CreepyStory

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Первые строители возводили город из подручных материалов: дерево, камни, песок и кости животных, поэтому изначально поселение имело вид ветхой деревушки, усеянной невзрачными времянками. Но жители были счастливы жить и в таких домах, ведь здесь они обретали покой и могли залечить как плотские, так и душевные раны. Постепенно поселенцы научились изготавливать орудия труда и добывать необходимое сырье для строительства из залежей руды и железа, что покоились в недрах нижнего вулкана. Позже были основаны небольшая каменоломня, угольная шахта и лесоперерабатывающие помещения.

Со временем город сменил землю под ногами на блистательные площади, вымощенные булыжником. Деревянные времянки уступили свое место каменным дворцам с роскошными портиками, первые колодцы превратились в гротескно оформленные сооружения — фонтаны витиеватых форм. Небольшое озеро на окраине города окружили куполообразные строения наподобие буддийских пагод, а из мрачных пористых камней, раскиданных по всей территории города, были вырезаны красивые скульптуры, которые увековечили образы первых строителей.

Раз в год на главной улице города проходил пышный праздник, посвященный тому дню, когда Стелло поднял восстание в Святых землях и пришел в долину вместе с сотней таких же узников, как он. Грандиозное карнавальное шествие начиналось под кроной листьев финиковых пальм леопардового цвета. Длинная и широкая аллея, обсаженная с обеих сторон этими удивительными деревьями, тянулась от главной улицы и, пересекая весь город, плавно уходила на склон вулкана, где постепенно сливалась с горной дорогой, что опоясывала огненного исполина и упиралась в ворота небольшой цитадели. Возле стен крепости участники карнавала разворачивались и продолжали торжественный путь обратно, чтобы позже совершить символические омовения в озере, которое лежало на окраине города. Праздник не мог пройти по другую сторону цитадели, ибо тропа, что лежала за вратами, вела к священным водам субстанции, где покоились души; путь к жерлу вулкана могли пройти только особые религиозные процессии.

Парад начинался с жертвоприношения, наверное, это был единственный акт насилия, который случался в городе Жизни. Некая сущность, жившая в сердце Нижнего вулкана, требовала, чтобы раз в год ей приносили в жертву аллигатора, таинственный дух имел право на это, ведь он подпитывал зеленую субстанцию и охранял покой умерших грешников. Говорят, что когда Стелло только пришел в эти земли, к нему явился дух вулкана и предложил сделку: загробный мир для душ поселенцев города в обмен на торжественно принесенную жертву раз в год в честь хозяина огненной горы.

Ритуал проходил утром на центральной площади под шум тысяч голосов, сопровождаемый оригинальными мелодиями музыкальных рожков, звуками фанфар и мистическим представлением, когда с неба плавно опускались лепестки алых и белых роз, а в воздухе бесшумно вспыхивали бесчисленные искры крапинок наподобие бенгальских огней. Такие чудеса, озаренные восходом, могли впечатлить даже самого искушенного зрителя. Все население города собиралось утром на площади, чтобы кружить хаотичным водоворотом тел вокруг ритуальной арки, что являлась центром празднества. Символические триумфальные врата, воздвигнутые из мрамора, возвышались над жертвенником, где происходило поспешное безболезненное умерщвление аллигатора, после чего его кровь стекала в золотую чашу, которую позже уносил тот, кому было дозволено пройти по другую сторону цитадели.

В этот праздничный день жители выпускали своих домашних питомцев, и еще до наступления полудня по улицам города бродили животные, в небе парили стаи экзотических птиц, в декоративных прудах и городских фонтанах плескались разноцветные рыбы, покинувшие на время свои тесные аквариумы. Жители не боялись выпускать хищников и ходить рядом с ними, эти звери не были агрессивными, они, так же как и их хозяева, ценили мир, предоставленный им. В такой день было совершенно обыденно увидеть, как маленькую колонну с позолоченным циферблатом солнечных часов на вершине обвивает десятиметровый удав, а вокруг стержня, чья тень указывает на цифры, порхают несколько ярких птичек колибри; ягуары собирались в небольшую стаю и предпочитали отдыхать в тени кокосовых пальм возле древнего пруда, чье каменное дно изобиловало трещинами и имело нишу в центре, где покоился старинный угломерный прибор — астролябия; на площадь, вымощенную опаловыми блоками, расположенную перед входом в подземный храм, приходили диковинные звери, соединившие в своем облике грацию антилопы, окрас павлина и строение тела арабского скакуна, животные резвились на площади, так как она изобиловала бассейнами, наполненными гранатовым соком, который так любили эти звери; вечнозеленый парк, цветущий вместо арены в стенах старинного амфитеатра, приютил под ветвями кедров и дубов сонмы лемуров, енотов и маленьких грызунов, а бесчисленные водоемы античного парка стали излюбленными местами для рептилий. Город пестрил цветами окраса животных, фасады домов сливались с черно-белыми полосами зебры, чтобы через мгновение примерить на себя пятнистые тона жирафа или серые краски гиены.

Что касается самих жителей города Жизни, то они являлись представителями десятков различных рас и наций, воплотивших в своем внешнем облике как гротескные черты teratos, так и оттенки неземной красоты, понятной для созерцания разве что художникам-безумцам.

ГЛАВА VI

Первые лучи солнца озарили край площади и вызвали небольшое оживление в толпе. Их было около двух тысяч, они не знали жалости, они не помнили своего прошлого, но у них была обязанность, ради которой они жили, ради которой им позволялось жить. Кракатау лично отбирал их среди грешников. За спиной у каждого скрывалась своя страшная история, они были настолько порочны и чудовищны, что заслуживали лишь пытки и не более, но Владыка решил по-другому: он создал из них армию и поставил перед ними цель.

Кракатау вышел на просторный балкон и предстал перед войском, окинув площадь тяжелым взглядом, и тут же две тысячи убийц пали на колени перед всевидящим властелином. Через мгновение рядом с Владыкой стоял Кардинал.

— Бесподобно, как ты считаешь? Соблазнительно созерцать такое количество пороков с такой непорочной высоты, — повелитель посмотрел в лицо Кардинала.

— Да, Владыка.

— Я знаю историю каждого. Эти твари настолько мерзостны, что я даже не стал бы принимать их в свои самые низшие слуги. Когда эти воины были живы, они переступили все мыслимые пороги извращения, — повелитель сжал руку в кулак, — они творили такие вещи, на которые можем осмелиться лишь только ты и я.

Заметив, что Кардинал пришел в замешательство, Владыка улыбнулся:

— Ты думаешь, что я вижу в них конкурентов в области жестокости? Но ты же понимаешь, что это недостойно меня.

— Владыка, — Изуродованное Лицо искренне удивился, — никогда ни помыслом своим, ни тайным думам не позволял я уличить вас в…

— Я знаю, я верю тебе и верю в тебя, — Кракатау указал вниз, на одного из воинов. — Видишь его — ссохшийся выродок со следами от розг на спине?

— Да.

— При жизни он вырезал около сотни детей, он похищал их, держал годами под землей, насиловал, а после разрезал на куски. Когда он был жив, его не поймали и не осудили, вместо него на виселицу отправился невиновный; кстати, судья тоже находится в Святых землях.

Армия все еще стояла на коленях, обращенная лицами к главным воротам. Через несколько минут врата распахнутся и они увидят своего нового повелителя, того, кто поведет их к цели, того, ради кого они существуют.

— Владыка, — заговорил Кардинал, — если он неугоден вам, я могу призвать ее…

— Ты говоришь о своей работе, о Регалии?!

— Да.

— Нет. Это ни к чему, он мало чем отличается от остальных воинов. Они нужны нам именно такими, ведь осквернить город Жизни могут только тяжелые пороки.

Гильдин шел по темному коридору. Иногда он останавливался, он не понимал для чего, но порой его одолевало желание прикоснуться к этим влажным стенам, провести рукой по странным узорам. Впереди послышалось журчание прохлады, и вскоре он зашел на гладко отполированный пол, по которому навстречу бежал слабый ручеек, он рождался из тонких потоков воды, что сочилась сквозь стены, — тот, кому суждено стать богом, должен омыть стопы, прежде чем взойти на путь к божьему престолу. У него не было провожатого, но подполковник и сам знал дорогу, его проводниками были зов армии и понимание своего предназначения. Они не давали ему сбиться с пути. Сейчас он оставался человеком, но Гильдин верил, что когда начнется кровавый поход, он не сможет быть таким, как прежде, что-то изменится в нем и изменит его — что ж, нужно всегда быть готовым ко всему, даже к собственному перевоплощению.

— Владыка, — солнечный свет озарил площадь убийц, и первые лучи коснулись лица Кардинала. — Где же тот, кто поведет их?

— Он уже близок, но ему нужно немного времени, чтобы осмыслить все.

— Что вы пообещали ему, если он уничтожит город?

— Я сделаю его богом и верну в его мир, — Кракатау улыбнулся. — Ты хочешь спросить, почему я не возложил эту священную миссию на тебя?

— Нет, Владыка, я не сомневаюсь в вашем выборе и не имею права оспаривать ваши решения, — Кардинал наклонил голову в знак почтения.

— Ты прав. Но знай, что за твою верную службу я вознагражу тебя, когда ты и Гильдин вернетесь с победой. Ты получишь достойную награду.

Когда коридор закончился, Виктор угодил в просторный зал, где через сквозной рисунок, нанесенный на сферический свод, на пол обрушились тысячи солнечных лучей и создали светом своим сияющую тропу, что вела к литым воротам. Гильдин направился по солнечной дороге. Теперь он шел сквозь тьму, пыль и свет, оставив где-то позади все сомнения, переживания, веру. За вратами ждала новая жизнь — предыстория бога. Возможно, когда-то об этом дне и об этом мгновении люди сложат легенды и этот миг станет священным. Виктор остановился перед вратами, где через узкую щель лился драгоценный солнечный свет крещения. Разве можно отказаться от того, чего желаешь всем сердцем?

— Теперь армия принадлежит ему, — сказал Кракатау. — Ступай к Гильдину… и можете отправляться в путь.

— Владыка, могу ли я задать последний вопрос?

— Я слушаю тебя.

— Вы могли уничтожить город Жизни в любой момент, могли вернуть Стелло в Святые земли, могли не позволить осуществиться его бунту. Почему вы не стали…

— Конечно, мог, но делать все в угоду скоротечным желаниям глупо. Я позволил развиваться событиям без своего вмешательства, чтобы позже нанести удар, так как именно сейчас, когда город расцвел, это будет гораздо болезненней. Вкус победы сладок, если перед ней была легкая горечь поражения.

Тонкая полоса света становилась шире с каждым вздохом, врата неторопливо распахивались внутрь, и пылающий солнечный свет ворвался в зал, сливаясь с лучами, что остались за спиной Гильдина и некогда указывали ему дорогу. Теперь он стоял перед армией, и армия, повинуясь его приказу, поднялась с колен и показала ему свой лик, лик уродства и гниения. Две тысячи воинов — монстры по духу и чудовища телом. Большая часть похожи на людей, чаще всего их тела были облачены в драпированные накидки, белые саваны или туники, их лица скрывались под тканевыми масками наподобие тех, что надевают участники венецианских карнавалов, а в руках они сжимали рапиры или цепи с булавовидными наконечниками; другие были подобны эзотерическим гибридам: массивные тела скорпионов с человеческими руками вместо ногощупалец и клешней, козлоподобные головы и грузные крылья летучей мыши — эти существа могли летать; реже попадались создания с ярко выраженной физиологией, приспособленной для передвижения в земных недрах; остальные виды либо вообще с трудом поддавались какому-либо описанию или ассоциации, либо имели на своих телах увечья, не позволяющие сравнить их с кем-либо.

— Это не обычные воины, это монстры. Они хотят мяса и удовлетворения, — за спиной Виктора раздался приятный голос. Гильдин обернулся.

Кардинал утопал в лучах солнца, держа за поводья двух лошадей. На его руках блестели черные перчатки, словно они были натерты особым кремом для мертвой кожи.

— Я слышал о тебе, ты Кардинал Изуродованное Лицо. В иерархии ада ты стоишь сразу после Владыки, — сказал Виктор.

— Судя по голосу, ты слишком напряжен, друг мой, — Кардинал вынул из кармана седла беспалые перчатки и кинул их Гильдину. — Расслабься, они полностью подчинены тебе и будут выполнять все, что ты прикажешь. Возьми перчатки, чтобы рукоятка палаша не натерла тебе ладонь, ведь, как я полагаю, палаш спас тебе жизнь и теперь это твое излюбленное оружие.

— Я решил взять с собой два клинка, мне кажется, что они теперь часть меня самого, — Гильдин надел перчатки.

— Ну что ж, — радостно произнес Кардинал, — мы отправляемся немедленно. Ты и я поедем позади войска, потому что придется передвигаться через густые леса и те, кто в первых рядах, будут валить деревья, а саму армию поведет провожатый. Вот, кстати, и он, точнее она.

Со стороны войска к Кардиналу подошла странная фигура, закутанная во множество больших лоскутов разноцветной ткани. Ее голова, как и тело, была замотана в несколько рядов тонких полосок, даже глаза оказались сокрыты под темно-синей лентой. Гильдин отстранился от нее, он невольно почувствовал, что за этой незамысловатой одеждой скрывается образ, погрязший в страшных пороках и страданиях, то был особый вид извращений, непостижимый для него.

— Ее зовут Регалия, — представил ее Кардинал, — в честь нее назвали земли, где она была создана… впрочем, я расскажу тебе об этом по пути к городу.

Что-то сжалось внутри Гильдина, некая его часть потребовала объяснений: как он, человек, состоящий из плоти и крови, живущий в другом мире, мог впутать себя в такой ужас, согласиться стать орудием ада? Как?! Его подбило на это старое желание пролить кровь на войне? Но ведь там все по-другому… дав согласие служить Кракатау, он предал свой мир? Или нет? Но если все пройдет удачно, он станет богом! Ведь оно стоит того? Стоит того, чтобы уничтожить кучку каких-то уродов, которые по внешнему облику недалеко ушли от его новой армии. Мысли путались в голове, цеплялись за очередной вопрос, и давали ответы на вещи, которые на данный момент меньше всего его интересовали. Это были безуспешные попытки разобраться в себе. Значит, еще не время задаваться подобными вопросами, на данном этапе необходимо выкинуть все противоречия из головы и следовать велению своей души, ведь она не светлая и не темная, его душа такая, какая есть, и если она хочет всего этого, так зачем же мешать ей и призывать себя одуматься или строить из себя хорошего человека? Здесь он может полностью раскрыться как личность, стать наконец-то собой, ведь, наверное, не каждому человеку в жизни выпадает такой шанс, и, конечно же, не каждому человеку нужен такой шанс, иногда лучше притворяться, чем на самом деле позволить представить себя миру таким, каковым ты являешься. Но в другом мире это можно себе позволить.

Огонь в чашах на тропе давно погас и лишь дымящиеся угли у входа в лагерь напоминали о случившемся. Новоприбывших — Андрея и Вику — накормили, напоили и выделили палатку. Тень в лесу больше не появлялась, видимо потеряв интерес к людям, а быть может — затаилась. Сумрак отметил, что туристы не сильно переживали от подобного соседства: Гавр больше опасался иного, он обильно полил тело поверженной твари бензином — благо в лагере горючего оказалось с избытком, как и бензиновых горелок типа «Примус» — и подкидывал дрова в огонь, пока останки не превратились в угли. Хорошо, что ветер сегодня дул из долины и зловонный дым уносило в сторону.

Объявился Жека. Друг покинул палатку и молча направился к роднику. На вопросительный взгляд Сумрака он лишь отрицательно покачал головой. Из лазарета вышла девушка-медик и, подозвав Гавра, стала что-то тому объяснять. Он слушал молча иногда кивая. Лёха догадывался, о чём они говорили. Вскоре у палатки собралось человек пять. Туристы перекинулись со старшим парой фраз и скрылись в палатке.

Лёха отложил выправленный топор и взял мачете.

— Я спать, — сообщил Жека. — Прошу, никуда не встревай.

— С меня хватит на сегодня, — Лёха выдавил кривую улыбку.

Блондин кивнул и ушёл. Алёна покосилась в сторону лазарета и сразу отвернулась. Лёха тоже смотреть не стал, так как прекрасно знал, что там происходит.

Вскоре туристы с носилками миновали родник, двигаясь к реке. Сумрак прикинул направление и приметил несколько холмиков на галечном берегу. Отвёл взгляд. Рука сорвалась с лезвия — порезал палец. Выругался.

Дальше Сумрак не следил. Он только отметил про себя, что в отличие от иного, людей не сжигали, а хоронили. Впрочем, не ему судить: эти ребята пробыли в лагере дольше — они наверняка знали, что делали. К тому же Лёха не знал как далеко простирается барьер в долину.

Мёртвых ему видеть доводилось, но ты были старики, а тут такое. На душе скребли кошки. Всё случившееся с ним до прихода в лагерь казалось странным и пугающим, но никто не погибал на его глазах. Сегодня всё изменилось. Лёха больше не питал иллюзий насчёт чудесного спасения или пробуждения от страшного сна — всё было реальнее некуда.

Он помог Алёне с бельём и вместе они вернулись к палатке. Сумрак испытывал неподдельное смущение от того, что девушка стирает его вещи, но Алёна вызвалась сама и отказов Лёхи не принимала. Впрочем, её понять можно: Лёха и сам взял оселок в руки лишь бы только отвлечься, не слышать стонов из лазарета и не видеть густой дым от жуткого костра.

Развесив бельё, Лёха развёл огонь и поставил казанок на камни: аппетит пропал, но Сумрак понимал, что ребята проснутся голодными, а значит стоило что-то приготовить на ужин. Алёна помогала молча. Лёхе тоже говорить не хотелось.

В горах темнело быстро. Лёха не успел опомниться, как на долину опустились сумерки. Фонарями, как понял Сумрак, туристы пользовались лишь в исключительных случаях, экономя заряд аккумулятор: с приходом ночи в лагере запылали факелы у палаток, а так же у входа и по периметру. Вернее у родника, от которого уходила тропа в лес с востока и с запада — у озера и истока реки. С юга огни не горели, видимо с той стороны туристы опасности не ждали.

Отужинав, Жека, Виталик и Маша ушли дежурить, а Алёна скрылась в палатке. Лёха спать не хотел. Он размотал браслет из паракорда и решил сделать петлю, чтобы подвешивать топор на пояс. Темляк уже успел натереть кисть, да и неудобно носить топор всё время на руке. Расставаться же, пускай и с простым, но оружием, Сумрак не хотел ни на секунду. Он посидел ещё час у огня, а затем решил пройтись по лагерю.

У одной из палаток Лёха заметил двух девушек и парня. Одна из туристок плакала, а парень пытался её утешить. Вторая девушка смотрела пристально на костёр и, обхватив ноги, покачивалась взад-вперёд. Сумрак решил, что он тут явно лишний и поспешно скрылся в темноте. Да и что он мог сказать? То, что случилось сегодня днём просто не укладывалось в голове.

Две следующие палатки пустовали, а у третий Лёха встретил Андрея и Вику. К фингалу под глазом у беглеца добавился кровоподтёк на скуле — вероятно следствие вчерашнего падения. Адрей дёрнулся от неожиданности, но узнав Лёху расслабился.

— Извини, — Сумрак указал на скулу парня.

— Да ладно, — новенький провёл рукой по щеке. — Спасибо, что остановил меня. Не знаю, что нашло. Я думал вы все тут такие как Витя. Чёрт, я до сих пор не могу поверить, что это был не он.

— Долго там пробыли? — Лёха кивнул в сторону пещеры.

— Дня два.

«Мало», — подумал Лёха.

— Ясно, — сказал он. — Вам рассказали, что тут и как?

— Да так, в двух словах.

— Могу предложить место ближе к роднику. — Лёха указал в сторону валунов. — У нас рядом пустует палатка.

— Пойдём? — Андрей обернулся к Вике.

Лёха обратил внимание на неразговорчивость девушки, когда та кивнула в ответ.

— Вот та палатка с двойным входом наша, — стал пояснять Сумрак. — Рядом есть шатёр поменьше — для двоих в самый раз. Между палатками стоит навес с деревянными ящиками — там консервы, крупы и ещё какая-то еда. Есть казанки и бензиновая горелка. Дров мы тоже сегодня принесли — пользуйтесь.

— Спасибо, — улыбнулся Андрей. — Сейчас соберём вещи и переберёмся.

Попрощавшись, Лёха пошёл дальше. Судя по тому, что он сегодня видел — Гавр опасен, как и его приспешники. Памятуя о словах Жеки, Сумрак решил брать быка за рога и переманить новеньких на свою сторону. Андрей показался ему вполне нормальным парнем. Да и глупо как-то туристы поступили: бросили новеньких на произвол судьбы, ничего толком не объяснив.

За полчаса прогулки по лагерю Лёха никого больше не встретил. Возможно все уже спали, или дежурили, но к барьеру Сумрак подходить опасался. Дойдя до западного края, Лёха повернул назад, так как дальше факелы не грели. Ночь сегодня выдалась ясной и знакомые созвездия ярко сверкали на тёмном небе. Взошла Луна. Наблюдая за звёздами, Сумрак в очередной раз подумал об искусственности всего происходящего: кто-то явно это всё устроил, иначе и быть не могло. Жаль, что Жека не разделял его мнения, и, судя по всему, не только он склонялся к сверхъестественной версии. Впрочем, последнего тоже хватало с избытком — один иной чего стоил. А ещё призраки.

— Бред какой-то, — прошептал Лёха и замер.

В темноте что-то сверкнуло зелёным. Сумрак поначалу испугался не на шутку, но присмотревшись заметил, что свет лился из-под брезентовой накидки. Огонёк иногда мигал. Лёха осмотрелся — никого — решил проверить.

Подойдя ближе Сумрак рассмотрел под брезентом высокие металлические ящики заляпанные грязью. Каждый из них мерцал изумрудным свечением, будто под накидкой лежали неоновые палочки. Лёха аккуратно приподнял брезент и присвистнул от удивления: вместо неоновых палочек он увидел светящиеся сургучные печати на массивных навесных замках.

— Первым был Ден.

Лёха обернулся на голос — у палатки замер Гавр с мачете в руках. Сумрак потянулся за топором, но долговязый вскинул свободную руку.

— Оставь свою ненависть для тех, кто приходит от туда, — он кивнул в сторону барьера и спрятал мачете в ножны. — И лучше отойди.

— Что это такое? — Лёха не спешил.

— Как я уже сказал: первым был Ден. Мы пришли сюда месяц назад. Я, Ден, Люда, Мила… впрочем, не важно. Первым, кто погиб здесь, был Ден. Он нашёл эти ящики и решил сбить печати.

Гавр перевёл взгляд и указал на близстоящую палатку.

— Видишь пятна? — спросил он. — Это его кровь.

Лёха напряг взор и заметил два тёмных пятна на пологе палатки. Присмотревшись он обнаружил ещё множество точек и пятен разного размера. Перевёл взгляд на ящики, и понял, что следы на них, принятые им поначалу за грязь, вовсе не грязь, а запёкшаяся кровь.

Сумрак отпустил брезент и сделал шаг назад.

— Я смотрю ты весьма активный? — Гавр повёл бровью. — Вчера только попал сюда, а уже успел отличиться. А, Хмурый?

— Сумрак, — поправил Лёха.

— Да один чёрт, — отмахнулся Гавр. — Ты, Сумрак, если надумаешь ещё вдруг вот так побегать, имей в виду: я за тобой не пойду и не пущу никого. Тебе сегодня крупно повезло: в последнее время иные приходят группами.

— Андрей не иной.

Гавр надменно хмыкнул.

— Прогуляйся завтра к речке, — предложил он. — Посмотри, что случилось с теми, кто тоже думал как ты.

— Тем не менее, я не ошибся, — парировал Лёха.

— Упрямый, да?

— Рассудительный.

Гавр несколько секунд внимательно смотрел на Лёху.

— Идём, есть разговор, — сказал долговязый и скрылся в темноте.

Лёха замер в раздумьях: не пытаются ли его заманить куда-то? Впрочем, он сразу же отмёл эту мысль, так как услышал женский голос, а затем ещё один. Где-то у соседней палатки собралась компания. Сумрак на всякий случай ослабил петлю топора и шагнул в темноту.

Лёха не ошибся: не пройдя и десяти шагов он вышел на освещённую полянку, обогнув палатку, — у костра на брёвнах полукругом сидели туристы. Из знакомых Лёхе людей тут был Гавр, девушка-медик и коренастый крепыш, остальных Сумрак видел впервые.

— Герой дня! — воскликнул Гавр.

— О, Хмурый, — оживился крепыш. — Ну ты и дал сегодня.

— Сумрак. — Лёха понял, что повторять это ему придётся ещё не раз.

— Ага, я Рик. Это Мэг, — крепыш указал на девушку-медика, — это Лай и Грэм.

Лёха кивком поприветствовал собравшихся. Рик, Мэг, Лай, Грэм — панки, не иначе. Сумрак представил туристов с кислотного цвета ирокезами, в косухах и ошейниках с шипами, да прочими атрибутами стиля. Он, конечно, ничего против панков не имел и даже сам в юношеские годы пытался затесаться в эту субкультуру, но в силу врождённой робости не решался на подобные эксперименты с внешностью.

— Выпьешь? — предложил Гавр, протягивая Лёхе флягу.

«Где он её тут надыбал?»

— Нет, — Сумрак отказался.

— Тоже верно, — хмыкнул Гавр и приложился к горлышку.

Лёха сел с края бревна и протянул руки к огню. Ветер изменился и теперь со скал тянуло холодом.

— Я думаю Женя тебя ввёл в курс дела? — спросил Гавр минутой позже.

— В общих чертах, — Лёха покрутил рукой.

— Короче, дело такое. Надо валить отсюда, пока нас тут всех не сожрали. А твой кореш — парень, конечно, толковый, но иногда упрям как бык. Солома упёрся в слова мужика, который тут пару дней назад басни нам травил и, видимо, поверил ему. Знаешь о чём речь?

Лёха кивнул.

— Я тебе так скажу: мужик этот тут был дважды и каждый раз нёс какую-то чепуху про путь и избранных, а Мия чуть ли не через день заявляется. Надо её затянуть через барьер и потолковать по душам.

— Ты видел как она исчезает? — спросил Лёха.

— Да фигня, — вмешался крепыш Рик. — Она избегает лагеря не просто так.

— Когда снова вспыхнут огни, мы устроим засаду, — сказал бритый наголо парень по прозвищу Грэм.

— Да, — поддержал его Лай. — Сядем у последней чаши, а потом нападём.

— И что потом? — Лёхе затея не нравилась.

— Свяжем и в лагерь оттащим, — пояснил Гавр. — Мне кажется, что за барьером она ничего не сможет.

— Кажется? — Лёха усмехнулся. — А если она сможет?

— Ну тогда расправимся с ней, — с серьёзным видом сказал Гавр, и Лёха понял, что тот не шутит.

— Мне кажется, что она приводит сюда иных, — пояснил Лай. — Не будет её — не будет проблем от этих.

— И тогда мы сможем сходить на разведку вниз по долине, — сообщил Грэм.

— А почему вы до сих пор не сделали этого? — удивился Сумрак.

— Ну ты даёшь, — фыркнул Рик. — Куда тут сунешься, когда твари вокруг ошиваются? Да плюс новых Мия приводит. Поди знай кто явится. Заведут гадину внутрь лагеря и что потом?

— Ну не знаю, — Лёха задумался — некий смысл был в их словах.

— Да что тут думать?! — голубоглазая Мег стукнула ладошкой по бревну. — Если ничего не делать и ждать с моря погоды, как твой Женя, то скоро мы все окажемся у реки. Я уже устала от смертей.

Сумрак потёр виски — голова разболелась.

— Какова вероятность того, что Мия попадётся на уловку, а не перебьёт нас всех? — спросил он.

— Пятьдесят на пятьдесят, — предположил Гавр. — Риск есть. Но сидеть без дела, дожидаясь пока соберутся все, теряя при этом своих — ещё хуже. Нужно действовать.

— Я не знаю, — Лёха засомневался. — Надо обсудить.

— Да нечего обсуждать, — отрезал Гавр. — Солома не согласиться. Ну, разве что, ты его переубедишь, в чём я сильно сомневаюсь. Нам нужно чтобы он просто не мешал.

— От меня что требуется? — Лёха решил прощупать долговязого.

— Чтобы ты отвлёк его. Мы хотим спрятаться в следующий раз и посмотреть как поведёт себя Мия. Нужно чтобы Женя этого не видел. А то он проест потом всю плешь. Вообще об этом знаем только мы пятеро и ты. Солома думает, что мы подбили половину лагеря, чтобы броситься на Мию в яростную атаку. Придумал, блин. Короче, мы в следующий раз собираемся встречать новых впятером. Обыграем это так, что, мол, после случившегося, я против выходить толпой. Жека успокоится, так как думает, что у меня в планах напасть всем отрядом, и не будет мешаться под ногами.

— Ну не знаю, — Лёхе такой вариант не нравился вовсе. — Я попробую с ним поговорить.

— Ну ты понимаешь, что мы уже всё решили? — Гавр положил кисть на рукоять мачете. — Нас больше, и если Солома надумает вставлять палки в колёса, то мы готовы действовать более радикально.

— Надеюсь до этого не дойдёт, — Мег передёрнула плечами и запахнула куртку. — Не хватало нам ещё перегрызться между собой.

— Как звать-то тебя, — спросил Рик.

— Леша.

— Слушай, Лёх. Вот ты сколько там пробыл, неделю? Две?

— Около четырёх, — ответил Лёха. — Дней.

— А так и не скажешь, — усмехнулся Грэм.

— Саня там пробыл месяц, — продолжил Рик. — И полтора тут. Сечёшь?

— Угу, — Лёха мысленно ужаснулся срокам.

— Мы не вчерашние, считай, старожилы. Уж повидали. Во слово блин. Старожилы. Прикинь?

Лёха юмора не оценил.

— Короче, Сумрак, — вмешался Гавр. — Делов не будет тут. Либо мы действуем по моему плану, либо тоже по моему, но с худшими для всех последствиями.

— Леша, поговори с Женей, — Мег взглянула на Лёху с надеждой — в голубых глазах её Лёха заметил тоску.

— Есть иной вариант, — Лёха решил зайти с другой стороны. — Я могу взять кого-то и сходит на разведку. Я неплохо ориентируюсь и быстро бегаю.

Он улыбнулся, удивляясь своим словам. Гавр задумался.

— Как запасной вариант — да. Годится. Но сначала попробуем мы. Ты пойми, эти твари учатся: если поначалу они просто ломили на барьер или пытались нас подкараулить в лесу, то теперь притворяются нами. Ты сам сегодня видел. Думаешь мне нравилось смотреть как тот парень полз?

— Нет.

В воздухе повисла звенящая тишина и лишь дрова трещали в костре.

— Следи за огнями. И не пускай Солому. — Гавр отхлебнул из фляги.

Лёха понял, что разговор окончен. Он поднялся, окинул присутствующих взглядом и, кивнув, ушёл в ночь. Его подмывало отыскать Жеку и всё рассказать другу, но Сумрак знал, что так делать нельзя. За ним вероятно наблюдали, ожидая нечто подобное. Лёха поборол желание обернуться и направился к своей палатке.

Тут было тихо. Лишь Андрей с Викой не спали: ребята сидели у костра и что-то готовили. Сумрак справился у них о делах и, получив, утвердительный ответ, ушёл к себе. Алёна видела десятый сон, так что Сумрак, стараясь не шуметь, раскатал коремат, расстелил спальник и лёг рядом, уткнувшись носом в её волосы — они пахли хвоей и дымом.

Гавр поставил Лёху в очень шаткое положение. С одной стороны — долговязый мог быть прав, а с другой — мог накликать беду на всех. Не исключено, что он чего-то не договаривает: ведь Мия не казалась дурочкой, которую можно запросто обвести вокруг пальца. Гавр должен это понимать, а значит тут имелись некие подводные камни, какие именно — Лёха пока понять не мог.

И свет был, не пойми откуда, он статично лежал на всех предметах, как ненастоящий, как в компьютерных играх начала двухтысячных. А за окном была сплошная осветлённая серость с едва уловимой разницей в оттенках тут и там, будто серый квадрат Малевича.

И не было рядом оперативной бригады, не было и медведя. Ни живого существа, ни звука, ни запаха, ни цвета. Этот мир как будто вот-вот погаснет, его будто выкинут, как ненужный эскиз.

Я слышу голос Андрея, точно он тут рядом, но самого его нет:

«Сергей, вы там?»

«Да, я там».

«Вы увидели команду Германа и Наталью?»

«Пока что нет…»

Я оглянулся, осмотрелся и увидел красный кусочек этой реальности, выглядывающий из коридора, как жуткой кляксой на этой картине. И прошёл туда. Там краснющий медведь наваливался на голую Наталью, а Герман и его подручные пытались оттянуть зверя. От красной туши несло жаром, я ощутил его снова, подойдя ближе. Я заметил, что звуков по-прежнему нет: я не слышал даже своих шагов.

Герман с опалённой теперь кожанкой держал медведя за левую переднюю лапу, мужик со смешными усами и бородкой оттягивал зверя за другую лапу, которую тот уже заносил для удара и медленно опускал на Наталью. Напарник с кольцом в ухе стоял за Наташей и, схватив её за плечи, тянул по полу вглубь коридора. Что интересно, скорость команды и скорость медведя сровнялись, были замедленными в три раза или около того. А где же ничем непримечательный мужчина из команды? Я не увидел его.

«Андрей, нашёл их».

«Принято, Сергей. Сейчас слушайте внимательно».

«Да, слушаю».

«Подойдите ближе к медведю и, переборов страх, крикните на него что есть силы, со всей злости. Представьте, что пытаетесь порвать тишину».

Я выхожу в коридор, ближе к медведю, и тут вижу: как будто в замедленной съёмке выбегает тот самый непримечательный член команды.

Он вдруг тоже встаёт рядом с красным медведем, только с другой стороны…

Делает руки по стойке смирно, как моя мама тогда у плакучей ивы…

И раскручивается на месте, как ненастоящий, по своей оси…

Через несколько секунд он крутится уже как сумасшедшая юла.

А я собрался с духом и стал кричать, что есть силы. Может быть, впервые так отчаянно, полно. Во всю мощь. Но как будто в вакууме. Я не слышал сам себя.

А ещё я думал о том, что я не зря отдал маму на попечение в пансионат. Так надо было. Она могли уйти из дома и не вернуться. Могла что-то натворить с собой, пока я на работе. И пора бы показать ей Юлю. Если даже они не подружатся. Я должен победить красного медведя. Взять жизнь в свои руки. Пора повзрослеть.

Всё это походило на детские мысли, но они были важными для меня. И красный медведь стал раздуваться изнутри, будто его пучило…

И вот непримечательный член Германовской команды, раскрутившись, видимо, до нужной критической скорости, резко остановился на месте и закричал так, что у меня заломило ушли изнутри, хотя я не слышал его крика (странное ощущение). И медведь рассыпался на тысячи, если не миллионы красных и оранжевых крупиц, они рассеялись в воздухе погасшими огоньками…

«Андрей, медведь растворяется, но не до конца, осталось несколько частиц», – говорю я.

«Принято, Сергей. Следуйте указаниям Германа».

Несколько частиц в самом деле не потухли, они сплелись в одну и улетели будто светящаяся муха на балкон и дальше через оконную щель попали на улицу. Команда Германа зашевелилась быстрей, бойцы приобрели свою обычную скорость, видимо, уйдя из-под влияния медведя.

Мы не слышали друг друга, Герман показал руками, чтобы я шёл за ними. Он вышел на балкон, открыл окно и спрыгнул вниз, ничуть не раздумывая. С седьмого этажа! Наталья осталась тут, не пошла с нами, она отправилась вглубь квартиры, она была голая, походила чем-то на призрак, на видение. Остальные члены команды по очереди тоже спрыгнули вниз. Я подошёл к открытому окну последним…

Внизу деревья были будто красивейшими карандашными набросками. Они были точно с обложек книг. Пансионат выглядел отлично порисованным эскизом будущего здания. А небо было сплошь серым, как полотно, только кое-где проглядывали смутные пятна, как не до конца стёртые ненужные детали.

Я снова посмотрел вниз. Герман уже стоял на крыше одной из припаркованных машин и готовился к прыжку на забор пансионата, чтобы перелезть дальше на территорию.

«Андрей, – говорю я. – Тут нужно спрыгнуть с окна. Я боюсь убиться».

«Не бойтесь, кроме красного медведя вам ничего не повредит».

«Точно, Андрей?»

«Точно».

«Что за жуткое место? Это не-мир?»

«Междумирье».

Я перелазаю осторожно за окно, встаю на козырёк нижнего балкона, держусь обеими руками за оконную раму. Я почти что плачу.

«Андрей, я не могу… Я не спрыгну!»

«Прыгайте, Сергей! Не думайте!»

«Не могу… Возвратите меня обратно!»

«Не думайте, прыгайте!»

«Я не могу!»

«Прыгай, Сергей!»

Я плачу, как будто маленький, я давно не ощущал себя таким беззащитным. Слёзы текут, я вою от бессилия (и не слышу своего воя).

«Сергей, без вашей помощи медведь вернётся, и конец и вам, и вашей маме».

Последние слова подействовали. И я отрываю руки от рамы, пока не передумал. Падаю удивительно быстро, и колени ударяют мне в подбородок, но боли никакой нет.

«Сергей, полёт нормальный?» – зачем-то пошутил Андрей.

«Да, совсем не больно».

«Идите за командой. Она же отправилась в пансионат?»

«Да».

И когда я с третьей попытки перепрыгнул через забор и оказался на территории, увидел команду и мою маму у той самой плакучей ивы. Они что-то объясняли ей, указывая в мою сторону. Я подошёл, мама волнительно, эмоционально стала говорить мне:

«Серёжа, эти люди уверяют, что ты их привёл сюда, чтобы помочь. Кто они такие? Я не просила никому помогать мне. Я здоровая, Серёжа, не надо со мной ничего делать. Я выздоровела и хочу домой. Я тебе рассказывала, как работала программистом на ЭВМ? Я сама делала программы, никому не доверяла. А те программисты, которые работали там больше десяти лет, сами ко мне подходили за советом, – мама показала указательный палец, мол, вот какая была. – Мать у тебя соображает, не надо думать, что она старая и какая-то недалёкая».

«Да, ты у меня умная».

Она любила рассказывать о своей молодости, где она работала программистом. Потом производство, где она работала, закрыли, и она была то библиотекарем, то поломойщицей…

«Серёжа, пошли домой, я выздоровела. Сейчас я вещи соберу, и мы с тобой вернёмся в нашу квартиру. И будем жить, как раньше, да? Подожди меня тут, я возьму вещи и вернусь».

И мама засуетилась, пошла к пансионату. Я заметил, что оранжевая точка, оставшаяся от красного медведя, полетела за ней, кружилась мухой над её головой.

Я подошёл к матери, взял за плечо, приостановил:

«Стой, мама. Давай я завтра приду за тобой. Сейчас время позднее, никто тебя не пустит домой».

Мы долго спорили, не находили компромисса, но потом прошли в здание, через серый общий зал с эскизом телевизора, столов, шахматной доски и прочего.

Никого не было, кроме нас двоих, команды Германа позади, Наташи в квартире и где-то там голоса Андрея.

Я проводил маму до комнаты, крепко обнял, поцеловал в макушку, тяжело вздохнул. Я прощаюсь сейчас с прежней мамой. Она сейчас как здоровая. Она сейчас как раньше. Но этот сон не может длиться вечно. Я говорю маме:

«Утром я приду, и мы выпишем тебя отсюда к чертям собачьим. Нечего тебе тут делать».

«Да, Серёжа, я об этом и говорю. У тебя мама умная женщина, у неё с головой всё в порядке, очень в порядке».

«Ладно, мам, спокойной ночи».

«Да, наверное, я и, правда, посплю, сынок, а ты приходи завтра».

Оранжевая «муха» куда-то исчезла. Я почувствовал, что всё кончено. Были боль и облегчение одновременно.

«Андрей, – сказал я, выходя из здания. – Она потом не вспомнит это всё, получается?»

«Да, всё будет как сон, о котором сразу забываешь, как проснулся. Какие-то детали сна всплывут, но целиком она забудет».

«Что же, теперь всё кончено?»

«Да, Сергей, мы выгнали красного медведя».

Я вышел из здания, никого не было. Андрей прервал контакт. И через секунды я оказался в настоящем мире, полном звуков, красок, ощущений. Приятно оказаться в живом пространстве, в пространстве реальности.

Скоро я жал руку Андрею на прощание. Оперативная бригада не задерживалась, они быстро ушли. Напоследок я спросил его:

«А как же камеры видеонаблюдения?»

«А что камеры?»

«Почему запись показывала того, чего нет? Моя мама стояла напротив плакучей ивы».

«Просто наш человек удалил все записи».

«Это он был компьютерщиком?»

«Да».

«Почему же запись показывала того, чего не было?»

«Долго объяснять, Сергей. Просто камеры видеонаблюдения странным образом фиксируют картинку целиком, а человеческий мозг ограничивает многие вещи».

«Понятно. Спасибо за работу вам».

И вот они ушли, а я остался один.

Неужели это всё было взаправду…

Нежели я не сошёл с ума, а это всё действительно произошло…

Сумасшествие!

Я ещё долго бродил по квартире в полумраке, смотрел из окна на пансионат раз двадцать. Свет включать не хотел, так лучше думалось. Я не спал всю ночь, а утром пошёл к матери.

Она, конечно же, не выздоровела.

***

Хотя бы раз в неделю я гуляю с ней за территорией пансионата. Подписываю бумагу, мол, забираю на столько-то под свою ответственность.

Мы любим прохаживаться с мамой в парке, который недавно облагородили. Давно, ещё когда мы ходили тут с пацанами, ещё до школы, тут были дикие заросли, своего рода маленький лес с народными тропами. Я видел, как он превращается из развесёлого дикаря в цивилизованного парня с детскими площадками, спортивными снарядами, лавочками и несколькими цветными скульптурами из камня: раскрашенные медведь, лисица, колобок. Я раньше как-то не понимал радость подобных прогулок.

Я иногда спрашиваю маму:

«Ты помнишь, кто я?»

«Нет, не помню. А кто ты? Кажется, мы давно знакомы…»

«Очень давно, мама».

«Почему ты называешь меня мамой?»

«Эх-х. Знала бы ты, как мне грустно».

«Почему?» – тут она смотрит на меня внимательно, останавливается даже посреди дороги.

«Ну вот так. Грустно и всё».

«Ну не грусти», – и мама гладит меня по голове. Вот такая хрень. Мне неловко перед людьми, которые могут видеть эту сцену. Я, конечно, чувствую радость, но показывать её другим не хочу. И поэтому убираю аккуратно её руку, улыбаюсь и говорю, что пора идти дальше.

Иногда она берёт меня за руку.

Время от времени мы гуляем втроём: я, мама и Юля. Тогда я вообще не стараюсь спрашивать маму, кто я. Обычно я просто болтлив, когда рядом Юля, впечатлителен, внимателен к окружающему миру:

«Смотрите, воробьи сидят на ранетках!»

И в самом деле, воробьи сели на ранетки, будто на пейзажной зарисовке. Будто позируют перед художником. Такие вещи я стал замечать.

А ещё мне кажется, что мы с Юлей расстанемся. Мы пытаемся ужиться вместе, она несколько дней в неделю ночует у меня дома. Ну, в маминой квартире. И мы почти не разговариваем. И, ещё я заметил, мы плохо понимаем шутки друг друга. Она не любит чёрный юмор, отчитывает меня, мол, не шути так. В общем, расстанемся мы. Кое-что я начинаю понимать в этой жизни. Некоторые вещи надо принять.

Иногда мы с мамой отдыхаем в вип-комнате пансионата, смотрим фильмы. Мама любит советские комедии: «Берегись автомобиля», «Иван Васильевич меняет профессию», «Бриллиантовая рука». Меня пугает иногда мамин взгляд: она глядит на экран и будто не понимает, что происходит на нём. Но на некоторых сценах она смеётся. И приятно покалывает в груди так, когда мама смеётся. Я даже приобнимаю её за плечи от какой-то сыновьей нежности.

Ничего в этом такого нет, в такой нежности, идите к чёрту!

А иногда она посреди фильма или даже в самом начале говорит: «Я не хочу ничего смотреть». Хотя сама же могла до этого согласиться с большой радостью на вип-комнату с просмотром фильмов.

Со стороны это как будто и не моя уже мама. Она ни черта не помнит. Говорит, что мы с ней познакомились сорок лет назад. Что мы старые друзья. Вот такой бред.

Но маме вроде нравятся наши прогулки…

Вроде бы нравятся советские фильмы…

Ну, и хорошо.

Наконец-то всё разрешилось.

Клиенты приходили с фотографиями и личными вещами своих умерших родственников, прося Агриппину помочь им найти ответы на вопросы, которые не давали покоя. Они спрашивали о будущем или пытались исправить ошибки прошлого. Как только свет в комнате начинал мерцать, а шторы медленно шевелиться на сквозняке, они замирали в страхе и восторге, полностью поглощенные тем, что перед ними происходит «настоящее чудо».

Движения, фразы, символы — всё это шло по отработанной схеме. Она мастерски подбирала слова и выражения, всегда оставляя простор для фантазии. Слухи о её талантах ходили далеко за пределами унылой деревни, в которую засадила ее Саша.

Воспоминания о нанимательнице заставили Агриппину содрогнуться. Они виделись с Сашей лишь раз, но этого было более, чем достаточно. Ощущение липкого холода до сих пор чувствовалось на ноге, за которую ее схватила одна из Сашиных «деточек». Может, так только казалось, а может - медиум уже была одной ногой на той стороне, про которую с каждым днем хотела знать все меньше.

Их деловое сотрудничество продолжалось уже больше года. Агриппина подбрасывала жуткие тени случайным клиентам. А Саша - сохраняла ей жизнь. Сделка была так себе, но на пересмотр условий надеяться не приходилось. Иногда она обнаруживала небольшие, с горошину размером, камни у себя на столе - это означало, что кому-то скоро крупно не повезет.

Несколько месяцев назад Агриппине удалось набраться храбрости и сбежать. Она сменила симку, не предупредила никого из знакомых и долго ехала на случайных попутках. Пару дней она провела в полной уверенности, что навсегда избавилась от неоплачиваемой и весьма обременительной работы, но счастье оборвалось с букетом цветов. К букету прилагалась небольшая коробочка, в которой оказались эти чертовы горошины, и открытка с изображением мишки.

В открытке аккуратным витиеватым почерком сообщалось, что увольнение вполне возможно, но, к великому сожалению Саши, только посмертно. Также во избежание неприятных ситуаций не рекомендовалось покидать столь любезно выделенную служебную квартиру, дабы ее великодушный наниматель не нёс дополнительных расходов за услуги курьерского сервиса.

Пара, которая стояла на пороге ее дома выглядела до безобразия непримечательной. Мужчина с жестким, уставшим лицом и миниатюрная женщина, которая теребила в руках отсыревший от слез платок.

«Наверняка ей стоило немалых усилий притащить его сюда. Зуб даю, что он заплатит любые деньги, лишь бы женушка перестала реветь круглыми сутками», - подумала Агриппина.

— Добро пожаловать, гости дорогие — голос её был пропитан фальшивой теплотой, от которой даже мухи на стенах начинали умирать от скуки.

— Вы Агриппина? — мужчина не утруждал себя светской беседой. Его голос был таким же резким, как и взгляд.

— Да, милок. Чем старая-добрая Агриппина может тебе услужить?

Он на мгновение замер, потом хмыкнул и страдальчески закатил глаза. Агриппина поняла, что он не из тех, кого стоит слишком долго водить за нос. Женщина рядом с ним вообще не двигалась — понурая статуя с живыми глазами. Видимо, весь запал она потратила на уговоры.

— Нам нужно поговорить с дочкой. Она, — мужчина замялся и приобнял жену, —  она недавно покинула нас.

Агриппина кивнула, едва подавив зевок. «Ну, конечно, что же еще», — подумала она. —  «Стандартная программа».

—  Что ж, проходите, располагайтесь, — медиум проводила пару на небольшую кухню. — Наш дом - ваш дом.

Мужчина залез в карман и вытащил фотографию. Девочка на снимке выглядела лет на пятнадцать. Гладкие волосы, серьёзный взгляд. Что-то в её лице показалось Агриппине знакомым.

«Может, где-то в интернете видела. Или кто-то похожий уже был», — мелькнуло у нее в голове.

— Дочка? — заинтересованно протянула Агриппина. — Рано же вы стали родителями, милок. Как она ушла от вас?

— Заболела, сгорела за пару месяцев — ответил мужчина с явной неохотой.

Агриппина заметила, как его пальцы нервно постукивают по колену.

— Мы хотим спросить её, — продолжал мужчина. — Понять... как ей там, на той стороне.

Агриппина привычно кивнула. Клиенты всегда хотели узнать, как дела у покойных. Будто те пишут письма из загробного мира.

— Ну что ж, давайте посмотрим, что можно сделать. Как доченьку зовут? — Агриппина подумала, что было бы неплохо узнать и имена пришедших, но было уже неловко спрашивать.

— Анечка, — подала голос женщина. И, чуть помедлив, добавила — Маяковская.

Всё шло по как обычно. Но почему-то чувство, что она где-то уже видела девочку с фотографии, противно сосало под ложечкой и не выходило из головы.

Она села поудобнее и закрыла глаза, создавая впечатление глубокого погружения в потустороннее.

— Маяковская Анна, — громким, почти приказным тоном обратилась она к пустоте. — Ты здесь? Ты слышишь нас?

Агриппина осторожно потянулась к столу, взяла свечу и медленно ее зажгла. Ее пальцы дрожали, будто она действительно прилагала усилия, чтобы установить связь.

— Анна, Анечка, — продолжила она. — Поговори с нами... Твои родители здесь, они ждут.

Она замерла на мгновение, вслушиваясь в неведомые голоса. Затем неожиданно поднесла руку к виску, изображая внезапное озарение, и закатила глаза.

— Она здесь, — заявила Агриппина с уверенностью. — Она… улыбается. Говорит, что ей хорошо. Что ей больше не больно.

Женщина напротив вскрикнула и сжала платок в маленьких кулачка. Мужчина нахмурился, но стоически промолчал. Агриппина понимала, что даже таких крох обычно достаточно, чтобы вызвать слезы и раскрутить клиента на солидную сумму. Важно было их еще немного подтолкнуть в нужную сторону, но не пережать — истерик она не любила.

— Она говорит... что скучает по вам. Особенно по маминым нежным объятия, — добавила медиум с лёгкой улыбкой.

Женщина всхлипнула сильнее, что-то шепча мужу, и сжимая его плечо до побелевших костяшек.

— По объятиям, говорите? — произнес мужчина, как бы невзначай. — А как же папины — она про них ничего не сказала? Анечка всегда была моей девочкой.

Агриппина замешкалась на долю секунды:

— О, конечно, сказала. Сказала, что скучает по папе. Но папа всегда был сильным, никогда не плакал. Она верит, что вы справитесь с ее утратой.

Он кивнул, но теперь на его лице появилась усмешка. Легкая, почти незаметная, но Агриппина почувствовала, что что-то пошло не так. Она была уверена в своих методах, но этот человек явно знал больше, чем показывал. В его глазах не было той растерянной боли, которую она привыкла видеть у клиентов.

—  И она говорит... о вашем доме. Она чувствует тепло и заботу родного очага, — с фальшивым проникновением затянула она.

— Тепло? — перебил мужчина. — Она ведь всегда говорила, что наш дом холоден. Единственным местом в доме, которое она любила, был мой кабинет. Помню, как мы часами собирали там модельки кораблей.

Агриппина быстро заморгала от удивления, но все еще продолжала держать себя в руках. Не раз она сталкивалась с дотошными клиентами, которые проверяли ее на ложь, но тут что-то было не так.

«Корабли... Откуда я знаю про корабли?» — подумала она.

Агриппина мельком глянула на мужчину, но он сидел все с той же непроницаемой легкой усмешкой. Слова мужчины медленно размывали её уверенность и навевали неприятные воспоминания. Она слишком хорошо помнила одну семью, одну квартиру в которой были десятки небольших кораблей.

— Вот, я захватил с собой один из них, — мужчина достал из рюкзака увесистую бутылку с корабликом. — Но вы вероятно уже могли его видеть.

Агриппина почувствовала, как холодный пот проступает на висках. Бутылка была запачкана чем-то красным и надколота, а кораблик в ней переломан. Но она могла поклясться, что уже видела точно такой —  желтый, с красивыми вышитыми бисером парусами. Именно его с такой нежностью и любовью презентовал в отец семейства, которому она поселила пару Сашиных деток.

Мужчина сидевший напротив не имел ничего общего с тем, вероятно уже почившим. Но она вспомнила, где видела Анечку. Это ее фото украшали стены и шкафы в той квартире.

— Очень красивый — с трудом сказала она. — Но вы что-то путаете. В первый раз вижу.

Мужчина не собирался останавливаться. Его глаза блестели холодным светом, а ухмылка стала более явной. Женщина рядом с ним больше не шмыгала носом и не комкала платочек. Ее сгорбленная фигурка распрямилась, желваки напряглись, а кулаки рефлекторно сжались.

— Нет, я ничего не путаю, — продолжил мужчина, его голос стал жестче. — Ты была там, Агриппина. Ты видела их. Видела, как они жили. И знаешь, что больше не живут. Твоя работа, да?

Он сделал паузу, а потом с мягкой улыбкой добавил:

— Ты ведь узнаешь этот корабль, старая стерва?

Агриппина почувствовала, как сердце ухнуло в пятки, но постаралась удержать лицо — играть до конца. Всегда помогало. Ну, почти всегда.

— Корабли? — она выдавила из себя снисходительную нотку. — Занятное хобби, милок. Но я тут не о кораблях с клиентами разговариваю. У меня профиль другой.

Женщина, которая до этого сидела тихо, медленно подошла к Агриппине и неожиданно сильно для своей комплекции ударила ее по лицу.

— Мышка, милая, не рановато для мордобоя? — сладко, немного нараспев, поинтересовался мужчина.

— Гриф, богом клянусь, — прошипела женщина охрипшим от долгого молчания голосом, — либо она заговорит, либо я найду в этой жирной туше шею и буду сжимать, пока ее маленькие глазенки на вылезут от напряжения.

Агриппина взвизгнула и бросилась Грифу в ноги — хрупких барышень с некоторых пор она боялась куда сильнее, чем мужчин.

— Это не я, — захныкала она. — Я не убиваю людей, милок. Я лишь провожу ритуалы, я всего лишь… жертва. Да! Такая же жертва обстоятельств, как и эти несчастные. Упокой Господь их души!

— Я начинаю терять терпение, милочка, — Гриф особенно выделил последнее слово. — И склонен позволить моей очаровательной компаньонке утолить ее жажду крови и зрелищ.

Агриппина засуетилась. Она бросилась к своей сумке, но была поймана Грифом за шкирку.

— Там в сумке, — она облизнула пересохшие губы, — в пакетике. Саша оставляла мне их, чтобы я подбрасывала в семьи.

Гриф кивнул Мыши, чтобы та проверила. В сумке действительно обнаружился небольшой пакет с пятью-шестью черными горошинами. Он вопросительно посмотрел на Агриппину и слегка потряс ее за ворот.

— Она сказала, что ее зовут Саша. Прикинулась клиенткой и обдурила меня. Заставила под страхом жуткой смерти стать невольной пособницей ее чудовищных злодеяний, — Агриппина заламывала руки и театрально растягивала слова. — Я просто спасала свою жизнь! Я... я не знаю. Честное слово, больше ничего не знаю!

Агриппина продолжала лепетать что-то про свою невиновность и тяжкую судьбу, подвывала утирала слезы рукавами балахона и молила спасти ее. Мышь достала небольшую железную коробку, аккуратно убрала в нее пакетик с горошинами, закрыла на причудливый замок и убедилась, что все надежно заперто. Она подошла к бьющейся в истерике Агриппине и нависла над ней с высоты своего небольшого роста.

— А ты уверена, что больше ничего не знаешь? — прищурившись, спросила Мышь. Ее руки медленно тянулись к горлу Агриппины.

Эта картина могла бы показаться Грифу забавной, но он слишком хорошо знал, что праведный гнев делал его Мышку крайне целеустремленной. Он уже хотел было разрядить обстановку шуткой или хотя бы загородить собой важного свидетеля, но его внимание привлекло странное шевеление по углам. Тут и там тени становились гуще. Гриф не так много знал о светотени и прочих художественных изысках, но был четко убежден — шевелиться тени не должны.

— Что ж, продолжим наш разговор в более уютном месте, — Гриф подхватил Агриппину под локоть и поволок к служебной машине, — Мышь, ноги в руки и за мной. И зачистку сюда. Срочно.

У порога Агриппина запнулась и скривилась от боли, но вместо сочувствия получила острой туфлей Мыши под зад.

— Я сейчас задам тебе пару вопросов, — проворковал Гриф, когда убедился, что двери машины заперты и внутри нее ровно трое существ — не меньше и не больше. — По-дружески рекомендую тебе отвечать на них в полной мере и со всей возможной самоотдачей.

Агриппина резво закивала головой. Ее толстые щеки подрагивали в такт кивкам как у отряхивающегося бульдога.

— Что за тени у тебя по углам шорохаются?

— Неужто и правда я с ними все это время жила? Ох, милочек, дурно мне, давай уедем, а? —  пролепетала медиум, хватаясь за сердце, но оценив недобрый взгляд соседей по транспорту, продолжила, — Это они в камнях сидят. Только там маленькие совсем, а эти здоровенные. Но я их с год уж как не видела.

— Умница, продолжай в тому же духе и вероятно переживешь этот день. Где адреса и телефоны тех, кому ты подбрасывала эту дрянь?

— Так в доме, милок, в телефоне все.

Гриф тяжело вздохнул. Ну, конечно, чертов телефон в чертовом доме. На какую удачу он вообще рассчитывал.

В подобных случаях у группы зачистки был ровно один регламент - порох с железом и огнемет.

Он достал баллон наперстянки и облил себя с головы до ног. Раствор жег глаза и горчил на языке. Гриф подумал, что блевать он сегодня вероятно будет дальше, чем  видеть. Но лучше так, чем приобрести сомнительного соседа в собственном теле. Его вкусы были несколько старомодны — проникновения он предпочитал нежные и исключительно по обоюдному согласию.

Благоухающий полевыми цветами, с баллоном наперевес, он угрюмо поплелся обратно к дому, бросив напоследок:

— Девочки, не ссорьтесь, папочка скоро вернется!

Гриф молился не слишком часто и откровенно не уважал церковь, но перед входом в дом все же перекрестился. Так, на всякий случай.

— Если здесь кто-то есть, лучше бы вам держаться подальше, — пробормотал Гриф, больше для себя, чем надеясь на результат.

Ответом ему была вязкая плотная тишина. Однако он знал, что в подобных местах тишина — это лишь иллюзия спокойствия. Здесь что-то притаилось, наблюдало, изучало его, взвешивая, стоит ли нападать.

В углу гостиной стояло старое зеркало в массивной раме. Гриф невольно остановился перед ним. Зеркала всегда его беспокоили — собственное отражение не вызывало восхищения, а фильмы ужасов подогревали тревогу о человеке на той стороне.

Он посмотрел на свое отражение — хмурое лицо с едва заметной тенью небритости, глубокие морщины от усталости и мыслей, думать которые совсем не хотелось. Чем дольше он смотрел, тем больше ему казалось, что в зеркале он какой-то не такой — слишком напуганный, с поджатым хвостом и хаотично бегающими глазами.

— Черт, — прошептал он, отворачиваясь.

Ощущение чужого присутствия усиливалось.

Тени одна за другой выползали из углов, соскальзывали с мебели и просачивались через половицы. Они тянулись к Грифу — медленно, бесшумно, выжидая момент для атаки. Но стоило первой из них прикоснуться к его ноге, как раздалось шипение. Тень отскочила, на миг потеряв свою форму.

— Отлично, — процедил Гриф сквозь зубы и опрыскал наиболее ярых почитателей его личности раствором.

Его взгляд скользнул по столу — среди разбросанных вещей блеснул телефон. Гриф метнулся к столу, щедро поливая наперстянкой пространство вокруг себя. На миг он представил себя пастором, окропляющим святой водой бесовское отродье. Этот образ он будет бережно хранить в своей коробочке тщеславия и самолюбования еще долгие годы, доставая его лишь изредка, чтобы воспоминание не затерлось и не потеряло блеск.

Тени же отказывались признавать красоту момента и начинали наглеть, раствор на одежде сох слишком быстро, а баллон явно подходил к концу. Гриф огляделся в надежде найти еще что-то ценное, но отсыревшая халупа не содержала в себе больше ничего интересного. Кроме охочих до чужой плоти тварей, разумеется.

Мстительно расколошматив напоследок зеркало, Гриф вприпрыжку выбежал из дома. Несмотря на поступающую тошноту и ощущение чужих прикосновений он все же выдохнул с облегчением, натянул привычную ухмылку и направился к машине.

— Ну что, девочки, ваш герой вернулся из ада целым и невредимым, — бросил он с насмешкой, усаживаясь на переднее сиденье.

Ответа не последовало. Гриф не ожидал бурных оваций и сантиментов, но можно было бы хоть хмыкнуть для приличия. Он обернулся и слова возмущения застряли у него в горле. На заднем сиденье в самом углу сидела притихшая Мышь, судорожно сжимающая пистолет. В любой момент она была готова выпустить обойму в то, что когда-то было Агриппиной.

Гриф проморгался, пытаясь избавиться от наваждения, но гротескная картина не изменилась. Не человек — бесформенная масса, облепленная остатками одежды.

Тело медиума раздулось от распирающей его зловонной густой жижи, которая просачивалась сквозь порванную кожу. Она комками стекала из зияющих ран, пропитывала одежду и навсегда оставляла свои отметины на сиденье автомобиля. Там, где прорехи были особенно велики, виднелись нелепо вывороченные суставы, которых было существенно больше, чем должно быть в человеческом теле.

Выпученные глаза, лишенные век слезились, казалось, что еще немного и они вовсе вывалятся и повиснут в глазницах как сдувшиеся шарики. Распухшие слюнявые губы лепетали что-то на грани слышимости.

Смрад, затхлый воздух и убойная доза наперстянки на теле Грифа сделали свое дело — его позорно вырвало прямо на колени. Такого с ним не случалось со времен его первого дела.

Агриппина дернулась, как сломанная веревочная кукла. Она повернула голову, и её глаза уставились прямо на Грифа. Рот медленно приоткрылся, словно кто-то дёрнул за нитки, но разобрать ее речь все еще было трудно.

Гриф прислушался, стараясь найти смысл в тихом сипении, доносившемся от медиума. Звуки, которые она издавала отчаянно не складывались в слова, но имели свойство повторяться. Он сделал запись и отправил группе исследователей.

Вонь от заживо прегнивающего тела была слишком сильна для маленького седана, но выходить они не решились — тени могли и выбраться из дома. Пока группа зачистки добиралась, Гриф и Мышь успели выкурить две с половиной пачки сигарет на двоих, посмотреть паскудную комедию про серферов и задубеть до костей без обогревателя.

Прибывшие коллеги предложили вместе с домом сжечь заодно и уставной автомобиль с лепечущей тушей внутри, но Гриф стоически отказался уничтожать что-то потенциально полезное и разговорчивое.

Он открыл окна в машине, включил музыку погромче, чтобы не слушать хрипы и бульканье с заднего сидения, и уселся за руль. Мучимый отравлением Гриф регулярно делал остановки и рысью убегал на ближайшую обочину, чтобы исторгнуть из себя слюну и желчь. Мыши же досталось почетная роль надзирателя на случай, если тварь все же решится напасть или сбежать.

На полпути к Отделу под ногами у них стало мокро и скользко — жижа сползающая из тела Агриппины просочилась и в переднюю часть автомобиля.

— Мышь, у тебя там нет святой воды, случайно? — попытался пошутить Гриф.

— Нет, — чуть не плача сказала Мышь, — а если и была бы, ты думаешь, это помогло бы?

— Нет, но так в машине было бы хоть что-то святое.

Когда они наконец добрались, группа исследований уже предоставила расшифровку бормотания Агриппины. Ознакомившись с короткой запиской, Гриф понял, что даже примерно не может оценить глубину задницы, в которой они оказались.

Из мертвого чрева да взойдут те, кто был забыт. Из забвенья да восстанут те, кто был изгнан. Я призываю вас —  голодные да насытятся, разгневанные да утоляют свою жажду, мертвые да завладеют живыми. Где упало семя мое да поднимется новая жизнь.

- Идем, идем, по дороге расскажу. Не так много времени у нас.

Они снова зашагали по узкой тропинке, Степан вел их уверенно и споро. На ходу он рассказывал:

- А хрен его знает, кто она, кайсын. В Тургане все знают только, что кайсын баба, ну, женского полу то есть, и она что-то вроде лешачихи. У нас еще лесной матерью зовут. Но настоящие лешачихи они ведь лесу подмога, да и особо-то не вредят людям, а хорошим-то и помочь могут. Нет от них настоящей пакости-то! А кайсын уж если взялась за тебя, пощады не жди. Она давно тут, еще дед мой про нее рассказывал, мужики  местные в лес давно не ходят. Эти ублюдки, которых мертвячки кормили – ее дети. А чтоб дети-то были, ясное дело, мужик нужен. Вот она и морочит парней, тех, кто в ее лес зашел. Им отсюда уже не выйти… Забывают человеческий язык, говорят только на ее наречии. А язык кайсын – плохой, вредный. Если долго на нем балакать, забываешь и мать родную, и отца, забываешь что это такое – быть человеком. Ходят ее мужья по лесу, как дикие, без одежи, только ее окрика и слушаются. Если кайсын даст им приказ вас растерзать – на куски растащут, а потом еще и съедят. Я эдакое видел, по молодости еще.

- Один из них хотел забрать у нас одежду.

- Он думает, если наденет ваши шмотки да наизнанку вывернет, то сможет выйти. Это может помочь, если кайсын еще руку свою на тебя не наложила. Еще можно вот как я, бабью одежду нацепить, тоже ей глаза отводит. А тому парню назад хода нет – кого кайсын поцеловала, навсегда тут останется. А бабы наши иногда меняются с ней – если в лес привести девочку, у которой еще это… ну… кровь не пошла, то кайсын обменяет ее на своего ребенка. У бабы остается подменыш, а у кайсын – человеческий ребенок.

- Зачем это..? Они что, чокнутые? – ошарашено спросил Денис.

- Подменыши хоть и страшненькие, но шибко умные и пронырливые. Бабу вы скособоченную около магазина видали – Людка наша, вот она из подменышей. Лечит хорошо, по-настоящему лечит, а не как эти, шарлатаны руками поводят и все. Все может вылечить, даже рак, если не далеко зашло. Людей по фото или по вещи ищет, а матери ее до конца жизни во всем удача. Муж пить бросил, младшая дочка, та, что в город уехала, с дурью завязала, торговать начала, свое дело открыла. В общем, жизнь со всех сторон наладилась.

- Но ведь она отдала родную дочь этому… чудовищу!

- Кайсын ничего плохого с девчонкой не сделает. Наоборот, они ей как родные дети. Она скорее своего ублюдка растопчет, чем человеческой девке навредит.

- Зачем они ей?

- Преемницу ищет, так говорят. Кайсын живут долго, не одну сотню лет, но и они не бессмертные. На кого-то ей лес и дерево оставить надо, а для этого здоровые, сильные девки нужны, а не такие ублюдки, каких сама кайсын рожает.

- Погоди-ка… – Денис вдруг остановился. – Так Надя – ребенок кайсын..!

- Конечно, – откликнулся Степан.

- Зачем она сбежала в лес, ее же обменяли?

- Ну, видать, кровь не вода, – пожал плечами Степан. – Да и Наташка, дура, сама виновата. Уххх, вернусь в Тайган, за патлы ее оттаскаю! Мразота какая!

- Да объясните нормально! – взъелся Никита.

- Это ж она виновата, что вы в лесу оказались. Она ведь не хотела Надьку – настоящую Надьку –  обменивать. Она какое-то время в Екатеринбурге работала и дочке о лесе и кайсын ничего не рассказывала, думала, навсегда в городе останется. Надьку пристроила в городскую школу, Пашку, мужика своего, хотела на городского променять. Она ж у нас учоооооная! – Степан с издевкой растянул слово. – Ученая, твою мать, в говне моченая. Но все равно опасалась, сказки-то все сказки, а сама в лес носу не казала, когда сюда приезжала. Не знала, в общем, девчонка, что нельзя ей в лес ходить до поры до времени. Но в Екате у ней не заладилось, вернулась. И однажды к Наташке гости приехали, сестра двоюродная с Екатеринбурга с дочкой-невестой. Дочке то уж восемнадцать стукнуло. Бабы ушли куда-то, а она сманила малую в лес, пойдем мол, землянику посбираем. Ну и вернулась она без Надьки, а в доме уже был подменыш. И говорила она Надькиным голосом, и все повадки такие же. Оооххх, как Наташка ревела, потом полгода в лес бегала с подменышем, орала, просила, чтоб дочь ей вернули. Только это так не делается. И не стала она ее как положено растить, не учила, и кормила так, как подменыш в лесу привык – гнилью всякой, как от мертвых кормилиц. А эдак ведь нельзя… Надо их приучать маленько к человеческому, они быстро все учат. Подменыши вообще смекалистее наших детей, и в школе завсегда умнее всех. А Наташка все мечтала дочь вернуть, тосковала сильно и подменыша ненавидела. Вот эта, ненастоящая Надька, такая и выросла, вроде как с прибабахом. Мы уж и стыдили Наташку, и ругали… Все без толку. Ненормальная баба. Подменыш хоть и не человеческое, но все ж дитя. Наташка к бабке одной ходила, и та сказала, что если подменного вывезти из села, то его связь с селом и кайсын разорвется, и кайсын вернет живого ребенка. Наташка много раз пробовала, но не дает, не пускает, не может она подменыша вывезти. Каждый раз что-то приключается, то машина ломается, то подменыша рвать начинает, то дорога не кончается…

- Как это, дорога не кончается? – спросил Никита.

- Ну вот едешь, едешь, видишь указатель, мол до Екатеринбурга сто километров, потом пятьдесят, а потом хренак – и опять сто. И так по кругу. Наши-то сельчане отказываются подменыша вывозить, потому как он селу удача и подмога. Да и гнева кайсын боятся… Мы ж тут все меченые, все с кайсын как то повязаны. Кто в родстве с парнем, который на подменыше женился, кого лечила подменная… В общем, на нас всех ее тень лежит. И Наташка решила, что это смогут сделать приезжие, посторонние люди. Это ж она вам написала и рассказала про свою вроде как бедность. Была уверена, что вы вернетесь, чтоб на Надьку поглядеть... Она уж не первый раз так делает. До вас приезжали тут еще одни молодчики, так не то что не забрали, даже полицию не вызвали. Вот такие помогальщики.

- Почему вы нам про это в Тургане не рассказали? – сощурил глаза Денис.

Степан неловко повел шеей:

- Ну… Думал, может, и получится у вас подменыша вывезти. Хотел за вами следом поехать, не успел просто. Заснул, а когда проснулся, вы уж уехали… Я за вами, гляжу – машина брошенная…

Дошли они быстро – Степан вывел их обратно к сухому дубу с повязанными шмотками.

- Это ее родовое дерево - кандак, от него вся сила. Ну все, ребятки, давайте расчехляться! – старик бросил мешок на землю. – Сымайте с себя все до трусов, выворачивайте и надевайте наизнанку. Бог даст, сможем выбраться. Делайте, что я скажу, я выведу.

Денис шустро скинул куртку и толстовку, моментально покрылся гусиной кожей и принялся быстро выворачивать одежду. Никита начал стягивать свою модную куртку, но Степан пригляделся к нему и спросил:

- А у этой куртейки что, изнанки нету?

- Нет, она двусторонняя. У меня вся одежда такая, штаны тоже – Никита растерянно посмотрел на старика.

- Вот ведь… Напридумывали не знай чего. Ну, ты выверни все ж-таки… Черт его знает, сработает или нет. Швы по-правильному-то должны быть наружу.

Степан вынул из мешка большой охотничий нож, церковную просвирку, крошечную бутылочку с чем-то желто-маслянистым и железную эмалированную кружку. Сцедив в кружку с ближайших лопухов немного воды, он кинул туда же просвирку, размял пальцем в кашицу, капнул из бутылочки. Ножом сделал надрез на сухом гладком стволе векового дерева – начала сочиться белесая, похожая на гной, густая жидкость. На воздухе она быстро посерела, а потом и почернела. Степан подставил кружку, и черная густая слизь потекла в кашицу из воды и просвирки, тяжело осела на дно. И вдруг кашица вспенилась, зашипела, словно минералка и со дна показались багровые нити, будто в смесь плеснули кровавые сгустки. Заскрипело, закачалось дерево.

- Пейте! – скомандовал Степан и сунул кружку Денису.

Тот на мгновение замешкался, но встретился с серьезным и злым взглядом Степана и послушно отхлебнул. Тут же сморщился, помотал головой. Мешанина отдавала плесенью, гнилью, мягко и мерзко липла к языку, обволакивала небо. Он с трудом проглотил жидкость, которая, словно слизняк, соскользнула в горло.

- Господи, ну и мерзость, – Дениса передернуло.

Никита уставился на кружку и с сомнением посмотрел на Дениса:

- Да ну, блин…

- Пеееей! – взревел Степан и ткнул кружку ему в лицо. – Ты выйти хочешь или нет? Думаешь, кайсын нас просто так отпустит? Ладно я, старик, а вы – молодые здоровые парни, ей вы надобны!

Никита сделал крошечный глоток и лицо его, с морщинкой недоверия и брюзгливо опущенными уголками губ, вдруг разгладилось, просветлело.

- Что это? Так вкусно… так пахнет!

Степан бросил на него озадаченный взгляд и покачал головой.

- Плохо. Ты слабый, кайсын это чувствует.

Старик допил остатки из кружки, сунул ее в мешок и двинулся в сторону леса.

- Ну ребятки, пошли. Щас посмотрим, чего из нас каждый стоит.

- Вы не туда идете! – окликнул Денис. – Мы с другой стороны пришли, трасса – там!

- Нет, главное – идти по дорожке. Вон, смотри. – старик указал на узкую тропинку, убегающую в чащу. – Надо ее держаться, рано или поздно она нас выведет, вы тут недолго, кайсын еще свою лапу не наложила. Если сойдем с тропки, она нас закружит, заплутает.

Они снова углубились в сумрачный лес, пробираясь между лохматых елей. Никита что-то бубнил себе под нос, Денис мрачно смотрел на спину старика, споро переставлявшего на свою палку. Худой, жилистый, он был не по-стариковски бодр и энергичен. Несмотря на то, что Степан все делал уверенно, будто в такой ситуации нужно было именно это, Дениса охватило предчувствие чего-то нехорошего.

Никита оступился, упал, но зло отмахнулся от протянутой Степановой руки. Потер щиколотку и, дальше шел прихрамывая и что-то бубня под нос.

Вскоре они вышли из чащи на болотистую низинку, всю поросшую густой травой, и Степан повел их в обход болотины. Странный рассвет так и не выродился в нормальное утро – над бочажинами клубились клочки тумана, сумеречная хмарь и не думала рассеиваться. Денису порой чудилось движение в чаще, но шорох еловых лап и деликатное потрескивание ветвей тут же сходили на нет, когда он поворачивал голову.

Денис вспомнил летний спортивный лагерь, куда его отправили на летние каникулы родители. Ему было десять лет, и однажды с приятелем они решили улизнуть после отбоя и выйти за ворота территории. Когда все уснули, и на всю веранду раздался богатырский храп воспитательницы, он толкнул Толика, тоненького беловолосого мальчика, похожего на одуванчик, и они, прихватив одежду, вышли из корпуса. Одевались уже на скамейке около крыльца, чтобы не шуметь. Денис с Толиком миновали ярко горящие фонари, и дошли до ворот, за которыми начинался лес. Ворота были, разумеется, заперты, но им ничего не стоило пролезть в огромную щель снизу. Когда они отошли на несколько шагов, Толик мгновенно перепугался, вцепился в его руку и шепотом начал уговаривать вернуться. В лесу царила совершенная тьма, и Денис едва ли мог разглядеть собственные ноги. Он стоял, слушал треньканье какой-то ночной птицы и чувствовал, что в этой темноте шевелится что-то живое, огромное, всеобъемлющее, такое же старое, как сама жизнь. Он ощущал, как всколыхнулись глубинные инстинкты, какое-то древнее чувство вскипело в животе, в костях и требовало бежать, немедленно бежать, найти убежище. Но тогда он даже не представлял, насколько реальна эта сила.

Степан остановился, указал клюкой на дерево – ветки снизу и до середины ствола были обломаны, а верхние переплетены и перехвачены пучками гибких веток.

- Мужья кайсын делают. Ловко по деревьям лазают.

- Зачем? – спросил Денис.

- А кто знает! Значит, надо ей так. Кто ее разберет, она же – нечисть!

Со стороны болота послышались шлепки и всплески, и они повернули головы. По болотине шла девушка – шла легко, будто ступала по морской ласковой кромке воды, а не вытаскивала ноги из густого ила. На голове ее был венок из пожухших октябрьских листьев вперемешку с комками осенней паутины. Каштановые волосы гладкой волной ложились на точеные плечи. Соски крепкой молодой груди торчали высоко и задорно, на круглые бедра, переходящих крутой линией в тонкую талию, прилипли бурые листья березы. Тонкие запястья были оплетены стеблем ползучего растения и украшены клыками какого-то животного. Она остановилась в паре метров от них, улыбнулась красивой хищной улыбкой, обнажив жемчужные зубки, и сказала:

- Свататься?

- Наташкина дочка, дэлэ, – прошептал Степан и перекрестился.

- Какой хороший… Крепкие ноги, сильная шея! – девушка подошла к Денису, который словно примерз к своей кочке. – Сильные дэлэ будут. Хороший род.

Она погладила маленькой ладонью его колючую щеку, и он ощутил исходящий от нее холод. Вблизи он увидел, что губы касыйн дэлэ с синеватым оттенком, а в уголках карих, изящного разреза глаз несколько дохлых мошек. Денис отшатнулся, но девушка уже направилась к Никите, окинула его оценивающим взглядом, словно покупала корову, пощупала плечо, покачала головой:

- Совсем негодный. Толстый, много плохого жира. В берсен плохое семя. Слабое. Нет в тебе… майна. Силы.

- Да пошла ты! – возмутился Никита. – Я в качалку хожу, сотку жму!

- Слабый. Трусливый, – девушка плюнула в его сторону. – Пустой, неинтересно.

По Степану она мазнула равнодушным взглядом, старик, очевидно, ее совершенно не интересовал. Она перевел взгляд на Дениса и неожиданно дурашливо пропела:

- С чарами не справишься, век ты будешь мой, мой!

Ах как ты мне нравишься, ой-ей-ей!

Степан осторожно, не спуская с девки глаз, снял с плеча мешок, покопался в нем, вынул странного вида крест – из двух необработанных, неструганых толстых веток березы, в перекрестье которых был вставлен старый почерневший образок с каким-то святым. Степан выставил крест перед собой и завел речитативом:

- В темный лес, в черные болота,
под гнилые пни-колоды
от себя гоню
злую кикимору, тетку-кумоху.
Иди от дома моего, от печи, от угла,
от полати, от кровати,
от стола, от моего покоя.
Идите, кикимора да тетка-кумоха,
приплод выводить,
кумушат заводить.

Девка усмехнулась, но сделала пару шагов назад и утерла верхнюю губу тыльной стороной ладони – Денис увидел, как из носа ее потекло что-то ржавое, бурое.

- Кайсын элэве хон! – прошипела она Денису и двинулась обратно в болото, погружаясь все глубже. Вода дошла до ягодиц, до поясницы, и вот уже болотина сомкнулась над ее макушкой.

- Сука! – сплюнул старик. – Вот так мужиков и заманивает для кайсын. Бегает голышом меж елок вдоль дороги, кто из грибников из дальних мест едут, остановятся. А потом она уж в лес утягивает песнями. Ладно, ребята, пойдем, времени у нас мало. Если до утра не выберемся отсюда, то никогда уж не выйдем.

- Как меня это все достало, – процедил сквозь зубы Никита. – Сколько нам еще шарахаться по этому сраному лесу!

Он сплюнул, но все таки пошел за стариком, споро махавшим своей клюкой.

Денис смотрел на худую сгорбленную спину Степана, ходко шагавшего впереди него. Они слушались его, шли туда, куда он указывал, но ему вдруг пришла на ум гаденькая мысль – а откуда они знают, что Степан ведет их правильно? Он с самого начала уводил их от трассы, все больше углублялся в лес.

- Красивая она… Настоящая Надька, – вдруг задумчиво сказал Денис.

- Красивая, да, – согласился старик. – Только она уже не человек. Никто не может оставаться человеком, если служит лесной матери. Тут все ее, все принадлежит и подчиняется ей. Это мы еще сильно-то вглубь не заходили, а там дальше совсем…

Степан махнул рукой.

- Что – совсем? – с интересом спросил Денис.

- Там дальше – Кромешные Холмы. Там она обитает, там ее гнездилище.

Степан вынул из куртки пачку папирос, на ходу закурил. Болотина кончилась, они снова ступили на узенькую, едва видную в густых зарослях тропинку. Воздух был холоден и чист, пахло черничным листом и прелой осенней падалицей. В непроходящих синих сумерках гигантские ели обступили их, и Денис старался не отставать от Степана, который то терял, то находил тропинку. Его снова облепило это странное чувство – ужаса и одновременно восторга. Ему казалось, он ощущает всей кожей, всеми нервами: как жучок древоточец подъедает трухлявый пень, как крупная лягушка раздувает пузырчатые щеки в луже, как скрипит вековая сосна, как бьется большое сердце лося. И над всем этим была она. Ее воля, ее дыхание. Словно грибница, она пронизывала собой все.

Из тесноты чащобы они вышли на большую поляну, сплошь заросшую какой-то невысокой кудрявой травкой.

- А ты нас куда ведешь дед? – вдруг с вызовом крикнул Никита. – Может, туда и ведешь, к ней, в эти твои Кромешные Холмы? Мы тут уже часа два бродим, может, ты нас специально кругами водишь?!

Степан бросил на Никиту настороженный взгляд:

- Ты же видел тропинку. Кайсын тропами не ходит, поверь.

- Да кто знает, что это за тропинка? А может, ты ей и водишь всех этих мужиков! – Никита почти визжал. – Откуда ты вообще все это знаешь? Про холмы эти? Ты там был, а? Был? Старый хрен!

Денис открыл было рот, чтобы возразить приятелю, но в лесу вдруг бахнуло, словно в чаще свалился подъемный кран. Закаркали вороны, взвились над елями. 

- Она здесь, – упавшим голосом сказал Степан.

В лесу ухало, стонало, деревья падали, будто их сминали огромные ноги. Качались макушки елей, и Денис увидел, как на из леса показался один из свиты кайсын – очередной тощий мужик с свалявшейся в валенок бородищей и усохшими гениталиями. С другого края поляны вышли еще двое – один совсем древний старик, еле держащийся на ногах, другой совсем безусый пацан. Они упали на колени, закачались в такт ветру, подвывая что-то нечленораздельное. Ветер усиливался, и Денис уже с трудом стоял на ногах.

- Быстро, ложитесь на землю! – скомандовал Степан. – Сейчас начнется ураган, если утащит в лес, я вас оттуда не вытащу!

Уговаривать их не пришлось – они попадали во влажную жухлую траву, и Никита ухватился за слабые стебли, будто надеялся найти в этом спасение. Воздух на поляне словно сошел с ума – он  взрывал землю, взбивал заросли травы, поднимал в воздух рой палых листьев. Лес полнился гулом, треском и скрипом сотен деревьев, которых усиливающийся ветер трепал нещадно. Вдруг Денис увидел невообразимое – деревья пригнулись к земле, полегли, словно трава. У него тоненько запищало в голове, звуки будто исчезли, и сквозь мутную кашу в голове он услышал, словно издалека, крик Степана:

- Хватайся! За кол хватайся!

Старик успел вынуть из мешка толстый березовый кол, на вершине котрого был приколочен гвоздями собачий череп, вбил его в землю, встал не четвереньки и крепко схватил палку у основания.

- Подползайте! Выше моего беритесь, хватайтесь! Быстрее! А то утащит с поляны!

Ветер действительно превратился в что-то запредельное – вырывал березки на опушке с корнем, выдирал куски земли. В воздухе носился рой листьев с ветками. Денис, шустро перебирая руками и ногами, подполз к Степану и ухватился за кол, и сразу ветер будто ослаб, перестал тащить и толкать в сторону леса. Дениса мутило, в ушах звенело, череп казалось, сейчас лопнет от давления, как надувной шарик.

- Она идет. Не смотри на нее, – где то в середине головы прозвучал спокойный голос Степана. – Держись за кол, закрой глаза. Если увидишь ее лицо – останешься навсегда с ней.

Вдруг звуки словно выключили – Денис видел, как вырвало из земли огромную вековую ель, как поволокло по другим деревьям, но вокруг было тихо, и только где-то очень далеко слышалась неясная мелодия. Земля задрожала, и разум начал оставлять его. Ему стало жарко, захотелось содрать с себя всю одежду, и как-то лениво Денис удивился про себя, какой вообще дурак выдумал такую чушь, как одежда. Чужой старик рядом вызывал брезгливость, ему было противно прикосновение его сухой крепкой ладони, которой продолжал прижимать его руку к березовому колу. Степан шевелил губами, и Денис слегка удивился, что слышит его слова, потому что все остальные звуки умерли. Старик читал скороговоркой какую-то чушь, но чем больше он говорил, тем больше прояснялось в голове Дениса.

Кромники да закромники

Удальники да придальники,

То рывники да порывники,

То морники, то гладники, то самого

Чертяры прирадники, то яко левицой да правицой,

То вершицой, то низицой, то низицой то явницой,

То ночницой, то лунницой, кругом закружитесь,

Да сюды явом явитесь, да мне приставом ставитесь.

Да силой черной окинетесь,

Да по моему гласу исполнитесь. Заклято!

Прямо перед своими глазами Денис увидел огромные ступни длиной в пару метров. Коричневая задубевшая кожа, выпуклые черные вены, шесть пальцев, длинные серые загибающиеся ногти. Сверху что то застонало, зашоркало, и Степан снова сжал его руку, пригвождая к березовому колу. Сбоку Денис увидел, что Никита приподнял голову и посмотрел наверх, и будто издалека подумал, что приятель наверняка увидел лицо кайсын – лицо лесной матери. Никита приоткрыл рот из которой вытекла нитка слюны, отпустил кол и привстал на коленях. Степан не открыл глаза, и Денис закричал, что Никита увидел лицо кайсын. Но крик не вышел, слова будто запутались во рту, провалились обратно в горло. Он не услышал ни единого звука.

Рядом упала жилетка Никиты, потом его толстовка, модные двусторонние штаны. Ударились о землю и отскочили кроссовки. Раздался какой то чавкающий звук, тихий стон, и рядом с босой ногой Никиты упал какой-то влажный комок, и тут же Денис понял, что это его глаз, его глазное яблоко. Когда шлепнулся второй глаз, Денис закрыл глаза и принялся онемевшими губами читать Отче наш, из которой помнил всего несколько строчек:

- Отче наш, иже еси на небеси

Да придет царствие твое…

Отче наш.. да приидет..!

Потом он долго и безутешно плакал, не открывая глаз, и не мог себя заставить посмотреть, ушла Кайсын или нет. Он не знал, закончился ли ураган, и снова то читал молитву, то вдруг забывал свое имя и пытался вспомнить. Время превратилось в вязкую материю, которая не текла свободно, а двигалась с усилием, толчками. Центром вселенной было березовая палка, и она была словно пуповина матери, которую если отпустишь – умрешь.Если бы его спросили в этот момент, сколько он  уже лежит на этой поляне, обнимая березовый кол, он вполне мог бы ответить, что что-то около года. Вдруг он почувствовал, как кто-то отрывает его пальцы от березового кола, и он замычал, сопротивляясь.

- Все, она ушла. Вставай, Денис! – совсем рядом произнес голос Степана.

И сразу же наваждение исчезло, и он вскочил, завертел головой.

- Она забрала Никиту! Черт, у него глаза вывалились!

- Не вывалились, а он сам пальцами выдрал, – бесцветным голосом произнес старик. – Ушел служить кайсын.

- Надо его найти! – Денис принялся метаться по полянке, шаря глазами по палой листве – искал одежду Никиты. – Его шмотки наверняка на том дереве! Надо снять!

Степан вытащил из кармана пачку папирос, спокойно закурил и покачал головой.

- Нет. Что принадлежит кайсын – из священного леса не унесешь. Да и он сам решил ей служить… Правильно дэлэ сказала, слабый он был. Я и так знал, что друг твой не выберется. Нутро у него.. пустое.

Обратно шли молча – Степан на все вопросы, как вытащить человека увлеченного силой кайсын, обратно в мир, отмахивался, и в конце концов крикнул:

- Да никак, твою мать! Усвой уже – никак! Ты сам-то едва удержался, я боялся уже, не сдюжишь! Против воли лесной матери он тут воевать собрался! Тьфу!

Денис поник и понуро пошел за стариком, раздраженно отодвигая ветки высоких кустов. Из леса на этот раз они вышли быстро, будто трасса всегда была у них под боком и они не углублялись несколько часов чащу. Около его машины стоял Степанов древний мотоцикл с люлькой.

В обычном, нормальном мире уже светало – над елями забрезжил жиденький рассвет, и Денис, посмотрев на часы, с удивлением понял, что уже шесть утра. Степан сел за руль своего мотоцикла, а Денис вдруг запоздало спохватился:

- Надю то мы не нашли!

Старик махнул рукой:

- Нашел об чем переживать! Не бойся, девчонка наверняка уже дома давно. Кайсын порядок знает. Давай, заводи свою шарманку! Поехали обратно в Турган.

- В Турган? Зачем?

- А чего? У меня самогоночка на можжевеловых шишках… А старуха в город умотала на два дня, мне кастрюлю щей оставила.

Денис вдруг рассмеялся, истерически колотя себя по бедру и запрокидывая лицо.

- Самогоночка! Твою мать! Самогоночка!

Старик пожал плечами и, рыча мотором, уехал. Денис сел за руль Ниссана, отправился вслед за Степаном, и всю оставшуюся дорогу в его голове тоненько звучало:

- С чарами не справишься, век ты будешь мой, мой!

Ах как ты мне нравишься, ой-ей-ей!

PS. Прошу прощения за очепятки, корявости и нелогичности в тексте - это попытка расписаться после долгого перерыва. У меня немного каша в голове)

Никита достал вейп, в приоткрытое окно выпустил густую струю ароматного пара. Денис поморщился:

- Прекращай. У нас тут ребенок вообще-то в машине.

- Да какой она, нахрен, ребенок! Ей девятнадцать лет! И вообще…

Что «вообще», он договорить не успел – машину сильно тряхнуло, отбросило в сторону, и она вылетела на обочину, опасно накренившись. Встала ребром на правый бок, но устояла, тяжело повалившись в высокие зонтики борщевика.

- Черт! Что это было?! – завопил Никита.

- Сука! – с чувством произнес Денис, потирая ключицу, куда больно вдавился ремень. –  Мы во что-то врезались!

Он обернулся назад – Надя потирала ушибленную о спинку сиденья голову.

- Эй, ты нормально?

Она неуверенно кивнула и посмотрела на темный лес. Денис отстегнулся, вышел на дорогу, посветив себе фонариком. Трасса была тиха, темна и абсолютно пустынна. Ни ямки, ни выбоинки, ни коряги.

- Я сто процентов на что-то налетел! Ощущение такое, будто собаку сбил!

Никита пошарил подсветкой камеры по дороге, недоуменно вгляделся в темноту леса:

- Мистика какая-то…

Они оба обернулись на хлопок двери и успели увидеть, как Надя, мелькая белой ночнушкой, устремилась в чащу.

- Надя! – заорал Денис и бросился за ней. – Надя, стой! Там опасно! Да твою мать, что за день такой! Черт!

Он встал на кромке леса, посветил в заросли фонариком – Нади и след простыл. Никита сел за руль и окликнул приятеля:

- Послушай, поехали. В лесу мы ее не найдем, тем более ночью. Нам нужно сообщить в полицию и возвращаться в город. Дел мы уже наворотили, давай не будем больше творить херню.

Никита, не захлопывая дверцу, вырулил на трассу, давая задний ход.

- Блин! – Денис схватился за голову. – Ты представляешь, что будет, если мы скажем, что украли ребенка, а потом потеряли его в лесу?

- Она не ребенок, это раз, и два – у нас есть видео из дома Натальи.

- А вот видео, как мы во что-то врезались, у нас нет! Ты представляешь, как это выглядит – украли девчонку, а потом потеряли ее в лесу! Октябрь, она в одной сорочке!

- Ну и что ты предлагаешь?

- Давай ее поищем. Вряд ли она далеко босиком уйдет…

Никита по-бабьи подпер пухлую щеку рукой и посмотрел на Дениса, словно на идиота.

***

Денис вынул из багажника большой фонарь-прожектор с ручкой, Никите вручил налобный и ручной фонарики. Они ступили в темный прогал между елками, куда скользнула Надя, и попали на узкую утоптанную тропку с полегшей, вмятой в землю травой. Сырой ночной воздух сразу же проник за воротник, заставил пробежать по коже табун мурашек. Они шли по почти невидимой тропинке, раздвигая цепкие лапы кустарников и уворачиваясь от еловых веток. Высокая луна изливала на лес мягкий белесый свет, и почему-то каждый микроскопический звук – треск веточки под их подошвами, писк ночной птицы, шорох травы – все это только подчеркивало, а не нарушало тишину. Никита включил камеру, снял свои ноги в грубых ботинках, медленно перевел кадр на спину впереди шагавшего Дениса.

- Черт… Обосраться можно, – тихо произнес Никита. – «Ведьма из Блэр», твою мать.

И слова его, сказанные почти шепотом, будто испарились где-то около рта, увязли в темноте.

- Дэн, может, ну его нахер? Мы щас сами потеряемся…

- Надя! – крикнул Денис.

Замер, прислушиваясь. Ничего. Ни шороха, ни хруста веточки.

- Надя! Остановись! В лесу опасно!

Денис елозил фонарем по зарослям, которые в свете светодиодов казались какими-то пыльными, блеклыми. Он пытался рассмотреть хоть какое-то движение, надеялся, что вот сейчас мелькнет белая ночнушка. Но густая чащоба была тиха и неподвижна. Никита издал возглас и указал на кусочек светлой ткани, зацепившейся за колючий куст.

- Вперед! – скомандовал Денис. – Верно идем!

Тропинка оборвалась неожиданно, и они вывалились на небольшую полянку с огромным сухим, мертвым деревом. Дерево, скорее всего дуб, все было обвязано кучами старых тряпок, в которых Денис не сразу узнал одежду. Выцветшие джинсы, куртки, свитера и даже трусы были обмотаны вокруг веток и образовывали странную, сюрреалистичную изломанную крону. Он поднял мощный фонарь повыше – какие-то вещи почти истлели и свисали с веток драными тряпками, а какие-то были практически новыми, на одной куртке блеснул светоотражающий логотип модной фирмы.

- Охереть… – прошептал Никита с задранной головой. – Там, кажется, часы.

На одном из сучков действительно висели крупные мужские часы.

Вокруг ствола в радиусе трех метров не росла трава, земля была плотно утрамбована, и на влажной глине четко отпечатался след маленькой ступни. Денис с сомнением посмотрел на след:

- Кажется, Надя здесь проходила. Мы идем верным путем.

- Разуй глаза. У этой девчонки ножища, как у меня!

- Кто еще может шарахаться в лесу босиком?

- Да хрен его знает! Но я не хочу с этим кем-то встретиться! У них тут всех башка набекрень! Кто это все навязал?!

- Тссс… Слышишь? – где-то в недрах еловых зарослей едва слышно затрещало, что-то закопошилось.

- Она там! – прошептал Денис и ткнул пальцем в темноту леса. – Где-то там.

Никита навел камеру на черный провал между деревьями, осветил неподвижную, посеревшую осеннюю траву и дремучие еловые лапы. Они замерли, прислушиваясь, что-то негромко треснуло еще раз, уже ближе к ним.

- Может, она сама вернется? – тоже шепотом произнес Никита. – В лесу холодно.

Они постояли еще немного, боясь сделать хоть одно решительное движение, и вдруг в чаще сильно затрещало, зашуршало, наполнило ночной воздух беспокойством.

- Это там! – повернулся назад Никита.

- И там! – Денис указал пальцем вперед.

- Трещит со всех сторон. Дэн, я тебя умоляю, пошли нахрен отсюда! Может, это стая волков! Или медведей!

- Стая ослов, еще скажи, – фыркнул Денис, который на самом деле тоже чувствовал себя неуютно в октябрьском ночном лесу.

Его била крупная дрожь от холода и волнения, и он колебался, стоит ли сворачивать с тропинки и искать ненормальную девчонку в темноте, лишь немного подсвеченной луной и их фонариками. В лесу он ориентировался плохо и опасался, как бы их самих не пришлось спасать поисковым отрядам.

- Черт! – Денис потер влажный холодный лоб и в этот момент громко хрустнула ветка, и из еловых зарослей вышел кто-то, кого он сначала принял за лешего.

Никита заорал, отпрыгнул на несколько метров и выставил фонарик, словно нож.

- Твою мать!

Денис осветил своим фонарем голого, невероятно тощего старика. Ребра его выпирали, словно стиральная доска под серой грязной кожей, седая борода была такой длины, что закрывала гениталии. В бороде запутались жухлые листья, крупные жуки, слизень и мелкие веточки, выцветшие голубые глаза смотрели тупо, без всякого выражения из-под косматых густых бровей. Старик почесал отросшим желтым ногтем голову через кошмарные, свалявшиеся в войлок космы неопределенного цвета. В уголках губ цвели россыпи мелких нарывов. Старик прижал тощий кулачок к груди и произнес:

- Айна. Сарды камару нохт. Кайсын. Кайсын.

- Чего? Дед, мы только по-русски можем! – крикнул с безопасного расстояния Никита. – Не понимаем! Донт андерстэнд, ферштеен?

Старик выдохнул, постучал костяшками пальцев по голове:

- Кайсын… Не помню… Мххх! Камару нохт! Нохт!

Он сделал движение руками, будто вытряхивал полотенце, и Денис сказал:

- Мне кажется… Кажется, он велит нам возвращаться.

Старик снова ударил себя сухим кулачком по лбу:

- Не помню… Дорога… Нет!

- Я с тобой согласен, дедуля, родненький! Пошли, Дэн! Полностью поддерживаю инициативу этого благородного старца и считаю, что нам надо съебать отсюда нахуй! Прямо сейчас!

- Девочка… В лес убежала девочка, ей на вид лет тринадцать. Вы ее видели? – Денис даже не повернулся к Никите.

- Кайсын! Кайсын дэлэ! – старик махнул в сторону чащи, а потом скрестил руки перед грудью. – Нет! Дорога нет!

Он вдруг судорожно вздохнул, словно хотел зарыдать:

- Не помню... Кайсын.

- Вот черт! – Денис всплеснул руками. – Пойдемте с нами. В лесу холодно! Мы отвезем вас в деревню…в Турган. Турган!

Старик вдруг всхлипнул, потер кулачками глаза:

- Турган, да. Турган помню. Дэлэ… Дочь.

- У вас в Тургане дочь?

Тот отчаянно закивал:

- Дочь, дэлэ. Турган.

- Пойдемте с нами, мы на машине! Отвезем вас к дочери!

Старик покачал головой и снова изобразил крест перед грудью.

- Нет. Кайсын. Дорога нет.

Он грустно махнул рукой, повернулся к чаще и скрылся в холодной тьме. Никита сделал шаг назад:

- Дэн, как хочешь, я иду на трассу. Желаешь шарахаться по лесу – без меня. В тачке подожду до утра, не вернешься, еду в Екат и сообщаю в МЧС.

- Ладно, пошли. – Денис обреченно махнул рукой. – Щас позвоним в полицию из машины. Не найдем мы ее в темноте. Да и этот… дедуля особого доверия не внушает. Че там в лесу у них, секта что ль какая? Какого фига он тут жопу морозит…

Они отправились обратно, вскидывая фонарики на любой шорох.

- А что это за язык, на котором он говорил? – бросил Никита. – В Тургане все по-русски говорят.

- А хрен его знает. Башкирский, может…

Никита вдруг резко повернул фонарик в сторону чащобы, и они услышали громкий ритмичный шелест травы, и в эту же секунду на Никиту бросилось что-то рычащее и визжащее из кустов. В голове Дениса мелькнула мысль про волка, но напавшее существо блеснуло голой влажной спиной под лунным светом. Он повалил, оседлал вопящего на весь лес Никиту и рвал сильными жилистыми руками его теплую куртку, тянул ее на себя и орал:

- Отдай! Отдай. Мне отдай!

Денис кинулся к приятелю, взял толстый тяжелый фонарик обеими руками и ударил существо по затылку, заросшему сальными, болтающимися, как сосульки, волосами. Существо рыкнуло, схватилось за голову, повернулось, и Денис увидел, что это был совсем молодой парень, тоже абсолютно голый, как и давешний старик, с темной бородой, отросшей до груди. Один глаз его вздулся, и между подпухшими веками вместо глазного яблока Денис увидел всякий сор – влажную землю, еловые иглы.

- Отдайте! – неожиданно жалобно сказал он, комкая толстовку Никиты в кулаке.

- А ну пошел нахрен! – крикнул Денис и снова замахнулся фонарем.

Что он будет делать, если парень не испугается, Денис представления не имел, потому что меньше всего стремился вступать с ним врукопашную. Но тот отшатнулся, скакнул, как большая лягуха в сторону, на четвереньках, и тихо заскулил, словно обиженная собака.

- Дайте… Путь, обратно. Кайсын… Черт, слова забываю! Забыл! Ыыыххх!

Парень потер виски кулаками – на пальце серебристо блеснуло простое кольцо.

- Да что тут происходит?! – воскликнул Денис. – Кто вы, блядь, такие? Какого хрена шарахаетесь голышом по лесу? Чего вам надо от нас?

Парень посмотрел на него отчаянными глазами:

- Кайсын..! Ее лес! Выйти! Надо… надо…  одежда!

- Чтобы выйти, нужна одежда? – подал голос Никита.

Парень сначала закивал, потом отрицательно замотал головой:

- Одежда! Не так! Кайсын! Кайсын дэлэ!

- Черт его разберет… пробормотал Денис. – Но мы то сможем выйти, мы же одетые?

Сумасшедший энергично потряс головой влево-вправо.

-Нет. Кайсын, кайсын дэлэ не даст.

- Как нам выйти?

- Койса ширт монва. Не так… Мммм, не помню! Как сказать..?

Парень встал с земли, приблизился к Никите и попытался взять его за ворот куртки, но тот ударил его по руке и завизжал:

- А ну не трогай, не трожь меня!

Денис снова угрожающе размахнулся тяжелым фонарем, и парень попятился. В лесу снова застонало, затрещало, дернулись ели, будто между ними пробиралось огромное животное. Парень испуганно посмотрел в чащу, что-то прошептал и юркнул в темноту меж деревьев.

Денис подал руку Никите, который испуганно таращился с земли, глядя на подрагивающие верхушки елей, но треск и шорох вдруг стихли.

- Черт, Дэн! Куда ты меня нахрен завел, что это за срань! – заорал Никита, дергая себя за полы своей модной куртки.

- Да я откуда знаю! Думаешь, я каждый день прохлаждаюсь в окрестностях Тургана?

- Пошли отсюда к чертовой матери!

Никита повернул назад и ступил на узенькую тропинку, с раздражением отбросив от лица еловую ветку.

- Елки еще эти чертовы..!

Они отправились назад, шаря фонарями по густым зарослям. Никита что-то бубнил себе под нос, Денис же с тревогой вглядывался в небо – оно за несколько минут вдруг просветлело на пару тонов, хотя экран телефона показывал час ночи. Луна по-прежнему светила рыбьим гнойным глазом с облачного неба, но она не могла быть причиной этого странного белесого рассвета, похожего на поздние сумерки.

- Видишь? – окликнул Денис приятеля.

- А?

- Светает вроде… Но ведь сейчас час ночи!

- Да здесь все через одно место! Мужики какие-то голожопые, дерево это сраное… Господи боже, зачем я тебя послушал! Девочку ему жалко! Себя, блин, надо жалеть, себя! Девочек на хрена на этом свете, а ты у мамы один такой красивый!

Они шли по равнодушному октябрьскому лесу, и вязкая влага пропитывала одежду, обволакивала стылым туманом, заставляла ежиться и вздрагивать от промозглого холода. Волосы быстро стали влажными, носы ботинок промокли, на одежду цеплялись семена растений, осенняя паутина и жухлые листья. Изредка где-то вдалеке осторожно потрескивала веточка, шуршали еловые ветки, и они оглядывались, шарили фонарями по зарослям.

Тропинка вдруг оборвалась буреломом, поваленными стволами, сплошь заросшими изумрудным бархатным мхом. Никита упер руки в боки и с издевкой произнес:

- Прекрасно. Великолепно. Мы заблудились!

- Глянь… Там что то есть!

- Если это очередной голожопый бородач, уволь меня от этого зрелища.

Денис указал на темную фигуру впереди, сгорбившуюся у толстой ели. Они, осторожно ступая по сплошному ковру изо мха, перелезли через поваленные стволы, подошли к темному силуэту. Никита громко выматерился, а Денис невольно сделал шаг назад и едва не упал, наступив на корявую ветку.

Около ели, на пне, сидела женщина, мертвая, судя по всему, не меньше пары недель. На бедрах болталась бурая, непонятного цвета юбка, кофточка, очевидно, когда-то белая, а сейчас посеревшая от грязи, съехала с плеч к талии, выставив на обозрение синюю грудь с крупными оттянутыми сосками. Головы у трупа не было – срез подгнил, в коричневой плоти копошились какие-то жучки. Руки женщины были заведены за ствол и связаны, удерживая ее в вертикальном положении.

- Дэн… это… это уже ни в какие ворота. В этом Тургане точно какая-то долбанутая секта.

- Тссс… - Денис прижал палец к груди и указал вперед – там, метрах в десяти, виднелась еще одна темная фигура, но около ее ног кто-то едва заметно шевелился.

Они, осторожно ставя ноги в жухлую траву, приблизились к такому же трупу, сидящему на земле со связанными руками. На бедрах женщины лежали выгоревшие, тронутые тлением остатки юбки уже не пойми какого цвета, а к одной из темных грудей с черными прожилками присосался ребенок самого отвратительного вида. Ему от силы было полтора-два года, голова его, словно сдавленная безумным скульптором, бугрилась ямками и выступами. Редкие черные волосенки не скрывали крупных набухших вен, из одного глаза, крошечного, заросшего, текла сукровица, на втором, огромном, выпученном, наросли какие-то пленки. Большие, не по возрасту ступни были уже со старческими шишками по бокам, надутый живот и тонкие паучьи ручки и ножки выглядели и отвратительно, и жалко.

Ребенок скосил на них глаз с бельмом, но от груди не оторвался – щеки его надувались и опадали, маленькой грязной ладонью он вцепился в остатки сгнившей юбки. Никита шумно выдохнул и сделал судорожное движение горлом, борясь с тошнотой. Денис приоткрыл рот и ущипнул себя за руку – все происходящее окончательно превратилось в плохой сон. Реальность на глазах плавилась и теряла привычные очертания, Екатеринбург, канал, контент, даже стоящая где то на трассе машина стали далекими и призрачными. Этот лес, будто кислота, растворял нормальную жизнь, превращал ее во что-то уродливое, лишал надежды.

- Никитос… – Денис сделал аккуратный шаг назад. – Отходим очень тихо.

- А? – громко сказал ошеломленный Никита.

- Ти-хо, – раздельно, одними губами произнес Денис. – Если тут такой ребенок, то где-то, блин, его мамка или батя. С которыми встречаться ну вообще не хочется.

Они осторожно отошли от ребенка и его безголовой кормилицы, обогнули бурелом по широкой дуге и снова углубились в лес. Денис погасил свой фонарь-прожектор и заставил Никиту выключить ручной фонарик, оставив только налобный. Опасность вдруг стала осязаемой, зримой, и первый раз за этот день он ощутил, что ему по-настоящему страшно.

- Эти ненормальные точно устроили секту! – прошептал Никита. – Рожают тут, поди, друг от друга десятилетиями, вот и выходят уроды!

- Никитос, даже в самой отбитой секте самые нахрен уродливые дети не сосут мертвячек!

Никита вскинул фонарь, как дубинку – в лесу совсем рядом затрещало, бешено затряслись две высоченные ели, раздался хруст веток. Вспорхнули птицы, где-то вдалеке заплакал ребенок мяукающим плачем.

- Твою мать… – Никита крутил головой, всматриваясь в чащу.

Из зарослей вдруг выскочила старуха престранного вида – на брюки была натянута тонкая ситцевая юбка, на голове - платок в розочках. Тетка была в толстой куртке, поверх которой прыгали бусы, на одном плече болтался большой мешок с тяжелым содержимым; в руке она держала суковатый посох.

- Сюда, идиоты, сюда идите! Кайсын вас заприметила! – крикнула бабка мужским голосом, и Денис с удивлением узнал Степана, давешнего старика с лошадью.

- Держите! – дед тянул им что-то, зажатое в кулаке, и он увидел простенькие крестики на веревочках. – Надевайте, быстрее!

Кайсын (3)