CreepyStory

"Приятная синева водной глади завораживает. А её мерный плеск расслабляет. Вода теплая и освежающая. Так приятно качаться на волнах. Покачайся со мной. Обернись. Это я, только протяни руку. Дотянись до меня. Коварные волны относят нас друг от друга. Но я прошу дотянись до меня! Спаси меня, Руслан!!..." – умоляюще кричала девушка.

Она тянула руки, но вода сильным потоком уносила их друг от друга. И вот девушка уже пропала из виду.

Руслан крутился в постели, но внезапно остановился и открыл глаза. Непонимающе осмотрелся, всё ещё не понимая, что произошедшее сейчас всего лишь сон. Кошмарный сон. Он сел в кровати и потер вспотевший лоб ладонью. В комнате больше никого не было. Вокруг только тьма и оглушающая тишина. В свои 25 он выглядел на порядок старше. Лоб рассекали две глубокие морщины, вокруг глаз пролегли тёмные круги, взгляд часто отсутствовал, а брови хмурились от невеселых мыслей. Все эти изменения были из‐за непрекращающегося кошмара, преследующего его во сне. Ему снилась девушка, которую он когда‐то любил. Её звали Ясмина. Он вновь вспомнил как сделал ей предложение, но она предпочла другого. Как давно это было?

Где‐то 5 лет назад…

«Впервые он увидел её, когда та несла ведра с водой из родника. Стояла теплая по-летнему приятная погода. Утреннее солнце грело, но не было той удушливой полуденной жары. Ярко-зелёная трава колыхалась на ветру, а цветы разных оттенков красиво выделялись на фоне зелени, а пчелы и птицы оживляли пейзаж. Увидев парня девушка опешила, а затем смущенно отвела глаза. Руслан подивился ей. Волосы приятного медового оттенка были прибранные в косу с кулак толщиной, пухлые губы алели, как и щеки от смущения.

– Не пугайся, не обижу. Давай помогу ведра донести? Верно тяжёлые.

Он попытался дотянуться до ручки ведра, но Ясмина отстранилась, не позволив это сделать.

– Не нужно. Не такие уж и тяжелые, сама сдюжу.

– Я помогу..

– Не надо, пожалуйста. А то ещё подумают не весть что, – она почти упрашивала парня.

Руслан ещё не понимал тогда, что был завидным женихом и почти каждая девица в деревне мечтала бы оказаться на месте Ясмины. При том что красотой он не выделялся: невысокий парень, хоть и крепкого сложения, тëмные короткие волосы и карие глаза. Больше похоже будто девушек больше интересовала его обеспеченность. Родители Руслана из зажиточной семьи, у них есть свой дом в городе. В разговоре деревенские жители всегда с почтением относились к семейству. Здесь же они проводили время только в тёплое время года. С середины весны до бабьего лета.

– Что за глупости, – сказал парень.

– Это не глупости! – Грубо оборвала его Ясмина.

Она обернулась и как могла быстра ушла. Руслан же хотел увидеть её вновь. Не ограниченный во внимании девушек он тем не менее думал только об одной. Она заполнила все его мысли, не давая покоя, но напрасно было искать с ней встречи. Ясмина избегала его, насколько это было возможно в маленькой деревушке. Поселение располагалась близко к лесу. В нескольких верстах протекала река. Занимались в деревне чем придётся, в основном для себя.

Лавок не держали, так же как и других заведений. Только в выходные иногда могли приезжать торговцы. А так для всех нужд ездили в город, который находился примерно в четверть дня езды на лошади. Резные деревянные домики в поселении смотрелись естественно на фоне природы. Народ почитал природу и она платила ему тем же. В лесах не переводились грибы, да ягоды. Дикие животные не так пугались человека, часто выходя к жилищам. В речке же всегда хватало рыбы. Кто‐то разводил куриц, коз и прочую живность.

Деревня хорошо могла прокормить себя за счёт всех ресурсов. Да и люди тут жили не ленивые. Изредка Руслан всё же замечал Ясмину, хоть любоваться ей удавалось только издалека. Он мечтал снова заговорить с красавицей, но та как дикая кошка едва завидев парня старалась уйти поскорее. От этого Руслану становилось ещё горше. От знакомых удалось узнать побольше о ней.

Семья Ясмины не могла похвастаться зажиточностью, люди были простые, но работящие. Отец занимался небольшим хозяйством, а мать домом.

Продолжая страдать от безответной любви Руслан всё же решился сделать ей предложение. Родители его во всем поддержали. По обычаям он пришел к отцу девушки, попросить её руки. Но тут оказалось Ясмина была помолвлена с другим. Они вот-вот должны были сыграть свадьбу. Отец встал на сторону дочери, спровадив Руслана. Все надежды парня рухнули в один миг. Признать правду оказалось непросто. В конце концов Ясмина была бы больше счастлива с Русланом, потому что с ним любая девушка ни в чем бы не нуждалась. А что мог дать обычный деревенский мальчишка? Всё те же стены и та же жизнь? Поразмыслив над этим он решил узнать ответ у неë сам.

Последняя надежда теплилась в нём. Он прихватил с собой семейную ценность – кольцо для помолвки, в надежде что девушка увидев блеск камня поменяет свое решение. Ясмина же сказала твёрдое нет. Парня это поразило как удар грома. Он так надеялся и буквально летал на крыльях от счастья, что нашел ту единственную. Руслан долго не мог свыкнуться с мыслью, что она его отвергла. Позже он твердо решил уехать в город и не никогда не возвращаться.»

Воспоминания снова тревожили былую рану. Почему же кошмарный сон никак не давал ему покоя? Руслан не являлся суеверным человеком, всегда считая подобное сказками, но тут понять причину кошмаров был не в силах. На утро Руслан собрал в сумку вещи необходимые в дороге. Домочадцам он соврал убедив, что поехал к другу. Боялся, что те станут его отговаривать узнав правду. Они не могли понять насколько Ясмина дорога ему и оставить девушку в беде совесть не позволяла. Непременно нужно узнать что с ней. Может ей действительно была нужна помощь. Иначе Руслан чувствовал, что может сойти с ума от кошмаров.

Заглянув на кухню взял с собой сыр и хлеб, и недолго думая вышел из дома. Заказав извозчика, парень отправился в путь, который сколько раз представлял в мыслях дорогу к милой сердца. Из-за чего весь маршрут намертво врезался в память. На улице было тепло, уже почти наступило лето. Земля прогрелась под тёплыми лучами солнца. Всё цвело и зеленело, совсем как тогда, в первый день их встречи.

На полпути необходимо было поменять лошадей на стоянке. Но свободных повозок в это время не оказалось, а новая прибудет только через несколько часов. Конечно Руслан мог бы дождаться, но не стал – он оседлал коня. Предчувствия не оставляли в покое, ему казалось, что чем ближе он к намеченной цели, тем тревожнее становилось на душе.

Гоня лошадь во весь опор, он словно хотел обогнать ветер. Вместе тем размышлял, что будет если тревога оказалась напрасной? Если у Ясмины всё хорошо и она счастлива с мужем, возможно у них даже родился ребёнок? От осознания этого появится только новая боль в душе и все его старания окажутся бессмысленной затеей.

От быстрой езды лошадь тяжело дышала и постепенно замедляла бег. Она выдохлась, значит нужно было спешиться, чтобы дать ей отдохнуть. Загонять лошадь в планах Руслана не было. А меж тем день уже находился в самом разгаре. Солнце нещадно палило. Жара постепенно становилась невыносимой. Временами на дороге попадалась высохшие заросли травы. Под порывами ветра она шелестела. Изредка слышалось стрекотание кузнечиков и пение птиц.

Через несколько метров травяной покров обрывался – там струилась река. Парень заметил воду как раз вовремя. Его мучила жажда, да и лошадь не помешало бы напоить. Он остановился аккурат рядом с березой, в тени которой можно спрятаться от солнца. А к ветке можно привязать лошадь. Устало слезая с седла, Руслан понял насколько вспотел пока ехал. Достав из сумки тряпку парень вытер пот со лба. Лошадь привязал к ветке, но так чтобы у той был доступ и к воде и к лужайке с травой. Стало невыносимо жарко, так что пришлось снять рубашку насквозь промокшую от пота и отжать. Недолго думая парень повесил её на ветку сушиться. Он долго не решался зайти в воду, продолжая стоять разглядывая соседний берег. Может он уже бывал здесь? Берег походил на тот, что ему снился в кошмаре.

Лошадь с жадностью принялась пить воду, а Руслан решительно окунулся в полноводную реку. Вода приятно остудила тело. Река на поверку оказалась глубокой. При его росте в 175см не хватало ещё как минимум полтора метра, чтобы достать до самого дна. А до соседнего берега плыть всего пятьдесят метров. Оказавшись в воде Руслан расслабился и несколько минут просто держался на воде.

Тут сзади раздалось какое-то шуршание. Парень огляделся. Никого нет. Показалось? Он списал всё на жару и плеск воды. Снова расслабился, позволив волнам держать его.Но через какое-то время где‐то хрустнула ветка. Снова оглянувшись парень успел краем глаза заметить фигуру в белом, что скрылась за деревом.

– Эй?! – позвал Руслан.

Парень заметно нервничал. Ему казалось, что в этой местности безлюдно. Ближайшие деревни находились далеко, насколько он знал. Хотя берег был хороший, не исключено, что возможно кто-то забрёл сюда. Тут он заметил, что в траве у того берега что‐то лежало. Он подплыл и взяв вещь в руки принялся рассматривать. Это была синяя ленточка, такую обычно вплетают в волосы девушки. Ткань выцвела и казалась изношенной, местами грязной, словно долго где-то провалялась.

В середине весны рыжая Жулька, жившая в подвале первого подъезда, ощенилась пятью щенками.

— Принеси колбасы, — велела Юка. — Я у мамы сарделек выпрошу, Жульке надо хорошо питаться, она же их кормить будет.

Колбаса у нас в доме была на строгом учете: чтобы обеспечить Жульке полноценное питание, мне пришлось самому жевать пустой хлеб, зато два ломтика сэкономленной докторской я завернул в старую «Комсомольскую правду» из стопки за унитазом и вечером понес во двор.

У подвального окна велосипеды были свалены горой — Юкина «Кама», два одинаково поцарапанных и помятых, неотличимых друг от друга «Школьника» близнецов Хохолко и ярко-красная «Ласточка» Леночки Меньшиковой, слишком большая для нее, доставшаяся ей от пропавшей полгода назад сестры Наташки. Наташка была старше нас на три года, собирала переливные календарики и тайно любила актера Михаила Боярского. Однажды в октябре у них отменили физру, Наташка не стала ждать автобус, пошла домой пешком, и больше ее никто не видел.

Через месяц отец сказал Лене, чтобы она брала Наташкин велосипед — «к матери в психдиспансер после школы ездить, но не срезать через лесопосадку или по-над прудом, только по обочине дороги, слышишь, доча, в глаза мне посмотри и пообещай, хорошо, заечка моя, не пойду больше спирт пить с мужиками, сегодня последний раз, обещал уже, будут ждать в гараже…» Мы с Юкой как-то зашли Леночку звать гулять, а она стояла перед велосипедом на коленях, прямо в подъезде у батареи, и прижималась щекой к раме. Нас, застывших в дверях, она не заметила. Юка молча дернула меня за рукав, и мы ушли.

Я прислонил свой велосипед к общей куче и залез в подвальное окно.

— Все плохо, — сказала Юка, повернув ко мне серьезное лицо. — Жулька дышит все хуже. И не пьет совсем! Щенки плачут…

Близнецы Хохолко — Вася и Серега — кивали. Для освидетельствования мне были предъявлены: отколотая миска с водой, нетронутая сарделька, аккуратно сервированная на куске картона, три неподвижных комочка шерсти, уже почти холодных, с едва двигающимися от дыхания боками. Еще двое копошились в коробке, в их писке чувствовалась тревога. Жулька лежала обмякшая, с глазами, подернутыми болью и безразличием.

Я развернул свою колбасу, будто это было невесть какое волшебное лакомство, способное излечить больных и задержать умирающих. Поднес к собачьему носу. Жулька устало и грустно лизнула мне руку и снова уронила рыжую голову на лапы.

— Нос сухой и горячий, — сказал я зачем-то. Наверняка все уже пощупали. Все знали главное о собачьем здоровье: нос холодный и влажный — хорошо, наоборот — плохо.

— Щенят надо из пипетки молоком теплым кормить по будильнику, — сказала Юка. — Иначе попередохнут. Мне мама не позволит взять. Ей вставать рано…

— Наш утопит, к гадалке не ходи, — сообщили близнецы. — Он Муськиных котят в том году в майку свою завернул, ванну набрал, и того… А майку потом постирал и дальше носит.

— Я возьму, — сказала Леночка. — Я все равно просыпаюсь… к маме. Ей таблетки надо.

— А папа? — тихо спросила Юка.

— Папа, когда трезвый, встает к ней… Но это он редко.

Вася Хохолко снял куртку, они завернули щенков и ушли. Мы с Юкой долго сидели рядом с собаками. Тусклая лампочка болталась на длинном проводе. Мы говорили шепотом. Уходя, мы придвинули маленькие тела щенков прямо к морде их матери. Все трое еще дышали, но на следующий день, когда мы пришли из школы — сразу с автобуса в подвал, не заходя домой, — они были уже окоченелые, совершенно такие же, как вчера, но при этом кардинально изменившиеся — из живого в мертвое. Навсегда. Эта трансформация поразила меня в самое сердце, я несколько минут даже дышал с трудом, мне казалось — я вот-вот пойму что-то ключевое о смерти, поймаю за хвост древнюю темную тайну, уходящую корнями в самую суть мира. Но понимание, мазнув тенью по горизонту моего сознания, исчезло, оставив грусть и сосущую тоску.

Вскоре пришла Леночка, принесла щенят в плетеной корзинке — те спали, наевшиеся молока, округлившиеся боками, довольные. Лена расплакалась, не решаясь дотронуться до мертвых животных.

— Надо их похоронить, — сказал я.

— И табличку написать с именами, чтобы знать, где, и не забыть их, — сказала Юка.

— Да, это очень важно, — отозвалась Леночка, сжимая ручку корзинки. — Очень важно знать, где… И что случилось. И почему…

— Тебя родители не наругали за щенков? — я неловко попытался перевести тему.

— Что ты, — сказала Лена. — Мама так обрадовалась! Мы с ней всю ночь не спали — кормили их, смотрели, говорили про всякое. Она смеялась даже. Почти нормально было, как раньше…

Договорились собраться перед сном на быстрые собачьи похороны, все, кроме Леночки. Я родителям сказал, зачем иду, они одобрили, и папа даже дал фонарик и саперную лопатку.

— И это, сына, — сказал, и они с мамой переглянулись, — держитесь кучкой, не разбегайтесь. Вчетвером нормально.

После того, как Наташка пропала, все родители нет-нет да и начинали дергаться. Ну, кроме таких, как близнецовый отец прапорщик Хохолко — ему пофигу было.

Юка вылезла в окно, они на первом этаже жили. Свесила ноги, спрыгнула — в длинной куртке поверх фланелевой ночнушки, в резиновых сапогах. В руках у нее был кусок фанеры размером с книжку.

— Мои опять на кухне орут, — зевнула она. — Ругаются и ругаются. Давай быстрее, я одеяло свернула, будто сплю, но мало ли.

Братья Хохолко нас ждали с картонным собачьим гробом. Васька опирался на большую лопату.

— Пошли, пока не стемнело совсем, — сказали они. — Мы придумали, где. На стадионе в углу, за дорожками. И Жульку похороним, и мамке сирени надерем, она любит.

За домами военного городка в стене стадиона были чугунные решетчатые ворота, но сегодня их заперли, пришлось тащиться к главному входу. Фонари уже загорелись, хотя по-настоящему темно еще не было. Пахло пылью, молодой листвой, обещанием теплого, щедрого кубанского лета. По дороге, пыхтя «гармошкой», проехал «икарус», на задней площадке какой-то солдат целовался с какой-то девчонкой. Я мельком глянул на Юку — заметила, нет? — но она шла грустная, зевала и смотрела под ноги.

В углу стадиона было темно, свет фонарей сюда не дотягивался, опадал на подлете, осыпался пылью в сирень, окутывавшую своим тонким, грустным запахом весь стадион. Мы положили коробку и начали копать — Васек держал фонарик и насвистывал похоронный марш, Юка царапала ручкой на фанерке «Жулька и ЩИНЯТА». Через несколько минут Серега остановился, принюхиваясь. Сиренью больше не пахло, ее обволок, поглотил запах сырой земли и плесени. Серега копнул еще раз, под лопатой хрустнуло. Мы уставились в яму.

— Фонариком посвети, — сипло прошептал я.

Из неглубокой ямы смотрело на восходящую луну ужасное мертвое лицо с забитыми землей провалами глаз, обтянутое почерневшей, местами отвалившейся плотью, скалилось мелковатыми зубами под ошметками губ. Над лицом мотком гнилой мочалки лепились волосы, уходили в землю вокруг, как черные корни. Лопата вошла в руку трупа, вывернула наружу истлевшую кисть.

— Аааааа! — сказал я, чтобы хоть что-нибудь услышать, и тут же сорвался на визг. Пузырь черноты лопнул, и мы уже неслись через стадион, под фонари, забыв, что ворота заперты. Юка споткнулась — я перехватил ее локоть, не дал упасть. Она дышала сбивчиво, со всхлипами, по лицу катились слезы. Добежав до ворот, близнецы перемахнули их, как обезьяны из «Мира животных».

— Мы батю разбудим… Он соберет мужиков… Вы своим скажите… Милицию…

И они убежали в темноту. Юка лезла медленно, я подпрыгивал от нетерпения и страха, мне хотелось побыстрее оказаться дома, растолкать родителей, почувствовать, что мир по-прежнему нормальный. И тут ее нога соскользнула по решетке, она повисла животом, застонала.

— Чего, чего? — испугался я.

— Печень, — прохрипела Юка. — Болит как сука…

Прошлым летом у Юки была желтуха, она долго лежала в больнице, а потом часто бледнела и складывалась пополам от боли. Я опять испугался до одури — Юка стонала, всем весом ввинчивая угол ворот в больную печень. Я ухватился за ворота.

Опомнился я, когда створка уже открывалась, Юка со стоном перелезла на стену и сползла по ней вниз. Не знаю как, но я оторвал ржавую скобу, на которую крепился замок, голыми руками.

Юка не могла разогнуться, я потащил ее к дому, где уже слышались крики и загорались окна.

— Укол надо от столбняка колоть, — сказала она, глядя на мои ладони. Я усадил ее на лавочку у подъезда — бледную, в порванной куртке и измазанной моей кровью ночнушке, с распухшим зареванным лицом и в одном сапоге. В руке она при этом по-прежнему сжимала фанерку «Жулька и ЩИНЯТА». Я вдруг понял, что ужасно ее люблю.

— Щенята пишутся через «Е», ты вроде не дура, — выразил я свои чувства. И пошел стучать в Юкину дверь, навстречу крикам, беготне, звонкам и синим отсветам милицейских мигалок на потолке моей спальни — далекие, но различимые, они заставляли тень от люстры прыгать из угла в угол.

Мы с Юкой сидели у меня в комнате и смотрели в окно. Что бы мы ни делали, наши глаза и мысли соскакивали в сторону могилы на стадионе, как намагниченная стрелка компаса, которая, покрутившись, показывает на север. Мы даже не сразу заметили, что в комнату вошли мои мама и папа, и смотрят на нас от дверей.

— Это была Наташа Меньшикова, — сказал папа без предисловий. — К нам на летучку капитан милиции приходил… информировал. Она мертва с октября. Просто чудо, что вы наткнулись на труп. Ужасное и маловероятное чудо…

— В мире есть плохие, больные и жестокие люди, — сказала мама, зло прищурившись. — И отличить их от нормальных по виду никак нельзя. И вот один из них схватил одиноко идущую из школы девочку, изнасиловал ее — не надо меня пинать, Павлик, им уже по десять лет, они все знают, — задушил… почти сразу… и спрятал тело. Поэтому, — мама присела на корточки, чтобы глаза наши были на одном уровне, — вы должны присматривать друг за другом, всегда! Не ходить поодиночке там, где никого нет…

— А что с Леной? — спросил я. — Мы ее не видели с самого…

— Их в санаторий отправили, — сказал папа. — Комэска позавчера отвез их на станцию в Краснодар, потом в Анапу на месяц. Наташу кремируют…

— Что значит «кремируют»? — спросила Юка.

— Сожгут, — ответил я.

Мы позвали ребят постарше из второго дома, Хохолки сперли с аэродрома канистру керосина, мы пробрались на стадион — милиция уже давно закончила перерывать и прочесывать тот угол — и кремировали нестерпимо воняющую, всеми забытую коробку с мертвой Жулькой. Мы стояли и молча смотрели на огонь, а пламя горело высоко, казалось оранжевым занавесом в другую, нестерпимо горячую реальность, куда не пройти в человеческом теле.

— Наташка-а-а! — заплакала вдруг одна из девчонок, Оля. — Я-то думала, она уехала зайцем в Ленинград, ну, она же по Боярскому умирала… Мечтала… Дура!

— Говорят, он ей глаза выколол… Говорят, уши и губы отрезал… Говорят… Говорят…

— Я бы с ней вместе пошел в тот день, — буркнул коренастый Федя. — Но я в «А», она — в «Б». У нас физика была последняя… — и он уточнил, на чем вертел эту физику, и потом еще долго и мрачно матерился, не сводя глаз с догорающего огня.

Я смотрел через костер на Юку — она казалась очень маленькой и бледной — и думал про то, как тоже не смогу ходить с ней после уроков, если что-нибудь отменят. Потому что я был сильно умный и меня в школу в шесть лет отдали, чтобы ум не простаивал, а побыстрее получал ценное начальное образование.

Я долго думал, а потом пошел на кухню и сказал родителям, что хочу остаться на второй год в четвертом классе, что я уже точно все решил и хорошо обдумал и что спорить со мной без толку. Мама побледнела, а папа поперхнулся чаем и долго кашлял. Но они и правда знали, что без толку. Попричитали, постарались отговорить, потом смирились. Папа пошел в школу разговаривать с директором, а я ждал в предбаннике под недобрым взглядом бюста Ленина.

— Пойдем домой, рыцарь… печального ордена второгодников, — отдуваясь, сказал папа. Я видел, что он гордится моей смелостью и упорством.

Юкины одноклассники приняли меня неплохо. «Тили-тили-теста» было много, но мы пожимали плечами и спокойно садились за одну парту. Юка стала гораздо лучше учиться. Мне не было скучно, я много читал, и из школы мы всегда ходили вместе.

Леночкины щенки выросли, похожие на Жульку, поехали вместе с семьей на новое место службы, в дальний гарнизон на Севере. Отец ее бросил пить, очень отощал, но был почти как раньше, а мама все время за Леночку держалась — то за руку, то за плечо, то по волосам ее гладила. Урну с Наташкой они так и не захоронили, с собой увезли. Хохолки не пришли Лену провожать, но вечером плакали в подвале, мы слышали всхлипы и не полезли к ним.

«Ускорение» в стране перешло в «перестройку». В авиагородке открылся кооперативный магазин, там было вкусное масло с запахом семечек. В солдатском кинотеатре бесплатно показывали фильмы про Зиту, Гиту и других индийских товарищей, а вечером был видеосалон по рублю с носа. Ботаника в школе сменилась зоологией, а там уже и недалеко было до скандально ожидаемой «анатомии человека», где в разрезе было нарисовано ВСЕ.

Однажды апрельским вечером Юка потянулась и поцеловала меня. У нее были горячие и мягкие губы, от нее пахло жвачкой. Я ответил на поцелуй, и мир взорвался от того, как застучало мое сердце.

Как любой подросток, я многое обдумывал в жизни — кроме своей любви к Юке, она просто была. Как воздух, как солнечный свет. Комнаты моей души, где жила эта любовь, менялись, из них исчезали щенки, стрелки казаков-разбойников, мушкетерские шляпы и печеная картошка, вот-вот они должны были прорасти яркими зеркалами, ночными звездами на потолке, горячим песком на полу, мягкими, ласкающими кожу шкурами неведомых зверей у очага.

Юкин маленький брат притащил из садика ветрянку.

— Ты же не переболел! — причитала моя мама. — Мы как раз ездили на море… Это все-таки оспа, хоть и ветряная!

Ветрянка в четырнадцать лет была ужасна, как три гриппа, помноженные на понос. Я почти не ел, много пил и очень страдал, то и дело засыпая и проваливаясь в бредовые миры, из которых возвращался со смутным предчувствием горя и опасности. Мама приходила и клала мне на лоб холодное мокрое полотенце. Юка прибегала из школы, садилась рядом и читала вслух учебники, надувала пузыри из жвачки, они лопались с тихим хлопком. Юка смеялась и потихоньку целовала меня, выбирая места без прыщей. Я даже говорить почти не мог, но сквозь температуру чувствовал томление тела и болезненную сладость эрекции.

На пятый день я проснулся один в квартире — родители были на работе — и почувствовал, что выздоравливаю. В холодильнике нашлась банка компота, я жадно выпил больше литра. Сел ждать Юку. Она опаздывала. Сильно опаздывала. Пришел автобус, чавкнул дверьми издалека, я чуть успокоился. Приехала. Вот-вот.

— Эй! Хохолко! — крикнул я близнецам, высунувшись в окно. — Юка где?

— С нами не ехала, — ответил Васек, поднимая голову. Я ухватился за подоконник.

Близнецы переглянулись и бросили портфели под лавку.

— Сейчас пробежимся, проверим… Может, через пруд пошла… Она и вчера пешком бегала, и позавчера… Автобус один только ходит, второй поломался… Она торопилась к тебе… Ну куда ты прешься, ты ж больной еще. Серега, держи идиота. Блин, ну хватайся за плечо…

Не знаю, что меня заставило тогда взять из кладовки идеально наведенный, с резной ручкой папин складной охотничий нож. Если торопиться из школы, то можно срезать через частный сектор, потом через камыши. Пруд обмелел, высох — «пруд-вонючка», называл его папа, мама смеялась, Юка говорила: «Пойдем, наловим лягушек, потом выпустим». Камыши закрывали весь мир, мелькали в моих глазах — зеленое-коричневое-вода между-тропинка в сторону-пролом в стене-зеленое-коричневое.

— Вась, держи его, упадет! Слушай, мы пошуршим тут, потом вверх по улице до самой школы. Дуй домой! Найдется Юка! Снаряд два раза в одну воронку — сам знаешь…

Я не знал. Из глубины поднималась, как рвота, темная горькая тоска, предчувствие, что все плохо, что прямо сейчас все становится плохо, происходит ужасное, и никогда, никогда мир уже не будет прежним, а счастье, обещанное мне, уходит сквозь подстилку камышей в гнилую воду старого пруда.

— Юка! — кричал я, шатаясь, протаптывая новые тропинки сквозь камыши, хрустя и шурша ими, как медведь, прущий сквозь бурелом. — Юка! Дроздова!

Я остановился, задыхаясь, дрожа от отчаяния, и вдруг меня будто тронули за руку теплые пальцы, я почувствовал запах жвачки и понял, куда идти. Папа потом сказал: наверное, я что-то услышал, звук на нижнем пределе слышимости, в котором не отдал себе отчета. Тогда зачем я достал из кармана нож и выщелкнул лезвие?

Человек нависал над лежащей Юкой, как волк, пожирающий олененка. Когда я заорал, он дернулся и оглянулся — но я не увидел его лица, мне было нечем, потому что мои глаза наполнились ею — белые окровавленные ноги, школьная форма задрана, руки связаны на груди синей изолентой, ею же заклеен рот, один остекленевший карий глаз смотрит на меня, а второго нет, вместо него — взрыв красного, красная река течет по щеке вниз, в кровавое море, в нем плавают водоросли волос, бьет прибой сердца, и красный ветер носит над миром соленый запах Юкиной крови…

В руке у человека был нож, и он быстро, как бы мимоходом, ткнул Юку лезвием в грудь, прямо сквозь коричневое школьное платье, сквозь черный фартук, к которому она вчера полчаса, высунув язык от усердия, пришивала оторванную лямку. Он тут же выдернул лезвие, а Юкино тело выгнулось, глаз моргнул, из носа вырвался низкий тихий стон, страшный и окончательный.

Оцепенение исчезло, с криком я бросился за мужиком, но он уже убегал через камыши; я успел ударить его в спину, мой нож зигзагом пропорол синюю клетчатую рубашку и кожу под нею — я видел порез, выступившую кровь. Но рана была неглубокой, а мужик бежал быстрее меня. Мою болезненную слабость выжгло страхом и яростью — я был хищником, преследующим другого, чувствующим только погоню и желание догнать, свалить, уничтожить. Но он бежал быстрее. Краем уха я слышал крики Васьки и Сереги, они были где-то недалеко в зеленых зарослях. Я прыгнул вперед, замахиваясь, но мужик, не оборачиваясь, лягнул меня, я упал, и вот только что была погоня и ненависть, а вот уже и все черно.

Меня куда-то тащили, ноги волочились по камышам, шур-шур. Вокруг топали, кричали. Было горячо. Сирены вдали. Тяжелые веки. Приоткрыв их чуть-чуть, я увидел, что лежу на подстилке камыша и вдали струятся волосы Юки — убийца расплел ее косу, рыжее стелилось по бурому, я хотел протянуть руку и дотронуться, но не мог пошевелиться. Меня подняли, кто-то рядом монотонно, отчаянно матерился, кого-то вырвало, заголосила женщина. Наверное, я мог бы постараться и очнуться, но было слишком страшно. Я нырнул в глубину, где плавали серебристые рыбки с телами из слез, колыхались водоросли волос и росли белые лилии. Сквозь воду я чувствовал их сладкий запах. В мой локоть холодным якорем реальности вошла игла, и все пропало, совсем.

Я проснулся между мамой и папой — папа спал у стены под одеялом, мама лежала с краю, полностью одетая, в джинсах и футболке, и смотрела на меня. Пахло чем-то медицинским и стиральным порошком от чистого постельного белья. В комнате было темно, только на потолке дергался от лихого майского ветра свет фонаря за окном, а мамины глаза казались провалами темноты на белом лице.

— Ю… — прошептал я. — Ю?.. — дальше не мог сказать.

Мама за руку потянула меня на кухню. Я молчал и ждал. Мама молчала и не решалась. Потом выдохнула, будто нырять с вышки собралась.

— Юля умерла, — сказала она. — Когда приехала скорая, она уже не дышала. Убийцу не поймали. Милиция очень надеется на твои показания, фоторобот…

Она что-то еще говорила, много. Слова осыпались с меня хлопьями снега и не таяли, потому что мне было холодно, холодно, очень-очень холодно. Мама заметила, заставила выпить горячий чай с половиной сахарницы, принесла из кладовки байковое одеяло и укутала. Папа проснулся, пришел и сел напротив, мама облокотилась на него, как цветок на крепкое дерево.

— Мы уедем отсюда, — сказала мама. — Все закончится, и мы уедем. Папе давно предлагали перевод в другой гарнизон, оттуда за границу инструктором можно по контракту уехать. Это будет другой мир, сынок, другие звезды, другая вода. Все будет иначе…

Я очень старался помочь милиции, но лица убийцы из меня толком не смог вытянуть даже специалист по фотороботам, командированный из Краснодара. Арестовали кучу народу — какого-то старого алкаша, электрика, уезжавшего на рыбалку, фарцовщика с местного рынка. Я не смог их опознать, и на спине ни у кого из них не было свежего пореза в форме зигзага. Кровь с моего ножа была второй группы. Это и было самой ценной уликой следствия. Больше ничего.

Юку привезли с судмедэкспертизы в закрытом гробу, ее мама попросила, чтобы ребята из класса шли перед похоронной процессией и бросали цветы. Мама приготовила для меня букет белых лилий. Я их понюхал, и меня вырвало прямо на пол в коридоре. Лицо у мамы сморщилось, она стала глубоко дышать, чтобы не расплакаться.

Я шел по жаре и бросал себе под ноги тюльпаны — как глашатай перед кортежем королевы, — а за нами надували щеки музыканты, наполняя воздух тяжелым и страшным Шопеном, и колеса грузовика с гробом вминали цветы в асфальт. Мы шли и шли, путь от авиагородка до кладбища был долог, и мне все сильнее казалось, будто мы с Юкой — персонажи странной пьесы «Похороны жертвы маньяка», посмотреть которую собралась уйма народу. Вот-вот все это кончится, Юка толкнет крышку гроба изнутри, вылезет, зевая, потирая глаза, и мы пойдем домой.

Но на кладбище ждала выкопанная могила. Юка не вылезла из гроба, его опустили туда, вниз, могильщики взяли лопаты и стали засыпать его землей. Над Юкой поставили обтянутый красной тканью пионерский обелиск, где на овальной эмалевой фотографии она держала белый букет прошлого сентября и смеялась, а справа от снимка был отрезан я — улыбающийся, чуть сутулый в новой школьной форме.

«Дроздова Юлия Михайловна. 1975—1989», — пыхнула черным огнем табличка, и я вдруг понял, что Юке не подняться из-под тонн земли, из узкой коробки, из-под красного обелиска. Тогда я еще не знал, насколько сильно ее любил, но впереди у меня было много лет, чтобы это полностью прочувствовать.

Мы уехали на два года в Алжир, и я дышал бело-золотым воздухом Африки, слушал напевные азаны муллы с узорчатого минарета неподалеку от летной части, лазал на пальмы, бегал с ребятами в пустыню. В гарнизонной школе на меня обратила внимание девочка Лида из Москвы, она была на год старше, и Пушкин сказал бы о ней: «И жить торопится, и чувствовать спешит». Наверняка бы сказал. А может, просто бы молча трахнул, он мог. Лида научила меня целоваться «по-взрослому» и очень плакала, когда нам вышел срок уезжать.

СССР разложился на плесень и на липовый мед, уезжали мы из одной страны, а возвращались совсем в другую, такую же, как два года назад, но при этом совершенно изменившуюся — менее заметно для тех, кто в ней оставался.

На меня постоянно дуло из дыры в душе, где раньше была Юка, а теперь остался лишь ее отпечаток, отголосок давнего смеха, мазок сухих губ по моему лбу, невесомое дыхание, ушедшее тепло. Но в то же время она осталась со мной, как будто поверх дыры я повесил кусок ватмана, нарисовал ее — как помнил, — и она частично ожила. Юка слушала со мною арабские молитвы и песни Цоя, телевизионные выступления Ельцина и дорогой бубнеж репетиторов. Я поступил в Бауманку «блестяще». Я был очень умный второгодник.

Я любил Юку сквозь разгулы и стрессы моей новой студенческой жизни, она сидела рядом со мною на лекциях (и зевала во весь рот), в библиотеке (и листала «Космо», накручивая на палец отросшую рыже-седую прядь), на вечеринках (на подоконнике за шторой, периодически выглядывая и шипя: «Переходи на лимонад, хватит водки!»), и даже когда я приводил в общагу очередную романтическую победу, задергивал штору и, целуясь, падал с девушкой на кровать («Эту можешь укусить за грудь чуть сильнее, ей нравится»). Потом она ложилась рядом, сливалась с девушкой, и я любил ее, и мы стонали от страсти.

Мой приятель Бакур Монраев (БАМ) работал над программой распознавания лиц.

— Смотри, вот мужик, десять лет в розыске. Три фоточки, качество говно, да? А вот мы его в три-ди… Видишь — как живой, можно покрутить, фас-профиль… А теперь пам-пам-пам — плюс десять лет. Вот он, красавчик, можно на него охотиться с новыми силами!

— Что он сделал-то? — спросил я, присаживаясь и угощая БАМа шоколадкой. Очень неприятный мужик на экране не вызывал никаких сомнений, что милиция ищет его не зря.

— Без понятия. Можно подумать, мне говорят. А вот мальчик — зашел после школы к маме на работу, она сводила баланс, попросила его почитать в коридоре десять минут. Когда она закончила, мальчика нигде не было, никто его больше не видел. Двадцать лет ищут, даже экстрасенсов подключали. Сводим фотографии… Вот так, пусть улыбается мальчонка… Взрослеет, взрослеет, бриться начинает… Отслеживаешь? Ты чего бледный такой?

Отсканировав все двадцать четыре фотографии, которые у меня были, я свел их в трехмерное Юкино лицо, очень реалистичное, такое, как помнил. Теперь я был властелином настроек нашей несбывшейся жизни и ползунка времени: вот Юка первый раз накрасилась для выпускного — я включал музыку из «Спящей красавицы» и танцевал с нею, невидимой, счастливой. Вот на третьем курсе она коротко остригла волосы и проколола бровь — я задыхался от желания, глядя в ее лицо, на изогнутые в усмешке губы, нежную линию шеи. Я сдвигал ползунок до настоящего и прижимал руку к плоскому пластику монитора — Юке было двадцать пять, как мне, как мне. Она приехала ко мне в Москву, мы собирались пожениться этим летом, две недели назад мы так захотели друг друга, что трахались прямо в туалете французского ресторана, без предохранения, так что как знать…

Говорят, у каждого внутри есть дыра размером с бога, и каждый заполняет ее чем умеет. Рано или поздно верующему хочется увидеть своего бога — или его отражение в плоском зеркале материального мира, — и тогда люди рисуют иконы, высекают статуи из мрамора, лепят божков из глины, обжигают в печи и потом молятся — тому, что только что сделали сами из подручных материалов. И образ обретает силу, намагничивается любовью и горячим шепотом обращенных к нему молитв о сокровенном. Камень становится богом. Доска становится богом. Люди верят. Люди любят.

— Ю, — звал я ее. Она молчала — там, в трехмерной коробке, в цифровом небытии. Смотрела в никуда, улыбаясь.

Еще я отсканировал фотороботы убийцы — у меня остались копии, осталась гора моих неумелых детских рисунков, где страшное лицо выступало из черноты, скалило зубы, глумилось. Я попробовал нарисовать его снова, мысленно просил Юку мне помочь, но результат меня не впечатлил — сведя рисунки и состарив свое чудовище, я получил совершенно непримечательного мужика, похожего на продавца сигарет поштучно в переходе метро.

Я поехал в гости к родителям — к теплому песку Азовского моря, к пыльным улицам, знакомым с детства, к белой пене садов по весне. Алжирские заработки конвертировались в белый дом с видом на море, старый японский внедорожник, лодку, трех кошек, спокойную обеспеченную жизнь. Мама начала рисовать маслом, папа увлекся рыбалкой и огородом. Я жил во флигеле с отдельным входом, целыми днями валялся в гамаке под вишней, читал, чертил, наслаждался тишиной.

— А помнишь, вот здесь… — говорила мне Юка. — А сюда мы бегали за рыбными пирожками, длинными, вкусными… А тут жила бабка Вера, мы к ней за макулатурой приходили, а она чай ставила, конфеты доставала… А здесь… нет, поворачивай, уходи отсюда!

Я стоял на улице, ведущей к кладбищу. Ворота были чуть приоткрыты. Я повернулся и пошел на рынок — купить цветов для Юки.

Там, где раньше мамы и бабушки браконьеров застенчиво продавали паюсную, липнущую к зубам икру, стояли прилавки с нарядами, пошитыми китайцами под провинциальную роскошь, кассетами и дисками. Букеты продавались вместе с петрушко-укропными пучками, плавающими в эмалированных мисках пупырчатыми огурцами и здоровенными, рдеющими сладким живым соком кубанскими помидорами, которыми я никак не мог перестать объедаться. Я шел по рядам, стреляя глазами на цветы — Юка любила нарциссы, но они уже отцвели, астры только начинались, а вот этих розовых я даже названия не знал. И вдруг я замер, застыл, как ошалелая муха в теплом меду времени, мне пришлось опереться на ближайший прилавок — так ударил меня запах лилий.

Я повернулся и увидел мужика лет шестидесяти, тот читал книжку в мятой желтой обложке и задумчиво тянул себя за мочку смуглого уха. Перед мужиком на прилавке были призывно разложены баклажаны, чеснок и помидоры горкой.

— У него не бери, у меня бери, — строго сказала загорелая старуха, на чей прилавок я опирался. — Мои лучше. А их сторону улицы по весне канализацией заливало, говно по огородам плавало. Оно тебе надо — помидоры из говна?

— Так испокон веку поля удобряли, — автоматически сказал я.

Я узнал этого мужика, его широко посаженные глаза с тяжелыми веками, костистые скулы, линию рта. Именно он смотрел на меня с экрана моей программы, это был он, точно он.

Приходя в себя, я положил на весы два огромных помидора — папа все говорил, что вот-вот такие вырастит.

— Какую улицу-то заливало? — медленно спросил я. — Мои родители на Фестивальной живут, у них вроде не было…

Через несколько минут я знал примерный адрес Васи Полстакана («очень рукастый, за сто грамм может и раковину починить, и порося зарезать»), цвет и особые приметы его дома («прямо у колонки, во дворе — орех, а сирень какая махровая! жаль, у меня не прижилась») и краткую биографию («так всю жизнь под каблуком у мамки и прожил, стальная была женщина, мужа не было никогда, сын по струнке ходил, а как умерла она — чуть кукушечкой не поехал, хотя ему уже за сорок было»).

Продолжение в комментариях.

Автор: Ольга Рэйн

Здесь представлена краткая информация о существах из рассказа Коридоры.


Мрак
Внешний вид: не имеет собственного тела. В качестве физической оболочки использует трупы людей, число которых может доходить до нескольких тысяч. Мрак одновременно управляет всеми телами, но для охоты использует лишь небольшую их часть.
Особенности: преследуя свою жертву, способен многократно перемещаться между измерениями, что часто приводит к появлению "пробоев" в пространстве. Через такие "пробои" существа из одних миров могут случайно попадать в другие.
Для поиска новых жертв периодически проверяет Коридоры и, если находит там посторонний предмет, начинает охоту на его владельца. Когда цель умирает, Мрак может начать преследовать того, кому принадлежал предмет до погибшего.
Разумен, умеет распознавать эмоции и понимает человеческую речь. Убивает своих жертв не сразу, предпочитая сначала изучить их.
Мрак является причиной возникновения проходов в другие измерения (таких, как Коридоры и Тёмная Пустошь), а также виновен в появлении многих странных существ.
Физические возможности контролируемых трупов почти безграничны: они способны парить в воздухе, передвигаться с большой скоростью и обладают огромной силой.
Тела могут быть повреждены, но для уничтожения их необходимо будет сжечь или разорвать на мелкие части. Отрубленные конечности и головы продолжат находиться под контролем Мрака, как отдельные боевые единицы.
Опасность: крайне высокая

Воющие
Внешний вид: бледные человекоподобные существа с длинными конечностями.
Особенности: обитают группами в определённых местах Коридоров и, как правило, далеко от этих мест не уходят.
Умеют имитировать голоса людей и животных, активно используя их, чтобы приманивать к себе новых жертв. Однако почти во всех случаях это даёт обратный эффект, так как большая часть звуков состоит из криков ужаса, плача и воя (именно эти звуки слышат Воющие, когда встречают в Коридорах людей). Иногда они издают нечто, напоминающее неразборчивую речь и даже смех.
Их физическая сила сопоставима с силой человека. Они всегда нападают группами.
Опасность: средняя

Марионетки Лири
Внешний вид: состоят из мягких тканей людей. Глаза и зубы отсутствуют. Облачены в одежду, которая была на жертве в момент её смерти.
Особенности: преследуют людей, тела которых хочет получить существо по прозвищу Лири.
Некоторые из марионеток могут состоять из тел сразу нескольких людей, а также использовать холодное и метательное оружие.
Обитают в Коридорах, однако, в редких случаях могут оказаться в мире людей.
Превосходят человека в физической силе.
Опасность: высокая

Исчезающие
Внешний вид: каждый из них копирует облик определённого человека.
Особенности: появляются и исчезают, используя оставленные Мраком "пробои" в пространстве.
Чаще всего избегают людей, стараясь держаться от них на расстоянии, но иногда могут быть агрессивными.
Их физическая сила сопоставима с силой человека.
Опасность: низкая

Сгоревшие
Внешний вид: напоминают детей с полностью сожжённой кожей.
Особенности: встречаются в некоторых местах Коридоров небольшими группами или по одному. При виде человека сразу же убегают прочь.
Опасность: не представляют угрозы

Искажённые
Внешний вид: выглядят, как люди с сильными искажениями лица (глаза, рот и нос могут распологаться не на своих местах и иметь разные размеры). Количество пальцев на руках и ногах также может сильно варьироваться.
Особенности: появились в результате сбоев в пространстве, вызванных Мраком. Искажённые существуют в нескольких измерениях одновременно и их странный облик является сочетанием внешнего вида сразу нескольких существ.
Их физические возможности также могут быть разными, но чаще всего их сила больше или сопоставима с силой человека, при этом они довольно медлительны.
Искажённых может видеть только преследуемая ими жертва, для остальных людей они практически не существуют.
Опасность: средняя

Тлеющие
Внешний вид: выглядят, как обтянутые кожей скелеты.
Особенности: разумные существа, обитающие исключительно в Тёмной Пустоши.
Хранят в себе огромное количество информации о Коридорах и смежных измерениях.
В редких случаях могут передавать людям предметы.
Опасность: неизвестно

Существо из телевизора
Внешний вид: тощее человекоподобное существо.
Особенности: появляется, как изображение, на экране телевизора.
Контактирует с окружающим миром через телевизор, так как именно он стал местом, в котором возник "пробой" в пространстве.
Чаще всего существо бесцельно бродит, расбрасывая вещи вокруг, но иногда может быть агрессивным.
Его физическая сила сопоставима с силой человека.
Опасность: низкая


_______________________

Надеюсь, что вам было интересно узнать немного больше об этих существах.

Продолжение рассказа слегка задержится из-за непредвиденных обстоятельств, но не сильно.

Совёнок. часть-9

Она выбралась из подвала глубокой ночью. Почти без одежды, но холод не пугал Анну, теперь она боялась совершенно другого. Она огляделась по сторонам. Дама пусты и безжизненны, тишина, только звёзды сияли на чёрном полночном небе. Всё именно так как она и предполагала. Электричество забрали для бесперебойного обеспечения процесса. Всё в посёлке отныне работает на процесс, только один человек остался неохваченным. Интересно почему? Неужели ты всё ещё надеешься? Неужели ты ещё об чём-то мечтаешь? Ах Аннушка, Аннушка…

Она вышла на улицу и пошла к дому Никодимыча. Приблизившись к нему, она заметила несколько игрушек. Три плюшевых зайца и медвежонок. Прячась в кустах, все четверо сторожили калитку, которую с другой стороны подпирал диван. Никодимыч забаррикадировался и держит оборону? Выглядело очень забавно. Анна мельком глянула на забор соседа, обнаружила самодельную сигнализацию и оценив попытку старого моряка обезопасить себя, переключилась на игрушечных сторожей. Её нижняя челюсть немного сместилась, Анна открыла рот и издала тихий тягучий звук. Человек бы его не услышал. А вот игрушки очень даже услышали. Зайцы и медвежонок задёргались, запрыгали, а потом от них пошёл дым.

Убедившись, что они больше не функционируют Анна подошла к ближайшему зайцу и подняла его за длинное ухо. Изучила модель, усмехнулась и неожиданно с силой кинула игрушку целясь в окно дома где жил Никодимыч. Послышался звон стекла, а следом развесистые матюки хозяина.

— А ну не подходи! Слышь? Стрелять буду!

— Не разбудила? Привет соседушка! — крикнула через забор Анна и тут же пригнулась, потому что Никодимыч навёл на неё ружьё.

— Не подходи! Кто здесь? Петровский?

— Я грохнула Петровского, Никодимыч. Анна Леопольдовна, я! Была! В прошлом! — крикнула она.

— Анна? Мать твою — ты ж пропала! — охнул старик.

Она услышала как Никодимыч в спешке запускает бензогенератор. Загорелся свет.

— А ну, покажись!

— А не испугаешься? Я почти голая.

— Да где это видано, что бы русский моряк голой бабы боялся? А ну, выходи на свет! — приказал Никодимыч.

Анна Леопольдовна покорно поднялась во весь рост. Никодимыч снова охнул.

— Ты ли это, Анна?

— Не знаю, — честно ответила она, — но я по делу. Микроволновую печь одолжишь?

— Какую на хер печь? Ты кто? Ты в зеркало себя видела?

— Мне в подвале не до зеркала было. Петровский меня там в плену держал. А потом меня там завалило, только сейчас выбралась. Ты можешь и дальше тут сидеть, без тебя справлюсь. Главное: микроволновку дай. По соседски.

Никодимыч подумал, а потом махнул ей ружьём.

— Лезь через забор.

Анна Леопольдовна через забор лезть не стала, посчитав это ниже своего достоинства. Перепрыгнула. Никодимыч, стоя на крыльце, увидел это и у него затряслись ноги. Он бессильно присел на ступеньку и пожаловался ей.

— Всё одно умирать. Куда мне против таких чудовищ?

Анна присела рядом с ним. Помолчали.

— Детей моих, тоже забрали? — спросила она.

— Угу, — отвернулся от неё Никодимыч.

— Дашку с куклой, давно не видел?

— Да я, как всё началось, в доме заперся. Топлива, почти не осталось. Выйти не дают. Везде, одни живые игрушки. Кусаются. Сотовый не работает. Электричества нет. Ещё Петровский, давеча, грозился меня спалить. Я, мол, лишний. Стрелял в него дробью, а ему хоть бы хны.

— Может выпьем? — предложила Анна.

Никодимыч вспомнил, что он хозяин, а она всё-таки гость, извинился и побежал в дом. Вернулся оттуда с бутылкой самогона двумя стаканами и фуфайкой. Фуфайку он бережно накинул на голые плечи Анны Леопольдовны.

— Ты-ж, наверное, замёрзла, — смущаясь произнёс он.

— Я не чувствую холода. Организм изменился. Я, теперь, совершенно другой организм, — улыбнулась Анна — Однако, не скрою, мне приятна твоя забота.

— Да чё там, — Никодимыч почесал затылок и снова уселся рядом. Налил ей целый стакан. Протянул.

— Себе тоже накапай.

— Ну, это, всегда пожалуйста.

Никодимыч налил себе. Чокнулись.

— Ну, со свиданьицем.

Выпили. Никодимыч крякнул, занюхал рукавом рубахи и совсем перестал бояться.

— Рыжий тебе очень идёт, Леопольдовна. Помолодела вся. Титьки такие…Упругие. Ты когда прыгала… Я, аж навстречу тебе хотел прыгнуть. Так мне понравилось.

— Ой, враль! Ой! Врёшь и не краснеешь. Я же видела как ты хотел дёру дать. Хорошо, что некоторые из нас не изменились, — засмеялась она и предложила:

— Пощупать хочешь?

— Серьёзно? У меня руки грязные, дай хоть оботру.

— Щупай грязными. Может, в последний раз щупаешь, — разрешила Анна и распахнула фуфайку. Старый похабник застеснялся ещё сильнее.

— Да не бойся ты, не укусят. Стыд, это последнее о чём нужно думать в нашем возрасте.

Никодимыч робко пощупал левую грудь, а потом правую. Потом задумался и пощупал сразу обе.

— Слишком мягкие. Неестественно. Будто из резины какой.

— Из силикона больше. Я когда Петровского ела…Всё полезное из него взяла, — кивнула Анна.

Никодимыч испуганно отдёрнул руки.

— Как, съела? Сырым? — не поверил он.

— Нет, жареным. Где ж мне в подвале его было готовить? Он заминировал выход и умирая взорвал его. Пока выбиралась, нужно было откуда-то брать энергию. А кроме трупа, под рукой ничего не было. Пришлось переварить его и усвоить. Целиком. Вместе с косточками.

— Хрена-ты, Баба-Яга!

— Это да. Кстати о сказках. Бабушке печь нужна. Желательно микроволновая. Сам отдашь или мне силу применить?

— Да зачем тебе она?

Анна Леопольдовна строго посмотрела на Никодимыча.

— Так, а ещё сварочный аппарат. Набор отвёрток и старый телевизор с чердака.

— Телевизор бери, а сварочник, он же новый. Ты же не будешь его есть?

— Дед! Не будь жадиной на пороге смерти. Я не о себе думаю, а своих детях. О внучке думаю, о соседях. Если сейчас совсем не покончить, процесс будет не остановим. Думаешь, почему электричества в посёлке нет?

— Почему? — с подозрением спросил Никодимыч.

— Они транспортный тоннель готовят. Связь им нужна со Светозарами. После того как тоннель запустят в работу, в дело пойдёт общезаводской техпроцесс и сюда припрутся ребята пострашнее зайчиков. Прототип дал добро на организацию местного филиала.

— Какой к чёрту прототип? — ничего не понял Никодимыч.

— Игрушка, которую купила старая Анна Леопольдовна и подарила внучке. Ты её видел. Совёнок, — объяснила она.

— А почему ты о себе говоришь будто в третьем лице?

— Сам разве не видишь? Я стала другой.

Никодимыч страдальчески закатил глаза.

— Я ничего не понимаю.

— Где уж тебе, — посочувствовала Анна и уже твёрдым голосом приказала. — Волоки инструмент — песочница старая. Мне нужно сделать оружие.

Никодимыч только диву давался. Ни разу он, до сей поры, не видел такой работы и только успевал подносить всё новые, и новые запчасти. Помолодевшая и похорошевшая Анна Леопольдовна милостиво согласилась пройти в переднюю, одеться в одежду. которую раздобыл хозяин и теперь сидела за столом — работала. В руках у неё всё летало. Да и сами руки…Никодимыч протёр глаза — точно. Не мерещится. Из ладоней. из пальцев и даже из кистей у неё повыскакивали какие-то свои инструменты. Она клеила. Она скрепляла. Она паяла и резала ими. Он не успевал их как следует рассмотреть потому что Анна увлёкшись буквально рычала на него требуя подать то радио, то рыболовную леску, а то металлическую трубу валяющуюся возле бани. Оружие которое она собирала… Никодимыч голову был готов дать на отсечение, что она не собирала, а буквально плела его из различных деталей. Телевизор Рекорд был безжалостно выпотрошен. Разорванная на части микроволновка валялась в углу, потому что Анне нужен был магнетрон. Спустя час, в доме не осталось ни одного целого электроприбора. Все было разобрано, а на столе лежало устройство напоминающее помесь пушки и трансформатора.

— Это против игрушек? — робко спросил Никодимыч.

— Игрушки? Эти поделки — ерунда. Их можно выводить из строя и другим, более лёгким способом, — презрительно фыркнула Анна. — Мне нужно уничтожить куклу, которую нашла твоя собака. Она — контролёр ОТК. На ней всё завязано, весь процесс. Вышибу у неё из башки радиомодем вместе с мозгами.

— А, этот…Совёнок? Прототип который?

Анна нахмурилась.

— Он, к сожалению, нам нужен. Я рассчитываю, что мои дети на консервации. Надеюсь. Если кого спасти получится, я спасу. Если будет поздно, то придётся уничтожать всех. Светозары должны остаться в Светозарах.

— Я с тобой пойду, — решил Никодимыч.

Анна поморщилась.

— Сидел бы ты дома, старый. Не твои это разборки.

— Ага, щас! баба на войну собралась, а мужик дома сиди? Не бывать этому! — упёрся старик.

— Уймись!

— Фигу! Коли помру то в объятьях красавицы. Ты же поцелуешь меня, если чё, а Леопольдовна?

— Это я-то красавица? Мне знашь сколько лет? Я бабушка, из металла и силикона.

— Ну и чего? Многие бабушки щас такие. Не ты первая. У меня, вон, тоже зубы вставные. Живу же как-то, не жалуюсь. Главное, же что б чего? Что мы молоды душой и горячи сердцем. Это главное. А какие мы с виду? Пусть о том другие переживают. Старики, развалины, возраст, приличия - чушь это всё. Люди мы с тобой Анна, в первую очередь разумные люди и знаем чего хотим.

Анна восхищенно покачала головой. Никодимыч больше не казался ей стариком. Вот нисколечко. Нет, теперь, это был серьёзный опытный мужчина, полный сил и энергии, готовый до конца биться за свою женщину. И она действительно поверила, что он считает её своей женщиной. Незаконны, не венчаны, не расписаны, но как же, чёрт побери приятно, нарушать правила, не слушать чужого мнения и верить, что всё это не напрасно. До самого конца верить.

А Никодимыч не теряя времени даром притащил патроны, пересчитал, ещё раз проверил ружьё и надев свою лучшую фуфайку распихал патроны по карманам.

— Я готов! Командуй, моя генеральша! — бодро рапортовал он.

Анна взвалила тяжёлую пушку себе на плечо и кивнула ему на выход. В прихожей, проходя мимо зеркала, она на секунду замерла заметив своё отражение. Оттуда на неё смотрела молодая рыжая женщина ничем не напоминающая прежнюю старуху. Взгляд огненный, нос прямой, кожа белая. Ещё бы причесаться, но некогда. Потом, причешется. Если оно будет…Потом.

С ружьём на перевес храбрый Никодимыч шёл первым. Анна держалась позади, в трёх шагах, оберегая его от возможных опасностей. Фонарик с собой не взяли. Она прекрасно видела в темноте и направляла его голосом указывая дорогу. Он и не слышал как умирали впереди живые игрушки, он и не подозревал, что она использует его как приманку. Никодимыч верил, что он защищает её и она верила ему в ответ. Эта прогулка до логова Совёнка была самым лучшим свиданием в её жизни. Тишина, ночь, звёзды, любимый мужчина рядом, конечная цель, самая важная цель в жизни и дымящиеся игрушки пытающиеся напасть из темноты, она не помнила более волнительного момента в своей жизни. И чем ближе они подходили к логову, тем она все больше и больше начинала вспоминать своё прошлое. Анна увидела возле свалки первую молодую поросль колючей проволоки, она увидела ростки Дзынь-деревьев и сосны, стволы которых уже начали обвивать ядовитые лианы и ей всё стало окончательно ясно. Она притормозила своего защитника и попросила следовать позади неё. Светозарские растения опасны для человека. Сейчас их рост только начался и первым росткам сгодится любая пища. Даже старик в фуфайке. Под слоем грунта, вполне мог начать расти игольчатый гриб. От Дзынь-деревьев можно уклонится, а вот от гриба, чьи медные иглы бьют из под земли, уже не получится. Пробьёт насквозь и парализует. Она не боялась за себя, она переживала за Никодимыча.

Вход в логово зарос колючей проволокой и Светозарским эхиноцистисом. Крупные колючие оранжевые плоды, только коснись и плод взорвётся, усеивая всё вокруг мелкими осколками-семенами. Игрушкам не опасно, а вот человеку…Одного семечка хватит, чтобы растение проросло внутри и убило носителя в течении суток. И так всё понятно: контролёр и прототип подготовились к приходу гостей. Ничто не должно помешать открытию транспортного тоннеля, ничто не должно останавливать процесс.

Она подняла кирпич и велела Никодимычу лечь на землю. Хорошо, что на свалке полно строительного мусора, спасибо вам за это добрые и щедрые люди. За эти кирпичи, за бутылочки, сломанный стул, который можно хорошо бросить в цель. Оранжевые плоды взрывались. Смертоносные семена летели в разные стороны и Анна не закончила пока не убедилась, что впереди достаточно безопасно. Колючую проволоку она рвала голыми руками. Никодимыч замешкался, хотел пощупать одну колючку, но она предупредительно ударила его по руке.

— Токсины. Уколешься и будешь смотреть мультики, — сказала она.

— А зачем они такие? Их, кто-то ядом намазал?

— Природное свойство: эти кустарники в симбиозе с полимерными осами. Пока жертва кайфует от мультиков, осы её едят, а взамен живут на кустарнике и опыляют его.

— Чего? Это хрень как растение что - ли? Оно же железное?

— Никодимыч, уймись — долго объяснять. Эти растения со Светозарской свалки. Там своя экологическая атмосфера. Одичавшие изделия с завода, гибридная жизнь, синтетика. Людям, там не место. Этим игрушкам, в принципе, не по пути с людьми.

Последние слова она сказала задумчиво, но быстро опомнилась и одним ударом вышибла толстую железную дверь преграждавшую им дорогу.

Железная лестница ведущая вниз была увита резиновыми шлангами. Несколько секунд она изучала их. Так и есть. Память услужливо подсказала название хитрой твари. Многощуп. достаточно наступить на такого и десятки шлангов опутают тебя с ног до головы.

— Подержи, а я проложу нам дорогу, — велела она Никодимычу и протянула ему свою пушку. Он едва не согнулся от тяжести. Анна начала спускаться. Многощуп ожил и потянулся к ней. Анна выхватила из темноты самое наглое и толстое щупальце и оторвала. Многощуп вздрогнул от боли.

— Не нравится? — тихо прошипела она. — Не вкусно?

Следующее щупальце обвилось вокруг левой лодыжки. Она дёрнула ногой и щупальце прилипнув бессильно повисло на штанине. А вот про прилипчивость она не помнила. Это было уже опасно. Из ладоней женщины выдвинулись тонкие острые лезвия и она замахала руками. Отрубленные щупальца полетели вниз. Многощуп шевелился и корчился под её ногами. В азарте она опустилась на одно колено и рубила шланги вьющиеся по ступенькам. Где-то наверху охал и причитал Никодимыч жалеющий вслух, что не взяли с собой бензина. Спалить бы эту хрень, Леопольдовна? Спалить. Дым поднимется такой, что за версту будет видно. Нет, тут, только резать.

Многощуп не выдержал и начал уползать под лестницу. Анна дождалась пока он полностью не освободит им путь и только потом, позвала деда. Забрав у него своё оружие, она с самым воинственным видом пошла вперёд.

Подвал внизу, где заканчивалась лестница, ещё недавно был полон воды. Тут по прежнему пахло плесенью и болотом, но к этому запаху теперь примешивался ещё один. Острый, специфический, похожий на сольвент — посторонний запах. Так могло пахнуть на химпредприятии или в малярном цеху, Никодимыч даже чихнул принюхиваясь и тут они услышали шум. Словно бы где-то рядом работали машины. Они пошли вперед по узкому коридору и вышли на свет в большое просторное помещение. Что здесь было раньше не ясно, но сейчас, тут, вдоль стен стояли колонны собранные из различного технического мусора, а между этими колоннами тянулись толстые кабеля и оголённые провода снятые с линий электропередачи.

— Это аккумуляторная, — оглядевшись сказала Анна. — Чтобы открыть тоннель нужно много энергии.

Она увидела дверь в дальнем конце помещения.

— Нам— туда.

Никодимыч шёл следом за ней и от того что он видел, волосы на его голове начали шевелиться. Он и подумать не мог, что на свалке в старой станции столько подвалов. Когда он увидел ржавую дверь с гермозатвором, до него дошло: эти твари не просто так выбрали станцию для совершения своих непотребных дел. С каких-то шишей тут имелось советское бомбоубежище.

“Местные про него не знали, а чужие — мигом нашли. И кто-ж, тут, теперь чужие, а?” — думал он наблюдая как Анна возится с дверью. Даже она, с её богатырской силищей, не смогла сразу открыть её.

— Тут, взрывать надо. Может, ту оранжевую хрень принесём? — предложил он.

— Не надо. У меня кислота есть, — отказалась Анна и погрозила ему указательным пальцем. Этим же пальцем она начала сосредоточено ковырять створки.

— Ты полна сюрпризов и неожиданностей, Леопольдовна. Просто слов от тебя не нахожу. Раньше, думал, что в море каракатица — самое хитрожопое животное, но куда там до тебя этой каракатице?

— Чего— чего? — переспросила Анна Леопольдовна и нахмурилась.

— Я в том смысле, что ты в тыщу раз умнее и симпатичнее, а уж какая хозяйственная… И кислота-то у тебя есть, и ножи, и всё что хочешь. Цепной пилы, кстати, нету?

— Отрастить можно, а зачем тебе?

— Да глядел на тебя, любовался и вспомнил, что дров хотел напилить на зиму, а с тобой сподручнее.

— Поживём — увидим, — кратко отозвалась Анна. Ей наконец-то удалось справиться с замком и она встав на ноги открыла тяжёлую дверь.

---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Почитать можно и тут - https://vk.com/public194241644

получать оповещения там: https://t.me/+B2qSpjem3QZlOTZi

-- Я умер! – всё твердил Жека, округлив глаза в ужасе. – Умер!

-- Да как же? – спросил Сега. – Ты же здесь сидишь!

Жека осмотрелся по сторонам. И действительно. Он сидел здесь. В машине на парковке одного из бесчисленных спальных районов. Ужасы послесмертных переживаний остались где-то далеко позади.

-- Я такое видел! Такое увидел! – ахнул Жека. Первым делом он достал пачку сигарет.

-- Не жалеешь ты своё здоровье, -- сказал Сега. – Если будешь и дальше курить – точно умрёшь. От рака лёгких…

Предыдущие главы: https://vk.com/topic-170046450_48339328

Жека едва успел поджечь сигаретку, как задумался. А ведь Сега прав! Жека уставился на сигарету. Вот эта самая дрянь может вернуть его ТУДА. От этой мысли стало не по себе. Он открыл окно и выбросил сигу на асфальт.

-- Здорово тебя там походу… потрепало… -- удивился Сега. – Чё случилось-то?

-- Ну… Это самое… Я… Попал в аварию, едва только переключился Пультом. А потом…

Жека начал свой рассказ, а Сега увлечённо и внимательно слушал.

-- А потом эта херня, похожая но колесо с глазками, отправила меня сюда! – наконец закончил он.

-- Так это же был ангел! – догадался Сега. – Из ветхого завета. Как их там… Херувимы… или Серафимы?..

-- Офанимы. Эта херня была похожа на ангела в самую последнюю очередь! У неё из глаз хлестала кровь!

-- А Олег? Чё за Олег такой?

-- Да я откуда знаю? А вот он меня – знал! Но он не стал меня жрать… Хотя пастей у него было дофигища!

-- А колесо как звали? – спросил Сега. – Петя?

-- Вася! – разозлился Жека.

-- Внатуре что ли?

-- Откуда я знаю?!

-- Игорь нам рассказывал про главаря тех культистов, -- вспомнил Сега. – Мол, этот чувак обращался к тварям из иных миров. И то, что ты описал – очень похоже...

-- Да, -- кивнул Жека и достал Пульт. – В последнем пространстве были фракталы, напоминающие узоры этой штуковины…

-- Тогда всё тем более сходится. Кажется, культисты знакомы с тем Петей. Или Васей.

-- Оно сказало, что «таков транзит обратно». И, что моё время ещё не пришло.

-- Если культисты поклоняются сущностям из тех пространств, то всё звучит логично. Сила этого Пульта наверняка зависит от серафима.

-- Офанима, -- поправил Жека.

-- Это, получается, что Ветхий Завет – правда? Ведь ты увидел такое…

-- Лиза рассказывала, как Отец считает, что мировые религии и массовое сознание людей породило самых могущественных и ужасных сущностей По Ту Сторону… Но это просто ужасно. Это кошмар, если все мы рано или поздно окажемся ТАМ.

-- Почему тогда массовое сознание не породило рай? И ад?

-- Хрен его знает. Но даже ад библейский – это санаторий, по сравнению с тем, что увидел я… Боже мой. Я видел это. Своими, чёрт возьми, глазами! – не мог поверить Жека. – Быть может, рай и ад на самом деле вовсе не такие, какими их все представляют? То, что увидел я – вообще ни в одну религию не вписывается.

-- Зато вписывается в научные данные.

-- Какие такие научные данные? Чё-то не верится.

-- Да нет же, я не о самих местах, куда ты попал, -- пояснил Сега. – В момент смерти у человека происходит усиленная выработка ДМТ. Мощнейшего психоделика. Под ним искажается восприятие времени. Всё может растянуться в бесконечность. Ну и богов всяких видят, сущностей в виде гномиков, да джокеров… Все, как один.

-- Я не видел джокеров…

-- Ну, шизеют все по разному ведь. Этим объясняются видения во время клинической смерти, например. Ну, и есть теория, что все люди после смерти зависают в таких вот состояниях. Субъективно для себя – навечно. Объективно для других – они уже померли и сознание угасло…

-- Ага…

-- Так что тебя скорее всего проглючило именно из-за этого. И никаких иных миров может просто не существовать…

-- Ха! – сказал Жека. – Но ведь какая мне разница, существуют ли они на самом деле – или это просто будет так глючить после смерти? То, что я испытал – это реальней самой реальности! Не хотелось бы туда попадать снова.

-- А ты можешь измениться. Все мы умрём. Однако есть такое понятие, как карма. Совокупность всей хуйни, которую ты намутил за всю свою жизнь. Всё, что тебя гложет, всё, из-за чего ты несчастен. Если таких вещей много, то под психоделиками ты попадаешь в ад. Соответственно, после смерти тоже… Но вот если ты пройдёшь очистку сознания через духовные практики…

-- О Боже, началось… -- вздохнул Жека.

-- То попадёшь в рай. Мозг твой будет в порядке. Ты жил праведной жизнью. У тебя нет причин страдать. И глючить тебя будет уже по-другому. Наверное…

-- Как глючить?

-- Ну, не знаю. Я вообще теоретизирую. Но если в аду ты видел всяких страшных ебак, то в раю, полагаю, будут сплошные мармеладки и розовые пони.

-- Ненавижу пони, -- сказал Жека.

-- Я же просто к примеру…

Некоторое время они продолжали сидеть в машине, осмысливая произошедшее.

-- Кажется, -- прервал тишину Жека. – Я больше никогда не смогу смотреть на мир атеистическим взглядом.

-- Уверовал?

-- Не то, чтобы… Но отрицать теперь точно не смогу… Вот и начало. Вот сейчас у меня кукуха поедет окончательно. Сначала больной депрессией… Потом послесмертный опыт, -- Жека посмотрел на Пульт. – Что же меня ждёт в следующий раз? Я уже сомневаюсь, что хочу пользоваться Пультом…

-- После смерти тебя уже ничто не будет в силах удивить.

Жека усмехнулся.

-- А ведь действительно, -- сказал он. – Чего ссать-то? Даже если тот помрёт, то я вернусь. Поупарываюсь зато нахаляву. Главное, чтобы потом крыша не отъехала. Как у главы культистов. Я теперь понимаю, почему он такой поехавший.

-- Главное, чтобы тебя не закинуло в тело парализованного, -- хохотнул Сега. – Иначе конец твоим приключениям!

-- Зря ты такое сказал! – испугался Жека. – Но, в списке нет паралитиков. Я надеюсь…

-- Уже вечереет… -- заметил Сега. – Может продолжим приколы завтра?

Жека задумался. Отступить сейчас – было очень заманчивой идеей. Хотелось пожить. Насладиться дуновением ветерка. Поговорить с людьми. Покушать. Посмотреть в звёздное небо… Не хотелось никакого бегства. Никаких приключений. Но сегодня Жека зашёл так далеко, что повернуть назад именно сейчас – было бы страшным грехом. Перед самим собой же.

-- Нет. Нужно доделать работу до конца. Нам нужен бабос. И стволы. Как там говорил какой-то тактик? Войны невозможно избежать – её можно только отсрочить к выгоде врага?

-- Ух… -- лениво вздохнул Сега. – И как ты ещё не задолбался?

-- У меня есть отличный мотиватор к действию, -- сказал Жека. – Если раньше я просто боялся смерти. То теперь я больше боюсь того, что последует за ней!

-- Может придумать другой способ? Менее рискованный?

-- Мало времени думать, -- сказал Жека и вытянул третью пробирку из сумочки. – Я же не настолько неудачник, чтобы мне постоянно попадались сплошные гадости…

-- Я воздержусь от оптимистических прогнозов, -- сказал Сега, припоминая прошлый раз.

Жека размазал кровь по фракталам. Те сверкнули ещё ярче…

-- Я охренею, если после всего этого мы просто напросто продуем перестрелку с культистами, -- простонал Жека. И нажал на рычажок…

Щёлк!

Жека очутился на диване перед огромным телеком на всю стену. Было полутемно, светильники окрашивали комнату в нежный и переливающийся лазурный свет. Почему-то было кайфово… Внатуре кайфово…

-- Хе-е-е, -- расплылся Жека… и тут же дёрнулся от странной покалывающей боли где-то под трусами…

А трусов-то и не было никаких!

-- Прости, милый, я не хотела, -- быстро и виновато улыбнулась белоснежной улыбкой размалёванная баба с огромными и голыми… и тут же снова спустилась вниз, продолжая своё нехитрое дело. На этот раз стараясь с зубами поаккуратней.

Жека оказался ошарашен. Это если выражаться культурно.

Жека был готов попасть в мучительные мыслительные петли. Он был готов умереть и снова попасть в ад. Но вот к чему он никогда не был готов… И угодить в такую западню совершенно случайно…

Жека сначала растерялся и не знал, что делать.

Но потом рассудил, что всё-таки знает.

Пышные губки, аккуратная причёска, приятный парфюм, чулочки… Жека не знал, чему радоваться больше: своему текущему положению или же размеру кошелька мужика, в чьё тело он только что угодил. Такая дама, должно быть, очень дорогая! Такая красотка в его сторону при обычном раскладе даже не посмотрела бы.

-- Расслабься, милый, ты чего? – снова ненадолго отвлеклась бестия.

-- Да так… -- дрожащим голосом ответил Жека и расслабился… Всё только начиналось!

Обычно Жека брал дело в свои руки. В фантазиях, разумеется. А тут его дело брали куда только можно. Да ещё и в самых несочетаемых последовательностях!

-- А разве так можно было? – не удержался и удивился Жека вслух, когда бестия провернула кое-какой матёрый приёмчик, каких он не видел даже в специальных фильмах. Уши глохли от её пронзительного голосочка…

Жека впервые за последнее время благодарил небеса за то, что Пульт забросили именно в его двор!

И вот что-то двинулось, что-то хлынуло наружу, целая толпа демонов – даже похлеще толпы, которую Жека видел совсем недавно во фрактальноподобных пространствах.

-- Фу-у-ух…. – выдохнул он. Стало потрясающе легко…

Красавица плюхнулась рядом и легла головой на его мохнатую грудь, всё ещё тяжело дыша.

-- А если у нас будет ребёнок? – спросила она и кокетливо хихикнула. – Ты же вон куда… Да ещё как!

Да, подумал Жека. Мужик удивится, когда вернётся обратно.

Жека потянулся за телефоном мужика. Вдвойне удивится, потому что…

Потому что чья-то кругленькая сумма уйдёт на чей-то ещё не такой круглый биткойн-кошелёк!

-- Ничего страшного, зайка! – весело ответил Жека и мацнул бабу напоследок за все округлости, что у неё имелись. – Я в душ!

Жека вышел в коридор, немного заблудился, развернулся… Ну и хоромы…

-- Душ в другой стороне! – хихикнула дамочка. – А тебе очень понравилось, судя по всему!

Ага, мысленно ответил Жека.

Он будто бы заново родился! Теперь он горы свернёт! Перестреляет всех культистов в одиночку! Завалит Гипсокартона одной левой!

Хорошая пробирочка с анализами. Надо бы её припрятать на будущее…

_______________

Спасибо за донич)

Артём Владимирович 150р