Авторские истории

Витька никогда не был обычным мальчишкой - с самого детства он отличался от сверстников какой то неуловимой легкостью, стремительностью, будто его ноги не касались земли а крылья, невидимые для других, несли его вперед.

Так и прилипла к нему кличка - "Самолет".

В школе Витька был звездой, но не потому, что зубрил учебники или блистал знаниями на уроках - нет, его гений проявлялся в другом. На физкультуре он порхал над планкой в прыжках в длину, оставляя позади всех, в футболе, казалось, мяч сам прилипал к его ногам и он, словно молния, проносился по полю, забивая голы с невероятной легкостью. Даже на переменах он не стоял на месте а носился по коридорам, ловко уворачиваясь от столкновений, будто пилот, маневрирующий в воздушном пространстве. Но кличка "Самолет" была не только про его физические способности - Витька обладал удивительной способностью быстро схватывать новое, моментально ориентироваться в любой ситуации. Стоило ему увидеть что то впервые, как он тут же понимал, как это работает, как этим управлять, он мог разобрать и собрать любой механизм, починить сломанный велосипед, даже не глядя на инструкцию. Его мозг работал с невероятной скоростью, обрабатывая информацию, как мощный бортовой компьютер.

В классе его часто дразнили, но Витька не обижался, он знал, что его кличка - это не насмешка а скорее признание, ведь он был другим, особенным. Его одноклассники, хоть и подшучивали, все равно восхищались им и когда нужно было что то быстро доставить или когда требовалось проявить ловкость и смекалку, все обращались к Витьке. Когда Витька учился в старших классах, в один из летних вечеров на старой водонапорной башне, которая служила местной достопримечательностью, застрял маленький котенок, он забрался так высоко, что ни пожарные, ни спасатели не могли до него добраться. Толпа зевак собралась внизу, с тревогой глядя на дрожащее от страха существо. И тут вперед вышел Витька, он, как всегда, был спокоен и сосредоточен:

- Я попробую - сказал он и в его голосе не было ни тени сомнения, его родители, конечно, забеспокоились, но знали, что Витька не полезет туда, где ему не под силу.

Витька, словно опытный альпинист, начал взбираться по ржавым ступеням башни, двигался быстро, уверенно, его тело казалось невесомым, толпа затихла, наблюдая за ним, каждый его шаг, каждое движение было выверено, он не боялся высоты, не боялся падения и был как птица, летящая к своей цели. Добравшись до вершины, Витька осторожно протянул руку к испуганному котенку и тот, почувствовав тепло и спокойствие, прижался к его руке. Витька бережно взял его и начал спускаться, когда он ступил на землю, держа в руках пушистый комочек, толпа взорвалась аплодисментами. С того дня кличка "Самолет" стала для Витьки не просто прозвищем а символом его смелости, его уникальных способностей, его готовности прийти на помощь.

Годы шли и Витька, уже не мальчишка а зрелый мужчина, продолжал удивлять окружающих - его талант к инженерии, способность видеть решения там, где другие видели лишь проблемы, сделали его одним из ведущих специалистов в своей области. Он участвовал в разработке новых моделей самолетов, вносил инновационные предложения, которые делали полеты безопаснее и эффективнее - его имя стало синонимом надежности и прогресса в авиастроении. Но даже будучи успешным инженером, Витька не забывал о своих корнях и о том, что сделало его тем, кто он есть. Он часто возвращался в родной городок, где его по прежнему знали и любили как "Витьку Самолета" - помогал местной школе с техническим оснащением, организовывал соревнования для детей, вдохновляя их на занятия спортом и наукой, всегда помнил, как важно иметь мечту и стремиться к ней, как важно быть готовым помочь тем, кто в этом нуждается.

Когда Виктор уже был на пенсии, в его родном городе возникла чрезвычайная ситуация - сильный ураган повредил линии электропередач, оставив без света целый район, ремонтные бригады столкнулись с трудностями из за сложных погодных условий и труднодоступности некоторых участков. И снова, как в юности, Витька не остался в стороне - собрал команду таких же энтузиастов, как он сам, людей, которые верили в его идеи и были готовы действовать. Используя свои знания и опыт, они разработали временное решение, которое позволило быстро восстановить электроснабжение в критически важных объектах - больнице и пожарной части. Виктор, несмотря на свой возраст, лично участвовал в самых сложных работах, демонстрируя ту же ловкость и решительность, что и много лет назад, спасая котенка с водонапорной башни. Когда все было позади, и жители района смогли вернуться к нормальной жизни, они снова благодарили Виктора.

Он же, как всегда, скромно отмахивался:

- Это просто моя работа. Я всегда готов помочь, когда это нужно ...

Виктор прожил долгую и насыщенную жизнь и его внуки, слушая рассказы о дедушке, с восторгом представляли себе, как он, юный и отважный, взбирался на водонапорную башню, как его быстрый ум находил решения в самых сложных ситуациях. Они видели в нем не просто дедушку а настоящего героя, чья жизнь была наполнена смыслом и стремлением к совершенству. А глядя на самолеты, пролетающие над их головами, они мечтали стать такими же, как их дедушка - смелыми, умными и всегда готовыми помочь.

И каждый раз, когда кто то в его небольшом городке сталкивался с трудностями, всегда вспоминали Витьку "Самолета" и это придавало им сил, чтобы преодолеть любые препятствия, ведь, как говорил сам Витька еще в юности:

- Главное - не бояться взлететь!

Проходя мимо, я улыбнулся и кивнул Майклу. Он посмотрел на меня, и его губы немного дрогнули, пытаясь тоже расплыться в улыбке, но он быстро собрался и вернул своему лицу суровый вид, показывая тем самым, что ему всё нипочём. Наказание было заслуженным и пойдёт ему на пользу, что, судя по всему, он и сам понимал.

В юго-восточном крыле школы располагались спальни старших учителей.

Я постучал в дверь, но ответа не последовало. Несколько раз, с момента приезда Алисии в школу, я видел её в библиотеке. Так что я направился в северную часть. Библиотека находилась рядом с учительской. Попасть в неё можно было из галереи, которая опоясывала двор.

Открыв дверь библиотеки, я оказался в довольно просторном помещении, все стены которого были заставлены огромными книжными шкафами высотой около пяти метров. Для удобства работы с книгами была смонтирована приставная передвижная лестница, которую можно было свободно перемещать вдоль всего стеллажа. От шкафов до потолка оставалась ещё пара метров свободного пространства, которое было часто утыкано круглыми окнами по всему периметру помещения. Пространство в центре зала занимали несколько массивных дубовых столов, окружённые столь же массивными стульями. Тут ученики могли работать с доступной им литературой. Я регулярно пользовался этой возможностью, иногда часами просиживая за очередной оружейной энциклопедией. Также в читальном зале было несколько просторных кресел, в которых можно было удобно расположиться с книгой развлекательного толка. В одном из них устроилась Алисия, скинув изящные башмачки, она сидела, поджав ноги под себя и немного откинувшись на подушки. На коленях у неё расположился весомый фолиант, страницы в котором она придерживала и перелистывала одной рукой, а в другой баюкала почти опустевший бокал с вином. Днём тут было очень светло, но под вечер приходилось использовать свечи. Поэтому на небольшом столике, который располагался рядом с креслом, стояла пара горящих свечей, а также присутствовали тарелки с остатками ужина.

Немного робея, я решился подойти к мастеру Северовой. Дождавшись, пока она дочитала очередной абзац и подняла на меня свой обжигающий взгляд, я, запинаясь, начал озвучивать свою просьбу.
— Простите, учитель, что отрываю вас, но я хотел бы попросить об одном одолжении, — стуча зубами, выпалил я.
— Какой нетерпеливый мальчик, — раздался голос учителя, обычно жёсткий, но сейчас чарующий. — Не прошло и трёх дней, как ты явился получить свою награду.
От такого обращения я совершенно впал в ступор, забыв, что хотел сказать. Алисия внимательно рассматривала меня несколько секунд, явно удовлетворённая произведённым эффектом, после чего прыснула от смеха.
— Извини, тут довольно скучно, и я захотела немного над тобой пошутить, — примирительно продолжила она. — Сделай тогда уж сначала ты мне одно одолжение. Отнеси грязную посуду на кухню и захвати заодно там ещё бокал столь чудного вина.
Всё ещё не до конца придя в себя, я собрал тарелки, двигаясь словно деревянный. Под ними обнаружился исписанный блокнот с конспектами и заметками. А также я обратил внимание, что с другой стороны от кресла на полу выстроилась небольшая башня из полдюжины книг.
Покинув библиотеку, я окончательно вернул самообладание и быстрым шагом направился на кухню. Там я сдал грязную посуду и не без труда, но нашёл главного повара. Тот с удивлением выслушал мою просьбу, но, услышав имя Алисии, моментально изменился в лице, после чего послал одного из прислужников в погреб.
Главной задачей на обратном пути было не пролить вино. Не без труда, но я с ней успешно справился.
Заходя в библиотеку, я чуть не столкнулся с мастером Звездочётом, который был старшим книгохранителем. Он окинул меня строгим взглядом, а, заметив бокал вина, с неодобрением покачал головой, но не стал ничего говорить.
Мастер Северова за время моего отсутствия успела обуться и теперь сидела, закинув ногу на ногу, с очередной книгой. Предыдущий фолиант, как и башня из томов, куда-то пропали.

— Спасибо, можешь оглашать свою просьбу, — произнесла Алисия, забирая бокал с вином.

— Мастер, не могли бы вы обучить меня метанию ножей?

— Неожиданная просьба, — в глазах Мастера загорелась искра интереса. — Почему бы и нет? Это может быть любопытно, а то я совсем уже засиделась в библиотеке, а от количества изученных документов у меня скоро появится способность ощущать чернила кончиками пальцев.

— А что вы изучаете? — решился я на дерзкий вопрос.

Учитель посмотрела на меня суровым взглядом, но после очередного глотка вина её лицо подобрело.

— Так уж и быть, удовлетворю твоё любопытство. Вам уже рассказывали, что бывают проклятые магические звери, но они все очень неодинаковы. Большинство из них забирают себе магическую силу человека, но встречаются и такие, которые предпочитают забрать разум.

— А разве не все магические звери завладевают разумом человека?

— Все-то все, но в разных пропорциях. Так сложилось, что обращённому приходится искать баланс, а для этого выбирать: взять больше силы или же больше разума. Те, которые поглощают силу, становятся очень опасными противниками, они могут уничтожить сотни, а иногда и тысячи людей. Но их нужно только победить. Для этого собирается подходящий отряд, а дальше вопрос уже к мастерству охотников Ордена.

Алисия сделала ещё один глоток из бокала, погружаясь всё глубже в свои мысли.

— Те же, что выбрали силу человеческого разума, не нападают на города, не пытаются убивать всех встреченных на своём пути, наоборот, они пытаются влиться в общество людей. Вот только отказаться от своей звериной сущности они не способны, и поэтому они тоже убивают, это происходит значительно реже. Такой проклятый может ограничиться всего парой убийств в год. Из-за этого поймать его становится неимоверно трудно. Все следы преступления тщательно устраняются или же маскируются под пожар или нападение разбойников. Я даже читала о нескольких бандах, созданных проклятыми магическими зверями, в которых подчинёнными были обычные люди. Так же они часто меняют место своего проживания.

— А что будет, если несколько магических зверей соберутся в отряд или даже армию? — испытывая чувство ужаса от услышанного, спросил я.
— На наше счастье, два проклятых зверя не могут ужиться вместе. Иногда они даже вступают в сражение друг с другом, но чаще более сильный просто прогоняет слабого.
— И как ловить такого зверя?
— Сотрудники центрального штаба ордена тщательно отслеживают все сообщения о необычных смертях, которые передаёт городская стража. Почти всегда разумные звери селятся в крупных городах, где их сложнее вычислить. И в случае появления подозрений, объявляется «долгая охота». Мастер, взявший такой заказ, приезжает на место и проводит расследование. Иногда он находит проклятого зверя, иногда убийцей оказывается человек. А бывает, что расследование ни к чему не приводит. В записях ордена хранятся истории о проклятых зверях, у которых получалось десятилетиями скрываться среди людей, на их счету насчитываются сотни убитых людей.
— И сейчас вы ведёте такое расследование?
— Я вела такое расследование прошлым летом, — с грустью произнесла мастер Северова, — но не справилась. Зверь, которого я выслеживала, сбежал. И я решила приехать посоветоваться со своим учителем, а заодно и изучить материалы из архивов, чтобы больше не допускать таких ошибок.
— Неужели мастер Тальхоффер ваш учитель? — с удивлением спросил я.
— И не только он, мастер Найдорф тоже преподавал у нас курс монстроведения. Поэтому я хочу дождаться его возвращения, а только после этого вернусь в свою школу.
— А какие занятия вы ведёте?
— Если тебе повезёт на охоте, то ты узнаешь в следующем году, — наконец-то улыбнулась Алисия, прогнав грустные мысли. — Я как раз в следующем году буду вести занятия для второго и третьего курса.
— С нетерпением буду ждать, — так же с улыбкой ответил я.

Туп-та! Туп-та. Туп-та.
Ишь ты, хромает. А когда живой была – не хромала.
Шкыррллл. Шкрыллл.
Всю дверь мне уже ободрала!
В щель двери тихо засвистели:
– Сссслушай. Поссс-слушшшшай меня!

Ватута совсем заскулила. Я шикнул:
– А ну тихо!
Скулёж поугас, видать, кулак в рот засунула. И под одеяло залезла. Одеяло ей прямо поможет!
– Она говори-ит!
– Так третьего дня тоже говорила. Видать, горло отросло обратно.

От двери снова:
– Поссслушай меня! Ссста-ароссста!
Жена из-под бугрившегося одеяла выла в ответ:
– Ы-ы-ы! Говори-ит! Что делать-то?
– Ничего не делать! Лежи, дура! Сколько уже ходит? Поскребётся, побурчит и уйдёт. Проходили, в дома она не ломится напрямую.
– Заразу оставит.
Я почесал бороду. И шею.
– Это да. Но она как-то странно заразу оставляет. К нам уже сколько ходит? Чаще других. А мы, глядишь – здоровехонькие! А сколько перемёрло – почитай, полдеревни осталось, даже те, кто и не видел её.
– На последнее оставляет. Чтобы мучить пуще!
– Может, и так. А, может, не в силах она перед нами. Может, мы за людей радеем и Вышним истово молимся.
– Так отец Скуфляк больше твоего молился, а в первых рядах помер!
Вот дура баба, словно и не рада, что мы живы все!
– Видно, по чину ему ещё больше почитать Вышних было положено. А он не вытянул. Да он сам же и попустительствовал ей! И хватит тут трепать языком! Спи давай!

Тук. Шкырррл.

– У-у-у, как тут спать-то? А ежели она дом подожжёт?
– Могла бы – давно подожгла.
– Так она про огонь говорила раньше!
– Говорила. Видно, не про тот огонь, не для нас. Про свой. И всё. И спи. Работы назавтра много. Поскребёт, пошипит и уйдёт. Она долго у одного дома не мается. И ничо она нам не сделает. А вот если ты завтра с недосыпу на себя горячий горшок опрокинешь или у заразной избы в обморок свалишься – вот тут и будет плохо.

Подсунул руки под одеяло, подгрёб её к себе: пухлую, горячую. Руки сразу в мягоньком утонули. По трясущимся плечам погладил.
– Ну, спи. Уйдёт сейчас.
Жена повернулась, всхлипнула под мышку:
– Позови мертвебоя завтра? Мочи нет.
Я кивнул:
– Вызову. Завтра – непременно.

Царапанье когтями прекратилось. По крыльцу ещё пару раз топнула, а потом послышалось, как сходит. К кому ещё побрела?

Жена повозилась ещё, подышала в плечо. И, успокоившись мыслью про мертвебоя, заснула. Не говорить же ей, что уже месяц как зову. Она ж вовсе тогда спать не будет. Не едут они, прослышали про наше проклятье и заразу.
Хотя, вроде, их прямое дело – с проклятиями бороться. А не едут.

С утра принялся орать петух. Темно ещё, а ему всё нипочём, голосит как ненормальный. Я рявкнул раз, другой – курятник был через стенку, чтоб не перемёрзли. Но глупая птица меня не слышала и по тупости своей не затыкалась. И понятное дело, что у петуха свои часы, ему наши заботы не указ. Но злило страшно!

Вся деревня не спит по ночам – когтистая Мымра будит. Дальше петухи орут. Хорошо, что орут – Мымру пугают. Она после них не ходит. Но встают все поздно, дурные, злые. Скотина уже жалуется. Да и к чему тут радоваться, коли каждые день к ещё одной заразе просыпаешься? К новым умирающим домам? У, Мымра проклятая! Ещё и горло отрастила! Так бы и сжал руками это горло, чтобы хрустнуло, все бы кости прямо пальцами перемолол!
Не, всё, завтра в Большие Остальники поеду и силой привезу хоть какого мертвебоя! Оглоблей по башке дам и в телегу засуну, но привезу! Чуток подремлю, и сразу поеду!

Тут петух проорался, а я, решив всё, плюнул, повернулся к стене и обратно заснул.

Глаза разлепил уже почти с солнцем, поздним по осени. Где-то мычала корова. Дети топотали туда-сюда, прыскали тихонько – этим всё нипочём! Дверь заскрипела – вошла жена с молоком, скособочившись от полного ведра. На меня – зырк! А глаза-то у самой впавшие, набрякшие снизу. Сразу спросила, робея:
– Поедешь?
Я кивнул, поискал пояс, подвязался по-деловому, чтобы видела: еду я, еду.
Она вздохнула облегченно:
– Вот и хорошо, вот и ладно! Сейчас простокваши с хлебом тебе соберу, сала. Каша поспевает.

Корова замычала ещё сильнее, жалуясь на боль в вымени. Не наша! Рядом. Жена наклонялась ведро ставить, да и плюхнула под конец, аж выплеснулось чутка. Вздёрнулась:
– Потасьина корова! Слева! У Куранки одни козы, а следующий дом с коровой – только Потасья! Она же всегда раньше меня вскакивает!
Мы смотрели друг на друга. За месяц все уже понимали, что это значит, когда с утра скотина жалуется.

У Ватуты тут же глаза намокли и подбородок заходил:
– Вот к кому ведьма от нас ушла!
Я плюнул на пол со злости.
– Пойдём. Только кожух надень – холодно. Сколько раз говорил – не ходи в эту пору без верхнего!
Ватута через слёзы даже чуть улыбнулась, но сделала как велел.

Пошли. Я молотилку прихватил – она у меня уже прижилась на выходе. В заразной избе за дверь-то не тронешь!
В воротца побахал для порядка, жена поголосила:
– Потаська! Потаська!

Никто не ответил. Показалась в своём дворе Куранка, кивнула нам грустно. Изба Потасьи и Щура аккурат посреди деревни, тесненько к соседям, отовсюду слышно, что мы пришли. Из ближних домов выглянули сельчане. Кто охнул и обратно сунулся, кто к нам пошёл потихоньку. Я Ватуту чуть подсадил, и мы через изгородь перебрались в огород. Замолотил дрыном в дверь.
– Потасья! Щур! Кто живой?

За дверью затопали, мы отскочили к воротам обратно. Выглянула молодая Туська, зарёванная донельзя.
– Дядька Белыш! Тётя Ватута! А мои слегли-и-и все! И матушка Потасья, и папа Щур. И… и... Витушка люби-имый мо-ой! – по молодому мужу она совсем заголосила.

Я крякнул. Сразу все – это прямо плохо. Те, кто по одному заболевают, глядишь, и оклёмываются. Всё ж-таки не всех это проклятие забирает. Вон, у Понура в третьем доме только старая бабка померла. А остальные ничего, полежали, да в себя пришли.
Жена стояла, слёзы размазывала.
Туська вышла совсем на крыльцо.
– Все ходили ещё вчера. А к утру не встал никто. Я одна только. И это… Мымра…

Я вздохнул.
– Мымра к вам сегодня ночью пришла?
– Если б только сегодня. Она уже какую ночь к нам ходила, всё скреблась, шипела. Стра-а-ашная! А сегодня… Дядя Белыш, она заговорила сегодня!

Я аж сплюнул! Вот же сволочуга!

– И что наговорила?
– Про пожар большой. Про заразу.
– Так она и раньше про это талдычила.
– Да, но сейчас она всё повторяла: «Берегитессся! Держитессся!»

Услышав людские разговоры, корова аж заревела!
– Ох, бедная! – захныкала Ватута. – Жалко скотину!
– Я-то сейчас за водой ей схожу! – шагнула вперёд Туська.
Она пошатнулась, я всмотрелся и заорал:

– Стой! В дом иди!
– Чего?
– В дом!
Тронул Ватуту, ткнул в девичью шею и показавшееся из-под рубахи запястье, где уже виднелись алые волдыри. Девчонка оглядела себя, охнула, натянула рукавчик – да поздно. Увидели мы.
– Что же, и к колодцу не пустите?
– Не пустим, ты уж прости. Но воды принесём. Только ты к корове не ходи.
Она нахмурилась:
– К корове-то почему?
– Потому что с твоих рук зараза на вымя перейдёт. Ежели не выздоровеете, корову потом не взять никому будет, пропадёт.
И кивнул Ватуте: мол, скажи что-нибудь девчонке по-женски.
Жена залопотала ласково:
– Сейчас Понурова жена тебе и воды принесёт, и подоит. Им не страшно уже. Отмолились они у Вышних, выздоровели. И травок принесёт, которыми проклятье они перебили. Авось, и вам помогут, травки-то. А я тебе каши на ухвате принесу – хочешь каши? Только сиди в доме, милая.

Зло хныча, девчонка ушла и закрылась обратно.

Сказал собравшимся сельчанам – да они и сами уже всё поняли. К Понуру сходил.
Когда обратно шёл – глянул на чёрное пятно на месте Мымриного дома, в сердцах плюнул в ту сторону. Чтоб её в Нижний мир утащило да приморозило! Потаська с Ватутой всю жизнь вместе, с пелёнок! А невестка её, Туська – совсем молодая, ладненкая, стройненькая. Свадьбу они с Витухой в конце лета играли! И вот как оно всё обернулось.

Со злости собрался быстро. Уже за ворота выехал и тут удивился: топает кто-то по дороге к нам. Прямо навстречу! Вот дело интересное, как про заразу заслышали, так никто из окрестных к нам не ездил – чурались! А этот шёл себе да шёл!

Соскочил я с коня, подождал. Оказалось – паренёк, молодой, высокий, такой тощий, что соплёй перешибёшь!
Волосы странные, взлохмаченные, да и много их как-то – волос. Зипун добротный, шитый, хоть и с чужого плеча вроде. А ещё амулетов куча на шее, другу на друге прямо висят. Я сразу скумекал, что к чему, но он всё равно встал чуть поодаль и руки задрал, показал выбитые на ладонях знаки. Помолчали. Он тоже на старостин знак у меня глазел.

Поклонились вместе.

– Здоровья вам и дня светлого!
– И вам солнца незакатного!
– А вы ли будете местный староста?
– Ну, а кто, как не я? Я и есть!
Он голову по-вороньему наклонил:
– Ну, что же, значит, к вам я, по вашу беду еду, если договоримся.
Я поцокал. Слишком уж молод, не видал я ещё таких молодых мертвебоев. А тот, видно, разгадал мои мысли, строгости на себя напустил. Ну, строгость – это и я могу.
– Старшие рассказали?
– Они!
– Я уж месяц кого-нибудь приехать прошу.
– Ну, вот я и приехал. Что у вас?

Ишь ты, торопыга какой!

– Так, может, мы в деревню проедем? За стол у меня нормально сядем, поговорим?
Паренёк вытянулся, постарался глядеть сурово.
– Не обессудьте, отец, не пойду я к вам запросто так. Зараза у вас, как я слышал! Рисковать – так ради дела. Вот тут и рассказывайте. Договоримся – тогда и в деревню пойду.
– Ну, что же, разумно. Ведьма у нас. Мертвячка. Раньше в деревне нашей жила нормально, травками лечила, заговорами. Не ссорились мы сильно. А потом сдуру стала ходить и мор на всех наговаривать. И пожары. С чего – сами не поняли. Ума лишилась, видно. Мы сначала вроде терпели, да… Ну, этого… Потом померла она. Погорела. И стала мёртвой ходить. И проклинать. На заразу и на огонь. Тягаться с ней никто не выходит – боятся. И саму её боятся: чёрная, страшная, когтями скребёт. И заразы от неё боятся. Потому что приносит она заразу к тем, к кому поскреблась. Как кого пробирает – тоже не понимаем. Кто всей семьёй мрёт, кто поболеет и выздоровеет. Ко мне, вот, каждую ночь ходит и на крыльце топочется. А мне пока ничего. Жена говорит: “Мучает, чтобы пуще боялся!” Не знаю.

Паренёк губами пожевал.
– Ясно. А как она выглядит?
– Да как мертвяк, давно лежавший. Я ж говорю: чёрная, страшная, когти!
– А точно описать можешь?
– Да кто ж её будет рассматривать? Страхолюдину такую! Мы дома запираем и сидим!
– Стонет? Воет?
– Шипит слова всякие.
Мертвебой аж заморгал часто:
– Слова? Она разговаривает?
– Сначала не разговаривала. Вроде дыра у неё на горле была. А сейчас как будто отросло.
Он очумело посмотрел на меня:
– Это как – отросло? У мертвяков ничего не отрастает, даже у ведьм! Они или остаются как были, или дальше разваливаются.
– Слушай, ну мне почём знать, что там у них отрастает! Охотников на неё глядеть нету! Я одно знаю: сначала только скреблась и шипела, потом заговорила.
Он махнул:
– Ладно, староста, разберёмся. Зайду, осмотрюсь. Буду отгонять, как смогу, а выйдет – так изничтожу!
– А что, может не выйти?
– Да странное у вас какое-то дело… Ну, чем смогу! Четыре золотых с вашей деревни!
Я аж подскочил:
– Чегоооо? Четыре золотых?! Да ты окосел, что ли?
Лицо у тощего мертвебоя закаменело:
– Слышишь, староста, ты бы полегче со словами, а?
– А ты – с запросами своими! Четыре золотых ему! Да я отродясь выше трёх не слышал от вашей братии! Да ещё там, где мертвяков несколько. Да от тех, кто постарше твоего!
– И где они, те, что постарше моего? Приехали к тебе? Полезли в твою заразную деревню? Помогли? – он потыкал пальцами в дорогу туда-сюда. – Где, может, у меня глаза плохо видят? А?

Я бы стушевался, да не уступать же этому мальцу? Да ладно, что малец, но что ж это творится? Зима скоро, и так еле выживем с оставшимся людом! Это ж мне по скольку с дома собрать нужно? За три серебрушки можно корову купить, а ему четыре золотых…
– Не, две с половиной, и не дам больше.
Он отступил на шаг. Прищурился.
– А сколько, говоришь, у тебя народу в деревне померло?
– Сколько б не померло, я о живых пекусь.
– Ну и пекись!

Парень зло махнул рукой, развернулся, сгорбился и засеменил прочь, приговаривая:
– Зря только день потратил, топая. Старики не пошли, а я, дурак, потащился к этим жадюгам.
Я ждал, что мертвебой начнёт оглядываться, решит поторговаться, а он, знай себе, ноги переставляет.
А дома Ватута со слезами, дети, сельчане… И молодая Туська в пятнах.
– Эй… Эй, ладно, стой! Соберу я тебе твои золотые. Мелкой деньгой только, у нас самих золота не бывает ни у кого.
Тощая фигура развернулась. Парень кивнул и пошёл за мной. Ишь, недокормыш! Но, ничего, с такими поборами он быстро разжиреет.
– Зовут-то тебя как?
– Имрик.
– Угу. А я – Белыш.

Привёл в деревню мертвебоя, так он сразу стал круги наворачивать, осматриваться. Кажется, даже обнюхивать. Вокруг Мымриного пепелища побродил, золу меж пальцами растёр. Меня аж передёрнуло. Мерзость-то какая! И заразы не боится!

А я по домам собирать пошёл. Думал, роптать будут, жмотиться. И так у всех дела плохи... А глядишь – нет, ничего. Крякнут, вздохнут – и в сундук полезут, медяки считать. Самому совестно последнее брать. А делать что?

Насобирал, отнёс Имрику мешок, а он мне:
– Вот что, дядька Белыш. Я тут сейчас вокруг деревни буду охрану ставить. А ты мне людей вскорости собери, как солнце вон того конька коснётся. Я как раз закончу. Сказать всем надо.

Я по второму кругу по домам пошёл. Вот же ж, загонял меня парнишка!

Когда вернулся – у него посередь деревни, около перекрёстка, где мы все собираемся, рогатина вбита, на ней – кусок кожи с какими-то рисунками, бусины по краям свисают.
Вскорости собрались все остальные вокруг. Мужики по центру, бабы – на задках. Дети, понятное дело, повсюду крутились.

Мертвебой вышел в центр, заговорил.
– Буду я с вашей ведьмой бороться. Но мне с ней разбираться долго! Понять надо, что она такое, только тогда смогу её к Нижним отправить. А пока просто защитил вашу деревню. Вот, знак от мертвяков поставил. Его трогать нельзя никому. А вокруг всё обложил сухими травами и знаками. Везде по краю деревни, особенно на входной дороге. Ведьма ваша, небось, из леса ходит?

Народ закивал.
– Да!
– Вроде оттуда!
– Вот и хорошо. С двух сторон вас река защищает. Потому моих травок, что с собой принёс, хватило. Ещё знаки я всякие нарисовал. Но выходить из деревни вам пока нельзя. Как поймёт ведьма, что вы закрылись, так кидаться будет, сильнее ходить. Может даже и днём появиться. Сидите в деревне!
Мужики зашумели:
– А дрова как же?
– Да, мы ж пока ещё не всё наготовили!
– А рыбалка?
– А зверьё? Охотиться как?

Имрик развёл руками:
– Вы жить хотите? Так пока никак. Надо мертвячку вашу убирать, чтобы проклятье спало. А мне разобраться надо, странная у вас мертвячка.
Снова поднялся гул, но тут уж я цыкнул:
– Вы чего? Вам тут Мымрино хождение не надоело ещё? Ночами не спим. Каждый день новый дом заболевает! Всем тут подохнуть, что ли, предлагаете? Сидим тут, говорю! Не голодно пока. Дрова поменьше будем тратить, чай, у всех запас какой-никакой имеется. Совсем плохо станет – из мертвых дворов можно брать.
– Они ж заразные! – подал голос Понуров сын.
– Дрова-то? Тебе-то чего, ваш дом уже зараза не возьмёт – она по два раза не ходит. Но, ежели такой пугливый, то у кузнеца клещи попроси, ими хватай сразу в огонь кидай!
Кто-то хохотнул, а кто-то и закивал.
А потом и к мертвебою повернулись.
– Ладно!
– Посидим.
– Только ты уж убери эту ведьму от нас, родненький!
Имрик важно выпятил тощую грудь:
– Я уж постараюсь!

Постарается он! На четыре золотых – пусть только попробует не постараться! Я его сам прокляну!

Все медленно расходились по дворам, мертвебой принялся Понура про болезнь расспрашивать, чем лечились, что помогло.
Я к дому уже пошёл, а тут Туська выглянула из своих дверей, закричала тоненько:
– Дядька Белыш! Дядька Белыш!
Я заглянул за изгородь.
– Чего тебе?
– Еды бы, а? Сил нет готовить.
Смотрю – и правда, на двери висит, цепляется, чтобы не упасть. Пятна уже заметно по шее выше поползли, набухли.
– Тебе что же, Понурины бабы не приносили?
– Приносили. Так то утром было, а уже вечереет. И мои все голодные лежат. Они, правда, и не просят. Но я бы хоть чуть в них затолкала.

Я поймал ребятёнка, что мимо бежал. Попросил кликнуть Ватуту с едой. Пока ждал, Туська причитала:
– Свёкры совсем плохи. Даже не ворочаются. А Витушка вроде, и получше, но меня не узна-а-ё-от! А страшно-то, страшно-то как! Пятна эти ползут как живые, да горячие такие, аж касаться неохота.
Тут и Ватута подошла, медленно, чтобы щи из чугунка у груди не расплескать. За ней старшенький наш ухват тащил. Я перехватил, попросил:
– Ворота придержите. Вот и ужин ваш. Щи свеженькие.
Сам подцепил ухватом, тихонько до крыльца донёс, поставил.
– Ну что ж, бывай, Туська. Молись Вышним – мертвебой в деревне. Авось, победит он ведьму, ежели твои дотянут, то спадёт с них зараза.

Махнул, уже до ворот дошёл, да на звук обернулся. Туська – откуда только силы взялись – за мной бежит, орёт:
– Нет! Нет! Не бросайте! Не хочу в дом.
И руками схватить хочет. Я взял её, да в ухват поймал. Она худая, как раз заместо горшка поместилась. А я давай её к двери зажимать. Девчонка орёт, Ватута ревёт в голос рядом:
– Туся, ну чего ты? Мы ж помочь хотели?! Нас-то не изводи! Белыш, ты пусти её, пусти. Больно же ей! Туся! Уймись, ну, милая моя, хорошая. Бе-е-лы-ыш!Билась-билась девчонка, да и силы потеряла, повалилась на крыльцо, зарыдала. Лежит, дрожит вся, воет. И тёплого на ней ничего, простынет. Хотя ей уже всё равно, наверно? А сделаешь тут что? Но девчонку жалко всё ж-таки!
Я отошёл, присел на камень у крыльца. Чуть морду свернул, чтобы одним духом не дышать, даже на расстоянии. Хотя надышался уже, поди…
– Милая… Мы ж поможем. Дров на крыльцо тебе натаскаем. Ватута будет ещё горячего тебе носить. Есть еда-то у тебя там? Зерно, из какого варить? Репа?
Туська провыла:
– Е-есть! Мочи не-е-ет!
– Ну потихоньку! Ты просто из дома не выходи! Ну, побереги людей! А мы и брёвен, и воды тебе натаскаем! Молочка, ну? Авось и выздоровеете вы?

Плакала она, плакала. А потом приподнялась, шатаясь и на полусогнутых в дом уползла, не глядя на нас.

Весь вечер мы с женой ходили понурые. Дети всё поняли, тоже притихли. Поели, прибрались, да спать уже собрались. Затихло всё в деревне. Только нам с Ватутой не спится, лежим, глазами моргаем. Сердце у обоих не на месте.

На улице шум какой-то пошёл. Треск. А мы к двери подойти боимся – неужто Мымра совсем разошлась? Тут кто-то как заорёт:
– Пожа-ар! Пожа-ар!
Я к окну, ставни поднял – тоненькая фигурка по Щурову крыльцу шатаясь, ходит, двумя пылающими головёшками размахивает, под крышу ими тычет. А потом – в дверь и как хлопнет! Искры взвились!

Через миг в окнах посветлело. Выскочили в чём были, Ватута аж взвизгнула – Щуров дом занимается! От нашего совсем недалеко – через Куранку. Жена сразу побежала, ведро прямо с вечерним молоком схватила:
– Пота-а-асья! Ту-уська!
– Пожа-ар!

Мужики с топорами налетели на изгородь, снесли, чтобы не мешала, за ними уже бабы с вёдрами. Пошли дверь рубить, пока можно, забыли уже про заразу – огонь всё очищает. Пробились кое-как, а за дверью чего только не навалено: стол, лавки друг на друге. Пока расчищали – внутри совсем заполыхало. Отскочили.
И тут аж замерли все на миг: стоит в окне Туська, на нас смотрит. Лицо злое-злое. За подоконник держится. Потом жест неприличный показала нам и повалилась.

Ну, дура ж какая! Дом-то их посередь деревни, теснее всего стоит! Сена наготовлено позади, дров – да от них прямо тянутся склады дровяные, Щур так мужиков и строить подбил – общее да длинное! Сейчас в две стороны по улице от них пойдёт!

Я и дети кадушки похватали – хорошо, с вечера набраны были. Люди тоже бежали кто с чем. Казалось, что зальём, зальём сейчас всем миром. Но тут внутри дома рухнуло, взревело, завертелись искры.
– Куранкин поливай! Сейчас перекинется!
– Забор туши!

По осени кадки во дворах были уже пустыми. Набранные ведра все выплеснули на дом Щура, понеслись к колодцу – да он же глубокий у нас, поднимать там всё медленно!

Я стал хватать мужиков, орать, трясти, чтобы услышали!
– Цепочку делайте! Тут река близко! Река! Вставате, передавайте! Лейте на Куранкин дом и на сарай рядом с Щуровым! Он него по другой стороне пойти может! Вниз! Дальше! Ты следующим вставай!

Откуда-то выскочил мертвебой, встал рядом, лопотал что-то, указывая на огонь.
Я всё тряс, дёргал, выстраивал. Огонь ревел, перекрывая меня, мой голос уже сипел.
Фигуры метались, сновали – чёрные на фоне огня.
Не сразу я понял, что одна из чёрных фигур стоит спокойно, глядя на меня. А кто-то понял, закричал:
– Мымра! Мымра пришла!

И все отшатнулись, бросив цепочку, побежали. Повалились вёдра, расплёскивая речную воду. Огонь горячими языками облизал забор, высунулся в дыры между досками на Куранкин двор.

Мымра, совсем страшная, косматая, подошла к забору, размашисто чиркнула когтем.
– Здесь сиди!
Обошла по краю, проводя черту по забору и дальше, по изгороди.
– И здесь!

Огонь бесновался, но словно лизал невидимую стену, не выходя за границы Щурова двора.

Лицо пекло. Я потрогал правую щёку – видать, сильно обжёг всю сторону.
Мымра.
Ну, что уж теперь… Что уж… Вот и свиделись. Без защиты домашних стен.

А та повернулась, ткнула пальцем в мертвебоя, просипела:
– Баг-гхульник по краю деревни? Дха? Тво-ой?

Имрик дёрнулся, потом кивнул.

– Я тоже хотела баг.., – она засипела, погладила горло, успокаивая. – Баг-гхульником. И просом, и заговорами…
Мымра закашляла, ткнула пальцем в деревенские дома позади:
– Не ссдюжила. И вссё тут. И этот помешал!
Она ткнула теперь в меня. А потом кивнула, не глядя, зашептала сначала себе под нос, а потом уже сильно, почти в голос:
– Идём за мной!
Я аж отскочил.
– Обалдела? Никуда я за тобой не пойду!
Ведьма страшно закаркала, я отскочил уже, но тут понял, что это она так смеётся.
– Небхось испугалсся, староста? А если сскажу, что пойдёшь за мной – беду отведу, уберу проклятье?
– Тебе веры нет после всего!
– Не пойдёшшь?

Повернулась, прищурилась, встала близко. Лицо – чёрные лохмотья, сухие, слоистые, а глаза живые, как были: карие в желтизну. И щёки вокруг вроде уже не чёрные, меж горелым светлое проглядывает.
– Пойду. Даже без веры. Люди на мне.

Она закаркала снова:
– Герой! Только не тебе я говорила сначала. Огню!

И отвернулась от меня, пошла к полыхающей избе. Ладони потянула, заговорила:
– Идём! Идём! Огонёк!
Ласково так, как с дитём.
Ох-ты ж, обе руки у неё как полыхнут факелами! А ей хоть бы хны, перед собой горящие держала, продолжала ласково, голос всё силу набирал:
– Огонёк-огонёк, мы с тобой сроднились! Помнишь, как ты в мою избу пришёл? Я сначала кричала и вырывалась, а потом мы плясать стали. Вот и сейчас пойдём со мной! Там полянка, ты станешь ма-аленький, мы танцевать будем. Я снова запляшу – и ты со мной запляшешь. Пойдём!

И принялась отступать по дороге. А огонь будто стёк с Щурова дома и жарким ручейком потянулся за ведьмой. На миг полыхнул вокруг неё. И показалась она тут такой, какой была в жизни: молодой, статной, светлокожей, с тяжёлой косой вокруг головы. А потом огонь спал вместе с мороком, и фигура снова почернела. Ведьма всё отходила, а он полз и полз, постепенно уменьшаясь, словно живой огненный змей. Она на миг встала, прокричала мне:

– Всё! Сбылось! Не приду больше.
Отвернулась спиной и пошла себе, прихрамывая.

А огонь ручным полозом послушно утекал по дороге за ней, совсем оставив и дом, и сарай, и постройки. До ограды деревни их ещё было видно. Потом скрылись за поворотом, снова мелькнули в проплешинах лесных стволов и вовсе исчезли.

Дым курился во дворе.

Я налетел на тощего мертвебоя, схватил за ворот, завернул:
– Ты что же, паскуда, делаешь? Ты же сказал, что не войдет она в деревню! Ты ж своих веток наложил всюду, знак этот вбил.

Паренёк, кислый, бледный, хватал воздух. Я чуть ослабил ворот, чтобы он смог говорить.
– Ветки ваши жители раскидали, когда на реку за водой побежали. И знаки затоптали, не заметили. Там замкнутый периметр должен быть, чтобы действовало.

– Чего? – нахмурился я. Затряс его, щербатые зубы заклацали.
– Н-н-ну, кругом без дырок должны ветки лежать и знаки чертиться. Если есть дыра – ведьма может пройти.

Рука устала, поэтому ворот отпустил.
– А знак твой от мертвяков? Почему не действовал?
– Она не мертвяк.
– Как так «не мертвяк»? А кто же тогда? Человек, что ли?
– Не человек. Я не знаю. Первый раз такое вижу. Какое-то другое существо. Мертвяки – тёмные внутри, а она без тьмы совсем.
– Как без тьмы, она же черная?
– Да по-другому без тьмы, душевно. Да ещё вся мертвая нечисть огня боится, Нижний мир – он же холодный. А она наоборот – управляет, договаривается. Вон, увела его от вас.

Что за дурь он несёт? «Управляет», «не мертвяк». Ходит чёрная, когтистая, в горле дыра – нет, живая, твою за ногу!

Домина сзади затрещала, дым повалил прямо в нашу сторону. Закхекал и я, и мертвебой.

– Да не может быть такого! Если бы управляла, то она и тогда бы управилась, когда мы её избу подожгли. Сбежала бы!
– Куда сбежала?
Имрик смотрел совсем осоловело.
– Почём я знаю? Куда-нибудь да сбежала бы. Помирать-то она не хотела. Знаешь, сколько мы брёвен ко входу навалили?

Мертвебой отступил на шаг, на другой, вскинулся, зыркнул дико.
– Так эт-то в-вы её?
– Понятное дело, мы. Так сколько народу извела проклятьем?

Мужики сзади, те, что не разбежались ещё, поддержали:
– Четыре дома тогда полностью умерли, с детишками!
– А сколько таких, где один-два родича?
– А заболело сколько?

– Заболело? – ухмыльнулся Имрик.
Он ещё отступил.
– Вы думаете, это от неё заболело? Это ж красная сыпная лихорадка!
– Чего?
– Красная сыпная лихорадка. Я с вашим Понуром говорил, отметины от сыпи посмотрел. По-другому у вас болеют, быстрее, чем обычно, пятна крупнее, да всё ж она. Весь Сизый Град в том году ей болел. Вы тут совсем в медвежьем углу сидите, выезжаете редко. Вот и не видели раньше. А кто-то на ярмарку скатался, заразу подхватил и привез. Или в чей-то дом больные родичи приехали. Или коробейники принесли. Просто зараза!

Имрик хрипло захохотал:
– Предупреждала она вас! Пророчила. Защищала! Вы ведьму в доме пожгли, а она в какое-то новое существо переродилась. На огонь похожее. Потому что считала, что дело у неё незаконченное – ваша защита. Вы и переродили её!

Умом он тронулся, что ли? Перепугался слишком? Или и раньше был тронутый?
Кто ж его знает... Хотя, пожар, а потом наша чёрная Мымра – от такого кто угодно одуреет.

Мы-то уже, можно сказать, привычные.

А тощий мертвебой смеялся зло, подкаркивая, как ведьма до этого. Аж икать начал. Перепугался только, когда я нож достал – видно, подумал невесть что.

Но я только быстро чиркнул по веревке у пояса, отсекая его кошель. Отсчитал медяков на четыре золотых. Три серебрушки сунул обратно, перед тем как к воротам его толкнуть:

– Сколько наработал. Не обессудь. А нам ещё зимовать надо!

Саша Нефертити

Старик на развернутой проекции экрана смотрел молча и серьезно.

Я продолжил:

– Мне стало интересно, и я прошелся по базам – насколько позволил доступ журналиста. И в одной из них обнаружил, что участок земли по вашему адресу куплен на имя Дмитрия Рубанова. Как вы понимаете, после такого я не мог не позвонить вам. А когда увидел, сразу узнал. Хоть теперь вы и выглядите по-другому, конечно.

– Приезжайте, поговорим. Скажем, завтра часов в семь вечера? Раз уж вы знаете адрес.

Завтра… Завтра – это хорошо. Мне так о многом нужно спросить его. Подвесив экран пред глазами, я стал собирать список вопросов, попутно кое-что уточняя в сети. Хотя я знал историю Рубанова, как мало кто еще.

Почти девяносто лет назад он изменил всё. Ход развития цивилизации, направление прогресса, внешнюю политику большинства стран.

Конечно, он был не один, это была научная группа, но он всегда был перед камерами. Кажется, он получал удовольствие, когда его снимают – качество, свойственное скорее политику.

Но Дмитрий Матвеевич Рубанов был геофизиком и вулканологом.

Научная конференция, на которой Рубанов сделал свой доклад в 2034-м, была самой обычной. Однако его выступление, «Состояние земного ядра», выглядело как нездоровая сенсация, впрочем, не настолько, чтобы надолго задержаться в новостях. Хотя заголовки были броские.

«Российский ученый предсказывает взрыв земного ядра через сорок лет!»

Любого другого после такого заявления вынесли бы из зала, недружелюбно подпихивая в бока кулаками. Но у Рубанова была репутация молодого гения, поэтому его выслушали. Сначала крайне скептически, потом заинтересованно. Научная группа, которой он руководил, исследовала вулканы «Огненного кольца», и на конференции он показал результаты двухлетней работы. Кто-то из его группы создал принципиально новый прибор для глубинных наблюдений, и геофизики получили уйму информации для обработки.

Смысл был такой, что активность в земном ядре вошла в резонанс с солнечной активностью, плюс к этому прибавилось глобальное потепление. Запустились необратимые процессы, которые через сорок-сорок пять лет приведут к его взрыву. Расчеты для проверки он был готов выдать каждому желающему.

Мы так устроены, что всегда готовы предсказать какой-нибудь апокалипсис, мне кажется, это зашито у нас в подкорке. Предсказать, вздохнуть и продолжать заниматься своими делами. Так что Рубанова выслушали, но никто, кажется, не воспринял его всерьез, хотя в открытую смеяться и не стали. Ерунда ведь, на самом деле.

Коллеги и журналисты быстро забыли об этом странном докладе, однако через год разведки ведущих стран получили одни и те же данные. Пока не в открытую, но правительство России начало глобальную реформу бюджета – военные расходы сократились, зато в науку стали вливаться большие средства.

Россия, впрочем, не особенно скрывала свои намерения и активно искала союзников для совместных проектов, в основном, космических.

Сначала туда-сюда обеспокоенно забегали дипломаты, а потом и президенты. Всем выдавалась одна и та же информация.

«Скоро мы погибнем. Давайте выживать вместе».

Президент России Чернецкий поверил группе Рубанова и был очень убедителен с коллегами. Так начался Великий Исход.

Дмитрий Рубанов стал постоянным консультантом на совещаниях кабмина и на пресс-конференциях чувствовал себя уверенно. Он произносил речи о всеобщей гибели, если все не объединятся, и на всех экранах было его худощавое лицо с глазами подвижника (или фанатика, как говорили недруги).

Расчеты его группы неоднократно пытались проверять, насколько это было возможно. Геофизиков такого уровня было не так уж много, в то время эта наука была не слишком популярна. Однако большая часть ученых подтвердила расчеты Рубанова, а несколько человек вошло в его группу, чтобы продолжать собирать данные и наблюдать. Среди них был и мой дед, Виталий Грайс.

Двигатель на антигравитации запустили в серию через семь лет после начала Исхода. Прыгнуть за пределы Солнечной системы было еще трудно, но Луна и Марс стали вполне досягаемыми. Самым перспективным по-прежнему считали Марс, но до него надо было долететь, а потом терраформировать.

До Марса люди долетели через десять лет после начала совместных программ, и добрались туда за две недели. Сразу заложили город под куполом на восемьдесят тысяч человек, и заселили его полностью через три года.

Еще через десять лет космической гонки освоили спутники Юпитера. Технология была уже отработана. На самом деле у человечества давно было все необходимое, просто оно было распылено по разным сферам.

Это было время постоянного кризиса и подчинения одной цели. Многие страны полностью реформировали системы соцобеспечения. Пособия по безработице сократились до минимума. Новых рабочих мест стало больше, но их все равно было недостаточно. Там и здесь вспыхивали протесты, которые не стеснялись жестко подавлять.

– Безработные могут ехать в Африку и осваивать этот прекрасный континент, – сказал тогдашний президент Франции. Много семей уехало, потеряв в доходе и качестве жизни. Но хотя бы голодная смерть им не грозила. И можно было не проходить после работы образовательные программы, как это было в развитых странах.

Быстрее, быстрее! Человечество судорожно пыталось обогнать летящее время. Кто-то из журналистов удачно обозвал все эти трансформации «н-клинингом». Название приклеилось намертво.

Жизнь людей и вправду разделилась на «до» и «после».

Правительства заявляли, что все население Земли спастись не может, но несколько миллионов смогут расселиться на Марсе, Европе, Ганимеде. Улететь смогут самые лучшие и перспективные, поэтому сразу же попытались сформировать систему отбора.

Новые протесты, жестокие ответы властей… Вообще, кажется, правительства прямо-таки с удовольствием подавляли любые возмущения.

Это было еще не все. Пошли под нож целые отрасли компьютерных разработок, вроде дополненной реальности, виртуальных вселенных. Разорялись создатели игр и игровых миров. Да и у людей стало заметно меньше времени на игры.

Мой отец был ведущим разработчиком в LikeVR. Через два года после моего рождения его сократили, и он так и не смог найти работу по специальности. Пошел в школу преподавать физику. Я запомнил его усталым, всегда слегка раздраженным – ему тяжело было подолгу общаться с людьми, но выхода не было.

Когда я был маленьким, он часто рассказывал, какой была жизнь до «н-клининга». Более спокойной, более сытой. Больше развлечений, классных игр… Отец рассказывал мне про Стим, место, где можно было выбрать любую игру, и погрузиться в нее целиком.

В моем детстве все игры служили для развития каких-то навыков. Я учился, занимался борьбой и робототехникой, и когда вечером добирался до своего свободного часа, хотел только включить старые мультфильмы и под них уснуть. Иногда я жалел, что не родился на тридцать лет раньше – тогда у меня было бы интересное детство.

Пока автопилот рулил гравикапсулой из Иркутска на Сахалин, к Рубанову, я продолжал размышлять. Геофизик исчез из поля зрения СМИ после того, как прошло сорок два года с того самого дня на конференции. От его научной группы к тому времени тоже никого не осталось – двое умерли от болезней, двое ушли на покой. Двое погибли в один день в 2067-м – австралиец Джерри Торнсон и мой дед.

Я не знал его, он погиб до моего рождения. Но романтический ореол героя, которым дома был окружен его образ, с детства захватил меня. Дед ведь был рядом с самим Рубановым!

Основным их занятием было постоянное наблюдение за вулканической активностью и за динамикой изменений ядра.

Журналисты, те, что поддерживали идею Великого исхода, называли рубановскую группу «Держащие Землю». Якобы пока они мониторят ситуацию, ничего плохого случиться не может.

Оно и не случилось. Дед погиб, по стране был объявлен день траура. Рубанов и его коллеги, президент и министры снова и снова были на экранах, успокаивали, говорили, что это великая жертва во имя науки, и что мы должны оправдать доверие тех, кто погиб. Я видел эти записи много раз. Постепенно все успокоилось.

Прошло еще три года, к этому времени придумали источник энергии на темной материи, и теперь можно было колонизировать всю Солнечную Систему.

Земля никуда не делась. Ядро не взорвалось. А вот Рубанов исчез.

По официальной версии он погиб во время очередных наблюдений за извержением Амуэа, где-то возле Филиппин. Небольшой вулканический остров полностью исчез, когда вулкан взорвался, и никого не успели спасти.

И вот теперь, почти через пятьдесят лет, я встречусь с тем, кто знал моего деда.

Я нашел его на лужайке за купольным домом. Рубанов сидел в кресле, гладил кота и глядел куда-то вверх. На звезды? Я поднял глаза. Сквозь легкую дымку вечернее небо загоралось первыми яркими искрами. Отсюда не было видно океана, но было слышно, как он шумит.

На вид ему было лет восемьдесят, тех еще старых земных лет, которые я помнил по архивным фото. Про таких стариков раньше говорили «еще крепкий». Прямая, только начавшая сутулиться, спина, коротко остриженная борода и волосы совершенно седые. Руки в старческих пятнах. Ну да, процедуры омоложения стали обычными, когда он был уже глубоким стариком.

Я сел в предложенное кресло, демонстративно выложил на столик плоский окатыш диктофона, который загорелся теплым мягким светом. Работает.

– Вообще говоря, я давно ждал, что кто-то меня найдет, – сказал Рубанов. – В системах все-таки остаются двойные следы. Но я даже не думал, что это будет внук Грайса. Я узнал вас сразу, как увидел. Вы слишком похожи на деда.

– Я тоже сразу узнал вас, – слегка растерявшись, ответил я. – Хотя у вас сейчас немного другое лицо.

– Если хочешь посмотреть на свою мечту, это небольшая жертва, – ответил он. – Я побывал на Марсе и Ганимеде, видел восход Юпитера над Амальтеей. Я мечтал об этом с тех пор, как в десять лет прочел у Стругацких про фотонный грузовик «Тахмасиб».

Я молчал, не находя слов, но его это, похоже не смутило.

– Я хотел стать планетологом, как Юрковский. Но быстро понял, что с космическими полетами придется подождать. Поэтому я стал планетологом на Земле – он улыбнулся. – И когда выступал на конференции в тридцать четвертом, все это было розыгрышем. Мне просто хотелось встряхнуть все это ленивое болотце. Вся наша группа была рада включиться, и мы действительно провели расчеты, и получили то, что хотели. Посмеялись и забыли, тем более что никто толком не взялся нас проверять. А через две недели мне позвонил Стариков.

Я недоверчиво хмыкнул. Стариков стал президентом после Чернецкого, и был у власти двадцать шесть лет, в последние свои годы фактически являясь главой Объединенного правительства. Потом он сложил полномочия, распустил правительство и объявил о внеплановых выборах.

– Да, тогда Стариков был директором «Роскосмоса». И я считаю, что это была моя главная удача. Потом он стал министром промышленности, потом главой кабмина… Дальше ты знаешь. Он спросил меня, правда ли то, что я говорил на конференции и предложил встретиться. Наверное, я ждал какого-то чуда, и согласился на его игру. Ему хотелось власти, мне хотелось в космос. Ему, кстати, тоже хотелось. Это он сказал мне, что звезды всегда видны над туманом, достаточно поднять взгляд.

– Знаешь, почему еще я ждал тебя? – голос Рубанова был сухим и ломким, как осенний лист. Странно, ведь только что он говорил уверено и спокойно, как преподаватель на лекции. – Я думаю, ты хотел узнать о своем деде.

– Каким он был? – наконец, смог спросить я.

– Намного лучше, чем я, это все, что я могу сказать. Он был классным специалистом, и, конечно, быстро понял, что все это мистификация и липа чистой воды. Но я смог убедить его, что перемены будут только к лучшему.

Он продолжал быть рядом со мной долгие годы, и продолжал наблюдать за вулканами. И когда его сын лишился работы, и когда объявили большой отбор на корабли. Но после того, как протесты в Индии из-за голода привели к восстаниям, и подавляли их армией миротворцев… Он сказал мне, что с него хватит, и он выходит из игры, и хочет сделать публичное заявление. Я просил его не спешить, я улещивал и угрожал, и говорил, что уже сделано слишком много, все это будет напрасным. Через неделю он погиб. Стариков сказал мне, что спасатели пытались вытащить его из огненной ловушки, но не смогли. А еще он дал понять, что все мои разговоры прослушиваются.

Мне впервые в жизни стало по-настоящему страшно. Я стоял на хрупкой корке лавы, и трещина уже бежала ко мне. Эта игра зашла слишком далеко, и я понял, чем это может кончиться и для меня. Повернуть назад было невозможно.

А Стариков сказал, что я теперь могу работать спокойно и не бояться разоблачения и лишних вопросов. И с тех пор все тянутся передо мной кривые, глухие окольные тропы, мда… И я бреду как в тумане и не вижу звезд.

– Ты же записываешь? – он, будто очнувшись, посмотрел на меня. – Я хочу, чтобы это стало наконец, известным. Мне хочется хотя бы сейчас рассказать всем правду.

– Да, запись идет, – сказал я. – Всё записывается.

– Расскажи, расскажи об этом всем! – настойчиво попросил Рубанов, и мне показалось, что он сейчас схватит меня за руку. Сейчас он выглядел, да и был, по-настоящему глубоким стариком.

– Расскажу, – хрипло пообещал я и поднялся. – Мне нужно идти.

– Спасибо тебе, – сказал он мне вслед, но я уже уходил, не оглядываясь. Забрался в гравилет, взлетел… заложил обратный курс на Иркутск.

Весь обратный путь я провел в каком-то забытьи, в моей голове звучали голоса Рубанова, Старикова, деда… Пальцы вертели окатыш диктофона. Звезды над туманом…

Я посадил гравилет на берегу Ангары – большая вода всегда успокаивала меня. Стоял, глядя на такие близкие, ясные звезды. Вспоминал свою работу на лунной станции, командировки на дальние астероиды.

Размахнулся и забросил диктофон далеко в воду.

Людмила Демиденко

Они как раз ступили на гранитные плиты вестибюля, где она, наконец, развернулась, и их взгляды впервые встретились. Но «ледяное презрение» вдруг куда-то улетучилось, у неё внезапно порозовели щёки, а взгляд потеплел.

– Молодой человек, ну что ж вы так? – она улыбнулась ему и его вдруг бросило в жар, – во-первых, не это ужасное слово, а попа, а во-вторых, ну зачем же плеваться? Так только верблюды делают. Кстати, хотите покажу? Здесь зоопарк рядом.

– Прости… те, – было видно, что обращение на «Вы» дается ему с трудом, – я не хотел. Вырвалось. Вы такая (здесь он руками повторил форму её фигуры) красивая…

– Спасибо за столь высокую оценку, – здесь она звонко рассмеялась, – Кстати, я Алиса (она протянула ему узкую хрупкую ладонь) и можно на ты. Ну так что, идём верблюда смотреть?

– А я Василий, можно Вася, – он нехотя выпустил её руку, – согласен на верблюда…

Часом ранее:

Купидона Илью срочно вызвали на Олимп к Афродите. Настроение сразу упало: ничего хорошего от срочных вызовов к богине он не ждал. И оно упало еще сильнее, когда в приемной он обнаружил купидона Ашота (тварь, притворяющуюся другом, и стукача), который почёсывал бороду, гнусно улыбался и смотрел на него загадочно. Да еще и богиня встретила его стоя, а это был плохой знак.

– Мальчик, слушай и не перебивай, – она даже не поздоровалась, видно и правда наверху был аврал, – в общем, молитвы России о повышении рождаемости всё-таки дошли до самого верха и спустились в Православный департамент с резолюцией: «Прошу, по возможности, помочь».

– Мы то тут при чём? Им спустили, они пусть и выкручиваются. Тем более там написано «По возможности». Кстати, пусть материально попробуют. Должно сработать.

– Не умничай, сопляк, а то крылья оборву! Не могут они материально. Там бюджет уже исчерпан и нас попросили вмешаться. Мы ж команда или как?

– Ясно… Как лавры делить – так они сами справятся, а как дерьмо разгребать – так команда. Бюджет у них, видите ли, исчерпан. Ну да ну да… Жлобы… Так что «или как».

– Я предупреждала! – в руке у нее вдруг появилась молния, которой она треснула его по голове, – заткнись и слушай! В общем так, мне твои фокусы по выполнению плана известны. Чтоб больше на концертах Стаса Михайлова палок не рубил! У тебя там одни только тётки недетородного возраста! Велено ими больше не заниматься. Статистику только портишь!

– А что не так-то? Влюбленность растёт? Растёт. Вы ж богиня любви, а не детей. С каких это пор у Вас KPI в детях? – он знал, что Афродита питала к нему какую-то материнскую слабость, поэтому иногда позволял себе дерзить.

– Сказала же, заткнись…, – здесь она вдруг стала похожа на своего папу Зевса, и он понял, что предел достигнут и больше лучше её не злить, – значит так. Там, – она показала пальцем вверх, – решено пока глупости бросить и переходить на индивидуальную работу. Будем смешивать несмешиваемое (здесь она хмыкнула). Тем более, что это будет скрепненько и миленько, как Правдеп выразился. Так что у нас эксперимент, и ты в пилоте. Работаешь индивидуально. Вот с этими (здесь в воздухе материализовались два досье). Все остальные дела бросить. Срок пять лет. На выходе чтоб не меньше трёх детей. Свободен.

Недовольно бурча, он вышел в приёмную, где снова наткнулся на Ашота.

– Как дела, брат, – бросился тот к нему, шелестя крыльями.

– Не брат ты мне, вычеркнуто цензурой…

– Зачем такие слова говоришь, брат?! Обидно…

– Это ж ты настучал Зевсовне про Стаса Михайлова? Ты-ты, не спорь... Как на ди Каприо вековой план за пять лет закрывать – так ты первый. Такую схему поломал... Так что сука ты последняя после этого, а не купидон.

– Э…, какие мелочи, брат. Забудь, да? И кстати, уже не купидон, а старший купидон, – с вызовом и даже как-то надменно произнес Ашот.

– Да что ты? Ну-ну…

Обойдя Ашота и с грохотом закрыв дверь приёмной, он вышел в коридор, и устроившись на подоконнике, открыл первую папку. С обложки на него смотрело удивительно милое девичье лицо. Он быстро пролистнул досье, выхватывая взглядом основное: итак, Алиса, 17 лет, москвичка из интеллигентной семьи, рисует, пишет неплохие стихи, йога, медитация, бег по утрам, любит русскую литературу и классическую музыку (а Петросяна с компанией не любит), еще никогда по-настоящему не влюблялась (5-й класс не в счёт). Очень мощная и позитивная аура – к ней тянутся люди и животные. Имеет простительную слабость к любовным романам. В общем, возвышенная натура и тонкий вкус. Стандартный вариант, ничего сложного. Он облегченно выдохнул и открыл вторую папку.

А вот здесь всё было плохо: Василий, 22 года, Урюпинск, из маргиналов, образование девять классов, про русскую литературу не слышал никогда, «жи - ши» пишет через «ы», до арифметической прогрессии не дошел; сидел по малолетке, но правда из-за любви: застукал на своей Варьке друга Кольку и отмудохал обоих до полусмерти утюгом; имел многочисленные и беспорядочные половые связи, были и изнасилования. Характер вздорный и агрессивный, начальная стадия алкоголизма, употребляет лёгкие наркотики. Вершиной культуры считает «Бригаду» и «Слово пацана». Увлекается ставками, постоянный источник доходов отсутствует. Мда… Купидон посмотрел на изображение и скривился: на него смотрел бритое налысо быдло, сидевшее на корточках с вытянутыми вперёд руками; образ дополняла сигарета, прилипшая к нижней губе.

Илья закрыл глаза и быстро просмотрел их вероятное будущее. И то, что он там увидел, ему сильно не понравилось. Не было там детей. Вообще. А было много картин, изображавших Васеньку неглиже на фоне адского пламени, мрачных замков, свинцового неба и воронья… А ещё там была срочная операция в Склифе после разрыва прямой кишки, наркологическая клиника и смерть её родителей, семь Васиных лет в колонии строго режима, тоска и ужас, а также шесть абортов... И здесь послышался шорох. Он открыл глаза, в которых стояли слёзы, и увидел Пушкина, грустно и понимающе смотрящего на него. Они с Пушкиным были дружны: в своё время он на нём тоже хорошо план закрывал, а Пушкин, который благодаря Илье тогда неплохо проводил время в земной жизни, тоже очень тепло к нему относился.

Поэт принял позу, в которой он был навек запечатлён в бронзе на площади имени себя в Москве, и с чувством продекламировал:

Они сошлись. Волна и камень,

Стихи и проза, лёд и пламень.

Сперва взаимной разнотой,

Они друг другу были скучны;

Потом понравились; потом

Съезжались каждый день верхом,

И скоро стали неразлучны…

«Александр Сергеевич, ну ты то хоть не подъё****!!! Тем более, что у тебя с твоими неразлучными тоже не всё хорошо кончилось», – глотая слёзы, истерично крикнул Илья. «Ладно-ладно, Илюша, не обижайся. Я ж любя. И вот ещё что, «г*ндон» и «купидон» хорошо рифмуются. Это я тебе как поэт говорю. Вот и подумай, кем быть…», – на этих словах Пушкин ободряюще улыбнулся и, кивнув головой, растворился в воздухе.

Это было излишне, потому что Илья уже принял решение. Он снова ввалился в кабинет к богине и с порога заорал: «Афродита Зевсовна, я отказываюсь! Не буду я девочке жизнь портить!!! Она же чудо, прелесть, идеал, произведение искусства, ручная работа…. А тут это урюпинское недоразумение! Ну зачем?!! Что за эксперименты над людьми?!!! И даже родителей не пожалели!!! А ещё боги называются!!! Где же ваша любовь и сострадание к людям?!!», – его трясло и слёзы катились из глаз. «А давайте я ей жизнь испорчу. Говно вопрос», – тут же вылез бывший здесь же Ашот, – «ну если только потом главным купидоном назначите». «Ладно, Ашот, давай ты», – брезгливо поморщившись сказала Афродита, – «лети уж, вычеркнуто цензурой…»

Когда за небритым купидоном закрылась дверь, она ободряюще улыбнулась Илье и шепнула: «А ты молодец. И не переживай. Отобьём девочку. Я что-нибудь придумаю…»