Парень выпрямился и оскалился, мигом сменив расслабленную позу на готовую к атаке.
— Спокойно! — выставила перед собой ладони Ева и сделала пару шагов назад. — Я просто спросила, чувак! Мне очень надо на остров, очень!
Но парень не слушал, в грязных пальцах появился нож, и он бросился на Еву. Она легко отбила атаку, выбила нож и прижала тощего к земле, выкрутив ему руки.
«Спасибо, пап», — в который раз в новой жизни подумала она. Не будь ее отец жестоким психопатом, не видать ей такой реакции и умения защищаться, вбитыми с пеленок.
— Попробуем снова, — процедила она сквозь зубы. — Что ты знаешь про остров?
Парень дергался и рычал, стараясь высвободиться, и только когда она приставила к его горлу его же нож, затараторил:
— Я скажу, только не убивай! Позови Стеллу! Просто позови, и ты пройдешь!
— Вот и умница, можешь ведь, когда хочешь.
Она перерезала тощему горло и слезла с него. Вытерла нож о его шорты, положила в сумку. Парень хрипел и дергался, пока кровь хлестала у него из горла. А когда затих, над ним засветились цифры 1 и 2.
— Маловато ты стоишь, — сказала Ева, — хотя что вы там еще можете стоить на этом острове, отбросы.
Она встала у стены и нахмурилась. Стелла. Та самая? Неужели ей так повезет!
— Стелла! — позвала, слабо надеясь, что все так просто. Вся королевская конница, вся королевская рать... Не могла эту Стеллу достать. А надо было просто позвать, серьезно?
Бетонная плита перед ней подернулась рябью, издавая низкий гул, как при высоком напряжении. Ева с опаской ткнула в появившуюся дыру палкой, и только потом, убедившись, что с палкой ничего не случилось, проскользнула внутрь и застыла на месте.
Место за забором выглядело совсем не так, как она ожидала. Беленькие домики, мощенные камнем дорожки, по краям которых расположились цветущие клумбы, мужчины и женщины в легкой одежде с умиротворенными лицами занимались каждый своим делом. Даже коричневое море не выглядело отсюда таким мерзким, напротив, казалось органично вписанным в местный пейзаж. После пыльного города, где Ева провела всю свою жизнь, остров воспринимался как самый настоящий рай.
Заметив Еву, жители приветственно подняли руки и засверкали улыбками. Совсем скоро они окружили ее и повели за собой куда-то вглубь, ласково подхватив под руки. Они говорили и говорили, образуя неровный хор голосов, который сбился в ее голове в единый гул. Ева пыталась вычленить отдельные голоса и предложения, но не могла. Ощущения спокойствия и тепла окутало ее как мягкая вата, только на границе сознания билась невнятная тревога, осознать которую она была не в состоянии. Хотелось улыбаться, греясь в тепле чужих улыбок, покачиваясь на чужих руках, растворяясь в хоре чужих голосов.
Ева очнулась, когда цифры над ее головой запищали и замигали красным. Мгновенно покрывшись холодным потом, она замахала руками, отбиваясь от окруживших ее людей, и закрутилась на месте, выискивая причину ее потерь.
— Что это? Как вы это делаете? — закричала она, размахивая ножом.
Жители притихли, выстроившись в ровный круг поодаль, и с улыбками смотрели на нее, не говоря ни слова и не предпринимая никаких действий.
Ева чувствовала, как слабеют руки, кружится голова и взгляд застилает пелена. Она наугад ткнула ножом и повалилась на землю.
— Все в порядке, — женский голос вывел ее из забытья.
Ева открыла глаза и осмотрелась. Белая комната с красными дверьми, она лежит на полу, а рядом Стелла. Та самая Стелла, постаревшая, но все такая же, с добрыми морщинками у глаз, пухлыми руками и мягкой улыбкой. Все так же усыпляет бдительность, внушая обманчивое чувство безопасности.
— Ты! — прохрипела Ева, пытаясь найти свои цифры. Сколько там еще осталось? Хватит на сражение?
— Да, дорогая. Не волнуйся о статистике, здесь ее нет. Здесь она ни на кого не действует. Кроме тебя, но это пока.
— Но как? — от удивления Ева даже забыла, что только что хотела драться. Ее счетчик почти обнулился, но чувствовала она себя при этом вполне сносно.
Отменить цифры невозможно. С приходом новой жизни и системы в мир, каждый гражданин с десяти лет наделялся голографическим табло над головой. Каждый должен был зарабатывать свое право на существование с юности. Отменить это было нельзя. Можно было только выбрать наиболее приемлемый для себя путь — быть добропорядочным гражданином или наоборот. От старого уклада осталось многое, с приходом системы стало проще принимать дурную сторону, но система была по-своему справедлива, очки поощрения выдавались одинаково как за хорошие поступки, так и за плохие. За страдания жертва получала больше мучителя. Некоторые граждане становились профессиональными жертвами — дети, пережившие насилие, вырастая, искали для себя «хозяина», в симбиозе с которым им удавалось прожить привычную и относительно долгую жизнь. Была ли она счастливой? Вряд ли. Просто самый простой выбор.
Ева была из их числа, ее мать была жертвой, отец «хозяином». Такие дети редко перебирались на другую сторону. Но она смогла. В день установки табло она твердо решила однажды поменяться с папой ролями, когда у нее будет достаточно очков на счету и боевого навыка. Но появилась Стелла.
Просветленная, так ее называли. Она организовала приют для жертв, очень быстро собрав в нем десятки женщин и детей. Мама и Ева тоже попали туда, после особо жесткого наказания от папы. Мама еле двигалась, и Еве приходилось поддерживать ее, пока они брели в приют.
«Там нам помогут, — с усилием бормотала мама, — надо это прекращать».
Ева смотрела на цифры маминого табло. «Хорошие цифры, папа постарался, не жалея кулаков, добавил маме очков, хватит надолго», — так думала тогда Ева. Сама она в этот раз не была хорошей жертвой, уклонялась, защищала мать и больше потеряла, чем получила. Но это ее не волновало, внутри разгоралась надежда, что теперь все изменится, они смогут зарабатывать очки иначе, работой, как все, или даже убийствами. Она была готова и на это — убийц было мало, они всегда были в цене.
Стелла сама встретила их. В белом длинном платье, с собранными в корону волосами, она напомнила Еве богиню из исторических файлов. Приняла маму в объятия, не обращая внимания на пятна, которые оставались на белой ткани от слез и кровоточащих ран.
— Глупые мои овечки, — ласково говорила она, — теперь вы в безопасности, всё будет хорошо.
Ева поверила, не замечая, что у Стеллы на табло запредельное количество очков, что жертвы в приюте ведут себя слишком тихо и мало двигаются, что глаза их пусты, а улыбки выражают скорее безумие, чем радость. Откуда ей было знать, как выглядит безумие?
Сначала все было хорошо, мама поправлялась, раздумывала, на какую работу выйти — с этим проблем не предвиделось. Система предоставляла свободный выбор и бесплатное обучение. Много профессий исчезло за ненадобностью: учителя, юристы, банкиры, менеджеры, продавцы... Ева и не знала, сколько их еще было и для чего, теперь ценился только ручной труд, все остальное решала система.
А потом мамы в каком-то смысле не стало. Она перестала говорить, только сидела, покачиваясь, и смотрела в одну точку. Стелла сказала, что так бывает. Жертва иногда не может перестать быть жертвой и ей становится невыносимо без хозяина. Поэтому она привела отца.
Тот день Ева никогда не забудет. Как Стелла улыбалась мягкой, доброй улыбкой, пока отец пинал маму в живот, как гладила его по голове, приговаривая, что жертвы на самом деле хозяева, что все в мире перевернуто и неправильно, что он ни в чем не виноват, и она его обязательно «починит» и «спасет». Не забудет она и того, как сумела добраться до кровати, в изголовье которой лежали ножницы («от дурных снов», — говорила мама, подкладывая их под матрас), и как совершила свое первое убийство, воткнув лезвия в горло папы. Как визжала Стелла, на этот раз отпихивая от себя истекающего кровью отца, как минусовался его счетчик, и как прибавлялись цифры на её собственном табло. И как смотрела на нее мама, помутневшими навсегда глазами, но с улыбкой на лице. У каждой жертвы был свой предел — очки могли приходить и дальше, жизнь продолжалась, а вот психика не выдерживала.
Стелла вскоре исчезла. Приют закрыли, жертв раскидали нуждающимся мучителям, всех, кроме мамы. Ева убила ее, невыносимо было смотреть на нее такую. Сама она стала убийцей, хоть смысла в этом уже не видела, отца больше не было, а убивать просто так не приносило ничего, кроме очков и пустоты внутри.
Несколько лет она прожила в тени, стараясь не выделяться и брать столько заказов, сколько было необходимо на оплату жилья и пропитания. Пока не узнала про остров.
Он появился ниоткуда. Место, которое не видела система, где пропадали люди. Место, о котором шептались, которого боялись, куда желали попасть. Никто не знал, кто организовал остров. Наемники исчезали там бесследно. Слепое пятно в системе, которое могли обойти только люди, живые, настоящие.
Награды за информацию о нем Еве хватило бы на всю жизнь, можно было бы навсегда забыть про убийства и работу, убраться из этого города и попробовать что-то другое. Да и терять ей было нечего.
— Как ты это делаешь? — повторила вопрос Ева, вглядываясь в ненавистное лицо.
— В прошлой жизни я была гением, — ответила Стелла, касаясь ладонью волос Евы. — Систему придумали люди, люди же могут ее отменить.
— Чего ты хочешь? — Ева дернулась, уклоняясь от пухлых пальцев.
— Хочу спасти мир, — спокойно ответила Стелла, опустив руку.
Ева вспомнила маму и горько хмыкнула. Не похоже это было на спасение.
— Знаю, о чем ты думаешь, — оборвала ее мысли Стелла. — Ты видишь мир в искажении. Ты не была жертвой, как и твоя мать. Вы сами выбрали этот путь. А твой отец не выбирал, ему пришлось. Вот кто настоящая жертва, понимаешь? И ты теперь тоже настоящая, а значит заслуживаешь лучшей жизни.
В комнату входили люди, Ева с трудом узнала пару лиц, бывшие наемники, такие же, как она. С блаженными улыбками на лицах и плавными движениями, они совсем не походили на себя прежних. Ни у кого над головой не светилось табло.
— Я поняла, — сказала Ева, приподнимаясь с пола. — Что мне нужно делать?
На лице Стеллы всего на миг промелькнуло удивление и тут же сменилось улыбкой. Она встала и подала Еве руки. Люди в комнате заговорили, их голоса слились в уже знакомый гул, в голове помутнело, и Ева, ухватившись за теплые ладони, с трудом поднялась на ноги.
Люди вокруг улыбались и покачивались, повторяя невнятные слова. В висках запульсировало, а то место, где Ева привыкла ощущать шестым чувством свой счетчик, пронзило болью. Она вскрикнула и согнулась пополам, вырвав руки из ладоней Стеллы. А когда разогнулась, воткнула нож в рыхлую шею, точно между ключиц.
Гул пропал. Стелла захрипела и схватилась за нож. Ее платье заливалось кровью, совсем как тогда, с отцом. Только теперь Стелла не визжала и не прыгала по комнате, а повалилась назад и задергалась. Никто не бросился ей на помощь. Никто не бросился на Еву. Люди застыли, улыбки сползли с лиц, сменившись оскалом, воздух заискрился, и над головами каждого появилось привычное табло с почти обнуленными счетчиками.
Секунда — и бывшие жертвы просветленной хозяйки бросились на ее подрагивающее тело. Они рвали ее на части, выгрызали куски, как стая хищных животных, блаженное безумие сменилось на приступ столь же безумной ярости.
Ева прикрыла рот и нос рукавом, чтобы не вдыхать медный запах, и вышла. Снаружи стояли растерянные люди, над каждым светилось табло. Все они с такой статой не протянут и дня, но Еву это не беспокоило. Она шла к выходу, а ее счетчик все еще продолжал накручивать цифры.
