CreepyStory

Глава 1. Хранитель зелёного моря.

- Ты не человек, я вижу.. ты грёбанный дракон, верно? Или как это называется вообще?
Мора потерла чешуйки на запястье и одернула рукав. Она прислушалась и посмотрела в окно.

- Ты невероятно находчив, человек. Сам догадался или подсказал кто?
- Сам.. - Игорь немного опешил - Так ты не скрываешь ничего?
- А есть ли в этом смысл? Думаешь, это как-то повлияет на исход событий?
- Меня будут искать, ты понимаешь, что тебе это с рук не сойдет?
- Да, я знаю что будут искать. Уже ищут. - её речь была наполнена сарказмом - Я тебе больше скажу, мой милый комочек тупости, тебя очень скоро найдут. Только ты все равно ничего не сможешь им рассказать.
Игорь округлил глаза и бросил в угол кружку с чаем, волк, все это время мирно дремавший, вскочил и ощетинился.
- Ты…- Игорь безуспешно хватал ртом воздух - Ты! Чай...Отравлен?!
- И почему люди все такие нервные? Не знаешь, Рин? - Мора и волк переглянулись - Вот и я не знаю.
Она встала и посмотрела на Игоря:
- Я предпочитаю есть людей пока они еще живы, но уже слегка поджарены - она чуть улыбнулась, обнажив ряд заостренных зубов. Игорь перестал задыхаться и молча вжался в табурет. - Но, к моему большому сожалению, ты нам всем нужен живым. Поэтому сейчас ты встанешь и уберешь тут за собой все. А если еще раз ты хоть как-то косо посмотришь в сторону Рина, я тебе выдерну ноги.. - она развернулась и направилась к выходу - И поверь мне, ты очень не захочешь знать, в прямом ли это смысле.
Мора кивнула волку и они оба вышли из домика. Она глубоко вздохнула:
-Мерзкая людская кровь. А чай то был очень хорошим.

Время катилось к вечеру и в лесу было свежо и пряно.Мора кинула охапку сена возле одного из деревьев и уселась, оперевшись спиной на ствол. Волк осторожно устроился рядом. Север не особо баловал жаркой погодой, но в этом был один из его плюсов. На холоде воздух был свежее, а ум острее. Они с волком почти всегда ночевали на улице, подальше от поселка и его освещения.
Мора не очень любила свет, а уж искусственный тем более. Из всего многообразия освещений, она предпочитала только огонь. Даже свет звезд и луны были для нее чем-то странным, холодным и чужим. Изредка ее терзали странные картины из прошлой жизни. Свет звезд. Но это было не то, освещенное холодным белым и синим светом небо, что простиралось над бескрайней тайгой. То небо было другое, звезды на нем светили желтым и красным цветом. Она не могла сказать точно, воспоминание это было или сон, но она знала, что ее дом там, где светят эти звезды.
Но в этом мире она и близко не видела ничего подобного. Поэтому Мора редко смотрела на небо. Ей больше нравилось прятаться в тягучей темноте, лишь время от времени разводя костер в случае крайней необходимости. Она и так прекрасно видела в любое время суток, а уж Рин и подавно. К тому же, местные жители считали ее хранителем леса, а хранителю не пристало злоупотреблять положением и заниматься порчей вверенного имущества.
От этих мыслей у себя в голове, Мора почти что рассмеялась. Ох уж эти двуногие цари природы.. Такие хрупкие и такие самовлюбленные. Все никак не могут понять, что мир не крутится вокруг них. Она могла бы уничтожить деревню одним небольшим усилием воли, но, почему-то именно этими людьми она дорожила. Забавно, что только им не пришло в голову проверить ее тело на прочность. Они не признали ее ведьмой и не пытались прогнать со своей земли. Наоборот, относились с трепетом и почтением. Некоторые даже сочли появление странной девочки за благодать. Дали имя и, кажется, внесли ее в парочку местных сказок...хотя и им она не доверяла. За долгую жизнь в этом мире Мора вынесла один ценный урок: из всех живых существ люди меньше всего заслуживают доверия. Так что даже с волками жить куда безопаснее. Она потрепала густую шерсть Рина - он мирно спал, положив голову на ее колени. Почти как собака, подумала Мора, но тут же осеклась. Волку такое сравнение было бы явно не по душе. Опять цапнет и будет прав.
Мора закрыла глаза и устало выдохнула. Несмотря на все неприятности, что сулило ей людское племя, она точно знала, что отходить от них далеко нельзя. Среди них есть тот самый ключ от дома и она его найдет. Она ведь обещала вернуться. А это значит, что надо терпеть. Надо ждать.
Из раздумий ее выдернул резкий и громкий звук. О, этот звук был слишком ей знаком. То был звук смерти, звук страданий и причиненной боли. Выстрел..
Рин вскочил на ноги издал глухой рык.
- Спокойно, милый, - Мора легонько похлопала его по загривку - тише, тише, оставайся здесь. Кажется у нас гости. Ты следи за двуногим, а я схожу проверю, что это за трупы к нам пожаловали.
Рин послушно прижал уши и направился в сторону избушки. Вечерние сумерки становились все гуще, в лесу уже практически не было ничего видно. Мора точно определила направление, откуда донесся выстрел, внутри нее постепенно нарастало чувство гнева. Она прекрасно знала, что это были явно чужаки. Для охоты был не сезон, да и местные не стали бы так рисковать.
- Девочка, девочка, а для чего тебе такие большие зубы и острые когти? -Мора накинула на голову капюшон и направилась в сторону незваных гостей - Это чтобы лучше видеть твои кишки, мой мерзкий дружочек..

Моему деду Григорию 85 лет, и он ещё довольно крепкий старик с ясным разумом и хорошей памятью. За долгую жизнь у дедушки скопилось огромное количество различных историй, в том числе и мистических. Когда я был помладше, папа всё время говорил мне: расспрашивай у деда обо всём, а то больше никто тебе не расскажет о старых временах. Что, собственно, я и делал. А особо интересные рассказы записывал в тетрадку. Как раз этим я и хочу поделиться с читателями сайта.

История первая
Произошло это за несколько лет до войны, когда дед был ещё ребёнком. На дворе была зима, вся семья сидела в хате за столом. Вдруг обнаружилось, что в вёдрах и в кадке закончилась вода. Сходить за ней вызвался Михаил, дедов старший брат. Взяв вёдра, он пошёл на улицу к колодцу. Через несколько минут Михаил возвращается, спокойно выливает в кадку, раздевается, садится за стол и говорит:
- Я только что Ивана видел!
- Какого Ивана? – удивляются все.
- Крёстного, который в октябре преставился.
Все разом охнули, принялись креститься. А Михаил рассказывает:
- Прихожу я к колодцу, начинаю набирать воду, вдруг по спине мурашки побежали. Оборачиваюсь – а он стоит, Иван, значит. Шагах в пяти от меня. Каким похоронили, такой и стоит, в той же одежде. Да ещё смотрит на меня так, голову слегка вбок склонив. А я, недолго думая, перекрестился, молитву прочитал да Ивана крестным знамением осенил. Тут он и пропал, будто и не было его. А на снегу и следа не осталось. Ну, я спокойно, не переставая читать про себя молитву, набрал воды, да и пошёл в хату.

История вторая
Это уже случилось после войны, когда дед учился в полковой школе. В соседнем селе жила девушка, которую дед любил и собирался жениться (в итоге не женился, но это к истории не относится). Транспорта тогда никакого не было, поэтому парень частенько ходил к любимой прямиком через лес.

Однажды по какой-то причине он поссорился с отцом девушки, а тот его и выгнал из хаты посреди ночи. Ну, дед плюнул на всё, да и побрёл потихоньку домой, в родное село. Идёт он себе по лесу и вдруг краем глаза замечает какое-то движение сбоку, между деревьев. Остановился, пригляделся - а там... Мария, его девушка! Выглядывает из-за сосны и вроде как рукой машет, к себе зовёт. Дед, конечно, удивился, но потом решил, что она просто следом за ним побежала, чтобы вернуть назад. Ну и пошёл за этой "Марией"... Он к ней подходит, а она всё дальше в лес уводит, да куда-то в сторону от дороги. Шёл дед, шёл, а потом разозлился да матом на неё: куда ты, мол, ведёшь?!

И в этот момент Григорий понял, что никакой девушки в лесу и близко нет, а сам он стоит среди каких-то зарослей. Парень толком и испугаться не успел, заметив, что из зарослей на него что-то движется. Благо, вовремя понял, что это была дикая свинья, да ещё и с поросятами! В общем, каким-то чудом успел он забраться на дерево, где и просидел до самого рассвета, пока зверь не ушёл прочь.

История третья
Случилась не лично с дедом, но он был свидетелем её последствий. Однажды у коровы резко уменьшились надои молока, а потом корова и вовсе перестала доиться. Никакое лечение не помогало, а остаться без коровы было бедой для всей семьи. Кто-то высказал мысль, что корову, вероятно, доят ночью. Такими делами любили заниматься сельские ведьмы. Тогда мой прапрадед, которого звали Павлом, решил устроить засаду в сарае. Несколько ночей он безуспешно пытался выследить ведьму, но никто не приходил. А через несколько дней прапрадеда нашли в сене парализованного. Он почти не двигался и не мог говорить. Лишь через неделю Павлу полегчало, и он рассказал, что видел. Вернее, что почти ничего и не видел. Помнит лишь, как в сарай зашла тёмная фигура и громко произнесла: "Где сидишь, там и сиди, а ещё раз сунешь свой нос - там и помрёшь!"
После этого прапрадед сразу отключился.

Чем закончилась эта история дедушка не помнит. Возможно, корову в итоге зарезали. Ведьму вычислить не удалось.
История четвёртая
Начало 50-х, Киев.
Город активно отстраивался после войны, и дед работал на одной из строек – помогал восстанавливать Крещатик. Жил он тогда в общежитии возле стадиона "Динамо", рядом находилась общественная баня, куда строители ходили мыться после рабочего дня. Именно в этой бане дед вместе с коллегами стал свидетелем нескольких явлений, которые он сам называет сейчас «эхом войны». Как-то раз в бане внезапно пропал свет. А потом из соседней комнаты, которая пустовала, раздались душераздирающие крики, плач и топот ног. Через несколько минут свет появился, и все ринулись проверять, что же там происходит – а в комнате ни души.

В другой раз дед стал свидетелем того, как по коридору бани прошагало двое солдат в военной форме (в полумраке дед не рассмотрел в чьей именно) и беззвучно прошли сквозь входную дверь. Соседи по комнате рассказали о ещё одном случае: однажды из задней стены здания выбежали два маленьких ребёнка, покрутились на дорожке, а затем растаяли в воздухе. Свидетелями этого были сразу три человека. А ещё парень из охраны рассказал, как в сторожке прямо посреди стола возникло пламя, погорело несколько минут и погасло, не оставив никаких следов.

Больше историй здесь 👇
https://youtube.com/channel/UCwr_wZGASsST_Cr3YV18b9A

- Мне нужно тебе кое-что отдать, - Ольга проигнорировала приветствие, словно продолжая прерванный минуту назад разговор, - это осталось от Олега.

Наверное, не стоило брать трубку так сразу. Может, если бы она решила, что разбудила меня, ее голос не был бы таким обжигающе холодным. Но я испугался, что она передумает и сбросит вызов прежде, чем я успею ответить.

- От Олега? Какие-то его вещи?

- Записи. Думаю, он бы этого хотел. А мне...

На секунду я решил, что сейчас она оттает, может даже расплачется, и я услышу прежнюю Ольгу, живую, теплую, но - показалось.

- Мне это больше не нужно. Не хочу с этим жить.

Затяжной октябрьский дождь отбивал нервную дробь по жестяному карнизу. В ручейках стекающей по оконному стеклу воды мерцали огни ночного города - искушали, вселяли робкую надежду.

- Хорошо, я приду. Когда тебе...

- Завтра после шести я буду дома, - отчеканила она и сбросила звонок.

Я тут же почувствовал себя неловко, будто сам навязываюсь человеку, которому неприятен. Но я пришел. Ровно в шесть.

Дверь открылась, едва я коснулся запыленной кнопки звонка. Ольга замерла на пороге - белая блузка, черная юбка, голубоватые тени, залегшие под глазами – и несколько секунд внимательно меня разглядывала. "Дурак, - пронеслось в голове, - человек только с работы пришел. Сказали же тебе - ПОСЛЕ шести".

- Привет, - произнес я вслух и виновато улыбнулся, - слишком рано?

- Здравствуй, - наконец заговорила она, опуская неприязненный взгляд, - нет, все нормально, сейчас я вынесу.

Дверь со скрипом проплыла мимо - внутрь меня пускать явно не собирались. Я остался изучать потертую дерматиновую обшивку, раздумывая о том, как мало Ольга изменилась за прошедший год. Тихая, серьезная, бледная почти до прозрачности – такой же она была на поминках Олега, поминках без похорон. Стоит рядом, а через секунду ее уже нет - только почувствуешь, как колыхнулся воздух, будто напрочь лишенный кислорода. Большие серые глаза подернуты влагой, но за весь тот день она ни разу не заплакала. И не проронила почти ни слова. Только все кружилась у стола в каких-то несуществующих заботах. Или с безжизненным выражением лица принимала очередные соболезнования.

Людей пришло немного. Только самые близкие, кого Олег не успел отвадить от себя своим пренебрежительным отношением и отчужденным образом жизни. Ольга со всеми сохраняла холодную вежливость - в разрозненных репликах, жестах, кивках головы. Но иногда она смотрела людям прямо в глаза, и это заставляло их смешиваться, теряя последние крупицы своего комфорта, и искать защиты в узорах линолеума под ногами.

Она ненавидела их, я был почти в этом уверен. Ненавидела всех, кто пришел в ее с Олегом дом, как подтверждение того, что сам он больше никогда туда не вернется. А меня она ненавидела больше всех.

Дверь снова скрипнула, разгоняя внезапно нахлынувшие воспоминания.

- Вот, - в руках Ольги не было ни записных книжек, ни тетрадей, ни распечатанных на принтере листов, как я себе представлял. Только черный кусочек пластмассы - флешка.

- Что там? - принимая странный подарок, я как будто случайно коснулся кончиков ее пальцев. Они оказались холодными и твердыми, словно у вырезанной из глыбы льда статуи.

- Его истории, заметки, черновик романа... Я не все читала. Не смогла...

Она подняла усталые глаза, и мне показалось, что кроме невысказанного упрека в них промелькнула мольба о помощи. Лишь на мгновение.

- В общем, ваши писательские штучки. Может тебе они пригодятся, а я хочу избавиться от всех этих ужасов.

Ольга намеренно подчеркнула последнее слово презрительной интонацией. «Ужасы». Она никогда не разделяла интересы своего мужа, но слишком любила его, чтобы сказать об этом в глаза.

- Романа? – мое удивление было искренним, - я и не знал, что он писал роман...

Это было явно не то, что следовало сказать, но нужные слова никак не приходили на ум, а мне так хотелось хоть как-то продлить нашу встречу.

- Ты много чего не знал, - на этот раз по тону сразу стало понятно, что разговор окончен, - до свидания.

Выйдя из подъезда, я чуть не столкнулся со старухой.

На улице уже стемнело. Редкий свет в окнах пробивался через плотные шторы и жалюзи, расчерчивая серый кирпич пятиэтажки желтушными полосами. В голове роились мысли. С чего это Ольга вдруг про меня вспомнила? Простила ли? Зачем позвала к себе? Если уж я так ей противен, могла скинуть все по электронке...

Старуха застыла на крыльце, словно высеченное из камня изваяние. Серое, пахнущее нафталином пальто. Покрытая горелым жиром кастрюля в скрюченных пальцах. Одутловатое лицо похоже на глиняную маску. Я был уверен, что мы никогда не встречались раньше, но отчего-то она показалась мне до боли знакомой.

- Извините, - пролепетал я, чудом уходя от столкновения с этим неповоротливым "големом". Желтый свет подъездной лампочки преломился в толстых стеклах очков. Губы беззвучно зашевелились, но я расслышал лишь невнятный шепот.

На пустыре, за шеренгой мусорных баков, завыла собака. Старуха дернулась и медленно двинулась на этот тоскливый «зов».

С рекламного баннера, висящего на грязной стене, обнадеживающе улыбалась блондинка в деловом костюме, обещая мне «надежность», «доверие» и «уверенность в завтрашнем дне».

*

Какие секреты хранит многоликий город? Что скрывают от глаз его мрачные дворы, безымянные проулки и серые пустыри? Какими откровениями могли бы поделиться те, кто познал его темную душу?

...По тротуару, рядом с обшарпанными "хрущевками" гуляет женщина с комнатной собачкой. На лице блуждающая улыбка. Движения заторможенные. Правая рука не находит себе места, то и дело одергивая дутую куртку или проверяя, не разошлась ли "молния". В левой - тоненький кожаный поводок. Обычно они обходят фонари стороной, иногда замирая на самой границе света и тени. Почувствовав приближение посторонних, питомец жмется к ногам хозяйки или прячется в зарослях мертвого кустарника. Песик никогда не лает, а хозяйка никогда его не торопит. Лишь слегка подается вперед, провожая случайного прохожего затравленным, полным боли, взглядом. А потом снова отступает во тьму...

В поисках ответов Ищущий отверг древнейший из человеческих инстинктов - страх. И тогда Откровения сами начали находить его. Они копошились под бетонной шкурой города, подобно червям в раздувшемся трупе. Гул, порождаемый их осклизлыми телами, пробивался сквозь трещины мироздания, сквозь глубокие изъяны, оставленные людской жестокостью, пороками и насилием. Тайны жаждали выйти наружу...

...В маленьком закутке за Макдональдсом, находится настоящий алтарь – кусок потемневшей от времени фанеры, расписанный цветными мелками. Он спрятан в старой телефонной будке с давно отрезанными проводами. На рисунке неуверенной детской рукой выведен Цветочный бог, порхающий над раскрытым бутоном. Взрослому ни за что не проникнуть в этот маленький «храм», но у детей есть свои лазейки. Сюда приходят те, у кого нет друзей, кто устал быть объектом насмешек в школе и пустым местом дома. Они оставляют на алтаре выпавший зуб, любимую куклу или каплю крови из проколотого булавкой пальца и молятся. А Цветочный бог говорит им, что надо сделать, чтобы исправить свое положение...

"Следуй за Тьмой". Так Ищущий назвал эту игру, когда еще думал, что это игра. Пока не нашел Путь. Правила элементарны - выходишь из дома после заката и просто бредешь по городу. Не нужно заранее продумывать маршрут - направление неважно. Нужно просто взять и пойти в неизвестность. Никакого транспорта. Голова пустая. Рот на замке, даже если кто-то из прохожих сам обратится к тебе...

...Бродяги повсюду. Не те немощные старики, позабытые и всеми брошенные. Не лишенные последних средств к существованию калеки. Не спившиеся забулдыги, коротающие зиму на теплотрассах... Другие. Хитрые, алчные, с хищным блеском в безразлично-черных глазах. Они прячутся в подворотнях и караулят на автобусных остановках, заманивают, провоцируют - охотятся, словно пауки, плетущие свои сети. Но хуже всего, когда это дети. С детьми проще потерять самоконтроль. Проще поддаться эмоциям и забыть про правила. Сострадание недопустимо в этом месте. Сострадание хуже глупости...

Самое главное - на каждом повороте, развилке или перекрестке уходить подальше от света. Туда, где не горят фонари, туда, где больше потухших окон, туда, куда не проникает даже сияние звезд. Пока сама Тьма не превратиться из загнанной жертвы в верного спутника. Пока ткань мироздания не разойдется по швам, и маска повседневности не спадет с города, открывая его истинное лицо. Пока не окажешься в самом его сердце, где тьма становится осязаемой и никогда не смолкает вкрадчивый шепот, так похожий на шелест мертвой листвы под ногами...

*

Олег пропал прошлой осенью. Просто и банально - вечером ушел из дома и больше не вернулся.

Ольга связалась со мной на следующие сутки. «Не звонил?.. Не заходил?.. Не писал?..». За окном лил дождь, так же как и год спустя. Ее голос заметно дрожал.

- Если вдруг объявится, передай, что я очень волнуюсь…

Я и сам не знал, зачем соврал ей тогда. Наверное, просто еще не осознавал, что в этот раз все серьезнее, чем обычно. Впрочем, она, скорее всего, тоже.

Его звонок разбудил меня в ночь накануне исчезновения.

- Я понял! - по голосу было ясно, что он на взводе. Язык привычно заплетался, не поспевая за мыслями.

- Что? – я непонимающе уставился в потолок. В последнее время Олег совсем помешался на своем творческом поиске. Потерял все границы.

- Чем ударить! Помнишь наш разговор, давно, когда я только начал... Когда...

- Не помню…

- Камерто-о-о-он! - страдальчески протянул Олег, - одно слово, конечно, ничего не значит, но текст... Текст может заставить звенеть...

- Олежа, какой еще текст? - я сел на кровати, свободной рукой протирая залипшие со сна глаза, - ты знаешь, сколько сейчас времени?

- Настоящий! Детище Творца. Каузация… - второй вопрос он проигнорировал.

- Можно скроить ткань бытия из разрозненных кусков... Новую ткань, слышишь? Новую вселенную! На другом уровне реальности... А потом заменить ею…

Я "бросил трубку". Наверняка, он еще долго что-то говорил, даже не заметив этого. На смартфоне высветилось время - 01:30. Мне предстоял очень важный день - презентация моего первого авторского сборника.

Да, мой друг был писателем. Не профессиональным - в том смысле, что он ничего этим не зарабатывал - но Писателем с большой буквы. Из тех, кого при жизни считают безумцами, одержимыми или блаженными, и только после смерти признают их гениальное наследие. Вот только, что осталось от Олега? Маленький кусочек пластмассы?

Мы начинали вместе. Еще в студенческие годы, когда любовь к жанру ужасов и хроническая графомания неожиданно сблизили меня с парнишкой из параллельной группы. Высокий, худой, с россыпью юношеских прыщей на щеках, Олег имел редкий дар находить нечто интригующее и пугающее в самых обыденных вещах. Он видел то, что другим было недоступно, и изливал свои "наблюдения" в виде коротких и по-настоящему жутких зарисовок, из которых общими усилиями впоследствии рождался полноценный текст. На тематических сайтах наше творчество заходило на "ура", но, как и всякому гению, Олегу было этого недостаточно. Он не стремился сделать себе имя. Не торопился печататься и продаваться. Его творчество походило на гонку с самим собой в вечной погоне за совершенством. Меня не устраивало такое положение вещей.

Флешку я просмотрел в тот же вечер. Пришлось продираться через целый "ворох" "вордовских" файлов с порой ничего не значащими названиями - просто случайный набор букв или цифр, попавшихся под руку на клавиатуре. В некоторых было по паре страниц текста, в других - по абзацу или вовсе по несколько фраз. Что-то типа «…её волосы цвета упавшей в парке листвы…» или «…Безликая Тьма под черным капюшоном…». А потом я нашел роман.

*

В первый раз Ищущий не заметил, когда и как это произошло. Он просто вывалился из очередного грязного проулка и понял, что город неуловимо изменился. Дороги опустели. Куда-то подевались прохожие. Даже свет рекламных вывесок теперь больше напоминал фосфоресцирующее мерцание над безмолвными склепами из стекла и бетона. У одного из таких «склепов» стояла женщина с собачкой.

...Недавно она стала матерью. Все случилось так внезапно. Она даже не успела никому рассказать. Впрочем, некому было рассказывать. Отец ребенка, словно порыв свежего ветерка растворился в душной летней ночи – в ту ночь она была так пьяна, что даже не спросила его имени. Собственная мать давно отвернулась от непутевой дочери, удалив ее номер из списка контактов и поменяв замки на входной двери, а близких подруг нажить так и не получилось. Но, как бы то ни было, теперь она больше не была одинока в этом жестоком и безразличном мире.

Рожала сама, в ванной. Сначала малыш постоянно болел, покрывался желтой слизью и жутко вонял. Зато никогда не плакал. Она кутала его в одеяло и укладывала спать на батарее, чтобы не мерз, а сама садилась рядом и ночи напролет пела колыбельные. Потом недуг прошел. Сморщенное красное тельце съежилось и почернело, теперь лишь отдаленно напоминая крохотного человечка, а выпуклые глаза казались отлитыми из цветного стекла. Но она не перестала любить его и каждый раз с болезненным наслаждением закатывала глаза, когда прижимала высохшие губки к пустой груди, до крови расцарапывая соски. А потом, ей начало казаться, что когда она поет, малыш тихонечко вторит ей в унисон...

*

- Только находясь в темноте можно увидеть и Свет и Тьму, и то, что притаилось в этой Тьме... - Олег стоял у окна, словно герой "нуарного" фильма, скорбно взирающий на спящий город.

Цепкие, похожие на птичьи, пальцы крепко сжимали полупустую пивную бутылку. Это был последний раз, когда мы виделись с ним вживую.

- Кажется, это не твоя мысль, - вяло парировал я. До рассвета оставалось несколько часов. Алкоголь и царящий в комнате полумрак погружали в вязкое дремотное состояние, лишая всякого желания вести диалог. Да и пустое это занятие - спорить с ним, когда он такой.

- Да? - Олег рассмеялся, - А чья? Ты знаешь, кто дошел до этого первым?

- Наверное, кто-то очень древний...

- Все творчество - подражательство! - он как будто не услышал меня.

- Кто-то где-то сказал, другой подхватил, переиначил, заставил работать на себя... Ты ведь знаешь, что во всей мировой литературе всего шесть оригинальных сюжетов?

- Слышал.

- Это потому что те, кого мы зовем творцами - жалкие плагиатчики. А в жанре ужаса и подавно. Какие откровения могут родиться в несовершенном человеческом разуме, неспособном постичь абсолютные материи? Абсолютное одиночество, абсолютный ужас, абсолютное безумие...

- А как же Лавкрафт?

- Лавкрафт был визионером. Плюс хорошее образование, знакомство с древней историей и мифотворчеством... Я не преуменьшаю его вклад, но настоящий Творец - лишь тот, кто может создавать из Ничего. Для кого хаос - глина в умелых руках. Кто не оглядывается на опыт предшественников, а сам становится недостижимым идеалом.

- Я все равно хочу попытаться издать наши ранние рассказы, - я откинулся на спинку стула, прислонившись затылком к холодной стене.

- Они ужасны.

- Многим нравится. Они развлекают. Разве не это их основное назначение?

- А разве ты не хочешь большего?! - внезапно вспыхнул он.

- Я просто хочу, чтоб мое творчество, пусть и с маленькой буквы, продавалось.

- Значит, ты никогда не станешь Творцом...

- А ты, значит, станешь?!

В отражении оконного стекла его усмешка показалась презрительной и жестокой.

- Я не против, - произнес он, наконец, - ты же этого хотел от меня добиться? Я отдаю их тебе. Я ВСЁ тебе отдаю. Делай с этим, что хочешь.

Роман назывался "Шепчущий" и рассказывал о начинающем писателе, проводящем жизнь в бесконечном поиске самого себя и истоков своего вдохновения. Безымянный герой, обозначенный только как Ищущий, бродит по ночным улицам, следуя какому-то причудливому алгоритму и постепенно, погружаясь в пучину страстей городского "дна", находит нечто совершенно иного рода. Второе дно. Город под городом. Мир под миром.

Текст являлся автобиографичным, до определенной степени конечно. Кроме того, он совершенно не щадил читателя, откровенно издеваясь над восприятием. Повествование велось сбивчиво и сумбурно. Временные отрезки и события переплетались тугим клубком. Тягучие описания локаций сменялись яркими вспышками действия. А реализму, с которым описывалось насилие, позавидовали бы снафф-фильмы.

Интересно, планировал ли Олег хоть когда-то это издать? В последний год своей жизни он превратился в настоящего затворника. Уволился с работы. Еще больше похудел и осунулся. Стал похож на гигантского жука-палочника с безумно сверкающими угольками глаз на пожелтевшем, как пергамент, лице. Его мир сузился до размеров комнаты, в центре которой, словно костер в пещере первобытного человека, горел монитор компьютера. И все-таки он жаждал признания. Кому как не мне было это знать.

*

«Мир под миром» назывался Нихиль. Ищущий сам дал ему это имя, потому что имя превращает Ничто во Что-то. С тех пор условия игры потеряли свое значение. Нихиль стал неотрывно следовать за ним, требовать его внимания, проникая в реальность даже при свете дня и рассказывая свои жуткие истории. И чем глубже он погружался в тайны этого гротескного мира, тем громче становился шепот, звучащий у него в голове.

…Мальчик бежит по грязному проулку, с трудом маневрируя между мусорными контейнерами и обломками старой мебели. Тяжелое дыхание отдается в висках бешеным ритмом. Объемный живот покачивается в такт движению.

- Ты попал, жирный!

Под тяжелыми, купленными мамой «на вырост», ботинками предательски трещит битое стекло. Мальчик знает, чем обычно заканчиваются такие погони. Сколько раз ему приходилось вытряхивать из портфеля собачье дерьмо? Сколько раз он застирывал пятна грязи и крови на своей одежде, чтобы отец не выпорол его за неопрятность? Но сегодня не тот день. Сегодня все должно быть по-другому. Его «новый друг» пообещал ему.

Напрягая последние силы, мальчик перескакивает кусок черного брезента и ныряет в ржавый остов телефонной будки. На куске фанеры с наивным детским рисунком запеклись пятна крови – дар Цветочному божеству. Сердце яростно колотиться о ребра, желая вырваться наружу через глотку. Он смотрит на «алтарь» невидящим взглядом, думая только о том, чтобы не задохнуться, а потом слышит пронзительный крик и глухой удар.

Кусок брезента остался снаружи, зацепившись за край открытого канализационного люка, а преследователя больше нет. Только в царящей внизу темноте колышутся белесые тени, и раздается тихий шорох. Мальчик делает несколько осторожных шагов и вытягивает шею, чтобы лучше рассмотреть, что же там происходит. Он не замечает, как его лодыжки медленно опутывают бледные стебли никогда не видевшего свет растения…

*

На следующий день я стоял на остановке, дожидаясь автобуса. Было еще не поздно, но из-за обложивших небо туч, казалось, не рассветало уже целую неделю. Дождь выстукивал монотонный ритм по орголитовой крыше. В забитых мусором ливневках гулко плескалась вода.

Город просто захлебывался в дожде, как и в тот день, когда мы расставались с Ольгой.

Это было уютное кафе на втором этаже торгового центра. По висящему на стене телевизору крутили попсовые клипы. Она устало взглянула на меня и сказала:

- Нам не стоит больше встречаться.

- Ты думаешь, он о чем-то догадывается? - настороженно спросил я.

- Нет, - Ольга отрицательно мотнула головой, словно желая стряхнуть с себя тяжесть переживаний. Волосы цвета упавшей в парке листвы рассыпались по плечам, влажно поблескивая в приглушенном свете ламп.

- Конечно, нет. Если бы он что-то узнал, я бы этого не перенесла. Он сейчас такой... - она задумалась, подыскивая слово, - уязвимый...

- Он все еще в поиске?

- Иногда мне кажется, что он уже нашел...

Ольга машинально разгладила лежащую на столе салфетку.

- Он теперь много пишет. Но, ты знаешь, от этого мне еще страшней...

- Все настолько плохо?

- Он превратился в одержимого. Ничего вокруг себя не замечает, бормочет под нос, пропадает где-то ночи напролет, а утром закрывается в своей комнате и стучит по клавишам... Иногда засыпает прямо на столе...

Она отвернулась к окну, всматриваясь в какую-то видимую только ей точку на перекрестке. Бескровные губы сжались в нитку. Темные веки подрагивали, словно крылышки насекомого. Я накрыл ее кисть ладонью, но она, казалось, даже не заметила этого.

- Знаешь, что самое страшное? Он не подпускает меня к себе. Игнорирует все расспросы. Запрещает входить в комнату и даже прикасаться к его компьютеру. Но однажды, когда его не было, я посмотрела, что он пишет. Это настоящее безумие...

- Тебя так напугало его новое творение? - я невольно улыбнулся, - Оля, ты не фанат жанра, тебя многое может шокировать, но это только текст, выдумка. Не стоит относиться к этому так серьезно.

- Ты не понимаешь, - на мгновение Ольга повернулась ко мне и глаза ее сверкнули сталью, - этот текст как будто живой. Он сводит меня с ума…

Она снова уставилась в окно, словно боясь потерять кого-то из вида. Я проследил за ее взглядом, но перекресток был пуст.

- Может, ты будешь смеяться, - на этот раз ей потребовалась почти минута, чтобы собраться с мыслями, - но иногда мне кажется, что я вижу тех существ, его персонажей... В реальности, понимаешь?

Прошел всего год, а многие события того периода уже успели сгладиться из моей памяти, словно происходили в другой жизни. Звонок Ольги и ее странный подарок заставили многое вспомнить и о многом задуматься. Я не мог понять только одного – что заставило ее так внезапно вернуться в мою жизнь?

- Она дала тебе...

Слова настигли меня, родившись из невнятного бормотания за спиной. Я вздрогнул и обернулся. Приземистая фигура отделилась от сгустившейся в углу остановки тьмы и шагнула в мою сторону. Лишенная интонации фраза - толи вопрос, толи утверждение - так и повисла в сыром воздухе вместе с кислым запахом мочи.

- Что?

Бомж смотрел на меня с таким любопытством и участием, что просто проигнорировать его я не смог.

- Дала, да? – его землистые ладони беспрестанно елозили по грязному синтепону, торчащему из боков разодранной болоньевой куртки - толи он пытался придать себе более презентабельный вид, толи просто вытирал их. В безумных глазах, словно в двух маслянистых лужах, отражался свет неоновой рекламы.

- Дорогу... Теперь ты найдешь дорогу... Надо будет заплатить...

- Денег у меня нет, - я, наконец, догадался, что происходит.

- У тебя есть ключ! – брызги слюны вылетели из скривившегося рта и растворились в зарослях спутанной бороды, - а если есть ключ, найдется и дверь...

- Слушай, мужик, - я постарался придать голосу решимости, - тебе че надо, а? Ментов вызвать или...

- Он жде-е-ет... - бродяга сообщил это таким тоном, словно вообще меня не слышал.

- Тьма принимает каждого...

Он говорил что-то еще, но я больше не воспринимал его слов. Я видел грязное, искаженное безумной гримасой, лицо, кривые зубы, серый язык, трещины на полопавшихся губах. А еще я видел, как что-то дергалось под полами его бесформенной куртки, бугрилось и перекатывалось с места на место резкими рефлексивными волнами. Что-то живое было там. Словно подобранный на улице котенок, которого суешь за пазуху, чтобы согреть, а он лезет наружу. Только у этого типа там мог оказаться целый выводок кошек. Или крыс.

Я заворожено наблюдал, как зашевелились куски синтепона, как тени сгустились вокруг, превращая их в подобие живых отростков. Что-то готовилось выйти наружу, и я был обречен это увидеть. Но не успел.

Мокрый шорох шин за спиной развеял наваждение. Фыркнула выхлопная труба автобуса, со скрипом разъехались в стороны металлические створки дверей. Меня окатило волной душного воздуха с запахом бензина, и я попятился к спасительному проему, все еще не в силах отвести взгляд от бродяги.

- Когда Безумный Слепец начнет говорить, ты не сможешь заткнуть уши!

Пальцы впились в гладкий поручень, и я спиной вперед ввалился в полупустой салон. Двери со скрипом съехались, но это не спасло меня от последних слов старика.

- Ты сам станешь его языком...

*

…Они сидят на трубах центрального отопления, весело о чем-то переговариваясь. На первый взгляд - обычные подростки. Среди них даже есть девочка. Худенькая, угловатая, она прячет грязные патлы под капюшоном толстовки с волчьей мордой на груди. Большие, широко посаженные глаза мерцают холодным антрацитовым блеском – у девчонки, не у волка – но в целом, они неуловимо похожи. Тот же хищный оскал, то же ощущение превосходства над окружающими во взгляде.

Мальчишки другие. Большеротые, лобастые, с явными признаками вырождения на лицах. Они толкаются и смеются, подтрунивают друг над другом, но они уже давно не дети. Это легко понять по их липким взглядам, ощупывающим пустынную улицу в поисках новой жертвы для своих развлечений.

Они беспризорники. Днями "тусются" у дверей гипермаркетов и на автостоянках, в руках неумело намалеванные таблички - "Маме на операцию" или "Не ел три дня". А когда стемнеет - высыпают собранную мелочь в хлюпающие сливные канавы. Маленькая жертва, чтобы Тот, Кто Присматривает за ними, даровал удачу в другом промысле. Насилие и страдание - неотъемлемая часть их жизни.

В руках у девочки дорогой смартфон. Брезгливо, словно само существование гаджета вызывает в ней омерзение, она касается экрана тонким пальчиком - листает фотографии. Пацаны довольно хохочут. Корчат гримасы, видимо пародируя кого-то на фото. Это длится несколько минут, а потом им становится скучно. Девочка разжимает пальцы, и плоский прямоугольник падает в бетонную крошку. Не переставая хихикать, подростки "снимаются" с насиженных мест. Ветер треплет полы драных курток, ерошит волосы. Толпа медленно растворяется во мраке…

Ищущий видел те фотографии. Не смог справится с любопытством и просто пройти мимо. На расчерченном тонкой сеткой трещин экране - мужчина лет сорока, предположительно хозяин смартфона. Вспышка выхватывает из темноты лишь отдельные элементы общей картины. На каждом фото - что-то новое. Скрученные толстой алюминиевой проволокой запястья и лодыжки. Неподдельный ужас, застывший на бледном лице. Искромсанная в лоскуты кожа и грязные иглы использованных шприцов, впившиеся во вздувшиеся вены. Силуэты мучителей едва проступают в окружающем жертву мраке, но их глаза горят отраженным светом вспышки, и от того кажется, что это вовсе не люди…

А еще он успел увидеть, как резкий порыв ветра сорвал с девчонки капюшон, и редкие волосы взвились в воздух, открывая белесые шишковатые наросты на кривом черепе, отдаленно похожие на недоразвитые антенны насекомого.

Отдай, птицу!

— Костя, а я ведь уже ни в чём не уверена, — сообразила мама, — Кажется видела его «жинку», а может и нет. А ты сам-то видел?

Костя пожал плечами, видел не видел, какая разница. Совсем уже он запутался, нужно мысли собрать в кучку.

— Почему ты деда Игната боишься? Обидел он тебя?

— Нет, — мама махнула рукой отгоняя вредные мысли и глупые фантазии, — По молодости хотел «снасильничать», да получил сапогом промеж ног. А сейчас и мужских сил у него нет, да если бы и хотел, то Юрку он больше боится, чем тюрьмы. Но по ночам до сих пор ходит под окнами, до смерти пугает, старый хрен. Вяжу кофточку спокойно или книгу читаю, а он в окне появится и смотрит, смотрит и молчит. Я к окну иду или позову его, а он убегает молча, дурак старый. Вчера тоже в полночь приходил, на вас глазел.

Костя представил эту картину, безмолвный силуэт в окне, и невольно вздрогнул. Мама взяла его за руку и к себе чуть потянула, он наклонился подставляя ухо.

— Забери меня в город, Костик. Страшно маме .

***

— Раз! Отдай птицу!

Палец лежит на спусковом крючке, ствол глядит мне в бок, там холодно, будто омертвела кожа в месте прицела. Крылатый руки на груди сложил и наблюдает за происходящим. Требуха шипит. Рекс рычит и напрягся всем телом, готовый бросить тушу в атаку.

Думай, Серый, думай! Нам никто не поможет.

— Два!

А жизнь кажется только начиналась.

— На счёт три стреляю! Отдай зверя!

Мерзкое старческое кудахтанье и угрозы под дулом ружья, вот что я услышу последним. Старик с двустволкой пристрелит прямо на кладбище, бармен заберет дракона, а меня тут же и закопают, далеко ходить не нужно.

— Спокойно! — говорю я и осторожно снимаю дракона с плеча, он не сопротивляется и только башкой крутит, — Спокойно! Это существо стоит кучу денег, промахнешься — убьёшь и не достанется дракон никому!

Требуха прижимается к животу, я глажу его по голове и смотрю не на деда, смотрю на главного. Да, прикрываюсь зверем. Да, блефую. И, да, боюсь.

Обнажённый смотрит мне в глаза, пытается уловить мысль, понять мой настрой, загипнотизировать. Где-то над головами пролетает каркая ворон сминая ветки и вниз сыпется листва. Ворон орет благим матом и удаляется, оставив только напряжённую тишину. Дед водит ружьем и оглядывается на парня с крыльями. Тот сжимает и разжимает кулаки разглядывая меня и Требуху. Китаец скалит зубы и когтем царапает руку.

— Игнат. Убери ружьё. И правда, зачем ссориться когда можно договориться?

Он говорит спокойно, но я чувствую скрытую ярость в тоне, хочет разорвать меня напополам, да не может. Слишком дорого обойдётся ему смерть китайского животного, а я щекочу дракона под шейкой, показывая, что могу одним движением свернуть её. Мой кожаный китайский щит. Всё-таки умеют узкоглазые делать всякое, даже зверей. Вдруг пришла мысль «А едят ли они китайских драконов»? Эти жёлтокожие ведь жрут всё что движется. Варят ли они суп из Требухи? Не могу знать. Если выживем — спрошу целителя.

— Не знаю о чём ты думаешь, — говорит крылатый, — но не нужно принимать опрометчивых решений. Сейчас позовём главного и обо всём договоримся, да?

Требуха вытянул шею и лизнул меня за запястье, как смачивают ваткой перед уколом.

— Скажи, пусть дед ружье опустит.

Крылатый кивнул и посмотрел на Игната. Тот скривился, но ружьё на плечо повесил.

— Первый раз вижу резчика, столько слышал про него, но никогда не видел. Зачем он кусает тебя?

Требуха поднял головку и посмотрел на него,с маленьких клыков капали маленькие алые капли. Крылатый не выдержал взгляд и повернулся к деду. Тот преданно посмотрел ему в глаза.

— Беги за Юрием. Быстро!

Дед кивнул и поставил ружьё, прислонив к памятнику. Снял свою вонючую фуфайку, потянул серую футболку через голову, обнажая серое старческое тело с волосатыми подмышками.

— Хочу попробовать. Старый я уже для такого цирка, но Юра говорил всем практиковаться.

— Ну давай, дед. Покажи класс.

Требуха отцепился от ранки и лизнул её, заживляя. Потом уставился на старика, расправляющего серые, как старые простыни, крылья. Фуфайка лежала у него в ногах. Пес понюхал ее и вопросительно посмотрел на хозяина.

— Справишься? — спросил молодой и неодобрительно покачал головой, — мне потом оправдываться перед Юрой не придётся?

Дед Игнат хмыкнул и взмахнул пару раз своими обрубками, разгоняя воздух. Эффект не тот, у молодого получалось жёстко и сильно. Этот по-старчески дрябло машет.

— Смотри и учись молодой, через пять минут Юра будет здесь.

Требуха посмотрел на меня, я на него, и взял дракончика за шиворот, как кота. Мы понимали друг друга без слов. Дед с небольшим видимым усилием оторвался от земли. Под ногами у него легко клубилась пыль.

— Я вернусь.

— Это вряд ли,- сказал я и швырнул Требуху.

Это был не спонтанный бросок. Требуха сам попросил меня,когда угощался кровью. Всего пара картинок в голове и теперь он летел раскручиваясь вокруг своей оси, как живой кожаный шар.

А еще кажется он визжал, как живая бомба или сошедшая с ума граната. На пол пути дракон с глухим хлопком расставил крылья и даже бракованное крыло на секунду оказалось здоровым и страшным, потом оно скрючилось и повисло, но сначала было жутко.

Крылатый дед не успел осознать происходящее, как на спине возникла вопящая дрянь, которая рвала его крылья, грызла шею и полосовала когтями кожу. Пёс по имени Рекс завизжал и драпанул прочь, поджав хвост. Дед заорал и завертелся вокруг своей оси, гоняя воздух и смрад. Взлетел вверх, камнем нырнул вправо, ударился боком о надгробие,покатился по земле разбрасывая опавшие листья, рванул вверх и зацепившись штаниной за оградку бился,пытаясь вырваться, но штаны на нём были качественные, старого пошива и рваться категорически не желали — такие же упрямые, как хозяин. А всё это время на его спине крутилось и вертелось чёрное злобное облако и в стороны летели куски перьев, кожи и брызги крови.

У меня был выбор, броситься к ружью или на молодого. Я выбрал второе и врезался в него как таран в ворота замка. Сбил с ног и сам упал, споткнувшись об надгробную плиту. Тут же получил носком ботинка в глаз и второй удар в плечо, вслепую протянул руки, но поймал только воздух.

Дед рядом дергался, как на привязи, а я полз вверх, животом по чей-то могиле и стараясь схватить шустро отползавшего врага за крыло. Нельзя дать ему опомниться. Он молодой и сильный, плюс крылья помогают.

Я умудрился схватиться за крыло и дернул на себя, но неудачно, между пальцев осталось перо. Получил ещё один удар по голове и потерялся в пространстве размахивая руками в кровавом тумане. Чья-то лапа схватила за волосы и попыталась приложить меня мордой о бетон плиты, почти удалось смягчить удар, но в глазах блеснули молнии.

-Аррр,- заорал дед и меня отпустили, я откатился вправо, больно ударился плечом о памятник и вслепую пополз вперёд, — арр, ушёл!

Молодой ругался и куда-то бежал, я продрал глаза и увидел, что он рядом машет крыльями, пытаясь подняться и дед висит насаженный как бабочка на острые копья могильной оградки.

Где дракон? Вот он метнулся в сторону, одно крыло рабочее, другое наполовину поэтому Требуху так дергает из стороны в сторону, но он набирает высоту.

Молодой поднялся на десяток сантиметров вверх, когда я схватил его за пояс и повалил на землю,целясь в ограждение. С этим так красиво как с Игнатом не вышло, но время я выиграл. Дракон стремительно удалялся.

Когда меня крылатый сбросил и вскочил было уже поздно.

***

«Старый отдай топор!» , «Не сметь!», «Быстрее, мужики!»

Примерно такие возгласы Андрей слышит вместе со звуками ударов по разным частям тела. Потом его поднимают на ноги и нежно обнимают за грудь. Фу, это мужик сзади уперся чем-то твердым. Вокруг хлопает воздух, воет ветер,крики, ругательства и тут дыхание перехватывает — взлёт, резко вертикально вверх. Как и любой нормальный человек он паникует и дергается, пытаясь вырваться, но в правую ногу цепляются чьи то руки и в левую тоже. И руки его растягивают в стороны как на кресте, а под ним пролетает, Андрюха закрывает глаза и слышит только свист ветра в ушах. А еще он намочил штаны.

Вспомнилась сцена из старой книжки, которую он когда-то украл у одноклассницы, там летающие обезьяны тащили по воздуху девочку, льва, чучело и старого робота. Вот таким себя успел почувствовать Андрюха. Старым и беспомощным. Стоит сельским обезьянам только захотеть и разлететься в стороны — он ракетой врежется в дорогу, надеясь что умрет от разрыва сердца до финиша.

«Подождите меня!» — издалека доносится еле слышный крик, полный страдания и Андрюха открывает глаза. Зря. Внизу тянется тонкая как свадебная лента дорога, маленькие игрушечные деревца вдоль неё и по дороге скачет пластмассовая моделька зелёной «Нивы». Из кабины выглядывает кнопочка-лицо и кричит: «Оставьте мне его! Подождите меня!»

Хлопают крылья и прямо под Андрюхой пролетает усатый полицейский, крылья у него цвета болотного хаки и он улыбается и по по-идиотски подмигивает. У лысого рвотные позывы и он думает успеет ли наблевать на летящего копа, когда тот уходит в сторону, как грёбаный истребитель.

Село быстро заканчивается и они пролетают вдоль речки, постепенно снижаясь. Машина ревет где-то вдалеке, когда Андрюху швыряют на песочек и он больно ударяется коленями, ползёт вперед, подальше от спускающихся со всех сторон тварей. А они смеются и порхают рядом, как ёбнутые бабочки и уже близко ревет Нива и хлопает дверь, открываясь.

Слишком быстро всё происходит, Андрюха даже не успевает побороться за свою жизнь. Его просто хватают и тащат к реке, а безумный священник скачет рядом и лупит его по спине каким-то проводом и добавляет ногами, стараясь попасть больнее.

«Я сам! Сам его, как щенка!» — просит «священнорылый», но его кажется отталкивают в сторону и оттесняют. Андрюху волокут вперед и вот он уже мокрый, и вот он сопротивляется, страх придает сил и он отталкивает ближайшего ,бьет головой по яйцам следующего и на карачках ползёт вдоль берега, когда поп догоняет и бьет локтем в шею. Лысый молча падает лицом в воду. Приплыли.

***

— Это кто?

Кажется он умер и вознёсся, а теперь наверху делят добычу. Вверх или вниз. Пришло время отвечать, жаль что так быстро. Но почему болит тело и рот полон мокрого песка? Разве души не избавляются от земных мук, хотя бы в чистилище?

— Чужой. Юра велел как щенка притопить.

— Оставь. Все за мной. Пока не добивайте его. Отец Пётр поставь одного на охрану, а все остальные за мной!

— Юра меня главным оставил...

— Мне всё равно! Один здесь! Лысого пока не топить.

— Юра...

— Юра кое что не знает, блядь! Заткнись и слушай! Резчик здесь! Эти трое похоже приволокли резчика в деревню!

Толпа загалдела одновременно. Фиг знает, что за резчик, но мужики и бабы возбудились как малолетки в публичном доме. Пытались спросить,тот пытался ответить пока не выдержал и нахер всех не послал.

— Упустил я его! Худой мужик, падла, помешал, и резчик улетел! Если Юра узнает, что вы стояли и галдели вместо того чтобы искать резчика плохо будет не только мне!

— Что делать, брат?

— Искать! Резчик где-то в лесу, у кладбища! Далеко не уйдёт, потому что молодой и крыло у него перебито! Все вместе прочешем лес и найдем, пока Юра о нашем проёбе не узнал! Пётр останься с этим. Будь начеку, может резчик на него выйдет.

***

Мама, мамочка, где ты. Мне так страшно, я совсем одна здесь. Мамочка я не хочу умирать!

Что это? Что за звук? Достаточно я закопалась в листья? Есть ли у него собаки, которые ищут по запаху? Боже, неужели я ещё жива? Как же я боюсь, господи спаси и помилуй, помоги боженько, сбереги душу невинную, пожалуйста помоги — не дай мне умереть, я буду в церковь ходить, и маме помогать, и о разврате думать не буду никогда. Детей нарожаю и в священники отдам, только убереги от смерти. Пить не буду и курить тоже.

Что это?

Если останусь жива, я пойду учиться, пойду волонтёрить в госпиталь к смертельно больным детям, теперь я знаю, что значит ценить жизнь, только помоги мне боженька -больше никто не поможет. Или Мишеньку пришли, он сильный и храбрый, он всё за тебя сделает, только дай ему оружие если можно и пару друзей, потому что бандитов много, а он один. Он умный...

Что это?

Нужно замереть и не двигаться, тогда меня не заметит тот кто ходит рядом и мимо пройдёт. Боженька, пожалуйста, если ты дал мне убежать, то не дай быть пойманной. Я верю в тебя и все иконы мамины достану из шкафа и тряпочкой вытру, любимый мой родной, боженька. Так можно думать? Ой, что это за треск веток? Это ведь не лесной кабан? Это ведь заброшенная нора и он здесь не живёт? Прошу тебя боженька, здесь ведь не было его деток. Или они спят?

Отче наш..Иже еси на небеси. Да святится имя твоё. Да прийдёт царствие твоё, как на небе, так и на земле. Как дальше?

И отпустим грехи вам яко вы отпускаете виноватым нам. Как на небе так и на земле. Свет наш насущный дай нам Царь.

Боженька я выучу, забыла — дурная голова. Сама выучу и Мишеньку молитве научу, пусть только кабан мимо пройдёт. Они ведь боятся людей? Или это не кабан?

***

Почему я ещё жив? Дед Игнат уже наверное истёк кровью. Так ему и надо. Молодой сбросил меня и побежал, как заяц от волка, а потом фурх.. и взлетел, оставив меня наедине с живым мясом на кладбищенской оградке. Ну нет, ребята. Не всё так просто. Я не стал дожидаться когда обо мне вспомнят и побежал по дорожке на ходу вспоминая путь. Через лес, выйти в поле, там еще километр и будет полустанок. Сесть в проходящий дизель (любой) и всё! Я жив! Подниму на ноги полицейских, газету, депутатов и вернусь. Парни держитесь!

Я остановился. Больше не мог сделать и шагу, хоть меня никто и не держал.

Ну,блин. Не по мужски так бросить ребят. Ведь не дождутся, не успею.

***

Мама меня позвала тогда. Сказала, что какой-то красавчик к тебе пришел, зовёт. Я и подумала, что это Мишка. Он и правда красавчик. Мускулистый, глаза зеленые, всегда выбрит, коротко пострижен. Не пьёт, не курит, патриот. Как в такого не влюбиться? Мне он с первого дня понравился, признаюсь, как в магазине его увидела. Шикарный мальчик, а как у него мышцы на спине двигаются, когда он машину разгружал. А когда он взмокнет от пота, ах.

Я сразу девкам сказала, что грузчик мой. Хорошо, что они все занятые и не запали на него, конкуренции не было. Я через желудок и начала работать, откармливала его как могла, оставалось только самое главное. а он всё никак. Уже даже думала, что из этих он, из европейских. И друг его заика с ним жил. Подозревала сильно, ага. Он ведь такой красавчик и ухоженный всегда, настоящий гей, но не «пидорас». Просто гей.

Потом я узнала, что у него была девочка. Давно, много лет назад. Нормальный он. А потом он пришел вечером ко мне. То есть, я подумала, что это он и выскочила на улицу даже не взяв телефон.

Во дворе ждал другой парень. Тоже молодой, но не знакомый. Красивый, но не Мишка. Он представился его другом и сказал, что с Мишкой беда. Он попал под машину и сейчас в больнице. Хочет меня о чем-то попросить. Посмотреть за квартирой или про работу. Я уже не слушала. Парень представился и предложил подвезти. Я ни документы у него ни спросила, ни Мишке не додумалась позвонить. Согласилась в машину с незнакомыми мужиками сесть.

Там сидел этот очкастый урод, ну это я сейчас знаю, что он урод, а тогда подумала, что это папа за рулем. Плюгавенький мужичок в шляпе и дешевеньких очках с побитым стеклом. Села рядом с ним и парень устроился на заднем сидении.

А теперь прячусь в какой-то норе , засыпавшись листьями, вокруг бродит кабан и меня ищут нездоровые люди с маньяком во главе. Вот тебе и переспала с красавчиком. Завела семью.

Мишка здесь ни причём. Я — приманка. Этому очкастому нужно что-то от него, что-то очень ценное и я должна быть наживкой на крючке. Если бы не это, боже мой, меня бы не было в живых. Этот очкастый, его зовут Юра, у него такой тяжелый взгляд. Он так смотрит на меня и пускает слюни, что мне физически больно от этого. Иногда он приходил в сарай и тяжело дыша смотрел на меня, касался двумя пальцами груди, нюхал шею, раздувая ноздри и от него так воняет дешевым одеколоном перемешанным с потом, что можно родить монстра от отвращения.

Еще был священник. Настоящий служитель Церкви с крестом и в рясе. Этот чёрт был моим тюремщиком. Если я только вернусь в город я доберусь до Турчилова, местного пастора и пожалуюсь ему, он этому херу крест в жопу засунет. Турчилов не даст обижать никого, это все знают. Моя мама ходила на его встречи и меня звала пару раз. Точно, маме расскажу. Ой, шаги совсем рядом.

От автора - Продолжение для тех, кто ждёт.

Телеграм-канал с новостями - https://t.me/severmisha.

Весь Требухашка - https://author.today/work/series/17972

«Правосудию я верил, но теперь в нем нет мне места –
умерла моя подруга детства, палача невеста…»
«Король и Шут» – «Невеста палача»

– Яцек опять нашел кровь на поле. Третий раз за неделю! Вся пшеница псу под хвост! Ни продать, ни испечь… – говоривший сплюнул.
Томаш поднял мутный взгляд от кислого пойла, которое в трактире называли «пивом». Искоса взглянул на потрепанного мужичонку, разговаривающего с трактирщиком. Трактирщик протирал щербатую кружку видавшею виды тряпкой и заинтересованно кивал.

– У Аськи все куры давеча издохли. Пеной изошли, зеленой. И вонь пошла быстрее положенного. Сжечь пришлось. Ведьма, говорю тебе, не ровен час, опять кого-то надо… – трактирщик осекся, бросив быстрый взгляд на Томаша. Заговорил тише.

Томаш опустил глаза обратно на кружку. Последнюю ведьму он сжег самолично, три месяца тому назад. Тогда же и ушел со службы. Нового палача пока так и не нашли – бабы могут быть спокойны. На такое место мало желающих. Томаш и сам не слишком любил свое мастерство, но другого не знал: палачом были и его отец, и дед, и прадед. Он даже удивился бы, что ему так просто дали уйти, если б были силы и воля к жизни, достаточная, чтобы удивляться. Но староста Мажанна была к нему милостива. Если подобное слово вообще можно было применить к этой твердой, как окаменевшее дерево, и такой же сговорчивой женщине.

Агнешка была не такой. Рыжая зеленоглазая Агнешка, трепетная, грациозная, как лань, с лукавыми искорками в глазах… Агнешка, которой пришлось вырвать все ногти, один за другим, и исполосовать спину плетью. Он старался бить вполсилы, но и этого хватало, чтобы ее нежная кожа расползалась, трескалась, открывая алую мякоть мяса. Он хотел дать ей сбежать, но она не позволила – сказала, убьют обоих. Теперь она сгорела, а он не мог себя простить. И не был уверен, что ему теперь нужна жизнь.

Мрачные размышления Томаша прервал стук распахнувшейся двери. Мерный гул голосов затих, все головы повернулись к выходу. В дверном проеме стоял запыхавшийся мальчишка лет одиннадцати.
– На поле! Внук старосты Мажанны, младший… На поле… – мальчишка всхлипнул и осел на порог.
Мужики зароптали, поднялись с мест, потянулись к выходу. Томаш, помедлив, тоже встал и побрел за остальными.

Здоровенный детина, первым подошедший к пареньку, крепко взял его за плечо и рывком поставил на ноги.
– Что случилось? Говори!
– Всеславушка, м-младший внук старосты Мажанны. Н-на поле, м-мертвый. Мы играли… А он… В колосьях н-нашли…
– Веди!

Народ вышел в наступающие сумерки. Трактир стоял на самой окраине Вольницы – большого села, готового в будущем разрастись до маленького городка. Дорога вела с небольшого пригорка к полям. В лесу за полями жил Томаш – людям не нравилось жить рядом с заплечных дел мастерами.

Мужики потянулись с пригорка. До Томаша, который бездумно брел в хвосте, долетали обрывки разговора паренька и детины, идущих во главе толпы. «Играли, в колосьях прятались… домой, вечер уже… Каську искали… давай визжать, подходим – а там…»

Издалека стало ясно, что они не первые услышали тревожные вести: посреди поля уже собралась толпа. Люди охали, ругались, крестились. Томаш заприметил знакомую фигуру: староста Мажанна, высокая, крепкая женщина, разменявшая шестой десяток. Назвать ее старухой не повернулся бы язык: столько силы, неуступчивости было в ней. Равно держала в кулаке и свою семью, и всю Вольницу.

Сейчас она замерла, с прямой спиной и сжатыми кулаками, глядя себе под ноги. Две толстые черные, с проседью, косы вились вдоль позвоночника. Другие женщины ее возраста собирали косы в замысловатые кренделя или вовсе убирали под платок, но Мажанне никто был не указ.

Томаш вместе с остальными подошел ближе. Люди перемешались, обступили полукругом нечто, раскинувшееся в примятых колосьях. Охов и ругани прибавилось.

В пшенице лежал мальчик: точнее то, что когда-то было мальчиком. Белая кожа выглядела странно, неправильно. Труп раздулся, хотя зловония пока не чувствовалось. Над телом потрудились вороны – тут и там на бледном до синевы теле виднелись метки от их клювов. По чудом уцелевшим, широко распахнутым глазам ползали мухи.

Томаш вгляделся и содрогнулся. Гладкая кожа ребенка пошла волнами, пупырышками, будто он подхватил черную оспу, только оспины были не на, а под кожей. Загадка разрешалась при взгляде на раны от вороньих клювов: на краях разрывов выступали зерна пшеницы. Что-то натолкало пшеницу ребенку под кожу. Томаш не мог этого объяснить и принять. Это уже не издохшие куры и не кровь в поле. Такого в Вольнице еще не бывало, и Томаш не был уверен, что бывало где-то еще.
– Томаш.

Толпа умолкла. Томаш почувствовал еле заметное движение воздуха, когда ближайшие к нему люди разом отодвинулись. Поднял глаза.
На него смотрела староста Мажанна.
– Найди его, Томаш. Того, кто это сделал.
– Как?..

Язык будто распух и не хотел ворочаться. Томашу пришло в голову, что с момента смерти Агнешки он мог проводить в молчании до нескольких дней. Навыки речи притуплялись, хотя и не забывались до конца.
– Найди его. Ты всю свою жизнь работал со злом. Оно впиталось в твою кожу. И ты должен его чувствовать. После смерти твоей рыжей ведьмы мы разрешили тебе оставить свой пост. Разрешили жить среди нас. За тобой должок, Томаш. Если не хочешь кончить, как она, найди того, кто это сделал.
– Но стража…
– Стража своё дело знает. Не будь дураком, ты видишь, что здесь замешано колдовство. Те, кто вступил в сговор с дьяволом – твоя работа.

Мажанну прервал серебристый смех, зазвеневший над полем. Он шел со всех сторон, будто принесенный порывом ветра. Люди в испуге заозирались. Солнце уже скрылось за лесом, и поле наполнялось синеватыми тенями.

Вдалеке, у края леса, из колосьев в воздух взметнулась фигура в красном плаще. Лица было не разглядеть под накинутым капюшоном. Фигура висела в воздухе, едва касаясь колосьев изящными женскими башмачками, и смеялась.
В толпе закричали. Большинство опрометью бросилось бежать, оставшиеся застыли, ошарашенные. Каменное лицо Мажанны не дрогнуло, но мертвенная бледность залила её черты.
Всё закончилось так же внезапно, как и началось. Томаш моргнул – и фигура исчезла, растворилась в воздухе. Только в ушах затихали колокольчики нечеловеческого смеха.
– Найди, Томаш.

Мажанна развернулась и пошла навстречу запоздавшей страже и младшей дочери, воющей, заламывающей руки, бегущей по полю со стороны села.

***

Томаш вздрогнул и проснулся, едва сдерживая крик. Наощупь схватил кувшин, стоящий на полу, отпил, разлив половину на грудь. Отшвырнул кувшин на пустую половину широкой кровати, закрыл лицо руками. И в который раз принялся думать, что ему делать дальше. Мысли, как мелкие пронырливые зверьки, бесцельно бегали по кругу, иногда пуская в ход острые зубки.

После разговора в поле прошло три дня. Село еще не успело оправиться после смерти внука старосты, как начались новые беды. Катаржина, мать мальчика, младшая из детей Мажанны, с горя выкинула младенца, которого носила шестой месяц. Младенец оказался двуглавым.

Корова сельского лекаря родила двуногого теленка. Уродец не мог подняться и истошно мычал, пока ему не размозжили голову. Позже на всю скотину горемычного врача напал мор – животные переставали есть, на спине и на боках у них вздувались гнойные чирьи размером с детский кулачок.

Дочка мельника, возвращаясь под вечер домой, поскользнулась на узком мостике и упала в ручей, откуда выскочила, облепленная тварями, похожими на пиявок, только вместо присосок у них были загнутые зубы, как у щуки. Самостоятельно их отодрать от тела было невозможно, и лекарь, под вой мельничьей дочки, которую крепко держали отец с братьями, прижигал тварей раскаленным прутком, а после щипцами вытаскивал из ран. Красавицей девушка уже не будет.

По всему селу расплодились огромные крысы, которые сначала уничтожили зерно в амбарах, а потом принялись за кошек и щенков. Матери не отпускали маленьких детей ни на шаг.

И везде: на крыше мельницы, у ворот лекаря, у ручья видели тонкую фигуру в красном плаще, которая показывалась на мгновение и таяла, как дым.

Стража сбилась с ног, проверяя дома и опрашивая народ. Улицы опустели. В полях ночью разгорелся костер – подоспевшие стражники, затоптав огонь, нашли ворох обгоревшей красной одежды. Девушки выбрасывали красные платья, юбки, платки – все, что могло навести на них подозрение, и старались не выходить из дома без крайней нужды. Прошел слух, что Церковь пошлет в село священника высокого сана, который проведет обряд защиты от темных сил. Но пока его не было – и людей начинало охватывать чёрное отчаяние.

Томаша пока не трогали. Он справедливо полагал, что это только вопрос времени: когда люди приходят в отчаяние, им нужна разрядка. И козел отпущения.
То, чего требовала от него староста Мажанна, он выполнить не мог. Найти ведьму? Как? Он был палачом, орудием исполнения приговора, а не ищейкой. В его руки суд отдавал виновных: воров, убийц, насильников, и иногда девушек, обвиняемых в колдовстве. Томаш не знал и никогда, до смерти Агнешки, даже не задумывался, правда ли они совершили то, в чем их обвиняли. Они признавали вину, под пытками, или под угрозой пыток – и костер забирал их.

Агнешку судили за меньшее зло, чем то, которое сейчас происходило вокруг. После прогулки в лес заболели дети – красная сыпь пошла по телу. На полях, ближе к лесу, появились странные узоры – пшеницу кто-то вытоптал, примял, образовав круги и завитушки. Какой-то бабе, повстречавшей Агнешку, когда та возвращалась с крынкой молока из села в их с Томашом лесное жилище, почудилось, что Агнешка шептала себе под нос на незнакомом языке, а молоко в крынке покраснело и пузырилось. Последней каплей стало обвинение старосты Мажанны. Её зять, муж средней дочери, потерял голову: ходит ночью в лес, под окна дома палача. С женой разругался, видеть её не хочет. До этого ходил в лес на охоту, мимо ведьминого дома – Агнешка воды напиться вынесла, заговорила воду, не иначе.

Томаш как никто знал, что Агнешка была невинна – они спали в одной постели, но никогда не были близки. Агнешка страшно боялась плотской любви: её мать, как и мать Томаша, умерла родами. Томаш всё равно собирался на ней жениться и терпеливо ждал, довольствуясь простым человеческим теплом, поцелуями и объятиями в ночи. Надеялся, что она рано или поздно сможет перебороть свой страх. Они были одни друг у друга: отца Томаша хватил удар, когда он едва успел научить Томаша ремеслу плетей и каленого железа. Отец Агнешки так и не оправился после смерти жены, кое-как вырастил дочь, а едва она подросла достаточно, чтобы выполнять какую-никакую работу, решил, что с голоду она не помрёт, и ушел в лес. Через неделю его обглоданные волками останки нашли охотники, а Агнешку приютил отец Томаша. Со временем детская дружба переросла в любовь, но семью они создать так и не успели.

Теперь Томаш остался один. Тоска сжирала его изнутри. Инструменты, которыми он выпытывал признания и вершил правосудие, брать в руки он больше не мог. Кормился тем, что осталось из припасов, напивался в трактире на окраине села и не хотел думать, что будет дальше. Сейчас он чувствовал нависшую над собой угрозу, но не было ни знания, ни сил, чтобы что-то делать. Пару раз он выбирался в лес, где бродил, безотчетно пытаясь высмотреть что-то между деревьев. Будто ждал подсказку или знак. Так и не дождался.

Томаш протяжно, глухо вздохнул и приподнялся на кровати. Выглянул в окно: до рассвета еще далеко. Нужно было либо лечь и постараться заснуть, либо зажечь свечу. Свечей осталось мало, и Томаш не хотел тратить их просто так. Если уж угасать, то хотя бы не в кромешной тьме. Его вялые сомнения развеял отчетливый стук в окно и лёгкий смешок.
– Томаш…

Слова оставляли за собой эхо: «омаш… омаш…», будто реальность вокруг Томаша подернулась рябью, стала тонкой и иллюзорной. Из окна на пол пролилось серебристое сияние, словно луна выглянула из-за туч, вот только тонкий месяц истаял на днях, и шли самые темные дни лунного цикла. Томаш зачарованно посмотрел на оконный проем. В сиянии, кажущемся почти ослепительным на фоне кромешной тьмы леса, к стеклу прислонились тонкие белые ладони, а над ними плыло лицо. Вернее, лицо он разглядеть так и не сумел – будто сгустки тумана вихрились, очерченные алым капюшоном, и посреди тумана, там, где должны были быть глаза, сияли две щелочки-огонька, цельные, без зрачков, как ртуть, «жидкое серебро».

– Пойдем, Томаш… Я покажу тебе…
Тонкие пальцы поманили за собой. Томаш поднялся и, как был, босой и в ночной рубахе, подошел к окну. Сияние отдалялось, углублялось в лес. Алый плащ мелькал между деревьями. Не задумываясь, что делает, боясь упустить видение и остаться в темноте, в одиночестве, Томаш вылез через окно и заторопился следом. Страха он не чувствовал – фигура в плаще не пугала, а, напротив, будто бы обещала покой, которого он давно не знал. Кроме того, Томаш чувствовал себя одурманенным, сонным, как будто всё происходило отдалённо, одновременно с ним и не с ним. После смерти Агнешки он постоянно жил, как во сне, но теперь это чувство усилилось стократно.

Следуя за неугасающим сиянием, он брел через ночной лес. Ветки и острые сучья цеплялись за рубаху, мелкий лесной сор впивался в босые ноги, но он упрямо шёл вперед. Комары и гнус его не тревожили, только слышался в воздухе отдаленный писк. Томаш мельком отметил эту странность и тут же забыл, углубляясь в чащу.

Впереди показался просвет между деревьями, стало светлее. Томаш ускорил шаг и вышел на край круглой поляны. В ее центре горел небольшой костер, на деревьях, окружающих поляну, через определенные промежутки висело пять глиняных лампадок. Если бы над лесом пролетела сова или другая ночная птица, сверху ей привиделась бы перевернутая звезда.

Вокруг костра лежали люди. Пять голых тел, мужских и женских, головой к костру, раскинутыми ногами – к деревьям с лампадками. Веревки от вбитых в землю крепких кольев протянулись к людям, туго оплетая лодыжки и запястья раскинутых рук. Рты жертв были забиты, у кого – мхом, у кого – грязными тряпками. В открытых глазах плескалась смесь ужаса и заторможенности, будто людей опоили или оглушили.

Томаш знал их всех. Семья старосты Мажанны: старшие сыновья, жена одного из них, средняя дочь и её муж. Не хватало только внуков и младшей дочери. Люди извивались, пытались освободиться из пут, но веревки держали крепко, да и движения были вялыми, бессильными.
Сонное оцепенение спало с Томаша. Он хотел рвануться, освободить, помочь – но в этот момент сзади его оплели бледные, сотканные из сияния руки, гибкие и шустрые, как паучьи лапы, и намертво пригвоздили к месту. Тело налилось свинцом, и всё, что он мог – смотреть на происходящее широко раскрытыми глазами.

– Что посеешь, то и пожнешь, Томаш, – зашептали на ухо невидимые губы.
И в тот же момент над поляной поплыла тихая, мелодичная песня. Из-за деревьев показались фигуры: пять девушек, простоволосых, в тончайших белых платьях, сквозь которые проглядывала плоть. Они будто вплывали на поляну, едва касаясь ступнями травы – та не приминалась под их ногами. Девушки пели одновременно печально и торжественно, на незнакомом языке, но мелодия показалась Томашу смутно знакомой, хотя он мог поклясться, что его ушам никогда не доводилось ее слышать.

Будто сплетались в ней шум деревьев в ветреную ночь, плач вдовы, оплакивающей мужа, стук комьев земли, которую кидают на гроб, крик иволги на закате. Каждая девушка сжимала в руке короткий клинок, а через грудь, на уровне пояса у них висели торбы, как у сеятелей.
Каждая приблизилась к одному из распростертых на земле тел, присела на корточки. Одновременно вскинули клинки, задрав головы к небу и застыли, с широко раскрытыми ртами. Воцарилась тишина. И раздался голос, идущий отовсюду и ниоткуда, то ли из леса, то ли из глоток застывших ведьм.

– Владыка, дай силу нашим рукам, дай ловкость нашим пальцам, дай умения нашим естествам. Да упадут наши зерна в благодатную почву, да взойдут ростки во имя Владыки, во имя того, кто дает нам силу.
Руки опустились, клинки принялись за дело. Светловолосая девушка, склонившись над одним из мужчин, ловко обвела лезвием овал его лица, поддела, сдернула кожу, как шкурку с сочного персика. Старший сын Мажанны задергался в агонии, приглушенно мыча, давясь мхом, которым ему заткнули рот. Рядом полногрудая брюнетка трудилась над его женой – срезала кожу с извивающегося тела, освежеванные груди которого уже стали похожи на причудливые цветки. Остальные не отставали – ловко свежевали дергающиеся и воющие тела, превращая людей в безликие куски мяса. Лоскуты кожи с ног, рук, груди, лиц девушки осторожно откладывали в сторону, как хозяйка складывает постиранное белье. Кровь лилась рекой, белые полупрозрачные одежды девушек по низу напитались, прилипали к телу.

К горлу Томаша подкатила тошнота, но сила, которая удерживала его на месте, не ослабевала, и он не мог ни согнуться, ни отвернуться.
Когда кожи на телах не осталось, агония жертв была прервана метким ударом в сердце. Ведьмы поднялись, взялись за руки, образовав круг. То ли запели, то ли вознесли молитву на том же странном, певучем языке. После – полезли в торбы на поясах, окровавленными ладонями достали горсти спелой пшеницы. И принялись сыпать их на открытое мясо трупов, лежащих у ног. Когда зерна покрыли тела плотным слоем, девушки приблизились к костру, с гортанным криком сунули ладони в огонь. Пламя затрещало, запахло поджаривающейся, запекающейся кровью, но руки ведьм огонь не тронул, облизывал нежно, будто вода в ручье. Глаза девушек закатились, спрятав зрачки. Как в трансе, каждая отошла от костра, наклонилась, и принялась прилаживать лоскуты срезанной кожи на прежнее место. Из-за пшеничных зерен кожа не ложилась ровно, но руки разглаживали её, как могли. А потом заструилось под ладонями то же серебристое сияние, из которого было соткано нечто, приведшее Томаша на поляну. Куски кожи на трупах натянулись, сходясь, разрезы стремительно затягивались, и через минуту тела лежали обезображенные, бугристые, но неповрежденные.

Пламя костра вспыхнуло ярче и угасло, следом одна за другой вспыхнули и погасли лампадки, закрепленные на деревьях. Девушки легли в траву, рядом с жертвами, и закрыли глаза. Сила, удерживающая Томаша, развернула его спиной к поляне. Он оказался лицом к лицу с тем, что скрывалось под алым капюшоном. Серебряный туман клубился, ртутные глаза, выражение которых прочитать было невозможно, приблизились к глазам Томаша. Невидимые губы шепнули:
– Жди. Осталось недолго.
В голове у Томаша помутилось, и наступила тьма.

***

Томаш очнулся на деревянном полу своего дома. Все мышцы болели, хуже, чем после самой напряженной работы. Исподняя рубаха была замарана грязью и разорвана в нескольких местах. Голые ступни – исцарапаны, покрыты прилипшими травинками и лесным сором.

В окно светило яркое полуденное солнце.
До вечера он бродил по дому, потерянный, в полубреду. На закате за ним пришли. Разъяренная толпа сельчан ворвалась в дом, выволокла Томаша на улицу. Под градом ударов он упал, но его сразу же вздернули на ноги, заломили руки за спину. Среди орущих, ругающихся, озлобленных лиц он разглядел старосту Мажанну.

Её тугие, всегда аккуратные косы были растрепаны, лицо опухло, но на нем была написана решимость, а в глазах горела ненависть. Рядом, обхватив ее за плечи, то ли поддерживая, то ли держась, чтобы не упасть самой, стояла заплаканная младшая дочь, Катаржина. Мажанна сбросила её руку, подошла к Томашу, которого крепко держали двое мужчин.

– Мы давали тебе шанс, палач. Но теперь я вижу, что тьма давно прибрала тебя к рукам. На месте расправы над моей семьей нашли это, – она подняла руку, и Томаш, смаргивая кровь, текущую из рассеченного лба и застилающую глаза, разглядел зажатый в руке старосты красный колпак палача. После казни Агнешки он сжег его вместе с остальной рабочей одеждой. – За сношения с ведьмами, слугами дьявола, и убийство моей семьи ты приговариваешься к смерти, без суда и следствия. Ведите! – Мажанна плюнула ему в лицо и отвернулась.

Толпа взревела и потащила Томаша прочь от дома, в сторону полей. Мажанна с дочерью замыкали шествие.
Томаша выволокли на поле. Недалеко от леса, на расчищенном голом участке, там, где когда-то нашли странные узоры, в появлении которых ко всему прочему винили Агнешку, высилось наспех возведенное сооружение: врытый в землю столб, обложенный хворостом и толстыми бревнами. Увидев его, Томаш закричал – острое желание жить впервые за несколько месяцев проснулось в нем, развеяв морок, в котором он пребывал после казни Агнешки. Но в тот же миг на него обрушилась груда ударов, тяжелые кулаки оглушили, разбили губы, почти свернули челюсть. Томаш обмяк. Грубые руки подтащили его к столбу, привязали крепко, так, что веревки держали ослабевшее тело, не давали упасть. Толпа схлынула, образовав полукруг. На минуту воцарилась тишина. Люди глухо ворчали, сплевывали сквозь зубы, сверлили ненавидящими взглядами поникшее тело Томаша, озаряемое угасающим солнечным светом.

Вперед вновь выступила староста Мажанна. В руке она сжимала горящий факел. Томаш с усилием поднял голову, свесившуюся на грудь, встретился глазами с перекошенным ненавистью лицом старосты. Разлепил губы, чтобы что-то сказать, попросить или отречься. Не успел: в этот момент поле озарила яркая вспышка, будто посреди ясного неба в поле ударила молния.

Толпа отпрянула, раздались испуганные вскрики. Рядом со старостой, на том месте, где секунду назад никого не было, стояла девушка. Капюшон алого плаща был откинут на спину, медные волосы густой копной рассыпались по плечам, зеленые глаза искрились злым весельем, губы кривились в усмешке. Девушка взмахнула рукой, и толпа застыла, обездвиженная, кто как был – с раззявленными ртами, вскинутыми руками, будто сельчане играли в детскую игру «замри-отомри». Томаш, единственный, кого удерживали только веревки, вскинулся и закричал, сначала бессвязно, а потом выкрикивая имя, которое шептал ночами так много раз.

Агнешка подошла к замершей, как статуя, старосте Мажанне, глаза которой бешено вращались, грозя вывалиться на бледнеющие щеки. С усилием вырвала факел из окаменевшей руки. Повернулась лицом к толпе, заговорила медленно, зло, выплевывая каждое слово.

– Спасибо вам, тем, кто сейчас вновь собрался вершить несправедливый суд. Спасибо и другим, трусливо прячущимся сейчас за крепко запертыми дверями в этом покинутым Богом селе. Благодаря вашим глупым обвинениям, благодаря вашей жестокости и любви к зрелищам расцвел мой Дар, о котором я не знала при жизни. Помогла и моя невинность – чистота помыслов и тела. Благодаря вам я присоединилась к своим сестрам, и стала шестой – счастливое число для тех, кто служит истинному Владыке. Вы посеяли зло, и вы пожнете всходы в полной мере.

С этими словами она опустила руку с факелом, поднесла к подолу Мажанны. Пламя занялось мгновенно, охватило тело старосты. По воздуху поплыл отвратительный запах жженых волос и горящего мяса. Агнешка отбросила пылающий факел в сторону и хлопнула в ладоши. Огонь охватил людей разом, и одновременно с этим удерживающая их сила ослабела. Дикие крики взметнулись в воздух, объятые пламенем сельчане падали на землю, катались по ней, пытаясь сбить пламя. Кто-то порывался бежать, но падал и догорал безжизненным кулем. Кое-где занялись колосья – некоторые страдальцы успевали добежать до посевов. Лето выдалось засушливым, и вместе с зелеными всходами хватало и сухих стеблей. Агнешка хлопнула в ладоши еще раз, и огонь взвился, поплыл по колосьям раскаленной стеной в сторону села.

Отвернувшись от ада, развернувшегося вокруг, Агнешка подошла к Томашу, охрипшему и теперь бессвязно бормочущему ее имя пересохшими губами. Обняла ладонями его голову, заглянула в полубезумные глаза. Привстала на цыпочки, коснулась губами губ. Обвила его тело полами плаща. Прижалась к возлюбленному, и они исчезли.

Автор: Мария Синенко
Оригинальная публикация ВК

Поиграй со мной

Эту историю рассказала мне моя подруга. Моя подруга Ася и её семья переехали в новую квартиру. Дом был далеко не новым, годов 60х-70х. Раньше в этой квартире жила семья. У них было трое детей, но все они умерли в разное время в детском возрасте… Однажды Ася, будучи ещё маленькой девочкой, играла в своей комнате с куклой. Наигравшись, она положила куклу в кроватку и ушла гулять. Вернувшись, она увидела, что кукла лежит уже не в кроватке, а сидит на стульчике за игрушечным столиком. В этот момент дома никого не было, кроме Аси. Её это удивило, но не напугало. Вечером она рассказала эту историю маме, но мама лишь посмеялась, и сказала, что Ася сама пересадила куклу и забыла об этом (хотя Ася отчётливо помнила, что куклу точно положила в кроватку). Ночь она положила куклу в ящик с игрушками и легла спать.

Ночью ей приснился такой сон: она увидела перед собой девочку лет 7, одетую как будто из 70х-80х годов. На ней было красивое платьице светло-розового цвета и белые башмачки. Волосы были светло-русые, завязанные в две косички, перевязанные ярко-голубыми бантиками! А в руках у девочки была та самая Асина кукла! Девочка дружелюбно улыбалась Асе. Но во сне Ася выкрикнула девочке: «Отдай! Это моя кукла!» Девочка с удивлением посмотрела на неё и ответила: «Нет, это моя кукла!» Ася опять: Нет, моя! Верни! Тогда девочка улыбнулась и сказала: «Тогда поиграй со мной!» - «Нет!» - фыркнула Ася. – «Не хочу!» Девочка подошла ближе: «Ну пожалуйста! Со мной так давно никто не играл». Тогда Ася во сне убежала. И тут же проснулась. Рядом с ней лежала её кукла, а на голове у неё красовался ярко-голубой бантик (точь-в-точь как на девочке из сна!)

В следующем сне Ася опять увидела эту девочку, но за руку она вела совсем маленькую девочку, лет 3х. «Видишь», - сказала девочка – «Ты не захотела со мной играть, а она поиграла!» Ася проснулась. А на утро она узнала, что её мама беременна вторым ребёнком. У Аси родилась сестрёнка Саша. Когда Саша чуть подросла, она стала рассказывать Асе, что у неё есть подружка, с которой она играет во сне. Потом родители решили осветить квартиру, и Саша сказала, что девочка больше не приходит.

Больше историй 👇
https://youtube.com/channel/UCwr_wZGASsST_Cr3YV18b9A