту, пытаюсь разобрать, где мы и зачем. Водитель общается с кем-то, стоящим под навесом остановки. Слышу слово "Алипур" - название нужного мне района. Сквозь грохот грома и шум дождя до меня доходит, что таксист спрашивает дорогу. Обычная ситуация, учитывая, что значительная часть местных таксистов - беженцы из соседнего штата Бихар. Однако старый сикх выглядел достаточно по-калькуттски, чтобы заподозрить его в незнании маршрутов. Обменявшись парой фраз с малоразличимым в мутной мгле за окном собеседником, таксист поворачивается ко мне и говорит, что не поедет до Алипура, потому что далеко и в другую сторону.

Понимаю, что он говорит серьезно. Не паникую. Предлагаю все-таки доехать за повышенную плату:

- Бхайсаб, до соу бакс.

Использую общепринятую в Индии форму обращения к незнакомому равного со мной социального уровня. Что-то среднее между "уважаемый" и "брат". Одновременно обозначив 200 рупий, повышаю ожидаемую цену поездки почти в три раза. Режущее слух "бакс" - всего лишь название местной валюты на жаргоне таксистов. Со всеми накрутками за ночь, дождь и мою белую кожу старый сикх может рассчитывать максимум на 80 рупий.

Надежда на пробуждение интереса водителя к поездке не оправдывается, старик ни в какую не намерен меня возить. Похоже, таксист прямо сейчас пересек крайнюю черту хронического недосыпа и вошел в режим автопилота с заданным маршрутом до дома. Зато упоминание денег запустило в его программе затухшую ранее функцию. Таксист стучит пальцем по счетчику и чеканит:

- Твенти фор рупис.

Впав на мгновение в ступор от непосредственности старого сикха, завёзшего меня неизвестно куда, тянусь к кошельку, но быстро себя одергиваю и ныряю из такси в водоворот калькуттских улиц.

***

Человек из-под навеса на автобусной остановке, оказавшийся полуголым нищим стариком с безумным взглядом, был не особо разговорчив с белым, так что идти пришлось наугад, выбирая самые широкие улицы на перекрестках.

Дождь немного унялся, ушли в сторону от города грозовые тучи, и раскаты грома доносились приглушенно откуда-то слева по ходу движения. Несмотря на липнущие к ногам мокрые штаны, я рад именно такой погоде. Окажись белый турист здесь ясной ночью - наверняка нарвался бы на банду местных гопников на мотоциклах. А так - всего лишь промок. А гопники, попив на ночь сладкого масала ти с буйволиным маслом гхи, уже давно спят и видят сны, в которых они танцуют с Шахрукханом и красотками в ярких сари под песню Катрины Каиф. Единственное, что заботит меня, шагающего по щиколотку в мутной воде - перспективы не заметить водоворота и окунуться в колодец коллектора. А в калькуттских коллекторах есть вещи пострашнее гопников.

Дождь стих настолько, что я могу слышать собственные шаги. Могу даже ориентироваться по вывескам магазинов с написанными на них адресами - зачастую единственный способ понять, где ты находишься в городе, не признающем дорожные указатели. Иду на запад и юг. В крайнем случае упрусь в реку Хугли - она гарантированно выведет к Даймонд Харбор-роад, а по ней до дома рукой подать. Вышел из района Талтала, прошел мимо полицейского участка Боубазар. Позади остались и упоминавшиеся в разговоре с Хелен англо-индийские бараки. Производят мрачное впечатление. Говорят, что здесь самая красивая в городе уличная иллюминация и самые яркие гуляния на Рождество. Может быть и так, но без разноцветных лампочек и гирлянд в слабом свете редких фонарей от жилого комплекса веет безысходностью. Случайно замеченные в окнах первых этажей картины небогатого быта только усиливают гнетущее впечатление.

Ночной Нью-маркет появился после очередного поворота неожиданно и сразу весь, в переливающемся убранстве фонарей и их отражений в лужах. Двигаюсь в сторону Майдана по южному краю мимо закрытой лавки портного Джагги, потом в переулок менял. Пришлось быстро пройти через огрызок трущоб с нищими беженцами из Бихара, оставив армянскую церковь по правую руку, выйти к Индийскому музею. А там, чуть южнее, где Парк-стрит сливается с ЭйДжиСиБосс-роад, под эстакадой круглосуточная стоянка такси и дорогу до Алипура я смогу показать сам.

PS

Из китайского ресторана расходились около девяти часов вечера. Часть гостей, включая виновника торжества, во главе с мистером Саном, набившись в два такси, поехали играть в бильярд в пивной паб "Биг-бен" на Шекспир-сарани. Я, устав от шума и поддавшись волшебству ночного города, решил прогуляться до отеля "Гранд Оберой", чтобы выпить пива и угостить шотландским виски Карлтона Кито - старейшего местного джазмена, устраивающего импровизации на небольшой сцене бара "Чоуринги" по четвергам. Кито - легенда индийского джаза, оставшийся в Калькутте в семидесятых, когда большая часть музыкантов переехала в Бомбей, соблазненные болливудскими контрактами. Кито выбрал этот город и стал ярчайшим представителем феномена калькуттского джаза и почетным гостем ежегодного фестиваля. После многолитрового знакомства с русскими, еще в восьмидесятых, Кито выучил "Подмосковные вечера" и каждый раз играет эту мелодию при появлении кого-либо из наших в баре. В общем, вечер обещает быть томным. Идти, по моим прикидкам, около часа. Как раз китайская еда немного уляжется, освободится место для пары стаканов пива с орешками. Легкий ветер, разгоняющий запахи и звуки засыпающего города, подталкивает в спину и приглашает окунуться в незабываемую атмосферу ночной Калькутты.

Вечный Город был "обкаткой" архитектуры Кайнракс. Архитектура в нём похожа и непохожа на остальные города.

[прим. переводчика: почему не падают своды пещеры? почему поверхность вообще держится, когда под ней — дыра практически без опор?

А об этом мы поговорим однажды позднее.]

Как всё началось

Когда нашли эту каверну, с медленной рекой грунтовых вод — нечистых, но своих, — удача была почти сказочной. Природная защита, тёплое дно, вода рядом. Первые жилища были проще простого: землянки и ниши. В центре города и теперь стоит памятная землянка. Лишь когда было обеспечено первое, стало возможным думать о городе.

Тогда не боялись дождей и затопления с поверхности — от этого нас защищает наше небо теперь. Тогда была только каверна — укромная и надёжная. Первые настоящие дома вырезали прямо в камне. Эти капсулы вы видите, когда спускаетесь ниже: они кажутся тесными, но из них и начался «Первый Свет».

Как рос Вечный Город

Город рос от дна кверху.

Порода работает в сжатии лучше всего. Стены чаши стали несущими «позвоночниками», в которых прорезали первые капсулы и шахты.

Когда выяснили плоскости естественной слоистости, начали вытягивать из массива длинные полки — пластины. Каждая пластина опирается корневым гребнем и подшита каменными рёбрами. На них и появились первые кварталы и первые разделённые сектора — спальные, рабочие, утилитарные.

Первый Молот, Лугаль, перебросил через чашу широкие населённые платформы и нитевидные сервисные перемычки. Да, эти перемычки стоят уже четыреста лет! На узлах возвышаются лифтовые башни.

Вокруг чаши идут три пояса: нижний — инфраструктурный, средний — жилой, верхний — сады и санитарные клинья. Там же располагаются военные сектора — наша защита.

Под сводом подвешены лёгкие мембраны на каменных мачтах и базальтополимерных струнах. Мицелиальные панели фильтруют, дают светопроводящие капилляры и не падают вниз тоннами камня, если что-то идёт не так. Кроме того, в двухсотых годах Госпожа Материи выдвинула свой проект: она создала мицелийные дома — те, которые сейчас располагаются в одном из верхних секторов. К сожалению, грибы расходуют необходимый нам кислород, а анаэробные виды подошли меньше (подробнее — пар. 4, там же — об использовании грибов в застройке Окера и Фрасфеля).

Так получилась привычная нам картина: кольцевой край чаши, ярусные пластины с широкими пролетами, редкие высокие «шпили» лифтовых узлов, подвесные галереи наверху, внизу — тёмные карманы дренажа и насосных.

Как это работает сейчас и почему (скорее всего) не требует ваших замечаний:

Свод собирает влагу. Туманники и опаловые щели конденсируют её, капиллярные трубки ведут к резервуарам. У каждого сектора — запас на 72 часа. Тёплый воздух поднимается к мицелиальному верху, проходит через биоплёнки-фильтры и возвращается мягче и чище. Первое время мицелиальные фильтры воздуха были единственными возможными; сейчас же мы больше полагаемся на механику, но она менее надёжна, чем живые существа. Дно держат под усиленным давлением, чтобы вытеснять тяжёлые газы. Пластины рассеивают тепло как радиаторы.

Пояса дают магистрали, пластины — кварталы, мосты — площади и рынки. Вертикаль — башни лифтов и диагональные фуникулёры. Больше простора, конечно, внутри скалы, но некоторые предпочитают находиться снаружи — и Кайнракс хочет учесть желание каждого человека.

Сектора изолируются разрывами, сады — естественные пожарные отсеки, линзы свода — отсекаемые. Публичная карта «слабых звеньев» хранится в каждом домоуправлении, равно как и карта убежищ: не построенных, а высеченных из камня (как дома эпохи 50-х годов от Воздвижения, любимый некогда стиль Первого Молота).

Частые упрёки студентов и ответы

«Почему не мицелий везде?»

Потому что мицелий лёгкий и послушный, но не вечный. Он незаменим там, где нужны фильтрация и пролёты без массы. Там, где несёт сжатие и где пожар должен остановиться о камень, мицелий отступает.

«Почему вы строите на соли внутренние помещения?»

Мы не строим «на соли», мы её эксплуатируем: соляные пласты — склады и химия. Если соль задействована в несущих, рядом всегда дубль из камня или геополимера, а контуры отсечены садами. Но в большинстве случаев соляные кварталы расположены внутри камня: под землёй, в местах, где им не угрожает ни влажность, ни падение балок. Кроме того, многие некрепкие здоровьем люди предпочитают соляные кварталы.

«Мало связей между ярусами.»

Их достаточно. Просто не все — для вас. Связи бывают людские, грузовые и санитарные; каждая лишняя связь — путь для огня и газа. Потому все связи считаны и закрываются за минуты.

«Архитектура тяжёлая и неровная.»

Да. Мы режем по камню, а не по эскизу. И каждый из нас знает легенду о мосте Локоне, прихоти Мес-Калам-Дуга, Второго Молота и о том, сколько людей погибло под ним, когда с Неба обрушился случайный камень. В следующий раз, когда захочешь сделать красиво, подумай о Локоне.

«Почему так темно внизу?»

Потому что свет распределяют сверху вниз диффузно. Нижние ярусы — зона оборудования и хранения; людям там делать нечего подолгу. Это вопрос гигиены, а не эстетики. Во внутренних жилых выемках и в жилых кварталах света достаточно, чтоб психика человека легко переносила жизнь там; кроме того, днём, когда Небо включено, любой может выйти и прогуляться по саду.

«Зачем эти бесконечные сады?»

Чтобы город дышал и не горел. «Чёрные сады» — фильтр, пожарный разрыв и пищевой резерв. Они разрезают огонь лучше любой стены. И если вспомнить о психологическом благополучии — человек приспособлен к жизни среди растений. И внутри камня, и снаружи, они необходимы; даже простое прикосновение к листьям раз в несколько дней творит чудеса. Можете попробовать сами.

«Почему нельзя снести старые капсулы в стенах?»

Потому что они часть несущей трабекулярной структуры. Их не сносят — их регенерируют: делают суше, герметичнее, безопаснее. Вдобавок — это память о том, как жили первые из нас.

Когда-то Воздвиженцы выбрали не красоту, а физику. Оттого Вечный Город и стоит: он вырос из расчёта воды, камня и людей, а не из прихоти. А всё, что похоже на стиль, — всего лишь осадок правильных решений на поверхности времени.

ред. от 431 г ОВ

Автор: Архивариус Университетского Корпуса Инженерии

тг, где можно больше узнать про мир для тех, кто добрался до конца