CreepyStory

10

Аркадий Степанович меня больше не караулил, так что я без проблем вернулся в лабораторию сна. Понаблюдал за врачом, который рассматривал бегущие кривые на мониторах, и пошёл в кровать. Полежать, подумать.

Разведка не принесла желаемого результата, поскольку я толком не смог никуда попасть, а учитывая новые обстоятельства, ночной визит тоже мог накрыться медным тазом. С другой стороны – я выяснил, что есть ещё как минимум одно ублюдочное создание. И оно не просто может меня учуять, оно меня ощущает. Хотя, возможно, это совпадение, и ему просто приснился плохой сон? Кошмару приснился кошмар. Интересно, кто кого больше напугал.

«Однажды в тёмном переулке встретились Николай Валуев и Мэрилин Мэнсон – обосрались оба».

Мда. Было бы смешно, если бы не было так... как есть.

Каким образом Семён умудрился вляпаться во всё это?

Пока мы росли, я старался приглядывать за ним, ведь я старший брат. Не давал лазать по гнилым гаражам, учил играть в футбол на пустыре за домом, защищал во дворе. Хотя после того, как он покалечил тех двоих... Наверное, я скорее пытался оградить окружающих от таящейся в нём силы...

Позже вытаскивал его пьяного из баров, заминал драки, извинялся и уводил Семёна от греха подальше, только бы не увидеть больше тот остекленевший взгляд и жуткую улыбку.

А потом... потом я уехал. И бросил его.

Прошёл уже год со дня смерти, и всё время меня не оставляло едкое чувство вины. Я понимал, что это глупость, мы уже взрослые люди, поэтому каждый должен отвечать сам за себя.

Да. Бла-бла-бла.

Только вот я не робот, и жить по простым логическим законам здравого смысла получается далеко не всегда.

– Михаил?

Я приоткрыл один глаз и убедительно зевнул.

– Что, уже всё? Я только-только придремал.

– На самом деле вы спите чуть больше часа. Хотя по вашей энцефалограмме этого не скажешь.

Он начал снимать с меня датчики с проводами.

– В смысле?

– Я бы сказал, что ваш мозг отнюдь не дремал. Волны спокойствия начались лишь под конец. Да и то перед этим вы умудрились испытать сильнейший стресс!

– Даже это было видно? – ляпнул я и тут же прикусил язык.

Столько лет занимаюсь оперативной работой – и такие проколы!

Да я бы сам с собой теперь в разведку не пошёл. Но, слава богу, сомнолог не обратил на это внимания.

– Представьте себе! Вы словно чего-то очень сильно испугались. Что вам снилось?

Освобождённый от пут, я сел на кровати, свесив ноги, и задумчиво покачал головой.

– Да ничего такого. Жена снилась, бывшая. Но она красивая была, чё мне её пугаться?

– Ну не скажите, – усмехнулся доктор, – женщины они такие, могут, если захотят.

Вернувшись в сопровождении медсестры к себе на этаж, я зашёл в палату к Борису, где они с

Артёмом резались в шашки, поставив между своих кроватей стул.

– А вы чего не в общем зале?

Артём двинул шашку и не поднимая головы зло ответил:

– Да надоели рожи эти дебильные, ходят слюни пускают. Достали!

Я удивлённо посмотрел на Борю, но тот лишь подмигнул и махнул рукой: «Забей, мол».

– Садись давай к нам. Куда водили?

– Да офигеть, Борь, не поверишь – в лабораторию сна!

– Етижи пассатижи, – шутя перекрестился он, – и чё ты там делал?

– Спал, что там ещё можно делать?

– Ага, значит ты спал, и на тебя смотрели, как ты спишь?

– Ну да, я же хожу во сне, вот и наблюдали, показания снимали какие-то.

– Вот я те скажу Миш, ты ток не обижайся. Поколение ваше избалованное. Тебя бы к нам, на домну, пару смен отстоять. Так ты бы потом ночью единственное, куда смог сходить, – сталевар хохотнул, – эт под себя.

– Борь, а у тебя немцев в роду не было?

– Ну нет вроде, а что?

– Да гуманизм твой концлагерями отдаёт, вот что.

– Не, ну правда, – поддержал меня Артём, – ты так говоришь, будто любого дурака можно физическими нагрузками вылечить...

– Вылечить, не вылечить, но угомонить точно. Тебе когда до обеда нужно две тонны угля перекидать, поверь, не до всяких там пиздостраданий головных будет! Трудотерапия!

Борис важно поднял указательный палец, потом опустил его на свою шашку, сдвинул её в дамки.

– Ещё два хода, и ты проиграл. Веришь, паникёр? Расставляй заново.

– Верю, – вздохнул Артём и начал расставлять плоские шайбы фигур по клеткам.

– Ра-а-а-асплеска-алась синева-а-а, – запел он вполголоса.

И на этот раз рядом не было санитара, который оборвал бы наш дружный смех.

11

За ужином я вскользь поинтересовался у Бориса насчёт его выписки. На что тот только пожал плечами.

– Хрен его знает, Степаныч пока молчит, а дочка, сучка...

Ну и так далее. Кто же тогда завтра будет минус один? И почему сегодняшняя выписка никак не обозначена в ежедневнике?

Хотя это могло быть закрашено чёрными карандашными штрихами прощания с Ниной Михайловной. А выписать могли любого из остальных трёх десятков пациентов. Не сошёлся же свет клином на нашей четвёрке.

Но интуиция говорила мне, что это не так. А я привык ей доверять.

Перед отбоем меня ждал сюрприз. Медсестра пришла с обычным набором препаратов и в сопровождении любезного Аркадия Степановича.

– Мы обсудили с Олегом Александровичем результаты сегодняшней процедуры, – говорил он, пока я глотал таблетки и на меня цепляли датчики, – и это очень необычно. Судя по всему, ваш мозг продолжает бурную деятельность, пока тело отдыхает.

– Да что вы? И как быть? Это ведь можно как-то... я не знаю... успокоить или остановить?

– Посмотрим, дорогой мой, посмотрим. Вы необычный пациент.

Главврач наклонился, поправляя мне на голове сетку проводов.

– Очень необычный.

И вроде улыбнулся, как всегда, но в прищуренных глазах я прочитал приговор. А ещё – его полную уверенность в своей безнаказанности. Он отечески похлопал меня по плечу и пошёл к выходу.

Так быстро в своей жизни я ещё никогда не думал.

– Аркадий Степанович, а вам не звонили?

Доктор остановился в дверях.

– Что? А должны были?

– Ну да, подруга хотела ко мне приехать, когда я тут обустроюсь. Просто она у меня судья, и там с графиком беда, минимум на неделю вперёд всё планирует. Да и родителей надо предупредить будет, что она прилетит.

– Прилетит?

– Из Москвы, я же оттуда к вам приехал.

– Но в личном деле вы указали...

– Адрес родителей в Челябинске, всё верно. Но живём-то мы с ней в Москве, а я подумал, зачем вам её адрес?

– Логично, – натянуто улыбнувшись ответил главврач, – но позвольте, Михаил, как же вы с такой подругой опасались полицейских, которые что-то там припишут вам по пропавшим бомжам? Так вы, кажется, говорили?

– Да ничего я не опасался, – насупившись, буркнул я, – вам самому бы хотелось, чтобы жена ваши проблемы разгребала?

– Так она ваша жена?

– Нет ещё, но в следующем году хотели пожениться. Надеюсь, второй раз последний будет.

– Понимаете, Михаил, у нас разрешены посещения только семьи или ближайших родственников. Боюсь, я не смогу одобрить такой визит.

– Аркадий Степанович, – я чуть приподнялся, насколько позволяли провода и кожаные манжеты, – я верю, что у вас получится найти общий язык с федеральным судьёй из Москвы.

И вот теперь улыбался уже я.

Он явно оценил мой намёк, молча кивнул и вышел.

Я откинулся на подушку, прикрыв глаза. Думаю, своим отчаянным враньём я купил себе немного времени. Степаныч, конечно, упырь (или вурдалак, или хер его знает кто), но не идиот. Ему тут разъярённая фурия, да ещё и в погонах, точно не нужна. Начнёт меня пробивать, возможно, даже завтра. К этому я был готов.

По адресу прописки действительно значились престарелые пенсионеры с сыном Михаилом. Более того, если он туда приедет, ему всё подтвердят. Вот если начнёт соседей опрашивать, тут может выйти неувязочка, но сомневаюсь, что до этого дойдёт.

Медсестра включила прибор, укрыла меня одеялом и ушла, выключив свет.

Что же делать с этим проклятым пауком внизу? А ещё стена с непонятным деревом и неизвестной толщины. Как всегда – одни вопросы. Впрочем, я уже привык. В комнате что-то ярко блеснуло, заставив открыть глаза. По потолку ползали синеватые всполохи света с улицы. Очень интересно. Я «заснул» и уже через несколько минут изучал вид из окна. Мигая синими маячками, на парковке стояли два одинаковых чёрных мерседеса в сопровождении нескольких пузатых внедорожников. Охрана, скорее всего. Неплохие покровители у Аркадия Степановича. Я вспомнил его телефонный разговор. Значит, тоже упыри. Ещё это объясняло такое щедрое финансирование. Ведь смертность у них была выше нормы, значит, чтобы не сильно цеплялись, нужно создать образцово-показательное учреждение. Вот, мол, смотрите, у нас тут и капсулы депривации, и лабы всякие, и оборудование новейшее, специалисты. А в подвале так вообще коллайдер стоит, только маленький, ага.

Сюда можно и комиссию по случаю привезти, похвастаться.

И вот покойники, которые выходят за рамки обычной статистики, уже не так сильно мозолят глаза.

Да и сами понимаете, экология у нас такая...

Что-то начинало потихоньку складываться в общую картинку.

Примерно час спустя, когда затихли звуки пересменки, я выглянул в коридор и обнаружил абсолютно пустой этаж. Оно и понятно, все внизу. На всякий случай проверил снотворную заначку. На месте. Хорошо. Пусть полежит пока.

Пробежался до примеченной кладовки, отпер дверь и вернулся обратно к себе в палату. Разобрался с замком, затем отстегнул манжеты на руках и ногах. Снова спустился на первый этаж, но уже в компании собственного тела. Залез в комнатку, устроился в углу и накидал на себя весь хлам, который там был. Маскировка так себе, но от быстрой проверки спасёт. Дверь запирать я не собирался, потому что понятия не имел, что меня ждёт внизу и как быстро придётся уносить ноги в случае чего.

Снова лестница, ещё четыре пролёта, и я стою перед входом в логово паука. Вряд ли он сейчас спит, столько гостей. Пустые палаты находились примерно по диагонали от входа. В принципе, если я сразу рвану в ту сторону, скотина не успеет очухаться. А оттуда сразу в стену со странным рисунком. План был шикарный, но не пригодился. Так как по ту сторону было пусто. Слава богу.

Баба с возу – кобыле легче.

Только стена и рисунок дерева были на месте.

Я сделал шаг в плотный камень, с небольшим усилием – ещё один, и оказался в широком коридоре, который на удивление был неплохо освещён вполне современными плафонами по бокам стен. Прошёл вперёд, где виднелись арочные проходы в соседние помещения. Две больших комнаты, сплошь уставленных стеллажами с книгами и одна поменьше, но явно жилая, обитая тёмными деревянными панелями. Несколько мягких кресел, ещё тлеющая сигара в чугунной пепельнице с затейливой резьбой. На большом круглом столе в окружении пустых рюмок стояла початая бутылка дорогого коньяка.

Поминали, что ли?

Дальше коридор поворачивал направо и метров через двадцать заканчивался ещё одной полукруглой аркой, только гораздо выше. Подходя ближе, я начал различать негромкий гомон человеческих голосов. По пути уже не было ламп, да они были и не нужны. Потому что оранжевый свет вполне ясно указывал дорогу. Дойдя до выхода, я осторожно выглянул наружу и буквально уронил челюсть на пол.

Я смотрел на огромных размеров круглый зал, фактически пещеру, уходящую амфитеатром вниз. В самом центре, окружённая восходящими каменными кольцами, стояла чаша размером с фонтан, словно на какой-нибудь городской площади. Она была заполнена примерно наполовину буро-зелёной жидкостью. В чаше закруглённым конусом, погруженным на треть в эту жижу, возвышался странный продолговатый монумент, источавший оранжевое сияние. Из его верхушки тянулись уже знакомые мне нити, закрывая собой почти весь потолок. По бокам на небольших пьедесталах расположились полукругом четыре глубокие каменные ванны. Две из них пустовали, а остальные плотно окутаны мерцающей цветной паутиной.

Практически все нижние ступени амфитеатра были заняты тварями, которые в своём уродстве могли бы посоперничать с самыми жуткими экспонатами кунсткамеры.

Но это полностью меркло по сравнению с тем, что я увидел буквально в нескольких метрах от себя.

Спиной ко мне на одной из верхних ступенек в одиночестве сидела призрачная, еле различимая фигура моего младшего брата.

12

Наверное, уважаемый доктор-сомнолог многое бы отдал, чтобы посмотреть сейчас на волны моей мозговой активности. Я стоял, словно проглотив многотонную рельсу, которая пригвоздила меня, как жука, к месту. Бессмысленный хаос роился в голове, не давая сосредоточиться на чём-то одном.

Я рад? Конечно.

Я в шоке? Безусловно.

Я верю в то, что вижу? Скорее да.

Надо же как-то отреагировать. Как?

Подбежать и обнять? Не получится.

Заплакать от радости? Увольте, но я не кисейная барышня.

Поэтому…

Поэтому я просто подошёл и сел рядом.

Семён повернулся и посмотрел на меня с грустной улыбкой.

– Я боялся, что ты придёшь за мной.

Бледные линии его фигуры подрагивали неровным тусклым мерцанием. Казалось, одно неверное движение – и призрачные контуры надломятся, разлетаясь сотней осколков по сумраку пещеры.

– Нам сказали, что ты умер. От сердечного приступа. Даже урну с прахом твоей жене выдали.

– Расстроилась?

– Ну, не обрадовалась, конечно. Но по-моему, вздохнула с облегчением. Достал ты её алкашкой своей, я предупреждал.

– Да знаю, сто раз предлагал, давай разведёмся, не будет со мной нормального счастья. А она меня идиотом обзовёт и уйдёт плакать в ванную.

– Любовь зла, полюбишь и тебя.

– Ой, не зуди... А ты не знаешь, – он замялся, – у неё...

– Не знаю, но вроде бы нет. Я по прилёте на кладбище заехал, к родителям. Тебя же рядом похоронили, и там цветы свежие стояли, так что думаю – нет.

– Вот дура-баба, жила бы себе дальше, да радовалась, что ярмо с шеи соскочило.

– Или ты дурак.

– Или я...

Мы замолчали ненадолго. Твари, сидящие у подножия чаши, угомонились и замерли. На некое подобие сцены выполз знакомый мне паук, таща на горбу замотанное в белую простыню тело.

– Как они смогли тебя схомутать? Неужели ты не их не видел?

– Видел, конечно, но меня же с белочкой сюда доставили. Я думал, всё, допился совсем. А потом, когда ветви начали забирать мою энергию, и я смог нормально, просто так, заснуть... Мне вообще стало наплевать. И однажды я проснулся уже здесь.

– Ветви? Ты про оранжевую паутину?

– Ага, ты пока не понял, что это?

– Да, знаешь ли, некогда было, – язвительно ответил я, – тебя искал и от упырей отбивался.

– Тогда разрешите вас познакомить. Алексей, это последнее в мире семя Древа Жизни. Древо Жизни – мой старший брат Алексей.

– Чего-о-о-о-о? – изумлённо протянул я.

– Про Иггдрасиль слышал когда-нибудь?

– Ну, чё-то знакомое, то ли у Толкиена было, то ли ещё где.

– У скандинавов. Они так представляли себе нашу вселенную, если вкратце.

– Какое-то оно слишком кровожадное для древа жизни. Да и с этими вот, – я кивнул в сторону толпы уродов, – не вяжется.

– Не всё так просто. Оно питается энергией одних людей, отдавая её другим. Тем, кто пьёт его сок. Дарит им силу, долголетие, здоровье, но меняет их. Каждого по-своему. Зависит от... от тьмы у тебя в сердце. Не знаю, как точнее объяснить.

В это время на сцену поднялся глазастый Аркадий Степанович в сопровождении ещё двоих человек. Хотя как – человек...

Один был приземистый, невероятно жирный, на толстых коротких ногах, он практически нёс перед собой длинные руки с широкими мощными ладонями, доставая локтями почти до земли. Второй – на высоких ногах, которые росли у него из... плеч! Туловище болталось между ними, словно живой маятник. Пара рук торчала из-за спины и ещё две короткие ручонки росли в районе паха. Толстяк аккуратно снял тело со спины паука, положив его на пол. «Ноги из плеч» начал ручками разворачивать простыню.

– Жесть какая, – я не мог оторваться от происходящего. – Значит, они стали такими, потому что лакают ту зелёную жижу?

– Да, со временем они будут меняться ещё больше, пока окончательно не утратят человеческий облик, как тот паук.

– Но почему их не видно в обычной жизни?

– Магия Древа. Каждый из них носит талисман. Какую-нибудь вещицу, смоченную в его соке. Браслет, крестик, не важно. Правда вот на таких, – он махнул в сторону паука, – уже не работает. Они даже говорить не могут.

– Сколько же им всем лет?

– По-разному. Степаныч это место ещё перед революцией нашёл. Семя тогда почти погибло, но он по старым рукописям как-то умудрился разобраться, что к чему. Потом двух братьев подтянул, открыли приют для юродивых. Начали откармливать потихоньку. Не знаю, зачем им ещё народ понадобился. Может, чтоб управлять всем проще было, а может, самолюбие тешат. Не знаю. Но пить из источника им не дают, кроме самого первого раза, что-то вроде инициации. После уже только с веток слизывать разрешают, когда семя ветви распускает.

Я пытался как-то переварить всё рассказанное братом, но пока не понимал одного:

– Слушай, а ты сам-то откуда это всё знаешь?

– На своей шкуре познал, – усмехнулся он. – Ты же понимаешь, что я лежу в одной из тех ванн? Так вот, семя – считай, растение. В ваннах располагается как бы почва, необходимая для роста и постоянной подпитки энергией. А оранжевые нити, которые ты видел по всему зданию, это ветви. Ими оно... – Семён задумался на секунду, – ими оно добывает энергию, чтобы вырабатывать сок. Ну, как ты поливаешь цветы, примерно так.

Я ошалело смотрел на Семёна.

– Ну, допустим...

– И это растение – оно разумно. В определённых границах, конечно. Я, можно сказать, нахожусь с ним в некотором симбиозе. Оно не даёт умереть физической оболочке от истощения, чтобы мозг продолжал функционировать, вырабатывая нужную ему энергию. А я могу читать всю его память и знания. Ты не поверишь, сколько ему лет. Просто не поверишь!

Мне показалось, или я услышал восхищение?

– Погоди, Сём, получается, ты просто обычная батарейка для него?

– Э-э-э нет, братишка. Батарейка лежит рядом со мной и кончится сегодня или завтра. А я аккумулятор, тяну его уже год. Поэтому столько знаю.

Гордость? Теперь мне послышалась гордость в его словах?

– Бежать не пробовал?

– Ты смеёшься? Посмотри на меня, сил хватает еле-еле сюда забраться и по библиотеке побродить иногда. Скучновато, конечно, но книги спасают, да и сплю я теперь отлично.

Я не мог поверить тому, что говорил мой брат. Казалось, он был полностью доволен положением вещей. Бред какой-то.

– Я тебя вытащу отсюда.

– Погоди, Лёх, зачем? Куда мне возвращаться? Опять к бутылке? Снова сходить с ума, пытаясь справиться с тем, что сидит у меня внутри? Ты думаешь, это жизнь? Помнишь тех двоих бедолаг, которых я покалечил в детстве? Я ведь тогда ребёнком ещё был, а теперь... Я вырос, брат... И я сам себя боюсь. А эта дрянь забирает почти всё себе. Это как... как... Как будто у тебя внезапно прошёл зуд, который всю жизнь тебя доставал.

Я молчал, не зная, что ответить.

Внизу Аркадий Степаныч поднял на руки тело уборщицы, положил его в одну из пустующих ванн. Повернулся к монументу и что-то прокричал. Оранжевая сетка на потолке померкла, разноцветная паутина начала оседать с двух других ёмкостей, переползая в ту, где лежала Нина Михайловна. Краем глаза я заметил, что силуэт брата стал гораздо чётче и больше не мерцал.

– Братья и сёстры! – главврач обратился к сидящим тварям, словно к своей пастве. – Давайте простимся с одной из нас! Я знаю, вы любили её так же, как и я!

В голове всплыл недавний разговор двух медсестёр у дежурного поста. Ну да. Обожали прям.

– Нина надолго останется со мной, как самое лучшее воспоминание. И навсегда – в наших сердцах!

Оратор из него был так себе. Он снова посмотрел на монумент.

– Кха-снэ такк'а пур но тил'са! Миа'кл-нот силут кин'та!

Паутина вспыхнула неожиданно слепящим светом, и весь зал наполнился низким вибрирующим гулом.

– Что за тарабарщина? – спросил я, морщась от неприятной вспышки. – Бабка тоже что-то такое несла перед смертью.

– Так это ты её? – Семён посмотрел на меня с нескрываемым удивлением. – Это язык Древа. Я сам в нём пока не особо разобрался. То ли заклинания, то ли просьбы. Но оно их слушается, расцветает по графику, тела поедает и всё в таком духе.

Из ёмкости с трупом уборщицы сквозь цветные сполохи заструились сизые дымные ленточки.

– Оно его сжигает?

– Нет, кости дымятся, так бывает.

Он сказал это так обыденно, так... безразлично. Меня замутило.

Толстяк подошёл к другой ванне, вынул оттуда соседа моего брата и тоже опустил в переливающееся марево, стараясь не касаться тонких нитей.

– А этого почему? Он ведь живой ещё!

– Ну я же тебе говорил, кончился почти. На поддержание его жизни стало уходить больше энергии, чем он давал. Думаю, поэтому, да и кандидат мог новый появиться...

Он вдруг осёкся.

– Я надеюсь, это ведь не ты?

– Вряд ли, но я там шороху навёл немного, по-моему, главврач меня начал подозревать.

– Степаныч чует таких, как мы, Лёш. Особенных. Не тяни, уходи отсюда.

Я увидел, как силуэт брата резко померк. По потолку снова разлилось оранжевое небо. Корни этого проклятого дерева накрыли цветным саваном каменное ложе Семёна. Он сморщился, как от боли, но быстро взял себя в руки. И тут меня разобрала злость. На его безразличие, инфантилизм, на желание сгнить потихонечку в своём каменном гробу, пока я там разбиваю себе лоб, в попытках разобраться в происходящем.

– Значит так, младший, – я встал, – я тебя вытащу, хочешь ты этого или нет. И место это разнесу к ебене матери, понял меня? Устроили себе столовую из людей, а ты и рад тут сдохнуть, лишь бы полегчало. Нихера ты не вырос, как был ребёнком, так и остался. Только бухать научился. Нашёл выход, тоже мне, мученик. Всё, я пошёл, пока эти ублюдки там собираются. Вернусь и уедем в Москву, там придумаем что-нибудь. Доступно объяснил?

Семён несколько секунд оторопело смотрел на меня, потом усмехнулся и кивнул.

– Как скажешь... старший... Как скажешь.

13

Вернувшись в палату, я ещё долго стоял, пялился в окно, успокаивая взвинченные нервы. Похоронить брата, потом выяснить, что он жив, для того чтобы узнать, что жить ему, собственно, и не хочется.

Господи, где же я так нагрешил?

Ещё это грёбаное дерево, плодящее больных уродов. Откуда оно вообще здесь взялось на мою голову? Как сказал Семён, главврач отбирал в каменные кормушки людей вроде нас, особенных. Я вспомнил Бориса с его непробиваемыми победами в карты, шахматы и шашки.

«...я просто знаю, как лучше сходить, чтоб тебе, подлецу, поднасрать».

Думаю, я догадываюсь, кто будет следующим кандидатом для древа. Предупредить бы его, а смысл? Это ничего не изменит, сделать я всё равно пока ничего не могу.

Пока.

Сколько тварей было сегодня там внизу? Навскидку – около сорока. Часть приехала с мигалками, остальные, очевидно, жили в домиках на территории больницы. Работали по очереди, приползая пожрать раз в неделю по ночам. Один я с ними не справлюсь. Как вариант, можно свалить и вернуться с подмогой, но...

Учитывая стоявшие под окном мигалки, Степаныч запрётся в подвале и позвонит куда следует. Пока мы будем его выкуривать, приедет какой-нибудь ОМОН да всех нас повяжет.

Надо работать изнутри.

Сейчас в моём распоряжении только Артём и Борис, негусто. Мне нужен ещё как минимум курьер снаружи. Или можно рискнуть, сгонять в город самому. Я никогда ничего не планировал без организации хороших, крепких тылов. Челябинск – мой родной город, в котором к тому же я провёл пару крупных дел в своё время. Должники мне помогут, в этом я не сомневался.

Значит, начнём собирать маленькую армию здесь, в стенах богадельни. Армию Дамблдора.

Я хмыкнул про себя. Уже шучу, хороший признак.

Но как убедить хотя бы этих двоих? Допустим, доказать, что я могу выходить из тела, можно, хотя и не очень хочется, конечно. Но вариантов нет, придётся. А вот каким образом заставить их поверить в окружающих упырей? Хороший вопрос.

Я начал мерять комнату шагами, заложив руки за спину. Говорят, в ногах правды нет. Возможно, но идеи иногда приходят неплохие.

Бросил рассеянный взгляд на еле заметный узор из трещин, бегущий по стене, вспомнил остекленевший взгляд сползающего на пол санитара с двумя ртами, и тут меня осенило. Если получится, я смогу им показать ублюдков во всей красе.

А нет, ну...

В худшем случае в дурке станет на одного дурака больше. Лес рубят – щепки летят.

Завтра днём поговорю с Артёмом. Борис мне чем-то импонировал, и я не хотел ставить на нём первый эксперимент. По результатам будем корректировать складывающийся в голове план.

Держись, Аркадий Степанович, я иду за тобой.

продолжение следует...

– Осторожнее, – воскликнула Марина, ткнув пальцем на дорогу.

Я, отвлёкшийся было на сидевших на заднем сиденье Колю с Настей, резко переключил внимание на крутой поворот, стремительно надвигавшийся прямо на нас и плавно завёл в него машину. Друг в этот момент рассказывал очередную забавную историю из своей врачебной практики, и Настя то и дело заливалась смехом. Умел он рассказывать истории, что ту сказать.

– А далеко ещё? – поинтересовалась Настя, с любопытством рассматривая осенний пейзаж за окном. Её короткие рыжие волосы по яркости могли посоперничать с осенней листвой.

– Ещё пару часов и будем на месте, – ответил я, наслаждаясь окружающими видами не меньше неё.

Когда Марина в первый раз намекнула о желании отправиться в небольшое путешествие, я отреагировал на это весьма прохладно. Свой короткий отпуск мне хотелось провести в районе дивана, наслаждаясь заслуженным бездельем. Но Марина, на правах самого виртуозного манипулятора, которого я когда-либо знал, использовала в своих грязных целях девушку моего лучшего друга. Шаг за шагом цепочка выстраивалась, чтобы, в конце концов, через Настю и Колю добраться до меня.

Теперь же я нисколько не жалел об этом. Поздний октябрь оказался просто изумительным. Тёплый и солнечный, он окрасил деревья в багрянец и золото, наполнил воздух запахами прелой листвы и свежести. Говоря по правде, я уже предвкушал тот момент, когда мы доберёмся до небольшого домика, затерянного по среди всей этой красоты, о котором так живописно и рассказывала Марина.

– Марин, а расскажи про этот домик поподробнее, – попросил я её, продолжая сосредоточенно выруливать на петлявшей между деревьев дороге.

– Да что про него рассказать-то? – пожала она плечами и поправила высокое горло тёплого белого свитера. – Домик как домик. Вроде мои прадедушка и прабабушка его строили. Я давно там не была, с того момента, как…

Коля умолк. Как и Настя. На некоторое время в машине повисла тяжкая тишина. И хотя на лице Марины не дрогнул ни один мускул, я всё равно понимал, что ей тяжело говорить о своей погибшей матери – последнем родном человеке, который у неё оставался.

– А почему они решили построить свой домик вдалеке от всех?

Марина моргнула, словно бы приходя в себя после тяжкого воспоминания, и провела рукой по своей копне чёрных волос.

– Честно говоря, я и сама толком не знаю, – пожала она плечами. – Бабушка особо не рассказывала про них. Один раз обмолвилась только, что они всегда были нелюдимыми и предпочитали уединение.

Бутылки в багажнике звякнули, когда колесо попало на очередной ухаб. Звук отдался приятным эхом у меня в душе, а запах жаренного на огне мяса, казалось, защекотал ноздри.

– А до ближайшей деревни и правда десять километров? – спросил я, борясь с подступившим чувством голода.

–Точнее четырнадцать, – поправила Марина. – Так что вы сами понимаете: связь так себе, удобства во дворе, а из отопления только печка. Зато есть колодец.

– Ну всё подруга, – усмехнулась Настя, – не томи. Мы уже поняли, что место отличное. Скорее бы добраться туда, едем уже пятый час.

– Кстати, – прищурилась Марина и схватила мой телефон, лежавший в нише на приборной панели, – пятый час едем и ни одной фотографии, – несколькими движениями она активировала фронтальную камеру. – Ну-ка, покажите, как мы едем отдыхать!

Девчонки расплылись в широких улыбках, Коля как всегда скорчил на своём широком лице рожицу, а занятый вождением я только и смог, что бросить сосредоточенный и нахмуренный взгляд в камеру.

Марина продолжала развлекаться с телефоном, фотографируя нас и так, и эдак, а дорога меж тем стелилась и стелилась вперёд. Казалось, это могло длиться целую вечность, и первым не выдержал Коля.

– Может, остановимся? – робко спросил он. – Хотя бы минут на десять.

Я и сам чувствовал потребность размять ноги, так что спустя пару минут машина мягко съехала с дороги и остановилась на обочине. Наша группа, разделившись и тут же разбежалась по сторонам: девочки направо, мальчики налево. Вскоре мы с Колей вернулись к машине и остановились в ожидании наших дам.

Как это водится, Марине и Насте требовалось больше времени, и, чтобы скоротать время, у на с Колей завязался разговор о всякой всячине, который постепенно скатился к обсуждению дальнейших жизненных планов.

– А как у вас, вообще, дела? – поинтересовался друг, задумчиво рассматривая окружающий лес.

– Да потихоньку, – кивнул я. – Двигаемся. Вот думаем, наконец, окончательно съехаться с Мариной.

Друг многозначительно и важно кивнул, отправляя тем самым невербальный посыл: всё идёт в верном направлении.

- Это правильно, - он хлопнул меня по плечу. – Я рад, что ты оставил ту историю позади.

Мой лучший друг обладал просто непередаваемым чувством такта, я всегда знал это, но напоминание о Свете и Вадиме всё равно отозвалось внутри тупой болью. Я уже хотел было ответить ему что-нибудь, отшутиться или как-то ещё увести разговор в сторону от неприятной темы, но за меня это делал пронзительный женский крик. Острым лезвием он рассёк ленивый покой, продрав по нервам электрическим разрядом.

– Марина?! – крикнул я, в отчаянии рыща глазами среди деревьев.

Все мои помыслы в одно мгновение выветрились из головы. Омерзительное, липкое ощущение беспомощности капля за каплей заполняло сознание до краёв. Я не знал, что делать, я не понимал, куда бежать. Но одно я знал точно: только что из глубины леса долетел полный страха и боли крик Марины.

– Туда, – Коля дёрнул меня за рукав куртки, увлекая за собой. – Крик долетел оттуда.

Всё ещё туго соображая, я направился вслед за другом, и мы стремительно углубились в лесной массив. Вскоре дорога вместе с автомобилем скрылась из вида. Дыхание от стремительного рывка быстро сбилось, и мы с Колей остановились, чтобы перевести дух. Едва справившись с собой, я набрал в грудь побольше воздуха и собрался снова позвать Марину, но меня опередил ещё один женский крик, на этот раз Насти.

– Настя?! – лихорадочно позвал её Коля. – Настя, ты где?!

Снова раздался крик, затем плач и хруст ломаемых веток.

– Туда, – ткнул я пальцем, – живей!

Мы снова бросились в бешеную погоню и вскоре настигли источник звука. Настя бежала навстречу нам, взъерошенная и обезумевшая от ужаса. Одна.

– Что случилось? Где Марина? – испуганно спросил Коля, заключая девушку в объятья.

Настя тут же вцепилась в него с такой силой, словно бы вот-вот упадёт в бездонную бездну, а затем окончательно разразилась надсадными рыданиями.

– Там…, – едва различимо всхлипнула, – там… Марину…

– Где? – я резко подскочил к ней и дёрнул за плечо. – Что произошло?

Настя не ответила. Продолжая всхлипывать, она с видимым усилием оторвала руку от Коли и показала в том направлении, откуда пришла. Я тут же сорвался с места, оставив позади Колю с Настей. Бежать пришлось не очень долго. Место жуткого действа показалось спустя пару сотен метров. Обломки густого кустарника и перепаханная вокруг него земля говорили сами за себя. Ещё несколько минут назад тут разворачивалась ожесточённая борьба.

Внутренности скрутил болезненный спазм. Я заметался из стороны в сторону, начал лихорадочно рыскать глазами в поисках хоть каких-то зацепок, намёков на дальнейшую судьбу Марины. Наконец, мой взгляд привлёк клочок белизны, колыхавшийся на ветке. Приблизившись, я узнал в нём обрывок пряжи. Кусочек мягкого белого свитера, который сегодня утром надела Марина, утепляясь перед поездкой.

За спиной захрустели листва и ветки.

– Что тут…? – послышался опешивший голос Коли, но я не дал ему договорить.

Вскочив на ноги, я бросился к Насте, испуганно прятавшейся за спиной друга. Без лишних церемоний оттолкнув его в сторону, я вцепился в девушку, от чего та скривилась от боли.

– Что здесь произошло?! – рявкнул я, встряхивая её. – Говори!

– Отстань от неё! – Коля тут же вырос рядом и попытался высвободить Настю. Наконец, он справился со мной и оттолкнул в сторону. – Ты ей больно делаешь.

Отступив на несколько метров, я и зло посмотрел на них двоих.

Почему ты бросила Марину? – процедил я сквозь зубы.

– Сначала успокойся, – Коля шагнул вперёд, прикрывая собой Настю и расправляя плечи, – а потом мы поговорим…

– Нет, он прав, – тихо перебила его Настя. – Я и правду бросила её одну.

Я промолчал, пытаясь совладать с тяжёлым дыханием.

– Я… я плохо помню, – запинаясь, прошептала девушка и втянула голову в плечи. – Мы спокойно болтали с Мариной, собирались возвращаться к машине, но тут мне померещилось какое-то движение среди деревьев. Я уже хотела сказать об этом Марине, но тут на неё напал какой-то человек.

– Человек? – недоумённо спросили мы с Колей хором. – Какой человек?

Настя ещё больше сжалась.

– Я не знаю. Кто-то. Он выскочил из-за дерева и повалил Марину на землю. А потом я закричала и бросилась бежать.

Мои кулаки сами собой сжались. Кто-то напал на Марину и утащил неизвестно куда. От одной мысли об этом меня буквально сотрясло в бессильном гневе и страхе за её жизнь.

– Нужно её отыскать, – сказал я.

– В этом лесу? – Коля обвёл рукой густые деревья, обступавшие нас со всех сторон. – Как?

Я не знал как, но чувствовал, что дорога каждая минута.

– Нужно звонить полицию, – робко подала голос Настя. – Только мой телефон в машине остался.

Я пошарил по карманам, но и своего телефона тоже не обнаружил. Как и Коля. Единственным решением оставалось возвращение к машине, и после непродолжительного поиска своих следов, мы двинулись обратно, благо что наследить успели с избытком. Только вот путь к машине показалась мне куда более долгим. Лес перестал казаться мирным и спокойным. За каждым деревом мерещилось движение, в каждом шорохе таилась опасность. Яркий солнечный день закладывал глубокие тени в древесных корнях, и мы каждый раз с опаской вглядывались в очередные чернильные глубины. От всего этого мои нервы натягивались словно струна, и когда сквозь деревья пробился блеск автомобильного кузова, я выдохнул с неимоверным облегчением. По мере приближения к черте, леса я всё с большим трудом сдерживал себя, и последние метры преодолел уже бегом.

Лишь подобравшись к машине, я понял, что с ней что-то не так. Первым моё внимание привлёк багажник. Я совершенно точно помнил, что никто не трогал его, но сейчас крышка стояла распахнутой настежь. Затем моё внимание переключилось на многочисленные глубокие порезы, густо покрывавшие салон. Обивка усеивала сиденья и приборную панель. На заднем пассажирском сиденье, покрытый ворохом поролона, лежал какой-то предмет, и я распахнув дверь, достал его.

– Мой телефон, – радостно воскликнула Настя, но тут же испуганно отпрянула. – Что с ним?

Я внимательнее осмотрел аппарат. Гнутый, растрескавшийся корпус пробили чем-то широким и острым насквозь.

– Проверь, там ещё мой должен был лежать, – шагнул ко мне Коля, а затем испуганно попятился назад. – Ребят?

Проследив за взглядом друга, я ощутил волну ужаса прокатившуюся по всему телу. На противоположном краю дороги стоял человек. Одетый в бесформенный чёрный балахон, крепкий и высокий он беззвучно наблюдал за нами. Из-под капюшона на меня смотрело абсолютно невзрачное лицо, на котором, тем не менее, играла леденящая кровь ухмылка. Мужчина молча шагнул к нам и поднял правую руку, затянутую в кожаную перчатку. Внутри у меня всё содрогнулось, когда я увидел в ней поблёскивающий сталью широкий нож.

– Бежим! – крикнул я, срываясь с места, и помчался в лес.

* * *

Дождь. Сегодня ночью опять льёт дождь. Тяжёлые капли стучат по лужам, заглушая шаги. Хорошо, очень хорошо. Одинокая женская фигура спешит вдоль по тротуару, время от времени осматриваясь по сторонам. Я совершенно спокоен, я точно знаю, что она меня не видит, ведь темнота – моя стихия. Я сливаюсь с ней, растворяюсь в ней, становлюсь ею.

Я мягко скольжу вслед за ней, время от времени укрываясь в тёмных переулках. Девушка всякий раз не замечает меня, но всё равно чувствует, что кто-то совсем рядом. Тревога заставляет её ускорить шаг, но у загнанной жертвы уже нет шансов. Едва девушка скрывается за углом дома, я бросаюсь в очередной переулок. Я знаю, что девушке придётся обойти этот дом. Я же пойду более коротким путём.

Какая уже это по счёту жертва? Я не помню. Количество мне не важно. Я за ним не гонюсь. Всё что мне нужно – это видеть их лица. Послушные и лишённые жизни. Я – властитель, а Смерть – мой венец. Я – крадущийся хищник среди бетонных кущ. Тень от тени. Я знаю свою добычу, предвижу наперёд её поведение, предчувствую гибель. И сегодня она свершится. На этой самой ночной пустынной улице, поливаемой шумным дождём.

Я вылетаю из переулка и сталкиваюсь с девушкой. Вскрик и она, падает на мокрый асфальт.

– Простите, пожалуйста, – говорю я перепуганным голосом. – Вы не ушиблись. В этой темноте совсем ничего не видно. Давайте я вам помогу.

Я протягиваю руку, и девушка ещё до конца не придя в себя, принимает её. Одной рукой я крепко стискиваю небольшую ладонь, а второй - горло. Поначалу она ничего не понимает, а затем начинает биться и хрипеть, пытаясь вырваться из моей стальной хватки. Я же ловко прижимаю её к земле и вдавливаю в асфальт. Вскоре она окончательно затихает и лишь короткие рыжие волосы колышутся, тревожимые дождём.

* * *

Я резко открыл глаза. Образ мёртвой Насти, распластанной на мокром асфальте, никак не хотел покидать сознание. Следующее, что я вспомнил – жуткую фигуру в балахоне и безумную погоню. Освежившиеся в памяти воспоминания заставили меня немедленно вскочить с земли и испуганно осмотреться. Мне казалось, что чёрная, бесформенная тень с ножом вот-вот накинется на меня.

Лишь спустя несколько секунд я понял, что нахожусь в одиночестве. Меня всё также окружал густой лес. Только вот за моей спиной вверх вздымался крутой склон обрыва, густо поросший травой. Не без труда из расплывчатой памяти удалось выудить воспоминания о том, как я свалился в него. Втроём мы убегали от маньяка с ножом. В горячке погони я потерял друзей из вида, а затем опора ушла из-под ног. А дальше всё, тёмный провал. Видимо, я хорошенько приложился головой.

– Коль?! Настя?! – крикнул я изо всех сил, даже не заботясь о том, что меня может услышать кто-то кроме них.

На зов ответила лишь тишина. Нахмурившись, я осмотрелся в поисках хоть каких-то следов своих друзей. Ничего. Тут был только я. Неужели тот псих схватили их? Совсем как Марину?! Или… Я задрожал всем телом. Воображение принялось рисовать ужасные картины, от которых начинало подташнивать, и лишь неимоверным усилием воли мне удалось отогнать дурные мысли.

Чтобы занять свою голову хоть чем-то полезным, я осмотрел склон обрыва и стал прикидывать, насколько реально вскарабкаться по нему наверх. Первой же попытка показала всю бессмысленность этой идеи. Склон поднимался слишком высоко и круто, а трава клочьями вырывалась из земли. Я чудом уцелел, свалившись с него в первый раз, и второй раз такое падение может стоить мне свёрнутой шеи. С другой стороны, углубляться в чащобу тоже казалось не самой удачной идеей, ведь здешних мест я не знал.

От раздумий меня оторвал шорох, долетевший из глубины леса. От этого звука сердце подпрыгнуло к самому горлу, а в голове сразу ожили образы человека, медленно надвигающегося на меня из-за деревьев. Только вот на этот раз путей к бегству у меня не оставалось. Я стоял на месте, сжатый словно пружина и всматривался в пространство меж древесных стволов, но ни единого признака движения не замечал.

Шорох снова повторился, и хотя его источника я так и не увидел, мне показалось, что он находится где-то совсем близко. В конце концов, я заставил себя осторожно двинуться на звук и посмотреть, что же там такое шуршит. Отойдя на десяток метров, я остановился и снова прислушался. Шорох повторится, и я прошёл ещё с десяток метров, затем ещё немного и вскоре оказался подле толстенного разлапистого дуба, росшего в одиночестве на небольшой прогалине, свободной от деревьев. Остановившись прямо под ним, я прислушался. Шорох раздался снова. На этот раз прямо над головой.

С лёгкой дрожью в теле, я медленно поднял голову и обомлел от увиденного. Прямо надо мной, в кронах дерева висела предмет, который я меньше всего ожидал обнаружить в этом месте. На высоте около пары метров над землёй висела соломенная фигура человека. Размерами она походила на взрослого мужчину. Кривые, тонкие ветви дерева, удерживавшие её на весу, пробивались сквозь солому в районе груди и живота. Не смотря на безветренную погоду, ветви покачивались вверх-вниз, из-за чего казалось, что соломенное пугало вот-вот зашевелится и слезет с ветвей.

Необъяснимая дрожь проняла меня проняла от одного взгляда на соломенное пугало. Я не понимал причин своей тревоги, но от одного взгляда на него мне хотелось уйти куда подальше. Кто его здесь повесил?! А главное – зачем? Наконец, я тряхнул головой и отвернулся от странной находки. В любом случае, не это сейчас самое главное. Приоритетной задачей оставалось отыскать путь из этого леса.

Осмотревшись по сторонам, наконец, я выбрал направление и двинулся прочь от дуба. Я не представлял, куда конкретно иду. Всё что мне хотелось на данный момент – это просто двигаться, ощущать, что я снова руковожу своими действиями. Лес, вне сомнений, имел границу, отыскав которую я смогу сориентироваться и направиться дальше.

Но мой запал очень быстро иссяк. Внутри нарастало чувство, что за мной пристально наблюдают. Я всё чаще стал замечать за собой, что то и дело останавливаюсь и подолгу озираюсь по сторонам. Видимых признаков движения я не замечал, как ни старался, но навязчивое чувство, что здесь есть кто-то ещё всё равно не покидало меня.

В какой-то момент моего слуха коснулся шорох. Раздался он совсем рядом, и я ощутил неприятный холодок, пробежавший вдоль спины, так как звук живо напомнил мне шелест тревожимой сухой соломы. Я затравленно огляделся, и когда мой взгляд упал на очередной дуб, возвышавший в нескольких метрах, моё дыхание прервалось на несколько секунд.

В кронах дерева покачивалось соломенное пугало. Поначалу я даже решил, что заплутал и вышел к тому же месту, но, присмотревшись к дереву внимательнее, убедился, что оно отличается. Это нисколько не успокоило меня, а даже наоборот, ещё больше ввергло в смятение. Слишком уж похожими оказались обе сцены. Такой же дуб на прогалине, такое же соломенное пугало в его кронах. Жуткий диссонанс выбивал из равновесия. Я даже решил, что это какая-то галлюцинация, и осторожно подошёл к соломенной фигуре. Растворись она в воздухе в этот момент, я бы вздохнул с облегчением. Но к моей всё нарастающей тревоге, она осталась на месте, неумолимо убеждая меня, в своей реальности.

Стоя под деревом в нерешительности, я метался между догадками, что же мне делать дальше. Теперь и необдуманный путь сквозь лес казался не такой хорошей идеей. А вдруг психопат с ножом, похищение Марины и эти соломенный чучела как-то связаны. Вдруг тут у него логово, и этот маньяк нападет на тех, кто имел неосторожность остановиться близ его жилища? Хотя такие размышления и выглядели хоть сколько-нибудь логичными, я всё равно не понимал, при чём здесь эти пугала. Хотя, с другой стороны, в голове у сумасшедших каких только навязчивых идей может не поселиться. Вот и развешивает свои соломенные поделки по всему лесу.

Вдохнув поглубже, я протянул руку и коснулся соломенной ноги. Сухая трава оказалась твёрдой, хрупкой и колючей. Фигура выглядела совершенно обыденно. В иной ситуации я бы даже не обратил на неё внимания, кабы не странные обстоятельства её появления. Я постоял ещё немного, ощупывая под пальцами мягкую солому, пока, наконец, не убился в реальности предмета и его совершенно безвредности, а затем отступил на шаг назад. И едва я сделал это, как странное пугало напрочь разбило все мои предыдущие впечатления о нём.

Жутко содрогнувшись всем телом, соломенная фигура подняла правую руку и вытянула её, словно бы указывая направление. Движение получилось медленным и размеренным, абсолютно спокойным, словно бы такое движения для неё являлось чем-то естественным и простым. Лишь слабый треск ломающихся сухих травинок нарушал тишину. Вытянув руку куда-то мне за спину, фигура замерла, словно бы никогда и не шевелилась.

Страх парализовал меня, пригвоздив к месту. Я смотрел на безобидный с виду предмет, сызнова отказываясь верить в его существование. Сознание твердило и твердило, что такого не может быть, что пугала не умеют шевелиться, что они неживые. А затем внутри меня сломалась какая-то плотина. Я крутанулся на месте и, захлёстываемый животным ослепляющим ужасом, бросился прочь, не разбирая дороги. Меня абсолютно не волновало, в какую глушь вели меня ноги. Мне просто хотелось оказаться как можно дальше от этого кошмарного места с его кошмарным обитателем. Я мчался вперёд, едва успевая уклоняться от попадавшихся на пути стволов и перепрыгивать через торчавшие из земли корни.

В конце концов, прыткость подвела меня. Зацепившись за корень, я кубарем полетел вперёд, набирая за шиворот куртки сухую траву и листья. Удар об землю выбил воздух из лёгких, и я некоторое время просто лежал на земле, раскрывая рот словно рыба, выброшенная на берег. Мне потребовалось время, чтобы восстановить сбитое дыхание, и когда я справился с этой задачей, мне, наконец, удалось перевернуться на спину.

Лёжа на холодной земле, я пытался примирить в голове тот факт, что ещё недавно вёл машину, предвкушая весёлый отдых вдали от цивилизации, а уже спустя каких-то пару часов спасаюсь от психа с огромным ножом и неведомо каким образом шевелящихся соломенных пугал. Вопросы один за другим проносились в голове, порождая лишь страх, панику и новые вопросы. Что за маньяк гоняется за нами? Для кого здесь висят эти пугала? Правда ли они шевелятся или это жестокая шутка моего воображения? Куда запропастились Настя и Коля? И что же случилось с Мариной?

При мысли о совей девушке, внезапный порыв ужалил меня словно пчела. Дыхание восстановилось, я резко сел. Смутное чувство подталкивало вперёд. Влекомый деятельным порывом, я поднялся с земли. Но едва я утвердился на ногах, как мой взгляд остановился на узкой полоске свободного пространства, видневшейся меж деревьев. Ещё мгновение назад там что-то мелькнуло, в этом у меня не имелось сомнений. Я ещё более пристально осмотрел окрестности и радостно вскрикнул, когда в просвете между деревьями на долю секунды скользнул проблеск белизны.

– Марина! –позвал я во всю глотку. – Марина, стой!

Но белый свитер снова пропал из вида, и тогда я бросился следом. Скорее всего она в шоке, размышлял я на ходу, и поэтому не услышала меня. Хотя это и не столь важно. Главное Марина спаслась от маньяка, что похитил её. Она жива, а больше меня ничего не волновало. Правда, как оказалось, шок нисколько не поубавил её прыти, и нагнать девушку мне никак не удавалось. Белый свитер маячил впереди, странным образом ни приближаясь, ни удаляясь.

– Да как так? – раздражённо бормотал я себе под нос всякий раз как улавливал промельк белизны впереди.

В голове просто не укладывалось, как Марина так шустро умудрялась преодолевать такие расстояния. Да ещё и беззвучно, так как я не слышал ни хруста веток, ни шороха ломаемой листвы. Зато прекрасно слышал себя: и сухой треск веток под ногами, и шум разгребаемых ногами листьев, и своё надсадное дыхание вкупе с ухающим сердцем в груди. В конце концов, я окончательно выбился из сил и ухватился за ствол ближайшего дерева, решив потратить несколько секунд, чтобы восстановить сбитое дыхание.

Придя в себя, я снова принялся выискивать марину. К моей, просто безграничной, панике больше её свитер больше не появлялся, но я упорно твердил себе, что она не могла далеко уйти. Марина, наверняка, ранена и не понимает где находится. Она должна кружить где-то рядом, хотя я всё равно ничего не слышал.

Внезапный хруст ветки за спиной заставил меня подпрыгнуть на месте.

– Марина! – радостно воскликнул я, оборачиваясь. – Как я рад тебя…

Остаток фразы комом застрял в горле. Дыхание перехватило, едва я увидел его, стоящего в десятке метров от меня. Рослый, в чёрном балахоне, с глубоко надвинутым капюшоном. При первой нашей встрече я толком не рассмотрел его, слишком уж был напуган. Сейчас же я пребывал в настоящем ужасе, но беспомощный разум, словно бы издеваясь, подмечал в мельчайших подробностях грубые, рубленые черты лица, смотревшего на меня из-под полумрака капюшона.

Не знаю, сколько времени мы так простояли, глядя друг на друга. Мужчина изучал меня пристально и взгляд его не предвещал ничего хорошего. Наконец, его черты исказила кривая ухмылка. Правая рука, скрывавшаяся до этого под полой балахона, поднялась, и я едва не рухнул на колени от внезапного приступа бессилия, охватившей всё тело. Блеск ножа внушал особенный ужас на фоне толстой чёрной перчатки, сжимавшей рукоять. Мужчина многозначительно посмотрел на меня, а затем на нож, после чего слегка постучал рукоятью по дереву.

Глухой перестук отдался громом в ушах. Нервы словно бы ударило током, подстегнув весь организм к действию. На какое-то мгновение я решил, что нужно бежать, но тут же понял, что это будет означать мою верную гибель. Тогда я замер на месте, каждый мускул, каждый нерв в моём теле напрягся словно сжатая пружина. Не увидев ожидаемой реакции, незнакомец, похоже, потерял терпение и шагнул ко мне. Всё также криво ухмыляясь, он поигрывал ножом, по мере приближения, как бы невзначай пробуя лезвие на остроту. Я же стоял всё также неподвижно, стараясь сохранить бесстрастие на лице, в то время как под маской спокойствия разыгрывалась настоящая буря. Варианты спасения, один нелепее или безумнее другого, сменялись со скоростью стремительно мчащегося поезда. Это лишь распаляло пожар отчаяния, полыхавший внутри, но я с упорством обречённого искал спасение.

Решение пришло внезапно и спонтанно. Нас разделяло метра два, не больше. Я буквально наблюдал внутренним взором, как мужчина делает последний шаг и коротким взмахом вонзает нож мне в живот. И ровно в тот момент, когда нога мужчины поднялась для этого последнего, рокового для меня шага, я нырнул вниз и загрёб обеими руками листву с земли, а затем со всей доступной мне яростью метнул горсть ему в лицо.

Поначалу незнакомец не понял, что произошло. Он отшатнулся назад, и лишь затем с яростным рыком вцепился в лицо, пытаясь очистить глаза, нос и рот от забившихся в них грязи. Я же не стал дожидаться следующего момента и с яростным воплем бросился на рослую фигуру и всей своей массой постарался сбить её на землю. Мужчина грузно повалился на спину, а я, меж тем, уселся ему на грудь С новым воплем ярости я начал молотить его кулаками по выглядывавшему из-под капюшона лицу. Удары сыпались и сыпались, костяшки быстро содрались, покрывшись кровавыми ссадинами, а руки заныли. Но я всё равно обрушивал один за другим удары на столь ненавистное лицо.

(продолжение следует...)

-- А дальше начинается территория их общины… -- писатель поправил очки, и указал пальцем в сторону холма. Сумерки стремительно поглощали лес.

-- Это хорошо, -- сказал Лернер и остановил фургончик на обочине грунтовой дороги.

-- Они не пропускают на свою территорию чужаков, -- говорил писатель. – Непосвящённых они вежливо просят уйти.

-- А если мы не будем уходить? – тут же набычился Гипсокартон.

-- Тогда они спустят свору собак.

-- Много собак? – спросил Лернер.

-- Не считал, -- признался писатель. – Может с десяток…

-- Собак мы перестреляем, -- отмахнулся Гипсокартон. – Ты лучше скажи, как у них с охраной и вооружением?

-- Не видел у них никакой охраны, -- ответил очкастый. – Оружие вряд ли есть. Даже собаки – не кусаются. Жители общины мирные. Они не станут никого убивать.

-- Как скучно, -- Гипсокартон вдруг достал из под пальто пистолет-пулемёт и вышел из фургона.

Писатель испугался.

-- Вы что, собираетесь их убивать?

-- Еретики должны быть уничтожены, -- сказал Лернер. – Таков приказ Отца.

-- Но зачем?

-- Они украли Книгу и должны поплатиться за это.

-- Это как-то… неправильно.

-- Привыкай, -- сказал Лернер и в свою очередь вытащил из под сиденья укороченный автомат калашникова. – Тебе нет пути назад. Ты уже познал конечную истину. И только мы можем помочь тебе справиться с болью всезнания. Ты станешь одним из нас.

-- Окей, -- кивнул очкарик и снова поправил окуляры. – Жалко ребят… Они все такие счастливые и гармоничные. У них не община, а земной рай.

-- Им не хватило смелости прочитать Книгу до конца. Они глупцы. А ты – сиди здесь и не высовывайся. Мы скоро вернёмся, -- сказал Лернер, повернулся назад и крикнул в салон. – Выдвигаемся, парни!

Из фургона высыпали вооружённые люди в красных черепообразных масках.

Ссылка на предыдущие главы: https://vk.com/topic-170046450_48339328

***

Жека перевёл почти все деньги богача на свой биткойн кошелёк. Дофига денег. Жека даже не верил своим глазам. А он то поначалу строил какие-то замысловатые схемы! Чуть ли не стал содержанкой. Но тогда он ещё не знал механизма Пульта и полагал, что в его распоряжении имелось только лишь одно тело – тело красивой девушки. Вот и действовал соответственно… Но сейчас… Жека вдруг осознал, что если они одолеют культистов, если при этом их всех не посадят в тюрьму за убийства, если-если-если… Если всё пойдёт как надо, то он наконец-то начнёт жить безбедно, на широкую ногу. Хватит на всё. И тогда Жека уедет в Норвегию. Или в Японию. Куда угодно! С такими-то деньгами… Пульт – это совершенное оружие. При помощи него можно не только заиметь бездонный кошелёк, но и, например, захватить власть над целым государством! Много идей влетало в голову Жеки, пока он покидал шикарный особняк богатея. Та соска долго не могла отстать с расспросами, куда это он намылился на ночь глядя. Жека отбрехался, мол, за пивом в красное-белое… Интересно, такие богатеи вообще ходят в красное-белое?

Жека выгнал из гаража ярко-красный полосатый «додж».

-- Роди меня обратно! – восторженно воскликнул он и решил немного прокатиться по городу…

Хоть Жека не умел водить, однако руки знали, что надо делать. Главное – это не задумываться над самим процессом, а просто делать, как бы на автомате, ничего не осознавая. Иначе – всё. Моторная память мигом куда-то пропадает. Жека не гнал, держал небольшую скорость, никого не обгонял и не выскакивал на встречку. И надеялся, что этого достаточно, чтобы не остановили менты – правил дорожного движения он не знал. Да и одолевали сомнения насчёт трезвости богатея… Слишком уж Жеке было хорошо. И вряд ли это обычная радость, как Жека думал поначалу. Но что это было – Жека понять не мог, такого он никогда не пробовал…

Перед точкой встречи с Сегой Жека остановил «додж», направив видеорегистратор в другую сторону. Затем разбил телефон об асфальт. Пережёг симку зажигалкой, а оставшиеся обломки телефона скинул в канаву. И погнал дальше пешком, прикидывая нет ли здесь камер видеонаблюдения. Вроде не было...

-- Жека, ты? – неуверенно спросил Сега.

-- Да.

-- Нифига, мажор! Вот это повезло!

-- Теперь уже не мажор! – расхохотался Жека.

-- Ты его полностью ободрал?

-- Типа того.

-- И как много?

-- Дохуища! Хватит на стволы, броники и коптеры. И ещё останется на две толпы элитных шлюх! – Жека достал Пульт.

-- Куда будем девать его тело? – спросил Сега.

-- Пусть здесь валяется. Думаю, не простудится.

-- А если он нас вычислит? Ты нигде не спалился?

-- Даже если и спалился, кто вообще в это поверит? Что можно сознание переключать в тело другого человека каким-то рычажком… А биткоин-кошелёк мой никто не запалит. Короче, всё чётко.

Жека щёлкнул Пультом и оказался снова в своём теле. Богатей шлёпнулся на асфальт. Да, он определённо был под чем-то. Голова у Жеки заработала ощутимо яснее. Тогда Жека прикинул, где мог проколоться, пока был в теле объёбыша…

Когда они вернулись к гаражам – все спали, кроме Рябины и Игоря. Первый всё так же продолжал медитировать, а второй просто сидел на скамейке и ждал.

-- Как всё прошло? – сразу спросил Игорёша.

-- Хорошо всё то, что хорошо кончается, -- ответил Жека.

-- Ничто никогда не заканчивается, -- философски заметил Игорёша. – Такое бывает только в книжках, когда герои побеждают зло и всё у них становится хорошо, и живут они долго и счастливо. В жизни одно сменяется другим, другое – третьим. Негативные эмоции неизбежно сменяются позитивными – и наоборот. Всё течёт. И даже в смерти нет конца…

-- Это я сегодня уже осознал, -- передёрнуло Жеку. – После смерти нас всех ждёт полная задница.

Игорь вдруг внимательно присмотрелся к Жеке, заглянул в глаза.

-- Вот оно что, -- кивнул он. – Я помню, как почти две тысячи лет скитался по Изнанке, прежде чем снова удалось вырваться оттуда и заполучить эту инкарнацию.

Игорь показал на себя, а Жека чуть ли не уверовал – он же не говорил ничего про те пространства, куда его закинуло после смерти… Он всё понял одним лишь взглядом.

-- То есть ты тоже был там? – спросил Жека. Игорь кивнул.

-- Но тогда что-то не вяжется. То место вообще никак не похоже на классический ад с чёртиками и котлами.

-- Потому что наши представления о мире ложны. Ты должен был понять это, едва оказался в тех пространствах, которые реальней этой реальности.

-- А если ты внатуре Иисус, то почему ты попал в этот самый ад? А не в рай?

-- Иисус? – ничего не понял Сега.

-- Это не ад, -- хмыкнул Игорёша. – И не рай. Хотя в чём-то ты прав. То место может быть страшнее ада. Но так же и прекрасней рая…

-- Прекрасней? – усмехнулся Жека. – Я видел ваших ангелов. И страшно представить, какие там тогда демоны!

-- Всё просто, -- ответил Игорёша. – Они никакие.

-- Я теперь никогда не забуду этого. Мне это будет сниться в кошмарных снах… Это перекрыло даже кошмарные сны про убийства культистов!

Игорёша расплылся в улыбке.

-- Писание искажено. Переврано. Я учил людей совершенно другому. Описание ада – это земная фантазия. Да и вообще, хватит слов. Ты, наконец, готов, Женя. Твой момент настал, -- Игорь поднялся.

-- В смысле настал? – попятился Жека. Шизофрения – заразная штука. А ещё буйные пациенты всегда нападают совершенно внезапно, их поведение невозможно предсказать.

-- В том, что теперь ты способен понять то, что я тебе сейчас преподам.

-- Что преподашь?

-- Начну с практических моментов, -- ответил Игорь. – Тебе нужны навыки концентрации, чтобы более полно использовать Пульт. Я могу прокачать твою концентрацию в короткие сроки так, что ты, вселившись в собаку, больше никогда не будешь залезать на сучек! Если, конечно, сам не захочешь…

-- Чё, бля…

-- Концентрация поможет тебе не заблудиться в Изнанке, -- продолжал Игорёша. – Концентрация позволит тебе выбирать, на что обращать своё внимание там. На страшные адские муки. Или на неземное блаженство.

-- Я не совсем понимаю…

-- Слушай, слушай! – вдруг повысил свой голос Рябина.

-- А, я понял, -- не без сарказма фыркнул Жека. – Ты хочешь мне просветление подарить типа?

-- Совершенно верно, -- серьёзно сказал Игорь. – Я хочу показать тебе, какое было моё учение на самом деле. Две тысячи лет назад на Голгофе. Или на пять веков ранее под деревом Бодхи… Или бесчисленные века назад, когда только-только моё зерно откололось от Первоначала, которое некоторые ещё называют Брахмой…

-- Чувак, -- сказал Жека. – Твоя шизофрения прогрессирует. Я бы на твоём месте обратился к врачам, серьёзно. Ты уже не отдаёшь себе отчёта…

А вот Сега расплакался.

-- Я знал! Я знал! Учитель! – воскликнул он. – Чувствовал!

Игорь подошёл к Жеке почти вплотную.

-- Не веришь мне, да? – спросил он.

-- Нет, -- фыркнул Жека.

-- Тогда давай поспорим, что ты необратимо изменишься этой же ночью в лучшую сторону. На косарь.

-- У меня этих косарей…

-- Зассал?

-- Ладно, блять. Уговорил, -- плеснул руками Жека. – Давай поспорим. Мозги мне промывать будешь?

-- Ты чуть ли не сошёл с ума от боли в автокатастрофе. А потом чуть ещё раз не сошёл с ума от страданий в аду. Ещё у тебя назревает тревожное расстройство на фоне последних событий. Твоё сознание уже травмировалось. Но я научу тебя, как излечиться.

-- И как?

-- Концентрации у тебя нихуя нет. Значит будешь медитировать на боль. Она сильно притягивает внимание и ты не столкнёшься с притупленностью или отвлечением – главным врагом медитации на первых ступенях.

-- Я не буду медитировать…

-- Ты поспорил на косарь. Так что делай, чё я тебе говорю. Или ты зассал? – спросил Иисус.

-- Ладно, блять…

Игорь вдруг вытащил доску с прибитыми к ней гвоздями. И положил на землю.

-- Тогда садись, если не зассал.

-- На гвозди? – ужаснулся Жека. – Ты чё, рехнулся?

-- Садись!

-- Я же очко себе проколю!

-- Не проколешь. Они густо наколоты, вес равномерно распределится. Но будет больно – это точно.

-- И чё…

-- Садись! Или гони косарь!

-- Ну ты и гад! – сказал Жека. – Я сяду на эту доску только ради того, чтобы доказать – ты шизофреник!

Игорёша лишь расхохотался. Жека сел жопой на доску с гвоздями и почувствовал не только сильную боль, но и абсурд всей ситуации…

-- Ну и? – крякнул Жека.

-- Сиди дальше! И сконцентрируйся на боли.

-- Заебись… И чё дальше?

-- Отринь свои желания и привязанности! – могучим голосом воскликнул Игорь. – Всё состоит из влечения-отвращения! Пронаблюдай это, чтобы прозреть, мой ученик! Гвозди – это отвращение. А для влечения мы сейчас позовём…

-- Другую доску? Но только не с пиками точёными? – предположил Сега.

-- Нет, -- ответил Игорь. – Для этого мы позовём…

***

У проститутки Светы рабочий день не задался с самого начала. К полудню, едва она оклемалась после предыдущей ночки, её вызвали на дачи. На целый день. И пообещали солидную оплату. Какие-то чрезмерно горячие парни…

«Опять эти шашлычники на отпуске…» -- буркнула проститутка, напялила чулки и поехала на такси.

На месте её встретили двое. Какой-то качок и негрила в рэперской кепке. Они уже выставили во дворе мангал и нанизывали на шампуры мясо…

-- Красавица, -- первым обратился к ней качок. – Зачем ты так нарядилась сексуально? Так опрятно, красиво и аккуратно?

«Вот тупица» -- подумала проститутка, но, мило улыбнувшись, ответила:

-- Всегда в этом езжу на свою работу!

-- Ёу, -- вмешался в разговор негр. – Мы же тебя сильно замараем, ю ноу? Конкретно замараем, запачкаем курточку, ножки и личико. У тебя сегодня будет слишком много работки, за много money! На весь день, камон?

-- Ничего страшного, мальчики. Я постираю, не первый день работаю…

-- А с виду и не скажешь, -- оценил качок проститутку предельно надменным взглядом.

-- Да, не похоже, ёу!

-- Вы мне льстите…

-- Сама напросилась. Раз уж ты такая опытная, то мы не дадим тебе отдыхать, -- добавил качок. – Даже пяти минут.

-- Дима, ёу! – возмутился негр. – Немного дадим ей отдохнуть, камон. Иначе она умрёт от остановки сердца, ю ноу?

Дима задумался, но кивнул. Света напряглась. Неужели нарвалась на сатириазисовых?! Похоже они относятся к тем, чьим орудиям перезарядка не требуется. Так их ещё и двое… тяжёлая будет смена. Действительно замарают с ног до головы.

-- Ладно. Немного дадим отдохнуть. А то действительно она на следующий день ходить не сможет. Даже стоять. Даже лежать.

Света поперхнулась.

-- Ты пока присаживайся, -- по-джентльменски обратился качок. Он придвинул стул ближе. – А мы пока отойдём поговорить…

Света села, а они отошли поговорить. Но недостаточно далеко. Она могла слышать всё, о чем они говорят…

-- Какая-то она так себе… -- прошуршал качок. – Не находишь?

-- Ю ноу. Но за такую цену, ёу, она должна уметь ВСЁ! Профессионально!

-- Думаешь не стоит её выгонять? Попробуем? А если она не вывезет?

-- Да ты посмотри, ёу, на её рваные чулки, камон. Сразу видно, что тёлка работящая, ю ноу?

-- Ю ноу…

-- Давай ещё дунем?

-- Давай.

Света кашлянула, явно намекая, что тоже хочет. Но парни её нагло проигнорировали.

-- Тебе, -- сказали они. – Не нужно. А то обленишься. Можем дать тебе только «кримпай». Будешь?

-- Без резинки – оплата дополнительная! – тут же возмутилась Света.

-- Эй, я тоже хочу кримпай, ёу! – не обратил на проститутку никакого внимания негр. Он насупился и уставился на качка красными накуренными глазами. Света удивилась ещё сильнее. Сатириазисовые гомосеки-наркоманы!

-- Ладно, жри, -- качок фыркнул и отдал негру пачку печенья «CreamPie». – Там на дне осталось две печеньки, на всех не хватит.

-- Обожаю их жрать понакуре! – гыкнул негр и принялся чавкать. А качок повернулся обратно к Свете и спросил:

-- А в смысле «без резинки» -- оплата дополнительная?

-- В прямом! – сказала Света. Ей не хотелось подцепить чего-нибудь от этих глиномесов.

-- Но у меня нет резинки. В смысле, мы могли бы натянуть шланг по диаметру…

-- Шланг?

-- Ну да, -- сказал Дима. – У меня есть в сарае… Натянем на лопату и руки мозолить не будет.

-- Не нужно шланг! У меня есть с собой резинки! – остановила его проститутка и достала из сумочки целую пачку.

Дима нахмурился и наклонился поближе.

-- Так это же гандоны… Ты их чё, на лопату натянешь? Ну-у… как знаешь…

-- Лопата?! Проникновение нестандартными предметами тоже отдельно оплачивается!..

-- Какого хера, блять?! – вдруг во двор влетела высокая блондинка с большими… боеукладками. – Это чё за шлюха?! Это чё за «проникновения нестандартными предметами»? А?!

Блондинка налетела на качка и принялась отвешивать тому люлей.

-- Эй, Эллада, ты чё? Успокойся! Успокойся!

-- Я т-те покажу, проникновение! Гад! Сволочь! Изменить мне удумал, урод!

-- В смысле «изменить»?! – качок перестал убегать от блондинки и похлопал своими непонимающими обкуренными глазами. – Я даже и не думал!

-- Ю ноу, Эллада, -- добавил негр. – Это просто женщина на час! Мы в интернете посмотрели. Всё чётко!

-- Женщина на час?...

-- Ну не мужчину же брать! Мыж не гомики…

-- Она дорогая, значит профессиональная, ёу. Она вскопает огород за день! А мы пока будем жарить шашлыки и кайфовать! Дима всё рассчитал! Он прораб!

-- Да, Рэпчик! Я всё рассчитал! – подтвердил качок.

-- Вы чё, дебилы?! Вы позвали проститутку копать огород? Совсем уже мозги высохли?! Чёртовы укурки…

-- Так это проститутка, ёу?! Так вот чё она такая нарядная пришла на работу! – додумался Рэпчик.

-- Я не буду ничего копать! – воскликнула Света. – Я сюда приехала ебаться!

-- Никто тебя ебать не будет! – крикнул в ответ Дима. -- За такие-то деньги! Ты должна копать как два экскаватора!

Наркоманы ещё долго гонялись за Светой по огородам, пытаясь заставить её копать грядки… И вот она оторвалась от придурков, вернулась домой, смыла пот и приготовилась к следующему вызову. Позвонили только ночью… Звали к гаражам. Опасно, но деньги были нужны…

Когда она приехала на место, то подумала, что оказалась посреди психушки.

На доске с гвоздями сидел в позе лотоса парень, рядом с ним так же сидел другой и что-то бубнил себе под нос. И бомжеватый бородач – что то вещал. Он нарисовал мелом на стене гаража формулу «Количество страдания=фактическая боль*на сопротивление ума этой боли».

-- Как видите из формулы! – восклицал Игорёша. – Боль никуда не исчезнет, нет! Но если вы прекратите сопротивляться боли, то страдание исчезнет! Умножение на ноль – даёт ноль! Это – главная истина! Твоя концентрация и умение противостоять боли увеличатся в разы! А теперь – стриптизёрша! Танцуй!

Света даже не удивилась. Она просто поняла, что день её не задался с самого утра. Странный день…

-- Ладно, -- сказала Света и сбросила с себя курточку…

КЛИК-КЛАК

Что ж, послушай в очередной раз.

Как оказалось, кое-что можно было сделать.

Сначала мамочка кое-что придумала.

Из самых лучших побуждений, естественно. С самым благим умыслом, конечно же. Ни в коем случае не ради личного спокойствия, или в угоду своему родительскому собственническому эгоизму. Нет-нет. Всё только, чтобы спасти свою безмозглую, заблудшую доченьку. Только ради неё.

Потом мамочка кое-что сделала.

Какое-то дремучее таинство. Какой-то запретный и забытый ритуал. Некий тёмный обряд провела она над своей непутёвой дочуркой. Чтобы оградить и защитить её, само собой. Чтобы ничто и никто в этом мире не смог навредить ей. В особенности, она сама. Она сама – это дочурка, естественно. Мамочка разве может причинить вред своему чаду?

И оно сработало. Даже более, чем. Теперь, во что бы эта бедоноска не вляпалась, это не имело никаких последствий. Запрещённые вещества теперь не уничтожали ее изнутри, не разрушали печень, сердце, мозг. Ни один сексуальный партнёр не мог заразить её ЗППП. Да что там, её не брала ни одна зараза, а любые травмы заживали стремительно, буквально на глазах.Абсолютная неуязвимость – мечта любого отщепенца.

Один нюанс. Чёрная магия - она, как сильнодействующие препараты, имеет массу побочек.

Очень скоро эта тупица смекнула, что напрасно доверилась своей сердобольной мамочке.

Любая, даже самая тяжёлая наркота, стала с эффектом небытия. Бухло стало с никаким градусом. Даже чай стал со вкусом ничего, а еда – никчёмности. Секс как отсутствие, сигарета после – как пустота. Испарились ощущения, чувства, эмоции, желания.

Жизнь со свойствами чёрной дыры.

Суицид мог бы избавить от мук, но порезанные вены моментально срастались, а лошадиные дозы снотворного не вызывали даже дремоту.
Всё существование этой доверчивой идиотки свелось к бесполезным и бесконечным актам самоистязания в тщетных попытках почувствовать хоть что-то. Хоть на секунду, хоть на мгновение.

Ощутить хотя бы что-нибудь.

Бу-бу-бу-бу-бу-уже сил нет это слушать.

Тут должна быть сцена с заламыванием рук и припаданием на колени. Это должна быть истерика поехавшей социопатки, озлобленной на свою мать и весь белый свет в придачу. Но нет. Всё тот же монотонный бубнёж.

– Боль, стыд, страх. – бубнит Вика. – Даже это бы меня устроило.

Бубня свой спич, Вика перерывает горы бумаг и папок, которыми завален весь стол. Тот самый, слишком большой и слишком вычурный для кабинета главврача задрипанской психбольницы. Вика ищет проклятый дневник.

Надеюсь, не найдёт.

Не то, чтобы мне обидно, что не я тут главная героиня. Просто достало уже слушать эти чужие истории. В жопу мамочку, доченьку и их семейные драмы.

В дверь кабинета стучат с той стороны.

Тем временем, Вика хозяйничает в самом кабинете подобно шкодливому ребёнку. Копошится в бумагах, просматривает книжные полки, обыскивает ящики стола. Всё разбрасывает и раскидывает по полу.
Возле моих ног фотография. Десять на пятнадцать, кажется. Фотки на бумаге – анахронизм похуже кроссвордов. На нём молодая женщина с рыжими волосами, забранными в высокую причёску. Одета она в вечернее платье, а рядом седой мужик с лицом алкаша. Блин, это что, Ельцин?

В дверь уже не стучат, а барабанят. Вика ускоряет поиски, а я подкатываюсь на коляске к столу.

Ещё фото. Опять она. В компании Алибасова и первого состава «На-На». Вот она с генералом Руцким, с молодым Березовским, не сильно старым Кобзоном. А фифа, похоже, была элитной проституткой. Среди вороха бумаг натыкаюсь глазами на выцветшую, потёртую афишку. На ней все та же рыжая вытянула к объективу ладонь с растопыренными пальцами. Под изображением надпись:

ТОЛЬКО ТРИ ДНЯ.
ЕДИНСТВЕННАЯ ИСТИННАЯ НАРОДНАЯ ЦЕЛИТЕЛЬНИЦА…

Низ афиши оторван.

Понятно. Хуже, чем проститутка. Шарлатанка.

Тут и там её лицо. Везде она. Многовато же внимания этой особе уделяла главврач психиатрической лечебницы.

В психиатрических лечебницах запрещены многие личные вещи. Будь то мобильники, или наушники, и вообще любые гаджеты. Сигареты, зажигалки. Нельзя носить ремни и обувь со шнурками. Само собой, запрещены колюще-режущие (никаких ножей во влагалище! Ясно тебе, Ви?). Под запретом так же любые бьющиеся предметы, в том числе зеркала. Когда долго не смотришься в зеркало, начинаешь забывать, как ты выглядишь. Поэтому я не сразу понимаю, что это за мадама на фотографиях.

А потом ка-а-а-ак понимаю.

Обухом по голове – очередная дурацкая метафора.

Сейчас даже не пытаюсь собрать паззл. Просто роняю лицо в ладони.

– Какая пошлость. – бормочу я. – Это я… Я сраный Тайлер Дёрден. Какая банальщина.

– Настоящая банальщина в том, – говорит Ви, хотя её, мать её так, никто не спрашивал. – Что тебе на ум не пришел стивенсоновский Мистер Хайд, или на крайняк, кинговский Джон Шутер. Нет же. Ты вспомнила только этот попсовый кружок любителей мыловарения. Вот это реально – пошлость.

Ви по другую сторону стола. И я ищу глазами, чем бы в неё запустить, чтобы показать, настолько мне важны её замечания.

Дверь сотрясается от тяжёлых ударов, а на стол и пол с шелестом сыпятся распечатанные скриншоты каких-то изотерических и конспирологических сайтов из даркнета. Подшивки журналов «Великие тайны 20 века», «НЛО», «МИФ». И везде, везде мелькает моя рыжая морда.
Наконец, из-под груды бумаги показывается чёрная, потёртая обложка без надписи. Нашла-таки.

– Да и не Дёрден ты вовсе. – Вика раскрывает дневник, достаёт из него ещё две фотографии, и суёт их мне под нос. – Ты не полноценное альтер-эго, а так, набросок. Заготовка личности, которой хотела казаться одна старая ведьма.
Я хочу спросить «Ведьма?», но почему-то лишь выдавливаю:
– Старая?
– Старая.

Первое фото – старинный жёлто-коричневый дагерротип. Моё лицо на изображении вполне узнаваемо, хоть и слегка размыто. А вот держащий меня под руку Распутин вышел очень чётко.

Охренительно старая ведьма.

– Как видишь, с тобой она обошлась ещё хуже, чем со мной. – говорит Вика. – Она тебя выдумала.

Я хочу спросить: «Кто она?», но лишь шепчу:
– Выдумала?

Второе фото – полароидный снимок. На нём я запечатлена всё в том же бальзаковском возрасте. Только за руку меня держит не мистический друг царской семьи, а маленькая девочка в салатовой панаме и ободранными коленками. Видать, у неё с самого детства привязанность к зелёному на голове. И к ранам на теле тоже. Эта маленькая шкодина, что стала большой заразой, говорит мне:
– Но мамочкой я тебя называть не буду. Даже не проси.

Двери вот-вот вышибут, всё ломятся и ломятся. А я всё получаю и получаю очередным обухом по своей бедной голове. Самое паршивое, что некому сделать мне укол.

Вика прижимает к груди дневник.

– Кажется, нам стучат. – говорит она, когда дверное полотно срывается с петель.

Дверь с грохотом падает на пол, взбивая в воздух бумажный листопад моего о-о-очень длинного досье. В дверном проёме застыли два санитара. По их лицам видно, что они, мягко говоря, взволнованы. Эти двое кажутся мне знакомыми, только в прошлый раз, когда я их видела, они выглядели… не знаю… моложе, что ли. И в прошлый раз у них не было оружия. А сейчас есть, и оно направлено на нас.

Один из них, держа меня на мушке, косит глаза на второго и говорит:
– У них не получилось! Ничего не вышло! –его голос и пистолет в руках подрагивают. – И что нам теперь делать? Что делать!?

– Не истери. – отвечает второй. – Значит, сами. По-старинке, по плану «Б».

– Не истери?! У тебя что, склероз? Ты забыл, что она сделала? Как я могу не истерить, твою мать? – Первый весь прямо на взводе. По-любому наломает дров.

На меня выпучены две пары глаз и направлены два черных дула. Вика вклинивается между нами, загораживает меня спиной, и говорит:
– Отвалите по-хорошему. Вы понятия не имеете, с чем связались.

И тут паникёр начинает ломать дрова.

– Мы связались?! – орёт он. – Мы связались?! Сама отвали по-хорошему, шалава, а не то следом пойдешь!

Санитар лягает пациентку ногой в живот. Согнувшись, та отлетает назад, падает у моих ног. А в голове у меня снова щёлкает. Опять щелбан изнутри черепа. Еле успеваю прикрыть рот рукой. С силой затыкаю себя, запечатываю. Не позволяю чужим, чудовищным словам вырваться наружу. Проглатываю их, словно подступившую к горлу рвоту.
В этот момент стоящая на четвереньках Ви поднимает голову.

– Вот значит, как. Всё настолько просто? – говорит она, глядя мне в глаза. И отвернувшись обратно в пол, добавляет. – Какая же я тупая.

Чокнутая Брокколи поднимается. Она вытягивает руки и кладет их прямо на стволы направленных на нее пистолетов, затыкает ладонями дула. Санитары, видать, настолько в шоке от такой наглости, что не могут проронить ни слова. А полоумная капуста, стоя ко мне спиной, говорит через плечо:
– Гляди. Они хотят меня обидеть.

То ли Вика вдруг дёргает руками, то ли санитары, не сговариваясь, одновременно спускают курки, но два выстрела звучат почти синхронно, оглушительно громыхают в тесном пространстве. Вика резко разворачивается на пятках на сто восемьдесят, одновременно разводя руки в стороны. Сквозные раны в кистях, словно кровоточащие стигматы. Вика подносит продырявленные ладони к лицу, и глядя на меня прямо через эти кошмарные дыры, говорит:
– Смотри. Они сделали мне больно.

Я этого очень не хочу, но у меня вырывается:

– ДА ЧТОБ У ВАС РУКИ ПООТСЫХАЛИ, ДЕРЬМОГЛОТЫ!

Поначалу ничего не происходит. Как с Бакарди. Только к запаху порохового дыма примешивается сладковатый запашок тлена.

Выронив пистолет, тот санитар, что истерил, хватает себя за запястье. Его кисть сначала бледнеет, а потом чернеет. Раздувается, как перчатка на бутыли вина, и тут же сдувается, испуская гнилостный смрад, будто эту перчатку проткнули иглой.

Колликвационный некроз, влажная гангрена.

Кажется, теперь я знаю, откуда я это знаю.

Кожа, мышцы – все ткани усыхают прямо на глазах. Обезвоживаются, мумифицируются. А потом высохшая, тонкая, как ветка, конечность ломается, крошится и сыпется прахом сквозь пальцы пока ещё целой руки санитара. Все стадии разложения на ультра-ускоренной перемотке.

С другой рукой происходит то же самое. Как и с руками второго санитара. Я гляжу только на их руки, стараюсь не смотреть на лица. Это как отводить глаза от культей ампутантов, только наоборот.

Вот бы ещё не слышать, как они кричат.

– Уже всё? Можно открывать?

Вика всё так же стоит, закрыв глаза ладонями. Само собой, её руки в полном порядке.

Она оттаскивает тела скулящих санитаров с прохода, кладет дневник мне на колени и со словами, что мол, пора выбираться из этого дурдома, выкатывает коляску в коридор.

КЛИК-КЛАК

Если вы читаете мой дневник… Эй, а какого хрена вы читаете мой дневник? Да не важно. Проехали. Если до этого вы читали внимательно, то уже обо всём догадались. Если же нет, то вот, что получается.

Вам по-любому они встречались. Все эти старикашки в социальных сетях, следящие за модой, старающиеся быть в тренде хайпующие пенсионеры – они только всё усугубляют, нагружая своё и без того изношенное сознание всё новой и новой, зачастую бесполезной, информацией.
Эйджизм там, не эйджизм, но будем честны. Молодёжь не считает молодящихся старпёров клёвыми. Скорее, кринжовыми.

При всём своём откровенно порнушном образе, Бакарди была далеко не пустышкой. Как там она говорила? «Великая загадка людской природы – человеческая психика». И человечество при том совершенно не туда смотрит. Не на то тратит силы. Люди ложатся под нож пластического хирурга, чтобы продлить свою молодость. Мы мажемся омолаживающими кремами, колем в себя ботокс, стволовые клетки, и ещё чёрт знает что, с одной лишь целью – отсрочить старость. Получается паршивенько, но получается. А вот с психикой так не прокатит. Крем от морщин не поможет от болезни Альцгеймера, а подкрашенная седина не спасет от деменции.

Суть в том, что сознание хоть и не материально, но подвержено изнашиванию и повреждению, как и наши бренные тела.

Тренды, названия брендов, имена блогеров, народы Ближнего Востока, ники тиктокеров, период правления Лжедмитрия Второго, хайп, вайб, суеверия народов Ближнего Востока.

Всё запомнить.

Когда перестали говорить на албанском? Когда рэперы стали носить скинни? Тогда же, когда анекдоты стали мемами, или когда вместо табака стали курить мыло?

За всем уследить.

Это даже не крупицы никчёмной инфы. Это настоящие угли, что прожигают разум насквозь, делая из него решето, через которое утекает самое главное. И вот ты помнишь, за что ДиКаприо наконец-то дали Оскар, но не помнишь, как оказался под душем с половником в руках. Короче, если вы понимаете, что я тут нагородила, у меня для вас не очень хорошие новости.

А теперь представьте, что происходит с психикой того, кто значительно превысил срок жизни, отмеренный обычному человеку. Что творится с его сознанием?

Взять условного Эдварда Каллена. Однажды этот красавчик, впав в маразм, просто забудет закрыть за собой крышку гроба. Или, ни с того, ни с сего, надумает отведать чесночного супа. Уверена, если вампиры и существуют, они едва ли доживают до сотни лет.

Эдвард Каллен… Ох. Похоже, Ви права. Я действительно банальная.

Ладно, ещё пример. В некоторых версиях сказки ведьма, что решила слопать двух детишек, с виду вполне себе молодая женщина. Но маленький мальчик всё же как-то уболтал её самой залезть на противень. И она залезла. Что это, если не старческое слабоумие?

Если вы до сих пор не поняли, то вот, что происходит.

Одна старая, охренительно старая ведьма успешно сохраняла молодое тело на протяжении многих лет. И однажды в этом молодом теле появилась Я.
Современная девушка в тренде, как она себе её представляла. В моменте, в потоке, в ресурсе, вот это вот всё. Думаю, даже мои псевдо-феминистские загоны – это её представление о сильной и независимой деве своего времени. Да вот беда, получилась эта дева дефективной, с целым букетом ментальных расстройств. Ну а что ещё могло породить старческое, болезненное, изъеденное летами сознание?

В общем, вот такой вот складывается паззл. В нём не хватает лишь одного сегмента.

КЛИК-КЛАК

– Приём, приём. – это она, Вика. Недостающий кусочек паззла, что трясет меня за плечо. – Опять где-то летает наша мушка? Очнись, нас тут встречают.

Кажется, я задремала. Глаза слезятся, вернее глаз. Второй давно заплыл напрочь. Сквозь влажную пелену вижу лишь яркие, дрожащие пятна света то тут, то там. Потираю, покрытые мурашками плечи. Ёжусь. Тру глаз и вижу их. Встречающих.

Мы на улице. Моросит мелкий, косой осенний дождь. За спиной у нас парадные двери лечебницы. Перед нами на просторной лужайке прилегающей территории собрались все её постояльцы вместе с персоналом. Толпа человек под сто.

Вон Никита-Лук, он держит в руках швабру, рядом Репа-Елена Антоновна с лопатой. Вон Рустам-Кукуруза и Стас-Баклажан, у каждого по тяпке.

У одних в руках ножки от столов и стульев. У других стулья целиком. Некоторые держат грабли, лопаты и просто черенки от них. Кто-то стоит со стойкой капельницы наперевес.

Это Огурец-Сергей, он сжимает оторванную от ограды арматуру. А это Катя-Капуста, она опирается на вилы.
Вот Владимир Николаевич-Помидор и Лейсан-Свёкла.

Целое овощное ополчение.

Где-то здесь должно быть хозпомещение, там, конечно, нашлись и грабли, и тяпки, и лопаты. Но где, где они умудрились раздобыть вилы и… факелы?

Те мерцающие пятна света, что я сперва увидела – несколько человек держат палки с намотанными и подожжёнными тряпками – натурально факелы.

Позади толпы возвышается то, зачем они здесь собрались. То, что ожидает меня. То, что ожидает каждую ведьму – костровище со столбом посередине. Тот самый «план Б, по-старинке», о котором говорили санитары. И не поленились ведь дрова рубить.

Похоже, это всё-таки история про ведьму из пряничного дурдомика. А Миша – бедный, тупой Гензель, который не смог.

Вот Лена-Тыква, Чеснок-Николай, Лешка-Кабачок, Стас-Баклажан, Максим-Кукуруза, Лейсан-Свёкла, Семён-Перец, Ирина Анатольевна-Редиска.

Я едва узнаю их всех. И это не из-за подбитого глаза.

Небо поливает усиливающимся дождём эту полоумную инквизицию. Барабанит каплями по плешивым черепам, обтянутым кожей в старческих пятнах. Мочит редкие, седые космы. Словно по руслам, влага ручейками бежит по глубоким морщинам, которые покрывают их осунувшиеся лица. Насквозь мокрая, прилипшая к тощим телам одежда свисает с костлявых плеч, как тряпка со швабры. Отяжелевшая от воды ткань заставляет их измождённые, дряхлые тела горбатиться.

Они все, все они состарились.

Кто-то на десяток-другой, а кто-то намного сильнее. Вон, Кате-Капусте по виду уже за восемьдесят. Опираясь на вилы как на посох, она едва на ногах стоит. А Огурец-Сергей ещё старше, аж согнулся весь под весом арматуры, еле держит её трясущимися от тремора руками.

Сморщенные, высохшие, гниющие овощи.
Одной Брокколи всё нипочём.

– Ну и даёт наша мушка. – она окидывает взглядом толпу, потом переводит взор на меня. – Вот только не надо так округлять глаза. Неужели галик настолько растворил твои мозги, что ты не заметила, как за пару недель помолодела лет на десять?

КЛИК-КЛАК

То самое мамочкино предназначение, её высшая цель, на алтарь которой она себя положила, если в двух словах – помогать людям.

Её дар.

Она могла излечить любого страждущего от любого недуга. От угревой сыпи до лейкоза финальной стадии. Требовалось лишь немного веры. И денег. Не без этого. Ведь надо было на что-то содержать свою тупорылую, бедовую дочь.

В любых паранормальных эманациях работают те же законы, что и во всей вселенной. Ничего не появляется из ниоткуда, и не исчезает в никуда. Энергия, жизненная сила, которой мамочка делилась с болезными, не была бесконечной, её требовалось восполнять.

Её проклятье.

Нелицеприятный момент именно в способе восполнения. Если одним словом – это секс.

Энергия страсти, сила желания. Инстинкт самовоспроизведения настолько мощная вещь, что порой затмевает даже основной инстинкт самосохранения. Паховые чакры любви, сексуальная магия. Но не станем вдаваться в эту фрейдистско-эзотерическую галиматью. Откровенно говоря, мамочке было начхать на «Предназначение», это служило просто отмазкой перед совестью. Всё, что её по-настоящему интересовало – это вечная молодость. И она всё охмуряла и соблазняла разных мужчин и женщин, высасывая их жизненные силы досуха.

Но вот однажды мамочка начала стремительно увядать, за дни старея на годы.

Однажды она забыла, как своим даром пользоваться. Забыла своё предназначение. Забыла, кто она.

В один прекрасный день она забыла дорогу домой.

Спустя какое-то время доченька нашла мамочку в стенах старейшей в Черноволжской области психоневрологической клиники. Но объяснить, что это её мамочка, и забрать её домой не представлялось возможным. Ведь матери и дочери ну никак не могут быть одного возраста.

Неизвестно, что там вытворяли с мамочкой наркоманы в том притоне, где её обнаружили, но из древней, сухой старухи она превратилась в привлекательную молодую женщину около тридцати.

БЗЗЗ…

Бззз
Огурец во мне.
Бззз
Тыква на мне.
Бззз
Свёкла подо мной.
Бззз
Лук сзади меня.
Бззз
Кукуруза во мне.
Бззз
Я не муха. Я – форменная овощная блядь.

БЗЗЗ…

– …Однако, ну и шлюшка наша Мушка.

Вика садится передо мной на корточки, говорит:
– Так, а теперь ты.

Периферийным зрением вижу, как толпа вытягивается в шеренгу и начинает нас окружать.

– Ты где там, алё? – Вика стучит мне по лбу костяшками пальцев. – Всё, хватит. Вылазь давай.

Хоть и в глаза заглядывает, но обращается уже не ко мне. Я же кручу головой, наблюдаю, как овощи медленно берут нас в кольцо.

– Эй, – Вика хватает меня за подбородок, поворачивает лицом к себе. – Если тебя сейчас прибьют, я тебя и в Аду достану, ясно? Так что лучше помоги мне, пока не поздно.

Интересно, кто из нас попадёт в Ад? Я или старая ведьма? Что до Вики – она и так уже там. Можно было бы сказать ей, насколько мне на всё это пофиг - на неё, на мамочку, на их заморочки, на дурдом, который стал домом престарелых. И дело даже не в галоперидоле.

Совсем не в нём.

Просто старая ведьма выдумала по-настоящему конченую похуистку. «Мне абсолютно на всё насрать» – вот, что можно было бы сказать, но мне в лом разводить тирады. Мне спать охота.

Положив на мои голые, продрогшие колени треклятый дневник, Вика листает страницы. Пожелтевшие, ничем не исписанные, чистые листы.

Конечно же, никакой это не дневник.
Здесь вообще всё вокруг не то, чем кажется.

Живое кольцо потихоньку сжимается.

На одной из страниц небольшая пометка. Что-то среднее между иероглифом и руной.

– Вот. Это моё имя. – Вика тычет пальцем на каракулю. – Здесь, на этой странице, должно быть то, что нужно. Помоги мне. Как это работает? Что я должна сделать? Что…

Булыжник попадает Вике прямо в лицо. На дневник закапала кровь. Зажав нос ладонью, Вика гундит:
– Ну бот. Беня обять обижают.

Смотрю туда, откуда прилетел камень. Там Катя-Капуста наклоняется за следующим. Согнувшись, она кряхтит и напевает: «Мало, мало половин…». У меня вырывается:

– ДА ЧТОБ ТЕБЯ НАИЗНАНКУ ВЫВЕРНУЛО, ХУЕГЛОТКА!

Катерина охает и хватается за живот. Упав на четвереньки, она выпучивает глаза и часто-часто дышит ртом, как роженицы при потугах, да скулит по-собачьи. Больше не поёт. Уползает прочь, виляя окровавленным подолом ночнушки, из-под которого тянется и волочится за ней следом сизо-красный шланг кишечника.

Травматический пролапс прямой кишки. Теперь я точно знаю, откуда я это знаю.

От живого кольца отделяются ещё несколько человек. С разных сторон, одновременно. Наизготовку со своим импровизированным оружием, устремляются к нам. А изнутри моей черепушки уже вовсю скребут старые когтистые пальцы.

– ЧТОБ ВАС ПОПЕРЕЕБЛО И ПЕРЕКОСОЁБИЛО!

Множественные переломы разной степени тяжести и нарушения опорно-двигательного аппарата, соответственно.

– ЧТОБ ВАМ ШКУРУ ДО МОСЛОВ ПОРАСЧЁСЫВАТЬ.
– ЧТОБ ВАШИ ПОТРОХА ЧЕРВИ ПОЖРАЛИ.
– ЧТОБ!... ЧТОБ!... ЧТОБ!...

В шуме дождя слышны стоны, вопли, причитания и моё надсадное дыхание с одышкой. С каждым выкриком, с каждым проклятьем моё тело меняется. Вижу, как грудь, моя упругая, стоячая грудь оттягивается до живота, который сам рыхлым бурдюком свисает над седой мочалкой лобковых волос. Едва успеваю рассмотреть, как на ногах змеятся вены, а на венах вздуваются варикозные шишки, как перед единственным зрячим глазом всё расплывается и становится нечётким – зрение падает. Чувствую, как скрючивает спину, вжимая вовнутрь грудную клетку – это растёт горб. Из-за подскочившего давления в голове стучит пульс, сквозь который слышится Викин голос на повышенных:
– А ну стоять всем! – она выставляет руки в стороны. – Хуже будет!

И овощи слушаются. Замирают на месте. Нерешительные, напуганные. Лучше бы и дальше сидели на грядках, да не рыпались. Глупое старичьё.

Сама Вика стоит, уставившись на дневник. Словно не видела ни разу. На чистой жёлтой бумаге, там, куда попала её кровь из носа, начинает что-то появляться.

– Неужели всё настолько просто? Какую же тупицу ты вырастила. – говорит Ви. – Хотя, ты ведь особо и не растила, да?

Она опускается на колени, ощупывает пах. Хмыкает:
– Твой ритуальный кинжал… Что ж, надеюсь, получится и без него. – Вика пожимает плечами и кусает себя за кисть. Прямо впивается в неё зубами.

Кровь из прокушенной раны бежит по предплечью, и с локтя капает на эту поганую книгу. Постепенно страницы заполняются вязью из пиктограмм и символов. Вика шевелит губами, ведя пальцем по строчкам.

Мне почти не слышно, что она там бормочет – слух ухудшился. Да и язык тоже не понятен. Едва ли он вообще известен кому-либо из обычных людей. Но он точно знаком одной охренительно старой ведьме. И она подхватывает эти древние, забытые во всём мире слова мёртвого языка. Вторит им. А я покорно разеваю рот.

– ВЕГМО ПРОБУРЬЕ! ВЕГМО, КРОВИЕ УБО! ВЕГМО, БЫ ПРИЧЕ ВЫНИМАТИ! ВЕГМО!

С каждым словом я выплёвываю выпадающие из дёсен чёрные прогнившие пеньки зубов.

– ЧЛЕВЛО ВЫСТРУБИЕ ЗАВЛА! АТМ ПРОГОРЛОСТО, АТМ СРЫГНЕ! МЕРТВОУТРОБИЕ ЛОЖНОО ДЫ ЗЫБЕ! АТМ, ВАЛУОН! АТМ, НАГИБО! СГУСТО ДЫРИЕ СМАГМО! ВЫПОТРОХО ЫТ ВЫСТЕГАТИ! АТМ ПРОРВИЕ ВЫЕ! АТМ ПРОРВИЕ ВЫЕ! АТМ ПРОРВИЕ ВЫЕ!

У меня уже заканчиваются зубы, когда Ви прекращает читать. Она смолкает и… И ничего не происходит.

Вокруг неё не появляется сверкающая аура. В неё не бьёт столп света с небес. Никаких волшебных спецэффектов. У нее просто идёт кровь.

Идёт и не останавливается.
Вика глядит на кровоточащий полумесяц укуса.
– Ай... – шепчет она. – Больно!

Потом подставляет лицо мелким каплям дождя. Размазывая воду и кровь по лицу, говорит:
– Влажно... Озоном пахнет. И мокрой землёй. Эх, сигу бы. Хоть какую-нибудь. Эй, народ, есть курить у кого? – Вика оглядывается по сторонам, потом подскакивает к одуревшим овощам, дёргает их за руки, хлопает по плечам. – У тебя есть сигарета? А у тебя есть? Блин, ну вы и уроды все, смотреть противно. Слышь, дай сигарету! Ого, это что у тебя, кость из ноги торчит? Жесть, конечно! А сига есть? А у тебя? Фу, не. От тебя воняет. Ты что, обосралась? Блин, ну и стрём. У вас тут пенсия-пати, да? Тыц-тыц-тыц, типа? А ты почему ревёшь? Дискотека же, давай-давай! И закурить дай, ну?

Вика больше не бубнит. Она возбуждённо тараторит, как дитё в парке развлечений.

Вот, что происходит.

В вечерних, дождливых сумерках на лужайке возле старой психлечебницы собралась в круг толпа стариков, вооружённая вилами, лопатами и факелами. Внутри круга на инвалидной коляске сидит старуха. Такая древняя, что непонятно, мумия это, или ещё живой человек. Ещё внутри круга, в свете факелов, кружится и пританцовывает молодая девушка. Она то галдит восторженно, то звонко смеётся, запрокинув зелёноволосую голову.

Увидев подобную картину, волей-неволей начнёшь сомневаться в своей нормальности – настолько безумно это выглядит. Дополнительного сюра происходящему добавляет существо, что ковыляет сквозь толпу, подволакивая ногу. Психи с воплями шарахаются от него едва ли не в рассыпную. Не удивительно, ведь это существо – настоящее исчадие. Монстр из пекла.

Тварь останавливается перед Викой. Спина прямая, подбородок приподнят. Руки в карманах того, что раньше было медицинским халатом, а теперь почерневшие лохмотья, которые больше состоят из прожжённых дыр, чем из ткани. Кружевное бельё сгорело прямо на теле, осыпалось пеплом, а косточки бюстгальтера вплавились в обгоревшую кожу. Правый силиконовый имплант лопнул от температуры, и грудь обвисла закопчённым мешочком.

Вика надавливает на левую, уцелевшую титьку пальцем и говорит:
– Ахах! Похоже на большую тефтелю!

Не стану умничать, какой степени тут ожоги и сколько процентов кожи поражено. Как выжила, она точно не расскажет – гиалуроновые губы спеклись и слиплись. Рот превратился в жареный пельмень. Единственный звук, что от неё исходит, это дождевое «кап-кап» по запечённой корке на безволосой голове.

Зато Вика трещит без умолку, не заткнёшь:
– Ну и страхолюдина же ты! Просто мрак! Тут уже ни один пластический хирург не вывезет! И как же от тебя воняет! Ну ладно, ладно! Ты ведь сына потеряла! Иди пожалею! Иди сюда, угрёбище!

Заключив этот шашлык на ножках в объятия, Вика прижимает его к себе и приговаривает:
– Фууу, как противно! Просто отвратительно! Как же мерзко! Гадостно! Дрянско! Ахргх!…

Вика вздрагивает и ослабляет хватку. Бакарди при этом выскальзывает из её объятий, и кулем валится на землю. Глядя то ли на нее, то ли себе на грудь, Вика выкашливает красный сгусток. Нарисованное на её свитшоте сердце прямо на глазах становится больше. Увеличивается, растёт. Расползается тёмно-бордовым пятном на всю переднюю часть толстовки. Это сердце, с надписью «Self made», теперь оно пронзено двумя кинжалами. И только один из них нарисованный. Второй же, всаженный по самую рукоять, недавно точно так же торчал в шее одного санитара.

Пошатнувшись, Вика падает у моих ног, рядом с неподвижным телом матери этого самого санитара.

На этот раз в голове не щёлкает, а грохочет. Кажется, череп вот-вот разорвёт изнутри. Древняя ведьма выталкивает меня прочь, отстраняет от пульта управления. Теперь я просто наблюдатель. От меня ничего не зависит. Решает только она.

И она вопит так, что вокруг сотрясается воздух:

– ДА ЧТОБ ВАМ ВСЕМ ПРОПАСТЬ! ЧТОБ ВАМ ПРОВАЛИТСЯ, ВЫБЛЯДКИ! АТМ ГНЕВЛО! АТМ УРВО! АТМ!... АТМ!... АТМ!...

ВЫКЛ

финал в комментариях

7

После ужина я остался в палате в ожидании медсестры с очередной порцией таблеток и подключением к ночным мониторам. В голове всплыла телефонная фраза главврача: «Я хочу устроить ей обряд прощания». На обычные поминки это не очень было похоже. Знать бы, где и когда. Точнее, я могу предположить, где, скорее всего внизу, в подвале. Не в столовой же ему проводить «обряд». А вот когда? Я бы не отказался посмотреть на это действо. Определённо.

За полчаса до отбоя снова пришла уже знакомая мне медсестра. Покорно приняв очередную дозу лекарств, я снова дал примотать себя к кровати кожаными манжетами и, едва дождавшись, пока нас запрут на ночь, встал с кровати под возмущённый писк аппаратуры. Во-первых, мне нужно было разведать варианты отхода для своей физической оболочки, если дела примут совсем скверный оборот.

Во сколько точно приходит смена, кто именно нас охраняет по ночам, твари или люди и по возможности изучить подробнее дежурный пост.

А позже ночью уже приняться за «во-вторых» – спокойно покопаться в кабинете главврача.

Оранжевой паутины не было. Пока, во всяком случае.

Первым делом я проверил санитаров из остававшейся ещё дневной смены. Два человека и один упырь с глубокой вмятиной через весь лоб. Виталий, Константин и Станислав. Причём Стасик тоже не особо дёрнулся, когда я осторожно подошёл ближе. С медсёстрами всё было понятно ещё днём. Миленькая Марина, которая пристёгивала меня к кровати, и страхолюдина Зинаида. Имечко под стать внешности.

За высокой стойкой дежурного поста в углу спрятался широкий монитор, показывающий десяток чёрно-белых квадратиков с лежащими на кроватях пациентами. Ну кто бы сомневался. Я посмотрел на изображение своей палаты, прикидывая, где могла висеть камера. Судя по картинке, где-то над входной дверью.

На полу рядом стоял запертый высокий деревянный шкафчик белого цвета. Очевидно, с таблетками.

Замок в нём был плёвый для моих полупрозрачных пальцев. Хоть что-то в этом заведении было относительно просто и понятно.

Со стороны лестницы послышались голоса, и я увидел, что к нам на этаж поднялась ещё одна низколобая жаба в сопровождении плечистого урода с двумя небольшими ртами на каждой щеке. Через секунду к ним присоединился второй санитар. Горбатый, низкорослый, с лицом, густо заросшим волосами. Не щетиной, нет! Именно волосами. Сквозь свисающие пакли тёмных кудрей мелькал язык, постоянно облизывающий толстые шершавые губы.

Значит на ночь заступали одни ублюдки.

Твою-то мать. Кто же вы все такие?

Троица подошла к дежурному посту, обменявшись приветствиями с медсёстрами дневной смены. Марина ушла в комнатку «Только для персонала». Вернулась с ведром и шваброй и принялась за работу покойной уборщицы.

Жаба вытащила из кармана связку ключей, отдала сменщице. Ключи от палат, от шкафчика с лекарствами и ещё от каких-то подсобных помещений.

– Сегодня ночью Аркадий Степанович разрешил, – она потёрла себя по груди, довольно улыбаясь, – так что ждите в гости. А завтра ночью будет обряд прощания с этой старой каргой. В главном зале. Всем велено быть.

– Да уж не откажу себе в удовольствии.

Сухое карканье второй медсестры неприятно резануло по ушам.

– С детства любимчиков не выношу, а эта ещё и наглая была, как портовая шлюха.

Санитары заржали в один голос.

– Ир, ты где таких выражений набралась?

Рты на щеках говорившего открывались одновременно.

Дикое и любопытное зрелище. Как у него вообще получается разговаривать?

– Тебе покажи, ты тоже захочешь. Топайте давайте, ребят смените, а то устали бедные в карты играть поди.

Они ушли, а я остался, задумчиво разглядывая двух претенденток на «Мисс психическая травма – 2020».

Судя по словам Зинаиды, сегодня ночью главврач дал добро на нечто такое, что они снова соберутся тут все вместе чуть позже. И кажется, я знал, о чём она говорила. Очередной сеанс кормёжки, к гадалке не ходи. А уборщица, значит, своевольничала, когда заперлась в той комнатке в одну мерзкую рожу. А ещё получалось, что они все будут там же. В голове начал созревать план. Но сначала – главврач.

Я спустился на второй этаж, дошёл до двери с тусклой латунной табличкой, немного постоял, прислушиваясь к гудящей тишине моргающих то и дело ламп на потолке. В голове всплыл широкий треугольный рот с разбросанными вокруг него глазками. Во что же ты влип, братишка?

Сделал глубокий вдох и шагнул в плотный сумрак кабинета.

8

Всю правую сторону занимали высокие, до потолка, книжные шкафы, забитые многочисленными трудами по психиатрии, психологии и всем, что с этим связано. Дальше стоял большой деревянный глобус со съёмной верхушкой, спрятавший в себе запасы неплохого алкоголя. Сразу за ним, у окна, расположился массивный стол тёмного дерева, который по своей основательности и возрасту мог поспорить с самим зданием. Тут же в серебристом прямоугольнике лунного света стояло повёрнутое боком кресло ему под стать. Ну просто кабинет гарвардского профессора, не иначе. Особенно если учитывать ещё два широких мягких кресла, разделённых журнальным столиком, в одном из которых я сидел буквально вчера. На широком подоконнике притулился небольшой прямоугольный сейф с цифровой панелью управления.

Вскрыть ящики стола было явно проще и быстрее, так что я решил начать с них. Первый посередине оказался не заперт и ожидаемо хранил в себе небольшую коллекцию ручек, скрепок, карандашей да прочей канцелярской дребедени. Три с правой стороны, друг под другом, были заперты. Я погрузил пальцы в замочную скважину верхнего, нащупал механизм, отжал запирающий язычок. Ничего интересного, стопка журналов по психиатрии с заметками на полях. Второй оказался вовсе пустым. В третьем, самом нижнем, лежала только перевёрнутая вниз лицом фоторамка. Я уже собрался его закрыть, но почему-то помедлил и всё-таки решил изучить находку.

На первый взгляд обычный чёрно-белый снимок. Причём довольно старый. Группа улыбающихся людей стояла на фоне знакомого мне каменного здания больницы. Я пригляделся и брови поползли вверх. Преодолели темечко, спустились по затылку, миновали распахнутый от удивления рот и вернулись на своё законное место. Я поднёс фотографию к окну, чтобы получше рассмотреть невозможное. Прямо по центру довольно щурился в камеру Аркадий Степанович, чуть моложе, чем сейчас, но не намного. Лет пять, десять максимум. Он держал за руку медсестру в белом переднике и чепчике, которая единственная из всех очень серьёзно смотрела в объектив фотокамеры. Примерно его возраста, может, даже немного старше, но все ещё невероятно красива. Нина Михайловна.

И надпись в левом нижнем углу – Больница «Красные Зори», Челябинск, 1946 год.

Родители? Я прикинул. Если они родились примерно в то время, то уборщица ещё попадала примерно по возрасту, а вот главврач никак, даже если очень хорошо сохранился.

Замечательно. Пошёл за ответами – нашёл новые вопросы. Мне определённо всё больше нравилось это место. Я вернул фотографию обратно и перешёл к соседним ящикам. В первом же мне улыбнулась удача. Поверх нескольких больничных карт лежал ежедневник в коричневом кожаном переплёте.

Несколько начальных страниц занимал календарь. Год только начался, но пометки напротив различных дат были проставлены почти до лета. Занятой дяденька.

Двадцать третьего января, в день моего прибытия, была написана единичка с плюсиком. Очевидно, это я.

Двадцать четвёртого стояла большая буква К. Такая же через неделю, и так далее, на месяц вперёд, равными промежутками.

Двадцать пятое число почти исчезло в чёрных карандашных штрихах.

Это дата прощания.

В некоем «главном зале», наверняка в подвальных помещениях. Значит, надо ускорить план по спуску вниз. Ладно.

Двадцать шестого – минус один. Выписка? По логике с моим плюсом – возможно, хотя Сергей говорил, что завтра.

На последнем числе каждого месяца стояла нарисованная красной ручкой звёздочка. Если повезёт, узнаем и про это.

Ежедневник был почти новый, поэтому никаких старых записей, проливающих свет на судьбу брата, я не нашёл. Отложил его в сторону и достал пачку больничных карт.

Моя шла самой первой. На титульном листе в верхнем правом углу красовался небольшой красный крестик. В остальном ничего особенного – справки, выписки да прочая лабуда.

Следующая карта принадлежала моему новому знакомому: Борису Сергеевичу Лопырёву. Та же метка в верхнем углу, а под ним цифры 26.01. В мозгу вспыхнул огонёк. Двадцать шестого – минус один. Его собирались выписывать? Вот только разговорчивый сталевар об этом не знал. И вполне обычная карточка. Диагноз – алкоголизм, курс терапии, препараты, ничего необычного. Дальше уже были дела незнакомых мне людей, но все с небольшой красной пометкой. Шизики, неврастеники, алкоголики. Последней лежала папка Сергея. Но без непонятного крестика. Почему? Ясное дело – потому! Твою мать, на моей памяти ещё ни одно расследование не вызывало столько новых вопросов по ходу событий.

Я вспомнил его странное поведение по отношению к своей зависимости. Посмотрим, чем же его лечил добрый доктор.

Назначения витаминов, капельницы физраствора, И-приём. Шесть сеансов. Всё.

Какой-то новый препарат? А где ингибиторы эйфории? Где антидепрессанты?

Твою мать…

Больше в ящиках ничего интересного не нашлось, и я повернулся к сейфу. Цифровой замок не представлял для меня особой проблемы. Мерцающие отпечатки пальцев на часто нажимаемых символах подсказали необходимые цифры. Немного терпения с удачей и спустя пятнадцать минут я уже держал в руках журналы финансовой отчётности пансионата.

Помимо государственных поступлений из казначейства (к слову сказать, достаточно скромных) на счёт этого санатория регулярно приходили деньги ещё от двух компаний. Некий «Фонд социального развития» и АО «ПромТрансМет». Про фонд я ничего не знал, а вот вторая компания уже была крупным местным промышленным холдингом, когда я только уезжал из Челябинска в Москву. Зачем им спонсировать областную дурку? Суммы в траншах стояли немаленькие, особенно по сравнению с бюджетными крохами. Оптимизируют налоги? Возможно, но не настолько же...

Мои размышления прервало лёгкое покалывание в левой руке. Судя по всему, трапеза началась.

Я аккуратно разложил всё по своим местам, закрыл сейф, проверил замки на ящиках и вышел в коридор. Уже на лестнице меня встретила переливающаяся оранжевая паутина. Охватывая затейливым узором стены и потолок, она уходила куда-то вниз. Выглядело даже немного празднично, если не знать, на что она способна. Как я и предполагал, весь этаж был пуст. Ни медсестры, ни санитаров – вопиющее нарушение, на которое всем насрать.

Я подошёл к знакомой двери с надписью «Только для персонала» и заглянул внутрь.

Вы когда-нибудь видели, как тля облепляет стебель растения? Вот примерно так же несколько санитаров с медсёстрами с затянутыми мутной поволокой глазами замерли на потолке и стенах небольшой комнатки. Каждый из них приник к оранжевой паутинке, слизывая, как котёнок, свечение с её поверхности. Жаль, телефона нет, селфи на этом фоне вышло бы отличное.

А потом я зевнул. Зевнул! В состоянии перехода! Времени было совсем мало. Я быстро вернулся обратно к дежурному посту, ещё раз внимательно изучил монитор с картинками спящих людей в палатах. Камеры везде были развешены примерно одинаково. Отлично.

Подцепил штекер и обесточил системный блок. Съёмка продолжится, но уже без записи. Первым делом зашёл к себе, увидел купол пожарного датчика в верхнем углу палаты.

Оно.

Взял стул, дотянулся до камеры, превращая электронную начинку в труху. Теперь то же самое нужно проделать в других палатах, чтобы не было лишних вопросов. Я почти физически ощущал, как уходит из меня энергия. Ещё и все эти упражнения расходовали её с удвоенной скоростью. В других комнатах пациенты жили по трое или четверо. Слава богу, никто не проснулся, чтобы посмотреть, как мимо непринуждённо левитирует стул. Уничтожив камеры в четырёх других палатах, я понял, что долго уже не продержусь. Хорошо, что по мгновенному наитию успел первым делом зайти в гости к своим новым знакомым. Борис и Сергей лежали, словно подключённые небольшими стебельками к обширной светящейся паутине. Да и не только они, в соседних палатах происходило то же самое, хоть и выборочно. Я вспомнил ежедневник

главврача.

К – кормёжка.

Разобравшись с камерами, вернулся на дежурный пост, подключил обратно системник видеонаблюдения. Теперь очередь шкафчика с лекарствами. Люблю простые замки. А ещё врачебную педантичность.

Все препараты были разложены по небольшим пластиковым ёмкостям с аккуратными надписями.

Антигистаминное. Антидепрессанты. Седативное. Снотворное. И так далее. Взял по несколько таблеток успокоительного со снотворным. Не знаю, понадобятся они или нет, но лучше я подстрахуюсь. Конечно, при пересчёте на какой-нибудь смене могут возникнуть вопросы. Да и плевать. Хоть кто-то в этой богадельне будет озадачен кроме меня. Я вырвал одну из последних страниц журнала посещений, сложил конвертиком, высыпав туда свою добычу. Затем подложил под ножку стоящего рядом стула и несколькими нажатиями растолок всё в порошок. Расправил листок и засунул его в щель под тем же шкафом.

Всё. Теперь, я смогу при случае усыпить хоть весь персонал и вполне спокойно передвигаться по больнице на своих двоих. Пути отхода обеспечены. Валясь с ног от усталости, я пошёл к себе в палату, у самой двери бросил последний взгляд в сторону подсобки и... в груди что-то кольнуло. Суки, ведь они сейчас там, по сути, жрут людей. Как огромные уродливые пиявки, высасывают из нас силы. Оранжевая паутина горела ярко, как новогодняя гирлянда.

Наверное, так же они жрали моего брата. Пока не выпили до конца. Стиснув зубы от внезапно накатившей злости (а она, кстати, чертовски бодрит), я в несколько шагов оказался там. Ближе всего ко мне был ублюдок с двумя ртами. Распластавшись на стене, он медленно вращал головой, давая полакать по очереди каждой маленькой пасти. Я подошёл, сжал кулак, медленно засунул ему в голову.

И резко распрямил всю пятерню.

Его мутные, прикрытые глаза широко раскрылись, остекленели, и он начал медленно сползать вниз. Рты продолжали шевелиться, словно жуя воздух.

Добро пожаловать в слабоумие, детка. Встретишь Альцгеймера, передавай привет.

9

Утро выдалось серым и мрачным. Под стать моему пробуждению. На улице резко потеплело. Низкие свинцовые тучи затянули всё до горизонта мелким моросящим дождём со снегом. Медсестра уже ушла, и я стоял у окна, разглядывая кривые дорожки воды, которые оставляли за собой тающие снежинки.

А может, перебить их тут всех? К чёрту все эти выяснения, разбирательства. Гуманизм... По одному за ночь. Пока не останется только наш добрый доктор Менгеле. Потом дать ему по башке и вывезти куда-нибудь подальше от этой оранжевой дряни.

И поговорить по душам. Но...

Интересно, сколько уже кошек сгубило любопытство?

В животе протестующе заурчало, напомнив мне о завтраке. Я сходил в столовую, увидев Бориса, подсел к нему за стол. Видок у него был не лучше моего.

– Как спалось? – буркнул я, ковыряя чуть тёплую кашу.

– Сахара побольше возьми, глюкоза бодрит, – вместо ответа сказал он.

– И часто тут так хреново спится?

– Вот прям так – нет, ну может раз в неделю бывает. Или реже, не засекал. Привыкнешь.

По дороге из столовой я заглянул к нему в палату, где Сергей уже паковал вещи. Бледный, с тёмными кругами под глазами, но с довольной улыбкой до ушей. Счастливый Бухенвальд.

Дежурная медсестра сказала, что в обед за ним приедут родители. Ну хоть кто-то выходит отсюда живым и относительно здоровым. Уже неплохо. Борис пошёл собирать очередную картинку, а я пристроился с книжкой на диване. Никакого кипиша со стороны персонала не наблюдалось, судя по всему, мою жертву увели ещё ночью. Интересно, сколько всего здесь таких упырей?

Уборщица, санитар в дневной смене и жаба Зинаида. Ещё двое в ночной, с такой же красавицей. Плюс главврач. Семь. Парочку я минусанул. Итого оставалось пять. Конечно, если нет кого-то ещё. А домики для персонала могли вместить гораздо больше, так что... Надо ждать. Мда.

Вообще зря я, наверное, вчера психанул.

Аркадий Степанович не дурак, может быстро сложить внезапный падёж своих подопечных с моим прибытием. Вчерашние приготовления теперь казались детским ребячеством. Попортил камеры и таблетки украл. Герой нашего времени.

В два часа пришла медсестра и забрала с собой сияющего Сергея. К моему изумлению, он даже полез обниматься! Знакомы без году неделя, а почти друзья. Ох уж мне этот юношеский максимализм.

После обеда та же медсестра, но уже в сопровождении дюжего санитара Стасика, подошла ко мне и с улыбкой попросила проследовать с ними.

На процедуры.

Ну дай бог.

Или Аркадий Степанович что-то заподозрил, и меня ждёт крайне неприятная беседа, результатом которой может стать новая урна, но с моими инициалами.

Хорошо, что благодаря профессии я имел за плечами немалый опыт попадания, скажем так, в полную жопу. Только поэтому сердце моё бешено не забилось (отвратительное клише), на лбу не выступила напряжённая испарина (ещё хуже), а я спокойно отложил книжку в сторону и с такой же улыбкой ответил:

– А я-то подумал, забыли про меня.

Мы спустились на второй этаж и, пройдя почти до конца коридора, остановились возле двери с надписью «Лаборатория сна». Девушка отпустила санитара, открыла дверь в полутёмную комнату, разделённую на две части прозрачной перегородкой с ещё одной небольшой дверцей. В глубине виднелся широкий Г-образный подиум, застеленный тёмно-синим одеялом и подушками такого же цвета. В ближней части располагались несколько длинных столов, заставленных кучей мониторов с различным оборудованием. Там сидел Аркадий Степанович и о чём-то негромко переговаривался со вторым доктором.

– Михаил, приветствую!

Главврач встал, я пожал протянутую руку.

– Разрешите вас познакомить, это Олег Александрович, наш сомнолог.

– Кто, простите?

– Специалист по нарушениям сна.

Я вскинул брови, изображая крайнюю степень удивления.

– Аркадий Степанович, я определённо не ошибся, что решил вам довериться. Признаюсь, когда вы просто начали пичкать меня таблетками на ночь, я подумал, что и тут мне не помогут.

Главврач усмехнулся.

– Не отчаивайтесь, дорогой мой. Благодаря подключённому к вам оборудованию мы отметили странные всплески во время сна. Более того, ваша мозговая активность была на уровне фактического бодрствования, словно вы не спите, а занимаетесь какими-то делами. Случайно не помните, что вам снилось?

Остекленевший взгляд санитара с двумя ртами, висящая на потолке уборщица, огромный треугольный зев самого Степаныча, обрамлённый дюжиной глаз...

Уж лучше бы это оказалось сном.

– Не знаю, ничего такого вроде. Какая-то разноцветная муть.

– Как я и говорил, очень любопытный случай. Ну что же, – рыжий толстячок сделал жест в сторону кровати за перегородкой, – сейчас мы уложим вас спать и посмотрим за динамикой дневного сна. Олег Александрович, прошу вас, приступайте, а я пойду. Потом обсудим с вами результаты.

Он коротко кивнул и вышел из кабинета. Медсестра провела меня к кровати. Пока я укладывался, она сдвинула верхнюю панель в изголовье, доставая уже знакомый шлем с датчиками и ещё кучу проводов. Спустя несколько минут я был опутан ими по пояс. На груди, на руках, даже на шею прилепила пару круглых нашлёпок.

Держа небольшой шприц, подошёл Олег Александрович.

– Я введу вам небольшую дозу успокоительного, чтобы вам было легче заснуть.

– Валяйте, хотя бы тут высплюсь.

А заодно и узнаю, кто ты на самом деле.

Сомнолог оказался вполне человеком. Я немного постоял рядом, пока он восхищённо изучал на мониторе кривые всплеска моего перехода. Никогда об этом не задумывался, но может, действительно стоило разобраться с этим своим даром. Хотя бы попытаться выяснить, откуда и как случилась такая аномалия. Первую часть жизни я учился жить с этим, вторую – использовать и, как сейчас говорят, монетизировать. И ни дня, чтобы понять.

А вдруг это перейдёт к детям? Не дай бог, конечно. Я вспомнил мучения своих родителей и внутренне поёжился.

Впрочем, ладно. У меня есть минимум час, и я не собирался тратить его за наблюдением за самим собой. Разберёмся, со всем разберёмся. Но чуть позже.

Дойдя до двери, я вдруг остановился. Что-то было не так. Интуиция звенела назойливым комаром у самого уха.

Лучше не выходи.

Постояв несколько секунд, я направился к стене в соседний кабинет. Вообще не люблю ходить сквозь стены или перекрытия. Всё равно, что пытаться плыть в озере цемента. Вязко, душно и непонятно, когда закончится.

Ладно ещё в новых домах, там стенки тьфу, порой не толще двери. А сколько может быть тут? В каменном форте, которому уже сколько? Триста? Четыреста лет? Я чертыхнулся и полез в тёмный плотный камень.

Мне повезло, оказалось всего метр с небольшим. Мой внутренний клаустрофоб успел только встревожиться. Кабинет был тёмный и пустой. Не тратя время, я подошёл к двери и буквально на пару сантиметров высунулся наружу. Если у меня есть ангел-хранитель, то он только что заработал годовую премию.

У окна, прямо напротив входа в «Лабораторию сна», стоял Аркадий Степанович. Большая часть его глаз не отрываясь следила за дверью, остальные хаотично дёргались по сторонам, пытаясь уловить любое движение.

Значит, он начал что-то подозревать. Проверяет меня, сука. Ну что, жди.

Так же через стены я дошёл до лестницы вниз. Спустился на первый этаж. Судя по плану, где-то рядом должна была находиться маленькая кладовка для инвентаря. Я нашёл нужную комнату, заглянул внутрь. Швабры, метлы, веники, ведра и ещё немного места для моего любимого тела, отлично. Главный вход вместе с основным постом охраны находился на другом конце здания, так что пройти сюда незамеченным не составит мне проблем.

Вернувшись обратно, я пошёл по ступенькам вниз, спускаясь в долгожданный подвал. Далеко зайти не смогу, но для первой разведки перед ночной вылазкой – хватит. Четыре пролёта вниз, и передо мной тяжёлая металлическая дверь с узким зарешечённым окошком. Я осторожно выглянул за неё и тут же рефлекторно отпрянул назад.

Казалось бы, чего может бояться моя невидимая энергетическая копия? Особенно учитывая пару упырей, которых я успел свалить.

Например, паука. Который распластался почти у самого входа. Размером, сука, с корову! А я ненавижу пауков!

Через пару минут, когда нервы немного успокоились, почти силой заставил себя сделать осторожный шаг вперёд.

Тварь сидела прямо посередине, перегораживая собой практически всё пространство. Налево и направо в темноту уходили ещё два каменных коридора с несколькими такими же железными дверьми. Палаты буйных. И небольшой пятачок, где вместо стола ресепшена лежало… это.

На верхней части паучиной головы ещё можно было узнать человеческое лицо. Закрытые глаза были почти на затылке, а распахнутый рот спускался вниз, переходя в широкую пасть, из которой торчали влажные мохнатые хелицеры. Туловище когда-то было человеческим. Из плеч у него высоко торчали костлявые, обтянутые желтоватой кожей руки, заканчивающиеся неким подобием ладоней с невероятно длинными когтистыми пальцами. Живот превратился в самое настоящее раздутое паучье брюхо, обрамлённое по краям десятком коротких мохнатых паучьих лап.

Тусклый свет единственной лампочки окончательно завершал жуткую картину. Существо было настолько отталкивающе уродливым, что я не мог оторвать от него взгляда. Судя по всему, оно дремало.

Чтобы хоть как-то отвлечься, я вызвал в памяти карту подвальных помещений. В обновлённой редакции тут было всего два коридора и небольшой холл у входной двери. Но на более старых планах этот холл был только началом длинного прохода, ведущего к ещё нескольким комнатам и большим залам в самом конце. И для того, чтобы это проверить, мне нужно было пройти через эту тварь. А время поджимало.

Форт Боярд психически больного курильщика...

Я обошёл подрагивающего во сне паука по широкой дуге (почти на цыпочках, ей-богу), протиснулся сквозь угол и оказался перед сплошной каменной стеной чёрно-коричневого цвета. И что теперь? Сезам, откройся?

Минута ушла на то, чтобы заглянуть в палаты по обеим сторонам. Ожидаемо они были пусты, даже без кроватей. Вернувшись обратно, снова уставился на стену. За ней определённо что-то должно было быть. Не зря же тут сидел этот многоногий цербер. Но идти наугад в плотную толщу чертовски не хотелось. Я приблизился почти в упор и только тогда смог разглядеть неглубокие линии, которые переплетались друг с другом, соединяясь в затейливый узор. Не отрывая взгляда, сделал несколько шагов назад и удивлённо замер. Вся поверхность стены была на самом деле рисунком, изображающим толстый ствол дерева с широкой могучей кроной. Внизу ствол распадался на множество маленьких нитей, напоминавших корни. Затейное художество.

Отойдя ещё дальше, я не заметил, как оказался по колено в одутловатом брюхе существа. Оно заворчало, зашевелилось, послышался какой-то клекочущий вздох, и глаза на затылке распахнулись.

Ровно половина мгновения мне понадобилась, чтобы отскочить в сторону и нырнуть в стену ближайшей палаты. Эта псина почувствовала, как я на неё наступил. Вполне вероятно, что она может меня ещё и увидеть... а потом и обнять. Однако проверять я это не собирался.

Я стоял, слушал, как тварь возилась за стенкой, пытаясь понять, что её разбудило. Послышалось шлёпанье ладоней о каменный пол, сопровождаемое дробным перестукиванием маленьких коротких лапок. Паук прошёлся немного по тому коридору, где я прятался, постоял и направился в другую сторону. Дождавшись, пока он немного отойдёт, я пулей вылетел сквозь угол своей комнаты, сиганул во входную дверь и взлетел сразу на два пролёта вверх по лестнице.

Ненавижу пауков!

продолжение следует...

Обещала - выполняю) Надеюсь, @Ziksa52 любит мистику)
___________________________________

Здесь, когда я пишу, стук клавиш кажется стуком забиваемых в крышку гроба гвоздей. Знаю, их будет слишком много, и я уже не смогу подняться. На поверхности – буря. Порывы ветра ворвались в дом, перебили посуду, разметали мои бумаги, порвали занавески. Стонут на ветру старые яблони, и наверняка уже сломаны молодые вишни, которые только успели прижиться в саду. Я всё гадаю, сможет ли ураган забраться ко мне, в погреб, или он будет выжидать, пока я выйду. Я знаю, что сама навлекла на себя это проклятие, и пропасть мне пропадом, если я не жалею о содеянном, но как же жутко вот так ждать смерти…

Всё началось с этого самого дома. Старая дача дальней родственницы, я даже не помню, кем именно она нам приходилась; мать звала её тётей Верой. Тётя Вера, будучи уже в весьма почтенном возрасте (никто не мог точно сказать, в каком) умерла, и на похоронах кто-то обмолвился о бесхозном загородном участке – мол, надо бы привести в порядок и продать. Желающих было немного – ценностей у тёти не водилось; сад, по слухам, был совсем небольшой и в каком-то медвежьем углу, так что большие деньги за него не светили. Однако я сразу ухватилась за эту мысль – нужно было срочно уехать из города, проветрить голову, навести порядок в душе…. Это было в самом начале весны.

Мы въехали сюда примерно полгода назад, в середине апреля. Мы – это я и Эсме, моя ручная мышь. У Эсме была песчаного цвета шкурка, белые ушки и розовый носик, который она часто тёрла своими маленькими лапками. А этот дом был самым странным домом, что мне приходилось видеть в своей жизни. Снаружи он выглядел как самый обычный деревянный коттедж, когда-то давным-давно покрашенный в весёленький светло-зелёный цвет. Изнури в комнатах не хватало дневного света. Когда мы с Эсме поднялись на второй этаж, то первым делом упёрлись носом в дверь чуланчика. Электричество сюда подведено не было, но на маленькой узкой полочке над дверью нашлись огарок свечи и спички. Ещё до того, как вспыхнул огонёк, я чувствовала, что в чуланчике что-то не так. Как будто в окружающей темноте поселились десятки цикад.

Свеча с трудом разогнала мрак вокруг себя. Вдоль всех стен от пола до потолка тянулись полки, и все они были заставлены часами. Десятки минутных стрелок приближались к полудню, десятки часовых стрелок подрагивали, готовясь сделать последний рывок и разделить жаркий летний день на две половины, десятки секундных стрелок закачивали забег, чтобы начать новый. Гигантские невидимые сверчки времени стрекотали, отмеряя мгновения до своего невидимого прыжка в вечность. Завороженная, я двинулась вперёд, споткнулась о половичок и ухватилась за одну из полок, задев при этом ближайшие часы. В тот миг, когда стрелки часов отметили полдень, все они остановились.

Оглушающая тишина рухнула на меня ватным облаком, забивая собой все уголки сознания. От неожиданности я выронила свечку, та погасла. Эсме у меня на плече нервно запищала. Когда я в следующий раз зажгла свечу, треск огня показался мне треском ломающихся деревьев. Они стояли. Все до единого. Будильники, ходики, настенные, наручные, всевозможные - но все со стрелками - хронометры стояли все до одного! И указывали полдень.

Из чуланчика мы с Эсме ретировались с высокой скоростью. Дверь в комнату нашлась тут же, слева. Я с облегчением вздохнула, увидев окна. Эсме пискнула и перелезла с левого плеча на правое.

- Ну, давай осмотримся… - сказала я ей.

То оказалась комната с очень низким потолком. Здесь было светлее, чем на первом этаже, но зато и куда более душно. В разрисованные окна виднелось, как за малахитовой стеной леса гас закат. Я огляделась. Из мебели как таковой в комнате нашёлся только маленький стол с одним ящиком, стул да кресло у одного из окон. Вместо кровати был положенный на поддоны матрас, над которым из старой рыболовной сети чьи-то руки сотворили подобие полога. Симбиоз тумбочки и комода играли разномастные чемоданы начала прошлого века, положенные друг на друга и накрытые кружевной салфеткой, скорее всего – ручной вязки. Эсме принюхалась, и её усики защекотали мне шею. Особого внимания в этой комнате заслуживали стены. Местами на них были приколоты карты, схемы и гравюры, но большую часть занимали надписи, сделанные чёрным маркером.

Здесь были цитаты из разных песен и книг («Ты сам ничего такого не сделал, ты бросил камень с моста. Сказал, покажи мне того, кто знает, где она, эта черта…»(1)), вопросы без ответов («А что, если край вселенной – это страница?»), уравнения, по которым можно было высчитать вероятность жизни на той или иной планете(2), схемы созвездий и ещё всякая всячина. Стены были расписаны с пола до потолка. Я посмотрела на последний. На нём не было ничего, и это показалось мне странным. В этой комнате, заполненной мыслями и идеями, не могло быть пустого потолка. Но не только это не согласовывалось с общей картиной. Что-то ещё не давало покоя, какое-то смутное чувство… Я не сразу, но поняла, что за окнами догорал закат! Готова поклясться, что, когда заходила в чулан, приближался полдень, а провела я там от силы минуты три. А уж сделать шаг от двери до двери занимало и вовсе не больше секунды, но когда я зашла в комнату, был уже вечер!

Мы с Эсме быстро спустились вниз и выбежали на улицу. Уже темнело. Испуганные таким внезапным появлением воробьи, явно чувствовавшие себя здесь полноправными хозяевами, взмыли с бетонной дорожки на плоский навес над крыльцом и оттуда принялись осыпать меня своими птичьими ругательствами. Эсме недовольно пискнула им в ответ.

- Бред какой-то. – Я принялась ощупывать голову в поисках шишки. Наверное, потеряла сознание и ударилась головой, вот и пролежала полдня в забытьи. В последние несколько недель у меня кружилась голова, доктор сказал – нервы. На какой-то момент идея уехать к черту на кулички в компании мыши перестала казаться мне заманчивой, но тут в кармане дутой жилетки пискнул телефон. «Абонент Андрюшка пытался позвонить Вам». Я немедленно сунула телефон как можно глубже в недра жилетки и с удовольствием вдохнула прохладный вечерний воздух в попытке унять злую дрожь.

- Ну что, пойдём, посмотрим, что здесь можно сделать…

Сумки с едой и вещами стояли на покосившейся деревянной лавке перед домом. Я подхватила их и с трудом поволокла внутрь. На первый этаж всё же было проведено электричество, и мы могли не блуждать впотьмах.

- И что ты об этом скажешь, Эсме, а? – Я посадила мышку на стол и налила воду из бутылки в старый алюминиевый чайник с треугольным носиком. Электроплитка представляла из себя щербатую каменную панель на четырёх железных уголках, по которой змеилась нагревательная пружина. Кнопок и конфорок не наблюдалось. Я воткнула вилку в розетку и стала наблюдать, как пружина алеет, нагреваясь. И как она тут всё не сожгла?

Оставлять чайник без присмотра на этой рухляди было страшновато, но я и так потеряла почти весь день, а потому, то и дело нервно оглядываясь на плитку, принялась осматривать кухню. Комната выглядела бесхитростно, но опрятно. Плитка стояла на небольшом разделочном столике, выкрашенном в рыжий цвет. Я опустилась перед ним на корточки и нашарила в кармане телефон. Единственная большая дверца держалась на смешной деревянной щеколде. Внутри обнаружилось несколько банок без подписей. Посветив телефонным фонариком, я разглядела мелкие желтушные макароны, овсянку, муку и соль. В ведёрках из-под майонеза обнаружились скомковавшийся сахар и сушки, окаменевшие до состояния гранитной плиты. У дальней стенки высилась стопка разномастных тарелок советских времён, деревянное сито и видавшая виды тёрка. Я закрыла столик и оглянулась. Рядом стоял прямоугольный обеденный стол, покрытый вытертой клеёнкой. Над ним висел настенный шкафчик со стеклянными вставками, неаккуратно выкрашенный во всё тот же рыжий цвет. Внутри нашёлся разрозненный чайный сервиз, заварочный чайник с надколотой крышечкой и керамические ступка с пестиком. На дне ступки темнели остатки каких-то перетёртых пряных трав.

Под столом стояла лавка, покрытая домотканым половичком. В углу высился сервант начала прошлого века. Его дверцы давно потерялись, и кухонный скарб от чужих глаз отгораживал побитый молью тюль. На углу шкафа висело чистое льняное полотенце. Рядом с дверью в соседнюю комнату гулко дрожал некогда белый холодильник «Мир». Хромированная ручка скрипнула, когда я потянула её на себя, и я отшатнулась от ударившей в нос вони, источником которой оказалась кастрюлька со скисшей гречневой кашей.

Чайник наконец закипел. Есть не хотелось, и я ограничилась кружкой зелёного чая. В окне среди веток мерцали далёкие огни станции – настолько далёкие, что я вдруг показалась самой себе одиноким полярником на льдине. Посмотрев на ситуацию с разных сторон, я приняла самое здравое, как мне показалось тогда, решение – лечь спать и подумать обо всём на свежую голову. На ночь посадила Эсме в клетку, как обычно, добавив в поилку воды, а в кормушку – семечек. Всю ночь мне снилась темнота, в которой стрекотали огромные невидимые сверчки времени, готовящиеся к огромному невидимому прыжку.

***

Проснулась довольно рано, около семи утра. Настроение было хорошим - примерно пять минут, пока потягивалась и протирала глаза. Обычно, когда я стучала пальцем по клетке, Эсме вылезала из своего домика поприветствовать меня. Но сегодня она этого не сделала. Я стучала всё настойчивей…

Эсме нашла последний приют в саду, под молодой вишней. Бедная мышка умерла от обезвоживания. Если верить мобильнику, который был разряжен на момент пробуждения, я проспала почти неделю.

Следом за Эсме я принялась хоронить часы.

Я закапывала их позади участка, на границе с маленькой заболоченной канавой. За раз удавалось похоронить только один хронометр – после этого накатывала такая усталость, словно я не мёртвый маленький механизм закапывала в землю, а как минимум пыталась затащить мамонта за хобот в дом через входную дверь. Но я не сдавалась, и каждый день в чуланчике становилось на один агрегат меньше. Я зарывала их в грязь с упоением, будто отыгрываясь перед домом за мою бедную мышку. Неделя, пролетевшая для меня за одну ночь, больше не повторялась. Без Эсме было тоскливо.

Я стала замечать в доме определённые странности. В окна второго этажа закат всегда было видно примерно за полчаса до его начала. В тишине комнат вдруг резко начинали тикать часы и так же резко прекращали. Иногда они тикали неровно, будто играли со мной в прятки, выглядывая из-за угла и прячась обратно. В темноте возле дома порхали какие-то странные бесцветные бабочки, будто сделанные из грязной тонкой бумаги. Они слетались не на свет, а на контур тени, который образовывался вокруг фонаря, и вились в странном танце.

Таким образом я прожила в доме несколько месяцев. По утрам работала в саду, днём редактировала тексты, на закате хоронила часы. Наступил сентябрь. Ранним утром я проснулась от того, что яблоко пробило-таки крышу парника. Надо сказать, год вообще выдался урожайный на яблоки, в день набиралось по ведру с пяти яблонь, и веранда давно пропахла ими и мятой, сушившейся под крышей. Я села на кровати и завертела головой по сторонам. Не сразу, но до меня дошло, в чём причина резкого звука, и я собралась поспать ещё час-полтора, когда услышала тихие шаги на втором этаже.

Первым делом погрешила на старые перекрытия, которые вполне могли скрипеть. Потом сочла, что это не причина для подобного скрипа и стала мысленно считать окна и двери, которые должна была запереть на ночь. Всё сходилось. Неужели кто-то разбил окно, а я и не услышала?

С другой стороны, что красть на втором этаже? С виду в комнате не было ничего ценного, да и не продают дома с ценными вещами. Часы из кладовки? Да ради бога! Покопавшись в себе ещё минут десять, я пришла к выводу, что испытываю всего лишь любопытство. Сбросив наконец одеяло, на цыпочках пробралась на кухню, откуда и вела лестница на второй этаж.

Там никого не было. Я отчётливо слышала шаги, но в комнате никого не было.

Схожу с ума, решила я. А как иначе? Недельные сны, слуховые галлюцинации… В пригород нужно было перебираться значительно раньше, не дожидаясь нервного срыва.

Мне стало не по себе. Захотелось немедленно уехать. Но вместо того, чтобы собрать вещи, я спустилась на кухню и поставила чайник. Шаги продолжали раздаваться над головой.

Начиная с этого дня, я постоянно слышала их по утрам. Непонятные, размеренные. Наваждение прекращалось в полдень, чтобы вернуться следующим утром. На второй этаж я, как и прежде, поднималась лишь на пять минут – взять очередные часы. Там даже дышать было труднее.

Количество хронометров сокращалось. Настал день, когда их осталось десять. Потом пять. Потом один. Для последнего хронометра я подготовила особые проводы. Зажгла белые парафиновые свечи, что хранились в том же чулане у входа, включила реквием и под его звуки предала последние часы – маленькие аккуратные наручные часики на зелёном кожаном ремешке – земле.

Реквием играл. Солнце плавилось раскалённым свинцом, проливая себя на чёрный частокол елей и сосен. Пахло яблоками, мятой и жжёными ветками и листьями, пахло осенью. Мне казалось всё это время, что, как только я похороню последние часы, всё встанет на свои места... Но этого почему-то не случилось. Я вернулась в дом и стала готовить ужин.

Этой ночью я не могла уснуть. Как только на горизонте погасли последние блики заката, дом наполнился стуком. Не сразу, но я поняла, что это часы. Невидимые сверчки оглушительно стрекотали, отсчитывая время, готовясь к прыжку…Они стрекотали всю ночь. Больше всего сожалела о том, что мне не пришло в голову купить снотворное. Ближайшая аптека была в двух часах езды, а машины у меня не было.

Так тягостно прошли ещё две ночи. На утро третьего дня я забралась на чердак, пытаясь найти источник звука. Все часы похоронены, но что-то же продолжало стрекотать? Каморка была пуста, однако тихие щелчки стрелок продолжали раздаваться. Я покружилась в коридорчике, впервые с момента приезда подняла глаза вверх и увидела практически сливающуюся со стеной лестницу. Она представляла собой прибитые к стене на равном расстоянии друг от друга рейки. Оттолкнув заслоняющий их хлам, я вскарабкалась на чердак, о наличии которого раньше и не подозревала.

Пола не было, только балки и поперечные доски обрешётки, на которые вставать явно не следовало. Деревянные рёбра поддерживали тонкую кожу крыши так низко, что нельзя было подняться в полный рост и даже в его половину. Удобнее всего оказалось передвигаться на четвереньках. Стук слышался откуда-то справа. Я ловко ползла по занозистым балкам и наконец достигла дальнего угла. Закутанные в прогнившую рогожу, там обнаружились ходики. Старые, потёртые, с вздувшимся от влаги корпусом, они, как ни странно, ходили.

Вниз спускалась с чувством абсолютного счастья. Вот в чём причина моего сумасшествия! Рассыпавшуюся в пальцах рогожу я бросила на ступеньку лестницы. Часы триумфально поставила в центр обеденного стола. То и дело на них поглядывая, заварила себе чаю и села с кружкой прямо напротив хронометра, вглядываясь в его размытые узоры.

Часы были стары, очень стары. Я сделала пару глотков и осторожно притянула их к себе. Повернула. Нашла крышку, которая должна была скрывать заводной механизм. Открыть её никак не получалось. Тогда я вооружилась фруктовым ножиком, пытаясь подцепить лезвием край пластины. Бесполезно. Помаявшись ещё пару часов, решила действовать по-другому.

У соседей через два дома был старенький «Фольксваген»-жук невнятного свекольного цвета. Пожилая пара, Роза Дмитриевна и Геннадий Павлович, выслушали сочинённую на ходу историю про сломавшийся холодильник и испортившиеся продукты и разрешили мне взять машину на несколько часов.

Когда я сегодня садилась за руль старичка, приближался полдень. День был пасмурным с утра, а когда я села в машину, поднялся порывистый холодный ветер.

- Будь осторожна, деточка! – напутственно произнесла Роза Дмитриевна и трижды мелко перекрестила меня.

- Буду! – пообещала я, опустив окно и заводя машину.

Начал накрапывать дождь. Мы ехали по ухабистой лесной дороге. Мы – это я и часы. Я периодически поглядывала на них в зеркало заднего вида. За шумом двигателя их стрёкота почти не было слышно. Мерно жужжали дворники, размазывая дождевую воду по лобовому стеклу. Нас потряхивало на кочках и выщербинах. Порывы ветра становились всё сильнее, но в машине было уютно и тепло. Я включила радио. Пошипев для порядка, оно поймало какую-то ретро-волну.

"Странная штука: ты смотришь в небо

И видишь свою звезду.

Но она слепа и глуха к тому,

Кто переступил черту.

Брось свой камень с моста - и тут же

По воде разойдутся круги.

Если б ты помнил об этом всегда,

Вставая не с той ноги.

У тебя, безусловно, были причины

Выиграть первый бой.

Но вряд ли ты потрудился представить,

Всё, что это повлечёт за собой.

Твой самолёт, готовый взорваться,

Уже набирал высоту.

Вряд ли ты думал об этом, когда

Переступил черту" (3)

Пела незнакомая группа. Брелок на зеркале, золотая рыбка, ритмично бился о стекло. Я довела скорость до 90 км/ч. Дождь превратился в ливень. Через запотевшие, мокрые стёкла молнии были размытыми, напоминали вспышки фотокамер.

"Черта.

Нарисована мелом.

Её не видно на белом.

За нею дверь в никуда.

Черта.

Нарисована мелом.

Её не видно на белом.

За нею дверь в никуда" (4)

Раздалась резкая трель мобильника. На мигающем экране высветилось имя - «Анита».

– Как ты? – как всегда вместо приветствия спросила сестра.

– Забавно, что это вдруг тебя заинтересовало, - ответила я, поворачивая налево.

– Что за шум у тебя там?

- Еду в город, подкупить продукты.

- А как же та лесная лавка?

- Закрылась. Она сезонная.

- А магазины с другой стороны?

- Зачем ты звонишь?

- Вероника, - сестра почти никогда не называла меня коротким именем. – Почему ты не позвонила? Я бы привезла. Заодно бы поговорили.

- Нам ещё есть о чём?

– Полагаешь, не о чем? – перед моим мысленным взором так и предстала картина: Анита сидит за столом в своём офисе на каком-то этаже небоскрёба – тридцатом, кажется, - накручивает на палец прядь коротких светлых волос и кусает губы, подбирая слова. За её спиной – большое окно, затянутое вертикальными жалюзи, а за ним – город, тонущий в осенней серости. – За полгода ты едва ли сказала нам десять слов. Понимаю, на меня ты злишься из-за Андрея, но мама...

- Слушай, для этих душеспасительных бесед появился какой-то повод? Мы прекрасно прожили без малого полгода, не залезая друг другу в душу. Давай не будем играть в заботливую семью.

– О чём ты? Я не...

– Мне было не по себе, когда я только переехала. – Я сглотнула слюну, вспомнив, что в ту памятную неделю на телефоне не оказалось ни одного пропущенного вызова. – Но сейчас всё в порядке. Так маме и передай. И объяснения твои мне тоже не нужны. Я не собираюсь рушить вашу идиллию и возвращаться в город. По крайней мере, пока.

– Ты... Уверена?

- Вполне. Я даже почти закончила работу над книгой. Осталось выправить буквально несколько глав.

- Это замечательно! – с преувеличенной радостью отозвалась на том конце Анита.

– Я отключаюсь. Сложный участок дороги.

- Да, конечно. Будь осторожна.

- Пока. – Я сбросила звонок, объехала очередную лужу.

Сестра старше меня на два года. Эталон осмысленной жизни по версии наших родителей – золотая медаль, красный диплом, работа в большой фирме. Когда моя книга, изданная небольшим тиражом, «выстрелила», они были безмерно удивлены. Мы разъехались вскоре после того, как я перешла на пятый курс, наслаждаясь возможностью вести самостоятельную жизнь по своим правилам – она купила квартиру в центре, недалеко от своей работы, я вместе с Андреем снимала однушку в спальном районе до того, как... До того, как вернулась с сорвавшейся встречи в издательстве.

Мой план был прост – отвезти часы в мастерскую, открыть крышку, навсегда остановить шестерёнки сердца дома. Корпус отреставрировать и поставить их на видное место, мой военный трофей.

"Ты сам ничего такого не делал,

Ты бросил камень с моста,

Сказал: покажи мне того, кто знает,

Где она эта черта.

Эхо заблудилось в ущелье и как раненый зверь

Кричит в пустоту.

А ты сидишь и ждёшь Воскресенья,

Переступивший черту.

Изменился вкус у вина и хлеба,

А воздух прокис, как клей.

Всё чаще тебя посещают виденья

С лицами мёртвых людей.

А в общем и в целом ты славный парень,

Ты любишь деревья в цвету.

И никто никогда не узнает, что ты

Переступил черту" (5)

До города оставалось всего ничего, я входила в поворот, когда молния ударила в старый дуб, росший у дороги. Сноп искр, тяжёлое падение дерева, треск ломающихся ветвей и огня, мгновенно охватившего ствол. Я резко вывернула руль старенького «Фольксвагена», песню щедро разбавил визг тормозных колодок. По инерции меня бросает вперёд, ремень безопасности больно впивается в тело, лбом бьюсь о лобовое стекло и откидываюсь назад.

Первым делом я осознала, что благополучно съехала в кювет. От горящего дерева меня отделяла буквально пара метров. Осторожно поднесла руку ко лбу, убедилась, что отделалась ссадиной. На бровь стекала тоненькая струйка крови, заставляя рефлекторно жмуриться. На лобовом стекле была маленькая трещина. В боковое окно постучали.

- Девушка, девушка, с вами всё в порядке? – встревожено спросил молодой мужчина, глядя на меня.

- Нет… Да… Да, в порядке! – не сразу разобралась я с мыслями.

- Бывает же! – воскликнул мужчина удивлённо. – Как та молния дерево свалила! А Вы везучая, легко отделались, кажется!

- Можно сказать, испугом, - подтвердила я и оглянулась. Часы опрокинулись с заднего сиденья и теперь лежали под передним. В заднее окно виделся размытый силуэт чёрного внедорожника с распахнутой дверью. Кажется, в нём сидел ещё кто-то.

- Так вам как, помощь нужна?

Я вежливо отказалась, поблагодарила мужчину за внимание и завела машину. Разбрызгивая грязь, «Фольксваген»-жук с большим трудом задним ходом выбрался на дорогу. Осторожно развернувшись, я поехала обратно.

Когда я подъехала к своему участку, гроза кончилась. Роза Дмитриевна и Геннадий Павлович восприняли рассказ о поездке весьма эмоционально. Сославшись на стресс и усталость, я удалилась из их тёплого дома в свой, с утра ещё толком не протопленный. Меня охватило замешательство, плавно перетекшее в раздражение, а затем в ярость. Часы издевательски тикали на столе.

К чёрту трофей, решила я. На войне как на войне.

Я вышла в сад, на бетонированную дорожку, и с размаху бросила на неё хронометр, после чего принялась яростно его топтать. Затем метнулась в сарай за лопатой. Я разбивала не часы, я разбивала смерть, предательство, страх, ускользающее время, насмешливое тиканье стрелок, шуршащие шаги времени над моей головой. В тот момент, когда корпус превратился в щепки, а механизм разлетелся на пружины и шестерёнки, земля вокруг – земля, в которой я в течение полугода каждый день хоронила остановившиеся часы – взорвалась оглушительным тиканьем. Невидимые сверчки времени совершили прыжок.

Над участком стремительно сгущались тучи. Часы оглушительно стрекотали. Зажав уши ладонями, я побежала в дом. Ворвавшись в кухню, на все замки закрыла тяжёлую железную дверь. Пробежала по всем комнатам, проверяя шпингалеты на окнах, но на втором этаже, у последнего из них, мои ноги срослись с полом. На улице разразилась настоящая буря. Ветер был такой, что деревья гнуло к земле. Я слышала, как яблоки с грохотом ударяются о стеклянную крышу парника и металлическую – сарая. Стёкла парника не выдержали напора стихии и фруктовой бомбёжки и со звоном обвалились вниз, прихватив с собой кусок деревянной рамы. Я вздрогнула. На бетонной дорожке в свете молний мерцали детали часового механизма. Хлынул ливень, размывая окружающий пейзаж, но они всё равно мерцали, зловещие маяки, гневные глаза Времени. Грянул гром – да такой, что в рамах зазвенели стёкла. В следующую минуту они во всём доме брызнули сотней осколков, впуская внутрь буйство грозы. Я чуть ли не кубарем скатилась по лестнице на первый этаж, нащупала под столом ручку люка, за которым скрывалась лестница в подвал, и нырнула в него, машинально прихватив со стола черновик книги. Люк захлопнула.

Электричество здесь весьма условное – тусклая, перегорающая лампочка, но на полке я видела свечи, правда, не нашла спичек, чтобы их зажечь. До сих пор я спускалась в подвал всего пару раз. Пошарив по пыльным, затянутым паутиной полкам, я нашла керосиновую лампу, спички, а за банками с заплесневевшим земляничным вареньем – о чудо – старую печатную машинку.

У неё, правда, западают клавиши, но это ничего. Наверху – грохот и звон, кажется, перевернулся шкаф с посудой. Не могу слышать звон битого стекла – когда лопнули окна, осколки брызнули мне в лицо. Я, правда, почти успела заслониться, и теперь жутко саднит руки. Мне важно рассказать эту историю – я не знаю почему, но важно, этот дом, эти часы, эти шаги – за всем этим что-то скрывается, я не могу понять что, возможно, это удастся тому, кто найдёт эту рукопись. Я не сумасшедшая! Я…

***

Из газетных ларьков на прохожих глазами только-только набирающей популярность писательницы Вероники Боннер смотрели передовицы местных газет. Внимательность и серьёзность взгляда подчёркивали набранные крупным шрифтом заголовки: «Загадочная смерть», «Трагедия: страна лишилась подающей надежды писательницы!», «Жизнь и смерть Вероники Боннер».

Анита с раздражением отбросила газету в сторону и обратилась к матери:

- Это же надо из смерти устроить шоу!

- Ну что уж теперь… - сквозь речь матери проступали рыдания, которые она не могла сдержать. Она упоённо оплакивала младшую дочь, то и дело причитая «Вот если бы Верочка сделала так, как мы хотели…»

Анита, успевшая поплакать с утра, сейчас в основном злилась. На сестру, на репортёров, на издательство, устроившее себе рекламу из похорон. Марк Владиславович, его директор, быстро приехал на место происшествия, поахал, вручил матери свеженький носовой платок и пообещал все хлопоты, связанные с похоронами, взять на себя. Оглядевшись в подвале, он, убедившись, что на него никто не смотрит, подобрал с бетонного пола подвала листы, испещрённые записями и пометками, и незаметно сунул их в карман пиджака, неодобрительно посмотрев в угол.

…Содержание газетных статей Анита знала наизусть. В них перечислялись книги, написанные Вероникой, газеты, в которых она работала до того, как уйти с головой в авторскую деятельность, затем её разрыв с Андреем, переезд за город и, наконец, в деталях – разгром, которым встретил дом соседку Розу Дмитриевну, которая зашла узнать, не нужно ли Веронике чего из продуктов, ведь до магазина она так и не доехала. По полу к двери стремительно неслись потоки грязной воды. Во всём доме не было ни одного целого стекла. Но до глубины души Розу Дмитриевну поразил рефрижератор, стоящий посреди разгромленной кухни и абсолютно работающий. На её крики прибежал её муж, Геннадий Павлович. Он-то и заметил, что часть воды уходит в пол, и открыл люк в подвал. Под потолком покачивалась лампочка, погасшая ровно в момент открытия люка. На бетонном полу крохотного подвальчика ничком лежала Вероника. Глаза и рот широко раскрыты, одна рука на печатной машинке, вокруг разбросана бумага, начавшая подмокать. Ещё в углу подвала теснилось несколько бутылок.

Похороны прошли под оком телекамер местных каналов и вспышками фотокамер. Мать картинно рыдала, повиснув на руке отца, тот стоял как изваяние, но губы его дрожали. Люди, пересекавшиеся с Вероникой хотя бы раз, почему-то считали своим долгом что-то о ней сказать. А поскольку говорить им было особенно нечего, речи превращались в затянутые штампы. Анита злилась. Когда она склонилась над сестрой в последний раз, проводя рукой по её волосам, Аните послышалось тиканье часов. Лёгкое, еле заметное, напоминавшее стрёкот цикад.

-----------------------------

(1), (3), (4), (5) -  «Ты сам ничего такого не сделал, ты бросил камень с моста. Сказал, покажи мне того, кто знает, где она, эта черта…» - строчки из песни "Черта", группа "Белая гвардия".

(2) - ...уравнения, по которым можно было высчитать вероятность жизни на той или иной планете... - речь идёт об уравнении астронома Фрэнка Дрейка.