Авторские истории

— Куда пойдем?

Ты пожимаешь плечами. Впервые за долгое время ты расслаблен. Эта история повлияла на нас обоих.

— Ты ведь помнишь наши самые сильные страхи, пап?

— Угу.

Я сошел с дороги, чтобы сорвать нам пару початков. Пришлось немного подтянуться, чтобы выбрать самые толстые. Все это время ты задумчиво стоял в дорожной пыли.

— Я больше не боюсь тебя потерять, — говоришь ты, принимая початок.

— Ого, почему же?

— Ну, — ты замялся, и я снова не могу на тебя наглядеться. — Мне кажется, если не побороть страх, он будет преследовать тебя всю жизнь. Как преследует Растиш Джона. Страх отравляет жизнь.

— Что ж, тогда я тоже не буду бояться.

— Правда?! — ты поднимаешь глаза от дороги.

В твоем взгляде столько восторга, столько обожания, что я замираю. Разве я стал бы тебе врать ? Разве это вообще возможно — подвести того, для кого ты целый мир? Для кого ты пример, калька взрослости.

— Честно-пречестно, — говорю я с улыбкой.

Ты смеешься, бежишь по дороге и кричишь, чтобы я поспешил, потому что новый марафон не ждет. Я прошу тебя не жевать на ходу, но ты строишь гримасу, словно я опять принял тебя за пятилетку, когда тебе давно уже стукнуло десять.

Я не спешу менять мир. Мне нравится идти с тобой по этой пыльной дороге, срывать кукурузу и грызть ее сырые побеги. Солнце постепенно катится вниз, принося с собой прохладу.

Ты достаешь из кармана перочинных ножик и начинаешь что-то вырезать. Кочерыжка в твоих руках обретает странную форму.

— Что это?

— Космический корабль, — говоришь ты серьезно.

Мне нравится эта форма. Диск с тремя хвостами и двумя отростками впереди. Отростки напоминают сколотый камень.

Я решаю сделать такой же и достаю канцелярский нож. Что я только не резал этим ножом! Помню, я был немногим старше тебя, когда впервые ушел с этим ножом в одиночный поход.

— Эй, нельзя делать два одинаковых корабля!

— Почему это? — я удивлен.

— Потому что личная вещь должна отражать индивидуальность! Вдруг мы попадем в мир космоса и эти корабли станут нашими настоящими судами?

Я смотрю на тебя, распахнув глаза. Когда ты успел стать таким взрослым?

— Ладно, — говорю я. — Чтобы добавить индивидуальности, я пущу между своих хвостов тонкую нить.

— О, это похоже на энергетический луч.

— Она будет извиваться, видишь?

— Да, неплохо.

— И тело корабля немного изменю. Пусть оно будет похоже на расколотую раковину моллюска.

— Офигенный корабль, — шепчешь ты в изумлении, и дорогу начинает качать, словно мы на палубе, а посреди кукурузного поля.

— Эй, это ты сделал?

— Нет, ты у нас мастер перемещений.

— Я пока ничего не ломал, а без этого переход не работает.

— Значит, оно само?! — восклицаешь ты восторженно.

— Да! — смеюсь в ответ.

— Так здорово!

Мы в восторге начинаем прыгать по раскачивающейся дороге. Амплитуда растет, я второпях хватаю початок кукурузы, и мы падаем в небо, когда дорога делает окончательный кувырок.

Мы летим в небеса и продолжаем смеяться. Мы не знаем, куда мы летим и что нас ждет, и потому особенно рады.

— Идеальное приключение! — кричишь ты, а потом становится темно.

Холод сжимает меня своими цепкими лапами, я не могу дышать. Вокруг темнота космоса и слабый свет далекой звезды. Под нами зависла планета.

Я вижу, как ты напуган. Глаза вылезают из орбит, ты неловко машешь руками. Мгновенно синеешь.

Я быстро принимаю решение. Из последних сил ломаю початок кукурузы, и кочерыжные корабли вырастают в размерах, поглощая нас обоих.

Вскоре твой голос возвращает меня к жизни.

— Пап? — говоришь ты сквозь радиопомехи. — Ты там?

Я не могу ответить. Меня трясет. Жадно, с хрипом глотаю воздух.

— Пап, я не боюсь, как и обещал, — говоришь ты из стен корабля. — Ты тоже не бойся, ладно?

Наконец, я могу отдышаться. Сжавшись в комок, я пытаюсь согреться. Замечаю иллюминатор, поднимаюсь на четвереньки и ползу к стене.

Ты там, снаружи. Повис над оранжевой планетой в своем корабле из кочерыжки и пытаешься дозваться меня по радио.

— Привет, сын, — выдыхаю в толстое стекло. — Я тебя вижу.

Продолжение следует...
Автор: Алексей Нагацкий

Сейчас у меня есть свой бубен — и накидка, увешанная колокольчиками. Их звон извещает всех о моём появлении: и людей, и духов.
Я ударяю по туго натянутой шкуре марала, вызывая грозу. Кричу, словно дикая кошка, изгоняя демонов болезни. Я знаю все звуки леса, знаю, как петь и танцевать, чтобы звон долетал до самых глубин подземного мира.
Всему этому меня научил шаман. Он подарил мне первый колокольчик — сорвал с собственной одежды. И сказал:
— Помни, что сильнее всего — тишина.

Мы знаем, этот мир населён духами. Призраками животных, которые кормят племя — их мы чествуем на праздниках. Демонами болезней, рыскающими в поисках слабых. Мелкими шкодливыми духами, которые разлетаются в стороны, услышав звон моих колокольчиков.
Но есть и другие.

Они обитают далеко в горах, подземных пещерах и самых тёмных уголках леса. Древние. Сильные.
И очень голодные.

Иногда они выбираются на наши охотничьи тропы. Утаскивают оленей и пастухов. Мы должны предчувствовать это. Должны защищать.
Иначе — зачем мы нужны?

Амулеты и маска, сделанная из бересты. Накидка и бубен. Дюжина колокольчиков. Всё это — бесполезно, если сила не таится внутри тебя.
Учитель показал мне, как ею пользоваться.
Поэтому я снимаю плащ и маску. Оставляю пояс с амулетами. Ни одного колокольчика, лишь обувь из мягкой кожи, рубашка и мои всевидящие глаза.
Такой я отправлюсь в тёмный лес, населённый голодными духами.
И вскоре они пожалеют, что встали на нашем пути.

26/365

Одна из историй, которые я пишу каждый день — для творческой практики и создания контента.

Мои соцсети — если вам интересно~

— Бабушка, ты чего, плачешь?

— Не верится, — хрипит Гликерия.

Голос её сел от одиночества. Она давно ни с кем не разговаривала.

— Бабуля, — Наталка присела, прижалась щекой. — Как мы соскучились.

— А вы когда ж приехали? — Голос потихоньку прочищается.

— Вчера вечером. Мороженое будешь? — протянула вафельный стаканчик Олеся.

Гликерия впилась в пломбир оставшимися тремя передними зубами. Жёлто-серые зубы на фоне белого пломбира кажутся горчичными. Кусала жадно, не чувствуя холода.

— Как ты, бабулечка? — Наталка погладила морщинистую бабушкину руку.

— Потихонечку ветшаю, — улыбнулась Гликерия, облизывая сладкие губы. — Вместе с домом ветшаю. Вот помру скоро, и дом рухнет. Не знаю только, кто раньше. Я или дом. Хотелось бы успеть до того, как потолок на голову рухнет и погребёт меня под собой.

— Не говори так, бабушка.

— Тут говори не говори, время поджимает. Через месяц девяносто стукнет.

— Прекрасная дата. Как думаешь отмечать? — Олеся покосилась на кособокий деревянный стол и такую же кособокую лавку. Сесть не решилась.

— Никак, кто ко мне придёт? За последний год никого не было, а тут вдруг. Никто и не вспомнит.

— Как это не вспомнит? Мама помнит, она сама нам говорила. Скажи, Наталка? — Олеся подмигнула сестре.

— Скажу по секрету, она собирается тебе подарить самовар. — Соврала Наталка.

— Лучше бы она мне валенки подарила. — Гликерия посмотрела на иссохшие до синевы ноги в пустых галошах. — Ноги зимой в галошах мёрзнут.

— Ты что, зимой в галошах ходишь?!

— И зимой, и летом. Удобно.

Наталка с Олесей переглянулись.

— Ну, с нас валенки, договорились?

— Спасибо, только уедете вы.

— С мамой передадим.

— Да не придёт она, сами знаете, сердце у неё больное и ноги отказывают, только по телефону и разговариваем, последний раз она у меня на Пасху была. Еле дошла, назад пришлось такси вызывать.

— Вот на такси и приедет.

Олеся всё-таки решилась сесть на косую лавку. Лавка недовольно пропищала: «Уйди» и накренилась вперёд. Олеся упёрлась животом в стол, чтобы не съехать на бетонный пол.

— А ещё Ирке позвоню и Виталику.

— О-о-о… Эти точно не придут. Ирочка детишками занята, на ней хозяйство домашнее, а Виталик вечно пьяный, с папашей своим по забегаловкам оттираются. Вот эти придут. Чтоб напиться. Вовка, тот иногда ночевать приходит, холодильник обчистит, и снова в загул на месяц. Хотя нет, и этот не придёт, последний раз все подушки мои вспорол.

— Зачем?

— Деньги искал. Слепой уже почти, катаракта глаза съела, так он на ощупь. Думал, я в наволочки деньги зашиваю, только вот они где у меня. — Гликерия высунула грязную ступню из галоши, наклонилась и достала свёрнутую пятидесятирублёвую купюру. Развернула. — Целёхоньки.

Аккуратно сложила купюру, затолкала в галошу и сунула следом ногу.

— Потому тапки я и не ношу, галоши большие, прятать удобно. А Вовка он в любой момент появиться может. Этот про мой день рождения точно не помнит, он и про свой не помнит. Белочка у него.

Наталка обняла бабушку за плечи.

— Ну и пусть. Мама с папой придут. Точно тебе говорю. Попьёте чаю из самовара. Сделаешь свой фирменный торт из печений. Давай я схожу в магазин, печений накуплю и крем заварной, сейчас в пакетиках продают, просто разводишь молоком, ставишь на огонь и помешиваешь, он загустевает и всё. Легко и быстро, тебе даже возиться не придётся. Эх, жаль нас не будет.

— Да куда ж им приходить, Наталка? Неужто, не видите, как я живу. Это снаружи ещё дом ничего, а внутри… Даже вас пустить стыдно. Это раньше у меня окна блестели, посуда скрипела, а занавески поблёскивали от крахмала. Сейчас всё в запустении. Сил уж нет порядок наводить, я её, грязищу, и не вижу, хотя знаю, что есть. Пальцы к ручкам комода прилипают. Холодильник в копоти, зеркало поблёкло в мути какой-то. Да что я говорю, хотите, сами гляньте. В такие хоромы гостей не зовут.

— А мы на что, бабушка? — воскликнула Наталка. — Сейчас порядок наведём.

Они мыли и тёрли, мели и драили, скоблили и вытирали, стирали и ополаскивали. Через пять часов окна, полы, мебель и посуда блестели.

Наконец, тряпки и вёдра были сложены в сарай, а пахнущая лавандой Гликерия сидела в кресле, в красном наглаженном халате, укутанная в плед. Олеся подстригла и расчесала ей редкие седые волосы, завязала на голове белую косынку.

— Спасибо, только зря вы это… вон как выдохлись. Что мать скажет? Пошли в гости, чтоб в грязи копаться.

— Так и что? Когда-то ты за нами ухаживала, теперь наша очередь. — Наталка поднялась, села. — А помнишь, как я ногу кипятком обварила?

— Помню, конечно, только лучше не вспоминать.

— А ты тогда всю ночь люльку с Олесей качала и дула мне на рану. Я помню.

— Как же ты помнишь, тебе тогда лет пять было?

— Помню…

Потом они пили чай с печеньем и сливовым повидлом.

— Это у меня с прошлого года, последний урожай. Всё, высохла слива, подохла наконец. А я всё удивлялась, столько лет ей, она нет-нет, а хоть с кило слив принесёт, а в этом году сдохла… А я вот ещё живу.

— Ну вот, опять ты, бабушка!..

— Не буду больше.

— Обещай, что день рождения отметишь.

— Обещаю.

— И самое лучшее платье наденешь.

— Так нет у меня платья хорошего. Старьё одно.

— Так… — Олеся открыла шкаф. — Сейчас что-нибудь подберём.

Она вывалила на кровать содержимое шкафа и принялась перебирать вещи. В основном это были старые кофты и юбки, изъеденные молью, в катышках и кошачьей шерсти. Ничего приличного на вешалках не нашлось.

— А там внизу что? — ткнула пальцем в большой куль Наталка.

— Это моё подвенечное.

— Подвенечное? — Олеся стащила куль на пол и развязала узел. — Вот это да!

Она расправила и встряхнула тонкое кружевное платье.

— Какая красота! Бабушка, примерь.

— Ха-ха-ха… — рассмеялась Гликерия. — Чего удумала.

— А что? — Наталка бережно подобрала подол платья. — Красивое какое. Как новенькое.

— Я уж и забыла про него. Давно не проветривала.

— Отлично сохранилось, даже не пожелтело, — с восхищением покачала головой Наталка, поглаживая пальцем расшитый розовыми бусинами подол. — Простенькое вроде, а смотрится роскошно.

— Сейчас винтаж в моде. — Олеся измерила Гликерию внимательным взглядом. — Как раз впору будет. Ты же вон как похудела, давай, примерь.

— Да ну вас, — отмахнулась Гликерия и засмеялась молодым задорным смехом. — Меня в нём только в гроб положить.

— Гроб подождёт. Мы тебя ещё замуж в нём выдадим.

— Ха-ха-ха, — снова залилась смехом Гликерия, — за кого замуж, все мои ровесники померли давно.

— А нам старых пердунов не надо, мы молодого сосватаем. Мама говорила, Никола Коцолапый овдовел год назад.

— Да ну вас. Никола мне в сыновья годится.

— Это он тебе лет пятьдесят назад в сыновья годился, а время возраст уравнивает.

— Да бог с ними, с женихами, надень, хоть посмотрим на тебя, — улыбнулась Наталка.

— Ну ладно.

Гликерия сняла халат и косынку, похихикивая, надела своё подвенечное платье. Подошла к зеркалу. Седые локоны рассыпались по кружевному вырезу.

— Ну… Вот и праздничный наряд. Его наденешь, и не спорь. — Олеся полезла в куль и вынула розовые матерчатые туфельки, похожие на балетные тапочки. — Вот балетки… Не знаю. Примеришь?

— Ну нет, — замахала рукой Гликерия. — Мне подагра пальцы на ногах вывернула. И вообще… Мне теперь белые тапочки нужны. Розовые не подходят.

— Опять ты, бабушка…

Когда на улице стемнело, Олеся с Наталкой засобирались домой. Платье повесили на вешалку. Вешалку на занавеску, отделяющую коридор от закутка с диваном.

Гликерия давно так не веселилась, потому долго не могла унять сердце, так и уснула улыбаясь. Ночью ей приснился сон и не сон даже, а воспоминание. Она, молодая, раскрасневшаяся в подвенечном платье и белых, похожих на бальные, тапочках выходит навстречу к жениху. Гордей протягивает ей руку, она вкладывает свою ладошку в его широкую ладонь.

— Пойдёшь за мной? — чуть слышно спрашивает Гордей.

— Пойду, — чуть слышно отвечает Гликерия.

Проклятие дома на отшибе

А ещё она сорвала себе прогулку, те великие и обязательные 10 тыс. шагов, которые она старается выполнять и обязательно закрашивать в своём трекере привычек. А дело было так: она вышла погулять, зашла по пути в магазин, положить денежку на телефон, вышла и ощутила, что прогулка очень стремительно подходит к концу. Слишком быстро. Благо, скорость реакции и культура были выше, поэтому, спустя несколько минут хозяйка живота уже была в том месте, в котором она столь отчаянно нуждалась.

Позднее, поболтав с приятелем о том, что пора идти гулять она услышала, что он не советует выходить, так как уже поздно, но когда бы она кого слушала, в общем-то. Поэтому, выпроводив человека, начала собираться. Сначала она не могла найти носок, невесть куда запропастившийся, затем случайно намотала два шарфа и, смотря на своё искажённое недовольстивем лицо, она таки внемла интуиции и осталась дома. Как оказалось не зря, ведь спустя буквально пару минут, она уже неслась на столь полюбившееся за сегодня место.

Решив положить конец своим страданиям, она решила прибегнуть к тяжёлой артиллерии, а именно принять лекарство. В её запасах спрея для носа и леденцов нашлось средство из Тайланда, которое с лёгкой подачи сестры заимело название за внешнее сходство «прах деда». Прочитав в Интернете инструкцию, уверовав в себя и открыв, на всякий случай входную дверь (позаботившись о доступе в случае чего скорой и/или катафалки), она заварила средство и начала пить. Было похоже, что внутрь вместо серо-бурой субстанции лилась сжиженный бальзам звёздочка, вприкуску с разнотравьем. Но она была героем, опрометчивым, недалёким, но героем, принявшим на грудь столь тяжёлое испытание, созданное им самим же.

После экзекуции, стало, словно, ещё хуже. Что ж, это был тот момент, когда можно было бы пострадать и хоть самую малость получить поддержки. Но как? Говорить, что в свои 26, почти 27 я не зная меры до заворот кишок наелась конфетами? Потрясающе. Лучшего повода для насмешек и придумать нельзя. Поэтому оставалось одно – вздыхать, смотря в зеркало и жалеть себя самой. Но, это было не слишком эффективно. Потому что, какими бы жалостливыми не выглядели глаза в зазеркалье, я помнила, что именно они выискивали конфеточку и отправляли в рот. Этого уже не забыть…

После того, как средство героически было выпито, а легче не стало, появилась мысль поискать препараты у бабушки. Ведь на то она, собственно и бабушка, что должно быть всё, особенно лекарства. Порывшись в ящике, нашла просроченный Полисорб. Прикинула, насколько безопасно его употреблять и…не употребила. Действительно, просрочка на месяц это серьёзно, а жракать конфеты горстями и пить средство о котором не знаешь ничего – ответственно (нет). Очень рассчитывала на уголь, но, мало ли на что я рассчитывала. Поэтому из бабушкиного ящика я вынырнула разочарованной.

И вот сейчас половина третьего ночи. Я сижу, печатая и слушая недовольное бурчание и…Боже мой, как я раскаиваюсь в содеянном, но, ничего уже не вернуть. Остаётся уповать на то, что это прекраснейшее время, проведённое в дамской комнате, после неприличного количества конфеток, помещённых в меня, всё-таки послужит уроком и опытом. До следующих конфеток…