«Это же дом моего детства».
Я не сворачивала на улицу, где выросла. Я не стояла возле большого дуба во дворе дома, в котором потеряла все молочные зубы. Я не сидела на кухне, где в свой пятнадцатый день рождения уронила испечённый мамой торт, и мы всей семьёй смеялись до слёз. Нет. Я держала в руках масляную картину в магазине Goodwill на другом конце страны.
«Такого не может быть», — сказал мой муж.
«Может, Паркер, потому что я, чёрт побери, держу эту картину и говорю тебе об этом».
«Во-первых, язык. Во-вторых, можно я кое-что скажу, а ты не набросишься?»
«Есть шанс, что она просто похожа на твой дом? Ты ведь росла в пригороде: много типовых домов, верно?»
Мне не хотелось признавать, что он прав. Но, глядя на картину, я не могла так думать. Это был мой дом. Даже розы в клумбах были такого же размера и цвета, как я помнила. «Нет. Я тебя слышу, ты недалёк от истины, но, парень, это мой дом». Я указала на крыльцо. «Я сломала вот этот поручень, когда пыталась сделать балетное пируэт и упала в кусты».
«Ты? Мисс Две Левых Ноги? Сеньорита Спотыкаюсь-на-каждом-шагу? Балетное пируэт?»
«Честно сказать, пируэт я сделала. Просто не устояла».
«Мелочь для мира танца. Главное — приземление».
«Я приземлилась… прямо в эти кусты», — сказала я, показывая на картину. — «Подожди, надо отправить фото маме».
«У неё остались старые снимки дома?»
«Конечно. Ты же её знаешь».
Я дала Паркеру подержать картину и щёлкнула пару фотографий. Отправила маме и попросила сравнить. Ответ пришёл через минуту: «Боже мой! Это наш дом! Странно». Ещё одно сообщение — и фото дома. Он выглядел точь-в-точь как на картине.
Я показала Паркеру. «Чёрт», — произнёс он. — «Это он».
«Дико. Это репродукция или настоящее полотно?»
Я провела рукой по поверхности. Текстура мазков ощущалась пальцами. Иногда репродукции покрывают лаком, чтобы создать видимость мазков, но тут всё было иначе. «Думаю, настоящая. Но проверю ещё кое-что», — сказала я и пошла к ряду уродливых ламп.
Я включила лампу и поднесла картину к свету. Некоторые художники сначала делают набросок карандашом, и под светом его видно. Вглядевшись в дуб, я заметила графитовые штрихи.
«Настоящая», — объявила я.
В углу красовалась клякса красной краски, напоминавшая подпись, но мы смотрели на неё, как будто это была минойская линейная А. Паркер обвёл знак пальцем. «Имя, наверное, Джордж или Джефф? Думаю, Джордж. Видишь, как линия идёт?» Он обвёл ещё раз, и мне стало понятно.
Я попробовала так же водить пальцем; казалось, я обводила каракули человека, выпившего слишком много кофе. Похоже, это даже не буквы.
«Наверное, “Моффит”», — раздался тихий голос за спиной.
Мы обернулись: рядом стояла сотрудница Goodwill — низенькая, хрупкая пожилая дама, причёска которой напоминала аккуратное кучевое облако и по форме, и по цвету.
«Моффит?» — переспросила я.
«Думаю, здесь “м”», — она указала на две выпуклости. — «Потом кружочек — “о”, двойная f, “i” и “t” стилизованы. Художники есть художники».
Я пригляделась — да, похоже на Moffit. «Вижу. Думаете, Джордж Моффит?»
«Так и есть. Прекрасная вещь, вам не кажется?»
«Да. Она выглядит точь-в-точь как дом, в котором я выросла». Я показала ей фото.
«Вот именно. Я выросла на другом конце страны. Как она вообще здесь оказалась?»
«Когда-то была фирма, которая писала портреты домов».
«Художники?» — буркнул Паркер.
«Не обращайте внимания», — сказала я. — «Он не умеет вести себя на людях».
Она улыбнулась: «Понимаю. У меня дома такой же. Поэтому он дома».
«Я записываю ваши уроки, мэм».
«Они приходили и предлагали портрет вашего дома. Было модно пару лет. Это, кажется, один из таких. Сзади, под рамой, может быть наклейка фирмы».
Я перевернула картину и осторожно сняла раму. Действительно, маленькая выцветшая наклейка: «Cozy Home Portraits Company». Больше ничего. Я хмыкнула: «Ну вот, есть зацепка. Спасибо вам…»
«Мардж, спасибо. И извините за этого типа».
«Мардж, прошу простить. Вы настоящая леди и учёный».
Мардж наклонилась к нему и кивнула на меня: «Парень, ты прыгнул выше головы. Делай её счастливой».
Паркер рассмеялся, обнял меня за талию: «Мардж, это лучший совет, что я когда-либо получал от сотрудника Goodwill».
«Вот бы твой парикмахер дал тебе хороший совет — избежал бы этой причёски».
Я расхохоталась. Паркер тоже. «Мардж, мечтаю вырасти и стать как вы».
«Нашёл мужчину, который умеет шутить. Уже неплохо. Берёте картину или всё ещё спорите?»
Я посмотрела на Паркера, он кивнул. «Как не взять? Хотя бы ради истории».
Мардж улыбнулась: «Вот видишь, учишься. Пойдёмте, я вас пробью».
Дома я сразу принялась гуглить Cozy Home Portraits. Но ничего не находила. Почти все результаты — посты на Reddit с тем же вопросом. Много людей удивлялись, обнаружив на холсте дома своего детства. И один комментарий зацепил меня.
«Паркер, послушай», — прочла я вслух. — «“Мама говорит, что помнит, как кто-то подошёл и попросил сфотографировать дом, чтобы потом нарисовать. Сначала она отказала, но они сказали, что сделают бесплатно. Мама согласилась и думала, что потом получит картину, но компания больше не выходила на связь”».
«А следующий комментарий?»
«“Звучит как фейк”», — прочла я. — «Грубовато, да?»
«Это Reddit», — пожал плечами Паркер. — «Может, они использовали дома как вдохновение и продавали картины компаниям для репродукций?»
«Зачем тогда спрашивать разрешения у хозяев?»
«Чтобы не пугать людей, снимая их дом средь бела дня», — предположил Паркер.
«Кто угодно может сфотографировать наш дом, и я не узнаю, если не увижу».
«Странно, согласен. Но думаю, это коммерческое искусство. Американа. И всё».
Может, он и прав, но мне было не по себе. Логика не складывалась. Если фирма рисовала портреты домов по всей стране для продажи, почему о ней нет сведений? Ни историй, ни бизнес-записей, ни имён художников. Даже поиск по George Moffit ничего не давал.
В душе скреблось дурное предчувствие. Я дала ему день настояться — бесполезно. Я сказала Паркеру перед сном.
«Ты так реагируешь из-за обстановки в мире», — зевнул он. — «Есть настоящие злодеи, но они картины не пишут».
Он посмотрел каменным взглядом: «Ты поняла».
«Не могу отпустить. Всё странно. Странно, что её написали. Странно, что оказалась здесь. Странно, что я её нашла. Странность на странность».
«Черепахи до самого дна».
«Что?» — поморщилась я. — «Причём тут черепахи?»
Он рассмеялся: «Просто выражение». Снова зевнул: «Почему тебя это так тревожит?»
«Незнакомая фирма бесплатно рисует картину моего дома и продаёт, никому ничего не сказав. Это…»
«Странно», — улыбнулся он.
Паркер зевнул третий раз: «Мелатонин. Отдохни, утро вечера мудренее. Позвони маме, вдруг она что-то помнит».
Он не ждал ответа: повернулся, выключил лампу и включил шум грозы. Пока цифровой гром раскатывал по спальне, я лежала, но не спала. Мысли о картине давили сильнее моего утяжелённого одеяла.
Завтра я позвоню маме. Услышать хоть что-то. Из-за лёгкого храпа Паркера я вздохнула: он мог заснуть даже в горящем доме. Я включила YouTube, нашла ролик для сна и закрыла глаза.
И закрыла бы, если б не включился наш дверной датчик.
Холод пронзил мозг и сковал тело. Включение света не обязательно означало взломщика. Может, насекомое или сонная белка задела сенсор — маловероятно, но лучше, чем альтернатива. Будить Паркера не хотелось, идти одной — тоже.
Пока я колебалась, послышался шум на кухне. Решено: я толкнула Паркера локтем. «Чего?» — просипел он сонно-сердито.
«На крыльце сработал свет», — прошептала я.
«Еноты. Не стоило будить».
«Знаю, но… я услышала кого-то на кухне».
Глаза его моментально раскрылись. Он вскочил, схватил биту у кровати, тихо подошёл к двери и выглянул. Оглянулся, пожал плечами.
Я указала на кухню и встала рядом. Паркер без слов велел вернуться, но я не подчинилась. Он вздохнул, и мы пошли: я за ним, как в обратном вальсе.
Ничего. Он хлопнул выключателем — и залил комнату светом, ослепив меня. Я вскрикнула и зажмурилась. Паркер вздохнул:
«Предупреждать надо!» — пробормотала я, щурясь. — «Я ослепла».
«Элемент неожиданности», — сказал он.
«Сработало. Вижу только блёстки».
Он прошёл на кухню: «Твой грабитель — перевёрнутая солонка», — поднял он «преступника».
«Говорил же: енот. Я спать». Он похлопал меня пониже спины и ушёл. Я хотела присоединиться, но взгляд упал на картину. Я подошла и уставилась. В магазине она дарила радость. Теперь — ничего подобного.
По телу пополз холод. Что-то изменилось. Я не понимала, что, но знала — изменилось. Меня пробрало. Я сняла салфетку и накрыла картину, как тело в морге. Думала: если тут что-то сверхъестественное, салфетка защитит.
Глупо, но тогда казалось логичным.
«Не верю этой картине. Это дико», — мама была чрезмерно бодра для раннего утра. Она всегда такая — «пташка». Я — нет. С чашкой кофе и растрёпанной головой сидела, пока Паркер, тоже «жаворонок», жарил завтрак.
«Кто-то сказал, что раньше фирмы ходили рисовать дома. Просили разрешения. Помнишь такое?»
«Не припомню. Тогда с продавцами чаще говорил твой отец. Я избегала. Не думаю, что он пустил бы кого-то, упокой его душу».
«Но у нас жил сосед-художник. Карл? Нет… Крейг! Крейг… ох, чёрт с моей старческой памятью».
«Не старей. Я потому и делаю вечерний уход за кожей».
«Серьёзный», — ухмыльнулся Паркер.
«Как же его звали? Годы не вспоминала. Крейг… Моррис? Нет. Он недолго жил. Твой отец его терпеть не мог».
«Крейг напоминал застрявшую шелуху попкорна. Раздражал. Он всегда свистел “Pop goes the weasel”, ходил близко, пялился, когда я развешивала бельё. Никогда не понимал, что меня бесит. Особенно после того, как сказал, что ты “хорошо расцветаешь”».
«Фу», — сказала я. — «Мне было десять».
«Вот именно. Но, опять же, художники странные. Помнишь дядю Уолтера и его жуткие папье-маше черепа? Весь дом заставлен — как изба каннибала. Нам тоже подарил, я заставила отца держать его в пакете в гараже: “Не тащи эту мертвечину в дом”».
Пока мама рассуждала о формах черепов, мысль блеснула. Я провела пальцем по подписи. «Мам, может, его звали Крейг Моффит?»
Паркер взглянул, я кивнула на картину и очертила буквы. Он хлопнул себя лопаткой по лбу.
«Боже! Точно, Крейг Моффит! Какого чёрта, я совсем забыла. Странный был человечек», — мама прыснула. — «Носил микрошорты, а ноги — спички в апельсине».
Больше, кроме ужасных ног, она не добавила, но дала имя. Я схватила ноутбук.
«Крейг Моффит, а не Джордж!»
«Теперь вижу», — сказал Паркер. — «Нельзя доверять Мардж. Не нравилась мне её ухмылка».
«У неё ухмылка идеальна», — ответила я. — «А вот зрение…»
«Вот же он!» — я развернула сайт с его искусством. Паркер присел рассмотреть.
«Ноги и правда спички в апельсине».
Я закатила глаза и открыла вкладку «Обо мне». Крейг сделал немалую карьеру: газеты, журналы, реклама. Хороший художник. Список работ.
«Есть картины домов. Значит, это он».
«Кто-нибудь писал, насколько это странно?» — усмехнулся Паркер.
«Может, он видел ваш счастливый дом и захотел запечатлеть? Есть контакт?»
«Есть!» — вскрикнула я. — «“Если у вас есть вопросы о Крейге или его работах, свяжитесь с нами”».
«“Estate at moffit art dot com”… Чёрт. Он умер».
«Не беда. Управляющий имуществом может знать».
Я написала, а Паркер вернулся к плите. Я посмотрела на картину. Что-то свербило.
«Кстати, это ты ночью смотрела профессиональный Wiffle-бол?»
«Да. Включаю, когда твой мелатонин действует. Засыпаю».
«Нет», — засмеялась я. — «Просто наткнулась и вырубилась за десять минут. Лучше океанских волн. Какая игра была?»
«Э-э, “Носороги” против…»
«“Аистов”? Эти команды терпеть не могут друг друга. “Аисты” выиграли три серии подряд благодаря безумной “банановой” подаче Брэддока…» — я осеклась, уловив ухмылку Паркера. — «Не фанат».
«Что за банановая подача?»
«Они уже ответили», — удивилась я. — «Что за…»
«Похоже, у наследников Моффита мало дел».
«“Привет. Я — сын Крейга Моффита. Он писал местные дома. Хотел бы обсудить. Можно созвониться?”»
«Точно мало дел», — заметил Паркер.
«Соглашусь. Ради здравомыслия».
«Давай. Я буду на звонке».
Я назначила созвон на вечер. Паркер подал завтрак, собираясь в зал.
«Ты не рассказала, что за банановая подача».
«Сайд-арм слёрв, фактически страйкаут-пич. Почти не отбивается, когда Брэддок в форме». Паркер посмотрел с изумлением. Я вздохнула: «Не фанат».
Когда он ушёл, я подошла к картине. Она лежала под салфеткой. Ощущение дурного усилилось. Мне не хотелось держать эту штуку в доме, даже накрытую.
Я сняла салфетку. Желудок скрутило, горло пересохло. Смотреть было больно. «Где дверь?» — сказала вслух.
Дверь исчезла. Замазана чёрным, будто актёр, закрасивший зуб. Я поскребла ногтем — краска старая. В фото, что отправляла маме, дверь была.
Со ступенек подвала скрип. Его не должно быть: там пыль, ёлочные игрушки и мои страшные детские диваны. Ничто ходить не может.
Я подкралась к ножам, достала тесак. Другую руку держала на телефоне, готовая набрать 911. В отражении лезвия спросила себя, готова ли всадить нож в человека. Узнаю в нужный момент. Надеялась, что не придётся.
Ещё скрип. Уже выше. Я крепче сжала рукоять. Дышать ровно не выходило. Сердце стучало, как соло джаз-барабанщика. Пот стекал по шее.
На картине что-то мелькнуло. Я отвела взгляд. Как и ночью, сразу ничего. Потом заметила: в окне гостиной будто зажёгся свет или огонь — жёлтые и оранжевые мазки.
Дрогнуло дверная ручка подвала. Ладони вспотели. Ноги подкашивались. Я собрала остатки сил: «Эй! Не подходи!» Хотела сказать больше, но страх перекрыл.
Дёрганье стихло. Облегчение длилось секунду. Дверь распахнулась: бледное лицо в щели. Мой мозг решил: бегство.
«К чёрту!» — нож брякнул на плитку, а я рванула к выходу, вопя бессвязно и ревя. Нажала вызов, и ровный оператор 911 соединил с полицией.
Паркер вернулся до их приезда. Он увидел меня в запертом автомобиле, спросить не успел: лицо моё выдало всё. Я объяснила. Он держал мою руку, пока я рыдала. Кончилось, он спросил, почему не уехала сразу.
Я засмеялась. «Пару секунд была. Потом — даже не Гизмо, притворяющимся Рэмбо».
Он ласково сжал руку: «Если поможет — посмотрим виффлбол. “Носороги” сегодня играют с “Индейками”».
«“Аисты”, — поправила я, — но да, с “Хабанерос”. Гил Фауст покажет “чили-бол”».
Он поцеловал лоб: «Но ты не фанат».
Стук в стекло — я вскрикнула. Прибыли копы. Если им было любопытно, почему мы в машине, не показали. Я рассказала. Они пообещали проверить подвал.
Через пятнадцать минут вернулись. «Никого», — сказал офицер. — «Но подвал стремноват».
«Не то, что хотели, но правда. А этот диван — прямо из моего детства».
«Пусть останется прошлому. Удачного дня».
Они уехали. Паркер повернулся: «Ты в порядке?»
«Нет, пока не спущусь сама».
«Не объяснить. Меня тянет. Звучит безумно, но я чувствую это».
Он понял: это неизбежно. «Мне идти первым?»
«Ты правда останешься ждать, пока я пойду, или за мной?»
Мы снова пошли «обратным вальсом». В кухне остановились у картины. Паркер тоже увидел изменения. Повернулись к двери подвала. Он взялся за ручку.
«Не обязаны», — сказал. — «Копы никого не нашли».
«Живого. А если призрак — надо знать. Тогда и выгнать сможем».
«Пока не придумала. Но знать нужно. Иначе не усну».
Он вздохнул — выбора нет. По коже его пошёл холод. Мы спустились, скрипя ступенями.
«В доме из картины тоже был подвал», — шепнула я. — «Детство я боялась спускаться. Особенно возвращаться спиной к темноте — поднималась задом».
«Давай попробуем позже», — шепнул Паркер. — «Ещё байки?»
«Извиняй. Вспомнилось. С тех пор не думала».
Внизу всё выглядело обычно: мебель, Санты. Я хотела повернуть назад, но чувство лишь усилилось.
Мы прошли к мебели. Толстый слой пыли. Я хлопнула подушку — облако пыли, я закашлялась. Паркер глянул укоризненно.
«Ничего странного. Пошли наверх?»
Прежде чем я ответила, система безопасности пискнула, объявив открытие входной двери.
«Шшш», — Паркер приложил палец. По потолку слышались шаги — медленные, тяжёлые, из коридора к кухне. Доски гнулись — я и не знала, что так бывает.
«Что делать?» — прошептала я.
Мгновенно погас свет. В доме — кромешная тьма. Один луч — от открытой двери наверху. Наш маяк.
«Пойдём…» — только начала я. Кто-то пробежал по коридору, захлопнул дверь подвала, и тьма стала абсолютной.
Я хотела кричать, но не могла. Стиснула Паркера. Он промычал: «Хреново». Ещё какие.
«HO HO HO MERRY CHRISTMAS!» — закричал механический Санта. Я едва не описалась. За ним — весь праздничный арсенал: смех Санты, мигающие гирлянды, надувные фигуры. Свет стробил, глаза болели. Я зажмурилась, молясь, чтобы всё кончилось.
Мы затаились. Ничто в жизни не готовило к такому. Казалось, дальше будет хуже.
Снова скрип и всплеск света сверху — дверь открыли. Но тут же хлопок — и кто-то рванул вниз.
Мы упали на старый диван. В темноте крутили головами. Мы не одни.
Я коснулась обивки и вспомнила: эта мебель из моего старого дома. Связь прошлого и настоящего. Они притянули меня? Можно ли доверять себе?
Дробь ужаса усилилась. В самой душе.
Я прошептала Паркеру извинение. Он сжал руку. Трясущаяся, я хотела рвануть к лестнице, но тот древний страх: повернёшься спиной — и оно за тобой.
Что-то пронеслось рядом; волосы взлетели. В темноте плеснуло жидкостью. Звук был тяжёлым, липким.
И снова свист: «Pop goes the weasel». Гирлянды мигнули; в вспышке — фигура напротив.
«POP!» — крикнул он, свет мигнул.
Свет мигнул, и его лицо уже возле моего. Зловещая улыбка, шёпот: «weasel». Что-то влажное коснулось моей щеки.
Паркер вскочил, попытался ударить — мимо, кулак врезался в подлокотник, кости хрустнули.
Я оцепенела. Свет вернулся, и я заорала.
На стене висела картина — уже нашего нынешнего дома. Окна и двери полыхали. На лужайке два трупа — мы с Паркером. За дубом стоял Крейг.
Он не медлил. Мы прыгали по три ступени и влетели в кухню. Я захлопнула дверь. Внизу, на ступенях, стоял Крейг. Мы встретились взглядами. Вспышка воспоминания: я ребёнком на крыльце, книга, тот свист. Крейг с «Полароидом», снимок, щёлк, whir-whir. Он тряс фото, и на проявляющемся изображении улыбался:
Я захлопнула дверь и крикнула Паркеру взять ключи. Он за угол — вскрик, поскользнулся, упал. Я подбежала — ожидала увидеть Крейга, но увидела мужчину без костюма, а за ним двоих в жёлтых химзащитных костюмах.
Мой мозг сложил: биозащита. Но почему? Человек в центре был до боли похож на призрака, только моложе, живой.
«Извините, что напугал», — поднял руки. — «Вы писали о картине. Я Дэвид Моффит, сын Крейга».
«Мы должны были созвониться», — сказала я.
«Да, но мы опасались, что будет поздно. Скажите, дверь на картине уже исчезла?»
Дэвид обратился к людям в костюмах: «Вызовите группу изъятия». Затем снова к нам: «Где картина?»
«В подвале, но она изменилась».
«Что, чёрт возьми, происходит?» — спросил Паркер.
«“Наши трупы на лужайке и дом в огне” — достаточно сильно?»
Он нервно оглянулся: «Опытную группу!»
Паркер встал, взял меня за руку. Мы переглянулись и… рассмеялись. Сначала улыбки, потом хохот.
«В нашем блин верандa стоит сын того самого Крейга Моффита, призрак которого едва нас не убил», — Паркер едва выговорил сквозь смех. — «Что за жизнь?»
Через секунды люди в химкостюмах с техникой рванули в подвал. Один заорал, моторы завыли. Один нёс картину в биобаке — она дымилась.
«Опытная команда», — сказал Дэвид, затушив сигарету. — «Спасибо, что позволили избавить вас от… этого. Мы искупаем вину семьи».
Он развернулся. Я схватила его за плечо: «И всё? Мы свободны?»
«Да. Если, конечно, в доме нет вещей из вашего старого дома. Это оставляет дверь для демона. Так что лучше уничтожить». Он коснулся шляпы и ушёл.
Мы встретились взглядами. «Чёртов диван», — сказали синхронно. Спина заболела от мысли тащить его.
Позже мы спалили диван в бочке во дворе. Елi пиццу и наблюдали, как огонь пожирает, возможно, демонический диван. Странное предложение для истории человечества. Я ощутила облегчение. Древний страх исчез. Я взглянула на Паркера и улыбнулась.
«Спор о том, у кого детство было чуднее, закрыт, Парк».
Он засмеялся: «Да, мои амиши летом не тянут на демонов». Телефон завибрировал. Он нахмурился.
«Скажи, что хорошие новости».
«Начинается матч “Носороги” — “Хабанерос”. Я поставил напоминание. Смотрим?»
Я почувствовала счастье, сжала его руку: «Признаюсь: кажется, я стала настоящей фанаткой профессионального Wiffle-бола».
Мы сидели вместе, слушая треск горящего дивана-демона и щелчки виффл-больной биты. Я прижалась к плечу Паркера. Оно было тёплым, надёжным. Домом… без злых призраков.
Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit
