Мои подростковые годы были сплошной кашей. Мама с папой переживали тяжёлый развод и пытались заново собрать себе по новой жизни. Я оказался где-то посередине, привыкал к рваному расписанию и внезапному переезду. Когда мама получила полную опеку, я был на последнем курсе школы. Мы только год как переехали — и вот снова собирались срываться. За шесть месяцев до выпуска мы махнули в Сан-Антонио. Совсем другой мир по сравнению с тем миннесотским городком, где никому ни до чего нет дела. Так что да, я закончил школу на рубеже тысячелетия — выпуск 2000 года.
Если честно, я редко вспоминаю тот миннесотский год. Ну, помню, конечно, но вряд ли смогу рассказать о нём что-то внятное. Помню школу и то, как меня удивляло, что у них хватает денег на бассейн. Помню, что брат с сестрой Бэбины были жутковатыми типами. Или ту христианку, которая не могла перестать говорить о том, что «бережёт себя» для особенного человека. Был парень, который целыми днями торчал в компьютерном крыле, был качок, был тот, кого постоянно пихали в шкафчики. Его прозвали «Красавчик» — из злой насмешки.
Больше всего мне нравился парень по имени Хэнк. Его отец был сантехником, и он сам собирался стать сантехником. Хэнк любил коллекционировать всякие странные штуки: потерянные винтики, язычки от банок, крышки от бутылок. Он сортировал их по цвету или по весу и держал в баночках у себя в шкафчике. В тот единственный раз, когда я его открыл, там стояло штук тридцать банок. Всё разложено до педантизма.
Наверное, это единственный человек оттуда, кого я могу назвать другом. Он собирался стать сантехником, а я — ветеринаром. Я своей цели достиг, а вот что с Хэнком — понятия не имею.
Давно я не думал о тех днях в старшей школе Томскога. И причин не было — до недавнего времени.
Сейчас я живу в Кервилле. У меня жена, двое детей, две машины и безмерно избалованный голден-ретривер. Будучи ветеринаром, мы немало сэкономили на его лечении. Мои дети примерно того же возраста, что и я, когда всё покатилось к чертям, но рад сообщить: этот цикл прервался. Я счастливо женат. Бывали шероховатости, но это из серии «поспишь на диване», а не «убирайся из моей жизни».
С такой жизнью нет нужды копаться в подростковом прошлом. Ты занят заявками в колледж для детей и их оплатой. Или этим странным звуком в машине, который появляется, когда резко берёшь вправо, или почему любимая рубашка вдруг стала тесной. Волосы поредели, глаза потемнели, на семейном киносеансе труднее не уснуть. Но это всё приправы, понимаете? Просто жизнь. Мелкие заботы, их много.
Поэтому, когда в дверь постучали двое незнакомцев, я не придал этому большого значения.
Я был один дома в воскресенье. Только что выгулял Киттена (да, собаку зовут Киттен) и собирался сесть обедать, как раздался стук. У обочины стоял белый фургон с логотипом — ключ, шестерёнка и пара труб. До смешного стандартно. Я открыл дверь: двое мужчин в оранжевых комбинезонах, с полными поясами инструментов. Представились названием компании, которого я не знал. Спросили моё имя, я подтвердил.
«Город предпринимает меры, чтобы снизить ущерб от внезапных паводков, — объяснил один. — Мы делаем подготовку, смотрим возможные пути стока. Поскольку вы живёте на конце квартала, велика вероятность, что нам придётся обойти всю вашу собственность по периметру».
«И что это для нас значит?» — спросил я.
«Два, может, три месяца дорожных работ буквально под вашим окном, — продолжил он. — Если только мы не договоримся и не пойдём прямо через ваш задний двор. Тогда управимся за месяц, максимум».
«Думаю, в таком случае мне положена компенсация. И мне нужно обсудить это с женой».
«Разумеется, — кивнул он. — Пойдёмте, я покажу, с чем имеем дело».
Я вышел из дома, оглянулся на Киттена. Тот был недоволен — хвост поджат. Я закрыл дверь и пошёл с мужчинами к фургону. В ту секунду, как они открыли боковую дверь, я растерялся. Никаких труб, никаких инструментов — внутри чёрный отсек с шумоизолированными стенами.
Один натянул мне на голову мешок. Второй ударил электрошокером. Будто все нервы связали в одну точку и пытались вырвать из кожи. Они явно отрабатывали это сотни раз — всё произошло молниеносно. Пара секунд — и я уже лицом вниз в кузове фургона, руки и ноги стянуты стяжками. Один остался сзади, второй сорвался с места. Через пару кварталов они остановились. Что-то сделали с боком фургона — видимо, сняли или сменили логотип — и поменяли номерной знак.
Тем временем тот, что сзади, завернул меня в какой-то пластик.
«Лучшее, что ты можешь сделать, — лежать тихо и смирно, — сказал он. — У нас будут проблемы?»
Я пытался задать сотню вопросов сразу. С чего бы мне такое? Я ни в чём мутном не участвовал, у нас не лежали миллионы в сейфе из мультфильмов Looney Tunes в кабинете жены. Они даже кошелёк не проверили, только забрали телефон. Я, наконец, выдавил один вопрос:
«Честно? — ответил он. — Понятия не имею».
Мы ехали пару часов. Меня усадили и пристегнули цепью к стене. Дали яблочного сока через трубочку. По какой-то причине они относились ко мне как к опасному: каждый раз, как я шевелился, отскакивали. Слышно было, как гремят их инструменты — будто они готовы снова меня шокировать, стоит сказать что-то не то.
Во времени теряешься, когда на голове мешок, а сердце колотится как 150 миль в час. Но в конце концов фургон остановился. Мы уехали далеко: дорога была неровной, слышно птичье щебетание. Сквозь мешок пробился свет — открылась боковая дверь — и завязался heated разговор.
«Как он может быть тем самым? — сказал водитель. — Он даже не пытается ни к чему прибегнуть. Мы ничего не видели».
«Он в списке. Лучше не задавать вопросов».
«А если мы ошиблись? Ты видел, чего стоило выволочь Дынеголового из озера».
Это задело струну в памяти. Я не слышал эту кличку много лет. Был у нас один парень, всё время в спортзале. Голова у него была круглее, чем у других. Не то чтобы уродство — просто необычная форма. Ему кличка нравилась: казалось, что «дыня» — это про большой мозг. Я прямо услышал, как он, делая жим, бурчит «ещё, ещё, ещё» между повторами.
И тут меня осенило: они говорили о моём классе — о том самом годе в Миннесоте. Это как-то было связано с моей старшей школой.
«Я пробыл там всего несколько месяцев, — сказал я вслух. — Мы уехали».
Тот, что был сзади, снова забрался внутрь и наклонился ко мне. Я подробно объяснил, как мама спонтанно переехала в Миннесоту и как мы уехали задолго до выпуска.
«Значит, тебе не ставили прививки? Никакой терапии?»
В его голосе послышалось замешательство. Кто-то где-то допустил ошибку. Они отступили.
«Слушай, — сказал водитель. — Либо мы окажемся теми, кто проявил самодеятельность и нарушил прямой приказ, либо делаем то, что сказано».
«И мы засунем его в капсулы к этим штукам?»
«Хочешь рискнуть? Даже если мы правы, ты готов показать им, что мы способны ослушаться приказа?»
На этом разговор и оборвался. Ошибка или нет — разворачивать назад никто не собирался.
Они ехали всю ночь. На ужин дали из тюбика какое-то фруктовое пюре. К утру мы подъехали к промышленному комплексу. Слышалась работа станков, визг металла о металл. Людей было десятки; по тому, как нас встретили, стало ясно — здесь все в доле.
Меня провели в тихую заднюю комнату и попросили залезть внутрь предмета вроде шкафчика. Резиновый пол и стены, ширины едва хватало для плеч. Меня пристегнули так, что я вроде как «сидел», но устроиться было невозможно. Потом весь ящик наклонили — стало, как будто лежу в гробу. Полная темнота и тишина. Из внутреннего динамика заговорил голос:
«Сейчас ремни отпустим, — сказал он. — Снимайте капюшон. Ехать долго, попробуйте поспать».
«Как долго? Куда мы едем?» — спросил я.
Ответа не последовало. Ремни щёлкнули, и я сорвал мешок. Было кромешно. Не понять, открыты глаза или закрыты — моргал чисто рефлекторно. Воздух спёртый; где-то у головы лениво крутился маленький вентилятор. Двигаться почти нельзя, в груди тяжесть: казалось, чуть вдохнёшь глубже — воздух кончится, или рёбра упрётся в крышку. Жуткая дезориентация.
Я помню, как стучал в то, что считал дверью. Хотел хоть какой-то свет. Окошко. Точку опоры. Но ответа не было — я не знал, остались ли они вообще снаружи. Что, если меня просто оставили? Ушли?
Я пытался внушить себе, что «ехать долго», но не понимал, насколько. Это было не просто долго; почти пытка. Меня переворачивали, штабелировали, толкали и, в какой-то момент, уронили в свободное падение. Капсула смягчала удары, а раз я едва мог шевелиться, то и травмироваться было трудно — как ни повернись. Устроено умно, но до чёрта некомфортно. Время расплылось: может, пару часов, а может, целые сутки. В боковой стенке был лючок — мне сунули бутылку воды и ещё тюбик пюре. Всего я получил ещё два «приёма пищи», так что, думаю, заняло примерно день. Знаю точно, был перелёт: у меня заложило уши.
В полудрёме я услышал динамик.
«Откроем двери через десять секунд, — произнёс странный голос. — Не делайте резких движений».
Я начал отсчитывать, но, видимо, сбился: на «пять» дверь уже щёлкнула. Двое в масках, в бронежилетах, с автоматами. Мужчина в белом халате и защитной маске. Белая комната, режущие глаза лампы. Меня развернули лицом, надели стяжки и приволокли к креслу. Чувствовал себя выжатым, как будто меня подняли с постели в три утра. Мужчина в халате опустился на колено, чтобы глядеть прямо в лицо.
Я объяснил обстоятельства. Мой период в Томскоге, Миннесота. Пару лет в Западной Вирджинии. До того — Южная Дакота. Там прошла большая часть жизни. Он терпеливо слушал, позволял договорить. Делал пометки на планшете, ставил галочки напротив строк, которые я не мог разобрать мутными глазами.
«Сходится, — сказал он, когда я закончил. — Вы были в классе недолго, никаких бустеров и тепловой терапии не получали».
«И если я назову имена… Дигман. Бэбин. Боган. Вам это ни о чём?»
Я пожал плечами. В его голосе прозвучало разочарование, когда он поднялся и бросил на остальных долгий взгляд. Люди с оружием переминались, переглядывались.
«Поместите его в комнату, — сказал врач. — Он не относится к линии испытуемых; я разберусь. Передайте Риджу готовиться к экстракции».
«Мужик — чёртов ветеринар, на хрена он нам?! — вспыхнул врач. — Вы так отчаянно хотите, чтобы вашей кошке почистили зубы?!»
Меня провели по объекту. Коридоры были похожи один на другой, но кишели людьми. Слышались всякие звуки. Один я узнал — костная пила. Мы прошли мимо комнаты, где на столе лежала капсула вроде моей — готовили к операции.
Меня сопроводили в небольшую комнату. Яркую до неприличия, но со диммером. Гладкий интерьер — словно Apple делала гостиничный номер. Подсветка по кромкам мебели. Потолочный вентилятор слышно, но не видно. Телевизор во встроенной панели. Кровать «квин», диван, тумбочка с кувшином и стаканом. Ванная с душем. Мини-холодильник с парой снеков и содовой. Честно — бывали места и похуже.
Я попытался выдохнуть. Я всё ещё был пленником, но меня хотя бы слушали. Похоже, вышла ошибка, но какая? Может, кто-то из того класса сделал что-то ужасное, и теперь проверяют всех, кто с ним пересекался. Но почему тогда ждать столько лет?
Не складывалось. Зато я радовался простому: я вне проклятой капсулы. Счастье, если меня скоро посадят на самолёт домой. Представлял, как волнуется семья: дверь открыта, дома пусто. Наверняка вызвали полицию.
Я включил телевизор. Было несколько фильмов; я поставил что-то просто, чтобы не утонуть в мыслях. И тогда понял, насколько был натянут, как струна. Чувствовал, как расслабляются мышцы, замедляется сердце. Всё это время я был на грани срыва и только сейчас начал приходить в себя. Принял душ и переоделся: в шкафу лежали нейтральные брюки и футболки. Решил, что не обидятся.
Примерно на середине комедии с Биллом Мюрреем дверь открылась. Вошла женщина в сером брючном костюме в сопровождении вооружённого охранника. Меня поставили лицом к стене на другом конце комнаты. Проверили карманы и усадили на кровать. Закончив, охранник повернулся к женщине. На вид ей было середина тридцатых. Очень короткий почти платиновый ёжик.
«Дальше мы сами, — сказала она. — Подождите снаружи».
Охранник ушёл. Она села на диван напротив, глядя на стоп-кадр с пустой улыбкой.
«Думаю, нам стоит поговорить, — сказала она. — Не хочу мешать вашему отдыху».
«Я могу говорить, — ответил я. — Говорите».
«Случилось недопонимание, — пояснила она. — Как вы, уверен, уже заметили».
«Не сочтёте нужным объяснить, зачем я здесь? Чем вы заняты, по-вашему?»
Она долго смотрела, наклонив голову.
«Хочу, чтобы вы кое-что учли, — сказала она. — Посмотрите, где вы. Прикиньте, с кем говорите. Оцените, чего нам стоило доставить вас сюда, в эту комнату. А теперь спросите себя: поможет ли такой вопрос вашему положению?»
Я покачал головой и промолчал.
«Согласна, — кивнула она. — Значит, ограничимся тем, что вопросы задаю я».
Она прошлась по контрольному списку, спрашивала о моём физическом и психическом состоянии. О людях, с кем я много времени провожу, о детях и супруге. Будто искала, не выпирает ли что-то из ряда. Ничего не находила. Сверяла мои слова с уже сказанным, ставила галочки.
«Что ж, — вздохнула она. — Похоже, вас не должно было быть в списке. Следовало бы извиниться».
Она повернулась ко мне, убрала блокнот. Открыла плечевую сумку и достала бумаги и ручку.
«Это досадная ошибка, и мы постараемся её исправить. Думаю, можно договориться».
«Это не сведётся к безымянной могиле?» — спросил я.
«Ничего столь драматичного, — улыбнулась она. — Это породило бы слишком много вопросов. Лучшее для обеих сторон — придумать маленькую прикрывающую историю и щедро компенсировать вам время».
Мне выдали контракт с фирмой Hatchet Pharmaceuticals. В нём подтверждалось, что я консультировал их по важному проекту. Прописан список компенсаций: питание, отель, переработка — весь набор. Были приложены квитанции. В целом компенсация была более чем щедрой — чуть за шесть цифр. Отличная легенда.
«Мы очень основательны, — сказала она. — Можем выделить представителя, который объяснит всё вашей семье».
«Так будет лучше, — согласился я. — А потом мы квиты. Расходимся, верно?»
«Верно. Утром посажу вас на первый рейс».
Больше вопросов я не задавал. Подписал.
«Надеюсь, вы понимаете, что мы не можем позволить вам бродить по объекту. Ночь придётся провести здесь, но мы постараемся, чтобы вам было комфортно».
«Ладно. Только… самый ранний рейс».
Она поднялась, оставив мне копию. На выходе я отметил, что охранник всё ещё ждёт. Она обернулась:
«Достану вам корневого пива. Знаю, вы его любите».
Не скажу, что она ошиблась. Похоже, они заново и внимательнее посмотрели на то, что уже знали обо мне.
Пара часов прошла спокойно. Мне принесли настоящий стейк и корневое пиво; я смотрел кино, пока не уснул. Свет был впечатляющий: начинал сам гаснуть, когда замечал, что я ложусь. В тот момент я смотрел на всё с оптимизмом. Мне выплатили, семье принесут извинения и объяснения, и я смогу похоронить это навсегда. Оставалось дождаться раннего рейса и надеяться на лучшее.
Часов у меня не было, но, должно быть, я проспал около двух, когда заметил странность. Жужжание вентилятора стихло, и притушенный свет погас совсем. Я помахал рукой — вдруг сенсор — но ничего. Встал, проверил дверь. Там, видимо, был магнитный замок, потому что открыть не получалось.
И тут я сделал одну вещь. Сложно объяснить почему. Я услышал глухой удар — и меня накрыло чувство. Одно дело — шаги, а это было неправильное звучание. Я отошёл в сторону и прижался к стене, повернувшись от двери. Через несколько секунд что-то остановилось у моей комнаты, и я услышал металлический стон.
Дверь выгибалась наружу, дюйм за дюймом. Механизмы трещали и гнулись под чудовищным давлением. В проёме кто-то стоял. Послышалось низкое урчание, как у храпящего быка. Затем хруст, за которым последовало громкое чавканье — как будто кто-то грыз свежую морковь.
Голос был скорее булькающий, будто звучал из груди, а не изо рта. В воздухе пахнуло железом, снова — треск. Нежданный гость тащил по полу что-то и изредка откусывал. Хрясь — жевок. Хрясь — жевок.
Свет в коридоре всё ещё не горел, так что, хотя дверь была распахнута, я ничего не видел. Я задержал дыхание и присел пониже, когда огромная ладонь прошла в паре дюймов справа от меня. Она нащупывала диммер. Поняв, что он не работает, существо фыркнуло и вышло, двинувшись по коридору дальше, волоча свою «закуску».
Я нащупью выбрался за дверь. Её согнуло посередине, она еле держалась на петлях. Замок остался на месте, но был так раскурочен, что его можно было выдрать голыми пальцами. Я почти поскользнулся в чём-то, добравшись до противоположной стены. Ясно было одно: что-то случилось, и глупо сидеть и ждать, пока «само рассосётся».
Гул. Короткий, низкий. Включился какой-то резервный генератор, залив коридор красным светом. Глаза привыкли, и я понял, что стою в жидкости, покрывающей почти весь проход. Возможно, она была красной — в этом свете не скажешь. Но по запаху было ясно: я стою в луже крови. По стенам размазаны куски брони, к клочкам ткани прилипли лоскуты кожи.
Я такого не видел. Знаете… перед настолько грубой жестокостью трудно даже испугаться как обычно. Одно дело — странный мужик с ножом: это пугает. А вот куча трупов на виду… Да, тоже страшно, но как будто слишком страшно. Помню, как этот лоскут кожи сползал по стене, а я мотал головой, понимая: нет смысла пытаться «понять, что произошло». Нет смысла задавать вопросы. Надо просто убираться.
Я двинулся назад по коридорам. По стенам шли трубы разных цветов со значками, но я не разобрался. Наверняка это система навигации по отделам. Были стрелки — я решил идти против направления: вдруг приведут к исходной точке, а то и к выходу.
То, что творилось у меня в крыле, не было исключением. Следы схваток — повсюду. Комната, где готовили операцию, была забрызгана чёрной жижей, на закалённом стекле отпечаталась рука. У другой двери, стоило подойти, слух пропадал. Как будто вода в ухо попала, только глубже — даже собственного сердца не слышно. Я чувствовал его, но… это не объяснить. Будто за каждым углом притаилось что-то дурное, и чем дальше я шёл, тем хуже становилось.
Слух вернулся. Как после глубокого нырка. Я шёл по коридору, где в соседней комнате кто-то ел. Что-то издавало птичьи звуки. Я видел и живых людей — в странных белых масках; они ни на что не реагировали. Казалось, за какие-то часы всё рухнуло окончательно.
Впереди послышались голоса. Первая мысль — бежать навстречу, но я удержался. Судя по увиденному, всё не так просто. Я остался у угла и прислушался.
Третий присоединился, выйдя из бокового коридора.
«И вам, рожам в масках, норм вот так стоять?»
Мужской голос. С странной интонацией: он как бы невольно скатывал «р», а в конце глотал звук. Напомнил одного из школьных — Роя. У него была речевая проблема, вроде заикания; он прерывал её, резко сглатывая и дёргая головой, как тик. Очень специфический звук — на словах не передать.
И тут меня снова осенило. Рой. Дынеголовый. Это одноклассники из Миннесоты. Меня притащили как возможного участника этого класса. Значит, и их, вероятно, притащили. И очень может быть, что за стенкой — тот самый Рой. Но если так, то что это значит? Неужели весь этот хаос — дело рук моих бывших одноклассников?
Если да, то что с ними сделали?
Выбравшись в главный коридор, я прошёл мимо особенно мерзких сцен. Мужчина с головы до ног залит чёрной кислотой — остались кости. Патрули людей в белых масках, говорящих друг с другом, как пещерные люди, рыча. Я перестал считать трупы на двадцатом и стал просто искать знаки на стенах.
В конце концов я вышел в подобие лобби. Две огромные гермодвери опустились, перекрыв выход. Случилась резня. Восемь, может, десять человек — их расплющило, прижав к дверям. Они пытались выбраться, но оказались не с той стороны. Красные маячки крутились по кругу, оживляя тени больше, чем те останки, что их отбрасывали.
Кто-то приближался — я юркнул в боковую комнату. Диван, автомат с напитками, микроволновка, холодильник — видимо, комната отдыха. Красный свет не доставал до конца — узкая полоска просачивалась через приоткрытую дверь. Я поспешил внутрь и прижался к стене. Вскоре понял, что не один. Кто-то прятался за диваном.
«Тебе надо уйти, — прошептал голос. — У меня пистолет».
Я покачал головой и приложил палец к губам. Снаружи кто-то подходил.
«Тебе прямо сейчас надо уйти, — настаивал он. — Я не прошу. Это моё место».
Я снова покачал головой. Если он выстрелит, сюда моментально набегут «это». Погубит нас обоих.
Проблема была в том, что «что-то» уже шло к нам.
Дверь протяжно скрипнула.
В проёме тянулись тени двух длинных ног — существо пригнулось, чтобы войти. Невозможно описать масштаб: футов десять, может одиннадцать. Как вытянувшийся человек. Гладкая чёрная желеобразная кожа, колышущаяся кусками. При движении на разных уровнях мелькали белые пятна. Кости. Будто человека разобрали и впихнули в ходящее месиво.
Оно замерло. Тот, кто был в комнате, тоже притих. Длинная рука вытянулась и тронула бок автомата с напитками. Движение было ленивым, но силы хватило, чтобы опрокинуть весь аппарат с грохотом. Пара банок вывалилась. Высокое существо поковырялось, одна банка от давления взорвалась. Это, кажется, его позабавило. Оно поддело язычок, раздражённо.
С дальних коридоров донёсся звук. Вой, что нарастал. Затем серия механических щелчков и искра.
Красный сменился жёстким белым, и я увидел «это» во всей ясности. Оно едва держало себя в форме; как будто желе пытались удержать двузубой вилкой. Оно смотрело на того, кто прятался за диваном. Тот укрылся хуже, чем думал. Одного взгляда мне хватило понять — это женщина в сером костюме, что со мной разговаривала. Увидев её, тварь потянулась, а она выхватила пистолет.
Я зажал уши и плюхнулся на пол. Выстрелы и крик. Существо ладонью, достаточной, чтобы накрыть её лицо, прижало затылок к полу. Видимо, ладонь обладала присасывающей силой — тело к ней прилипло. Крик оборвался мгновенно; никакой драмы. Щелчок — и тишина.
Когда я поднял глаза, тварь уже переключилась на более занимательные предметы. Её особенно интересовали банки. То, что из «ладони» свисал целый труп, было скорее неудобством. Но, разворачиваясь к выходу, она заметила меня.
На миг воцарилась тишина — она как будто пыталась понять, что видит. Одна банка докатилась до моего ботинка и упёрлась. Я взглянул на неё, потом на тварь. Что её так интересует? В чём дело?
Я поднял банку, щёлкнул язычок, протянул.
«Это? — спросил я. — Открыть тебе?»
Она наклонила «голову». Не убедилась. Тянулась рукой, осторожно тыкнула в язычок. Я оторвал его и показал.
Маслянистая ладонь потянулась, зацепив мой палец. Кожа на указательном моментально стала болезненно оранжевой, ноготь потемнел. В глубине прострелило — будто нерв начал каменеть. Палец сам собой скрючился, а сущность забрала язычок. Подняла, разглядела с разных сторон. Я знал только одного, кто так собирал. Я кивнул на стол.
«Там… стаканы, — сказал я. — Можешь складывать туда. Собрать. Сложить одинаковые. Чтобы всё было, как ты любишь».
Существо повернуло «голову». Если это вообще была голова. Глаз у него, кажется, не было.
Пока оно переключалось на банки и пустые кофейные стаканчики, я потянулся к тому, что осталось от женщины в сером. Половина её всё ещё торчала из чёрной массы, болтая ногами, как у сломанной куклы. Нога подёргивалась, будто внутри что-то пыталось заставить её бежать. Как оператор, зовущий в линию, где никто не слушает. В её руке что-то было зажато — под слоем жижи едва различимо.
Я разжал ей пальцы. Сухожилие хрустнуло в протесте — показалась ключ-карта. Я выдернул её, и тут тварь повернулась на меня. Ей не понравилось вмешательство. Один шаг — и она уже рядом. Тянется свободной рукой. Надо было что-то сделать — иначе следующий буду я.
«Хэнк! — выкрикнул я. — Ты же Хэнк, да?»
Рука замерла и опустилась. Керамическая плитка под ней тут же посинела, зашипела. Под поверхностью болота я увидел нечто, похожее на череп. Там, правда, была «голова», и она смотрела на меня.
«Ты… собираешь штуки, — сказал я. — Раскладываешь по банкам. У тебя это было в шкафчике».
Оно уставилось, внутри булькнуло; кости поднимались и опускались, меняя положение.
«Ты и сейчас собираешь, да?»
«Если выйдем наружу, сможешь собрать гораздо больше, — сказал я. — Но надо открыть дверь».
Оно снова кивнуло и отступило, освобождая мне проход. Я вышел.
В лобби творилось… много всего. Люди в масках. Большая тварь, жующая руку. Кажется, я заметил Бэбиных, но не поручусь. Огромная фигура у дальней стены шагнула вперёд, завидев меня, и указала всей рукой. Я без сомнения узнал этого человека. Дынеголовый. Черты стали будто гипертрофированы по сравнению с прошлым, да и ростом он вышел, но это был он. От человеческого в нём мало осталось: сероватая кожа, тёмные глаза. Изо рта текла слюна; он бросил обескровленную конечность и пошёл на меня вприпрыжку.
Хэнк-жижица метнулся следом и махнул рукой в широченном замахе. Ладонь угодила Дынеголовому в челюсть — того откинуло, он заскрёб по лицу. Хэнк следил, чтобы я добрался до двери. Я чувствовал, как нечеловеческие взгляды впиваются в спину. Я добежал до панели на стене и провёл картой.
«Первичный доступ подтверждён, — отозвалась автоматика. — Приложите руку для биометрической проверки».
Я сглотнул — Хэнк шлёпнул рядом обожжённую кислотой руку. Тяжёлая, как ни странно. Я приложил её к панели, подгоняя пальцы. Желудок свело. На ощупь — как сырая курятина.
«Пожалуйста, подождите», — попросила система, и полоса прогресса доползла до ста.
Загорелись зелёные индикаторы. Гермо-ворота пошли вверх.
Кто-то бросился бежать. Кто-то закричал от радости. Пара — молча. Несколько людей в белых масках держали оружие наготове, выискивая угрозы. Дынеголовый вывалился наружу, ища новую «закуску». И, наконец, жижистый Хэнк. Он поставил стакан, поняв, что язычков ближайшее время не будет. И ушёл, вытягиваясь так, что почти сравнялся с верхушками сосен.
Когда лобби опустело, я шагнул наружу. Некоторые рванули в лес. Другие пошли по западной дорожке к баракам. Впереди тянулся сосновый бор — значит, где-то Средний Запад или север. Птицы звучали знакомо.
«Никакое не воссоединение, дружище».
Тот самый голос, с перекатистыми «р» и глотком на конце. Мне не надо было оборачиваться, чтобы понять: один из Бэбиных. Я обернулся — бледный мужчина с прилизанными назад волосами. Нос, как клюв, и химически расширенные глаза. Он облокотился на открытую гермодверь, пародируя непринуждённость.
«Я тебя помню, — продолжил он. — Выпуск 2000 года».
«Ага, — кивнул я. — Старшая школа Томскога».
«Ты же потом переехал?» — спросил он.
Тут я заметил у него нож. Он ковырял им ногти.
«Переехал. В Сан-Антонио».
«Жаль, — он усмехнулся. — После выпуска у нас было много веселья».
«Не думаю, что можешь, — осклабился он. — Совсем не думаю».
Он похлопал меня по плечу, проходя мимо, и побрёл догонять сестру. Голова втянута вперёд, походка — как у крадущегося казуара.
Я добрался до шоссе. Оттуда связался с полицией. Дальше — череда звонков, билет на самолёт и слёзы при встрече с семьёй. Я не знал, что им говорить. Действует ли на меня тот контракт? Жив ли вообще кто-то на объекте, чтобы меня «компенсировать»? Понятия. Я держался легенды, как мог.
Через какое-то время по почте пришёл чек. Дешёвая бумага, штампованный синий подсолнух. В письме говорилось, что это единственная выплата. Это подразделение закрывают на «чрезвычайную реструктуризацию». Похоже, Hatchet Pharmaceuticals сворачивает лавочку. Честно — мне всё равно. Мне заплатили, и я выбрался.
Палец пришлось оперировать. Ожог был серьёзный; врачи описали повреждение так, будто указательный палец пытался свернуться внутрь. Неделями ходил в гипсе.
Знаю, звучит слишком невероятно. Многое таким и кажется. Я мог бы написать книгу о любом из тех коридоров, но, оглядываясь, всё это ощущается как далёкий сон. Настолько нереально, что как будто случилось не со мной. И больше всего меня преследует не то, что я видел, а то, что чувствовал. Пульс, колотящийся из груди, — не зная, будет ли следующий удар. Шаг к очередному углу, молитва, чтобы никто не услышал моё тяжёлое дыхание. Это чувство иногда возвращается. Я стою в спальне, смотрю на дверь — и будто кто-то ждёт за ней. Никого нет, но мысли не уходят.
С тех пор со мной не связывались насчёт выпуска 2000-го. Я не слышал, чтобы упоминали старшую школу Томскога. Ни писем, ни сообщений, ни странных визитов. Ни белых фургонов у подъезда с выдуманными историями.
И я не знаю, хорошо это или плохо.
Что-то подсказывает — плохо.
Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit
