CreepyStory

В жизни было пара случаев, когда встречала что непонятное, странное.
Первый случай произошел лет 10 назад. Работала я тогда в производственных цехах оператором ПК. Был декабрь, вечер, около 17ч. За окном темень, рабочий день заканчивался. В кабинете я и старшая по цеху Лена. Я тороплюсь, заканчивая работу, она дописывает отчет. Наши столы стоят рядом, а дверь от нас сбоку. Я доделываю работу, программа виснет, я шепотом матерюсь и жду. Краем глаза замечаю за спиной у Лены какого-то мужика, на уровне моих глаз видны только куртка и штаны темного цвета. Я не удивляюсь т.к. за Леной постоянно кто-то ходит то сантехники, то водители, то еще кто-то. Она занималась снабжением и выдавала пайки для работников. Удивило только то, что я не слышала как он вошел. Дверь была на железной пружине, я бы услышала. Но программа снова заработала, я быстро ввожу данные. Почти закончила, но программа опять виснет. Я жду и тут понимаю, что этот мужик ничего не говорит. Поднимаю голову и ... его нет! Лена пишет отчет и за ее стулом никого нет. Я ничего не понимаю и спрашиваю у нее мол, кто этот мужик и что он хотел. Лена с удивлением на меня смотрит и говорит что никого не было. Я настаиваю что был, объясняю, что точно был, вышел наверное. Лена просит его описать, я говорю, что мужик в черной куртке и штанах. Она бледнеет и говорит что видела такого на днях в цехе. Подумала, что показалось ей. Видела она его мельком, когда в цехе никого из рабочих не должно было быть. Просто стоял в цехе, она повернулась нему, а его уже не было.
После этого она в цехе одна никогда не оставалась, выходили мы всегда вместе.
Второй случай произошел года через два. Работала я в супермаркете. Так как он переезжал, то накануне все работники ушли в восемь вечера. Я же ушла часов в шесть и не знала, что всем разрешили прийти попозже. Прихожу, как обычно в 8, сидят охранники и спрашивают, что так рано. Ну мне не с руки возвращаться, прошла к себе в кабинет. Думаю кофе выпью, прохожу в столовую, он в конце коридора, ставлю чайник. Жду и слышу рядом на кухне кто-то ходит, кастрюлями гремит. Шаг тяжелый, слышу шум воды. У нас повар женщина пожилая Марфа Михайловна. Подумала что это она. Беру чайник, наливаю кипяток, иду в кабинет. Выясняю что сахара нет. Комната с охраной рядом, захожу, прошу сахар. Между делом говорю, что Марфа-то пришла, а вы говорили что нет никого. Охранники странно переглядываются и подтверждают, что точно никто не приходил пока, кроме меня. Я в непонятках, говорю, что ходит же кто-то. Вместе с охраной идем на кухню, дверь на замке, открываем, никого нет.
В общем оказывается эти звуки постоянно были, охранники рассказывали. В этом здании был раньше ресторан, ночью были слышны звуки цокота каблуков, женский смех и др.

Белый.

Что вы представляете, думая о белом цвете? Наверное, лист бумаги, или облачное небо, быть может свет люминесцентных ламп?

Когда-то я тоже был таким. Сейчас же я познал всю глубину, всю мистичность и прекрасность белого цвета. Им было разукрашено абсолютно все пространство вокруг, и незримые источники ангельского света лишь подчеркивали значимость происходящего таинства.

Я плыл в мареве ватных облаков, приближаясь к величественным золотым вратам. Стоило только взглянуть на них и душу – все, что от меня осталось – наполняло искреннее счастье, глубокая радость и легкость. Встречающий меня был так же ослепительно бел, и разглядеть его черты мне не представлялось возможным. Его чарующий голос рассказывал об окончании моего пути, и приглашал присоединиться к моим родным и знакомым, которых я уже не надеялся увидеть.

Но мой взгляд приковала арка, располагающаяся поодаль от этих врат. Она настолько контрастировала с окружением, что казалось невозможным с моей стороны столько времени ее не замечать. Чернота ее цвета была настолько глубокой, что даже пространство рядом с ней рябило и затягивалось между резных черных колонн. На пике ее сводов висели человеческие легкие, вырезанные искусным хирургом вместе с трахеей. С них капали редкие темно-красные капельки, но, несмотря на это, периодически легкие сжимались и разжимались, словно дышали. Кажется, я даже заметил, как сжались бронхи, заходясь в сильном спазме.

Я не мог разговаривать, но мой вопрос дошел до встречающего иным путем. Ответом мне были ужасные картины, возникшие перед моим внутренним взором, образы варящихся в котлах заживо людей, с которых клоками облезала кожа. С тех, кто варился долго, уже отслаивались струпья мышц, сворачивались, и, с клоками кожи и кусками мяса, отпадали волосы. У многих были видны сухожилия и белели кости. Но ужаснее всего было лицезреть тех, кто готовился дольше всех. Чистые скелеты, без грамма мяса на костях, но с полным набором проваренных органов внутри, все так же истошно кричали, оглядываясь пустыми глазницами. Они не могли там умереть, я это понимал, и все что им оставалось – вдыхать жесткими, проваренными легкими токсичные пары серы.

Мой взор очистился, и я снова видел своего гида. На миг свет чуть усилился, и моя душа начала обрастать. Я ничего не почувствовал, но через миг – вернулось мое тело, и врата распахнулись.

Буквально через пару шагов по белоснежному полу, который легко пружинил под ногами, как если бы я ходил по густому лугу, я увидел их. Их всех. Всех, кого потерял, кого любил и с кем ждал встречи. Застыв от шока на мгновение, я начал улыбаться, и бежать к ним.

- Неси адреналин, еще не все потеряно. Напряжение шесть киловольт. Все готовы?

Буквально пара шагов отделяла меня, когда мое новосозданное тело сотряслось.

- Не сработало, заряжай заново!

Я проморгался и сделал еще шаг…

- Разряд! Есть пульс! Живее, интубация!

Прекрасный мир вокруг меня трясся. Сверху сыпались белые хлопья падающих облаков, состоящая из чистейшей белизны земля исходила ширящимися трещинами. Одна из них разрасталась в мою сторону, однако мое тело словно окаменело: я не могу двинуть ни одним мускулом, и лишь смотрел, как приближается голубой отлив свежего каньона. Мои друзья и близкие кричали что-то, но я не успел расслышать, и упал в небесно-синюю бездну.

*****

- Он уже в сознании, но вся нервная система получила непоправимые повреждения. Должен отметить: то, что он выжил после удара молнии – уже огромная удача. Однако он не сможет сам есть, двигаться, даже говорить или двигать глазами. Но, уверяю Вас, он все слышит, видит и чувствует, хоть общаться с ним и не выйдет.

Я чувствовал, что мои веки открыты, но перед глазами все еще была темнота. Что-то мягкое и мокрое облепило меня со всех сторон, когда осязание пробудилось я понял, что это несколько человек меня обняли. Через минуту вернулось и зрение – я не мог двигать глазами, но понял, что меня обнимает вся моя семья: жена, сын и дочка плакали и прижимались мокрыми от слез и соплей носами ко мне. Я очень хотел их обнять, хотел успокоить. Даже пытался произнести «я здесь, родные, не волнуйтесь», но не смог. Я не мог ничего. Ни-че-го. Абсолютно беспомощный, недвижимый. Словно овощ, только чувства остались.

На инвалидной коляске меня завезли в транспортировочную машину. Жена оттолкнула санитара, и начала проверять насколько надежно закрепили мое кресло.

- Я буду о тебе заботиться до самого конца, любимый. – Проверив крепления она поднялась, и на ее глазах вновь блестели капельки слез, эдакие кристаллики грусти и печали. – Мы с тобой.

В дом меня ввезли как героя. Сын и дочка плясали вокруг, хлопая мне и смеясь. «Папа дома, папа дома!» - как же я хочу обнять моих детей… Супруга приготовила восхитительный ужин, я ощущал аромат тушеных овощей, горячих стейков из лосося, а потом – сливового десерта. Но попробовать мне так и не довелось: я не мог ничего жевать, и глотать я тоже не могу. Мой ужин по капельке вливался мне в вену, из стоящей рядом капельницы.

*****

Я не мог спросить сколько времени, но через пару зим мне это стало неважно. Каждый день, на протяжении нескольких лет, вся семья заботилась обо мне. Меняли пеленки, прокапывали глаза, чтобы они не иссохлись, и закрывали их на ночь. Питательная капельница стояла рядом постоянно, и ежедневно пополнялась. Я не могу передать вам словами, какой стыд и горечь я испытывал, наблюдая за этим. Мои родные столько времени и сил тратили на бесполезного отца, который присутствовал разве что в качестве элемента интерьера. Начались приступы, пусть незаметные из-за паралича, когда я просто молился чтобы я наконец умер. Лучше бы меня и не спасали.

И все поменялось через какое-то время. Я даже не заметил, как это произошло. Просто в какой-то момент мне открыл глаза уже повзрослевший сын. С серьгой в носу, с огромными обвисшими подглазниками. Когда он поправлял капельницу – я заметил несколько красных точек у него на сгибе локтя. Он кашлял, бубнил себе под нос. Я раньше только по телевизору видел настолько тяжелую степень наркомании.

Потом жена – я помнил, как она относилась ко мне все время, но сейчас… ей стало все равно. Она даже не смотрела на меня, когда писала кому-то сообщения, счастливо улыбаясь. Я понимал, что происходит, но это не уменьшало боль в моей душе. Самый близкий мне человек отвернулся и начал жить своей жизнью. Ни мной, ни детьми, она не занималась, просто переписывалась в телефоне, не обращая ни на кого внимания.

Дочку я практически не видел, она изредка появлялась дома, забегала к себе в комнату, и уходила обратно. Я даже понятия не имею, чем она занимается. Хоть бы у нее все было хорошо, хотя бы у кого-то…

Глаза болели, мне их давно не смачивали. Меня давно уже бросили в центральной комнате у камина, не перекладывая на ночь, изредка меняя исподнее. Судя по запаху, я даже начал где-то подгнивать. Мои руки и ноги утончились до невероятно маленьких размеров, и дело не только в отсутствии активности, которую раньше я получал от родных, сгибающих мне конечности, чтобы они не атрофировались. Меня кормили раз в несколько дней, либо экономя на капельницах, либо попросту забывая. Я стал мебелью, цветком, нет… кактусом, который стоит и собирает пыль, и даже поливать его забывают.

Я умирал, окруженный близкими мне людьми, в своем собственном доме, где всем на меня было плевать. Наверное, это даже к лучшему.

*****

Какие-то события у нас были редкостью. Изредка приезжали родственники или друзья, и тогда меня отмывали, наряжали, сажали за стол. Но стоило гостям выйти за дверь – про меня снова забывали. Но эти посиделки отличались от всех остальных.

- Да открой ему глаза, вдруг он живой еще. – Незнакомый грубый голос чуть запинался, как будто человек был пьян.

Мои веки поднялись, боковым зрением я заметил сына, курящего на диване. С ним была пара человек, раньше я их не видел, или может забыл. Комната провоняла травкой, а шторы были задернуты, хотя по еле-пробивающимся лучам я понял, что сейчас день.

- Смотри что я достал, это настоящая тема. – Второй голос произнес это с мерзким смешком в конце. – Чистейший хмурый! Не та дичь, которую тебе впаривает твой барыга. Тащи ложку, ща кайфанем.

Просто отвратительно. Мой сын убивал себя прямо у меня на глазах, а я смотрел на это. После героина они закинулись какими-то таблетками, и разлеглись по комнате, закатывая глаза.

- Давай старику тоже дадим? – Парень с грубым голосом лениво повернулся к моему сыну.

- Да неее… он всегда был против наркоты.

- Брось, он валяется тут как овощ, хоть какая-то развлекуха.

Парниша еле поднялся, и поднес ко мне иглу, только что вытащенную из своей руки.

- Вот, папаша, тут еще осталось…

Как только горячая смесь попала мне в вену, сын наконец смог подняться.

- Я же сказал, он против! – С этим криком сын схватил статуэтку лошади с камина, и ударил по голове своего приятеля. – Не смей!

Он все бил и бил его, пока от черепушки не остались одни ошметки. По полу струилась бордовая кровь, а я мог видеть, как из размозженной головы вываливается перемолотый ударами мозг. Второй его друг лежал без сознания на диване, даже не обратив внимания.

Закончив давить голову бывшего приятеля, сын устало поднялся, отряхнул руки, и подошел ко второму. Пощупал пульс.

- Хех, а этот от передоза сдох. Таких друзей…

Закончить он не успел – скрипнула входная дверь, впуская жену. Она влетела как птица, воодушевленная чем-то, прямо к нам в комнату. Светло-зеленые глаза блестели радостью и счастьем, она выглядела как принцесса. Пока не увидела это месиво. Дом наполнился ее горестным криком, а сын…

- Ты че разоралась? – Такой злости в его голосе я еще не слышал никогда. – Опять трахаться ходила? А папа? Тебе насрать на него, да?

С этими словами сын вновь схватился за статуэтку. Супруга побежала куда-то в сторону кухни, а сын ринулся за ней. Я не мог видеть, что там происходит, только слушать. Слушать, как кричит моя жена, как звенят ножи, бьется посуда. Как она просит сына остановиться. Как булькает кровь в ее горле. И как чавкает плоть, разрываемая моим ребенком. Я просто сидел и слушал, без возможности помочь. Я молился чтобы произошло хоть что-то, чтобы это был сон, чтобы все закончилось…

Сын вернулся в комнату. Сел перед камином, лицом ко мне. Он весь был залит кровью, в волосах виднелись осколки костей. На щеке был длинный порез, но он не обращал ни на что внимания. Просто сел и закрыл глаза.

Входная дверь скрипнула еще раз. Вернулась дочка. Она крикнула, что на минутку, и, никуда не глядя, побежала к себе. Тут же вскочивший сын бросился ей вслед.

- О, еще одна шалава! Весь город только и гудит, как тебя по кругу на каждой вечеринке пускают! Сейчас я тебе покажу…

Меня рвало изнутри. Я слышал все, каждую деталь. Как выбивается дверь в комнату, как кричит моя дочка. Как просит ее не насиловать. Сына было не остановить. Плач моей дочки сменился криком ужаса. Звук бьющегося стекла, мольбы отпустить ее… Я снова услышал чавканье плоти, треск костей.

Сын опять спустился, поправляя джинсы. Теперь уже полностью покрытый кровью, слизью – единственный живой член моей семьи, чьей смерти я сейчас желал больше всего. Он тащил в руке что-то похожее на мешок. Когда он встал передо мной я увидел, что это вырезанные легкие, которые он тащит за трахею. Мне даже показалось, что они еще бились в спазмах.

- Ну вот и все, папа. Я почистил дом. Сейчас передохну, и дам тебе поесть, ты ведь голодный, правда?

Он подошел к окну, и отдернул шторы. Краем глаза я увидел красный свет, льющийся к нам в дом. За окном кричали и варились люди.

- А это что еще? – Сын открыл окно, впуская запах серы и вареного мяса. Он выглянул в окно, слишком сильно. – Аха, да я его знаю! Это же… АААААА

Сын вывалился в окно, и, хоть мы и были на первом этаже, кричал еще долго, улетая куда-то вниз.

Я остался один. Среди разлагающихся тел, да и сам я разлагался потихоньку. В своем доме. В своей крепости.

*****

Спустя много времени, когда отвратительный запах тел, сожранных крысами и трупными червями, стал совсем невыносимым, а сгнившее мясо почти закончило отваливаться от моих костей, я увидел белый свет где-то далеко перед собой. Он приближался и приближался. Я умирал еще раз.

- Неси адреналин, еще не все потеряно. Напряжение шесть киловольт. Все готовы?

Я не помню, что я сделал перед своей первой смертью. Возможно, помнил когда-то, но я тут уже слишком давно. Каждый раз кошмар чем-то отличается, но конец один. Моя семья, люди, которых я так люблю, сначала отворачиваются от меня, а затем умирают в страшных мучениях. Иногда от собственных рук, несколько раз врывались грабители, их разрывали лезвиями сумасшедшие соседи, кромсали топорами безумцы, вырывая внутренности, обливали кислотой, оплавляя кожу и растворяя глаза… Всего и не упомнишь.

Это сложно. И больше всего хочется умереть по-настоящему, провалиться во тьму, вечную тьму, из которой нет выхода. Но этого никогда не будет. Я навсегда заперт в своем собственном доме, навсегда обречен смотреть на их гибель, бессильно наблюдая за этими ужасами. А теперь прошу прощения, но мне уже пора.

Пора на новый круг.

Рассказы дублируются в телеграм: Beloborod's tales

Ночью Маша проснулась. Она встала, подошла к окну и остановилась. Ее глаза были открыты, хотя она спала. Маша лунатила с тех пор, как ей исполнилось восемь лет.

Сначала Лиза, шестилетняя сестра Маши, будила родителей, но после перестала. Они все чаще ругались. Сетовали, что утром им на работу, увещевали, чтобы Лиза прекратила выдумывать. Подумаешь, Маша ходит во сне. Вырастет, и это пропадет само.

“Это нормально у детей, поймешь потом”, — говорила мама.

Лиза пугалась, но злить родителей не хотела. Она больше не беспокоила их. Сегодня, когда Маша снова чудила, Лиза решила разобраться самостоятельно. Она ведь взрослая девочка.

— Маша, — тихонько позвала она, — ложись спать.

Но Маша смотрела в окно. Ночь выдалась ясная, и лунный свет до горизонта заливал черные макушки деревьев. Дом стоял на окраине города, дорог в эту сторону не шло. Вереница гаражей и бескрайние леса за ними — вот и все, что там находилось.

— Маш.

Лиза предприняла новую попытку. Она откинула одеяло, ступни коснулись холодного пола. Приблизившись, несмело замерла за спиной сестры. Маша не обернулась. Тогда Лиза коснулась ее локтя, потянув за ночную рубашку. Бесполезно.

— Не спи.

— Я и не сплю.

Ее голос потрескивал как сухие осенние ветки под ногами. Лиза нахмурилась.

— Тогда ложись.

— Ты его видишь?

Лиза посмотрела в окно. До горизонта черным-черно, не видно совсем ничего. Островок косматого облака наполз на луну, и тень скрыла правую половину пейзажа. Будто кто-то выколол глаз, запретив видеть всю сторону.

— Кого?

— Его. Он тут каждую ночь.

За окном зияла пугающая пустота. Лиза крепче вцепилась в рубашку сестры.

— Мне страшно, — захныкала она, — пойдем спать.

— Он там стоит, — продолжила Маша, — каждый раз и смотрит.

Ее глаза из-под полуприкрытых век пронизывали взглядом стекло. Облако почти целиком залезло на незрелую луну. Серебряные лучи на полу сократились, в углах комнаты поселились тени. Босые ступни Лизы едва вмещались в спасительный круг света.

Она вдруг замерзла. Обхватив сестру за талию, Лиза прижалась к ней всем телом. Только тепла не получила. Кожа Маши была ледяная, словно она только вынырнула из горного озера.

Иногда летом они всей семьей ходили купаться. Вода была очень холодная, Лиза мочила пальцы ног и убегала греть их в песке. Маше же нравилось долго плескаться. Она нередко пыталась заплыть на середину озера, но ей не позволяли. Однажды она улучила момент и отплыла так далеко, что папа не на шутку испугался и рванул за ней. Позже Машу долго ругали, не давали сладкого. Только она не жалела. Она с восторгом вспоминала то событие, говоря, что хотела бы сплавать туда еще.

— Там нет никого.

— Разве ты не видишь?

Маша подняла руку. Ее раскрытая ладонь потянулась к стеклу. В испуге Лиза повисла на плече сестры.

— Что ты?..

— Он показывает… Не знаю. Говорит что-то, не могу понять.

Ее негромкие слова слились в протяжное бормотание. Маша, пребывая в завороженном оцепенении, медленно подняла вторую руку и разжала пальцы Лизы на своем предплечье.

— Не слышу.

В следующее мгновение Маша коснулась рамы. Щеколда будто ждала этого. Окно распахнулось, белые занавески раздулись мыльными пузырями. Северный ветер сбил Лизу с ног, выбросив из круга света. Страх сковал ее тело. Она задеревенела, будучи не в силах двинуться или закричать. Ни одно слово не могло сорваться с ее губ. Шепот, и тот застыл. Все, что она могла: беззвучно проговорить имя сестры, которая ее не слышала.

Маша залезла на подоконник. Ее волосы растрепались, налипли на лицо, скрыв его. Только глаза по-прежнему ярко сияли, словно впитали в себя остатки лунного света. Маша протянула руку — туманная ладонь схватила тонкое запястье. Следом показалось лицо. Ужасное, с длинным крючковатым носом и наползшими на лоб тяжелыми козлиными рогами. Короткая бородка состояла из струек дыма, а черные глаза тлели как угольки под кустистыми бровями. Безобразный рот кривился улыбкой.

Маша перешагнула подоконник. Они жили на пятом этаже; внизу разбитый асфальт, выше только небо. Волосы Маши взлетели, она на секунду застыла в невесомости. Время растянулось в вечность. Лиза подумала, что так останется навсегда: Маша будет висеть в воздухе, ее волосы устремятся прядями к звездам. Но свет вытянулся в последнюю длинную струну и затих, когда облако проглотило луну. А вместе с ней и Машу.

Лиза зажмурилась. Ей показалось, что она услышала короткий удивленный вскрик — и больше ничего. Только ветер гудел в деревьях. Когда она открыла глаза, луна вывалилась из-за облаков.

Все было как обычно: та же комната, тот же пейзаж, знакомые доски на полу. Но распахнутое окно раздирало холодом, а Маша исчезла.

— Ма… — как маленький котенок проговорила Лиза с надрывом, набрала в легкие воздуха и закричала: — Мама! Мама!

Она заплакала в голос. Так громко и сильно, что родители проснулись, прибежали в комнату. Только Маши они не нашли.

Мама в ужасе зажала рот ладонью, папа бросился к окну… Но Маши не оказалось и внизу. Ее не было нигде.

— Где она? Где? — они трясли Лизу за плечи, — где Маша?

Но ответа добиться не могли. Лиза ничего не знала: ни где ее сестра, ни что случилось. Она только тыкала пальцем в раскрытое окно и плакала. А еще очень боялась тени. Ей казалось, что если она надолго останется в тени, то исчезнет.

Утром начались поиски. Полицейские и добровольцы опросили соседей, прочесали лес, обошли город. Они не нашли и следа Маши. Натренированные собаки, выходя на улицу, лишь грустно бродили вокруг дома и в итоге садились на асфальт под окном и выли. Они оказались совершенно бесполезны.

Лизу спрашивали много и часто. Как ни пыталась, она не могла сообщить ничего полезного. Стоило ей начать говорить, как ее одолевал приступ удушающего кашля. Она не могла и записать — писать она еще не умела — и много позже, когда научилась, в ручках кончались чернила, карандаши ломались, а компьютер просто зависал. Впрочем, скажи она правду, ей бы никто не поверил.

В конце концов, все решили, что Маша попросту сбежала. Жизнь пошла своим чередом, пусть и с чувством невосполнимой потери. Но Лиза никогда не забывала.

Ночами она вставала, подходила к окну и долго смотрела в темноту. Изредка в самые мрачные ночи ей чудилось, что она видит призрак жуткого лица и рядом с ним другое, маленькое и белое. Морок спадал, стоило луне показаться из-за туч. В такие моменты, несмотря на всю любовь к сестре, Лиза была этому рада.

Она включала свет и ложилась спать. Засыпала моментально и пробуждалась с первыми лучами, не видя сны. Сны ей больше не снились, как если бы сестра забрала их с собой. Как если бы Лиза уже жила в одном нескончаемом кошмаре.

НОЧНАЯ СМЕНА

Это произошло, когда я учился в институте. Институт технический, моя специальность — литейное производство металлов. Настала пора проходить производственную практику. Рассылали нас по многим областям — от Кубани до Кургана. Мне выпало сомнительное счастье поехать в городок в Пермской области, где знакомый нашего завкафедрой купил площади маленького мёртвого завода и налаживал мелкое производство.

Поезд, автобус — и добро пожаловать в глухомань. Крошечный город тысяч на пять человек, делать абсолютно нечего. На тот момент хозяин завода получил какой-то заказ и требовалась работа в три смены. Найти достаточно работников в городе не вышло — кто пьёт, кто слишком старый. Да и денег много не платят. Соответственно, меня бросили на ночную смену.

Завод долго не работал, украдено было всё, что можно было унести, и большая часть цехов была пустой. Нас работало человек десять — в основном престарелые рабочие, которые трудились здесь до развала СССР, ну и я. Через неделю работы примерно в два часа ночи в сушильной печи сломалась подача мазута, и работа встала. Тишина, народ потихоньку разошёлся по цеху. У печи остались я и напарник — Василий Сергеевич, мужик лет шестидесяти на вид.
Тут я услышал хлопок и громкое шипение снаружи цеха. Василий Сергеевич обернулся к воротам и стал прислушиваться. Через полминуты — повтор: громкий хлопок и шипение. Дед повернулся ко мне, выглядел он напуганным.

— Так пар в котельной стравливали. Хлопает клапан, и потом пар шипит.

— Ясно, — растерянно сказал я. — А что-то не так?

— Котельная с девяносто пятого года не работает. Там половину оборудования унесли давно.

Василию Сергеевичу было не по себе. А хлопок и шипение продолжали раздаваться. Я тоже начал бояться, так как вспомнил, что котельная — это здание в 20 метрах от цеха, со сломанной дверю, выбитыми окнами и кучей ржавого хлама внутри — я заглядывал туда в первый день, когда шатался по заводу.

— Надо посмотреть, — без энтузиазма сказал я.

— Как хочешь, — ответил Василий Сергеевич. — Я не пойду.

Тут раздался очередной хлопок и сразу после него — дикий крик. Мы одновременно вскочили и кинулись к противоположным воротам цеха. Остальная смена мчалась изо всех углов цеха наперегонки с нами. Всей толпой мы выскочили на воздух и побежали к проходной. Оттуда бежал охранник. Он крикнул:

Все одновременно стали говорить про хлопок и крик. Оказалось, что охрана на проходной услышала хлопки и шипение, и один охранник пошёл проверять, что происходит. Тут трясти стало всех, ибо кричал, скорее всего, тот охранник. Охранник с проходной был с травматическим пистолетом, он взял его наизготовку и медленно пошёл вокруг цеха к котельной. Рабочие быстро пошли к проходной. Меня вдруг стало любопытно, и я двинулся за охранником. Дрожал при этом так, что зубы щёлкали. Мы обогнули цех. Окна второго уровня котельной мерцали, как будто там горел огонь.
— Тогда нижние окна тоже должны гореть, — сказал я. — Там нет перекрытия, просто окна в два уровня.

Хлопок. Шипение. На этот раз мне показалось, что громче. Я прыжком развернулся и рванулся к проходной. Охранник прибежал сразу за мной. Мы просидели в караулке до рассвета вместе с начальником караула. Телефон ещё не провели, и вызвать помощь было невозможно. Хлопки, правда, не повторялись.

Утром пришла дневная смена рабочих и охраны. Вызвали милицию и всей толпой пошли к котельной. Кто посмелее — зашли внутрь. Там, на площадке эстакады вокруг котла, нашли труп первого охранника. Как он туда попал — непонятно, лестница на эстакаду была сломана. Позже сказали, что он умер от обширного ожога паром. Все отказались больше работать ночью. Практика закончилась, я уехал и больше там никогда не был.