Она перевернулась на живот и пристально посмотрела на него бледно-голубыми глазами.
– Я себя помню вот с таких, – он чуть приподнял руку над тёплым песком, покрывающем берег реки, на котором темнели разводы от их тел. – И никогда никакого дома не было. Всегда был бродягой. Вечно куда-то шёл. Хотя…
– Ещё чаще я от кого-то бежал.
– От кого? – она испуганно приподнялась на локтях.
Он бросил взгляд на её груди и открыто улыбнулся.
– Мало ли плохих людей на свете? – спросил он, глядя на капли на её коже, что медленно двигались вниз.
– Сейчас лежу. – Он подмигнул и обхватил её тяжёлой рукой.
– Больно! Дурак, пусти! – кряхтя и жмурясь, завизжала она.
– А ты будешь ещё вопросы задавать?
– Ух какая! – Он снова подмигнул. – Забрать тебя с собой в бега, а?
– А если не спрошу? На плечо закину и потащу. Думаешь не смогу?
– Долго не пронесёшь. Сил не хватит! – с вызовом бросила она.
Он сел и огляделся. Неподалёку лежал пузатый камень: гладкий с одной стороны, разбитый и кривой – с другой.
– Ну, гляди, – он вновь подмигнул и двинулся к камню.
Втянув ноздрями воздух, раскрыв грудь, он вцепился в камень и поднял над собой на вытянутые руки.
– Ну? – спросил он тяжело дыша.
– А покраснел-то, – засмеялась она. – Смотри, спину не сломай!
Он бросил взгляд в сторону.
– Видишь кусты? Спорим, докину.
– Ну, коль докинешь – побежим.
Камень на миг взлетел к солнцу, но, будто осознав свою земную участь, тяжёлым духом устремился вниз. Затрещали ветки. Зашумели листья.
– Силён? – довольный собой спросил он.
Её ответ перебил крик из куста. Показался испуганный мальчишка.
– На помощь! Убили! Напомо-о-ощь! – взвыл он и бросился прочь.
Оба проследили за убегающим мальчишкой. Тот бежал через кусты и высокую траву, не оглядываясь.
– Матерь Божья! – сказала она, поднимаясь и в спешке набрасывая одежду. – Матерь Божья, помоги…
Он стоял неподвижно только грудь тяжело двигалась да ноздри раздувались, гоняя воздух.
Она добежала до куста и вскрикнула, но тут же опомнилась и закрыла обеими руками рот.
– Это княжий сын! – испуганно сказала она, глядя на что-то за кустом. – Ты княжича убил!
Казалось, он двинулся в сторону куста. Потупив взор, он двигался медленно, что-то соображая. Дойдя до своей одежды, остановился, поднял рубаху, натянул широкие дырявые штаны и выпрямился, глядя в сторону куста.
– Что делать-то? Что делать, Господи? – она смотрела то на него, то на тело в кустах. – И ведь мальчишка видел! Этот сын княжьего охотника. Он ведь нас видел. Знает, где нас найти!
Она выпрямилась от удивления. Ведь и правда, она даже имени его не знала. Несколько раз спрашивала, но он только отшучивался. Говорил, что имя его заколдовано. Говорил, что оно несчастья приносит тому, кто его знает.
Пока она думала, он двинулся по берегу в сторону леса. Он не хотел смотреть на то, что лежало в кустах. Будто бы смерть мальчишки произойдёт на самом деле только тогда, когда он на это посмотрит. А пока не видел, так Бог его знает, что там случилось. Может и есть мальчишка, а может и нет.
– Ты куда? А я? А мне что делать?! – кричала она.
Он остановился и оглянулся. Во взгляде его больше не было прежней игривой нежности. Только страх.
– Иди за мной, если хочешь… – сказал он и, не мешкая, двинулся дальше.
Он знал, что она не пойдёт. У неё был дом, семья – огромный якорь, что держал её здесь, в этом городище у реки. Не оборачиваясь, он прислушался, не приближаются ли босые ножки. Вместо этого, он услышал, как шуршит, разрываясь о кусты, сарафан.
Он быстро добрался до леса. Старые сосны и тощие берёзы встретили его и укрыли от посторонних глаз. Он прошёл вглубь, затем остановился и сел меж змеящихся у земли корней. Солнце светило на него сквозь ветви деревьев, разбрасывая вокруг тени, похожие на путину.
И снова в бегах. Видимо, таков план Божий, такова его судьба – быть вечным беглецом. Вечно озирающимся, вечно прислушивающимся к ночным шорохам. Его удел жить за чужими заборами, выпрашивая крохи еды. Но если бы только это. Его не так тяготила собственная участь, сколько беда, которую он мог навлечь на эту девушку, что была с ним последние дни. Только сейчас он понял. Она не просто не пошла с ним, она обрекла себя, а может быть, и всю семью.
Он припомнил что наполночь, откуда он пришёл, лес бугрился высокими холмами, откуда он и разглядел городище.
Добравшись до нужного места, он лег на землю. Оттуда он разглядел её двор. Во дворе находилось четверо всадников и мальчишка – тот самый, что выбежал из куста. Один из всадников спешился и скрылся под крышей дома. Мгновение спустя спешились и остальные. Они все двинулись к дому. Спустя ещё пару мгновений они выволокли во двор девушку вместе со стариками-родителями.
Ему хотелось отвернуться. Вина скручивала тело, призывая двинуться поскорее подальше, чтобы не видеть. Чтобы забыть. Но что-то ещё держало его взор.
Старики лежали на коленях и изредка поднимали головы и руки к небу, уповая больше на Бога, чем на мужчин, что пришли вершить суд. Один из них отвел в сторону девушку и подозвал мальчишку. Последний что-то сказал, и девушка получила удар по лицу. Она рухнула, но её тут же подняли за руку и придавили к забору. Она указала в сторону реки.
– Скажи им всё, что знаешь, скажи всё… – тихо говорил он, хоть и понимал, что его стараньями она ничего не могла сказать, кроме того, что между ними было в последние дни. Но он всё повторял: – Скажи всё, скажи…
Девушка опять указала в сторону реки. Мужчина вновь ударил её, но больше не поднял. Он подошёл к коню. Достал что-то небольшое, блестящее на солнце из седельной сумки. Вернулся к несчастной приподнял её голову за волосы, и что-то сверкнуло у неё под шеей. Она рухнула и уже не поднялась.
Двор опустел. Один из всадников подсадил мальчишку к себе на седло, и они двинулись к берегу. Обезумевшие старики ползли на четвереньках к неподвижному девичьему телу, будто придавленные чем-то тяжёлым или запряжённые в неподъёмный груз.
Он поднялся, держась за грубое тело сосны. Голова кружилась от увиденного. Он всё надеялся, что вот-вот девушка поднимется. Вот сейчас старики возьмут её под руки и отведут в дом, но они так и лежали втроём на земле, сплетённые в клубок из горя, страданий и смерти.
В это мгновение всадники показались по левую руку. Четыре фигуры скакали по берегу в сторону леса.
Он поднялся и побежал прочь. Бежал почти вслепую, ведь перед глазами застыло существо, составленное из трёх тел, терзаемое муками по его вине.
Когда княжича нашли, он дышал слабо, почти незаметно. Череп его был помят на правую половину, будто подбитый глиняный горшок, и запачкан кровью вперемешку с грязью. Его осторожно погрузили в телегу и отвезли к отцу в большой дом. Несмотря на заверения княжьего лекаря, княжич пережил ночь. Пережил и следующий день. Изредка он открывал затуманенные глаза, но миг спустя они уплывали за веки – и начинались судороги. Отец и старший брат молились у кровати несчастного каждый раз, как спина молодого княжича выгибалась дугой. Руки и ноги его сворачивало в калачи, пальцы трещали в тугом напряжении. Так по десятку раз за день.
Через неделю судороги стали отступать. Получалось напоить больного с ложки. Ещё через неделю он мог вяло жевать кашу и бессвязно мямлить. Сутками напролёт за ним ухаживали слуги: кормили, одевали, смывали с груди рвоту, которой иногда заканчивалась трапеза, садили и катали по комнате в специально смастерённом деревянном кресле на колёсах. Хоть с чужой помощью, но княжич жил.
Через несколько месяцев, когда он уже сам мог держать деревянную ложку и полупустую чашку, оказалось, что его левая сторона почти не слушается. Он едва шевелил плечом, – от этого острым углом под рубахой ходила лопатка, – и чуть подрагивал бедром, но стоило попытаться его поставить на обе ноги, как левое колено летело вперёд, а сам княжич падал на пол.
Ещё через пару месяцев его всё-таки поставили. Для ноги соорудили опору: несколько сосновых досок, что держали ногу прямой от стопы до бедра. Встать с коляски сам он не мог, но, если поставить – стоял, точно вкопанный. Стоило попытаться сделать шаг – снова летел вниз, будто никогда и не ходил. К тому времени вокруг него вечно суетился приставленный князем сын охотника. Тот самый, что был в тот день вместе с княжичем. Князь решил, что так тот отработает своё позорное бегство, хотя именно оно и позволило найти княжича вовремя.
За год княжич овладел правой рукой как прежде. Правая нога окрепла достаточно, чтобы как следует ударить зазевавшегося слугу или пнуть упавшую на пол чашку, но вот левая сторона отказывалась повиноваться. Да, он научился делать несколько шагов, но всё это вело к жуткой боли в скрюченных пальцах левой ноги, так что княжич перемещался только в коляске. Рука же и вовсе согнулась в локте и кисти, точно у нищего, просящего милости.
Когда разум пришёл в порядок, ему стало тяжелее всего. Ведь, пока он пребывал в полудрёме, он не мог осознать, что половина его тела обратилась в истукан, а как только осознал, так в сердце его поселилась злоба: злоба на всех вокруг, что без труда могли встать с кровати, снять с себя бельё, взбежать по лестнице или спрыгнуть с крыльца. Твари! Тупые твари! И отец, и брат с этим их жалким сочувствием, за которым скрывалась брезгливая неприязнь. Все они твари…
Шли годы. Княжич исправна растил внутри себя ненависть ко всему живому. За шесть лет он сменилось несколько десятков слуг. Большую часть из них он отхлестал до полусмерти. Конечно, сам он бы с этим не справился. Держал несчастных окрепший за это время сын охотника.
– Ты бы поостыл, Ярослав… – говорил он, держа за вывернутые руки очередного слугу. Никто из слуг не мог обращаться к княжичу вот так просто по имени.
– Ещё дышит, собака… Ещё дышит…
И княжич продолжал хлестать слугу своей длинной плетью со стальным кончиком до тех пор, пока пол перед ним не покрывался красными пятнами, будто поле маковыми бутонами. Затем, тяжело дыша, он откидывался в кресле, ронял плеть на пол и закрывал лицо правой рукой. Сын охотника быстро утаскивал слугу прочь. Либо к лекарю, если бедняга ещё дышал, либо на задний двор, откуда тело свозили в яму неподалёку.
– Феня! Феня! – кричал, придя в себя Ярослав. – Кати на улицу! Воздуха надо!
И Феня бежал к княжичу, старательно оттирая кровь на руках о тёмные штаны.
В один из таких дней, когда Феня выкатил Ярослава на крыльцо, подышать холодным воздухом, княжич, переведя дух, крепко задумался. Сын охотника даже решил, что тот уснул с открытыми глазами или сковала чудная судорога, но побеспокоить боялся – так и стоял молча чуть позади, придерживая коляску у края ступеней.
– Помнишь, как в кустах у берега лежали? – заговорил княжич, глядя всё также прямо перед собой.
– Не последний раз, а все другие.
Княжич на время замолчал. В голове его вертелись мысли, от которых он попеременно то хмурился, глядя на покалеченное тело, то улыбался, смотря вдаль.
– Девок шоль? – открыто спросил Феня.
– Девок. И как их… И как берут девку…
– Да разве же теперь получится так? На руках мне тебя что ли снести в кусты? Да и мы не те уж, чтоб по кустам прятаться да подглядывать.
– А у тебя есть девка? – после недолгого молчания спросил Ярослав.
– Ну… – неопределённо ответил Феня.
– И что ты, уже был с ней?
– Что ты нукаешь?! – вспылил княжич, ударив здоровой рукой по подлокотнику. – Ты мне как есть говори! Брал уже её?
– Ну… То есть… Брал, будто…
– Будто бы?! – Ярослав обернулся. Лицо его искривилось в злобе, в глазах горел недобрый огонь от заходящего солнца. Княжич терял терпение.
– Брал, брал, – сдался сын охотника, опасаясь, как бы на этот раз его не схватили за руки и не поставили на колени.
Княжич опустил глаза. Казалось, он внезапно потерял интерес к разговору, что обрадовало Феню. Он прекрасно помнил эти игры с подглядываниями за местными девками, что прятались вдоль берега от родительских глаз со своими любимыми. Но теперь, когда Феня сам был любим местной девушкой, – дочерью гончара, –заниматься подобным ему совсем не хотелось.
– Веди в дом, – сухо сказал Ярослав.
Феня выдохнул и покатил коляску.
– До завтра, – сказал сын охотника, уложив княжича в постель.
– До завтра. Эй, погоди! – окрикнул Ярослав, когда Феня почти закрыл дверь в его покои. – Завтра с девкой приходи.
– Зачем это? – забеспокоился Феня.
Старый князь в тот год погиб в походе против степных кочевников и вместо него дела принял старший сын – Алексей. Последний славился природной грубостью и строгостью характера. Немногословный и дикий он с малых лет ходил вместе с дружиной, и в день смерти отца лично отсёк голову кочевнику, чья стрела поразила отца в сердце. Гибель князя-отца на его руках раскалила добела и без того горячее сердце.
Хоть Феня знал, что Алексей был в далёком походе с дружиной, всё же побоялся перечить.
– Приведу… – сказал он и закрыл дверь.
Всадники настигли его у крутого обрыва. Несколько раз ему удавалось сбить их со следа, но каждый раз они находили его вновь. Мальчишка. Тот, самый, что выбежал из кустов, куда влетел камень, этот самый мальчишка кричал своим писклявым голосом из седла одного из всадников.
Внизу шумела, разбиваясь о каменные столбы, река. Солнце клонилось к горизонту, и лучи его не проникали в узкую глотку ущелья, поэтому казалось, что это не вода там шумит, а пенится и взбивается серой дымкой сама тьма.
– Вон стоит! Вон! – визжал мальчишка, но он был больше не нужен. Сбросив ход, всадник скинул крикуна на землю и погнал быстрее, чтобы догнать товарищей, что уже обнажили мечи, настигая добычу.
– Стоять, сукин сын! Не вздумай! – кричали ему издалека, подозревая следующий – отчаянный – шаг.
Он бросил испуганный взгляд назад, затем снова посмотрел вниз – на чёрное тело реки, что бугрилось изломами и ревело воронками, разбиваясь о торчащие тут и там каменные рёбра. Судьба его была практически решена. Позади смерть непременная. Впереди же был пусть небольшой, но шанс: выжить в этой пучине тяжелых вод и каменных жерновов.
– Сто… – послышался крик одного из преследователей, но шум реки заполнил всё вокруг.
Всего несколько мгновений и его подхватил поток. Тут же бросило в сторону, крепко ударив спиной о грубый камень. Тот воздух, что он успел набрать наверху, оставил грудь, точно что-то ненужное – избыток прежней жизни. Лишь на миг его голова показалась над водой, он попытался вдохнуть, но спину скрутило от боли, и изо рта вырвался слабый стон. Будто бы влекомый подводными тварями он резко пошёл ко дну, где его развернуло несколько раз, причём так быстро, что понять, где верх, а где низ стало невозможно. Ещё несколько камней поприветствовали его ударами по плечам и коленям. Холод реки лишь немного сглаживал побои бездушных костоломов.
В какой-то момент голова его снова оказалась на поверхности, на этот раз он смог хорошенько вдохнуть, готовясь к новой схватке, но река больше не потянула вниз. Точно наигравшийся с добычей хищник, она успокоилась и мирно расположилась в тени, дав ему передышку.
Течение увлекло его за поворот, где перед ним развернулись пороги: безразличные каменные затылки омывались белыми космами пены, и лишь в одном месте он разглядел спокойный ход воды. Двигая замерзшими руками и ногами, он старался сместиться правее, но течение упрямо тянуло налево – в самую гущу смертельного танца реки.
Конечности свело. Он больше не чувствовал, как гребёт, да и вообще перестал понимать, есть ли у него руки и ноги: не оторвало ли их ударом об очередной камень. Отчаяние и бессилие накрыло его новой волной, поверх той, – настоящей, – что запихала его глубоко под воду.
Когда он вынырнул, оказалось, что его сместило правее, откуда уже можно было постараться догрести до берега. Неужели? Вот он конец его пытке! Он обернулся, чтобы разглядеть, далеко ли остались пороги. И в тот же миг в голову ему влетело свалившееся в реку бревно. Тело подхватило течением и двинуло налево, туда, где шум воды походил на истовый рёв грешников.
Очнулся он на каменистом берегу. Кругом ночь. Луна сверкала осколками на мокрых от брызг камнях, перекат реки тихо и угрюмо ворчал позади. Где-то дальше в высоких прибрежных зарослях переговаривались лягушки.
Он приподнялся и осмотрелся. От места, куда его выбросило, начинался пологий подъём. Сначала он пополз на четвереньках, затем, ощутив остатки сил, поднялся и побрёл. Несколько раз его качнуло в сторону, будто в память о реке, что унесла его прочь от смерти. Он вспомнил этот чёрный кипучий водоворот, вспомнил и тех четверых с мечами, что почти схватили его. Вспомнил и девушку во дворе, накрытую стариками родителями. Могла ли она выжить? Могла, останься он там, не убеги он, девушка была бы жива. Ведь виноват он. Он швырнул тот камень в княжьего сына. Только он и виноват. Но остаться он не мог. А она бы выжила, скажи она преследователям, кто он, откуда, куда он пошёл. Но ведь бедняжка ничего о нём не знала. Он ей ничего о себе не сказал, и ей нечего было сказать своему убийце.
Выбравшись на холм, он упал в траву. Он всё думал о девушке, что и рада была бы спасти свою жизнь, да только он не дал ей такой возможности. Она не знала даже его имени. Она молчала не от любви, а потому, что он ничего ей не дал взамен утех на берегу. Он забрал у неё слишком много. Забрал и ушёл. Он и прежде уходил: убегал десятки раз, но никогда не оставлял за собой крови.
Это последнее бегство, решил он. Так больше нельзя. Старики, закрывшие руками, неподвижное тело девушки, стояли у него перед глазами. Хоть он и смотрел на это издалека, но душа его сплелась воедино с чем-то, что родилось в тот миг на крестьянском дворе.
Оглядевшись, он обнаружил себя среди высоких холмов, окружённых стеной соснового частокола. Укромный уголок, зажатый между рекой и лесом. Отличное место для отшельника. Отличное место для грешника с кровью на руках. Отличное место, чтобы мир забыл о нём.
Феня привел её. Василиса была невысокая и крепкая девушка с крошечными испуганными глазками, что как-то нелепо близко уселись на круглом личике.
Старик слуга – единственный, кроме самого Фени, приближённый Ярослава – встретил сына охотника у покоев княжича.
– Просил проводить, – сказал старик, кивая, точно соглашаясь сам с собой. – Сюда идёмте.
Феня проследовал в ту часть дома, что прежде занимал князь, а теперь его старший сын – Алексей. Несмотря на светлый вечер на дворе, в доме были темно: все ставни были закрыты, точно готовилось какое-то таинство. Старик шаркал где-то впереди, изредка покашливая, будто проговаривая слова на неизвестном языке. Он провёл пару в комнату, освещённую небольшим количеством свечей, расставленных на большом дубовом столе.
– Сюда извольте… – сказал он, выставив дрожащую руку в сторону стола. – Ярослав велел угощаться.
Миг спустя старик растворился во тьме за закрытой дверью.
Стол был накрыт, точно для приёма гостей. Блюда с птицей, рыбой, пирогами с говядиной и луком, тут же каравай с сахаром. И один большой кувшин. Феня подошёл поближе и понюхал. Ставленый мёд из вишни. Его любимый! Это что, Княжич решил отблагодарить за службу? Феня испугался, что ничего доброго не случиться, когда Ярослав велел привести Василису, даже подумывал на миг о том, чтобы сбежать вместе с ней, а тут вот что! Стол, еда, питьё! Всё для них!
Но одно смущало его. Он посмотрел исподлобья на другой конец комнаты. Феня бывал тут и раньше: он привозил в коляске Ярослава на собрания князя с дружиной и советом. Князь думал, что Ярославу полезно будет послушать, хоть он ничего и не может сделать. Так вот зала это была просторная – два десятка шагов в длину, десять в ширину. Сейчас же свечи освещали лишь крохотную её часть. Что было на том конце – тьма не выдавала. И что, если там сам Ярослав? Сидит и смотрит, как…
– Фенечка, это для нас что ли? – прервала его мысли Василиса. Крохотные глазки её смотрели на ароматные яства. – За что же это?
Феня снова посмотрел на другой конец залы, будто ожидая знака. Но темнота осталась нема.
– Выходит так, Василиса. Садись тогда, что ли…
Он смотрел, как она с аппетитом принялась за пирог, облизывая после каждого кусочка свои пухлые пальчики. Его же никак не отпускала мысль о княжиче, что может следить за ними. Зачем ему это могло понадобиться? Чего он хочет, чего ждёт?
Феня бросил один взгляд на кувшин. Второй. На третий раз следом за взглядом к кувшину потянулась рука. Он налил немного в чашку и пригубил. Во рту широким облаком разлился медово-вишнёвый аромат. Единственный раз Феня попробовал такой мёд с подачки умершего князя – и сразу полюбил. Ничего лучше он в жизни не пробовал, а ведь однажды он пробовал с разрешения Ярослава редьку в патоке – даже она не могла сравниться с этим напитком. Но что-то было не так. Откуда-то, в самом конце, когда горьковато-сладкая гуща после доброго глотка уходила в желудок, являлся кисловатый вкус, от которого, чем больше он пил – тем более явно, во рту начинало щипать.
Окружённый медовый хмелем Феня сдался. Сначала осторожно, а затем развязно он брал еду обеими руками и впивался в неё, точно не евши несколько дней.
Василиса посмеивалась над Феней, щуря маленькие глазки.
– Так вкусно тебе? Ты дышать не забывай.
Сквозь медовый туман Феня сообразил, что Василисе тоже стоит налить ставленый вишнёвый мёд. Ну, когда и где она ещё такое попробует? Он налил ей в чашку и неловко двинул, разлив чуть-чуть на стол. Тёмно-красное пятно поползло по скатерти. Феня замер. На миг ему показалось, что он смотрит на кровяное пятно от какого-то несчастного, исполосованного плетью Ярослава.
– Ты что, Фенечка? – ласково спросила Василиса, успевшая попробовать мёд. Губы её налились глубоким цветом напитка.
Феня не сразу сообразил, где он находится и что делает. Откуда здесь еда? Почему он с Василисой? Тьма на другом конце залы дрогнула, Фене померещился отблеск чьих-то жадных глаз, но тут мысли его окончательно спутались. Лишь образ пухлых от вишнёвого цвета губ Василисы стоял перед глазами. Недолго думая, он отодвинул еду, наспех вытер руки о штаны и кинулся на девушку.
– Дурак! –смеялась она, игриво отстраняясь. – Чего делаешь? Не тут же! Ну! Кто зайдёт, увидит…
– Всё равно, – прорычал он, не веря своим же словам. – Пусть видят, коль хотят.
Феня бросил сердитый взгляд в темноту, где ему снова померещились два крохотных огонька. Но тут сквозь бредовый круговорот мыслей пробилась одна – прошла иглой до расстроенного разума. А если что-то было в мёде? Что-то не то? Но мысль эта захлебнулась в пьяном поцелуе Василисы.
