Зашёл в магазин, купил три банки джин-тоника, первую выпил почти залпом. Никакого положительного эффекта. Включил музыку тех времён — альбом «Без паники» группы Anacondaz. Сел на лавочку.
Сидеть на заледеневших деревяшках было холодно, пальцы, держащие банку, тоже замёрзли. Кончалась вторая банка, а сердце не оттаивало. Музыка не помогала, возможно, даже наоборот — слушая её, становилось грустно и безнадёжно, оттого, что невозможно никакими апелляциями к памяти нащупать в себе живое.
В уме крутилась цитата Славы КПСС: «Люди — одинокие придурки. Все мои эмоции — ледовые фигурки.»
Позвонил Ветрову.
— Дима, давай уберёмся.
— Хорошо, только дай полчаса, я дэйлики в геншине выполню, да поем.
— Я сам ещё не на районе, минут через сорок подъеду.
Потемнело. Встретились, как обычно, у банкомата, потому что мне нельзя было хранить деньги на карте из-за приставов.
— Тебя как смерти ждать, Саня. Пока здесь тёрся, глянул почти все предложения на гидре и ес…
— Извини, я ж не виноват, что в час пик пробки.
— Падажжи, дай договорить, в общем, глянул все предложения на гидре и есть дешёвый варик на пять грамм альфы.
— Сколько и на кой нам столько?
— 7500, с комиссией будет 8000. Можно самим полграмма скурить, а остальное распродать. В итоге сам останешься даже в плюсе.
— Ладно, давай так. — вставил в банкомат восемь тысяч рублей и закинул к себе на карту.
Оплатили. Нам скинули фотографию с координатами. Клад был зарыт у дорожного знака. Всё бы ничего, только место в восьми километрах от города. Поехали на такси, таксиста сразу же отпустили, потому что кто знал сколько пришлось бы копаться в сугробе.
Это решение оказалось опрометчивым. Закладку нашли быстро, а вот вызвать яндекс на точку, где находились, уже не смогли.
Лампочки с собой не было, поэтому снюхали по дорожке для тонуса и двинулись быстрым шагом вдоль шоссе. Шли бодро, не замолкали ни на минуту, усталости и одышки не чувствовали. За полчаса прошли три с половиной километра и вызвали таксу на остановку у кладбища.
Приехали к семейной паре наркоманов. Сначала их угостили, все раскурились с фольги, а потом... Из жизни выпали сутки. От вечера до вечера просидел в исступлении, раз за разом нажигая фольгу.
Закончились две зажигалки, третья подходила к концу, а горка насыпанного порошка на блюдце казалась бесконечной. Уже речи не шло о продаже. Мне просто хотелось поскорее избавиться от дерьма, но жалко было всё отдать или выкинуть.
Ситуацию чуть выправил Антон. Когда он приехал, то отказался курить и попросил начертить ему дорожку. Все последовали его примеру. Пущенный по носу порошок взбодрил меня и вытащил из состояния, когда для меня существовала только фольга, зажигалка и клубы́ клубы́ дыма.
Наконец-то снова начал разговаривать, а не оговариваться и заикаться. Посидели ещё пару часов, пообщались. Антохе позвонила жена, он засобирался домой и предложил подкинуть нас на машине до района.
— Пацаны, спасибо, конечно, большое — смеялся он, садясь за руль — только как мне теперь таким уделанным перед женой показаться?
— Дима, слушай — повернулся я к Ветрову — барбитураты же попускают от альфы, да? А бутират — это барбитурат?
— Так точно.
— Тогда едем к Сашке Гуляеву! Я у него флакончик бутирата заныкал, чтобы родные мои не нашли.
— Вот это поворот! — обрадовался Антон и снова засмеялся.
За окном поздний вечер, поэтому с одного конца города на другой доехали быстро. Саше Гуляеву наше появление не понравилось. Нет, его не злил поздний визит, а огорчало, то, что от нас снова пахло солью. Он грустно смотрел, как мы отмеряем дозировку бутирата и ничего не говорил.
Казалось, Гуляев ничего в этот день не сказал, кроме приветствия и прощания, пусть мы и пробыли у него минут двадцать.
Вышли на улицу к машине проводить Антошу. Вдруг он резко обернулся и крепко нас обнял.
— Пацаны, мне сейчас так охеренно! Не хочется даже расставаться.
— Да его уже, похоже, забрало — сказал я.
— Давай с ним прокатимся на машине, чтобы он ничего не учудил, а сами потом пройдём пешочком? — спросил Ветров.
— Антоша, мы с тобой!
Антон врубил на всю мощность AC/DC , машина тронулась. Не успели проехать и двух кварталов, как меня тоже взяло. Из-за этого не могу точно сказать — это машину так заносило на поворотах или меня сильно мазало. Возможно всё одновременно.
Когда прибыли к жилищному комплексу, возникла проблема: водительские навыки Антона ухудшились, а двор и без того был утыкан машинами. Оставалось одно узкое место между двумя автомобилями.
Дима и я выскочили на улицу, чтобы подсказывать. Буквально десять минут припарковывались, ситуация была серьёзная, но нам было смешно. Хорошо, что всё закончилось удачно.
Расстались в хорошем настроении и пошли, не спеша в сторону домов. Красиво падал пушистый снег. Внезапно меня выключило. Нет, я не потерял сознание — оно осталось в относительном порядке, но контролировать тело я не мог. Дима закинул мою руку на плечо и потащил.
— Саша! Са-ша! Отдай стафф — попадёмся и будет уголовка же, а я в таком состоянии договориться не смогу!
— Ннэ, нномалё.
— Отдай, говорю! Не буду я его выкидывать, в потайной карман положу!
— Ппавый камманн.
Ветров вытащил у меня наркотики, снял с себя куртку и спрятал их в кармане у загривка.
Чудом не встретили ни одного патруля.
— Дедушка и бабушка у тебя дома?
— Нненнаю.
— Бля-я-я-я-я, я тебя таким отдавать боюсь. Пошли на внутренней лестнице посидим, ладно?
Ветров оставил меня на ступеньках второго этажа, а сам спустился вниз, чтобы спрятать порошок. Я сидел, накренившись вперёд, мои руки безвольно болтались. Дима вернулся, сел у моих ног, положил мои ладони в свои ладони и заплакал.
— Прости меня, пожалуйста!
— Зза шшто?
— За всё, за то, что ты стал наркоманом.
— Нне ввиовватт.
Дима продолжал плакать, а я сидел отстранённый, будто это не со мной происходит. Не имея контроля над своим телом, мне почему-то стало всё безразлично. Только Диму было немного жаль, зря он так убивался.
Я действительно не считал его виноватым, пусть это он и познакомил меня со стимуляторами и эйфоретиками. На примере Ветрова я видел, что альфа pvp делает с человеком, и думал, что знаю правила игры. Верил, что сильнее и умнее, а заигрался и проиграл.
Не знаю, сколько времени мы провели на лестничной клетке. Я не чувствовал ни минут, ни часов, ни о чём не думал, находился в забытьи. Даже не ждал, когда отпустит.
Тело начало меня слушаться также внезапно, как когда отключилось. Мы зашли ко мне домой, в квартире никого не было. Дима начертил небольшую дорожку, снюхал и распрощался.
Я употреблять не стал, лёг в кровать и уставился в потолок. Сна не было, пусть я и не спал двое суток.
Перед рассветом пришло сообщение от Ветрова в телеграме:
«Ещё раз прости за то, что во всё это тебя втянул. Сейчас отвратительно себя чувствую не физически, а морально. Мы с тобой два толстяка, цепляющиеся друг за друга, чтобы выкарабкаться. Улавливаешь аналогию с крабами в ведре? Мы только топим друг друга. Кажется, мы сможем выбраться только поодиночке, иначе не выберемся совсем. Нам нужно пережить это смутное время порознь».
Я был полностью согласен с ним и даже счёл письмо за благородный жест, но… Мы наркоманы и, пусть Дима сопротивлялся, всё же встретились в следующий день, потому что пять грамм нужно добить.
Оставалась два дня до выписки. Я как робот переписывал первую часть, потому что она казалась мне единственным светлым местом. Портил её разными отсылками, потому под купцом надо было чем-то заняться.
Внезапно услышал свою фамилию. Местная психолог ходила по отделению и искала меня.
Разговор сразу не задался, хотя бы потому, что я не планировал разговора с психологом и каких-то десять минут назад выпил купец.
— Почему вы такой дёрганый?
— Просто нервничаю, потому что был оторван от дела.
— Какого?
— Я писал.
— Я тоже здесь с вами вожусь не по своему желанию, так что давайте не портить друг другу день и начнём.
— Простите — мне в очередной раз стало слишком поздно стыдно.
Начали проходить разные тесты. Задание на кратковременную память я полностью провалил, потому что не мог сконцентрироваться. Из десяти перечисленных предметов я назвал шесть и это с третьей попытки.
Стал проходить тест на долговременную память, передо мной были разложены двадцать карточек с картинками. Психолог называла слово, например, «грусть», я брал карточку и говорил, чем карточка ассоциируется с названным словом.
Когда почти все карточки были разобраны, она сказала слово «праздник». Я не смог найти подходящую по ассоциации картинку и попросил взять из предыдущих, где были изображены столовые приборы. Психолог не разрешила.
В итоге к «празднику» притянул за уши изображение земного шара. Связью была цитата Егора Летова: «Винтовка — это праздник, всё летит в пизду». Объяснять свой выбор отказался. Договорились встретиться в столовой через двадцать минут, чтобы проверить, сколько слов я запомнил.
Пока ждал, лежал на кушетке и смотрел в стоящий передо мной шкаф. В голове всплыл отрывок из интервью Егора: «Вот то, для чего, собственно, люди потребляют там ЛСД, идут на смерть, наркотики, почему они прыгают с парашютом, почему они идут в наёмные солдаты и так далее… В экстремальные точки там едут и так далее… То есть ради определённого праздника, ради праздника с большой буквы, праздника вот какого-то такого — экстремально-экзистенциального какого-то, не знаю, мистического праздника… Потому что если праздника нет, то эта жизнь нахуй не нужна!»
Внезапно сложил 2+2 и понял, что это было объяснение песни «Винтовка». Точнее, я всегда это понимал, но только сейчас это ОСОЗНАЛ. Так бывает, когда на своей шкуре осознаёшь прописную истину, также торкает. Только тут вместо «инсайта» пришло чувство безнадёжности.
Продолжал обречённо пялиться в шкаф, пока древесные узоры не начали наползать друг на друга. Впервые самоубийство виделось лучшим выходом, как констатация факта, а не минутная слабость. Потому что слабость была не минутной, а продолжительным всепоглощающим бессилием.
Кромешный фатализм. Я не верил в себя, не верил себе, будучи убеждённым, что поступлю так, как получится, а не как хочу. Чувствовал себя марионеткой своих слабостей.
Через полчаса психолог попросила повторить слова по карточкам, ответил правильно на девятнадцать из двадцати. Долговременная память оказалась хорошей.
После снова выпил купца и попытался написать что-то отвлечённое. После позвонил Пете, чтобы поделиться результатом.
— Петь, я здесь совсем приуныл, оттого, что не могу продолжить писать текст, но до сих пор жру чай, поэтому забабахал ностальгическую зарисовку с нами. Есть время послушать, если прочитаю?
— Блин, читаешь ты ещё хуже, чем пишешь, но мне минут двадцать идти до заказа, так что деваться некуда.
— «Дело минувших лет, когда ещё было всё безмятежно и весело, пиво продавалось в 2,5 литра, а трава была зеленее, пусть я уже и не любил каннабиноиды.
В ту пору, пару месяцев только-только устроился грузчиком и практически поселился у лучшего друга, то есть жил там 2/2.
Ноу хомо, как говорится, мы не из этих. Просто лишь моё присутствие заставляло уйти его женщину, которая успевала выклевать ему мозг за двое суток, пока я работал.
Он же в ту пору зарабатывал на покере, играя в турниры, и потому у него не было легитимных причин дать съёбу из своего же дома.
— Петя, опять нажираетесь? — спрашивала Алёна у друга.
— Алёша, тебя ебать не должно! — улыбаясь выкрикивал я, а Петя повышал громкость у клипов, под которые мы пили пиво.
Алёшадь, обычно, ещё несколько раз пыталась обратить на себя внимание, но встретив ещё пару моих реплик и Петино безразличие, демонстративно вставала с кровати и собиралась домой.
Уходила долго и шумно, то чем-то шурша, то ещё что — эта последняя попытка привлечь внимание нас забавляла. Только когда за ней закрылась дверь, Петя выдыхал, и мы уже, убавив музыку, спокойно пили пиво, ведя непринуждённый, спокойный разговор.
Примерно так начинались каждые мои выходные.
Когда все банки/бутылки оставались пустыми, а мы становились подпитыми, происходило то, что у нас было традицией: шли ещё за парой банок, а после залезали на крышу школы, которая стояла по соседству. Там крайне лампово разговаривали обо всём.
В тот раз октябрь решил напомнить о себе. Дождь шёл весь вечер, но чего стоят традиции, если их не соблюдать?! — Решили мы и полезли через забор.
Поднимаясь по мокрой лестнице, уже понимали, что ждёт нас наверху. Были достаточно пьяны, но не слишком, чтобы бросить затею. Пытаясь, не наступать на мокрые листы нержавейки, которые стояли под углом, шли по краю, балансировали.
Не буду нагонять жути: там имелись ограждения на уровне колена, так что если бы соскользнул кто-нибудь, то успел бы ухватиться, но всё равно неприятно.
Поскальзываясь, смеясь и матерясь, мы достигли середины крыши. До сих пор не знаю, почему мы всегда садились посреди. Возможно, оттого, что так проходили мимо стоящего поперёк Петькиного дома, и могли смотреть вдаль, а не в кирпичную кладку.
Перешагнув ограждение и свесив ноги с крыши, подкурился, уставился в никуда, протянул сигареты Пете. Моя рука с пачкой застыла в воздухе на секунд двадцать, пока он всё же не вытянул одну.
Из моего кармана читал Loc-Dog — других мы на крышу не пускали:
«Меня здесь нет, я миф, я мох, я мышь, я мост, я вид из окон вниз.
Я замес, я лифт, я тут завис много лет, я забыл свой смех,
Свой шифр, свой код, свой дом, свой родной подъезд,
Свой интерес, свой удел, свой снег, свой мел,
Свой свет, свойственный мне, свой текст, свой след,
Свой парапет, свой отсек, свой бред, свой бег,
В огненный лес, свой порок, свой взгляд, свой гнев...»
— Заёб, дай огня. — перебил Петька Сашку, чиркнул кремнем, задымил и закашлялся, потому что курил только по пьяни.
— Ну и дрянь, почему я каждый раз наступаю на эти грабли? — рассмеялся он.
— Я хуй знает, чувак, грабли — это твоё, а ваще, дрянь у тебя дома сидит, пока я не приду — ляпнул я, то ли пытаясь подъебать, толи уязвить, из-за того, что он засрал мой кэмел жёлтый, который тогда был ещё хорош.
Он лишь громко выдохнул и усмехнулся, а потом тишина... Дождь барабанил по крыше и нашим макушкам.
— Прости, если было грубо, но это не любовь, Петь. — выбросил бычок и посмотрел на друга.
— Да мне самому смешно... То есть, нихуя невесело: я пытаюсь её прогнать, отшить, но она берёт на жалость и снова её впускаю.
— Почему?
— Люблю, понимаешь? Люблю, пусть и понимаю, что подобные отношения не любовь, как ты сказал, а мозгоёбля.
— Грустно это всё.
— Ага. — Петя, пошатываясь, встал, расстегнув ширинку.
На момент даже за него испугался, но он уравновесился. Встал во весь рост, выпрямился и уверенно поливал асфальт: с чувством, толком, расстановкой. На скользкой крыше это важно, ха.
Всё бы хорошо... Внезапно откуда-то нарисовался чёткий штрих и дерзкой походкой прошёл прямо сквозь Петькину струю. Мы застыли на несколько секунд, смотря ему вслед.
— Бля, может извиниться? — повернулся ко мне, улыбающийся Петя.
Мы чуть с крыши не упали в припадке смеха.»
— Ахахах, были же времена, я даже по ним чуть скучаю, пусть Алёна и была сукой.
— Тоже по ним скучаю, ты сейчас вообще в Анапу от меня съебал, поросёнок Пётр.
— Хах, но поросёнок Пётр съебал из Рашки, а не в Анапу.
— Но ты Пётр и тот ещё поросёнок!
— Я даже из Анапы считаю тебя лучшим другом и скучаю, какой бы ты не был язвительной залупой, правда.
— Я тоже люблю тебя и благодарен тебе, что остаёшься со мной на связи, но если честно, боюсь, что если бы ты остался в городе, то во мне так же сильно разочаровался бы, как Нася, а она два месяца до этого чуть ли не круглосуточно общалась со мной.
— Ну, бля, без обид, ты за своё житьё у меня 2/2 начал меня подзаёбывать, а здесь круглосуточно, соболезнования ей, ахах. А если серьёзно, то всё будет классно, от тебя просто нужно отдыхать.
