Авторские истории

Грохот барабанов разрывал тучи, оставляя на них уродливые шрамы. Они пульсировали, в такт нарастающему темпу, отчаянно сопротивляясь каждому движению, но беспомощно поддаваясь ему, нагнетая атмосферу, всё сильнее возносясь и громоздясь, пропитывали воздух ощутимым привкусом озона в преддверье бури, разрезая полотно полей резкими порывами холодного ветра. В этом ощущалось величие, но так же и некая трагичность.

Округа наполнилась копошащимися насекомыми и мелкими животными, нервно просверливающими себе путь поглубже в почву,  отчаянно пытаясь найти себе укрытие. Время становилось медленным и тягучим, растягивая каждое мгновение, будто с придыханием, замирая на мгновение перед тем, как стрелка часов знаменовала приход следующей секунды, резким щелчком, возвращая миру разрешение дышать, от которого он так надрывно пытался избавиться. Все молчали, погружённые в глубокие мысли, не находя сил прервать тишину, страдая от этого ощущения, постепенно пропитывая воздух напряжением. Всем было очевидно, что рано или поздно это должно было прекратиться, напряжение должно найти выход и прервать этот акт, но никто не мог собрать достаточно смелости, чтобы заполнить округу своим голосом.

Внезапно, очередное затянувшееся мгновение прервалось резким щелчком секундной стрелки, и толпа волной разверзлась, выплёскивая накопившиеся мысли громким истошным криком, передающим всю ярость и невыносимую тяжесть, которую они уже не могли выдерживать. Крик сопровождался грохотом, растекающимся по дрожащей земле, от тысяч несущихся ног, поднимая в воздух столпы пыли, оставляя стрелку где-то позади, полностью заглушив её.

Очередной удар барабанов, сопровождающийся вдохом громадных туч, восходящих всё выше. Лишь для того, чтобы вот-вот упасть, знаменуя начало новой эры. Глухой топот взорвался резким звоном, две стены, непреодолимые силы из надежд, крови и костей, столкнувшись в судьбоносной борьбе, перемалывали друг друга, становясь месивом. Звон взмывающих в воздухе клинков поднимался всё выше, прорубал себе дорогу в небо неровными трещинами, формируя из раскалывающегося воздуха очертания ветвящегося древа.

На треснувших часах, засыпанных землей стрелка издала последний, предсмертный щелчок и небеса разверзлись, сминая потрескавшийся воздух. В брызгах крови отражались чёрные тучи, заполняющиеся клубком сверкающих молний, уже сорвавшиеся в стремительное падение. Через мгновение о землю ударилась волна холодного воздуха, смывая клубящуюся пыль и подготавливая землю к следующему удару. Более ничего не могло остановить чёрные тучи от стремительного падения и они безжизненно сорвавшись в пропасть, распадаюсь в стену густых капель и вбивая в землю воздух пропитанный отвратительными звуками.

—————————————
—————————————

P.s. Это один из рассказов в моей серии, где я пишу по одному рассказу каждый день. Они часто повествуют не столько о персонажах и событиях, сколько передают образы, ощущений и мысли. Если этот рассказ Вам пришёлся по душе, остальные мои рассказы можно прочитать тут: Рассказы каждый день

Твою ж мать!
Моторы надсадно гудели, а монотонная вибрация, в сочетании с непреодолимым желанием курить, вгоняли меня в жестокую депрессуху и тоску.
Голова трещала, заснуть не удавалось, а лететь оставалось ещё не менее трёх часов.
Остановившийся рядом с креслом стюард предложил мне на выбор напитки из своей громоздкой тележки. Я взял наугад какой-то виски в пластиковой бутылочке и опустошил её в один приём.
Но легче от этого не стало. Когда стюард возвращался назад, я попросил у него ещё одну, такую же.
Он взглянул на меня - перед ним был приличный, хорошо одетый, седоватый мужчина и он не отказав в любезности, протянул мне ещё одну, а к ней маленький пластмассовый стаканчик.
Содержимое этой бутылочки я решил растянуть подольше, и сделав только один маленький глоток, раскрыл какой-то, вынутый из кармана в кресле глянцевый журнал.
И вдруг, разом, исчезли шум моторов и вибрации корпуса. Наступила космическая тишина.
Стало слышно как кровь течёт по венам.
Я тупо не верил своим глазам.
С большой, почти на весь лист фотографии, на меня смотрела Джи, с которой мы так отчаянно любили друг друга лет двадцать тому назад.
Та, за которую я собирался, не колеблясь отдать свою жизнь, и которая сама была готова умереть вместо меня.
Я сидел, вперившись взглядом в фото и ничего не понимал.
Ну ни фига себе!
С чего вдруг Джи, здесь, в этом журнале?
Ну в том, что это была она, сомнений не было.
Никто не знал её лучше чем я.
Я растерянно прочитал надпись на фото.
А там стояло - "Одри Хепбёрн"
Какая Одри?!
Это - Джи. Без вопросов.
Ну вот же - её лицо, её волосы, её губы, её глаза, её улыбка.
Это она.
Я машинально закрыл журнал.
И увидел на обложке ещё одно её фото.
И там тоже стояло - "Одри".
Блин, подожди.
Если это Одри - то, значит, она с Джи близняшки?
Но у Джи не было сестёр.
Ну такого не бывает, чтоб вот так.
Чтоб одно лицо.
Вот только родинки не видно, маленькой родинки возле правого глаза...
Страшно хотелось курить.
Я вытащил сигареты, но вспомнив, что я в самолёте, сунул пачку обратно в карман. Одним глотком я допил остатки пойла из пластмассовой бутылочки, откинулся назад в кресле и закрыл глаза...

Джи - называл её только я.
Почему, рассказывать не буду, но для меня она была Джи.
Она появилась у нас на работе вместе с тремя другими новыми коллегами - все симпатичные молодые женщины. Все они были разные. Разного роста и разного сложения. Не похожие по характеру, с разными взглядами и темпераментами. Короче - на любой вкус.
Из них из всех мне сразу приглянулась именно она. Было в ней что-то такое. Что-то особенное.
Не, ну другие тоже были ничего, даже очень, но Джи была лучше всех.
Я никогда не интересовался кино, и понятия не имел кто такая Одри Хепбёрн. Но сейчас я понимаю, что Одри была её точной копией. Её клоном.
Внешность её я описывать не буду - вот вам её фото - судите сами.

С ней у меня сразу установились хорошие, деловые и дружеские отношения. Ну может чуточку более дружеские чем с другими. С ней было уютно.
Но так вышло, что однажды ночью, на дежурстве, произошло одно очень неприятное происшествие.
Джи была в нём совершенно не виновата. Ну, разве что, только самую-самую малость.
Это было совершенно нелепое стечение обстоятельств. То, чего в принципе произойти не могло, но то, что вопреки всему случилось.
И как ни крути, выходило, что виновной будет назначена она.
Единственным свидетелем этого инцидента был я.
Джи была в полной панике, практически на грани нервного срыва.
Она ревела навзрыд у меня на груди, позабыв даже о туши, которая вместе со слезами, текла с ресниц на её красивое лицо и одежду.
А я её гладил успокаивая, и думал о том, как же мне лучше уладить эту проблему.
Ну а также о том, какое у неё приятное крепкое, но нежное тело.
Вы спросите почему я вдруг всё это здесь вам рассказываю? И не боюсь ли я ответственности?
Нет не боюсь.
Ну хотя бы потому, что это случилось во времена, которые давно прошли, и в стране, которой давно уже нет.
В общем, мне удалось устроить так, что в результате никто не пострадал.
Она была мне очень благодарна, хотя я совершенно искренне считал, что я не сделал ничего особенного.
Так, помог. Я точно также бы помог любому другому из наших.
И я бы совсем забыл об этом, если бы это была не Джи.
Обычно, я не обращал особого внимание на то, замужем или нет была женщина, которая мне нравилась, но в случае с ней, всё было по-другому.
Дело в том, что она была замужем за молодым, подающим, мать его, надежды дипломатом, которого, не сегодня завтра, метили назначить помощником посла в какую-то престижную западную страну.
Для этого ему нужна была витрина, то есть супруга, которую можно было с честью предъявить на любом приёме, рауте или банкете. Джи с её эталонной внешностью подходила для этого, как нельзя лучше, тем более что он-то, наверняка знал на кого она похожа.
Своей блестящей карьерой сучонок был полностью обязан собственному папаше - какой-то большой шишке в руководстве МИДа.
Все вокруг был уверены, что Джи безумно повезло.
И да, всё его назначение накрылось бы медным тазом, если бы история с инцидентом, о котором я говорил выше получила огласку.
Ну в общем получилось, что я спас этому козлу его карьеру...
Но вернёмся к Джи.
В общем после того случая мы с ней очень быстро сблизились. Она всё чаще и со всё бо́льшим удовольствием приходила ко мне, - то за советом, то просто посидеть-поболтать.
На дежурствах, когда было спокойно, мы могли
с ней разговаривать часами.
Вот тогда она, собственно, и стала Джи.
Ну ладно, не буду врать.
Она мне очень нравилась и меня к ней здорово тянуло.
Я наслаждался её присутствием, балдел чувствуя её аромат, кайфовал от прикосновения к ней.
А какая удивительно гладкая и нежная была у неё кожа...
Вы спросите - ну и?
А не ну. И не и.
Поймите правильно.
После всего случившегося, она стала мне абсолютно доверять.
Она доверяла мне настолько, что если бы я сказал ей прыгнуть с пятого этажа, пообещав, что с ней при этом ничего не случится, она бы сделала это без колебаний, полностью полагаясь на мои слова.
Зная насколько она беззащитна и ранима, сам факт того, что она была замужем, сдерживал меня до последнего.
Я был уверен, что если я её соблазню, то поступлю по отношению к ней низко и подло.
Я не мог воспользоваться её безграничным доверием чтобы просто взять её, да трахнуть.
Наверно во мне ещё оставалось что-то человеческое...
А Джи привязывалась ко мне всё больше и больше.
Я стал замечать, что ей нравится, разговаривая со мной, держать мою руку. Она осторожно брала её в свои маленькие ладошки и, делясь со мной очередным своим секретом, бережно гладила мою ладонь своими тонкими пальчиками.
А ещё, рассказывая что-то, она смотрела мне прямо в глаза, - а сквозь них и в самую душу.
Мне казалось, что она, как и я, желает от наших отношений чего-то большего, чем эти вот пространные, доверительные беседы.
Как-то Джи призналась, что она мне очень верит, и знает, что я никогда, никому, не открою того, что она мне доверила, даже под пытками.
Так и сказала. Этими самыми словами.
И, постепенно, она начала рассказывать мне о себе вещи, которые, я уверен, никогда не поведала бы никому другому.
Со мной у неё не было тайн или каких либо ограничений.
Она, не стесняясь, рассказывала мне о себе всё.
О своём больном шизофренией отце; о том, как её домогались в школе; о том, как она подглядывала, когда к её матери приходил любовник; о том как она украла в магазине шоколадный батончик; о своей детской влюблённости в третьем классе.
И о своём друге, сенбернаре по имени Тать.
Я с ним ничего не боялась - сказала Джи, и добавила - вот как с тобой...
Она рассказала о том, что он очень любил слушать как она поёт, и она частенько это делала для него.
Джи со слезами, поведала мне о том, как она, рыдая, пела, пытаясь облегчить ему страдания в ту, его страшную последнюю ночь.
И как он, умирая, положил ей на колени свою большую, умную голову и слушал как она поёт.
А его угасающие янтарные глаза, отрешённо смотрели на подступающую к нему неотвратимую чёрную бездну.
После этого Джи перестала петь, хотя все уверяли что у неё чудесный голос.
Она рассказала мне ещё много всякого другого, того чего я вам никогда не открою, ведь запретных тем, как я сказал у нас не было.
Теперь вы понимаете, почему я не мог сделать первый шаг?
Но однажды его сделала сама Джи.
В тот вечер я много и тяжело работал. Наконец закончив всё, я присел на диванчик, что бы перевести дух и тут в комнатку впорхнула она.
Мы уже давно организовали нашу работу так, чтобы мы могли дежурить вместе, благо устроить это было не так сложно.
Устал? - заботливо спросила она, - бедняжка!
И она присела ко мне на колени.
И крепко обняла.
И страстно, но нежно поцеловала в губы...
Мне показалось, что на меня обрушился потолок и весь мир перевернулся, что изменилось само ощущение реальности...
Голова кружилась, меня била дрожь, а сердце колотилось как бешеное.
Я чувствовал как нежные руки Джи обнимали меня, как её губы отчаянно целовали моё лицо. Как её стройное, сильное, гибкое тело жадно прижималось к моему, и я слышал, как трепетно стучит её сердце.
Я вдыхал её дурманящий тонкий аромат...
И земля прекратила вращение вокруг солнца.
И мир стал другим...
Ты помнишь это, Джи?
Мы совсем потеряли голову.
Наши руки шарили друг по другу, пытаясь избавить нас от ненужной одежды.
Наши тела горели. Губы безумствовали.
Мы оба бормотали, что-то как в горячке. Мы забыли где мы, и кто мы. И то, что мы не одни, что недалеко, рядом, были какие-то чужие, странные люди.
Помнишь Джи, как ты, исступлённым шепотом, кричала мне, вся в слезах, - Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!
А я задыхаясь лихорадочно шептал в ответ - ЛЮБЛЮ, ЛЮБЛЮ!
Далее всё замелькало как в калейдоскопе.
Мы с ней, как бы, начали существовать в двух параллельных реальностях - той привычной, где были люди, лозунги, обыденность, работа, магазины и политики.
И другой, запретной, где существовали только мы - Джи и я.
Я ни грамма не преувеличиваю.
Это были две абсолютно разные жизни, две совершенно разные действительности; это были разные я, и разные Джи.
Находиться одновременно в обоих этих мирах, было невозможно, так как они не пересекались и между ними не было контакта.
Мы как бы выпадали из одной сущности, и попадали в другую...
Описать это так же трудно, как если бы, нужно было описать телепортацию через пространственно-временной портал.
Мы метались между этими двумя реальностями.
Мы разрывались на части.
Мы цеплялись за созданный нами иллюзорный мир.
Мир, в который был вход - но из которого не было выхода.
Мир, в котором было настоящее - но в котором не было будущего.
А та, другая, постылая, действительность безжалостно тянула нас назад, в эту грёбаную реальную жизнь.
Мы чувствовали что сходим с ума.
Мы старались быть осторожными, но это не помогало. Все вокруг прекрасно видели и понимали суть происходящего с нами.
И момент наступления катастрофы, был только вопросом времени.
И мы не стали его ждать.
Как я понимаю, Джи не любила своего мужа, но она, была ему верна. Она не изменяла ему - та Джи, которая была супругой будущего помощника посла, его витриной, и копией Одри Хепбёрн.
Со мной же, в иной реальности, была совсем другая, нежная, хрупкая, беззащитная, ни на кого не похожая Джи. Моя Джи.
Та, которая не имела ничего общего с женой дипломата. Та, которая украла шоколадный батончик, та, которая плача, пела всю ночь для своей умирающей собаки...
За всё время существования этих двух миров, только один раз мы с ней смогли побыть вместе, какое-то, более-менее продолжительное время.
Целых 28 часов.
Её послали в суточную командировку в одну глухую дыру, а я добился от начальства, чтоб туда же послали и меня. И мы на разбитом УАЗике, с беспрестанно матерящимся шофёром, приехали в самый захолустный в мире городишко и остановились в самой заштатной, даже по советским стандартам, гостинице.
Которая и стала для нас самым чудесным местом на земле.
Рекордно быстро разделавшись со всеми делами, мы убедительно, за червонец (весьма неплохие деньги по тем временам), попросили работников гостиницы нас не беспокоить, и исчезли для всех, спрятавшись вдвоём в нашем персональном раю.
Я не буду описывать никаких постельных сцен, я вообще не буду ничего описывать, я только скажу, что более счастливых часов у нас в жизни не было...
Тогда же, вечером, я попросил, чтобы Джи спела мне что-нибудь. И она спела мне две песни - одну смешную, детскую, и ещё одну, которую я никогда не слышал, и которую никогда не забуду. У неё действительно был очень красивый голос.
Она тихонько пела, прикрыв глаза, а я чувствовал себя псом у её ног. Я был готов для неё на всё.
А потом мы спали обнявшись, боясь пошевелиться, чтобы не разжались наши объятия.
А в обед следующего дня, на том же УАЗике, мы уехали.
А ещё мы тогда поняли, что единственное будущее, в котором мы действительно сможем быть вместе - это если мы вместе умрём.
А я не хотел чтобы Джи умирала.
Я бы никогда не позволил ей умереть, я сам был готов умереть вместо неё.
Но она не соглашалась на это.
Она предложила, что пусть, лучше вместо меня умрет она.
Мы горячо спорили, но не смогли прийти к компромиссу, и поэтому остались жить, хоть и были этому совсем не рады.
И мы сидели, прижавшись щека к щеке и намертво вцепившись друг в друга, не в силах разорвать объятья.
У нас давно кончились слёзы и не было сил плакать. Нам хотелось кричать, но мы могли только тихо выть.
И мы выли, обречённо, как раненые звери...

Искалеченные, мы ушли в тот большой недружелюбный и холодный мир.
Мир машин, людей, подлости, страха, лжи и несправедливости. Мир подонков и дипломатов...

А через некоторое время чета молодого, подающего надежды, помощника посла убыла на службу в одну из престижных западных стран…

Кто-то тронул меня за плечо. Я открыл глаза. Это был тот самый стюард. Полет закончился и нужно было покидать самолёт.
Я достал из кармана 20 евро, протянул стюарду и сказал, что возьму с собой журнал. Он энергично закивал головой и взял деньги.
На выходе он дружелюбно протянул мне ещё один пластиковый виски.
Я не глядя сунул его в карман.
Позже, на стоянке в аэропорту, я полез в куртку за сигаретами, и нашёл там эту забытую бутылочку. Я выкинул её в ближайшую урну вместе с пустой пачкой из-под сигарет и зашагал к подъехавшему жёлто-зелёному такси.
Я уселся рядом с молчаливым шофёром и закинул свою дорожную сумку на заднее сиденье.
Я ехал домой, и знал, что меня уже ждёт, сидя у двери, мой верный и мудрый пёс.
Сенбернар по имени Тать Третий.Я достал из кармана 20 евро, протянул стюарду и сказал, что возьму с собой журнал. Он энергично закивал головой и взял деньги.
На выходе он дружелюбно протянул мне ещё один пластиковый виски.
Я не глядя сунул его в карман.
Позже, на стоянке в аэропорту, я полез в куртку за сигаретами, и нашёл там эту забытую бутылочку. Я выкинул её в ближайшую урну вместе с пустой пачкой из-под сигарет и зашагал к подъехавшему жёлто-зелёному такси.
Я уселся рядом с молчаливым шофёром и закинул свою дорожную сумку на заднее сиденье.
Я ехал домой, и знал, что меня уже ждёт, сидя у двери, мой верный и мудрый пёс.
Сенбернар по имени Тать Третий.

Зонтики – племя гордое и свободолюбивое. Зонтики – защитники и хранители. Зонтики противостоят солнцу, дождю и снегу, они бросают вызов буре и бурану. Зонтики прямо держат спину и способны выдерживать бои с миллионами капель и снежинок, оставляющих на их непромокаемой броне серые кислотные разводы. Они легко переносят поездки в общественном транспорте, даже в мокром и не сложенном виде, позволяют бросать себя в пыльные углы, вешать на неудобные крючки и сушить в самых экзотических позах. Зонтики неприхотливы, а некоторые из них способны ухаживать за собой сами и вовсе не требуют никакой дополнительной заботы. Зонтики вообще крайне независимы.

Настоящий зонтик выбирает опекаемого тщательно и непреклонен в своих решениях: если он решит, что вы ему не походите, ждите беды. Выломанные спицы, выпадающие пружинки, отлетающие кнопки и взрывающиеся в руках ручки – вот что ждёт упрямца, выбравшего зонтик, у которого к нему не лежит душа. Посмотрите на зонтик внимательно, прежде чем его купить; если у вас будет хоть малейшее сомнение готов ли он вас защищать, откажитесь. Зато если вы сделаете верный выбор, вас ждёт долгая и удачная совместная жизнь. Не забудьте упомянуть свой зонтик в завещании, если он служит вам более 12 лет. Только не оставляйте его никому, будьте уверены: услышав добрые слова, произнесённые нотариусом, он навечно захлопнет свои спицы и мирно упокоится на городской помойке.

Но и у них есть свои слабости. Зонтики любят ветер. Они играют с ним, ловят его, даже улетают на его крыльях. Иногда они теряют от любви голову и раскрываются навстречу своей любви прекрасным, но совершенно бесполезным цветком.
Кроме того, зонтики обожают теряться (и непременно находиться).

Зеркало в прихожей я обходила стороной уже пять дней. Муж спрашивал, почему я так странно выгляжу по утрам — косметику теперь наношу на ощупь, в темноте, по памяти. Сказала, что устала от своего лица. Он засмеялся: «Ну ты даёшь».

Не даю. Просто боюсь посмотреть в глаза той, которая смотрит на меня оттуда. Потому что в среду, когда это началось, она улыбнулась не тогда, когда улыбнулась я.

Как это началось

Обычное утро. Октябрь за окном, дождь, серость. Я стояла перед зеркалом в ванной, чистила зубы и думала о совещании — о том, как скажу начальнику, что увольняюсь. Репетировала фразы в голове.

И тут заметила. Моё отражение моргнуло раньше, чем я. На долю секунды. Я замерла с зубной щёткой во рту.

«Не выспалась», — сказала я себе вслух. Отражение повторило слова синхронно. Всё нормально. Всё как всегда.

Но вечером того же дня, проходя мимо зеркала в прихожей, я краем глаза увидела: моё отражение повернуло голову на секунду раньше, чем я сама сделала движение. Будто предугадывало.

Эксперимент с отражением

На следующий день я решила проверить. Встала перед большим зеркалом в спальне, когда муж ушёл на работу. Просто стояла и смотрела.

Пять минут ничего не происходило. Я начала думать, что схожу с ума. Может, это деперсонализация? Читала о таком — когда люди чувствуют себя оторванными от собственного тела. Или дереализация — когда мир кажется нереальным.

А потом она улыбнулась. Не я. Она.

Моё лицо было серьёзным. А в зеркале — улыбалось. Медленно, словно пробуя, понравится ли мне.

Я отшатнулась. Схватила телефон, сделала селфи — на фото всё нормально, обычное моё лицо, усталое, без улыбки. Посмотрела снова в зеркало — отражение уже было синхронным.

«Переутомление», — прошептала я. Но руки дрожали.

Что говорят психологи

Я погуглила ночью, когда муж спал. Оказывается, страх зеркал — это реальная фобия, эйсоптрофобия. Люди боятся своего отражения, потому что зеркало заставляет столкнуться с самим собой.

Ещё есть феномен доппельгангера — двойника, который существует параллельно с тобой. В мифологии его появление предвещает смерть. В психологии — это проекция тёмной стороны личности.

Я читала до трёх ночи. Про «стадию зеркала» по Лакану — когда ребёнок впервые видит себя и понимает, что это он. Про то, что наше «Я» всегда отчуждено, потому что мы видим себя только через отражение — в зеркалах, на фото, в глазах других.

Про то, что зеркала в темноте пугают, потому что мозг достраивает образы из обрывков света и тени. Что это нормально — видеть искажения.

Но моё отражение двигалось раньше, чем я. Это уже не искажение восприятия.

Когда отражение заговорило

Сегодня утром я решилась. Муж на работе. Я одна дома. Встала перед зеркалом в ванной и сказала вслух: «Кто ты?»

Тишина. Моё отражение смотрело на меня спокойно. Секунд десять ничего не было.

А потом губы отражения зашевелились. Не мои. Её.

«Та, которой ты боишься быть», — сказало отражение. Голос был мой, но с другими интонациями. Более уверенными.

Я попятилась. Сердце колотилось так, что в ушах звенело.

«Не бойся, — продолжило отражение. — Я здесь давно. С того самого дня, когда ты в первый раз промолчала, вместо того чтобы сказать правду».

Правда, от которой я бежала двенадцать лет

Я вспомнила. Двенадцать лет назад. Моя младшая сестра Даша призналась мне, что беременна от моего жениха. За две недели до свадьбы.

Она плакала в моей съёмной квартире, размазывая тушь по щекам. Просила прощения. Говорила, что это случайность, что они оба пьяные были на корпоративе его фирмы, что она не хотела.

А я? Я обняла её. Погладила по голове, как в детстве. Сказала: «Всё будет хорошо. Мы справимся». Отменила свадьбу на следующий день, сказав всем родным, что сама передумала, что поняла — он не тот человек. Собрала вещи и уехала в другой город через неделю.

Они поженились через три месяца. Родили дочку Машу. Живут в той квартире, которую мы с ним снимали вместе. Счастливы, по крайней мере, так выглядит в Instagram — улыбки, семейные фото, «моя любовь» под каждым постом его.

А я? Я так и не сказала никому правды. Родители до сих пор не понимают, почему я не общаюсь с Дашей. Думают, что мы просто выросли и разошлись по жизни. Мама иногда спрашивает: «Ну что вы там не поделили?» Я молчу.

Что я узнала через год

«Ты помнишь не всё», — отражение наклонило голову, глядя на меня с жалостью.

Я замерла. «Что ты имеешь в виду?»

«Через год после их свадьбы, — отражение говорило медленно, будто объясняя ребёнку, — ты случайно увидела переписку. Когда заходила к ним в гости, Дашин телефон лежал на столе. Она отошла на кухню, а ты увидела уведомление».

Я закрыла глаза. Да. Я видела. Переписку с её подругой. Всего несколько сообщений, но этого хватило.

«Даш, я горжусь тобой! Ты так долго к нему подкатывала, и наконец-то получилось!» — писала подруга.

«Ага, три месяца старалась. Специально на тот корпоратив пошла, хотя меня не звали. Знала, что Лена будет занята на работе. Спасибо, что помогла с "случайной" встречей».

«А она так и не узнала?»

«Нет. Я ей такую историю про пьяную ошибку рассказала — сестрёнка повелась. Всегда была слишком доброй».

Три месяца. Она планировала это три месяца. Соблазняла. Ждала момента.

«И ты промолчала снова, — отражение смотрело на меня немигающим взглядом. — Удалила переписку с её телефона. Ушла с той встречи. И не сказала ни слова. Защитила предателей».

Почему я молчала

«Что ты хочешь от меня?» — прошептала я, чувствуя, как слёзы жгут глаза.

«Понять, — отражение придвинулось ближе к стеклу, — почему. Почему ты защитила её? Почему не разрушила их брак? Почему не сказала маме, папе, всем, кто думает, что Даша — твоя "милая сестрёнка"?»

Я молчала. Потому что не знала ответа. Или не хотела знать.

«Потому что ты испугалась правды, — отражение ответило за меня. — Если бы ты сказала вслух, что твоя сестра три месяца планировала украсть твоего мужчину, пришлось бы признать: ты всю жизнь жила рядом с врагом. Что родители любили её больше. Что она всегда завидовала тебе и хотела отнять всё».

Слова били точно в сердце. Я опустилась на край ванны.

«Легче было притвориться доброй, — продолжало отражение. — Сказать себе, что ты — та, кто прощает, кто выше мести. Но на самом деле ты просто испугалась. Испугалась боли. Испугалась остаться совсем одна, без семьи».

Что отражение хотело от меня

«Дай мне один день, — отражение протянуло руку к стеклу. — Я сделаю то, что ты должна была сделать двенадцать лет назад. Я скажу правду. Всем. Родителям. Даше. Её мужу, который до сих пор не знает, на какой лжи построен их брак».

Я стояла и смотрела на себя — на ту, которая смотрела из зеркала. Она была такой же, как я. Но в её глазах была ярость, которую я закопала глубоко внутри двенадцать лет назад.

«Ты не настоящая», — сказала я.

«А ты?» — отражение прищурилось. «Ты настоящая, когда улыбаешься Даше на семейных праздниках? Когда покупаешь подарки её дочке — девочке, которая должна была быть твоей? Когда живёшь так, будто не помнишь предательства?»

Я молчала. Потому что это была правда.

Выбор, который я сделала

Я подняла руку. Отражение тоже подняло. Медленно. Синхронно. Я прикоснулась пальцами к стеклу.

Холод. Стекло осталось твёрдым. Наши пальцы не соединились.

«Почему?» — прошептала я.

«Потому что ты не хочешь мести, — отражение улыбнулось грустно. — Ты хочешь свободы. А свобода — это не месть. Это отпустить».

Я опустила руку. «Но ты же сама сказала — я должна была сказать правду…»

«Нет, — отражение покачало головой. — Я сказала, что ты молчала из страха. Но есть разница между молчанием из страха и молчанием по выбору».

Что я поняла

Я села на край ванны. Отражение осталось стоять в зеркале, глядя на меня сверху вниз.

«Даше сейчас тридцать семь, — сказала я тихо. — У неё есть дочь. Маша ни в чём не виновата. Если я скажу правду сейчас, я разрушу её жизнь. Жизнь ребёнка, который не выбирал, как он появился на свет».

«Правильно, — отражение кивнуло. — А ещё что?»

Я закрыла глаза. «Я не люблю его. Никогда не любила по-настоящему. Иначе не смогла бы так легко уехать. Я злилась, что меня предали. Но не страдала от потери. Потому что если честно… я тогда уже сама хотела сбежать с той свадьбы. Просто боялась признаться себе».

«Вот, — отражение улыбнулось теплее. — Ты злилась не на них. Ты злилась на себя. Что промолчала. Что не сказала Даше: "Забирай его, мне он не нужен". Что разыграла трагедию вместо того, чтобы просто уйти с высоко поднятой головой».

Слёзы покатились по щекам. Но это были не слёзы боли. Это было облегчение.

Что изменилось на самом деле

Муж вернулся домой вечером. Я сидела на кухне, пила чай. Он посмотрел на меня странно: «Ты какая-то... другая. Плакала?»

«Плакала, — кивнула я. — Но не из-за плохого».

Я достала телефон и показала ему переписку. Только что написанную. С Дашей.

«Даш, привет. Я готова поговорить. Давай встретимся в субботу? Без родителей. Просто мы с тобой. Хочу сказать то, что должна была сказать двенадцать лет назад».

Внизу — её ответ: «Лен… я так долго ждала этого. Приезжай. Пожалуйста».

«Ты собираешься простить её?» — муж не понимал.

«Нет, — я покачала головой. — Я собираюсь освободить себя. Скажу ей, что знаю правду. Всю. Что я не дура, которую легко обмануть. Что я выбрала молчать тогда — не из слабости, а потому что он мне был не нужен. И что теперь я хочу начать заново. Не как жертва, а как человек, который делает выбор».

Он молчал, глядя на меня.

«И я скажу ей ещё кое-что, — продолжила я. — Что Маша красивая девочка. И что я не хочу, чтобы она росла без мамы. Поэтому я не буду рушить их семью. Но требую уважения. Честности. И признания. Не перед родителями. Передо мной».

Суббота

В субботу мы встретились в кафе. Даша пришла раньше, выглядела испуганной. Когда я села напротив, она дрожала.

«Я всё знаю, — сказала я спокойно. — Про три месяца. Про переписку. Про то, что ты планировала это. Знаю уже семь лет».

Она побледнела. Молчала.

«Но я не буду рушить твою семью, — я посмотрела ей в глаза. — Не ради тебя. Ради Маши. Она не виновата. И я не хочу, чтобы её детство разлетелось на осколки из-за того, что сделала ты двенадцать лет назад».

Даша заплакала. «Лена, прости… я…»

«Не извиняйся, — перебила я. — Ты не можешь вернуть время. Но можешь сделать одно. Признать. Вслух. Что ты специально его соблазнила. Что манипулировала мной. Что использовала мою доброту».

Она смотрела на меня сквозь слёзы. Молчала долго. Потом, еле слышно:

«Я завидовала тебе. Всю жизнь. Ты была красивее, умнее, успешнее. Родители тобой гордились. А я всегда была второй. И когда увидела твоего жениха… захотела отнять. Чтобы доказать, что могу. Прости».

Я вдохнула. Выдохнула. И улыбнулась.

«Спасибо за честность. Это всё, что мне было нужно. Теперь я отпускаю это. Отпускаю тебя. И себя».

Что я увидела в зеркале дома

Вернувшись домой, я подошла к зеркалу в прихожей. Впервые за неделю — без страха.

Моё отражение смотрело на меня. Спокойно. Синхронно.

Мы улыбнулись одновременно.

«Спасибо, — прошептала я. — Ты показала мне, что я сама себя закапывала. Не Даша. Не он. Я. Своим молчанием. Своим страхом. Своей неготовностью признать, что имею право на честность. Даже если она неудобна».

Отражение моргнуло. На этот раз — ровно когда я.

Мы больше не были разными. Мы стали одной. Наконец-то. Не через месть. А через прощение себя.

—Скажи, мне мой, дорогой друг, о чём ты думаешь. Я знаю тебя очень хорошо, каждую морщинку и каждую мысль, что пробегает сейчас в твоём паникующем разуме. Зачем же ты сделал это, неужто правда думал, что твои действия останутся незамеченными? — Мужчина сидел на бочке, с озорной улыбкой, разглядывая окружающее его пространство и играючи перебрасывая перочинный нож из руки в руку.

— Ты ведь так и думал, не правда ли, Винни? Ты думал, что я глуп или же может ты решил, что я стал слишком щедрым? — Напротив него сидел худощавый мальчишка с каменеющим лицом, постепенно перебирающим все цвета радуги, пытаясь будто хамелеон, подобрать нужный оттенок, чтобы слиться с потрескавшейся кирпичной стеной и остаться незамеченным, но к сожалению его оттенок получался слишком бледным. В этот момент в его непропорциональной голове эхом отражались слова, формируя множество вопросов, он и сам начал искренне задавать их себе, будто удивляясь и совершенно искренне гадая на ответами.

— Чего же ты молчишь, а, Винни? Или может ждёшь, что кто-то другой ответит? Ты видишь ещё кого-то в этой комнате? И сядь наконец спокойно, твои метания меня раздражают, — Со стороны это могло показаться бессмысленным, мальчишка и так сидел не шевелясь, стараясь будто даже не дышать лишний раз, что у него вполне успешно получалось, однако он воспринял эту фразу со всей возможностью серьёзностью, пытаясь изо всех сил исполнить это требование. Он искренне хотел начать отвечать, но почувствовал, будто его рот был зашит, открыв рот и с ужасом для себя обнаружив, что не может произнести ни звука, будто воздух покинул его лёгкие, наполнившись жидким ужасом.

—Ну что же, ты, Винни, почему молчишь? Тут ты можешь говорить сколько угодно, тебя никто не обидит, уже поверь мне. Если хочешь я тоже могу рассказать несколько интересных историй, чтобы так сказать разрядить обстановку, — Мужчина наконец-то сел ровно и бросил руки вперёд, позволив им повиснуть в воздухе, а его бегающий взгляд остановился, вцепившись в лицо мальчишки, ожидая от него какой-то реакции. Так и не дождавшись никакой реакции, он медленно подошёл и вскинув нож направил ему в лицо.

—Скажи, Винни, что ты видишь? — Лампа висевшая под потолком начала нервно мигать и раскачиваться с тихим грохотом, а стены заметно тряхнуло, так что с них осыпалась пыль, повиснув воздухе. Взор мальчика наполнился мелькающими огнями, пробегающими то слева, то с права, пока он, поглощённый ужасом, остановил зрачок и безуспешно пытался справиться с всё нарастающей дрожью, предательски бежавший по телу.

Через некоторое время, показавшееся ему вечностью, мужчина наконец-то опустил нож и театрально вскинув руки направился в сторону от него, приближаясь к столу, что стоял в углу большой комнаты.—Ну, что же, к большому сожалению, видимо тут я совершенно бессилен, — мальчишка увидел как он развернулся и ухмыльнулся, тени, неестественно ложащиеся ему на лицо создавали инфернальные очертания.

— Ну вот, Винни, видишь, что ты натворил, совершенно безнадёжен — произнёс он, всё шире растягивая улыбку, пока края его губ не начали рваться, истекая кровью. Откуда-то из темноты, будто из-за спины продолжал идти монотонный, постепенно затухающий разговор, — Да, он совершенно не реагирует, возможно стоит отвезти его в Шрхрххш, будем надеяться, что там ему помогут.

—————————————
—————————————

P.s. Это один из рассказов в моей серии, где я пишу по одному рассказу каждый день. Они часто повествуют не столько о персонажах и событиях, сколько передают образы, ощущений и мысли. Если этот рассказ Вам пришёлся по душе, остальные мои рассказы можно прочитать тут: Рассказы каждый день

Читать эту книгу на Autor.Today

Читать первую книгу на Autor.Today

Небо, затянутое плотной пеленой туч до самого горизонта. Меж полей и деревень, меж домов и холмов тянется одинокая сельская дорога, по которой одиноко катится телега. В ней в напряжённом молчании едут: очень старый эльф с мутными глазами, облачённый в тёмный балахон; огромный мускулистый зеленокожий орк в серой рубахе, рабочих штанах, лаптях и с мощным топором за спиной; молодая орчиха в схожем обличии — её можно назвать орком лишь за слегка торчащие клыки и зелёную кожу. А ещё — человек по имени Артём, в котором самое примечательное то, что он ничем таким не примечателен, но всё же он сильно выделяется на фоне этой пёстрой компании.

По злому стечению обстоятельств Артём оказался в центре событий, которые, подобно волнам на поверхности водной глади огромного озера, расходятся во все стороны. Но с каждым пройденным метром эти волны, вопреки всем законам физики, становятся всё больше, и участи тех, до кого они дойдут в виде огромных волн цунами, не позавидуешь.

Артём сидит, сгорбившись на краю телеги. Он повёрнут назад, но смотрит вниз. Его терзают десятки сомнений. За прошедшие пару дней пути он успел прокрутить в голове сотни разных вариантов развития дальнейших событий, но во всех этих вариантах его пессимистическое воображение рисовало, как быстро Артёма лишают головы, руки, ноги… В общем, целая вереница крайне депрессивных мыслей, которые, словно голос разума, кричали о том, что ничего хорошего парня в этом дремучем мире не ждёт.

Артём поднял взгляд и посмотрел на горизонт. Там, откуда они ехали, оставалась пещера, когда-то послужившая входом. Он повернулся и посмотрел вперёд, меж своих товарищей в телеге. Впереди уже виднелся шпиль башни крепости Эльвиры. Артёма тревожило, что сегодня ему предстоит вести с ней диалог, в котором ему нужно будет убедить её, что ему надо отправиться на другой конец планеты…

С другой стороны, в этот маленький поход, из которого он возвращался, она отпустила его очень быстро. Даже слишком быстро. На что она рассчитывала? Думала ли, что он получит новый артефакт? Может быть. В целом так оно и получилось, но толку от этих артефактов пока немного — их у Артёма вечно забирают сильные мира сего.

Артём перевёл взгляд на всадника — офицера Вектора. Тот выглядел крайне спокойно, ехал впереди, словно возглавляя их странное шествие. Этот эльф точно был отправлен вместе с Артёмом не просто так, и, скорее всего, он обо всём случившемся доложит Эльвире.

Взгляд Артёма стал подозрительным. Он не знал, как ему стоит вести себя дальше. Голос в телефоне велел доставить посылку, никаких сроков не было указано. Если путешествие затянется, может ли оказаться, что награду он не получит? Тень страха замерцала где-то внутри Артёма. Чувство было такое, словно его «поставили на счётчик» братки с района. Ничего приятного в этом не было. Одно Артём понимал точно — ему придётся начать активнее влиять на окружающих, чтобы добиться своих целей и, наконец, вернуться домой — туда, где самое страшное, что могло случиться, — это тихая смерть от скуки в тесной однушке панельного дома.

— Что это ещё такое? — послышался недовольный голос Вектора.

Артём чуть приподнялся в телеге, чтобы видеть, что там впереди. Они выехали на поле, с которого открывался вид на ворота крепости. Перед воротами, в некогда живописном поле, расположился стихийный лагерь. Огромная куча орков и эльфов разложили палатки, жгли костры, несли хворост. Если бы там среди прочих не было таких же крестьянских эльфов, Артём бы решил, что это орчий табор приехал в город. Но там вперемешку были и орки, и эльфы. Между ними ощущалась обособленность, но палатки стояли вразнобой.

Где-то сбоку от лагеря скопилось множество мускулистых орков, окружая груду аккуратно сложенных брёвен и хвороста. Артём узнал в них тех, с кем они недавно устраивали вылазку на эту самую крепость. Грок, сидящий рядом, чуть привстал и пристально вглядывался вдаль, пытаясь рассмотреть, что там происходит. Вдруг его взгляд стал напуганным на пару секунд, затем он вновь взял себя в руки и посмотрел на Пермилию. Она не смотрела вперёд, но, ощутив на себе взгляд, посмотрела на товарища.

Тот тут же перевёл взгляд на Артёма.

— Что случилось? — спросила Пермилия, тоже приподнимаясь, чтобы посмотреть вперёд.

Артём тоже попытался присмотреться к тому, на что так тщательно смотрел его спутник. Между массивных орков несли носилки с телом, обмотанным в простыни. Простыни были с обширными красными пятнами. Артём вспомнил, как Когтеклык просил забрать Пермилию, чтобы она не видела, как он умирает. На душе стало тоскливо. Получается, они возвращаются как раз к его похоронам…

— Это… — лицо Пермилии, наполненное сомнением, словно застекленело. — Это похороны?

Артём посмотрел на Грока, тот лишь кивнул парню и, тяжело вздохнув, снова посмотрел на орчиху. Кажется, она понимала, кого могли хоронить. Она тут же бросила быстрый взгляд сначала на Грока, потом на Артёма.

— Там наши ребята! — её голос был встревожен. — Что-то случилось?

Пермилия словно не хотела верить.

— Послушай… — начал было Грок.

— Нет! Я хочу к ним, хочу видеть, кого мы потеряли! — звучно заявила она.

Вектор, услышав голос орчихи, обернулся. Их процессия постепенно приближалась к импровизированному лагерю. Редкие орки и эльфы, что были на краю лагеря, задерживали взгляд на повозке, пытаясь разглядеть, кто в ней едет. С одним из таких эльфов Артём встретился взглядом и увидел, как лицо крестьянина округлилось в удивлении и радости, а рот открылся — он пытался что-то сказать, но, казалось, ему не хватало воздуха. Однако кто-то с другой стороны повозки оказался более решительным.

— Гагарин!

— Мессия!

— Сын!

Различные голоса начали раздаваться со всех сторон. Постепенно возгласы слились в лавину гула, которую низвергала на Артёма толпа, очень быстро образовавшаяся у самого входа в лагерь, где остановилась повозка.

— С дороги! — зло крикнул Вектор простолюдинам, мешавшим ему пройти. — Кто позволил?! Немедленно очистить дорогу! — Он с силой пнул какого-то бедолагу, вставшего на пути его лошади. — Открыть ворота! — заорал Вектор стражам, стоявшим на стене.

Толпа довольно быстро обступила повозку, словно кровяные тельца облепили вирус или вредоносную бактерию.

— Я к своим! — выкрикнула Пермилия.

— Подожди… — Артём только успел повернуться, но орчихи уже не было рядом. Она спрыгнула с повозки и, растворившись в толпе, начала пробираться к похоронной процессии.

Парень посмотрел на Грока. Тот пожал плечами и тоже начал слезать с телеги, стараясь никого не пришибить своей огромной тушей. Руки челяди, облепившей повозку, тянулись к Артёму. Люди скандировали его фамилию, его статус, его избранность… никто не называл его по имени. Повозка начала раскачиваться. Артём чуть не упал и опёрся на плечо Аврория.

— Люди очень любят тебя, Артём, — усмехнулся тот, окидывая толпу не видящим взглядом.

— Надеюсь, они меня не разорвут… — пробубнил Артём.

— Разве что от большой любви, — снова усмехнулся старик.

— Успокойтесь! — крикнул Артём, пытаясь устоять на ногах.

Толпа его не слушалась. Её гул заглушал его крик. Несколько десятков жаждущих лиц что-то молили, вопрошали, на их лицах была маска неистовой веры. Их голоса сливались в единый громогласный порыв, сбивающий с ног.

— Прекратите раскачивать повозку! — вновь воскликнул Артём. Он увидел, как Пермилия уже пробралась сквозь толпу и побежала к похоронному костру.

Телега вновь качнулась. Артём не удержался и начал падать, с трудом схватившись за бортик. Орки и люди, стоявшие рядом, тянули к нему руки, чтобы прикоснуться. Кто-то хватал его за одежду, кто-то за запястье, кто-то потянулся к его лицу. Артём в ужасе отдёрнулся назад, вновь оказавшись в середине повозки.

Ворота с грохотом открылись. Из крепости с щитами и копьями наперевес начали выходить солдаты. Они шли медленно, но с каждым шагом издавали воинственный клич. Артём не сразу понял, что это за звук пробивается сквозь общий гул и крик. Но спустя несколько секунд понял — это «У-ра! У-ра! У-ра!» — по одному слогу на каждый шаг.

Раздался истошный вопль. Толпа начала стихать.

Артём посмотрел в сторону солдат. Один из них только что проткнул женщину копьём. Она истошно кричала, пока солдаты продолжали идти вперёд, перешагивая её. Позади начинали двигаться новые ряды — вооружённые теми же копьями.

— Что же вы делаете? — в ужасе спросил Артём, открыв рот от удивления.

«У-ра! У-ра! У-ра!»

Ноги солдат уверенно ступают по грязи. Наконечники копий неумолимо двигаются вперёд-назад, угрожающе распугивая всех, кто оказался не с той стороны.

Вектор на своём коне начал медленно двигаться к солдатам. Те остановились и услужливо расступились, впуская офицера внутрь кольца из копий. Вектор остановился позади них и, повернувшись обратно к толпе, закричал:

— Я велел освободить проход! Вы либо подчинитесь, либо умрёте!

— Нет, ну это уже как-то совсем жёстко… — выкрикнул Артём. Но его, похоже, никто не слушал.

«У-ра! У-ра! У-ра!»

Солдаты продолжили медленно вышагивать в сторону толпы. Все те, кто недавно раскачивали телегу Артёма, уже поняли, что происходит, и, стихнув, начали тесниться в сторону от солдат. Один из эльфов в толпе увидел лежащую на земле эльфийку, истекающую кровью, и с жалостным криком рванул к ней:

— Элиза!

Он попытался обойти солдат, но в него тут же прилетела стрела со стены. Завопив от боли, он упал на землю. По толпе прошла волна паники. Крики про Артёма сменились воплями ужаса. Люди и орки тут же начали разбегаться в разные стороны. Солдаты, видя это, постепенно ускорили шаг. Их отрывистое «У-ра!» превратилось в раскатистое «УРАААА!» — и с этим кличем они перешли на бег, разгоняя челядь.

Повозка осталась в покое. Артём посмотрел на похоронную процессию. Ни один из орков даже не взглянул в сторону происходящего. Все угрюмо стояли лицом к телу, лежащему на груде брёвен. Пермилия рыдала, стоя прямо перед костром.

Солдаты обступили телегу. Один из молодых стражников поднял взгляд на Артёма.

— Товарищ Гагарин, путь свободен. Вы можете продолжать движение, — констатировал он.

— Я вижу… — грустно сказал парень, спрыгивая с повозки. — Зачем вы убили их? Что они вам сделали? — Артём указал пальцем на двух эльфов, корчащихся от боли на дороге перед воротами.

Стражник непонимающе посмотрел на раненых, а затем — также непонимающе — на Артёма, словно тот сказал полную чепуху.

— Они ещё живы, — заметил эльф.

— Да, но зачем вы начали их… ох… Им нужно оказать медицинскую помощь! — завопил Артём. Он поднял взгляд на Вектора. Тот пренебрежительно посмотрел на раненых, усмехнулся, а затем неодобрительно покачал головой.

— Не стоит тратить на чернь бинты, Артём! — воскликнул Вектор, а затем, обратившись к одному из солдат: — Прекратите их страдания.

Солдат без колебаний достал нож и, подойдя к женщине, перерезал ей горло, выпустив на землю ещё больший бутон крови.

— НЕТ! — закричал Артём. — Остановитесь! — Он уже ринулся в сторону ещё живого эльфа, но на его пути встал другой стражник, который неодобрительно покачал головой.

Нож забрал ещё одну жизнь. Два тела мёртвым грузом остались лежать на дороге.

По телу Артёма пробежали мурашки. Ужас сковал его. Двое людей, или почти людей, только что умерли из-за него. В поисках поддержки Артём посмотрел на Аврория. Старик лишь развёл руками, словно говоря: «Такова жизнь».

— Всё хорошо, товарищ Гагарин. Теперь вы в безопасности, — бодрым голосом констатировал стражник.

— Я… вижу, — тяжело вздохнул парень. Он повернулся к похоронной процессии. — Слишком много смертей для утра, вы не находите?

— Я видел и побольше, — добродушно улыбнулся эльф.

— Я хочу к… оркам! — крикнул Артём Вектору и указал на похороны.

Офицер кивнул и отдал приказ:

— Позаботьтесь о безопасности нашего человека! — А затем направил лошадь внутрь крепости и быстро поскакал вперёд, разбрасывая грязь из-под копыт.

Артём сделал пару глубоких вдохов, а затем пошёл в сторону Пермилии. Его взгляд цеплялся за палатки, установленные местными. Они ведь не хотели совершить зло. Заслуживали ли они столь жестокого обращения? Затем Артём вспомнил страх от вида беснующихся орков и эльфов в тот момент, когда он чуть не упал с телеги. На секунду он усомнился в том, что толпа была безобидна. Что бы случилось, окажись он в её гуще? Могли ли они, в своём религиозном экстазе, растерзать его бренное тело?

В голову Артёму пришли воспоминания: во многих древних церквях выставлялись на показ мощи святых — где-то ступни, где-то пальцы… А как так получилось, что их части тела были отделены друг от друга? Никто об этом не рассказывал.

Пламя разгоралось. Артём остановился в паре шагов от Пермилии. Она стояла, склонив голову, как и прочие орки. На груде брёвен лежало громоздкое тело Когтеклыка. Поняв это, Артёму стало не по себе. Он не был близок с этим орком, их отношения развивались слишком стремительно, и за столь короткое время его даже знакомым было бы сложно назвать. В этом ритуале погребения Артём чувствовал себя как на похоронах родителей одноклассника. Ему было всё равно — но от этого всё равно было стыдно, а уже от стыда становилось грустно.

А вот Пермилия явно переживала куда более яркую бурю эмоций. Глядя на неё со спины, Артём заметил, что её дыхание было неровным — словно она тихонько всхлипывала, стараясь не показывать слёз.

Позади Артёма копошились эльфийские солдаты. Приближаться к процессии они явно не хотели — не осмеливались тревожить орчих воинов. Артём заметил, что не все орки выглядели гротескно-брутальными, словно сошедшими с обложки рекламы онлайн-игры про бесконечное убийство мобов и клановые войны. Среди тех, кто был в толпе, большая часть выглядела обычными, худощавыми. Они напомнили Артёму Кислого Орка, который говорил, коверкая слова, и который был столь же безжалостно убит Эльвирой, как стражники только что убили эльфийских крестьян.

Пермилия обернулась. Артём заметил, что её глаза были красными от слёз. Встретившись с ним взглядом, она с усилием заставила своё лицо принять нейтральное выражение. Надевание масок давалось ей куда сложнее, чем Эльвире. Подбородок дрожал. Пряча взгляд, она быстрым шагом, почти бегом, направилась куда-то в сторону. Грок проводил её взглядом, но не стал следовать за ней, вернувшись к своей молчаливой скорби по товарищу.

Артём почувствовал, что нужно как-то поддержать девушку. Повинуясь минутному порыву, он пошёл следом. Она шла очень быстро, минуя палатки, пересекала дорогу, словно желая просто уйти на другой конец этого проклятого поля.

— Пермилия! — окликнул её Артём, едва догнав, когда они уже были по другую сторону лагеря.

Орчиха остановилась. Артём заметил, что её руку крепко сжимает рукоять кинжала в ножнах на бедре. Заметив это, парень остановился за пару шагов от неё.

— Ты всё знал? — тихо спросила она. Голос не звучал грустно — в нём чувствовалась нарастающая злость.

— Кхм… — Артём вдруг осознал, что вообще-то никогда не утешал одноклассников, терявших родителей, и он не знал, что стоит говорить в таких случаях. — Что именно?

— Что мой отец умирает.

— Нет.

Повисла пауза. В этой паузе Артём ощутил напряжение, которое нуждалось в разрядке. Пермилия не верила ему. Поэтому он решился продолжить:

— Я не верил, что он умирает. — Пермилия повернула голову в пол-оборота, желая услышать, что он скажет дальше. — Там, откуда я родом, такие раны не были бы смертельными, и я подумал…

— Что ты подумал?! — голос Пермилии был осуждающе громким. — Подумал, что эльфийские жрецы справятся сами?!

— Я… да…

— Почему ты не помог моему отцу?

— Кхм… ну, в общем-то, я не врач… да и… тут нет лекарств…

— Он спас твою жизнь! А ты отплатил ему…

— Стоп! — Артём покачал головой. — Когда именно он спас мою жизнь?

— Тогда… — Пермилия повернулась, её злобный взгляд был прищурен, она словно сверлила им парня. — Тогда, когда не убил тебя на дуэли!

По телу Артёма прошла волна напряжения. Воздух словно наэлектризовался, а слова орчихи были уколами тока, полными осуждения.

— Послушай, я бы не сказал, что это считается… — Рука Пермилии чуть выдвинула кинжал — едва заметно, но Артём это заметил. — …слушай, он был хорошим… кхм… орком, честным и славным… — Артём развёл руками, обводя округу взглядом, словно ища подсказки. — …справедливым в какой-то мере… но ещё… — Пермилия чуть наклонила голову и посмотрела на парня исподлобья. — Он был хорошим отцом. Он знал, что его ждёт больше, чем я или ты, и он не хотел, чтобы ты переживала всё то, что сейчас переживаешь. Он не хотел, чтобы ты видела его смерть. Терять близких — нелегко. Я вот своего отца даже не знал…

— В смысле? — Пермилия свела брови в непонимании. Её рука задвинула кинжал обратно в ножны. Артём ощутил, как по его телу прошла волна облегчения. — Твой отец — Юрий Гагарин…

— Кхм… ну, технически — да, но мама мало о нём рассказывала.

— Хочешь сказать, что Юрий бросил вас? — В глазах орчихи ярость начала сменяться то ли разочарованием, то ли жалостью. Понять было сложно.

— Слушай, я бы не хотел это обсуждать, — Артём вновь напрягся. Разговор заходил совсем не туда, куда он планировал. — Там всё было не так однозначно…

— А мне вот очень интересно, — строго сказала она.

— Слушай, скажу как есть: у меня не было отца. А у тебя он был. И мне сложно понять, каково это — потерять его. Но я сочувствую тебе и очень хотел бы поддержать. Когтеклык был…

— Каким?

— Он был настоящим отцом. Тем, которого у меня не было. И мне жаль, что всё получилось так, как получилось.

Взгляд Пермилии стал пустым. Отвернувшись, она смотрела в никуда, словно хотела что-то сказать, но не могла подобрать слов. Она лишь открыла рот, набрав в грудь как можно больше воздуха. Тяжело выдохнув, орчиха посмотрела на Артёма и сказала:

— Я хочу побыть одна. — Затем посмотрела за его спину. — …Пожалуйста, не преследуйте меня.

После этих слов она тут же развернулась и продолжила путь через поле.

Артём стёр пот со лба. Он даже не заметил, насколько сильно напрягся во время этого разговора. Обернувшись, он понял, что всего в десяти шагах позади стояли те самые эльфийские стражники. На копье одного из них виднелась кровь — это был тот самый, что убил эльфийку.

Прокашлявшись, Артём тяжело вздохнул.

— Как-то много смертей для этого утра, не находите, парни?

Какой-то неловкий смешок прошёл по группе солдат.

— Вас желает видеть княжна, — сказал один из них робко.

— Тогда мы не смеем её задерживать. Ведите меня к ней, — пожал плечами Артём.