CreepyStory

1

Дождь лил, не переставая, третий день. Тяжелые тучи опустились так низко к земле, что казалось, можно поднять руку и загрести мозолистой ладонью серую массу. Они давили на крыши домов, отчего те кряхтели и натужно скрипели время от времени, медленно переваривая попавших в их чрево людей. Еще немного, и небеса осядут влажной массой на грязный город, затопят жалких крыс, что надираются до беспамятства в подворотнях и подъездах, насилуют и убивают без причины; сметут жирных пауков – главарей уличных банд – дергающих за нити паутины; перемелют в труху диких шакалов – мелких воришек – питающихся падалью. Дождь смоет кровь и копоть с улиц – вселенский потоп, после которого никто не выживет. Даже такие, как я.

Особенно такие, как я.

За стеклом в полумраке хрущевки извиваются два тела. Я вижу их тени на стене сквозь наполовину занавешенное окно, чую их запах, слышу их стоны. Этот недоносок заваливается к ней, когда припрёт, трахает ее и уходит, оставляя деньги на тумбочке. Нет, она не шлюха, просто выбрала не того парня. Хотя, как поглядеть. Он мог бы и не платить за секс, как поступают остальные из его банды со своими подружками. Достаточно показать наколку на запястье, и любая раздвинет ноги, чтобы получить защиту на улице. Защиту от полиции, защиту от других банд, защиту от бедности и голода. У Синих Черепов хватит жратвы на всех продажных девок этого района. У Синих Черепов достаточно власти, чтобы вырезать целые семьи, когда нужна квартира. У них хватило жадности, чтобы вырезать и сжечь мою семью. Но они просчитались…

Я сидел на перилах балкона, словно черный ворон, и слушал неровный шелест дождя. Капли глухо ударялись о кожаный плащ, стекая и падая вниз. Я не двигался. Ждал. Случайный прохожий, бросивший взгляд вверх, решит, что кто-то выставил огромное чучело, набитое всяким рваньём, чтобы отпугнуть злых духов. Да только внутри меня не рваньё, а ненависть, и злые духи со мной заодно – они отвели мою Смерть в пивнушку поразвлечься до поры до времени. У них в этом городе появились конкуренты, от которых надо избавиться, и я с радостью уничтожу каждого, кто приложил руку к убийству моей семьи.

Шрамы на спине и животе чесались, мешая сосредоточиться. Кривой разрез от уха до уха сросся, превратив рот в кошмарную, ухмыляющуюся карикатуру.

Они заплатят.

Пока последний из них не истечет кровью, моя душа будет бесноваться в клетке злых духов, жаждущих мести.

Он кончил, как всегда, быстро. Жадно прорычал, излив грязное семя на живот измученной частыми визитами девушки. Я ждал, сместившись вбок, к стене. Я двигался бесшумно, как самый скрытный и смертоносный демон. Он выйдет покурить на балкон, как и всегда. Он любит дождь и ту черную жижу, что стекает по тротуарам после сильного ливня. Старая, обшарпанная, деревянная дверь открылась. За ней вторая. Дрогнуло и зазвенело стекло. Он меня не заметил.

2

Желтый огонек вспыхнул и тут же потух, оставив после себя пульсирующую красную точку во тьме. Кончик сигареты становился ярче и гас, сменяясь струей дыма. Этот здоровяк дышал тяжело, но размеренно. Он даже не надел трусы, так и стоял с обмякшим членом, довольный собой, предвкушая второй акт сексуальной постановки, где он играл главную и единственную роль. Массовка же сейчас смывала в душе жалкие рукоплескания зрителей с живота. При каждой затяжке красный уголек высвечивал наколку в виде черепа на запястье. Безглазая и безволосая голова словно подмигивала мне: «Сейчас, убей его сейчас! Не тяни, а то заметит!»

Может я хочу, чтобы он меня заметил.

Словно услышав мои сумбурные мысли, здоровяк повернул голову в сторону гигантской тени ворона. На мгновение его глаза расширились, а затем превратились в узкие щелочки. Рука рванулась к бедру, где он держал свой тесак, но схватила лишь скользкую от пота кожу. В моей руке блеснуло длинное, тонкое лезвие, какими пользовались цирюльники. Короткий взмах – будто колыхнулась тень, черная, как жуткий ночной кошмар – и из его горла хлынула темная кровь. Он даже не успел вскрикнуть. Брови удивленно метнулись вверх, руки рванулись к горлу, пытаясь зажать рану, а вялый член дернулся, будто в нем пряталась последняя толика его человечности, страшащаяся возмездия. Здоровяк упал на спину, издавая булькающие, клокочущие звуки. Грудь, живот и плечи залиты кровью. На миг мне показалось, что он просто надел фартук, чтобы пожарить яичницу и не обжечь брызгами масла свои яйца. Он пытался меня лягнуть, в ужасе пятясь к ограждению балкона, а я лишь неслышно спрыгнул с перил и ждал, когда он сдохнет.

– Помнишь меня?

Вода в ванной замолчала. Дверь приоткрылась, бросив желтоватый свет в коридор.

Поторопись!

Проклятые духи, вечно подгоняют, лезут в мою башку!

– Хорошо.

Я ударил его в живот, заставив скрутиться в кровавый подыхающий узел. Схватил левую руку, повернул запястьем к себе и двумя точными движениями срезал наколку. Бросив клочок кожи в карман, я сделал еще два надреза: один – от уха до уха, как и остальным трупам из его банды, а другой – вдоль живота, от солнечного сплетения к паху. Здоровяк быстро затих, а я перемахнул через невысокое ограждение балкона и растворился во тьме.

3

Мне снился их главный Череп. Всегда снится только он, будто внутренний светящийся ненавистью взгляд был прикован к нему. Крепкий, жилистый, с волосатыми руками и спиной, он рвал и метал, кидаясь на своих шестёрок. Череп брызгал слюной, орал, а четверо парней (каждый вдвое здоровее главаря) тряслись, как китайская хохлатая на морозе.

– Вашу мать! Это уже четвертый за неделю! Четвертый, сука!

Да, сука, я вырежу и остальных твоих командиров, а потом шестерок и, наконец, приду за тобой.

– Где?

Череп повернулся спиной к подчиненным, опустив руки на дубовый стол. В зале с высокими потолками царил полумрак заброшенного завода. По металлической крыше колошматил дождь.

– У его шлюхи на балконе, – выдавила из себя здоровенная детина. Остальные испуганно примолкли. – Ему брюхо вспороли, и это, харю тоже.

– Что девка сказала?

– Да ничо, ноет только без остановки. Но это, типа, не по-настоящему. Ну типа без соплей там. Короче, я у нее двоих парней оставил, чтоб не свалила.

– Отправь к ней еще пятерых, и пусть долбят ее во все входящие и выходящие до тех пор, пока не скажет всё, что видела. Ты меня понял?!

– Да, босс. Понял, босс.

– А потом приведи ко мне, – Череп хищно обернулся к шестеркам, добавив почти шепотом. – Я удавлю этого мудилу, когда найду.

Сон прервался. Злые, мать их, духи не оставляли меня без развлечений со дня моей смерти – подключили прямиком в мозг кабельный канал с вещанием из логова Черепа. Хотя, смерти-то никакой и не было. Меня подлатали, не знаю кто и как, и поставили на ноги за пару месяцев. Когда я впервые пришел в себя не одурманенный обезболами, они уже говорили в моей голове. Звали, грызли остатки изломанной души, скребли когтями по черепушке изнутри. И все их старания были напрасны – я и без их помощи знал, чем займу остаток своей жизни.

Буду мстить.

Двое у девки и еще пятеро в пути, говоришь? Что ж, омерзительная семерка, я иду!

4

У нас на районе, когда я был маленьким, считалось, что увидеть черного ворона на карнизе в полнолуние – означает скорую смерть. И мы жутко боялись этого поверья. Помню, как трясся один по ночам, пока родители вкалывали в третью смену, глядя на занавешенное окно и гадая, сядет ли сегодня на карниз ворон. Больше я не боялся этой приметы. Когда ты сам стал черным предвестником Смерти, можно забыть о страхе.

Я увидел их издалека. Двое курили на том же балконе, где я лишил жизни их дружка – командира боевиков одного из отрядов Черепа. Эти были рангом пониже, как и те, что прибудут за ними. Два огонька попеременно вспыхивали в вечерних сумерках. Унылый дождь, ударявший по лужам и крыше, скрадывал их разговор.

Я взобрался на крышу, спустился по скользкому железу к самому краю, ухватился за старый, проржавевший снегозадержатель и спрыгнул на балкон пятого этажа. Она жила на третьем, а значит, мне предстоит еще два прыжка. А ведь когда-то я жутко боялся высоты.

За окном вспыхнул свет, выхватив мой силуэт из сумрака. В скудно обставленную комнату с засаленными бежевыми обоями и старым, еще из советских времен, шкафом, вошел мужчина лет сорока, а следом вбежал, вытирая лохматую голову полотенцем, мальчишка. Мужчина устало сел в кресло с деревянными подлокотниками, стянул забрызганные дождем штаны и надел трико, висевшее тут же. Парнишка бросил полотенце и убежал в кухню. Я сместился в тень, зачарованно глядя на непривычную картину рутинной человеческой жизни. Мальчишка напоминал меня в его же возрасте. Такой же щуплый, неказистый и упёртый. Он притащил отцу и себе бутерброды. Под мышкой держал бутыль дешевой газировки ядовито-желтого цвета. Мужчина пересел на диван, взял в руки книгу и погрузился в историю, жуя сухой хлеб с плавленым сыром и колбасой. Мальчишка налегал на газировку. Покончив с ужином, он утащил тарелку с крошками и полупустую бутылку в кухню, а сам привалился к отцу, глядя на что-то, чего я не видел. Мужчина машинально обнял сына, притянул к себе и тяжело вздохнул.

Неужели в этом прогнившем мире есть место такому безмятежному спокойствию? Разве что под самой крышей, куда не добралось отребье со дна этого города.

Я не верил в то, что вижу. И тут перед глазами стали вспыхивать картинки из прошлого… моего прошлого.

Светлый день, я держу за руку красивую темноволосую девушку…

Кристина

…покупаю ей мороженое, веду в парк. Родители забирают меня из школы после уроков, а затем, накормив жареной картошкой, собираются на вторую работу. Друзья, до того, как попасть в банды, зовут попинать обшарпанный мяч во дворе…

– Пошли, я уже яйца себе отморозил!

Грубый голос с третьего этажа развеял иллюзию. Боевики Черепа накурились и идут внутрь.

– Дверь не закрывай, а то не услышим. Этот мудень любит по балконам скакать.

В голосе слышался страх.

Пора.

5

Боевики побросали окурки вниз и вернулись в дом, оставив дверь приоткрытой. В комнате горел свет, ложась желтыми пятнами на влажный бетон и железные перила балкона. Оставив отца с сыном в параллельной, более светлой и живой вселенной, я бесшумно спустился в островок тени.

Притаился. Ждал.

Комната оказалась ухоженной, чистой. Двое бугаев вальяжно расселись в креслах, пялясь в бубнящий какую-то чушь телевизор. Девушка испуганно застыла на диване, поджав под себя ноги. На щеке красовался след от пощечины. Домашнее трико порвано на колене, а ворот футболки растянут. Ее потрепали, но насиловать не стали, пока не даст добро главный.

В дверь позвонили.

Девушка вздрогнула, посмотрев сперва на одного, а затем на другого. Бугаи переглянулись. Она попыталась встать, чтобы пойти открыть дверь, но один из боевиков грубо осадил ее.

– Не рыпайся, шалава. Серый, иди открой.

Серый повиновался. В руке второго появился пистолет. Он напряженно уставился на проем, уходящий в коридор прихожей. Я чувствовал его страх. Все они боялись черной тени, что вспарывает животы их командирам. Они знали, что я приду и за ними.

Дверь на балкон тихо скрипнула, я скользнул в образовавшуюся щель. Белый шрам через все лицо блеснул демонической ухмылкой в свете лампочки. Девушка вскрикнула, но было поздно. Здоровяк с пистолетом уже обливался кровью с перерезанным горлом на полу. Перешагнув через него, я пошел на голоса из прихожей. Прибыла пятерка, чтобы «долбить девку». Они оживленно переговаривались, подначивая друг друга, предвкушая пир для своих гениталий. Я расправился с ними тихо и с быстротой молнии. Метнув короткий нож в открытый электрощиток и погрузив квартиру во мрак, я отправил их к праотцам меньше, чем за минуту.

Вернувшись в зал, я увидел ее. Дуло пистолета смотрело мне в грудь, горящие глаза уставились на изуродованное лицо, руки ходили ходуном, а ноги подкашивались.

– Кто ты?

В густом полумраке она показалась мне смутно знакомой. Эти темные волосы, стянутые на затылке, широко расставленные глаза, пухлые губы и по-детски доброе лицо. Правда, сейчас оно было напряжено до предела, что не мешало проступать ее прежней внешности, словно через плотную завесу тумана.

Кристина…

– Кристина?

– Что?

Она, видимо, решила, что это ответ на ее вопрос. К демонической ухмылке добавилась моя.

– Я тебя не обижу, – я удивился тому, насколько мягким был мой голос. – Опусти пистолет, и я уйду.

Тебя видели! Уходи! Уходи!

Злые духи отрабатывают свою часть контракта. Я слышал их скользкие голоса в голове. Они направляли меня, вкладывали в мои руки оружие, заставляли бежать, когда Смерть стояла позади, занеся древний топор в зазубринах над моей головой.

Девушка заметила, как затуманился мой взгляд, дернулось лицо. Дрожи в руках поубавилось.

– Говори, кто ты или я выстрелю!

Уходи!!!

Я тонул в ее больших глазах, горящих решимостью, и не мог прогнать видение из прошлого. Словно душа Кристины смотрела на меня из нее, умоляла остановиться.

Они идут за тобой! Оставь девку! Уходи!

– Они пришли, чтобы изнасиловать и убить тебя, – я говорил так же мягко, но не мог прогнать из голоса злые огоньки. – Они придут снова.

Я протянул руку ладонью вверх. Демоны в голове вопили во всю глотку, прогоняя меня прочь.

Череп уязвим!!! С ним всего четверо боевиков!!! Уходи, иди к нему! Они все идут сюда!

Кристина испугано уставилась на ладонь в крови, медленно опуская пистолет. В ее лице читались отчаяние и ужас.

– Идем.

Словно зачарованная, она взяла меня за руку и пошла следом.

6

Ее звали Света. Она крепко спала, свернувшись калачиком под провонявшей сыростью дубленкой на древнем диване заброшенного дома. Эту старую двухэтажную рухлядь собирались сносить, но не могли подогнать к ней технику из-за враждующих банд. Мне на их мелкие распри было насрать.

Пока мы брели под моросящим дождем (я отдал ей свой плащ), Света не проронила ни слова. Заговорила она, когда мы оказались под крышей моей конуры. Говорила она долго, словно прорвало плотину из старых обид и нечеловеческого обращения. Убедившись, что я не собираюсь ее убивать, Света рассказала мне все. Как отправила малолетнюю дочь к матери в деревню, чтобы спасти от Синих Черепов, захвативших район. Как осталась зарабатывать деньги, но пришел Иван – тот здоровяк с перерезанным горлом – и сделал ее своей подстилкой. Как по капле истекала вера в жизнь.

– Я и жила-то только ради моей малышки, – сотрясаясь от холода, говорила она. – Все деньги им с мамой отправляла. Она ведь у меня болеет, знаешь.

Я накрыл ее плечи старой дубленкой.

– Ты ведь не настоящий? – вдруг спросила Света. – Ты демон?

Я покачал головой. Длинные влажные волосы легонько коснулись шрамов на щеках. По ним еще стекали капли дождя.

– Кто тебя так?

– Они.

– Синие Черепа?

Я кивнул.

– Ты убьешь их за это? Убьешь всех до единого?

– Да.

И лишь услышав это, Света уснула.

Я не спал всю ночь. Злые духи молчали.

7

Я не чувствовал холода, пока Света не развела огонь. Все мое тело, внутренности и сама кровь пропитались ледяным дыханием Смерти. Ощутив тепло костра, я понял, насколько промёрз за эти недели. Ножки стульев, книжки и другой хлам потрескивали в миниатюрной ржавой буржуйке, которую девушка притащила из соседней квартиры. Трубу она выставила между досок разбитого окна.

Оказалось, что я все-таки спал.

Меня сморило под утро, когда «волки», «шакалы» и «крысы» разбрелись по своим норам зализывать раны или набираться сил для следующего ночного разбоя. Когда я открыл глаза, Света грела руки у открытой дверцы буржуйки, взглядом приглашая меня присоединиться. Образ Кристины смутно проступал через ее бледную кожу. Демоны внутри меня не подавали признаков жизни.

Впервые за время после воскрешения я испугался.

Мне стало страшно, что я не закончу начатое, что духи отвернулись от меня и Череп останется жить.

– Как тебя зовут? – голос Светы вспыхнул живым огоньком в этом царстве дождя и мрака. Небесная вода все так же шелестела в листве и стучала по крыше.

– Не помню.

Мой голос скрипел после долгого молчания.

– За что тебя так? – она указала на шрамы на лице.

Ты еще не видела остального…

– Им нужен был наш дом, наша квартира, – это я помнил отчетливо. Единственное, что я хорошо помнил из прошлой жизни. – Они видели, как сопротивлялись в других районах, а потому, не стали запугивать, решили сразу провести показательную казнь, выбрав в жертву мою семью. Меня не было дома. Когда я вернулся, все закончилось. Черепа сжигали остатки того, что было моими близкими, на глазах у всего дома. Никто даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь. Потом Черепа убили меня. Когда меня вернули, я сжег дотла весь их сраный скворечник (все-равно они были мертвы внутри) и пришел за теми, кто убил мою семью.

Лицо Светы исказил ужас, но только на миг, когда я оторвал взгляд от жаркого пламени в железной печи. Огонь растопил глыбу льда, что сковала внутренности. Боль вернулась и медленно истекала из меня, пока я говорил.

– Мне жаль их… жаль твою семью.

Света коснулась теплой ладонью моей руки.

– И спасибо, – она замялась, пытаясь подобрать слова. – Спасибо, что не бросил меня вчера.

Я кивнул.

– Куда ты сейчас? – Света растеряно глянула на меня, и я понял, что она решила остаться со мной, поэтому добавил: – Тебе нельзя здесь. Сегодня ты уедешь так далеко, где тебя не достанут Черепа. Дай мне год, и от них не останется даже воспоминаний.

Огонь в ее глазах вспыхнул вновь, и я увидел сквозь него Кристину. Она с укоризной смотрела, будто мы оба живы, а я забыл, что обещал отвезти детей к ее родителям на праздник.

Неужели все это было в моей жизни?

– Я не могу… – начала Света, но я ее перебил.

– Забирай свою дочь и маму. Уезжай туда, где еще живет свет.

Я хотел добавить, что провожу ее до границы города, но не успел. Злые духи заговорили вновь, сообщая, что Синие Черепа у порога и идут убивать.

8

Демоны вернулись, почувствовав мою решимость идти до конца. Я не отказался от мести, не отказался бы и впредь, если бы не Кристина. Она одна могла заставить меня отступить. Теперь было поздно.

Я видел главного Черепа, как он отдает команды, направляет оставшихся боевиков к моему дому.

Как они узнали?

Видел крадущихся и трясущихся от страха солдат его поредевшего войска. Даже Череп не вселял в них такой страх, как демон ночи, черный ворон, сидящий на карнизе. Они впитали этот страх с разбавленным алкоголем и сигаретным дымом молоком матери. Они знали, что возмездия не избежать.

Осталось три командира из старой гвардии, и они сейчас пялились на дым из трубы, выставленной в заколоченное окошко второго этажа.

– Иди на чердак. Быстро!

Поняв все по моему лицу, Света повиновалась. Она пулей выскочила из квартиры, кинувшись к железной лестнице, ведущей на чердак.

Череп один. Прокрадись через строй боевиков и убей его!

Голоса в голове говорили вкрадчиво, почти нежно. Злые духи чувствовали мое сомнение, мой страх, мою уязвимость. Я оказался на перепутье: убив Черепа, я оставлю Свету

Кристину

на растерзание его боевикам. Оставшись защищать девушку, я упущу Черепа и, возможно, погибну сам. Демоны разжигали мою ненависть, чтобы прогнать сковывающий ужас выбора. И у них получилось.

Я знал, куда метят все вооруженные до зубов боевики. Они шли в ту квартиру на втором этаже, где еще потрескивали деревяшки в буржуйке.

– Он один! Чего вы трясетесь, как целки перед членом?! Идите и убейте его! – я видел, как Череп отдавал приказ. Его боевики не отступят, если только…

Словно услышав мои мысли, дождь пошел сильней. Он заливал им глаза и уши, шипел раскаленным железом в грязных лужах, звенел на крышах и кричал ветром в кронах высоких тополей. Незримой тенью я скользил между ними, вспарывая глотки, вырезая сердца, выпуская кишки наружу. Все они стекались к покосившемуся дому цвета запекшейся крови, где их ждала Смерть.

Две группы мертвецов лежали в грязи, когда подошли еще люди Черепа. Они заметили своих, подняли тревогу, стали стрелять в каждый шевельнувшийся куст. Я затаился у стены соседнего дома наблюдая, как они подходят к моей конуре. Света еще там…

Я вышел из укрытия, рванул вперед и тут же словил пулю под ребра. Из горла стрелявшего через пару мгновений брызнула кровь. Остальные обернулись на выстрелы и открыли огонь. Раскаленный металл жалил спину, плечи и живот, но я не сбавлял темпа, мечась тенью крылатого ворона между мертвецов.

Я убил всех.

Кто-то еще стонал, цепляясь пальцами за грязную землю, а другие лежали тихо, утопая в очищающем потоке ливня.

Остался один – Череп.

Я знал, в какой машине он прячется и мне казалось, что его охраняет демон покруче моего. Возможно, это он рассказал Черепу, где я прячусь. Возможно, злые духи все чаще будут проникать в наш мир, чтобы навести тут свой порядок. Возможно…

Истекая кровью, шатаясь, я двинулся вперед, огибая соседнюю пятиэтажку. За ней ждал Череп с небольшим отрядом охраны. Силы покидали меня. Злые духи опять умолкли. Казалось, они списали меня со счетов за то, что я снова выбрал Кристину. Я понимал, что сейчас умру. Я видел ее глаза перед собой, ее умоляющий, ее любящий взгляд. Кристина звала меня, и я ощутил, как нечто живое всколыхнулось под черствой коркой глубоко внутри.

Так значит, они не забрали мою душу…

Я упал на колени, упершись руками в асфальт. Дождь ослаб. Теперь он бросал редкие капли на землю. С моей головы и черного кожаного плаща лило ручьями, и не только вода, но и кровь. Я знал, вот-вот из-за дома выйдет Череп, приставит к моей голове пистолет и спустит курок.

Громыхнул выстрел, за ним еще один, а следом началась короткая, но ожесточенная перестрелка. Гремели автоматы, плевались пулями обрезы, звенело разнесенное в клочья стекло. Со всех сторон бежали вооруженные люди…

Падая лицом на асфальт, я понял, что случилось. Одна из банд, воющих за эту территорию, изрешетила Черепа с его охраной за то, что вторглись в их владения. Они не знали, кого убивают, им было на это насрать, раз уж поступил приказ от главного.

Щеку рассёк острый камень, хлынула кровь.

Я умирал медленно, наблюдая, как мельтешат перед лицом чьи-то ноги, слыша выстрелы (они добивали раненых), глядя на мою конуру с трубой из окна. Из нее больше не шел дым. Они не найдут Свету. Я знал это, чувствовал тем, что осталось от души. Я знал, что она уйдет этой ночью, знал, что найдет свою дочь и мать, видел, как она живет в деревне, не ведая страха…

И вдруг я увидел Кристину. Прекрасная, как и всегда, она стояла на островке света и звала меня. Из ее глаз лились слезы, но то были слезы радости.

Дождь прекратился всего на минуту. Одинокий лучик, пробившись сквозь тучи, упал на истерзанное пулями тело в черном плаще. С высоты пятого этажа могло показаться, что это мертвая птица, сбитая в полете безжалостным, трусливым мальчишкой с воздушным ружьем в руках. И ее уносит в луче света на небо. А значит, эту ночь можно спать спокойно. Ворон на карнизе не появится.

М р а з ь (Часть 1/2)

Глава 4.

Утром его снова начал мучить голод — острый, скручивающий желудок в узел. В доме не осталось ничего съедобного.

Придется снова просить у соседей.

Антон вышел на улицу. Утро в Варыпаевке выглядело еще более депрессивно, чем вечер. Серое небо висело низко, словно жеваная тряпка, солнце едва пробивалось сквозь плотную пелену облаков. Воздух был влажным и тяжелым, с привкусом гнили.

Софья Николаевна уже сидела в своем кресле с вязанием.

Неужели она встает с рассветом, чтобы вязать? Или вообще не ложилась?

— Доброе утро, Софья Николаевна, — поздоровался Антон.

— Доброе, — буркнула она, не поднимая глаз от спиц.

— Не поделитесь ли чем-нибудь поесть? По-соседски. Магазин ведь не работает.

Женщина оценивающе посмотрела на него:

— Что, опять похмелье?

— Нет, просто есть хочется.

— Ладно. Сейчас что-нибудь посмотрю.

Она скрылась в доме, а Антон остался ждать на крыльце. Рыбак уже был на своем посту у колодца — все в той же позе, с той же удочкой. И когда только он успел проснуться и занять свое место?

Вскоре Софья Николаевна вернулась с большой миской.

— Суп.

— Спасибо огромное. Сколько я вам должен?

— Ничего не должен. Помогаю по-соседски.

Антон взял миску и ложку и устроился на своем крыльце. Суп был наваристым, с картошкой, морковью и капустой, но холодным. И, что странно, суп имел тот же странный привкус, что и вчерашний «улов» деда, но Антон не стал обращать на это внимание.

Видимо, местная вода придает любому блюду такой вкус.

Он ел и наблюдал за улицей. И тут снова увидел ее — девушку в белом платье с венком на голове. Она шла по той же дороге, в том же направлении. Плавная походка, развевающееся платье — все точно так же, как вчера вечером.

Странно. Она что, каждый день одним и тем же маршрутом ходит?

Когда Антон закончил есть, он вернул миску Софье Николаевне и не удержался от вопроса:

— А та девушка в белом платье — кто она?

Софья Николаевна подняла голову и посмотрела в направлении, где скрылась незнакомка:

— Это Оленька. Которая с детишками играет.

— С какими детишками? — не понял Антон.

— Ну с ее детишками, — начала сердиться Софья Николаевна. — Что ты пристал с расспросами?

— Просто интересно. А где эти детишки? Я их не видел.

— В лесу. Там им привольно.

В лесу?

Это показалось Антону странным. Какие дети будут играть в лесу одни, без взрослых?

— А сколько их?

— Восемь, — с поразительной точностью ответила Софья Николаевна. — Хорошие детки. Послушные.

Она снова погрузилась в вязание, давая понять, что разговор закончен.

Антон присмотрелся к ней внимательнее. Что-то в лице Софьи Николаевны казалось ему знакомым. Эти светлые, почти бесцветные глаза, острый подбородок, тонкие губы...

Где я мог ее видеть?

Потом он взглянул на деда. Рыбак сидел неподвижно, терпеливо наблюдая за поплавком в темной воде колодца. И его лицо вдруг тоже показалось знакомым — простое, добродушное, с длинной седой бородой.

Память подводит. Может по пьяни с ними общался, когда приехал?

Антон вернулся к себе домой и попытался зарядить телефон. Но, к его большому изумлению, розеток в доме не оказалось — электричества не было вовсе. Как эти люди живут без света, без связи с внешним миром?

Нужно как можно скорее разбираться с машиной и убираться отсюда. Это место явно как-то воздействует на психику.

Антон подошел к машине и поднял капот. Хотя его познания в автомеханике были скромными, он попытался разобраться. Аккумулятор был на месте, провода не повреждены. Может быть, просто разрядился?

Тут он вспомнил про багажник. Там должен быть набор инструментов, может быть, провода для прикуривания...

Антон открыл багажник, взял набор. А под ним увидел большую папку с документами, которую раньше не замечал.

Что это?

На папке было написано неровным почерком полковника Горохова: «Сдать в архив».

Ах да! Теперь он что-то припоминал. Незадолго до отпуска Горохов вызвал его к себе и сказал: «Кравцов, у меня для тебя особое задание. Возьмешь с собой несколько старых дел, изучишь на досуге».

Антон вытащил папку и понес в дом.

Может хоть чтение отвлечет от мрачных мыслей.

Он открыл папку и увидел несколько личных дел. Первое было довольно толстым, с множеством фотографий и документов.

«Осадчая Софья Николаевна, 1956 года рождения...»

Антон замер. Фотография на первой странице изображала женщину средних лет с острым подбородком и светлыми, почти бесцветными глазами. Точь-в-точь его соседка!

Не может быть... Это просто совпадение.

Но когда он начал читать дальше, кровь застыла в жилах:

«...обвиняется в убийстве мужа Осадчего Николая Ивановича и двоих детей — сына Алексея, 14 лет, и дочери Марины, 12 лет, путем отравления крысиным ядом. По показаниям обвиняемой, родственники мешали ей заниматься любимым делом — вязанием. Цитата из протокола допроса: «Они все время шумели, требовали внимания, отвлекали от работы. А я должна была довязать свитер к зиме. Очень важно было довязать!»

«Призналась в содеянном полностью. На вопрос следователя о мотиве ответила: «Теперь я могу вязать спокойно. Никто мне не мешает». В камере предварительного заключения продолжала заниматься рукоделием, отказывалась от прогулок и свиданий».

«Приговорена к двадцати годам лишения свободы. Умерла в колонии строгого режима в 2018 году от сердечного приступа. До последнего дня занималась вязанием».

Холодный пот выступил на лбу.

Совпадение имен и внешности? Но такого не бывает!

Дрожащими руками Антон открыл второе дело:

«Клинских Ольга Родионовна, 1993 года рождения, воспитатель детского сада №5 города Энгельса...»

На фотографии — та самая девушка в белом платье. Только волосы у нее были темными, а лицо более жестким, без той неземной красоты, которую он видел.

«...обвиняется в убийстве восьми детей в возрасте от 4 до 6 лет путем удушения. Преступления совершены 18 марта 2015 года в помещении детского сада во время тихого часа».

«По заключению психиатрической экспертизы, страдает тяжелой формой шизофрении с бредовыми идеями. Считала себя «воспитателем навечно» и утверждала, что «играет с детишками в особую игру, после которой они навсегда остаются маленькими и послушными».

«Во время следствия неоднократно заявляла: «Мои детки теперь всегда со мной. Мы играем в лесу, где им хорошо и спокойно. Они больше никогда не вырастут и не станут злыми взрослыми». Отказывалась признать факт убийств, называя это «освобождением» и «переходом в лучший мир».

«Приговорена к пожизненному заключению. Умерла в колонии в 2019 году при невыясненных обстоятельствах. По показаниям сокамерниц, до последнего дня разговаривала с невидимыми детьми».

Руки Антона дрожали, когда он открывал третье дело. Он уже знал, что увидит там.

«Чугуев Дмитрий Васильевич, 1964 года рождения...»

Фотография рыбака — того самого добродушного деда, который кормил его «уловом».

«...серийный убийца-каннибал. В период с 2010 по 2015 год на территории Саратовской области убил и частично съел семнадцать человек — мужчин и женщин. Жертв заманивал предложением работы в несуществующем фермерском хозяйстве».

«Останки жертв сбрасывал в заброшенный колодец на территории бывшего колхоза. При обыске в доме подозреваемого обнаружены человеческие останки в различной стадии приготовления».

«На вопрос следователя о мотивах преступлений ответил: «А что плохого? Рыба в пруду больше не ловилась, вот я и нашел другую еду». Считал свои действия нормальными и даже полезными».

«Приговорен к пожизненному заключению. Умер в колонии в 2020 году от цирроза печени».

Это невозможно. Этого не может быть!

Но оставалось еще одно дело — четвертое. Самое тонкое. Антон открыл его с ужасным предчувствием.

«Кравцов Антон Сергеевич, 1985 года рождения, следователь УВД по Саратову...»

Его собственная фотография — служебная, строгая — смотрела на него с документа.

«Подозревается в совершении ДТП со смертельным исходом. 12 августа 2024 года, находясь в состоянии алкогольного опьянения, управляя автомобилем КИА Рио государственный номер Р555РР164, совершил наезд на несовершеннолетнего Иванова Максима Андреевича, 2014 года рождения».

«Происшествие произошло в 22:45 на улице Лунной возле дома №41. Потерпевший переходил дорогу в неположенном месте. Водитель скрылся с места происшествия, не оказав помощи пострадавшему».

«Потерпевший доставлен в ГКБ №8 с множественными травмами. Скончался на операционном столе в 02:30 13 августа, не приходя в сознание».

«Подозреваемый объявлен в розыск. По показаниям свидетелей, автомобиль имел характерные повреждения — помятый левый бампер и зеленую полосу краски вдоль левого борта от контакта с металлическим ограждением двора».

Мир закачался перед глазами. Антон упал в кресло, сжимая голову руками.

Максим... Мальчика звали Максим.

И память ударила, как молния. Бар «Seven Beer», водка, рассказы Никиты про дачную жизнь. Зависть, острая боль одиночества. Еще водка, еще и еще...

А потом — темнота, руль в руках, дорога, плывущая перед глазами. И внезапно — фигурка на дороге. Мальчик!

Крик. Удар. Глухой, страшный удар.

И он не остановился. Боже, он не остановился! Надавил на газ и помчался прочь, оставляя позади маленькое тело на асфальте.

Я убийца. Я убил ребенка. Я… мразь!

Слезы текли по лицу, но Антон их не чувствовал. В памяти всплывали подробности той ужасной ночи. Как он доехал до дома. Как пытался заснуть, но не мог. Как пил еще и еще, чтобы заглушить ужас содеянного.

А потом — дни и недели запоя. Он не выходил на работу, не отвечал на звонки, пил без остановки.

И что потом? Как я умер?

Но память обрывалась на том же месте — на бесконечных днях пьянства и самобичевания.

Значит, мы все мертвы. Все четверо.

Он выглянул в окно. Софья Николаевна вязала в своем кресле — вязала носки для семьи, которую отравила крысиным ядом. Дмитрий Васильевич рыбачил в колодце, полном костей его жертв. А где-то ходила Ольга Родионовна в белом платье, играя с призраками убитых ею детей.

И я... я заперт здесь с ними. В своем личном аду.

Глава 5.

Осознание того, что он мертв, пришло не как удар, а как медленное погружение в холодную воду. Сначала ступни, потом колени, потом грудь — и вот уже нечем дышать, нечем думать.

Антон сидел в кресле с раскрытыми делами на коленях и пытался поверить в происходящее.

Это невозможно. Такого не бывает. Люди не встают из могил и не покупают дома в деревне.

Но все сходилось с пугающей точностью. Документы на покупку дома — фальшивка, созданная его собственным подсознанием. Рапорт на отпуск — тоже. Полковник Горохов никогда не подписывал этих бумаг, потому что к тому времени Антон Кравцов уже неделю как лежал в морге.

Как я умер?

Память услужливо подсунула последние обрывки. Съемная квартира на улице Силаева. Две недели запоя после того случая. Водка закончилась, но у него были таблетки — снотворное, которое прописал врач после бессонницы. Он глотал их горстями, запивая остатками самогона, который когда-то купил у соседа-алкоголика.

Не хотел умирать. Просто хотел... забыться.

Но организм не выдержал. Сердце остановилось. Нашли его только через неделю — соседи жаловались на запах.

А теперь я здесь. В Варыпаевке.

Он встал и вышел на улицу. Деревня выглядела по-прежнему — те же покосившиеся дома, та же мертвая тишина. Софья Николаевна все так же вязала, Дмитрий Васильевич рыбачил в колодце.

Сколько мы здесь? Сколько времени прошло с нашей смерти?

Время в Варыпаевке текло по-особенному. День сменял ночь, но это были не обычные сутки. Скорее, декорации, которые меняли местами невидимые рабочие сцены.

Антон подошел к старухе:

— У меня вопрос...

Та подняла голову. В ее бесцветных глазах мелькнуло что-то похожее на понимание:

— Понял, значит?

— Мы все мертвы.

— Все, — согласилась она и снова принялась за вязание. — Каждый получил то, что заслужил.

— А это что — ад?

— Да какой же это ад? — Софья Николаевна пожала плечами. — Для меня это дом. Здесь я могу вязать спокойно. Никто не мешает, не отвлекает. Идеальное место.

Идеальное место.

Да, для нее Варыпаевка действительно была раем. Она могла заниматься своим любимым делом вечно, не беспокоясь о том, что кто-то потребует внимания.

— А Дмитрий Васильевич знает?

— Все знают. Только каждый это понимает по-своему.

Антон подошел к рыбаку:

— Дмитрий Васильевич, как улов?

Мужчина поднял голову:

— Да чего-то сегодня опять не клюет.

Он показал на крючок, на котором болталось... ничего. Пустой крючок.

— Погода такая, рыба пугливая, — согласился Антон. — А давно Вы тут рыбачите?

— Давно, — ответил Дмитрий Васильевич. — У меня тут место отличное. Прикормленное!

Он кормил меня человечиной. Мясом своих жертв.

Но почему-то Антон не чувствовал отвращения. В этом месте все обычные человеческие эмоции притупились, словно кто-то убавил их регулятором.

— А Вы помните, как сюда попали?

— Помню, — глаза Дмитрия Васильевича потемнели. — Плохо, но помню. Была тюрьма, было плохо. А потом проснулся здесь, у колодца. И понял — вот оно, мое место. Здесь хорошо.

Каждый из нас нашел здесь свой идеал. Софья Николаевна — вечное вязание. Дмитрий Васильевич — бесконечную рыбалку. А Ольга Родионовна...

— А где Оленька?

— В лесу, с детишками играет, — ответил рыбак. — Она каждый день туда ходит. Хорошая девочка.

— Можно посмотреть на них?

Дмитрий Васильевич пожал плечами и показал рукой направление. Антон пошел туда, где за деревней начинался лес.

Лес оказался странным — деревья росли правильными рядами, словно их кто-то сажал. Между стволами было чисто, никакого подлеска. Трава под ногами была короткой и мягкой, как газон.

Это не настоящий лес. Это декорация.

Он шел минут десять и вышел на поляну. В центре поляны стояла Ольга Родионовна в своем белом платье. Она что-то говорила, жестикулировала, смеялась.

Но она была одна.

Антон подошел ближе и прислушался:

— Сейчас мы поиграем в прятки! Машенька, ты водишь. Остальные прячьтесь. Только далеко не убегайте!

Она повернулась к невидимым детям:

— Петенька, не толкай Лизу! Вова, не плачь, мы скоро пойдем домой. Катя, покажи мне свой рисунок — какой красивый!

Она действительно видит их. Для нее они живые.

Ольга Родионовна заметила Антона:

— А, у нас гость! Дети, поздоровайтесь с дядей!

Она помахала рукой в разные стороны поляны:

— Они просто стесняются. А так они очень даже воспитанные. Правда, детки?

Антон почувствовал, как по спине пробежал холодок. Не от страха — от жалости. Эта женщина была по-своему счастлива. Она получила то, о чем мечтала всю жизнь — послушных детей, которые никогда не вырастут, не станут злыми, не причинят боли.

— Замечательные дети, — сказал он.

— Правда? — лицо Ольги Родионовны засветилось от радости. — Я их всех очень люблю. Мы всегда вместе. Играем, гуляем, смеемся. А вечером я рассказываю им сказки.

— А они... они не скучают по родителям?

Лицо женщины потемнело:

— У них есть я. Им не нужен никто другой.

Она убила восемь детей и до сих пор считает, что поступила правильно.

Но в ее безумии была своя логика. Она действительно любила детей — настолько сильно, что не могла вынести мысли о том, что они вырастут и изменятся. Поэтому оставила их навсегда маленькими.

А что мой ад? В чем моя вечная мука?

Антон пошел обратно в деревню. По дороге он думал о том, что каждый из них получил именно то, что хотел. Софья Николаевна — покой для рукоделия. Дмитрий Васильевич — неисчерпаемый источник «улова». Ольга Родионовна — вечных детей.

А я?

Он просто хотел забыться. Хотел не помнить того мальчика, которого сбил. И получил полную потерю памяти — вплоть до сегодняшнего дня.

Но теперь я помню. Помню все.

Максим Иванов. Десять лет. Светлые волосы, веснушки, футболка с надписью «Спартак». Он спешил домой после секции и не успел перебежать дорогу.

Что теперь?

В Варыпаевке не было будущего в обычном понимании. Здесь было только настоящее — бесконечное, монотонное повторение одних и тех же действий. Софья Николаевна будет вязать, Дмитрий Васильевич — рыбачить, Ольга Родионовна — играть с призраками детей.

А я буду пить.

На столе в доме снова стояли полные бутылки. Водка, самогон, пиво — весь арсенал для забвения. Магия этого места работала просто: каждый получал средство для своей зависимости.

Антон взял бутылку водки, откупорил ее и поднес к губам. Знакомый запах, дарующий облегчение и обещающий... забвение.

Я на АТ: author.today/u/teo_dalen

Глава 1.

Голова раскалывалась, словно кто-то медленно, но верно вкручивал в череп штопор. Антон Сергеевич Кравцов открыл глаза и тут же зажмурился — даже тусклый свет, проникающий сквозь занавески, больно резал глаза. Во рту пересохло так, будто он всю ночь жевал наждачную бумагу, а желудок скрутило в тугой узел.

Где я, черт возьми?

Антон осторожно приподнял голову, и комната поплыла перед глазами мутными кругами. Это точно была не его квартира. Стены покрыты дешевыми обоями с блеклыми розочками, какие клеили еще в советские времена. Пахло сыростью, старой мебелью и… рвотой.

На столе перед диваном, где он лежал, громоздились пустые бутылки. Водка «Пшеничная», остатки мутного самогона в литровой банке, несколько бутылок пива «Балтика». Рядом — грязные пластиковые тарелки с засохшими остатками колбасы и сыра, покрытыми жирной пленкой. Муха лениво ползала по куску хлеба, а на одной из тарелок шевелились мелкие червячки — опарыши, которые каким-то образом завелись в остатках еды. Зрелище было настолько омерзительным, что Антон отвернулся и едва не потерял сознание от новой волны тошноты.

Господи, как я дошел до такого состояния?

Он попытался вспомнить хоть что-то из последних дней, но память была похожа на решето — в ней зияли огромные дыры. Обрывки воспоминаний мелькали перед внутренним взором, как кадры из старого, поврежденного фильма: отделение полиции, кабинет начальника с фотографией президента, запах крепкого кофе и табачного дыма...

Полковник Горохов. Рапорт на отпуск.

Да, он помнил это! Целый месяц отпуска в августе — такая удача выпадает раз в карьеру, если вообще выпадает. Горохов был в хорошем настроении, даже улыбался своей желтозубой улыбкой и шутил что-то про то, что «хороший следователь даже в отпуске должен работать».

А потом... потом был бар. «Seven Beer» на Лунной улице. Коллеги отмечали его отпуск — дело неслыханное и требующее соответствующего торжества. Его лучший друг и коллега Никита конечно же был там. Никита с его бесконечными рассказами про дачу в Ленинском районе, про жену, которая закручивает варенье и солит огурцы, про соседей-дачников, которые друг друга знают с детства и регулярно устраивают совместные шашлыки...

«Ты не представляешь, Тоха, какая там благодать! — говорил Никита, размахивая рюмкой водки. — Тишина такая, что слышно, как мухи совокупляются. Воздух чистый, не то что в городе. А соседи — просто золото! Соседка тетя Люба каждую неделю нас своими пирожками угощает, а дед Василий помидорами делится. Все друг друга знают, все друг другу помогают. Вот где настоящая жизнь, а не в этих наших каменных джунглях!»

И тогда в груди Антона что-то больно сжалось. Зависть? Тоска? Острое понимание собственного одиночества в огромном равнодушном городе? Он жил один в однокомнатной квартире в Заводском районе, где соседи не здоровались друг с другом, а по вечерам за тонкими стенами слышались только ругань и монотонный бубнеж телевизоров.

Неужели поддался порыву и купил дом в глухой деревне?

Но самое странное — он совершенно не помнил процесс покупки. Как можно забыть такое важное событие? Поиск дома, переговоры с продавцом, оформление документов — все это должно было отложиться в памяти яркими впечатлениями. А вместо этого — провал, черная дыра, в которой потерялись целые дни его жизни.

Антон попытался встать и едва не рухнул обратно. Ноги подкашивались, как у новорожденного жеребенка, а в желудке бурлила кислота, поднимаясь к горлу жгучими волнами. Комната снова закружилась, и он ухватился за спинку дивана, чтобы не упасть.

Нужно что-то выпить. Опохмелиться.

Маленький глоток мутного самогона не принес даже малейшего облегчения. Он огляделся в поисках воды, чего угодно, что помогло бы справиться с этим адским состоянием. В углу стояла древняя тумба с облупившейся краской, на ней — пустые стаканы, покрытые засохшими пятнами. Антон открыл все ящики тумбы, заглянул под диван, обыскал каждый угол — ничего, кроме пустых бутылок и мусора.

Где я нахожусь?

Впервые за время пробуждения он внимательно осмотрел помещение. Дом выглядел как типичный дом в советской глубинке семидесятых годов. Деревянные стены, потемневшие от времени и пропитанные десятилетиями табачного дыма, скрипучий пол, покрытый линолеумом неопределенного цвета — когда-то он был коричневым, теперь напоминал цвет засохшей крови.

На стенах висели выцветшие фотографии в рамочках — чьи-то чужие лица смотрели на него с пожелтевших карточек. Семейные портреты людей, которых он никогда не видел: мужчина в военной форме образца пятидесятых годов, женщина в белом платье, держащая на руках младенца, группа детей возле елки... Все эти люди улыбались ему своими раздражающими улыбками.

На подоконнике стояли пластиковые цветы — когда-то они имитировали розы, но теперь покрыты таким слоем пыли, что превратились в призраков былой красоты. Пыль лежала везде толстым слоем, создавая ощущение, что дом долгое время был необитаем. Но тогда откуда здесь следы недавней попойки?

Моя сумка!

Вот она, стоит у входной двери — потертая кожаная сумка, которую подарила ему мать еще в институте. «Для самого важного», — сказала она тогда. Мать умерла три года назад от рака, и сумка была одной из немногих вещей, которые напоминали ему о ней.

Антон добрался до сумки, шатаясь, как моряк в девятибалльный шторм. Руки дрожали, когда он расстегивал замок. Внутри лежали документы, аккуратно сложенные в папку.

Договор купли-продажи недвижимого имущества.

Он читал строчку за строчкой, и с каждым словом недоумение только росло. Дом в деревне Варыпаевка Аткарского района Саратовской области. Сумма — двести тысяч рублей. Смехотворная цена даже по меркам глубинки. И подпись внизу — его подпись, размашистая, с характерной закорючкой в конце, которую он научился выводить еще в школе.

Когда? Когда я мог это подписать?

Дата на договоре — позавчера. Всего два дня назад он якобы купил этот дом. Но он не помнил абсолютно ничего! Как будто кто-то вырезал кусок его жизни острым ножом и выбросил.

Рядом лежала копия рапорта на отпуск и приказ, завизированный полковником Гороховым. Все официально, все по форме. Печати, подписи, регистрационные номера — бюрократическая машина работала безукоризненно.

Но я не помню, как писал этот рапорт!

Антон попытался восстановить хронологию событий. Бар, выпивка с коллегами, Никита и его рассказы про дачную идиллию... А потом? Темнота. Абсолютная темнота, в которой потерялись часы, а может быть, и дни его жизни.

Неужели я в пьяном угаре действительно купил дом в деревне?

Но где он взял деньги? Двести тысяч — это почти все его накопления. Он копил эту сумму два года, планируя купить машину получше. И теперь все ушло на какую-то развалюху в забытой Богом деревне?

Потребность опохмелиться стала физически нестерпимой. Антон еще раз обыскал дом, заглядывая в каждый угол, переворачивая каждую коробку. В шкафу нашел только пустые консервные банки и пакеты из-под круп. На кухне — ржавая плита, которая явно не работала уже много лет, и кран, из которого не текла вода.

Как здесь вообще можно жить?

Отчаяние накатывало волнами. Он был заперт в этом проклятом доме без воды, без света, без связи с внешним миром, и единственное, что его окружало — это следы собственного падения.

Нужно выйти на улицу. Может быть, найдется магазин или хотя бы люди, которые помогут.

Глава 2.

Дверь заскрипела громко и протяжно. Антон вышел на крыльцо и замер, пораженный открывшейся картиной.

Варыпаевка была не просто деревней — она была воплощением русской тоски, материализованной печали, превращенной в архитектуру. Дома стояли, как сгорбленные старики на кладбище, с покосившимися заборами и крышами, сквозь которые прорастала не просто трава, а целые деревца. Некоторые строения накренились так сильно, что казалось — еще немного, и они рухнут от собственной тяжести.

Асфальта не было и в помине. Дорога представляла собой утоптанную землю, по которой в сухую погоду поднималась пыль — не обычная пыль, а что-то серое и маслянистое, оседающее на коже липким налетом. Сейчас, после недавнего дождя, дорога превратилась в месиво из грязи.

И как люди здесь живут?

Но самое жуткое — это тишина. Не просто отсутствие городского шума, к которому привык Антон. Это была мертвая тишина. Даже его собственные шаги казались приглушенными, как будто воздух был слишком густым.

Небо над Варыпаевкой тоже было каким-то неправильным. Серое, низко висящее, оно напоминало грязную простыню, которую кто-то натянул над деревней. Солнце пробивалось сквозь эту пелену тусклыми, болезненными лучами, не несущими тепла и радости.

У крыльца стояла его черная КИА — единственный предмет в этом пейзаже, который связывал его с нормальным миром. Но даже машина выглядела чужеродной, словно космический корабль, случайно приземлившийся в археологическом заповеднике.

Антон подошел к автомобилю и ахнул. Левый бампер был серьезно помят — не просто царапина, а глубокая вмятина, как будто он на полной скорости врезался во что-то твердое. А вдоль обеих дверей тянулась широкая зеленая полоса краски, словно он проехал впритирку к какому-то забору или ограде.

Хорошо еще, что меня не остановили. Лишили бы прав к черту.

Холодный пот выступил на лбу при мысли о том, что могло случиться по дороге. Он явно был в состоянии сильного алкогольного опьянения — об этом говорило все: и его полная потеря памяти, и состояние, в котором он проснулся.

Антон сел в машину и повернул ключ зажигания. Двигатель несколько раз чихнул и заглох. Еще попытка — тот же результат. На третий раз мотор завелся, поработал несколько секунд с хрипящим звуком и снова замолк.

— Прекрасно, — пробормотал Антон. — Просто замечательно.

Он вылез из машины и хлопнул дверцей с такой силой, что звук с эхом разнесся по деревне.

Антон огляделся. Через дорогу виднелись два участка, но назвать их жилыми можно было только с большой натяжкой. Забор едва держался — многие доски отсутствовали, другие висели под углом, как сломанные зубы в старческой челюсти. Калитки не было вовсе, вместо нее зияла дыра в заборе.

За забором стояли дома, которые видели лучшие дни еще при Хрущеве, а может быть, и при Сталине. Краска облупилась и свисала лоскутами, как кожа с прокаженного. Окна были заколочены досками или затянуты полиэтиленом, который трепетал на ветру, издавая тревожный шуршащий звук.

Но кто-то здесь все-таки живет.

На крыльце дома прямо напротив сидела старуха в кресле-качалке. Кресло поскрипывало в такт ее движениям — монотонный, гипнотический звук, который почему-то действовал на нервы. В руках у нее были спицы и моток пряжи. Она сосредоточенно вязала, не поднимая глаз от работы.

А рядом, у следующего дома, происходило нечто совершенно сюрреалистичное. Старый дед сидел на низкой табуретке возле колодца с бамбуковой удочкой в руках. И рыбачил. В колодце.

Местные чудаки, — подумал Антон, и эта мысль почему-то его успокоила. Деревенские эксцентрики — нормальное явление. В каждой глубинке найдется пара-тройка персонажей, которые живут в своем особом мире.

Но что-то в этой картине было неправильным. Слишком неподвижным, слишком застывшим. Словно он смотрел не на живых людей, а на восковые фигуры в музее.

Нужно поговорить с ними. Узнать, где магазин, как отсюда выбраться.

Антон подошел к покосившемуся забору. Калитки не было, и он просто перешагнул через доски, лежащие на земле.

— Добрый день, — обратился он к рыбаку. — Как улов?

Дед поднял голову, и Антон увидел его лицо. Обычное русское лицо — добродушное, с морщинками у глаз, с длинной седой бородой до пояса. Но глаза... в глазах было что-то странное. Не безумие, не глупость, а какая-то отрешенность, словно он смотрел не на Антона, а сквозь него.

— Чего-то ничего сегодня не ловится, — ответил рыбак серьезно, без тени иронии.

— Видимо, погода меняется, вот и не клюет, — Антон решил поддержать беседу, хотя вся абсурдность ситуации его немного смущала.

— Да, наверное, — согласился дед и снова уставился на поплавок, покачивающийся в темной воде колодца.

Антон постоял еще немного, ожидая продолжения разговора, но рыбак, казалось, полностью погрузился в свое занятие.

У него явные проблемы с головой! — подумал Антон и направился к старухе с вязанием.

— Доброе утро! — поздоровался он, подойдя к ее крыльцу.

Старуха подняла глаза, и Антон невольно отшатнулся. Глаза у нее были удивительно светлыми, почти бесцветными, и смотрели они с таким холодным недовольством, что стало не по себе. Лицо было сухим, морщинистым, с острым подбородком и тонкими губами, сжатыми в нитку.

— Какое утро? — проскрипела она голосом, напоминающим скрип несмазанных петель. — Уже давно не утро. День на дворе. Или у тебя часов нет?

Антон машинально взглянул на запястье — часы показывали половину второго дня.

— Извините, не заметил. Меня зовут Антон. А Вас?

— А тебе зачем? — насторожилась старуха, не прекращая вязать. Спицы в ее руках двигались с механической точностью, словно она занималась этим всю жизнь. — Ты кто такой вообще?

— Я ваш новый сосед. Купил вон тот дом, — Антон кивнул в сторону своего жилища. — Можно сказать, только что приехал.

— Дом Михеича купил? — в голосе старухи послышалось удивление. — Странно. Думала, его никто никогда не купит.

— Почему?

— Да так, — женщина пожала плечами и снова уставилась на вязание.

— Что это за место такое?

— Деревня Варыпаевка, — буркнула она.

— А где именно она находится?

Старуха посмотрела на него так, словно он спросил, где находится Земля в Солнечной системе.

— Аткарский район, Саратовская область. Ты что, сам не заешь где дом купил?

— Да это долгая история, — смутился Антон.

Повисло молчание. Кравцов кивнул в сторону рыбака:

— А там что, рыба водится?

Женщина фыркнула так презрительно, что стало ясно — она считает его идиотом.

— Да какая рыба? Откуда рыбе-то там взяться? Это ж колодец!

Тогда зачем он ловит?

Антон не стал озвучивать этот вопрос. Вместо этого спросил:

— А где тут магазин? Мне бы еду купить...

— Магазин только два дня в неделю работает. По средам и субботам. Сегодня понедельник.

— А может, у Вас найдется что-нибудь... выпить? — Антон почувствовал, как краска стыда заливает лицо. — Я заплачу.

Старушка внимательно посмотрела на него.

— Алкоголя у меня нет, — отрезала она. — Не держу эту отраву. А вот чай травяной сделаю. От похмелья помогает лучше всякой водки.

Антон готов был согласиться на что угодно. Жажда и тошнота становились невыносимыми.

— Буду очень благодарен.

— Софья Николаевна меня зовут, — сказала старуха, кряхтя поднимаясь с кресла.

— Антон. Антон Сергеевич.

— Ну, Антон Сергеевич, жди здесь. Скоро принесу.

Она скрылась в доме, и Кравцов остался один на крыльце. Кресло-качалка продолжало скрипеть, издавая тот же монотонный звук, который действовал на нервы.

Через несколько минут Софья Николаевна вернулась с большой эмалированной кружкой, от которой поднимался пар. Кружка была сколотой, с облупившейся эмалью, но чай пах травами и сулил облегчение.

— Вот, выпей. Поможет, — сказала она, протягивая кружку.

— Спасибо большое. Кружку я Вам потом занесу.

Антон взял кружку — она обжигала пальцы — и осторожно отхлебнул. Напиток был горьковатым, с привкусом незнакомых трав, но тепло сразу разлилось по телу. Действительно, стало легче — тошнота отступила, голова прояснилась.

— Что за травы? — спросил он.

— Разные, — коротко ответила Софья Николаевна, усаживаясь обратно в кресло. — Здесь много всего растет.

Глава 3.

Дома Антон нашел скудные остатки провизии — зачерствевший батон, который при попытке разрезать рассыпался на куски, кусок заветренного сыра с подозрительными пятнами плесени и несколько ломтиков колбасы сомнительной свежести. Колбаса имела неестественно яркий розовый цвет и странный запах — не тухлый, но какой-то химический.

Но голод был сильнее брезгливости. Антон принялся жевать этот сомнительный обед, запивая остатками травяного чая Софьи Николаевны. Удивительно, но чай действительно помогал — голова постепенно прояснялась, тошнота отступала, хотя в желудке по-прежнему чувствовалось неприятное жжение.

Что за травы она туда добавила?

Во вкусе чая были нотки, которые он не мог определить. Что-то горьковатое, с металлическим привкусом, и еще что-то сладковатое, почти приторное. Но эффект был налицо — первый раз за долгое время он чувствовал себя человеком.

Может быть, это и к лучшему, — подумал Антон, оглядывая дом. — Отоспаться, прийти в себя, разобраться с машиной и уехать отсюда.

Он лег на диван, и почти моментально отключился. Сон пришел быстро, но был он тяжелым, полным странных образов. Ему снились длинные коридоры, по которым он шел в полной темноте, ощупывая стены руками. Стены были влажными и теплыми, как кожа. Из темноты доносились голоса — детские голоса, которые звали его по имени, но когда он пытался ответить, голос застревал в горле.

А еще ему снился мальчик. Мальчик лет десяти с русыми волосами и веснушками. Мальчик смотрел на него с упреком и что-то говорил, но слов Антон не слышал — звук пропадал, как будто кто-то убрал громкость на телевизоре.

Проснулся он уже под вечер, когда за окнами сгущались сумерки. Голова была тяжелой, во рту — привкус металла, но в целом самочувствие улучшилось. Антон взял пустую кружку и вышел на улицу.

Какая же все-таки здесь тишина!

Тишина Варыпаевки была не просто отсутствием звуков — она была живой, осязаемой, давящей на барабанные перепонки.

Софья Николаевна все так же сидела в своем кресле и вязала.

Неужели она не вставала все это время?

Спицы в ее руках двигались с механической точностью, а клубок пряжи медленно уменьшался. Рыбак тоже был на месте — все в той же позе, с той же удочкой над колодцем.

Не может быть, чтобы они сидели так целый день!

— Софья Николаевна, спасибо за чай. Очень помог, — сказал Антон, подходя к крыльцу.

Женщина подняла голову и взяла кружку.

— Ну и славно, — буркнула она.

— А что вы вяжете?

— Носки, — коротко ответила Софья Николаевна.

— Для кого?

Женщина как-то странно усмехнулась:

— Для семьи.

— А где Ваша семья?

— Там, где ей и надлежит быть.

Странный ответ.

Антон хотел спросить подробнее, но Софья Николаевна снова погрузилась в свое вязание, всем своим видом давая понять, что разговор окончен.

Кравцов решил прогуляться по деревне. Может быть, встретится еще кто-то из местных, с кем можно будет нормально поговорить.

Он шел по главной (и, похоже, единственной) улице, разглядывая дома. Деревня была больше, чем показалось сначала — улица тянулась довольно далеко, но почти все строения были заброшенными. Некоторые дома совсем развалились, от них остались только фундаменты, заросшие крапивой и полынью. Другие стояли с провалившимися крышами и выбитыми окнами.

Сколько здесь вообще живых людей?

Становилось совсем темно, и деревня приобретала еще более зловещий вид.

И тут он увидел ее.

Навстречу шла девушка в белом платье. Платье было длинным, старомодным, а на голове у нее красовался венок из полевых цветов — ромашки, васильки, незабудки. Она двигалась плавно, словно не шла, а плыла над землей, и белое платье развевалось вокруг нее, как крылья.

Антон остановился, пораженный. В чертах ее лица читалась та вечная красота, что не подчиняется законам времени и моды. Светлые волосы струились по плечам, высокие скулы, большие глаза... В лунном свете она казалась видением, привидением, ангелом.

Откуда в этой проклятой деревне такое чудо?

Он хотел было окликнуть ее, сказать что-то, но взглянул на себя — небритый, помятый, в грязной одежде. От него, наверняка, все еще пахло потом, перегаром и рвотой. Какое право он имел обращаться к такой красавице?

Антон только проводил девушку глазами. Она прошла мимо, даже не взглянув в его сторону, словно он был невидимкой. Ее лицо было спокойным, почти безмятежным, но в глазах читалась какая-то глубокая печаль. Губы девушки как будто бы что-то шептали, но Кравцов не разобрал слов.

Кто она? Что делает в этом забытом Богом месте?

Антон продолжил прогулку, но мысли его были заняты загадочной незнакомкой. Он дошел до края деревни и увидел нечто неожиданное.

Вдали, за крайними домами, виднелись не обычные следы любительских раскопок, а профессиональные археологические работы. Было видно около двадцати аккуратно вскрытых курганов, рядом лежали инструменты, стояла бытовка для археологов.

Интересно. Значит, места здесь исторические.

Антон спустился к раскопам, где с трудом рассмотрел открытые захоронения — древние могилы, возможно, скифские или сарматские. Кости давно превратились в прах, но сохранились фрагменты керамики, остатки оружия.

Сколько веков здесь хоронили людей? И сколько душ до сих пор бродит по этим местам?

Эта мысль показалась ему нелепой, но от нее стало не по себе. Антон поспешил вернуться в деревню.

Когда он дошел до своего дома, то заметил, что рыбака у колодца уже не было. Но из трубы его дома шел густой дым, а в воздухе пахло едой — не самой аппетитной, но едой.

Желудок предательски заурчал. Антону хотелось кушать и желательно чего-то горячего.

А что, если спросить у деда?

— Эй, сосед! — позвал Антон.

Из дома вышел рыбак. В свете луны он выглядел совсем обычным — добродушный старик с открытым лицом.

— Слушай, отец, не поделишься едой? Я заплачу. Или когда магазин откроется, возмещу все.

— Да не надо ничего возмещать, — добродушно ответил рыбак. — И платить не надо. Я тебя своим уловом покормлю! По-соседски!

Антон едва сдержал смех.

Какой улов в колодце? Но пусть говорит что хочет, главное — поесть.

— Буду премного благодарен.

— Сейчас принесу, — дед скрылся в доме.

Через несколько минут он вернулся с тарелкой, накрытой старым вафельным полотенцем.

— Вот, кушай на здоровье. Свежий улов!

— Спасибо большое!

Антон взял тарелку и пошел к себе. Дома он снял полотенце и увидел куски тушеного мяса в темном соусе. Запах был... необычный. Не совсем привычный для свинины или говядины, но Антон был слишком голоден, чтобы привередничать.

Может, дичь какая-то? В деревне наверняка охотятся.

Он нашел вилку и принялся за еду. Мясо было жестковатым и имело странный привкус — что-то болотное, с нотками тины или даже торфа. Но голод заглушал все сомнения.

Хоть и странное на вкус, но сытное.

Поев, Антон поблагодарил деда, вернул тарелку и лег спать. Сон пришел быстро, но снова был полон тревожных образов.

Ему снилась та девушка в белом платье. Она стояла в центре круга из детей — человек восемь, все лет пяти-шести. Дети смеялись и играли в какую-то игру, а девушка наблюдала за ними с нежной улыбкой. Но потом смех стих, дети один за другим начали падать на землю, а девушка все продолжала улыбаться...

Антон проснулся в холодном поту. За окном уже светало.

М р а з ь (Часть 2/2)

Я на АТ: author.today/u/teo_dalen

В глухую деревню Мухоедово молодого человека по имени Артемий, столичного айтишника, загнала безысходность. «Цифровой кочевник», — с горькой иронией думал он, глядя из окна снятой за бесценок избы на бескрайнее, плоское, как стол, поле. Собеседование в крупную западную компанию провалилось, сердце его разбито, а сбережения таяли. Решил: уеду в глушь, подальше от суеты, напишу свой проект, очнусь.

Но покой, которого он искал, оказался иного свойства. Он был не благодатным, а гнетущим, плотным, как вата. Дни текли медленно, окрашенные в свинцовые тона низкого неба. Воздух, особенно по вечерам, скошенной травой и чем-то ещё — сладковатым и тленным, словно отсыревшая старинная книга. Мухоедово состояло из двух десятков покосившихся изб, утонувших по окна в бурьяне. Жители — словно тени, выцветшие от времени. Они молчаливы, движения их плавны и лишены суеты. На Артемия смотрели с немым, безразличным любопытством, как на диковинную букашку, занесённую невесть откуда. Староста деревни, дед Ефим, человек с лицом, испещрённым морщинами, как высохшее дно реки, на его робкие вопросы о быте отвечал односложно и всегда уходил, оставляя за собой тот сладковатый, тленный запах. Первое, что насторожило Артемия — звуки. Вернее, их полное отсутствие ночью. Ни лая собак, ни криков сов, ни шороха мышей в сенях. Только абсолютная, всепоглощающая тишина, давящая на барабанные перепонки. Иногда, глубокой ночью, до него доносился отдалённый, мерный скрежет — будто где-то точили огромный камень. Он списывал это на ветер, скрипящий ветхой кровлей. Но однажды, выйдя ночью подышать затхлым воздухом, он увидел огоньки в поле, за околицей. Они двигались — не хаотично, как у пьяных подростков, а в сложном, непостижимом узоре, медленно и торжественно. И скрежет в ту ночь был слышен отчётливей, и казалось, что он исходит именно оттуда. Артемий почувствовал необъяснимый, животный страх, столь несвойственный ему, человеку, верящему лишь в код и логику. Он захлопнул ставни и залёг в постель, натянув одеяло на голову, как в детстве.

Мысли его, отточенные для решения сложных задач, начали буксовать. Он стал замечать странности в поведении мухоедовцев. Они никогда не спешили, но всегда оказывались в нужном месте в нужный час. Их взгляды, пустые и в то же время пронзительные, будто видели не его, а что-то позади, какую-то его вторую, невидимую тень. А старуха Агафья, соседка, однажды, подавая ему крынку молока, прошептала сиплым голосом: «Ты, милок, не смотри по ночам. Они не любят, когда на них смотрят. Они старше камней этих».

«Кто «они»?» — спросил Артемий, но старуха лишь покачала головой и удалилась, оставив в горнице стойкий шлейф того самого запаха — сладкого и гнилого.

Бессонница стала его верной спутницей. Он сидел ночами за монитором, и белый свет экрана выхватывал из тьмы лишь его бледное, осунувшееся лицо. Логические цепочки в его программе рвались, код расползался, превращаясь в бессмысленный набор символов. Ему начали чудиться шорохи за стеной, чьё-то негромкое, размеренное дыхание. Однажды, подняв глаза от клавиатуры, он увидел в тёмном окне не своё отражение, а нечто иное — бледное, расплывчатое лицо с огромными, пустыми глазницами. Он вскрикнул и отшатнулся, но, моргнув, увидел лишь своё перекошенное ужасом подобие. Рассудок его, этот хрупкий инструмент, дал трещину. Граница между реальным и воображаемым стёрлась. Он пытался звонить в город, но связь, всегда нестабильная, теперь умерла полностью. Мир сжался до размеров Мухоедова, до этой проклятой точки на карте, затерянной в бескрайних, равнодушных русских полях.

И вот настала ночь, когда скрежет стал оглушительным. Он шёл не снаружи, а изнутри избы, из-под пола, из самых стен. Артемий в панике зажёг свечу (свет давно уже отрубили) и увидел, что стены его комнаты покрываются влажным, пульсирующим налётом, похожим на плесень, но живую. Она переливалась неземными цветами и слабо светилась.

Он выбежал на улицу. И застыл в оцепенении.

Всё Мухоедово — и старики, и дети — медленным, ритуальным шагом двигалось к полю за околицей. Они шли молча, с каменными лицами, а в руках у них были не то свечи, не то светящиеся камни, от которых исходил тот самый фосфоресцирующий бледный свет. И от них пахло — о, этот ужасный, сладкий запах тления! Артемий, обезумев от ужаса, побежал за ними, не в силах противостоять магнетической силе этого зрелища. На поле, там, где он видел огни, зияла чёрная дыра, вход в нечто. И скрежет, леденящий душу, исходил оттуда. Это был звук вращения чего-то невообразимо огромного и древнего, механизма мироздания, для которого люди были лишь мелкими винтиками.

Дед Ефим обернулся. Его глаза, обычно мутные, теперь горели тем же фосфоресцирующим светом.

— Пришло время, — произнёс он, и голос его был похож на скрип старого дерева. — Земля здесь живая. Она спит. Но иногда просыпается, чтобы… посмотреть. И ей нужны глаза. Руки. Голоса.

Толпа медленно, неотвратимо стала спускаться в чёрную расщелину. Они не шли — их втягивало, как воду в воронку. Артемий хотел крикнуть, бежать, но ноги его приросли к земле. Он почувствовал, как нечто холодное и неосязаемое проникает в его разум, вытесняя его самого. Он увидел вещи, от которых мозг его закипал — немыслимые глубины земли, пульсацию тёмных звёзд, древних существ, дремлющих в безднах между мирами. Артемий понял, что Мухоедово — не деревня. Это был храм. Или, быть может, тюрьма. А его обитатели — не люди, а стражники, прикованные к своему посту вечным, нечеловеческим долгом. Последнее, что он осознал, — это то, что скрежет наконец прекратился. Воцарилась та самая, знакомая, давящая тишина. А потом из чёрной дыры выполз длинный, бледный, покрытый слизью щупалец, на конце которого мерцал один-единственный, всевидящий глаз. Он медленно пополз в сторону Артемия.

На следующее утро в Мухоедове было тихо. Артемий вышел из своей избы. Лицо его было спокойно и пусто, как у всех остальных. Движения — плавные и лишённые суеты. Он сел на завалинку и уставился пустым взглядом в серое, бесконечное небо. В кармане его куртки тихо пищал заброшенный телефон, получая уведомления из другого, забытого мира. А глубоко под землёй, в немыслимых пустотах, какое-то древнее, безразличное к человечеству Нечто, наконец, смогло обновить свои данные. И на миг приоткрыло один из своих миллионов глаз, чтобы взглянуть на новую реальность.