Вопреки разным досужим репликам на тему того, что советские читатели были якобы отрезаны от мировой литературы, в реальности СССР регулярно издавал огромное количество иностранных книг.
Детских книжек это тоже касалось. Особенно в нашей стране любили скандинавскую детскую литературу. Иногда даже складывается ощущение, что советские дети ее читали в куда больших количествах и с куда большим азартом, чем их шведские, норвежские и датские сверстники.
В этой статье хотим вам рассказать о тех скандинавских сказочных повестях, которыми у нас зачитывались лет сорок или пятьдесят назад. Многие из них (а может быть, даже все) вы наверняка тоже читали. Будет здорово, если в комментариях вы поделитесь своими воспоминаниями.
Итак, поехали.
“Малыш и Карлсон”. Астрид Линдгрен
На крыше совершенно обычного дома в Стокгольме живет человечек с пропеллером. Однажды он знакомится с мальчиком, живущим в том же доме. Так начинается их дружба.
Понятия не имеем, зачем мы вам пересказываем сюжет. Это одно из тех произведений. которые вообще не нуждаются в представлении. Разве кто-то у нас не знает Карлсона? Да нет таких вообще!
“Пеппи Длинныйчулок”. Астрид Линдгрен
Книжка шведской сказочницы про сумасбродную рыжеволосую девочку, наделенную фантастической силой, была чуть менее популярной, чем книжка про Карлсона. Но только чуть. Ее тоже расхватывали в библиотеках.
Кстати, в самой Швеции, по слухам, ни Карлсон, ни Пеппи особой любовью не пользовались. А у нас – шли на ура. В 1984 году в СССР даже экранизировали повесть про Пеппи.
“Муми-тролль и комета”. Туве Янссон
Туве Янссон была финской писательницей, а Финляндия к скандинавским странам не относится. Но повести про муми-троллей в оригинале написаны на шведском языке, а на финский и все остальные были переведены. Так что все-таки их можно отнести к скандинавской литературе.
Так вот, книжки про Муми-тролля, Сниффа, Снусмумрика, Фрекен Снорк и прочих забавных и милых обитателей Муми-дола были всегда нарасхват. Их целый цикл, но самой известной повестью была именно “Муми-тролль и комета”.
“Чудесное путешествие Нильса с дикими гусями”. Сельма Лагерлёф
Мальчик Нильс проказничал, за это гном наказал его – уменьшил в размере. Миниатюрный Нильс вынужден отправиться в путешествие вместе с домашним гусем Мартином, который решает присоединиться к стае диких сородичей.
Эту книгу Сельма Лагерлёф писала как учебник по географии Швеции. В нашей стране популярностью пользовался ее очень сокращенный перевод. Можно даже сказать – пересказ.
“Людвиг Четырнадцатый и Тутта Карлссон”. Ян Улоф Экхольм
Лисенок из нормального лисьего семейства ведет себя совершенно ненормально. Он отказывается разорять курятник и даже заводит дружбу с курицей Туттой Карлссон. Все в шоке – и лисы, и куры. Но потом они все-таки найдут общий язык.
Эту добрую и смешную книжку написал в 1965 году шведский писатель Ян Улоф Экхольм. В СССР повесть издавалась несколько раз. И, кстати, тоже была экранизирована. По ее мотивам снято как минимум два мультфильма и один фильм – лента “Рыжий, честный, влюбленный” режиссера Леонида Нечаева.
“Волшебный мелок”. Синкен Хопп
Сенкен Хопп – норвежская писательница, издавшая в 1948 году сказочную повесть про Юна и Софуса. Юн находит мелок и рисует им человечка на заборе. Человечек оживает, поскольку мелок оказывается волшебным. Ожившего человечка зовут Софус. С этого начинаются их удивительные приключения.
У книги есть еще продолжение, это дилогия. В СССР она вроде бы впервые была издана в восьмидесятые годы в сборнике “Сказочные повести скандинавских писателей”, но сразу пришлась по вкусу советским детям.
“Разбойники из Кардамона”. Турбьёр Эгнер
И еще одна сказка родом из Норвегии. Написал ее Турбьёр Эгнер. Очень милая, веселая и трогательная повесть о трех братьях-разбойниках – Каспере, Еспере и Юнатане. Разбойничают они в городе Кардамон, по соседству с которым живут. И постоянно попадают в разные нелепые ситуации.
У нас эту книгу перевели и издали еще в 1957 году, спустя всего лишь год после ее выхода в Норвегии. А потом переиздали в восьмидесятые.
Ну что ж, на этом остановимся. Хотя список, конечно, неполный. У одной только Астрид Линдгрен можно назвать еще немало повестей, популярных в СССР. И “Рони, дочь разбойника”, и “Мио, мой Мио”, и “Эмиль из Леннеберги”. А что вы вспомните еще?
Безусловно я в восторге от произведений Стейнбека, например, от книги «Гроздья гнева» или «О мышах и людях», но есть и другая сторона его творчества, которую может я просто не понимаю, а может действительно не все произведения великих писателей шедевры.
«Жемчужина» написана в особенном будто сказочном стиле. Красивые описания бедной речной деревеньки, очага дома, тепла молодой семьи. Всё начинается буднично, естественно, жизненно я бы даже сказала. Бедность накладывает свой отпечаток, но по началу кажется, что есть вещи выше этого, что-то духовное, сильное, важное.
Однако вскоре события стремительно меняются из-за крошечной жемчужины, и тут начинается настоящий меркантильный аттракцион, который Стейнбек вроде как между строк осуждает.
Алчность, зависть, ложь, злые опасные люди, погони, убийства ради наживы, а главный герой твердой поступью идет к цели, которая по мнению Стейнбека (или может я так прочувствовала мысль) не менее лжива и мелочна, чем всё оскалившееся на него общество. И вот, казалось бы, в конце небольшого рассказа должна быть какая-то весомая мысль, потому что звучит история как библейская притча. Мысль пришла, мне она не понравилась.
Суть состоит в том, что Стейнбек вывернул наружу весь обиженный мирок главного героя, сделав его эким виновником собственных алчных желаний. Мол будь тот поскромнее, тянулся бы он к меньшему и не ощеривался как дикий пес, то всё бы сложилось иначе. Однако мне кажется, что главный герой питал вполне такие естественные желания и я бы даже не сказала, что больно то они алчные, скорее мирские. Может я ошибочно поняла мысль, но главного героя в конце будто наказали, и он разрушился, бросил борьбу. И какая же тут суть вещей, когда он был всяко обманут ради крошечной жемчужины? Он просто хотел сделать свою семью счастливее, стабильнее, сильнее, а складывается ощущение, что не имел право желать подобного, что именно его крошечные мечты такие как дать образование сыну, купить новую одежду и прочее, стали причиной краха. Складывается ощущение, будто какая-то сила свыше наказала его, хотя, по сути, наказали злые завистливые люди.
С другой стороны, можно предположить, что здесь присутствует простое описание грязного людского нутра, потому что праведников в этом рассказе я вообще не увидела, разве что ребенок был ещё чист и не запятнан. Впечатления смешанные, заставляет задуматься, но в тоже время противишься мысли о самоотречении, об отказе в материальных желаниях в пользу чистых мотивов.
К слову, рассказ небольшой, легко читается и действительно напоминает библейскую притчу. Может Стейнбек и добивался этого эффекта двойственности, когда человек разрывается между материальными и духовными ценностями, а выбирая первое обычно страдает. Не уверена в правильности собственных суждений и сомнения разбирают по сей день.
В рассказе «Кораблик в бутылке» Клиффорд Саймак решил поразмышлять на тему бессмертия и лекарства от всех болезней. Действие рассказа происходит на Меркурии, в городе Нью-Чикаго. Люди давно освоили космос и потихоньку заселяют солнечную систему. Главный герой, местный репортёр Шерман Маршалл, узнает в баре от давнего приятеля, что тот добывает загадочные кристаллики для одного профессора, живущего на солнечной стороне Меркурия и управляющего там санаторием для неизлечимо больных. Старик любит приврать, да и все рассказанное им кажется странным. Помимо всего прочего он утверждает, что живёт на Меркурии уже более двухсот лет. Как можно верить в подобное? Однако вскоре старика убивают, а кристаллики пропадают. В это же время к главному герою обращается с просьбой один скользкий тип, чтобы переправить на землю безобидный сувенир – кораблик в стеклянной бутылке, на дне которой лежит меркурианский песок. Чтобы разобраться в происходящем, репортёр отправляется в санаторий на встречу с профессором, личность которого покрыта тайной.
К плюсам рассказа я бы отнес интересные научно-фантастические идеи. Что станет с человечеством, если будет найдено лекарство от всех болезней, которое вдобавок ещё и продлевает жизнь? Настанет счастливая пора, где все будет жить вечно и не будут ни в чем нуждаться? По мнению Саймака, разорение ждёт многие сферы экономики. Да и чудесное средство будет принадлежать обеспеченному меньшинству, в то время как большинство будет вечно работать, чтобы получить крохи этого могущества. Лекарство станет средством манипуляции людьми. Можно ли допустить, чтобы это чудо попало в руки людей?
Не обошлось и без минусов. Автор привнес в свой рассказ слишком много элементов, не стараясь их всех раскрыть. В итоге повествование получилось слишком сумбурным. Тут и вечная жизнь, и загадочное убийство, и расследование. При этом ни одна идея не доведена до логичного решения.
Итог: Довольно интересный и простой для чтения рассказ, который интересно почитать между знакомством с другими более объемными произведениями. Ироничный стиль Саймака поможет провести часик за увлекательным чтением.
Извечная война за умы между наукой и религией, судьбы Галилея, Джордано Бруно и других мучеников науки будят наше воображение. На самом деле, не всё так просто. Церковь и наука – не враги. Кто говорит обратное – занимается мифотворчеством. Развенчанию подобных мифов посвящена книга британского историка и популяризатора науки Ника Спенсера.
Магистратура. Запутанные истории науки и религии.
Автор выделяет два вопроса, вызывающих разногласия из века в век. Первый: кто имеет право авторитетно судить о том, что нас окружает? И второй: что есть человек и какого его место в мире? Касательно второго, большинство религий утверждает, что у нас есть нечто неосязаемое, что остаётся после смерти, а именно душа.
Римскую империю потрясло убийство уважаемой учёной древности Гипатии Александрийской толпой фанатиков-христиан. Это убийство сделало её языческой мученицей и использовалось в антирелигиозной пропаганде уже в наше время. Однако, если разобраться, то можно прийти к выводу, что смерть эта имела причиной не науку или религию, но борьбу за власть в Александрии между патриархом Кириллом и префектом Орестом. Последнего поддержала Гипатия. Против неё распустили слухи, что она злая колдунья, которая настраивает Ореста против патриарха, а толпа фанатиков сделала своё гнусное дело.
Признаться, в те годы наука «кишела» богами, а отцы церкви не интересовались чем-то большим, чем забота о душах своей паствы. Кого они действительно терпеть не могли – так это астрологов. Ведь иначе пришлось бы признать, что на судьбу человека влияет не только Бог, но какие-то планеты. А в остальном – занятия наукой считались бесполезными. Августин Блаженный называл любознательность болезнью. Да и, что греха таить, наука сама собой потеряла авторитет к началу четвёртого века. Падение Рима ускорило коллапс. Города, библиотеки, школы рушились, накопленные «бесполезные» знания терялись, и если что-то осталось, то за это мы должны быть благодарны не кому-нибудь, а христианским монахам, которые переписывали древние рукописи, в том числе языческие.
Мусульмане переняли факел науки от античности и несли его на протяжении нескольких столетий. После этого научные традиции пошли на убыль, но не исчезли вовсе. Аббасидский халифат был открыт чужим культурам и учениям, чтобы иметь возможность перенять всё лучшее. Существовала потребность в научных знаниях. Одно лишь требование молиться, обратившись в сторону Мекки, стало катализатором исламской астрономии, геометрии и тригонометрии. Греческая наука чаще всего (но не всегда) имела статус приглашённого гостя. Не обошлось без трений и проблем. Размышления Аристотеля о вечном неизменном космосе были для некоторых несовместимы с верой. Ведь Аллах всемогущ и повелевает и небом, и звёздами. Ещё одна проблема: на что опираться в первую очередь – на научные знания или на божественное Откровение? Кому верить: учёному, юристу или суфию? В ответ на эти вопросы Аль-Ашари заявил, что все события и процессы управляются, начиная с атомного уровня, Всевышним. Для аль-Газали просто опоры на разум было недостаточно. Наука должна оцениваться сообразно её полезности для религии.
Занятие науками в мусульманском мире было делом рискованным. Во-первых, легко прийти к опасному выводу, во-вторых, у образовательных центров не было юридической независимости, а в-третьих, они изучали, главным образом, Коран. Поменяется власть – и новая метла запросто выметет все многообещающие начинания. Даже обсерватории имели недолгий век на Востоке: Марагинская продержалась пятьдесят лет, Улугбека – тридцать, а стамбульская вовсе три года. Авторитет естественных наук был уязвим.
Параллельно арабам, научные традиции сохраняло иудейство. Однако единого подхода к древней греческой науке у иудеев не было. Несмотря на то, что Господом был дан закон, священные тексты содержали столько противоречивых утверждений, что сформировать единую непротиворечивую картину мира на их основе было затруднительно. Иудеи с древних времён стремились к учёности. До половины лекарей в средневековых Испании и Провансе были евреями. Известны и еврейские астрономы, и математики. Однако естественная философия склонна вносить центробежные силы в общину и потому должна была компенсироваться объединяющим изучением Закона Божьего. Это породило традицию баланса согласия и диспута в еврейских общинах.
Выдающимся учёным был Маймонид, который занимался и философией, и религией. Он был готов слушать голос разума, от кого бы он ни исходил, но в то же время знал об ограниченности разума как такового. На науке далеко не уедешь, и потому она должна служить религии. Священные тексты не могут противоречить научным выводам. Нужно просто уметь правильно их толковать. Все последующее еврейские мыслители находятся в долгу у Маймонида, с которым можно спорить, но которого нельзя игнорировать. Его тексты запрещали, но это приводило лишь к разжиганию интереса к ним и к науке. Появлялись новые мыслители, такие, как Герсонид, которые творили во враждебном окружении европейского Средневековья.
Если поверить некоторым научно-популярным передачам, то в Средние века не было не только науки, но даже сколь-нибудь серьёзной школы мысли. Это не так. Автор приводит примеры Роберта Гроссетеста и Иоанна Сакробоско. Тем не менее, многое из наследия античной мысли было на самом деле утеряно. Тем живительней был поток мысли, открывшийся через переводы с арабского, поставленные на поток на Иберском полуострове, который служил местом контакта культур. Европейцы заново открыли для себя Евклида, Птолемея, Аль-Хорезми и, конечно же, Аристотеля, прокатившийся по умам, подобно лесному пожару.
Даже в самые тёмные времена Латинское христианство сохраняло свои школы и библиотеки, хоть они и были не сравнимы с арабскими. В двенадцатом веке на волне кодификации права родилась идея независимой легальной корпорации – университета. Их открывали не королевским указом, а по инициативе снизу. Знания, получаемые там, базировались на науке, и в то же время средневековые университеты были христианскими заведениями. Свежий ветер науки язычника Аристотеля не всем был по душе, и незадолго после того, как были переведены все его сохранившиеся труды, их преподавание запретили под угрозой отлучения от церкви. Запрет не продержался и полвека. Но возражения теологов не иссякли, и они стали запрещать отдельные идеи знаменитого грека-язычника. Несмотря на это, университеты полюбили Аристотеля всей душой, что говорит о широте мысли средневековых учёных. Пусть критики говорят, что разум должен служить теологии. Это не мешало философам доверять разуму вплоть до крамольной точки, при которой божье Откровение становилось излишним. К Аристотелю и Аверроэсу просто относились с особой предосторожностью.
Аристотель учил, что мир вечен, что нет других миров, что природа не терпит пустоты. Не сказать, что это противоречило христианству. Но сомнение во всемогуществе Божьем могло закрасться в неокрепшие умы. А что если представить себе, что было бы, если бы Господь сделал нечто такое, что «запрещал» Аристотель? Из подобных идей родилась практика первых мысленных экспериментов. Так осуждение науки в конечном счёте приводит к ускорению её развития. Прошли годы, и учёные-схоласты полностью интегрировали знаменитого грека в средневековый канон религиозной мысли.
Вы готовы отправиться в захватывающее путешествие с отважными героями? Погрузитесь в удивительные страницы Красных Дьяволят, увлекательной истории, которая перенесет вас в мир смелости, дружбы и незабываемых приключений!
📚 Что вас ждет? 📚
🔫 Эпические приключения: Присоединяйтесь к храбрым юным бойцам, которые участвуют в захватывающих событиях и сталкиваются с опасными врагами. Узнайте, как они преодолевают трудности и защищают свою родину!
👫 Неразрывная дружба: Следите за крепкими узами дружбы, которые помогают героям преодолевать любые испытания. Узнайте, как поддержка друзей делает их сильнее!
🌟 Уроки мужества и стойкости: Узнайте о важности мужества и стойкости, когда юные партизаны преодолевают свои страхи и становятся настоящими героями.
🚴 Захватывающие приключения: Погружайтесь в невероятные приключения на лошадях, участвуйте в захватывающих поединках и почувствуйте дух настоящего боевого братства!
✨ Идеально для юных исследователей ✨
Независимо от того, опытный ли вы читатель или только начинаете своё путешествие в мир книг, "Красные Дьяволята" предлагает волшебное погружение в мир приключений и геройства.
Получите свою копию сегодня и отправляйтесь в незабываемое путешествие с Красными Дьяволятами!
Над посёлком Сортировочный занимался хмурый рассвет, тёмный и натужный. Резкий ветер гнал мрачные свинцовые тучи куда-то на запад, раскачивая голые ветви деревьев. Сыпало колючей снежной крупой. Осень неумолимо вступала в свои законные права, холодно становилось даже днём.
На первом этаже облупившегося железнодорожного барака, населённого местными алкоголиками и беднотой, в одной из запущенных и захламлённых квартир, пользующейся давней дурной славой, опять всю ночь не гас свет. Однако сегодня здесь не пили и не гуляли, как обычно. Оттого тишина казалась неестественной и резала уши...
На грязном, затоптанном полу, среди пустых бутылок, мусора и окурков, сидел безногий человек и держал в руках засохшую розу. Дядя Витька, как звали его собутыльники и бомжи, приходившие выпить и посидеть в тепле, сегодня плакал всю ночь. Он увидел розу.
Роза случайно выпала из большого пыльного альбома, лежавшего в шкафу, который дядя Витька вечером остервенело перерывал в поисках хоть каких-нибудь денег, может быть, случайно затерявшихся, утаившихся под грудой старого ненужного хлама и тряпок. Денег он так и не нашёл, зато руки наткнулись на старый свадебный альбом, который, раскрывшись, упал на пол. Там и лежала роза. Её тонкий, не выветрившийся за бездну лет аромат заполонил убогое жилище, перебив вонь от перегара и прокисшей еды.
Никому не ведомо, какие воспоминания всплыли в отягощённой алкоголем голове дяди Витьки. Может быть, это были яркие огни ночного поезда, разбудившего его оглушительным гудком, когда он, мертвецки пьяный, заснул среди рельсов на перегоне меж станциями. Или воспоминания о матери, тихо умершей в одиночестве и забвении на больничной койке в онкологии, потревожили его разум. Среди месячного запоя так и не нашлось времени навестить её, сказать последнее «прости».
Хотя, скорее всего, он воочию увидел давно забытые томительные минутки счастья, когда его Ленка, юная нежная красавица, вкладывала эту засушенную розу из свадебного букета в белоснежный альбом со свадебными фотографиями, поздравительными открытками и старательно выведенными вензелями инициалов.
— На счастье, — рассмеялась она и, крутнувшись на каблучках, обняла и поцеловала своего любимого Витьку в губы. Её лучистые бездонные глаза манили к себе. Счастье казалось вечным...
Да, этот барак и эта квартира знали и лучшие времена. Но сейчас всё было как сон или как давняя добрая сказка. Годы и выпивка не пощадили никого. Всё пошло прахом, всё превратилось в тлен. Кроме этой розы. Она была такая же, как и двадцать лет назад. Но ничего уже не изменить... Лишь только задуматься, есть ли что-то по ту сторону бытия...
Снег в Мадриде редкий гость, но и давящая жара случается не так часто. В пятницу, 14 июня, термометр приближался к тридцати, жаркую тишину прерывали иногда еле заметные колебания листвы, а в небе медленно тянулись облака.
Я вышла на охоту за новыми книгами испанской литературы: на днях пробегая галопом из парка в парк и из музея в музей мне случилось заметить книжный развал, и я решила познакомиться с ним поближе.
Действие происходит в абсурдном, ярком и голодном Мадриде.
Книжная ярмарка
Это оказалась книжная ярмарка, уже который год подряд проходящая в Мадриде. Первую Мадридскую книжную ярмарку организовали в 1933 году в рамках Недели Мигеля де Сервантеса с 23 по 29 апреля. Разноцветные киоски установили на бульваре Реколетос (Paseo de Recoletos).
Ярмарка в 1930х
В следующем, 1934 году, ярмарка уже развернулась и на запад. Теперь она называлась "Национальная и латиноамериканская" и вбирала в себя почти весь испано-говорящий мир. В 1960-х ярмарка переехала в Парк Эль Ретиро (El Retiro), а в 1980-х переименовалась в Мадридскую книжную ярмарку.
В 1982 году ярмарку взяла под своё крыло Мадридская ассоциация книжных мастеров, и впервые она была торжественно открыта Его Королевским Величеством. С тех пор каждый год член королевской семьи во время открытия ярмарки совершает торжественный променад среди книжных киосков.
В 2024 году ярмарка проходила с 31 мая по 16 июня, и у меня был как раз в запасе день, чтобы увидеть её своими глазами.
Плакаты ярмарки в разные года
Под развесистым платаном
На улице Клаудио Мойано (calle Claudio Moyano) побежали рядком разноцветные ларьки, киоски и лавочки книготорговцев. Каждый на свой лад и каждый выдержан в едином стиле для создания культурного образа - прилавок, заставленный книжками, стеллажи, застилающие задние стенки так, что их будто и нет, а держут навес одни лишь книги, и конечно, развальчики на хлипких столиках перед киоском - тонкие ножки ломятся от ящичков и коробок, структурированных и нет, разложенных по алфавиту, как в картотеке библиотеки, и всё подряд - от Шолохова до лечения спины.
1/2
Ярмарка в 2024
Я иду вдоль киосков и вместе со мной туда-сюда шныряют покупатели, которых довольно много. Каждый первый останавливается у той или иной книжки, у прилавка, ищет любимую книгу.
- Вы говорите по-английски? - я спрашиваю на испанском у одного из владельцев киосков. Первый мой спутник не говорил. Грустно покачал головой. У него на прилавке я заметила Шолохова и Булгакова. Но мой испанский не настолько хорош, иду дальше под солнечным навесом, проглядывающем сквозь листья Платана.
В соседней лавке беседуют двое мужчин, оценив ситуацию, понимаю, что они оба - книготорговцы. Подхожу к лавке второго, замечаю Горького "Дело Артамоновых" на английском языке. - Вы говорите по-английски? - моя вторая попытка. - Немного, - показывает он пальцами ещё меньше.
Что ж, с этим уже можно жить. Моего собеседника зовут Луис, он немного говорит по-английски, примерно как я по-испански, в итоге мы объясняемся на двух ломанных языках. - Я вижу, что у вас на прилавке Максим Горький. Не самое известное его произведение. - Что ж, его тоже берут. - Много ли покупают российских авторов? - Как и всю остальную мировую литературу примерно. - А что покупают больше всего?
Пытаемся объясниться на пальцах, но это сложно. Луис завладевает моим телефоном и набивает мне авторов. - Эх, - периодически кряхтит он, - нет испанской раскладки, сложно писать, всё исправляет на английский. Испанский язык по структуре напоминает английский, он входит в ту же романо-германскую группу языков, но в отличие от английского, он использует специальные символы, такие как тильды или ударения, например ñ или á.
Неиспанская литература
Перед лавкой через проход развернулся стол, на котором также лежат книги для покупки. Луис ходит вдоль туда-сюда и записывает. - Вот, - торжественно передаёт он мне обратно телефон, - 1, 2, 3, 4.. пятнадцать. Пятнадцать авторов! Разбираю, что он там понаписал.
Замечаю маленькую книжку прямо рядом со мной - написано, нобелевский лауреат, книжка тоненькая и внутри крупный шрифт - возьму себе для домашнего чтения на испанском. - А вот эта, - говорю, - могу купить? - Конечно, только это португальский автор, не испанец. Но правда, он писал и на испанском тоже. Я боюсь что не отличу один язык от другого осторожно уточняю, - А эта книжка на испанском? Луис двигает очки на нос, открывает книжку и внимательно изучает. - Да, - заключает он, - эта на испанском. Вся наша беседа скачет с моего ломаного испанского на его ломаный английский.
Книга, которую я выбрала, принадлежит перу Хосе Сарамагу (Жозе Сарамаго). О нём я расскажу в следующей статье, так как я близко с ним познакомилась во время поездки в Португалию.
Луис даёт мне ещё одну маленькую книжку Марио Лльосы. Ещё один нобелевский лауреат, писавший на испанском, но и он не испанец. Он перуанец. И с ним тогда мы будем знакомиться позже.
Валье-Инклан
Продолжаю изучать список авторов, который составил для меня Луис. Это - самые покупаемые авторы, по его мнению, сейчас в Испании. - А какой ваш самый любимый автор? - Мой, - как всегда, это сложный вопрос. - Вот этот, - спустя всего пару секунд тыкает он в мой телефон. - Валье-Инклан.
На самом деле его имя немного сложнее и звучит как Ramón María del Valle-Inclán, кроме того, изначально его звали по-другому, но он взял фамилию предков, поэтому и мы ограничимся Валье-Инкланом.
Он родился в 1866, его отец был закоренелый моряк и писатель-любитель, что, конечно, оказало влияние и на сына. Валье-Инклан стал первым профессиональным писателем в своей семье и это ремесло принесло ему немало несчастий. Зарабатывать писательством на жизнь всегда непросто, а в Испании того времени ещё и опасно. Валье-Инклана на протяжении всей жизни преследовали финансовые трудности, что заставило его в своё время заняться переводами и чтением лекций в Южной Америке.
Но он и сам себе не упрощал жизнь. Он участвовал в нескольких дуэлях, из-за одной из них он потерял руку - во время спора у него завязалась драка с оппонентом, драка закончилась оскольчатым переломом предплечья и позже руку ампутировали.
Со своими современниками Валье-Инклан тоже был в сложных отношениях, есть анекдот о том, как он прогуливался по улице Мадрида и повстречал Мигеля де Унамуно и Пио Бароху, все трое были враждебно настроены по отношению к литературным изысканиям каждого. И вот не прошли они и нескольких шагов, как оскорбили друг друга, накричали и вконец разругались, прежде чем разойтись.
Мадридская богема
- А какое у вас любимое произведение Валье-Инклана? - продолжаю допрашивать Луиса. - Я думаю, "Luces de Bohemia", - как пулемёт выстреливает он.
Обложка «Огней Богемы»
"Luces de Bohemia" или “Огни Богемы". Это самая известная его пьеса. Как оказалось, этого произведения нет на русском, поэтому мне самой пришлось его переводить с испанского и английского, с помощью прекрасного английского издания с комментариями.
Надо сразу сделать отступление по поводу Богемии и Богемы.
Богемия - это регион, а раньше страна, это название берёт свои корни из древнего кельсткого племени боев (или бойев), которые на рубеже нашей эры занимали некоторые территории современной Европы. В течение последних двух тысяч лет Богемия, как территория, входила в состав разных империй и государств, сейчас это область Чехии. Отсюда по территориальном признаку известное нам "богемское стекло" или "богемский хрусталь".
Слово Богема же образовалось от территории Богемии, но имеет сейчас иное значение. Изначально так французы называли цыган, которые жили на территории Богемии. Позже это слово закрепилось за другими представителями культуры, певцами, музыкантами, а впоследствии писателями и художниками. В России это потом переросло в бедствующую творческую интеллигенцию.
Во французском языке это отдельное слово - bohème. Тогда как Богемия - Bohemia. В русском языке сохранилась калька обоих слов с разными значениями "богема" и "Богемия".
Но при этом в английском и испанских языках оба значения передаются только одним словом - "Bohemia", из-за этого иногда возникают неверные переводы, как например "Богемская рапсодия", на самом деле её стоило бы перевести как "Богемная рапсодия", потому что никакого отношения к территории Богемии она не имеет.
Произведение Валье-Инклана тоже никакого отношения к Богемии не имеет. Оно описывает нищенствующую жизнь поэтов Мадрида - мадридской богемы.
Действие происходит в абсурдном, ярком и голодном Мадриде.
Эсперпенто
Валье-Инклан создал в пьесе "Огни Богемы" новый жанр - эсперпенто. Он считал, что драматург должен смотреть на происходящее не как художник, а как сторонний наблюдатель, ироничный создатель-кукольщик.
Заратустра входит и выходит из задней комнаты с зажжённой свечой. Изящный подсвечник дрожит в руке марионетки. Он бесшумно передвигается скованной походкой.
Термин esperpento на испанском языке относится к вещам или людям, которые гротескны, причудливы, смехотворно эксцентричны, абсурдны. Валле-Инклан использует эсперпенто строго в эстетических терминах: это стиль письма, манера представления, способ изображения.
ЗАРАТУСТРА. Дон Байо, а что вы нам можете рассказать о тех мегерах, которых называют суфражистками? ДОН БАЙО. Что не все они мегеры. Уважаемые друзья, знаете ли вы, во сколько мне обошлась жизнь в Лондоне? Три пенса, эквивалент сорока сантимов. И это было вполне неплохо, лучше, чем здесь, в доме за три песеты. ДОН ЛАТИНО. Макс, давай уедем умирать в Англию. Просто скажи мне, пожалуйста, где находится этот ваш Гранд Отель, Дон Байо. ДОН БАЙО. На Сент Джеймс Сквер. Разве вы не слышали? Это дом королевы Елизаветы. Очень прилично. Я уже сказал, лучше, чем здесь, в доме за три песеты. Утром чай с молоком, хлеб с маслом. Сахара немного не хватает. После еды - мясная похлёбка. Немного селёдки. Сыр, чай... Я обычно заказывал кружку пива, и это стоило мне десять центов. Все очень чисто. Мыло и горячая вода бесплатно.
"Огни богемы" рисуют величие и упадок литературы и человеческого достоинства в недостойной стране. Великий испанский поэт Максимо Эстрелла, слепой старик, проводит ночь на улицах Мадрида.
МАКС. Не насмехайся, идиот. У меня ещё остались заслуги! Но эта жалкая пресса бойкотирует меня. Они ненавидят моё бунтарство и ненавидят мой талант. Чтобы жить, нужно быть угодным всем Сигизмундам. Бык Апис выгоняет меня, словно я - слуга! Академия игнорирует меня! И я первый поэт Испании! Первый! Первый! И я не унижаюсь, прося милостыню! И никто мне не указ! Я настоящий бессмертный, а не эти академические ублюдки! Умри, Маура![ Антонио Маура, испанский политический деятель.]
Кто не поднялся, тот погиб.
ПЬЯНЫЙ. Исключительный ум!
Сервантес
- Пока вы не ушли, я кое-что ещё покажу, - Луис достаёт телефон и показано мне ютуб. Я пытаюсь что-то понять. Понимаю слово "Кихот". - Тут я разбираю сложные выражения из “Дон Кихота".
Один из самых почитаемых авторов в Испании - Мигель де Сервантес. О нём уже много написано, не будем сильно углубляться. Стоит отметить, что ежегодно как раз проходит та самая "Неделя Сервантеса", которая и положила начало нашей ярмарке. Она проходит в нескольких городах, самая известная - в Алькала-де-Энарес, городке недалеко от Мадрида. Это праздник, посвящённый крещению Мигеля де Сервантеса, во время которого проходят парады, танцы, ярмарки и даже рыцарские турниры.
Кроме того, испанцы рьяно охраняют наследие Сервантеса - в Мадриде есть "Общество Сервантеса" - это культурное пространство, расположенное на том же месте, где находилась самая важная типография Золотого века: типография, напечатавшая первое издание "Дон Кихота" в 1605 году.
- Разбираете "Дон Кихота"? - Да, у Сервантеса довольно сложная лексика, в этом видео я разбираю некоторые обороты речи из письма Дон Кихота.
- А вы здесь каждый год? - спрашиваю у Луиса - Я здесь каждый день. - Разве ярмарка не в определённые дни идёт? - Мы уже давно здесь каждый день, - усмехается Луис.
Первые ярмарки проводились весной-летом, сначала на неделе Сервантеса, а потом чуть позже. Но со временем улицы вокруг ярмарки стали обрастать киосками на круглый год. Так и остался Луис тут на постоянном месте жительства.
Снег ведь в Испании не часто.
Изображение ярмарки 1930х предоставлено Региональным архивом Мадридского сообщества. Адрес ярмарки: Madrid, calle Claudio Moyano На фото: Луис в своей книжной лавке.
«Но как бы верно это ни было, страдания, свидетелями которых становятся врачи, воспринимаются тяжелее, чем принято считать»
Джон Сассол — единственный доктор в сельской местности Глостершира, глубинке Англии. Он отличается от привычного нам врача общей практики: Сассол проводит операции, принимает роды, изучает анализы, занимается психотерапией. За более чем два десятилетия через его руки прошли более ста тысяч пациентов. А еще Джон Сассол — реально существовавший человек.
Рассказать про его характер, переживания и устремления взялся писатель и лауреат Букеровской премии Джон Берджер. Книга «Счастливый человек» заявлена как исследование феномена сельского врача, но в фокус внимания Берджера попадает не общее и характерное, а частное и субъективное. Получилась биография с вкраплениями пейзажей и размышлений самого писателя: какая связь устанавливается между врачом и пациентом, как мы переживаем несчастья и почему часто вспоминаем о детстве.
«Счастливый человек» открывается серией репортажей-набросков из врачебной практики Сассола, но, как верно подметил Федор Катасонов, «они здесь только для затравки»: остальная часть книги — больше про теорию, чем про практику. Зато до самого послесловия текст сопровождают фотографии Жана Мора, известного за работу с ВОЗ и Красным Крестом.
Работа Берджера и Мора была впервые опубликована в конце 1960-х, но в 1999 вышло послесловие, которого не должно было быть. Сассол переживал сильные депрессивные эпизоды и 15 лет спустя после выхода «Счастливого человека» застрелился.
Ещё мы ведём канал о литературе, ссылку на него можно найти в профиле.
