Авторские истории

Гигантские сейбы уходили ввысь на многие метры и, распушив широкие кроны, казалось, упирались в небо. Листья их создавали на голубом фоне мозаику, которая от ветра постоянно меняла узор. Там, наверху был простор и свежий воздух, не испорченный испарениями и испражнениями. Чем ниже, тем становилось населенней, тесней и удушливей.

Обитатели леса размещались строго по этажам. Самый верхний – элитный пентхаус занимали привилегированные, пернатые граждане: сине-зеленые попугаи, носатые туканы, изящные лирохвосты и другие, названия которых знают только биологи. Приветствуя новое утро, они чирикали, клекотали и свиристели без умолку. Столь громогласных соседей вы не захотите иметь над собой, но лес – не жилищная корпорация, выбора не предоставляет.

Впрочем, располагавшиеся под птицами, откормленные буржуа — обезьяны-капуцины на шум не жаловались, сами любили будоражить округу. С черными шапочками на головах, они глядели сосредоточенно-нахмуренно, будто собирались прочитать наставительную проповедь. Ночью они спали – собравшись тесной кучкой, днем чистили шкурки друг у друга или прыгали с ветки на ветку, голося и размахивая хвостом, как пятой ногой. Они никогда не спускались на землю – чтобы не запачкаться.

На нижних этажах прописались мещане — млекопитающие помельче: белки, бурундуки, лемуры. Они вели себя тихо: между собой не тараторили, чтобы не рассекретить место проживания; по делам бегали быстро, чтобы не попасть врагу на обед.

На поверхности почвы обитали самые многочисленные и неприхотливые зверушки — лесной пролетариат: жуки, пауки, скорпионы, ящерицы, лягушки  и твари, рожденные ползать. Они никогда не спали одновременно: ходили искать или пропитание, или убежище, или партнера. От чего покров из опавшей листвы и пропревшей травы шевелилился, походя на живой ковер.

На цокольном уровне – в земле, с грязными носами и немытыми лапами копались червяки, кроты и землеройки. Верхние их дружно презирали и доводили насмешками, в чем особенно преуспели обезьяны: заметив чумазиков, строили рожи и чесали задницы. Подземные жители были застенчивые, обиделись на их выходки, ослепли и зарылись поглубже в норы. Они не любили обращать на себя внимание.

Рогач тоже не относился к разяду выскочек, но сегодня – особенный день. Поднявшись на задние лапки, он покрутил головой, поводил чувствительными усиками, проверяя – чем пахнет воздух.
По-утреннему свежие солнечные лучи, едва продравшись сквозь ветки деревьев, кустов и ползучих лиан, нагрели дно леса, создав влажное испарение. Которое густым, туманным облачком поднялось над землей, затруднив  идентификацию запахов.

А, вот! В какофонии лесных благоуханий жук разобрал тонкий аромат, сильнее возбудивший его инстинкт к размножению. Запах исходил от Самочки, тоже ощутившей любовное томление и оставившей терпкий след на земле. Где она пряталась, Рогач пока не знал — положился на врожденный компас в голове, который работал не по сторонам света, а по ароматам воздуха.
Компас подсказал двигаться в сторону матерой, разлапистой сейбы — королевы тропического леса.

Объятый любовным томлением, жук забыл обо всем, что бывает важно в другое время: поесть, попить, на окружающую природу полюбоваться… Ах — не до красот сейчас, может быть потом, когда найдется свободная минутка!
У Рогача миссия, не терпящая отлагательств. Во исполнение ее предстоит великие дела совершить: ухабистый путь преодолеть, на гигантскую сейбу взобраться, проворных конкурентов победить, любимую девушку соблазнить. По дороге ухитриться не стать закуской прожорливых хищников. И домой до темноты вернуться. А то Лори Плотояднова ночью выйдет на охоту, увидит припозднившегося Рогача, схватит загребущими лапами и голову откусит.
Пригнув голову к запаху, шевеля усиками и шустро перебирая шестью членистыми ножками, он заторопился к будущей невесте.

Когда услышал грозный окрик:
— Стой! Кто идет?
Путь преградил мохнатый монстр, покрытый острыми волосками желтого и оранжевого цвета — паук в осенних мотивах. Голова с грецкий орех, задница с три грецких ореха, между ними – жирное брюхо чуть не до земли. Вся конструкция висит на гигантских ногах-ходулях, таких тонких, что удивительно – как они еще не сломались.

В другое время Рогач испугался бы до смерти, сейчас был полон решимости идти напролом – благодаря адреналину в крови и тестостерону в половой системе.
— Ты кто? – нагловато спросил он и встал на задние лапы, чтобы увеличиться в размерах.
— Я – Тарантул Желтобрюхов, — гордо провозгласил монстр. — Ты находишься на моей территории, потому я тебя убью, — сказал он и воззрился на Рогача всеми своими восемью глазами разного калибра, будто желая загипнотизировать, лишить желания сопротивляться.

— Давай сначала подеремся, — смело предложил жук и пошевелил ветвистыми рогами для острастки, мол – еще посмотрим кто кого, мы, олени — звери не робкого десятка.
— Давай. Драться будем не на жизнь, а на смерть, — предупредил паук, который был раза в четыре больше жука, потому – уверен в победе.
Он сделал выпад передними  ногами, поднял и помахал ими в воздухе как боксер, собравшийся надавать противнику тумаков. Рогач не струхнул. Смело двинул вперед, уперся рогами пауку в организм и попер танком, заставив попятиться.

Тарантул не ожидал такого агрессивного напора. Разозлился. Попытался затоптать наглеца конечностями или стукнуть посильнее, до потери сознания.
Топтания чужими ногами Рогач не ощутил — был защищен ударостойким плащом из хитина. Продолжил теснить противника, чтобы подавить воинственный пыл, лишить захватнических намерений. Мал был, а силу имел немеряную — на маминых харчах отъелся, в боях с другими жуками натренировался.

Паук слабел на глазах. Он давно силы не пополнял, голодал поневоле: сидел в норке, прислушивался к шебуршанию листвы над головой, дрожал от страха. Имел подозрение — родной родитель пытался в гости заявиться, но не с желанием поговорить про душам, а чтобы заняться каннибализмом.
Идиотизм, конечно, но ведь не станешь выползать наружу, только чтобы усовестить папашу: не стыдно – на собственного сына зубы точить… Не смел Тарантул даже пошевелиться. Когда, наконец, шебуршание стихло, вышел и тут же попал под лапу пумы: наступила, проклятая, всей тяжестью, чуть ноги не переломала. Хорошо они у него гибкие. Хотел ее вдогонку укусить, да пожалел яда – самому пригодится.

Мотаться по лесу, искать, кем бы пообедать, не смог – ослабел очень. Сел в засаде ждать, когда подходящая жертва мимо пройдет. Увидел Рогача, обрадовался, подумал – легкая добыча.
Оказалось – рано радовался.
Бодание с жуком отняло последнюю энергию. Тарантул отступил, прилег на землю, лапки подобрал, съежился. Мол, тайм аут, набираемся сил для следующего раунда.

Да Рогач был не прост, догадался, что враг обессилел. Терять момент не стал, набросился на него, сковырнул с места, проткнул рогами мягкий живот, подкинул повыше. Монстр шлепнулся на спину и больше не пошевелился.
— Готов, — сказал себе удовлетворенно жук и, не теряя времени, побежал дальше.
Дорога свободна — бежать одно удовольствие. Дыхание легкое, настроение бодрое от предчувствия главного события жизни — свадьбы.
Солнце пригрело сильнее, влажное облачко от испарений растаяло, запах, которому следовал Рогач, проявился сильнее. Теперь он с курса точно не собьется…

Когда – бум! Столкнулся рогами с новым препятствием.
Поднял голову.
Видит — сидит лягушка, ярко-зеленая, с ярко-синими разводами на спине и двумя выпученными красными глазами. «Совершенно неподходящее сочетание цветов, — подумал жук. – К чему бы это?»
— Ты кто? – спросил.
— Я – Квакша Красноглазова. А ты кто?

— А я Рогач-силач. Слушай, не стой на пути. Лучше уходи пресмыкаться в свое болото, хороводы водить с друзьями – саламандрами и тритонами, — смело предупредил жук, воодушевленный недавней победой над Тарантулом.
— Ха-ха! – квакнула лягушка. — Почему это сразу «уходи»? Жук, ты неправ. Во-первых, я не пресмыкающаяся, а амфибия. Во-вторых, я сухопутная, не на болоте живу. В-третьих, я тебя сейчас съем.

— Не съешь, я несъедобный.
— Как это несъедобный? Ты же насекомое?
— Нет, я Олень. Ядовитый. Видишь рога?
Лягушка насторожилась.
— Вижу. А что?
— Если съешь меня – получишь рогами в живот изнутри. Заработаешь воспаление кишок и умрешь скоропостижно.

Звучало заумно — по профессорски. Лягушка вздрогнула. Она сама была неграмотная, мелкая мошенница-обманщица, фальшиво-ядовитая. Ее защитная тактика — вводить врага в заблуждение ярким цветом на спине, предупреждающим: не тронь, я несъедобная! Чистой воды блеф. На большее не хватало ее необразованного ума.

Слова Рогача  произвели впечатление. Тоже похожи на блеф, но вдруг правда? Надо убраться с дороги – на всякий случай.
— Ну ладно, — сказала Квакша миролюбивее. – Некогда мне с тобой разговоры разговаривать, пойду детей-головастиков кормить.
И перепрыгнув через жука, поскакала дальше.

Он ухмыльнулся, пригнул голову, поймал запах и побежал дальше. Усиками шевелит,  песенку про себя напевает:
— В траве сидела мышка,
В траве сидела мышка
В поношенном пальтишке
И шапке набекрень…
Вдруг услыхал шорох. Насторожился. Остановился посмотреть.
Дорогу преградил монстр похлеще Тарантула — ростом меньше, а выглядит зловещее. Вооружен до зубов: по сторонам клещи нетерпеливые щелкают, сверху хвост с ядовитым жалом навис.

Не испугался жук. Был уверен в себе. Поднялся на задних ногах, средние в бока упер.
— Ты кто? – спросил отважно.
— Официально – Скорпион Императорский. Так в энциклопедии написано. Но я женского рода…
— … значит, Скорпиониха, — шустро определил Рогач.
— Нет, это не по-царски звучит. Зови меня Скорпионша.
— Все равно. Уходи с дороги, а то хуже будет.

— Не уйду. Я оголодала, пока с детьми возилась. Они вон до сих пор на шее сидят, есть просят. Сейчас я тобой попитаюсь, и им кой-чего перепадет.
Жук глянул – и правда: сверху по Скорпионше ее уменьшенные копии ползали.
— Не получится у тебя мною закусить. Я сильнее.
— А я ядовитее. Сейчас ка-а-ак уколю жалом! Яд вбрызну. Тебя сразу парализует. Внутренности начнут разлагаться и сжижаться. Я подожду, потом высосу твои соки до капельки. Мне пищи на два дня хватит.
«Ага, помечтай», — подумал Рогач и пошевелил рогами, примериваясь – как бы ее удачнее подцепить.

— Советую на меня силы не тратить, — продолжил ее отговаривать. — Если невтерпеж – полакомься детишками. Их у тебя много.
— Да я уже двоих употребила. Остальных жалко. Что я зря что ли мучилась -рожала, кормила, воспитывала? Нет, я тебя хочу на завтрак получить.
— Смотри, пожалеешь. Я Рогач-гладиатор, без боя не сдаюсь. Хочешь драться – подеремся. Но предупреждаю: время потеряешь, а может и жизнь. Я недавно самого Тарантула на лопатки положил. И тебя положу.

Стали драться. Скорпионша попробовала его клещами поперек тела хватануть и перерезать. И так, и эдак примерялась, не вышло. Хитиновая броня гладкая — клещи на ней соскальзывали и  щелкали вхолостую.
Жук смело пошел в атаку рогами вперед. Стал двигать ее назад, напористо — как бронепоезд, у которого отказали тормоза. Собирался вывести из равновесия, поддеть и положить на спину – пускай беспомощно лапками в воздухе помашет.

Заволновалась Скорпионша. И почему она подумала, что Рогач – легкая добыча? Недооценила его. Решила ввести в бой самое действенное свое оружие – хвост. Стала прицеливаться, куда почувствительней ужалить, да не нашла открытого тела – везде жесткий панцирь. С отчаяния принялась бить куда попало – по голове, по спине, по рогам, авось попадет в мягкое место, яд впрыснет. Но куда ни ударит – противнику хоть бы что.

Силы на исходе, а толку нет. К тому же поломка грозит: жало вот-вот затупится, в клещах щербины образуются. Сегодня, видно, не ее день, пора ноги уносить. Попятилась Скорпионша и  шустро нырнула в норку – хвостом вперед. Дырку в норку комками земли замуровала.

— Готова, — сказал себе жук, вытер лапкой пот со лба и дальше побежал.
Вдруг кто-то – шмыг! мимо проскочил, да так быстро, что Рогач не разглядел – кто. Потом в той же манере обратно – шмыг! Потом опять. Так раз двадцать. Нет, сто. Надоело жуку: носится кто-то перед носом, аж голова закружилась. К тому же жутко мешает сосредоточиться: листву взбудоражил, воздух смешал – чуть след из-за него не потерял.

Рогач разозлился, крикнул:
— Стой, ты кто?
Тот, кто шмыгал, остановился, посмотрел на жука удивленно, будто только что увидел. Потом подумал, сел на землю, хвост за спиной распушил. Дышит загнанно,  в передних лапках скорлупку от прошлогоднего ореха держит.
— Я – Белка Серошкуркова, — говорит.
— Чего разбегалась?
— На зиму запас делаю, желуди ищу.

— Нашла?
— Нет.
— Почему?
— Да тут дубов нет, потому  и желудей нет.
Объяснение показалось логичным.
— А зачем тогда тут ищешь? Иди в дубовую рощу, там желудей этих навалом лежит, никто не собирает.

— В роще опасно. Там Сова Ушастова сидит, дураков поджидает.
Объяснение показалось менее логичным.
— Скажи, Белка, ты когда что-нибудь потеряешь, ищешь – где светло или где потеряла?
— Конечно – где светло! Какой толк искать, где ничего не видно, — ответила Белка и с сомнением посмотрела на жука: с  какой стати он заковыристые вопросы задает?

— Ну, понятно, — сказал Рогач миролюбиво. – А я жениться иду.
— Здорово! Заранее поздравляю. Тебе хорошо, ты маленький, — завистливым голосом произнесла Белка. – Через рощу можешь спокойно идти, Сова не заметит.
— Она мной по-любому не заинтересуется — слишком мало калорий. Больше потратит, чем приобретет.
— Сколько в тебе?
— Сорок восемь. А в тебе?

— Двадцать пять тысяч! Чувствуешь разницу?
— У тебя ожирение, — со знанием дела сказал Рогач. – Ну, мне некогда с тобой. Слушай, Белка, будь добра, не мельтеши перед головой. Ты меня со следа сбиваешь.
— Ладно, буду мельтешить перед задом. – И взбрыкнув задними ногами, исчезла из виду.
Потопал жук дальше. Чувствует – уставать начал. Эх, не вовремя: до сейбы не добрался, первую брачную ночь с невестой не провел, домой до темноты не вернулся…

Остановился передохнуть. Вдруг слышит топот. Громовой. Будто стадо бизонов в ногу бежит. Кажется, его мама о чем-то похожем предупреждала. Прятаться пора. Притих Рогач, пригнулся пониже – может, его в спешке не заметят.
Кто-то остановился совсем рядом и дышит тяжело, со свистом. Жук поднял голову, рога вперед выставил на всякий случай. Видит – сидит мышастого цвета зверушка с острой мордочкой и закругленными ушками, которые двигаются отдельно друг от друга. Защечные мешки раздуты, будто она свинкой больна. В черных, выпуклых глазах — блеск далекого солнца, которое сквозь листву на землю светит.

Рогач подумал – другая белка и не испугался. Посмотрел на хвост и понял, что ошибся: он был не пушистый, а голый. Вздрогнул, но виду не подал.
— Ты кто?
— Мм… нн.. оа, — получил невнятный ответ.
— Не понял.
Незнакомка залезла лапками в рот, вытащила два круглых плода дуку из-за щек.
— Я – Тупайя Южнова, — проговорила на сей раз отчетливо. — А ты?
— Я – Рогач. По прозвищу Олень. Видишь – рога какие. От них прозвище.
— Рога мощные, на них белье хорошо сушить, — сказала Тупайя и тут же спросила: — Что тут делаешь? Опасно здесь. Кругом враги. Если быстро не умеешь бегать —  слопают в момент. Я бы тебя тоже слопала, да наелась уже. Еще запас с собой прихватила. – И показала на дуку.

— Да я обычно осторожный, далеко от дома не ухожу. Сегодня по нужде вышел – жениться приспичило.
— А. Понятно. Ну, поздравляю заранее. Если больше не увижу. Кстати, ты тут Бойгу Древеснову не видел?
— Это кто, лягушка?
— Нет, змея.
— Не видел.
— А Питона Тигрового?
— Тоже нет.

— Ох, хорошо… Представляешь, они меня вдвоем одновременно съесть задумали.
— Как это? Сговорились, что ли?
— Нет, наоборот. Слушай. Проснулась я в своем дупле сегодня поздновато. Обычно завтрак пораньше хожу добывать — до того, как эти рептилии солнечной энергией подзарядятся и отправятся нашего брата истреблять. Спустилась с дерева, прошлась по окрестностям. Нашла спелую папайю, сижу себе жую, никого не трогаю. Вдруг слышу – шуршание. Змея! Я плод бросаю и бегу со всех ног на ближайшую секвойю. Взобралась по стволу, только ступила на ветку, смотрю – перед носом коричневая голова возникла. Уставилась на меня своими голодными, желтыми, как понос, глазами, зубы выставила. Бойга! Я назад. Повернулась, а там – Питон стойку сделал. Задумали они меня в окружение с двух сторон взять, отступление отрезать, – проговорила с печалью в голосе Тупайя и вздохнула. – Ох, ну что за жизнь! Каждый день нервотрепка, то от одного хищника убегай, то от другого. Так недолго от стресса скончаться, инфаркт миокарда получить…

— Как же ты спаслась-то?
— Пришлось проявить чудеса сообразительности. Недолго думая, взяла и спрыгнула с ветки на землю. Ты бы посмотрел, как я красиво летела: лапки раскинула, хвостом рулю, глазами окрестности обозреваю. Загляденье! Приземлилась мягко, по-кошачьи – на все четыре ноги и дальше побежала. Сейчас передохну, с тобой поговорю и опять помчусь куда глаза глядят. Подальше от всяких ползучих гадов. Ты, если их встретишь, не говори, что меня видел. Ладно? – И не дожидаясь ответа, скрылась за трухлявым пеньком.
Только Рогач тронулся в дорогу, как услышал сбоку шуршание. Глядь – его пестрая лента догоняет.

— Ты кто? Питон Тигровый? – спросил жук наобум. И угадал.
— Да. А ты откуда знаешь? – спросил в свою очередь Питон.
— По походке догадался, — ответил жук и, сделав незаинтересованное лицо, предпринял попытку продолжить путь.
— Стой! – приказал Питон и всем своим извилистым телом перекрыл дорогу. – Я тебя сейчас допрашивать буду. Отвечай честно и без отговорок. Здесь Тупайя не пробегала?

— Ни тупая, ни острая не пробегала! – Жук прикинулся дурачком — иногда помогает победить в дискуссии. — Вообще отстань. Ползи куда шел. Мне некогда – я жениться собрался.
— Что-то мне кажется, ты грубо ответил, – угрожающе прошипел Питон. – За это сейчас как плюну на тебя ядом!
— Меня яд не берет. Я в защитный хитон одет, — начал бахвалиться Рогач и от того ощутил себя смелее. Поднялся на задние лапки, передние в кулаки сжал, глазами молнии послал. — Если не отстанешь, разозлюсь, положу тебя на лопатки, как недавно Тарантула.

Питон растерялся от такой невиданной наглости.
— Да у меня и лопаток-то нет…
— Живот есть?
— Есть.
— Тогда положу тебя животом кверху. У тебя рук-ног нету, повернуться обратно не сможешь. Засохнешь насмерть. Муравьи тебя на части растащат.
— Не растащат. Они змеями не питаются, — проговорил Питон не очень уверенно.

— Зато их королева питается, — продолжил заговаривать его Рогач. — Она должна по тридцать тысяч яиц в день откладывать. Думаешь легко без мяса-то? Она своих подданных каждый день на охоту посылает. Дохлому питону они обрадуются. Затащат тебя в подземный дом, законсервируют в муравьиной кислоте, по банкам разложат. Им питания на всю зиму хватит, — сказал и встал в атакующую позу — набычившись.

Растерялся Питон, забыл – зачем Рогача преследовал. Хотел его хвостом смахнуть, да поостерегся. Слишком вызывающе тот себя вел. «Неспроста, — подумал Питон. – Сам маленький, тщедушный, но вдруг у него влиятельный покровитель имеется? Не буду связываться – от греха подальше».
Посмотрел недоуменно, покачал сомнительно головой и уполз, шелестя листвой под брюхом.

«Победа! Даже драться не пришлось, — подумал  Рогач. — Правильно мама говорила: в наглости счастье». Воодушевился и с новыми силами дальше побежал.
Вот и сейба: прямая, мощная, корявая — как слоновья нога. Корнями в землю вцепилась намертво. Полез жук наверх. Карабкаться было легко: на кончиках лапок для той цели крючки имелись, острые, как заступы. Ползет и думает: «Почти у цели. Если самые опасные враги — Хамелеон с Ящерицей не встретятся, дальше проще будет. Останется только конкурентов побороть, и невеста моя!».

Вступил на ветку, где запах Самочки сильнее всего ощущался.
Повезло ему. Ящерицу не встретил, от Хамелеона вовремя уклонился: завидев издалека, шмыгнул под ветку, повис вниз головой. Хоть вышагивал Хамелеон, крутя выпученными глазами одновременно в разные стороны, а хитрого Рогача не заметил. Когда опасность миновала, тот пополз дальше.
Мелкие враги преграждали путь: Жук-Богомол, Кузнечик-Лупоглаз, Личинка-Обжора. Рогачу нипочем. У него прием отработан до автоматизма: рогами подцепил и – раз! – на землю.

С жуком Голиафом пришлось повозиться. У того тоже рога имеются, но  расположены не по бокам, как у Рогача, а один над другим, причем неравные по размеру. В том оказалось его слабое место. Голиаф попер верхним длинным рогом, нижний остался без применения. Олень догадался его с фланга обойти, подцепил с двух сторон, поднажал и – скинул.

Тем же макаром с тремя жуками-конкурентами, претендентами на Самочкино сердце, расправился. Хоть не уступали они ему в напоре, да сила инстинкта Рогачу помогла, подсказала: всех встречных – на рога и с ветки долой.
Путь свободен. Впереди мечта его жизни: Самочка – изящная, блестящая, душистая. Мозг Рогача заволокло вожделением.
Подполз осторожно, зашептал скороговоркой:
— Люблю до гроба, жить без тебя не могу, отдайся – я ради тебя долгий путь преодолевал,  жизнью рисковал, подвиги совершал: сто врагов поборол, хищников обманул, конкурентов с ветки спустил, в том числе Голиафа…

— Героя?
— Нет, жука.
— Подарок принес? – спросила расчетливая Самочка. Даром отдаваться не собиралась.
— Конечно!
— Какой?
Жук не растерялся. Имел опыт общения с доверчивыми девушками.

— Я подарю тебе мягкое семя сейбы, когда созреет, и обещаю до конца совместной жизни после еды посуду мыть. Вручную.
Большего нечего и желать. Самочка развернулась к Рогачу спиной, присела – для удобства. Он вскарабкался на нее, завел нижний хоботок под брюшко.
Впрыснув семя, он испытал неземное блаженство. И ощущение парения – будто лишняя пара крыльев выросла.

Пришел в себя. Неземное блаженство уступило место практичному инстинкту, который подсказал: каждого встречного сковырнуть и — вниз.
Инстинкту сопротивляться невозможно. Рогач слез с Самочки, поддел рогами и — раз!  сбросил.
Счастливый — отправился в обратный путь.
Самочка упала на старые листья, как на перину, лапками вверх. Побарахталась беспомощно пока не догадалась  раскрыть подкрыльники. Перевернулась, отряхнулась и побрела восвояси.

— Вот так всегда, — недовольно гудела она по дороге. — Который раз с мужем ошибаюсь. Никому верить нельзя. Все мужики одинаковые: наобещают с три короба, свою нужду справят и – привет! Ни алиментов от них не дождешься, ни помощи по дому. Как хочешь, так и крутись. Эх, жизнь. Почему я  маму не послушала, высшее образование сначала не получила…

Автор Ирина Лем

Друзья, заходите почитать мои романы и рассказы на Проза.ру

или на мой сайт "Ирина Лем приглашает"

Когда Алю в санаторий приехал навестить папа, девочка отдала ему наволочку полную печенья, которое ей удалось тайком унести из столовой.

Папа был растерян и спрашивал Алю, зачем она это сделала. На что та ответила: «В меня всё равно не лезет, а вы ешьте».

А ведь это были времена послевоенного голода — люди в стране жили очень тяжело. Тогда и хлеба-то ни у кого не было, а тут печенье!

Фаня Наумовна — врач, направивший Алю на лечение, — станет первой причиной поступления Аллы в Медицинский университет.

Продолжение будет здесь и в моем Telegram-канале, где я также планирую делиться своими мыслями, опытом и знаниями. Буду рада, если подпишитесь. Не судите строго, я только начинаю. Всем добра!❤️

Тучный наблюдал за его рейдами из-за угла гаражей, тяжело дыша. Его приземистая, могучая фигура напоминала бульдозер. Он хромал, волоча за собой на веревке самодельную телегу – большой ящик на четырех жалких колесиках от детской коляски. Он был силен емкостью и грузоподъемностью. Он не гнался за изысками, он брал объемом - килограммы черствого хлеба, мешки помятых картонных коробок, десятки пустых бутылок. Его движение было медленным, неумолимым, словно движение ледника.

Худой звал его за глаза Турой. «Тура ходит только по прямой, - бормотал он, вытирая рот о грязный рукав. - Громоздкий, неповоротливый, но сносит все на своем пути».

Тучный, в свою очередь, окрестил худого Всадником Апокалипсиса. «Опять Всадник проскакал, - хрипел он, сгребая в свою телегу объедки. - Вихрь, пустота после него. Один лишь прах».

Их противостояние было холодной войной, где оружием были взгляды, украдкой брошенные через помойку, и молчаливое деление территории. Так длилось два года. Два года молчаливого утреннего ритуала.

Но однажды все изменилось. Возле мусорных контейнеров у пятого подъезда, того, что пахнет всегда острее и обещает больше других, их пути пересеклись вплотную. Всадник, резко завернув за угол, на полном ходу врезался в неуклюжую телегу Тура. Велосипед с треском рухнул набок, худой мужчина отлетел в сторону, рассыпая свою утреннюю добычу – несколько банок и пачку печенья.

Тура издал нечленораздельный рык, больше похожий на стон. Его телега опрокинулась, вывалив на асфальт груду тряпья и хлама. Миг замешательства сменился яростью, дикой и слепой, накопленной за годы голода, холода и одиночества.

- Слепой, черт! - прохрипел Тучный, поднимаясь с трудом. - Куда прешь, кощей окаянный!

Худой, уже вскочив на ноги, с лицом, перекошенным злобой, шипел в ответ:

- Сам-то что расселся, как валун посреди дороги? Место занимаешь, жирный увалень!

Они стояли друг напротив друга, два изможденных зверя, готовые броситься в драку. И в этот момент, когда худой занес руку, его взгляд упал на книгу, вывалившуюся из опрокинутой телеги. Старый, потрепанный том, в картонном переплете. «Лирика Гейне».

Тучный, следивший за его взглядом, тоже обернулся. Его маленькие, заплывшие глаза расширились. Он увидел, на что смотрит худой: на его собственные руки, грязные, в ссадинах, но с длинными, тонкими пальцами, пальцами пианиста или… учителя.

Воздух вышел из Тучного со свистом. Вся злость разом ушла, оставив лишь бесконечную усталость.

- Ты… Ты разве не Левский? - тихо, с невероятным усилием выдавил он. - Из педагогического? Преподавал литературу?

Худой отшатнулся, будто его ударили. Он смотрел на этого толстяка, вглядывался в его обветренное, обрюзгшее лицо, пытаясь найти в нем черты прошлого.

- А ты… Столяров? - голос его дрогнул. - Сергей Столяров? Филолог, диссертацию по немецкому литературному экспрессионизму писал?

Тура медленно, словно боясь спугнуть хрупкое видение, кивнул. Он опустился на бордюр, тяжело, и провел рукой по лицу.

- Да, - просто сказал он. - Это я.

И лед тронулся. Они сидели на холодном асфальте среди разбросанного мусора и своих скудных пожитков, и говорили. Сначала обрывочно, с трудом, потом все быстрее, словно плотина прорвалась. Они вспоминали университетские коридоры, запах старой бумаги в библиотеках, жаркие споры на семинарах. Худой, бывший педагог Левский, рассказывал о своей школе, о детских глазах, ловивших его каждое слово. Тучный, филолог Столяров, - о своей недописанной диссертации, о стихах Тракля и Бенна, которые когда-то знал наизусть.

Они говорили о женах, которые не выдержали, о детях, которые стыдились, о карьерах, рассыпавшихся в прах по воле одного неверного шага, одного удара судьбы. Они делились не мусором из баков, а осколками своей разбитой жизни. И в этом странном диалоге, среди вони и разрухи, проступили контуры их настоящих «я» - интеллигентных, образованных людей, случайных пленников этого помойного дна.

- Всадник Апокалипсиса… - усмехнулся Левский. - А я-то думал, ты намекаешь на мою худобу и скорый конец.

- А я думал, «Тура» - потому что я тупой и неповоротливый, - отозвался Столяров.

Они помолчали, слушая, как где-то вдалеке заводится первый автомобиль.

- Глупо, - тихо сказал Левский. - Мы воевали за отбросы.

- Выживали, - поправил Столяров. – Каждый как мог, в одиночку.

Левский посмотрел на свой опрокинутый велосипед, потом на телегу Столярова.

- У меня скорость, - сказал он. - У тебя грузоподъемность.

- Ты разведка, - кивнул Столяров. - А я тыл.

Они снова посмотрели друг на друга, но теперь взгляды их были другими. В них не было ни вражды, ни страха. Была лишь усталая решимость.

- Вместе. - просто предложил Левский.

Столяров кивнул.

Когда рассвет окончательно разогнал туман, они уже шли вместе. Левский ехал впереди на своем скрипящем «Урале», его зоркие глаза выискивали в кучах хлама ценности. Он свистел, указывая направление, и Столяров, тяжело ступая и похрамывая, подтягивал свою телегу. Левский скидывал в нее найденное - хороший кусок пенопласта для сиденья, почти новую куртку, пачку замороженных пельменей, чудом уцелевших в чьем-то морозильнике после отключения электричества.

Они не брали все подряд, теперь они были разборчивы. Они брали ровно столько, сколько им было нужно на этот день. Потому что о следующем дне они договорились думать завтра. А сегодня им было достаточно того, что они шли по своим помойкам не как Всадник и Тура, а как два человека, нашедшие в аду жалкий осколок своего прошлого - человеческое общение. И это было ценнее любой найденной банки тушенки.

— Благодарю тебя, — сказал мужчина, — что ты провела со мной эту ночь. И в благодарность я расскажу тебе, что эта ночь для меня значила. Знай же - я был отпрыском одной из знатнейших семей древнего и могучего Рима, который когда-то царил над здешними землями. В мое время мы гнали и убивали христиан, словно те были жалкими крысами, и насмехались над их богом. Немало грехов я совершил, а когда умер, оказалось, что божества, которым я поклонялся, — просто выдумки, а заповеди истинного владыки мира я нарушил, и едва-едва не угодил в самое страшное место — в Тартар.

Самая малость удержала меня и в результате я оказался не в аду, но в чистилище. Раз в сто лет я могу изменить свою судьбу и меня отпускают в мир живых. И раз в сто лет кто-то может пожалеть меня и попытаться мне помочь. Но — зарок нерушим! — я не могу рассказать ему или ей, ни кто я, ни как меня вызволить. Уже четырнадцать раз взывал я о помощи, и было разное. Бывало, мне не отвечали, и я уходил ни с чем. Бывало, меня жалели в человеческом обличии, но в ужасе убегали, увидев обличье другое — мерзкое и отвратительное. Два раза было и так, что со мной проводили эту ночь, но скорее, в надежде на обещанную награду, в сердце же содрогаясь и ненавидя меня. И только ты подарила мне утешение.

— И что теперь? — спросила, ожидая чуда, Челеста. — Тебя простят? Твои грехи искуплены?

Герцог улыбнулся:

— Не так все просто, дитя. Первый круг пройден, но впереди еще шесть. И каждый новый будет труднее предыдущего.

— Теперь мы расстанемся. Но ты, прежде чем уходить, спустись в подвал. Там ты найдешь то, что будет тебе наградой в жизни земной. Награды в ином месте не могу я тебе обещать. — И чёрный мужчина растворился, как туман.

Челеста вздохнула, что большого чуда не произошло, но все же сочла необходимым помолиться и за маленькое чудо. А потом спустилась в подвал и увидела там множество сундуков, набитых золотом и драгоценностями. Но — вот уж воистину дивное диво! — среди всех этих огромных дубовых ларей, обитых медью, стояла ее маленькая кленовая шкатулочка, и все деньги, полученные от епископа, лежали в ней в целости и сохранности. А поверх монет покоился прозрачный камень, огранённый в виде капли, размером с голубиное яйцо. Это был (чего не знала и не могла знать Челеста) бриллиант чистой воды.

Девушка взяла шкатулку и вышла из подвала, недоумевая, как ей удастся выбраться из леса и добраться до своего монастыря. Но — второе дивное диво! — открыв тяжёлую дверь, она сразу очутилась в садике своей обители, и, конечно же, поспешила обрадовать мать настоятельницу.

Та выслушала рассказ о чудесном спасении монахини и денег и взволновалась. Никак не могла она понять, что ей делать: отринуть дьявольские деньги и передать Челесту в руки церковного суда или возвестить миру о великом чуде. Посоветовавшись с духовником, отцом Амбросием, приняла двойственное решение: наложила на Челесту необременительную епитимью, золото и кленовую шкатулку освятила, а бриллиант вправила в венец Божьей матери, стоявшей в монастырском храме.

Историю же эту записывать не велела, а передала её из уст в уста своей преемнице. Та передала своей, потом — уж не знаю как - сказание это выбралось из стен монастыря и пошло гулять по свету, пока не добралось до меня. А я поведала его вам.

Помилуй, Господи, нас, грешных, и спаси. Аминь.