Дед был колоритный: крепкий и по-деревенски кряжистый, с широкими мозолистыми ладонями, что размерами и формой походили на совковые лопаты. Круглое, загорелое лицо в глубоких морщинах. Чуть сбитый набок нос картошкой и светло-синие, совсем не похожие на стариковские глаза под густыми, чёрными с вкраплениями седины бровями. Крупные мясистые уши, торчащие из белых как снег прядей волос на висках и большая залысина, тянувшаяся от лба до затылка. На вид ему можно было дать лет семьдесят, хотя некоторые старожилы деревни утверждали, что Парнас Иванович на этот свет явился чуть ли не в начале сороковых годов прошлого века, в самом начале Великой войны. И, будучи сопливым пацаном, в полной мере вкусил все военные и послевоенные тяготы: холод и голод.
Парнас Иванович жил в трёх дворах от дома Артёма, на самом краю деревни. Дом у него был небольшой, но справный: с новой, покрытой металлочерепицей крышей, опрятным двором и небольшим, ухоженным огородом. Дед давно коротал свой век бобылём. По этой ли причине, а может, из-за серьёзного возраста, ни скотину, ни птицу он не держал. Во дворе у него можно было встретить разве что крупного беспородного пса Тошку да чёрного как уголь кота Филиппа. Со слов соседа — самый что ни на есть минимум, чтоб от скуки не запить и, если вдруг появится такое желание, было хоть с кем-то за-жизнь покалякать.
— А со старой баней чего делать решил? — спросил Парнас Иванович. — Только учти: на дрова для топки она не пойдёт. Ни в бане, ни в доме жечь это дерево не следует. Нижнее бревно уж старое, почти всё гнилое. Жара от него мало, а угореть можно запросто. Чего оно, бревно это, за свою службу долгую в себя только не впитало: и грязь, и воду, и мыло всякое.
— Так сожгу. На золу в огород.
— Это правильно, — сосед вздохнул, поглядел на клонящееся к горизонту тёплое июльское солнце. Заговорщицки подмигнул и предложил:
— Может, по-маленькой? У меня как раз бражка настоялась — попробовать надо.
С подобными предложениями сосед подходил нечасто, так что Артём, недолго думая, решил его уважить. Тем более вечер уже, и основные дела, что на сегодня задумал, молодой хозяин уже выполнил. Хватит. Деревенская жизнь она такая: всех дел не переделаешь, и пытаться даже не стоит. Как говорила бабушка Артёма: «Как не спеши, как не старайся – на все дела-заботы ни дня, ни ночи не хватит».
Мужчины расположились на заднем дворе, там, где за невысоким штакетником забора начинался огород. Под старой, раскидистой грушей имелись навес, грубый, но крепко сбитый стол из сосновых досок и пара скамеек. Эдакая летняя беседка на минималках. Жена Артёма Света поворчала немного, беззлобно обругала алкоголиками, но быстро смастерила несложную закуску из свежих овощей, хлеба да колбасы. Принесла всё это вместе с посудой и, сославшись на занятость, ушла в дом. Судя по времени — готовить поросятам и кормить цыплят. В новой, пахнущей свежей сосновой доской пристройке вот уже три дня требовательно пищали с десяток будущих бройлеров: жёлтые, пушистые и удивительно непоседливые.
Дед Парнас многозначительно хмыкнул и извлёк из грудного кармана своей фуфайки полулитровую бутылку с какой-то мутноватой жидкостью и внушительный по размеру бумажный свёрток, аккуратно упакованный в полиэтиленовый пакет. Это оказалось копчёное сало: бледно-розовое, с тонкими прожилками мяса, обильно сдобренное солью и чесноком.
— Натурпродукт собственного производства, — похвастался сосед, убирая обратно в карман пакет и бережно выкладывая сало на разделочную доску. — Дай-ка ножик, я его покромсаю помельче. Чем тоньше его нарежешь, тем оно вкуснее будет. Уж поверь старому гурману.
Бражка оказалась в меру крепкая, но немного странная на вкус. Слишком сладкая, как показалось Артёму, — без выраженного хлебного духа и дрожжевой кислинки.
— На лесных ягодах настаивал, — пояснил сосед. — А ещё мёда добавил. Для мягкости и аромата.
Выпили ещё. Закусили. Обсудили погоду — с её июльским, наконец-то устоявшимся теплом. Поговорили о рыбалке, о том, что на дальней запруде уже с неделю неплохо берёт крупный линь. Жаль только, что исключительно на вечерней зорьке — когда у деревенского жителя и времени, и сил уже почти ни на что не осталось.
Сосед, как бы невзначай, между делом поинтересовался, как молодым живётся и не собираются ли они сбежать обратно в город. Артём честно ответил, что, несмотря на трудности, они здесь вполне освоились, во многом разобрались и уже почти счастливы.
— Вот и молодцы. Вот и правильно! — прокомментировал ответ дед Парнас.
Так уж вышло, что однажды молодые люди посидели, подумали и решили: было бы неплохо что-то поменять в своей жизни. Испытать себя и собственные силы. Долго искали, выбирали и наконец купили дом с землёй в небольшой, но вполне себе обжитой деревне. Случилось это знаковое событие чуть больше года назад. Пока ещё не обременённые детьми молодые люди свернули все свои городские дела и, в который раз проигнорировав от друзей и близких совет одуматься, переехали со всем своим нехитрым скарбом в деревню Малые Кресты. На постоянное, так сказать, место жительства. Артём работал удалённо, а Светлана как раз перевелась в институте на заочное обучение. Пока имелись силы и средства, ребята выбрали для себя возможность жить именно там, где им хочется. Вдали от городского шума и суеты, в шаговой доступности от настоящей природы, где в лесу водятся дикие животные, а из небольшой, но глубокой и быстрой реки можно, при желании, прямо так, не прибегая к кипячению, пить воду. В тех условиях, когда душевное и материальное благополучие полностью зависят от вложенных тобой же в это самое благополучие сил.
— Вот когда я был молодым… — опрокинув в себя очередную рюмку и степенно закусив чёрным хлебом с салом, начал свою речь дед Парнас. — Молодёжь из деревень массово сбегала в город. Тогда везде стройки шли большие. Страна запускала новые фабрики и заводы, строила дома, школы да больницы. Бывших деревенских девок и парней привечали с радостью: учили, кормили почти бесплатно, устраивали на работу. Общежития, опять же, давали, а тем, кто обженился, — и квартиру через пару лет в собственное пользование. А квартира — это что в первую очередь? Правильно! Тепло, сухо и сортир не на улице. А то, что соседи через стенку бухтят да лаются или за окном машины гудят до полночи, — так к этому всему привыкнуть можно. Зато всегда есть вода горячая, а зимой печь топить не надо, потому как в доме твоём центральное отопление присутствует. Да и на работу ты ходишь так, как в трудовом кодексе прописано: имеешь раз в год законный отпуск да в неделю цельных два выходных. Опять же, больничный бюллетень в любой момент взять можно — хоть зимой, хоть летом, в посевную или уборочную. Лежи себе на диване, хворай да пей таблетки, что тебе докторша прописала и чуть ли не сама домой принесла. Красота!
Артём кивнул, соглашаясь. В голове у него уже приятно шумело, а в ногах, да и во всём теле появилась тёплая, истомная тяжесть. Коварная бражка у соседа получилась — явно более забористая, чем показалась в начале. Дед Парнас тоже захмелел, разрумянился. Он полностью расстегнул фуфайку, под которой оказалась старая, но чистая майка-тельняшка, и круто сдвинул свою кепку-шестиклинку почти на самый затылок. Артём даже удивился: как это она у него не сваливается с его большой, наполовину лысой головы?
— А вот скажи-ка мне, сосед, — наклонившись ближе и внезапно понизив голос, заговорил дед Парнас, — чего это ты решил вдруг новую баню ставить? Я, насколько помню, старая у тебя вполне ещё крепкая. Котёл в ней не так давно подлатали, да и полог внутри из столетней липы сделан — крепости да толщины изрядной. Сейчас такую доску ты днём с огнём не найдёшь. Даже не пытайся. Одна декорация кругом шлифованная.
Артём слегка опешил. Немного помолчав, ответил:
— Так старая баня уже. Почернела вся от времени, скособочилась.
— Зато жаркая. Я помню, Михалыч — тот, кто её ставил, — хвалил парок этой баньки и жалел лишь о том, что из неё до реки бежать далековато. Зимой-то в сугроб можно сигать было, а вот летом — пока весь усад пробежишь, — три раза остынешь уже. Да и девок, что на соседних огородах работу работают, смущать не дело.
— Жене не нравится, — признался Артём, почему-то испытав неловкость от подобных подробностей. — Говорит, стрёмно ей в этой бане. Не своя она, чужая совсем. Столько лет в ней кто-то посторонний мылся. Голыми задницами на лавках тех сидели. И такое ощущение, что помнит баня бывших своих хозяев.
— А-а-а, — сосед кивнул понимающе. — Если так, то да. А насчёт того, что стены помнят — ерунда всё это! В банях ведь не только мылись да постирушки устраивали. В них и жили раньше всем семейством, если, скажем, дом в ремонте или, не дай бог, сгорел. И рожать в них бабы уходили. Что же из этого получается — надо всё, что от предков в наше пользование остаётся, ломать да строиться заново?
Артём пожал плечами. В чём-то, по его мнению, сосед был прав. Ему баня и самому нравилась, и изначально он планировал её лишь немного подновить: поскоблить, почистить, починить. Проводку обновить и воду внутрь завести. Ну и предбанник утеплить, оснастив его всем необходимым.
— А то, что твоей жене баня не кажется, — так тут просто всё. По всему выходит, что Банник местный осерчал на неё за что-то. А может, просто рожу свою воротит, капризничая да напрашиваясь на подношение.
Дед Парнас ухмыльнулся хитро, подмигнул и взялся не спеша наполнять рюмки. Артём сидел, не зная, что на это ответить, — пытался сообразить, серьёзно ли говорит сосед или он так шутки шутит.
— Ты пойми, парень, это у вас в городе всё совсем не так, как у простых людей: интернет с радио да доставка снеди разной по одному звонку с телефона. Здесь, в деревне, жизнь другая — со своими устоями и законами. И не нам с тобой менять эти порядки.
Они выпили, и дед Парнас, как ни в чём не бывало, продолжил:
— Чтобы жить в согласии — и с собой, и со всеми соседями, — достаточно соблюдать определённые правила. Они просты да понятны, но писаны так давно, что о них уж почти никто и не помнит. Входишь ты в баню — поздоровкайся с хозяином, спроси у него дозволения побыть в его вотчине. Тебе не трудно, а старому прощелыге приятно. Поднести ему иногда тоже полезно бывает. Любит Банник монету мелкую, мыла кусок или тряпицу льняную, что баба на себе носила.
— Экий он фетишист, однако! — не выдержав, съязвил Артём.
— Кто? — не понял старик.
— Банник твой. Я говорю, что извращенец он, — пояснил молодой человек, вдруг подумав, как бы не обиделся сосед за нападки на неведомого Банника. Но ни тут-то было. Дед Парнас на подобные слова широко и открыто улыбнулся, показав свои на удивление ровные и крепкие зубы.
— Это ты в точку, парень! Такого развратника поискать — вовек не сыщешь! Любит он это дело, чего уж скрывать. Особливо когда бабёнка одинока да томлением телесным измучена: вдова молодая али солдатка. Тут и до греха дело дойти может.
Артём покачал головой, старательно скрывая рвущиеся наружу эмоции. Что он мог на это сказать? Забористая бражка у старого соседа вышла! Эх, забористая…
— А ты, как я погляжу, мне не веришь? — вдруг заявил дед Парнас, но в его голосе обиды не прозвучало.
— Ну почему же, — усмехнулся Артём. — В жизни всякое может случиться. Особенно если от сильного жара в глазах темнеть начинает. Такое может привидеться…
— Эх-кхе… — закхекал старик с язвительной ухмылкой на лице. — Давай-ка я тебе одну историю правдивую расскажу, что в соседней деревне однажды приключилась.
— А давай! — не стал спорить Артём, к собственному удивлению испытывая неподдельный интерес к знаниям соседа местного фольклора.
— Дело было по осени, в соседней, как я уже говорил, деревне. Горюновка её название, ежели чего. Жила там одна бабёнка лет сорока — одинокая да бездетная. Замужем была, да давно уж овдовела. Говорили, что мужик её по пьяному делу на рыбалку пошёл, а домой так и не вернулся. С водяным да русалками ему, видно, интереснее показалось.
Так вот, бабёнка та вся из себя ладная была. Хоть и росту невысокого, но формами выдалась – глазу приятно. К тому же натурой бойкая, в хозяйстве спорая, на ум-смекалку вострая. Вот только на любовь да счастье женское не везло ей, как ни старалась. Деревня-то небольшая, и все мало-мальски путные мужики давно под приглядом. А если пьянь какая или лентяй — так такой и задаром никому не нужен.
Дед Парнас сжевал очередной бутерброд, глянул на почти пустую бутылку, вздохнул тяжко и продолжил:
— Всё в хозяйстве Евдокии — так звали ту бойкую вдовушку из Горюновки — было неплохо. И птица, и козы на дворе имелись, и дом крепкий, пятистенный. А вот бани у неё своей не было. Не удосужился в своё время покойный муженёк поставить. Так и ходила Евдокия к соседке своей, бабке Антонине. Той уж почти сто лет в обед было: на обе ноги хромала да зрением сильно ослабла. Так что Евдокия ей по субботам баню топила и мыться помогала. А после, как старушку домой проводит, так и сама париться идёт — в своё удовольствие. Пока кости от жара не заломит да кожа на теле от чистоты скрипеть не начнёт.
Сосед разделил остатки бражки, тут же выпил свою рюмку, закусил и, ловко огладив огромной пятернёй усы, продолжил:
— И вот случилось что-то — зачастила наша вдовушка в баньку хаживать. Раньше только по субботам мылась, а затем и в четверг ходить стала. А после ещё и вторник захватила. Старушка-соседка вначале и не замечала такой усилившейся любви к чистоте своей товарки, но потом ей кто-то нашептал по-соседски: мол, ходит Евдокия к тебе в баню — тайно. Да всё больше затемно. А это совсем не дело — по ночам мыться. После полуночи Банника лучше вовсе не тревожить. У него там свои дела делаются, и могут быть другие гости — те, кто по теням ходит. Человеку они хоть и не враг открытый, но уж точно не друг.
— Шабаш нечистой силы? Прямо в бане? — усмехнулся Артём, представляя, как пара чертей, кикимора с бабой-ягой да старик Банник пытаются разместиться в крошечной парилке стандартной деревенской бани. Где и вдвоём с женой порой бывает тесновато.
— А ты зря смеёшься, парень. Не всегда всё выглядит так, как есть на самом деле. А с Евдокией случилось следующее. Задержалась как-то она в бане допоздна. То ли сама долго тянулась, то ли бабка Антонина телилась по причине очередной хвори. Но не суть. Моется бабёнка, мылом мылится, спину себе мочалкой достать старается. И тут лампочка единственная в бане моргнула да погасла. Ну что же, бывает! Перегорела, а может, и вовсе свет повсюду отключили. Такое часто в деревнях случается — особенно по ночам.
Женщина ругнулась для порядка, но про себя решила: не беда. Домоюсь в темноте, на ощупь, а в предбаннике свечка со спичками припасены — как раз на случай такой оказии. Продолжила Евдокия помывку, пытается спину себе намылить — и вдруг слышит совсем рядом, аккурат у себя за спиной, неприятный такой, скрипучий мужской голос:
— Чего, дура, корячишься? Давай подсоблю.
Евдокия враз лишилась дара речи! Ей бы закричать, заругаться на оказника, на худой конец сбежать от греха подальше. Так нет! Стоит, замерла да молчит, словно немая. Ну а молчание у нас что? Как известно, золото. Да и знак согласия тоже.
Дед Парнас ухмыльнулся с ехидством.
— Одним словом, Банник это оказался. Старый, матёрый, до распаренных баб сильно охочий. В общем, «попарил» он в тот вечер Евдокию знатно. Дело-то нехитрое, хоть и дурное. Нагнул покруче для удобства — и… В общем, еле-еле баба в ту ночь из бани выползти сумела да до дома своего добраться.
Артём не выдержал и расхохотался — громко, в голос, до крупных слез на глазах. Дед на это не обиделся. Улыбался, но в его взгляде вдруг показался некий укор, словно он говорил: «Да что с вас взять-то, молодёжь? Что вы о жизни знать-то можете?»
— Вот же ты, дедушка Парнас, какой охальник!
— Я-то? Есть немного. Но ты слушай, что дальше было. Понравилось, видно, вдове такое ночное приключение. А как же! Столько лет одна — без любви, без ласки. А тут такое! Еле дождалась следующей субботы. Наверное, хотела удостовериться, что не привиделось ей в прошлый раз. Подготовилась заранее, сама лампочку выкрутила, чтобы темень напустить. Позвала даже в голос Банника. Вот только не явился он к ней в тот вечер, хотя и проторчала Евдокия в бане почитай до первых петухов.
— Поматросил и бросил? Видимо, что-то не понравилось ему в ней.
Сосед хмыкнул и погрозил собеседнику указательным пальцем — мол, не перебивай, слушай, что дальше было.
— Вдова и так и эдак прикинула и быстро для себя решила: над ней так подшутил кто-то. Что на самом деле это какой-то мужик деревенский был. Подкараулил её и, пользуясь случаем, бессовестно воспользовался. Ну а почему нет? Ведь темно было, и того, кто сзади к ней пристроился, она совсем не видела. И тут же легче на душе у женщины стало. Теперь для неё всё проще получается, ясно и понятно. И главное — нет в этой истории никакой нечистой силы! А это, согласись, особенно приятно. А то, что её, почитай, снасильничали, так это и не страшно. Она и сама была не против. Но, как бы то ни было, в баню она попёрлась уже в следующий четверг. Не знаю и врать не буду, что у неё в тот вечер на уме было. Может, нужда в помывке срочная случилась, может, ещё чего. Но в тот вечер ей уже так просто попариться не дали...
Дед Парнас замолчал. Взял с тарелки дольку огурца, круто посолил и с удовольствием захрумкал сочным овощем.
— Ну а дальше что? — не выдержал Артём, видя, что продолжать свой рассказ сосед отчего-то не торопится.
— А бражка-то у нас закончилась, — заметил очевидное старик. — Видно, домой пора мне, а то уж совсем завечерело.
Он демонстративно кивнул на горящий закатными красками горизонт.
— А как же история? Не дело это на самом интересном месте обрывать, — вполне оправданно возмутился хозяин дома, несмотря на то, что прекрасно понял, на что так «тонко» намекает сосед.
— У меня где-то в погребе пара бутылок припрятано. На всякий случай, — почти сразу сознался он. — Есть и виски, и водка хорошая. Ты что предпочитаешь, Парнас Иванович?
— Виски? — нахмурил лоб сосед. — Это самогонка, что ли, заграничная? Нет. Ерунда всё это. Самогонку иностранцы гнать не умеют так, как наши. Давай лучше беленькую. Она нам понятнее и для организма куда как полезней будет.
— Вот только… — Артём кивнул на двор, откуда слышались шумная возня и бодрое чавканье. Хозяйка дома кормила поросят.
— Не дрейфь, парень, не узнает она. Не до нас ей сейчас. К тому же мы всего по одной рюмочке с тобой тяпнем. Для того, чтобы историю дослушать. Ну и на посошок, так сказать.
И они тяпнули. Правда, не по одной рюмке, а под разговор да хорошую закуску почти половину бутылки выпили. Но посидели не плохо, душевно. Даже несмотря на то, что история с Евдокией приняла совсем уж печальный оборот.
Женщина за неполный месяц настолько вошла во вкус, что стала посещать соседскую баню чуть ли не через день, не слушая никого и откровенно запугав старушку соседку расправой, если та вздумает ей хоть слово поперёк сказать. И это несмотря на то, что Евдокия сразу поняла – никакого местного озабоченного мужичка, что так ловко подкарауливает в баньке миловидных вдовушек, не было и в помине. «Ебарем-террористом», со слов деда Парнаса, действительно оказался Банник — персонаж по своей натуре неприятный, к любому, кто относит себя к роду человеческому крайне злобный. Но, как выяснилось, обладающий определёнными «достоинствами», перед которыми не смогла устоять истомившаяся по мужскому вниманию вдова.
Банник, который при желании показаться человеку принимал вид голого, заросшего длинным чёрным волосом старика, уже давно и основательно обжился в старой Антонининой мыльне. До этого случая он никогда ничем особым себя не проявлял. Пакостил порой по мелочи, но за вотчиной своей присматривал справно — крыс, мышей и прочую живность гонял, строго следил, чтобы никто из людей в парилке не угорел до смерти. И главное — чтобы в самой бане вдруг пожар не приключился. Так и было, пока не случилась оказия, и пышные, розовые телеса вдовы не сбили старого пройдоху с панталыки.
– Пропала баба, хотя, глядя на неё сразу этого было и не понять, – понизив голос, как-то особенно зловеще произнёс дед Парнас. – Несколько дней она по деревне радостная ходила, будто изнутри вся светится. А потом с ней что-то странное происходить стало. Злость в ней появилась, раздражительность непонятная завелась. Деревенские всё больше дивились, совершенно не узнавая некогда трудолюбивую и приветливую вдову. А той ни до чего уже: птица на дворе голодная мечется, козы и вовсе не обихожены. Баба только вздыхает тяжко и вечера ждёт.
А всё дело в том, что ласки Банника коварны. Он ведь дух злой, тёмный. Если с человеком сблизится, то и душу его изчернит, и силы, и здоровье телесное – словно комар кровь выпьет. Натура у него, видишь ли, такая. А Евдокии это и невдомёк. У неё глаза горят, томление в груди тлеет, когда солнце за горизонт садится и из трубы Антонининой бани вдруг сам по себе сизый дымок появляется.
Дед Парнас замолчал, сосредоточенно и с большим аппетитом жуя горбушку хлеба с салом. Видно, с мыслями собирался. Артём его не торопил, терпеливо дожидаясь развязки столь забавной и во всех смыслах поучительной истории.
– А вы, я так погляжу, решили всю ночь гулять? – Светлана подошла почти бесшумно и присела за краешек стола.
Положила натруженные руки на столешницу, пробежалась дробным стуком по деревянной поверхности коротко стриженными, давно не видевшими маникюра ноготками. Вздохнула тяжело, с явным укором. Спросила:
– Что за праздник у вас такой?
Артём открыл было рот, собираясь выдать хоть какие-то объяснения, но его опередил сосед:
– Ты не серчай на мужа, красавица. Это я виноват. Пришёл, смутил парня. Байки ему тут деревенские под винцо рассказываю. Пойми меня, девица: один я на этом свете кукую. И тяжко порой бывает от одиночества. Даже поговорить не с кем. Не то что выпить!
– Понятно! – Света опять вздохнула и пристально посмотрела на мужа. – Долго только не сидите – завтра дел много. Болеть похмельем некогда будет.
– Я всё, – заверил Артём супругу и перевернул свою рюмку кверху донышком.
– Я, пожалуй, тоже, – поддержал его сосед. – Но мы ещё покалякаем малость. Если ты, конечно, не против, красавица.
Света улыбнулась и кивнула.
– Сидите, если надо. А я в баню пойду, – вдруг сообщила она, поднимаясь из-за стола. – Насколько помню – там вода тёплая ещё оставалась…
– Нет! – тут же вскинулся Артём, вдруг испытав довольно сильное и крайне неприятное чувство тревоги. – Дома воды нагрей. Чего в полумраке через весь огород тащиться?
– Так светло ещё, – удивилась молодая женщина. – И я этот наш с тобой огород с закрытыми глазами уже могу пройти. Эти грядки мне скоро сниться начнут.
Она улыбнулась и, легко обогнув стол и скамью, пошла к калитке, что вела на огород. Баня – потемневшая и чуть покосившаяся от времени – стояла на самом краю участка, в тени двух высоких, раскидистых яблонь и старой, почти засохшей сливы.
Артём начал вставать, собираясь остановить Светку или, в крайнем случае, пойти в баню вместе с ней.
– Не суетись, сосед, – спокойно, добродушно улыбаясь, сказал дед Парнас и вдруг подмигнул хитро. – Ничего с твоей благоверной не случится. Она у тебя женщина правильная и без худых мыслей в голове. Так что о плохом даже не думай.
– Фу ты! – выдохнул Артём, вдруг осознав случившееся и тут же испытал сильное смятение. Надо же, как его – современного и взрослого человека, проняла простая деревенская сказка! Получается, он поверил соседу, принял всю эту невероятную историю про Банника за чистую монету. Однако! И чего это он такой доверчивый сделался? Скорее всего, в этом алкоголь виноват. А ещё умение старика-соседа мастерски травить байки – когда подобные выдумки подспудно и легко принимаешь на веру.
– Так чем же история закончилась, Парнас Иванович? Я так понимаю, одумалась вдова, после того как сообразила куда вляпалась и с кем на самом деле связалась.
– Если бы! – дед печально и вполне правдоподобно вздохнул. – Когда догадались, что дело-то нечистое, было уже поздно. Баба совсем сдурела. Когда её попытались усмирить, она за дрын хвататься начала. Кричала громко да проклятия на всех встречных-поперечных кидала. А после и вовсе в бане закрылась – да так, что трое мужиков несколько часов не могли её оттуда выковырять. Потом всё же вытащили, связали и в город, в специальную лечебницу на машине увезли. Так и не вернулась больше Евдокия в родную деревню. Может, померла в городе, а может, вылечить её так и не сумели. Потому и не отпустили из больницы.
– Откуда же я знаю? – хитро усмехнулся сосед. – Я с ним беседы не вёл, разговоры не разговаривал. Знаю только, что спустя пару недель сгорела баня старухи Антонины. Дотла, до маленьких чёрных головешек. Не с того ни с сего полыхнула в разгар ночи и сгорела, как свечка, за считанные часы. Люди поговаривали, что это поджог был. Мол, кто-то, тот, кто поумней, и докумекал до истинных причин буйного помешательства вдовы, пустил на старую баню красного петуха. Для очищения, так сказать. Но это не точно – врать не буду.
Артём невольно хмыкнул, услышав про враньё, но весело ему почему-то не было. Настроение у него испортилось. Старик мог бы и получше концовку придумать для своей сказочки. А то как-то неприятно на душе сделалось у парня от всего услышанного.
Уже почти полностью стемнело. И совсем рядом, где-то на задах дома, там, где густились колючие заросли малины, громко и весело застрекотали цикады. На дворе, у ворот, зажёгся оснащённый датчиком уличный фонарь. Край его светового пятна никак не доставал до стола, лишь усиливая сгущающиеся вокруг тени. Артём решил, что неплохо было бы сходить в сени за керосиновой лампой. Но дед Парнас его опередил.
– Засиделся я что-то с тобой, парень, – негромко сказал он, и Артём вдруг понял: несмотря на всё выпитое за вечер, сосед абсолютно трезв.
Старик вздохнул устало и стянул с головы свою неизменную кепку. Вынул из кармана похожую на носовой платок тряпицу и провёл ей по своей блеснувшей в полумраке лысине, видимо, убирая выступившую испарину. Артём вначале приоткрыл от удивления рот, а после на миг зажмурился, не поверив собственным глазам: на голове соседа он заметил небольшие, но, несмотря на темень, вполне различимые рожки.
– А-а-а, как это?.. – хозяин дома вконец растерялся, даже не сумев хоть сколько-то внятно сформулировать вопрос. В голове у него зашумело ещё сильнее. В неё полезли странные мысли - он неожиданно понял, почему дед постоянно носит кепку и почему она не сваливается с его головы, даже когда он сильно сдвигает её себе на затылок.
– Жарко сегодня, – совершенно невозмутимо произнёс сосед, возвращая на место головной убор и поднимаясь из-за стола. Крупный, рослый, хоть заметно и придавленный тяжестью прожитых лет.
– А баньку, сосед, ты старую оставь, – вкрадчиво произнёс он, чуть склоняясь над столом и нависая над собеседником наполненной вечерним сумраком глыбой. – Помой её, поскобли где надо. Почини, если требуется. Там всего-то надо полы перестелить, да крышу наново покрыть. Ну и пару венцов нижних заменить. Дорого, конечно, но оно того стоит. Потому что банька хорошая у тебя, правильная. Сейчас таких уже мало осталось. Там ведь всё по уму сделано.
– А Банник – он ведь не сильно злобивый. Если к нему с уважением, то и он никогда озорничать не станет. Может даже подсобит при случае, беду-лихоманку от хозяев отведёт. Главное в жизни – соблюдать простые заветы, что предками озвучены, да умысла чёрного на собственном сердце не держать. Ни на себя, ни на близких своих, ни на прочих, кто из покон веков живёт с тобой по-соседству.
Дед Парнас выпрямился, охнул и тронул рукой поясницу, обозначая место, где у него болит.
– Эвон как прострелило! – хрипло охнул он и тут же добавил: – Ну, пойду я. Спокойной ночи вам и вашему дому!
После чего неспеша, вполне уверенной и твёрдой походкой направился к калитке, что вела на улицу. Щёлкнула задвижка, негромко скрипнули петли – и Артём остался один.
Некоторое время сидел, словно пыльным мешком по голове стукнутый, и пытался осмыслить всё, что только что увидел и услышал.
Пока вдруг не вспомнил о Светке!
Вскочил, едва не опрокинув стол, и бросился к калитке. Сердце колотилось так, что, казалось, готово было вырваться из груди. В темноте он едва различал очертания тропинки, ведущей к бане. Мысли метались: «Что, если это всё правда? Что, если Банник действительно существует? Что если Света в опасности!..»
Подбежав к скрытому тенями строению, замер на мгновение, прислушиваясь. Тишина. Только цикады всё громче продолжают свой нескончаемый концерт в зарослях малины. Толкнул дверь – она подалась с протяжным скрипом. В нос ударил пряный аромат остывающей бани – запах берёзового листа и аромат сосновой смолы. Внутри – непроглядно темно и ни единого звука.
– Светка! – задушено прошептал Артём, но ответа не последовало.
Пошарил рукой по стене в поисках выключателя. Щёлкнул – и тусклый свет лампочки озарил убого-тесное помещение. Никого. Только влажный пар ещё висит в воздухе, да на лавке лежит забытая мочалка.
UPD:
конец рассказа в комментариях.
