Сообщество - CreepyStory

CreepyStory

16 468 постов 38 895 подписчиков

Популярные теги в сообществе:

157

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори

Дорогие наши авторы, и подписчики сообщества CreepyStory ! Мы рады объявить призеров конкурса “Черная книга"! Теперь подписчикам сообщества есть почитать осенними темными вечерами.)

Выбор был нелегким, на конкурс прислали много достойных работ, и определиться было сложно. В этот раз большое количество замечательных историй было. Интересных, захватывающих, будоражащих фантазию и нервы. Короче, все, как мы любим.
Авторы наши просто замечательные, талантливые, создающие свои миры, радующие читателей нашего сообщества, за что им большое спасибо! Такие вы молодцы! Интересно читать было всех, но, прошу учесть, что отбор делался именно для озвучки.


1 место  12500 рублей от
канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @G.Ila Время Ххуртама (1)

2 место  9500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Drood666 Архивы КГБ: "Вековик" (неофициальное расследование В.Н. Лаврова), ч.1

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори
Показать полностью 1
17

Охотник на вампиров по объявлению. Часть 19 / Попытка на спасение

Охотник на вампиров по объявлению. Часть 19 / Попытка на спасение

🔞18+
🟢 Предыдущая часть
⏮️ Первая часть
🎧 На моей странице аудиовариант этой серии ✅

Амулет молчал, не давая о себе знать, и только мои мысли, стремительно менявшиеся в голове, заставляли переживать.

Но вместо нападения, бедняжка вцепилась в мою одежду, прижавшись всем телом, и я почувствовал, как она дрожит. Она была не нападающей – она была испуганной.

Душистый цветочный аромат её волос оплел меня, манящий и дурманящий. Тепло её тела, прижатого к моему, жар её ладоней на моих плечах – всё это почти лишило меня опоры, заставив на мгновение забыть о нависших проблемах. Невольно захотелось обнять её в ответ, сомкнуть руки на её талии или спине, прижать сильнее.

Её внезапная близость застала меня врасплох. С одной стороны я испытывал к ней симпатию, граничащую с невольным притяжением, с другой — отторжение к её колким нравоучениям, ещё сидящим в моей памяти. Теперь, когда мы оказались столь близки, мне становилось неловко. Внутри меня рождались новые мысли, но вся эта ситуация происходила в крайне неподходящих обстоятельствах, что еще больше угнетало.

Я напомнил себе, для чего я здесь, не позволяя себе быть её утешителем, её спасителем в данный момент. С трудом сдерживая досаду, я сохранял полную неподвижность. Мои руки оставались беспомощно висеть по швам, будто чужие, не мои.

— Я всю ночь думала об Ольге. Её глаза, кровь на руке… Ты говорил о вампирах. Что с ней сейчас? — произнесла она дрожащим голосом, сильнее прижимаясь ко мне, как будто искала в этом своих ответов, ожидая взаимности. Но я оставался непоколебим, не позволяя себе поддаваться эмоциям.

— Я не знаю. Её нет дома, — произнёс я безразлично, и мои слова тотчас взбудоражили Любу.

— Куда же она делась? — спросила она почти шёпотом, оглядываясь по сторонам, словно боялась, что само небо подслушивает наш разговор.

— Мы с Григорием пришли утром в её дом. Ольги не было, — сказал я, умалчивая о том, как заметил чистые полы в её комнате. Воспоминания о недоумении ворчливого соседа всплыли в голове, оставляя за собой шлейф сомнений. Он уверял меня, что никто к нему не заходил, и это показалось странным. — Ты была у него вчера дома? — спросил я аккуратно, просто пытаясь выяснить, не расходятся ли их версии.Не то чтобы я подозревал кого-то из них, но лишняя проверка информации и связей не повредит.

— Нет. Я подошла к окнам, увидела, что Славы там нет, и уже хотела уйти, потому что Григорий… он всегда был странным, и я с ним почти не общалась, только бабушка. И как раз ты пришёл, — сказала Люба, посмотрев на меня с такой искренней, такой завораживающей благодарностью, будто я и впрямь стал спасителем, хотя тогда ещё ничего страшного не произошло.

Её взгляд, её едва заметная улыбка — от них было невозможно оторваться. Это было странное пьянящее чувство, но несмотря на то, что она искала в моём взгляде нежности, мои мысли были удивительно ясны. Мы оказались в опасной близости, которая порой заканчивается невольным поцелуем, но такого исхода мне совершенно не хотелось. В другой, более спокойной ситуации, возможно, я бы и поддался этому импульсу, но сейчас, когда вокруг витала опасность, это было совершенно неуместно.

К огорчению девушки, я осторожно высвободился из её объятий, словно кот, вырывающийся из рук. И, воспользовавшись моментом, пока она была удивлена моему хладнокровию, коротко стал рассказывать ей о том, что узнал про Полину и Дмитрия, о визите к Григорию и Галине, а также о том, как Николай меня спас. Я объяснил, что теперь мне здесь угрожает смертельная опасность, и оставаться нельзя.

Люба не перебивала меня, не проронив ни звука. Сначала в её глазах читалось сожаление, но чем дальше развивался мой рассказ, тем заметнее холодели её черты, будто она осознавала не только мои слова, но и тот факт, что я отверг её объятия. Не знаю уж, слушала она меня, или думала о своём.

— Я хочу уехать. Может, знаешь, тут у кого-то есть велосипед? — спросил я, пока Люба пребывала в каком-то ступоре, переваривая услышанное и собственные внезапные мысли, — Эй, ты меня слышишь? У кого-то есть велосипед? — я слегка встряхнул её за плечи, пытаясь вернуть к разговору.

Мой жест был не самым ласковым, но сейчас я не ощущал себя виноватым, думая прежде всего о себе.

— У Виктора Денисовича… есть. Он в другой части деревни живёт, — произнесла девушка, её голос стал робким, а глаза смотрели куда-то мимо меня будто туда, где в её воображении между нами мог быть романтический исход, неосуществимость которого ей только предстояло пережить.

Для меня её слова стали хорошими новостями, я хотел рискнуть и попытать удачу, но для этого мне от неё нужно было больше информации.

— А покажешь его дом? — настойчиво продолжал я спрашивать.

— Ты хочешь уехать и бросить нас тут в опасности? — произнесла она со злобой в голосе, и наконец сфокусировала на мне взгляд, полный отчаяния, — Здесь нет никого, кто бы мог противостоять злу...

— Очень хочу! — резко оборвал я её, не чувствуя ни малейшего угрызения совести.

Она отвернулась, пряча от меня глаза, которые, я был уверен, уже наполнились слезами. Вот и удушающее чувство вины, словно невидимые тиски, сжало мне горло, но я отчаянно пытался перебороть его, держась на грани бесчувственности.

— Ты не вернёшься? — спросила она с мольбой в голосе, не поворачиваясь ко мне, словно стараясь скрыть свои чувства.

Я мог бы соврать, но зачем обманывать девушку, давая ей лишние надежды? Молчание растянулось между нами, как тонкая паутина, готовая оборваться в любой момент.

— Я не охотник на вампиров. Этим будут заниматься профессионалы, а моё дело сделано… — выдохнул я, чувствуя, как мне тяжело даётся правда, будто это было признание жалкого труса, обречённого на презрение.

— Тогда поторопись! Дорога до шоссе долгая и запутанная, — холодно, почти равнодушно проговорила она, обернувшись лишь для того, чтобы коротким, резким жестом указать мне направление, —  Дом Виктора Денисовича в той стороне. На его участке много камней и мха, — она даже не дождалась моего ответа, сорвалась с места куда-то прочь быстрым, почти бегущим шагом.

Больше я не удосужился ничего, оставаясь в одиночестве, с растоптанной репутацией.

— А ты куда? — вырвалось у меня, когда Люба начала отдаляться. Я сам не понимал, зачем спрашиваю. Казалось, будто я хотел возобновить разговор после нашей ссоры, хоть и не знал, что сказать.


— К реке! — бросила она через плечо, не сбавляя шага, её голос растворялся в отдалении, и эта отстраненность ещё больше подталкивала меня к глупостям, к нелепой заботе.

— Там не опасно? — выкрикнул я и тут же ощутил, как меня охватила ревность. Оказывается, быть встреченным тем же безразличием, что я сам проявлял, было крайне неприятно.


Этот вопрос заставил её остановиться. Она резко повернулась, и её взгляд, мокрый от слёз, но пылающий неприкрытым презрением, впился в меня. В этих глазах не было ни капли прежней печали, лишь бушевала целая буря. Он был словно разряд молнии, пронзивший меня насквозь. На её лице, искажённом внезапно прорвавшейся болью и негодованием, читалось всё, что она так отчаянно пыталась скрыть.

— Тебе-то какая разница?! — выпалила она, и горькая усмешка искривила её губы, — На реке не опаснее, чем дома... где можно просто сойти с ума. Знаешь, иногда мне хочется уйти под воду и больше не возвращаться, — почти прошипела Люба, словно выплеснув на меня всю накопившуюся правду о своём здешнем существовании, о котором я даже не догадывался. Две слезы скользнули по её бледным щекам, наполняя окружающий мир горечью и безысходностью. — Беги, если хочешь! Мы жили здесь без тебя и проживём дальше!

Не хватало только какой-нибудь грустной музыки, и я бы и сам пустил слезу, как будто моё тело срывалось вслед за ней в эту бездну эмоций.

Пусть тонет в своих слезах, если ей так хочется, лишь бы не втягивала меня в этот водоворот. Терпеть не могу такие неконтролируемые всплески чувств. Ещё один пунктик в копилку моих убеждений, что она абсолютно не подходила бы мне в качестве... девушки? Стоп. С чего это я вообще в таком ключе о ней думаю? Глупость какая. Она просто соседка, юная и, да, чертовски эмоциональная.

Мой разговор с ней был всего лишь предисловием к более сложному общению. Дом Ирины стоял за моей спиной, маня и пугая одновременно. Не то чтобы я хотел к ней идти, но она могла знать что-то, что не знали другие жители.

Отбросив последние колебания, я быстро шагнул к двери и коротко, но твёрдо постучал. Время не ждало. Вечер мог принести проблемы в эту, теперь враждебную для меня деревушку, и я готовился к худшему.

Ирина медленно отварила дверь, позволив ей протяжно скрипеть, пока хозяйка неподвижно глядела на меня с порога. На её лице не было ни улыбки, ни усталости, лишь равнодушие, запечатлённое будто у экспоната в музее. Кажется, что её серые цвета стали ещё более мрачными и безжизненными. Мне могло показаться, но сегодня её щёки осунулись сильнее обычного? Или это действие эликсира?

— Ирина, здравствуйте, — мой голос прозвучал суше, чем я ожидал. — После нашего разговора... произошло слишком много всего.

— Хочешь узнать откуда я всё это знала? — вскинув подбородок, она всё так же не двигалась с места, словно делая акцент на своей власти в этом странном диалоге.

Насмешливая улыбка, лишь слегка тронувшая уголки её губ, тут же исчезла.

Её загадочные выходки вновь сбивали меня с толку. Её взгляд, потухший, почти мертвый , но пронзительно-осуждающий, впивался в мои глаза, заставляя кровь стыть в жилах.

— Именно! — голос мой сорвался на визг. — В деревне есть вампир! Вы знали про него? Ольга и Полина укушены! И именно Слава был у Ольги...

Я почти захлебывался словами, стараясь донести до неё всю критичность ситуации, но она снова перебила меня, протянув ко мне руку, будто хотела прикоснуться, чтобы утешить, или предупредить, и в этом жесте была какая-то зловещая настойчивость.

— Вместо того, чтобы думать о спасении, вспомни мои слова, — прошептала она с той же отрешенностью, словно зачитывая продолжение к её заученной речи, — Тебе уже не вернуться обратно, и только от тебя самого зависит, будешь ты живым, или мёртвым!

Странная ведьма! Она играла со мной, или, может быть, просто свихнулась? В порыве отчаяния я схватил её за запястье, пытаясь закатать рукав и убедиться, что её не кусал вампир. Такой безумный поступок, конечно, и меня самого выставлял сумасшедшим, но я не мог больше терять ни секунды на этот бессмысленный спектакль, не понимая, что за бред она несёт.

— Покажите ваши руки! Это очень важно! — резко, почти грубо потребовал я, сам не осознавая, что делаю. Мой мандраж подсказывал, что я перешёл границы приличия, но её, казалось, это ничуть не смутило. Она лишь отвела взгляд в сторону, в пустоту, в котором не читалось ни единой мысли.

— Меня погубят не вампиры, — на её губах скользнула тонкая, едва заметная улыбка, когда она позволила мне проверить её запястье, на котором болтался простенький браслет из почерневшего серебра. Все эти безделушки вводили меня в заблуждение, но кроме них я ничего не обнаружил подозрительного. — Жар с каждым часом одолевает всё сильнее.

Её слова не несли успокоения, становясь всё более зловещими, и я не знал, с чем их связывать: с приходом темноты, когда нечто пробудится в ней, или же ей просто нездоровилось.

— Вы заболели? Я могу чем-мо помочь вам? — моментально отпрянул я назад, не желая подхватить неведомую хворь. Свои ладони, ещё недавно сжимавшие её руку, я торопливо вытирал об одежду, сам того не замечая.

— Не бойся, со мной всё в порядке, — ответила она, и эта её фраза прозвучала жутко в сочетании со следующей, — Но мне осталось недолго. Ульяна тут. Эта ночь станет кошмаром для одних и утешением для других, — спокойно произнесла она, затем крепко схватилась за бронзовую ручку двери, будто намереваясь захлопнуть её прямо перед моим носом.

Я вцепился в дверное полотно полотно, препятствуя хозяйке. Наверняка я выглядел ни чуть не лучше самой Ирины, но в голове-то у меня всё было в порядке. Я просто не мог контролировать свои действия. Наверное, все сумасшедшие так рассуждают. Но я им не был! Я здоров, но чертовски напуган.

— О чём вы? Расскажите мне нормально, прошу вас. Я ничего не понимаю! — взмолил я, пытаясь остановить это безумие, — Что произойдёт ночью? Прошу скажите прямо. Слава вернётся? Ему нужен я? Как его победить?

— Смотря на чьей ты будешь стороне! — рявкнула с усмешкой Ирина и резко отпустила дверь, не желая сопротивляться моему напору. Серая фигура женщины шагнула назад в прихожую, словно стремилась убежать от ответа, — Не стоит спрашивать меня о чём-то ещё. Тебе меня не спасти. Подумай о том, что ты можешь сделать, чтобы спасти себя.

Она скрылась за углом, а я, растерянный, не получивший того, что хотел, остался у порога. Понять её было не просто тяжело – казалось, это невозможно, словно пытаться ухватить туман. И самое главное: действительно ли мне это было нужно?

Я получил какую-то информацию, а дальше должен был её применить, как применил ночью, когда стремглав устремился к Григорию, где вместо угрозы я встретил Любу, которая искала Славу. Его я видел в доме Ольги. И вместе с девушкой мы пошли за курьером, не найдя его... только лишь тело хозяйки, оставленное после его ухода. А потом я проводил Любу до дома, оказавшись на другом конце деревни, и путь назад обернулся новой находкой — еще одной укушенной.

Картина начала играть новыми красками, когда я обдумал всё произошедшее. Ирина, судя по всему, намеренно направляла меня по следу. Уже за это я должен был быть ей благодарен, но на этом её помощь, казалось, и заканчивалась. Всё остальное было лишь туманными намеками, которые запутывали ещё больше, а глубже в эту паутину я залезать не хотел... пока что.

С осторожностью, боясь наткнуться на Дмитрия или Полину, я добрался до своего дома. Вокруг не было ни души. Стояла тишина, будто все жители заперлись по домам, поглощенные собственными, не имеющими отношения к моему ужасу, заботами. Напряжение спадало и ушло бы окончательно, если бы я позволил себе успокоиться и забыть, что произошло в особняке. Но я не хотел успокаиваться. Успокаиваться сейчас было равносильно смерти.

Мне нужно было добраться до Виктора Денисовича, найти его дом, забрать чёртов велосипед, а что потом? Потом – назад к себе, переждать эту проклятую ночь, молясь, чтобы дожить до рассвета. А рано утром, не смея даже подумать о завтраке у Галины Алексеевны, убраться прочь из этой деревни. Отличный план, которому могли помешать лишь одураченные жители, открывшие на меня охоту.

Чтобы обезопасить себя от их безумия, мне нужен был нож — большой и устрашающий лишь одним своим видом. Я знал, конечно, что не смогу применить его – у меня не хватит духу нанести кому-то удар, даже в целях самообороны. Но иногда бой можно закончить, даже не начиная его. На это и был мой расчёт.

Я чуть пригнулся у навесного замка, вставляя ключ. Пальцы дрожали, и тут, словно из ниоткуда, как это уже становится привычным в этой гадкой деревушке, раздался голос прямо за моей спиной.

— Анатолий, здравствуйте! Чего на обед не заходите? — прокряхтела Галина Алексеевна так близко, будто выходя из моих лихорадочных мыслей, чтобы напомнить о себе наяву.

Я резко дёрнулся, и ключ выскользнул из вспотевших пальцев. С глухим стуком он упал, застряв поперек щели между рассохшихся досок крыльца, чудом не провалившись в темноту под ними. Чистый, животный страх пронзил меня, заставляя мышцы сжаться. Будь это мужской голос, клянусь, я бы не сдержался и ударил бы наотмашь, даже не разбираясь и забыв о миролюбии. Но это была она, Галина Алексеевна, которую я до сих пор не мог причислить к врагам. Я медленно повернулся, не зная, куда деть напряжённые, готовые к схватке руки. Одну запустил себе в волосы, с силой потянув за них, вторую нервно отдернул в сторону.

— Так я... мне нужно домой, а потом к Виктору Денисовичу, — заикаясь, как Григорий, произнёс я, слова вырывались с трудом, спотыкаясь друг о друга.

— Чего же вы такой ротозей? Сейчас бы ключ уронили, — сочувственно произнесла она, плавно наклонившись, скрюченными артритом пальцами ловко подхватила ключ и подала мне его в руку, словно в неосознанном порыве заботы. — Сможете сами замок открыть?

— Да, спасибо, — неуверенно ответил я, сжимая в руке холодный металл, и смотрел на него так, будто совершенно забыв, что с ним делать дальше.

— А потом придёте? Мне так скучно дома, — её жалобы звучали вполне правдоподобно, а сморщенное лицо с лёгкой ноткой недовольства выглядело, как и раньше, без единого намёка на подвох. Она оглядывалась по сторонам, как и я до этого, смотря, нет ли кого ещё рядом, как будто сама искала того, кто может составить ей компанию.

— А вы Дмитрия Анатольевича или Полину Семёновну не видели сегодня? — поспешно спросил я, бросая вопрос на вопрос, и встал в пол-оборота к замку, надеясь, что эта смена темпа отвлечёт разговор.

Её лицо на мгновение потемнело от лёгкого сомнения.

— Ой, Анатолий, что-то мне нехорошо. Позвольте мне войти, давайте я помогу вам, а то вы какой-то... — напросилась она и, не договорив, выхватила у меня ключ, как забияка в школе вырывает из рук карандаш, и, проскользнула между мной и дверным проёмом. Несмотря на преклонный возраст и слабое зрение, пальцы её двигались на удивление проворно. Дверь подалась, и Галина Алексеевна первой перешагнула через порог. — Какой-то нерешительный сегодня вы, — завершила она предложение, когда закончила с одним делом, освободив мысли.

Я даже не успел пригласить её, но теперь не мог отказать. А раз она сама вошла, значит, не могла быть вампиром, я был в этом уверен, и, шагнув следом, закрыл дверь, чтобы больше никого не впустить.

Галина Алексеевна торопливо направилась к кухне мелкими шажками, покачиваясь и расставляя в стороны руки, чтобы в любой момент упереться в стену. Она опустилась на стул у стола и тут же схватилась за голову.

— С вами всё в порядке? — заволновался я, подойдя к ней, когда она наконец устроилась. Утром она уже показывала свои запястья, но может, что-то ещё могло произойти? Хотя в её возрасте резкие наклоны за ключами и такие же стремительные подъемы могли стать источником ненужной головной боли.

— Сама не знаю, что-то голова кружится, может, от солнца или от ветра... или утром переволновалась, не помню только от чего, — пробормотала она, как будто сама искала объяснение своему недомоганию.

То ли она лукавила, то ли действительно не помнила о нашем утреннем споре про Славу, но я не стал напоминать, сев за стол напротив.

— А Дмитрий-то или Полина Семёновна не заходили к вам? — снова спросил я соседку с настойчивостью в голосе.

— Да нет же! — отмахнулась она. — Я их и не ждала. Только вы да Гришка. Думала, что вы и на обед придёте, а вас нет и нет, вот я и пошла гулять, — она обдала меня коротким, грустным взглядом, чуть прищурившись. Старушка нетерпеливо начала топать ногой по коврику на полу, привлекая моё внимания, — У вас там же погреб под половиком. Я помню, Димка показывал мне его, да и Ульяна им пользовалась, наверное. Что сейчас-то там осталось? — её голос внезапно оживился, и интерес заиграл на лице бабульки.

— Я даже не знал, что там погреб, — с ироничной улыбкой признался я, косясь на половицу.

— Там соленья мои, небось ещё стоят. Гляньте. А то Уля так резко уехала, а Димка, лентяй, не полезет за ними. Пропадут же, — голос её дрогнул от мнимой трагедии, когда Галина Алексеевна придумала проблему, ёрзая на стуле, переживая из-за каких-то овощей и при этом пытаясь своровать моё драгоценное время.

Нет, мне не нужно было сейчас лазать под пол в поисках банок с огурцами или вареньем. В голове вертелся только велосипед Виктора Денисовича, а я даже не знал, где он живёт. Соседка упрямо пыталась добиться своего, поднимая зад, сгибаясь над ковриком, чтобы добраться до дверцы погреба. Мне нужно было как-то её остановить. Не хватало только того, чтобы она сейчас потеряла сознание от очередных наклонов.

— А вы знаете Виктора Денисовича? — аккуратно вцепился я в её сухонькое предплечье, придерживая, чтобы она случайно не завалилась, не рассчитав своих сил, когда вздумала сдвинуть стол, — Мне к нему очень срочно нужно, а я не знаю, как найти его дом.

— Знаю, конечно. Вас проводить туда? — почуяв свою надобность, бабулька засияла, и её морщинистое лицо озарилось счастливой улыбкой, даже не задавшись вопросом, что за неотложные дела ждали меня у соседа.

— Буду вам благодарен, если потратите на это своё время, — невольно улыбнулся и я на её любезность, не отпуская руки.

— Да о чём вы говорите?! Конечно, пойдёмте, а то я вас задерживаю...

Неспешной походкой мы направились в ту часть деревни, где я ещё не бывал. Как только мы дошли до колодца и свернули налево, тропа, виляя, уходила вглубь яблоневого сада, где пахло сыростью и стоял пугающий полумрак. Галина Алексеевна не умолкая ни на минуту, щедро делилась деревенскими байками, вплетая в свои воспоминания, как рекламу, отступления о своём здоровье, жалуясь на скучные дни, проведённые в тоскливом одиночестве. Я слушал её достаточно внимательно, чтобы поддерживать разговор, кивая в нужных местах, но в то же время напряженно озирался по сторонам, готовый в любую секунду встретить незваных гостей. Но к счастью, наш путь проходил без посторонних глаз, лишь шелест листвы да стрекотание кузнечиков нарушали тишину.

В голове вертелась мысль: как бы помягче изложить Галине Алексеевне истинную цель нашего похода, изменив её до безобидного желания просто покататься на велосипеде? Я не знал, как она отреагирует на новость о моём намерении сбежать из деревни. Не хотелось ни расстраивать эту наивную, добродушную старушку, ни тем более делиться с ней тревожными новостями.

Ещё дома, в спешке, я обмотал кухонный нож полотенцем и аккуратно сунул его в рукав кофты. Об этом не стал уведомлять бабульку, чтобы не пугать её и избежать ненужных вопросов. Помня, как она всегда выгораживала Славу, я опасался, что что-то подобное может произойти и в случае моих обвинений в адрес Полины и Дмитрия. Я не собирался самостоятельно толкать Галину во вражескую команду. Пусть уж, если встреча и состоится, Дмитрий сам пытается убедить её в моём помешательстве. Возможно, именно в этот момент она вспомнит, как я не раз составлял ей душевную компанию, и начнёт заступаться уже за меня.

Дачные участки, казалось, вымерли. Густая тишина окутала всё вокруг, нарушаемая лишь нашим шарканьем по пыльной тропинке. Где же сейчас бродили соседи? Кого они уже успели убедить в моей виновности?

Погружённый в собственные мысли и ответы на бесконечные вопросы старушки, я почти не замечал, сколько домов мы миновали, когда Галина Алексеевна вдруг остановилась перед очередным жилищем. Именно этот нам и был нужен. Уже заходя на крыльцо я оглянулся, заметив те самые камни, сваленные в пирамиды, как ориентир. Плотный зелёный мох разрастался по ним, взбираясь на самый верх.

Уверен, я и сам бы рано или поздно нашёл жилище Виктора, но ни в коем случае не собирался обесценивать помощь Галины Алексеевны. Вот только времени на эту прогулку было потрачено непозволительно много. Солнце уже коснулось горизонта, грозясь скрыться за деревьями в ближайшие пятнадцать минут, унося с собой последние лучи дня.

— Спасибо вам, что привели меня сюда, — поблагодарил я её, когда она настойчиво настукивала по двери, будто хотела рассердить медлительного хозяина.

— Да что вы, я только рада прогуляться. Заодно и сама с Витькой увижусь, он давно у меня не был, — отозвалась она, не останавливаясь стучать сморщенным костлявым кулачком.

Изнутри послышался приближающийся ворчливый бубнёж. Скрежетнул засов, и дверь неохотно приоткрылась. В проёме показалась наморщенная физиономия хозяина, выразившая недовольство и любопытство одновременно. Маленькие мутные глаза, словно два тусклых света, уставились на меня снизу вверх. Ссутулившийся сосед едва превышал рост Галины Алексеевны.

— Витька, уснул что ли? — с озорной, но требовательной ноткой поприветствовала его соседка, показываясь рядом со мной.

Виктор Денисович удивлённо уставился на Галину Алексеевну, чуть больше наклоняя голову. Из его старых, обвисших ушей торчали седые пучки волос, более густые и неопрятные, нежели редкая шевелюра на голове, покрытой красными капиллярными сетками.

— Я спрашиваю, уснул что ли? — не дожидаясь ответа, подошла к нему соседка и повысила голос.

— Да не ори ты! — резко рявкнул он и несильно треснул её по руке костлявыми, потрескавшимися пальцами, словно сухой веткой.

— Здравствуйте. Я Анатолий, живу тут рядом. Мне сказали, что у вас есть велосипед. Вы им пользуетесь? — спросил я, стараясь сохранить в голосе вежливость, несмотря на напряжение в воздухе. Виктор медленно повернул своё морщинистое, вопросительное лицо в мою сторону, непонимающим взглядом уставившись на меня, будто я говорил на инопланетном языке.

Я собирался повторить вопрос, но Галина Алексеевна, словно мой адвокат, решительно вмешалась.

— Помнишь, у тебя был велосипед? Дашь его Толику? — произнесла она громко и почти по слогам, как если бы объясняла маленькому ребёнку.

— Я готов заплатить вам за аренду, — сказал я , заметив, что поношенный коричневый кафтан на старике зиял несколькими проплешинами. Мысль о небольшом вознаграждении, возможно, подтолкнёт его к обновке, если, конечно, он в ней нуждался.

Дед злорадно улыбнулся, дёрнув губой при упоминании о деньгах. В его глазах, до этого мутных, вспыхнул расчёт. Я понял, что нашёл своего клиента.

— Да не надо ему платить! Покатаешься и вернёшь! Он у него всё равно стоит без дела! — с жаром огласила Галина, кажется, сломав замысел соседа. Виктор, в ответ, грозно кинул в неё испепеляющий взгляд, способный сжечь любого.

Но моё предложение оставалось в силе. Я был готов отблагодарить хозяина за помощь.

— Давай, пойдём! — махнул он мне рукой где-то около своего живота, еле заметно, и направился в дом.

— А где у тебя велосипед-то стоит? — недоумевала старушка, как и я, ведь наверняка у деда имелся сарай, так зачем же мы заходим в дом?

— В погребе, — через плечо бросил старик, медленно двигаясь по длинному коридору старого дома, просящему о ремонте. Стены его, казалось, давно просили о ремонте: обои местами отошли, штукатурка осыпалась, а в воздухе витал затхлый запах старости и запустения. Судя по всему, у хозяина не было ни желания, ни возможностей заняться этим вопросом. — Я сто лет не видел его, он мне и не нужен – я ж не катаюсь на нём.

По телу пробежал холодок разочарования, когда я представил спущенные шины. Мне повезёт, если камеры целы! Останется только найти насос, чем я и собирался заняться сегодня. Григорий, как хранитель всякого хлама, был моей главной надеждой, если у самого Виктора вдруг не найдётся этого предмета.

Дверца погреба скрывалась под половиком в одной из комнат, заваленной старой, мрачной мебелью, обтянутой пыльным бархатом. С пыльных полок на меня смотрели десятки старых фотографий. Выцветшие лица на них будто исподлобья наблюдали за тем, как мы сейчас будем кряхтеть и карачиться, прокладывая путь тяжёлому велосипеду по крутой, узкой лестнице из недр этого дома.

Виктор Денисович отступил на шаг, потянув за собой свернутый пыльный коврик.

— Надо за ручку потянуть, — произнёс он с наставительной интонацией, даже не подумав нагнуться самому. Ждал, пока я это сделаю, что было логично: ведь велосипед нужен был мне. — Только аккуратно, смотри не оторви её.

На меня вдруг легла большая ответственность. Я склонился над дверцей и, с трудом просунув пальцы под шершавую металлическую ручку, ощутил, как она побалтывается. Четыре столетних самореза держались на честном слове, едва цепляясь за доски, и меня закололо предчувствие, что эта старая конструкция может вот-вот сдаться. Позади Галина Алексеевна с любопытством следила за каждым моим движением, а хозяин потирал небритый подбородок, что-то недовольно бормоча себе под нос.

Аккуратно потянув, я понял, что дело оказывается намного труднее, чем я предполагал. Дверца, казалось, намертво приросла к проему и не хотела поддавать по-хорошему. С обеих сторон в уши тут же хлынул поток торопливых советов и предостережений, каждый из которых только сильнее сбивал меня с толку, раздражал и заставлял отчаянно спешить, лишь бы поскорее прекратить этот звуковой террор.

Показать полностью
39

Девушка моего брата заставила его сделать кое-что ужасное

Это перевод истории с Reddit

Сначала я радовался за него. Он был ещё совсем молодой, по-своему симпатичный, но вечно пропадавший в видеоиграх и на интернет-форумах. Когда он вернулся домой и за ужином сообщил, что у него появилась девушка, мы все с облегчением выдохнули.

Пока я не встретил её.

Он учился в выпускном классе школы, а я был старше на два года и уже ходил в местный колледж. Я увидел её первым, раньше родителей: он позвал меня выпить кофе возле школы. Стоило мне её увидеть, как я понял — что-то тут не сходится.

Она была ослепительной, популярной, богатой и явно не из его лиги. Я не понимал, что она делает с моим братом — неловким парнем, сыном вышедшего на пенсию полицейского.

С первой же встречи я заметил их осанку: он — покорный, обожающий; она — уверенная, контролирующая, как будто отлично осознаёт свою власть.

За весь вечер я услышал от него от силы десяток слов. Разговором управляла она, перескакивая с политики на моду и искусство.

Больше всего меня насторожило, как она хвасталась своей семьёй. Огромная логистическая компания на юге Калифорнии, особняк с восемью спальнями и бассейн олимпийского размера. Сплошная показуха. Я вышел из того кафе с тяжёлым чувством.

На следующий день я отвёл брата в сторону, решив во всём разобраться. Он признался, что она требует от него почти каждый день письма — преувеличенно преданные, с клятвами. Он даже показал мне несколько, улыбаясь с гордостью.

От чтения меня скрутило. Это были не любовные письма, а отчаянные мольбы, почти самоуничижение. Я сказал, что для первой любви сильные чувства — нормально, но вынуждать к этому — нездорово. В ней слышался нарциссизм, манипуляция.

Разумеется, он на меня разозлился. С тех пор он полностью отгородился. Я отступил, занятый своей жизнью в колледже, думая, что всё пройдёт.

Я вмешался вновь только когда отец умолял меня приехать на выходных. Сказал, что брат становится хуже: кричит на родителей, хлопает дверями, лезет в ссоры на пустом месте.

Я покатал его по делам — якобы — просто чтобы поговорить. Сначала он молчал, потом разрыдался.

Он сказал, что её родители его ненавидят. Вели себя высокомерно и не позволяли ей даже познакомить их с ним. Хуже того, она показала ему синяки на руках и ногах, утверждая, что отец, алкоголик, бьёт её, чтобы держать подальше от таких, как он. Брат смертельно боялся, что она не выдержит давления отца и расстанется с ним.

Было мучительно смотреть, как он всхлипывает и повторяет, что не может без неё жить. Я пытался успокоить, говорил, что юная любовь быстро выгорает, что скоро оба переживут и пойдут дальше. Но он не слушал. Снова замкнулся, и я решил, что со временем стихнет, как когда-то и у меня.

На следующие выходные я снова приехал домой — и не застал его. Родители сказали, что он ушёл с девушкой в кино, но у меня сразу возникло плохое предчувствие.

Я зашёл к нему в комнату и нашёл стопки неотправленных писем. Тот же одержимый тон, но теперь смешанный с гневом и ненавистью к её родителям.

Одно из писем меня обдало холодом: «Я найду в себе смелость спасти тебя. Моя любовь способна на всё».

У меня всё похолодело внутри, и я инстинктивно поднялся на чердак, где отец хранил свой старый служебный пистолет со времён полиции. Шкафчик был пуст.

Я запаниковал, но не хотел тревожить родителей, сказал, что встречаюсь с другом, и поехал в район, где она жила.

Это был богатый квартал — широкие лужайки, большие дома. Вскоре я заметил его: он стоял перед одним из особняков, с поднятым капюшоном, руки в карманах пальто.

Он явно растерялся, увидев меня. Я сказал, что знаю про пистолет, и умолял уйти со мной. Он был на грани: лицо металось между яростью и страхом.

Он твердил, что это единственный способ. Что она попросила его сделать это — освободить её от жестокого отца. Что всё продумано: камеры отключены, дверь не заперта, точное время назначено. Назад он уже не отступит.

Когда я попытался его обнять, он взвился, выхватил револьвер и направил на меня. Я застыл, подняв руки. Это был уже не мой брат. Он крикнул, что пора, и рванул к дому, держа пистолет на прицеле.

Минут через пять ступора я всё-таки вошёл следом, сердце колотилось. Может, я ещё успею что-то предотвратить.

Но я нашёл его застывшим в гостиной, пистолет свисал из руки. Я коснулся его плеча — и понял почему.

Кровь была повсюду. Куски тел раскиданы по мебели, а посреди комнаты — два изуродованных трупа. Я мгновенно понял: это её родители.

Кто-то уже сделал эту работу. Жестоко.

Брата вывернуло тут же, и я схватил его, выволок на улицу. Выходя, я заметил над дверью камеру с красным огоньком. Она вовсе не была выключена.

Я едва втиснул его в машину — он был как в кататоническом ступоре.

Это было вчера — мы так и не сомкнули глаз. Утром я проверил новости, включил радио, но пока ничего. Тела ещё не нашли.

Брат без конца звонит своей девушке, но она не отвечает. Ни сообщений, ни обратных звонков.

Мы заперлись у меня в комнате, потрясённые до глубины души. Я пишу это, чтобы правда хотя бы где-то была зафиксирована.

Потому что когда найдут тела, когда посмотрят запись, когда прочитают письма и переписку, я знаю, как это будет выглядеть.

Так что эта история — моя единственная надежда, и я уже несколько часов молюсь (а я обычно не молюсь), чтобы правда восторжествовала.

Мой брат никого не убивал!


Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Показать полностью 2
53

Я играла в прятки с какой-то девочкой. Кажется, она проследила за мной домой

Это перевод истории с Reddit

Началось всё две недели назад.

Родители затащили меня на свадьбу своих друзей с тайной целью познакомить с «качественными мужчинами» (перевод: финанс-бро с эмпатией меньше, чем у садовой улитки). Говорят, единственные в семье дети избалованы, но, по-моему, нам как раз достаётся по полной: отвлечь их не на кого, всё внимание — на меня.

Я сбежала, когда родители достигли порога в четыре бокала. Или больше? Маму так развезло, что она по ошибке представила меня как Клару (меня зовут Карли). Так что никто и не заметил, как я ускользнула и спряталась в тихой комнатке.

Там я и встретила девочку.

Имени её я так и не узнала. Лет семь, каштановые волосы с ровной чёлкой и большие голубые глаза. Она просто вошла, когда я уже час как сидела внутри. На ней было светло-голубое платье до колен и блестящие чёрные туфли «мэри джейн». Платье для свадебного мероприятия было чуть помято и запачкано, но достаточно приличное, чтобы я решила: дочь кого-то из гостей.

Я собиралась её проигнорировать, но она подошла прямо ко мне и застыла, уставившись. Видно было, что хочет что-то спросить, но стесняется. Я выключила телефон и спросила:— Ты в порядке?

Она кивнула.

— Тебе помочь найти родителей?

Она покачала головой. Потом неопределённо ткнула пальцем в сторону бального зала, откуда гремел бас.

— Тебя тоже сюда притащили, да?

Она кивнула.

Родители… Таскать на свадьбу двадцатипятилетнюю дочь — уже перебор. Но ребёнка? И потом бросить его одного? Я могла бы быть похитительницей с белым фургоном, уже бы увезла её — и никто бы не заметил.

— Сочувствую. Я тоже не хочу тут быть, — сказала я.

Она посмотрела на меня сверху вниз своими большими голубыми глазами: — Поиграешь со мной в прятки?

— Э-э, ну…

— Пожалуйста?

Она выглядела такой несчастной. И правда, что важнее — тупо скроллить чужие помолвки и европейские отпуска или сделать ребёнку день чуть веселее?

— Ладно, один раунд. Но держись рядом, хорошо? — Я выглянула в коридор загородного клуба. — Не поднимаемся наверх. Только коридор и вот эти маленькие комнаты.

Она кивнула.

Я сделала вид, что закрываю глаза (на самом деле приоткрыла — чтобы она не потерялась и её не украли). — Раз… два… — Я увидела, как она побежала по коридору и юркнула в соседнюю комнату. — Шесть… семь…

— Я иду искать!

После показательного поиска в коридоре я зашла в комнату, куда она скрылась. Небольшая игровая: несколько расставленных столов, прятаться особо негде. Я присела, заглянула под столы — ясно было, что её там нет.

Хм.

Повернулась — и увидела её, стоящую в темноте за дверью.

Просто стояла, совершенно неподвижно. Смотрела на меня своими огромными глазами. Остальное тело скрывалось в тени. — Нашла! — крикнула я, но она выскочила в коридор и со всего размаху захлопнула дверь.

Я попыталась открыть… заперто.

— Мелкая дрянь, — прошипела я себе под нос. — Я же по-доброму!

Я пару секунд паниковала, прежде чем вспомнила, что у меня есть телефон. Папа пришёл и открыл, а я сказала ему, что ухожу.

Перед тем как уйти, я всё же сказала родителям жениха, что тут какая-то девочка бегает без присмотра. Мать посмотрела на меня, как будто я объявила, что небо падает. Ну и ладно. Больше это не моя проблема.

В следующие дни я почти забыла о случившемся, хотя мысль шевелилась на задворках сознания. Родители жениха, похоже, тоже были подшофе. А если они никому не сказали? А если девочку похитили? Я списала это на тревожность, хотя при следующем разговоре с родителями всё-таки спросила.

— Не думаю, что на свадьбе были дети, — сказала мама. — На приглашении было написано «без детей».

— Но у сестёр жениха разве нет детей? — спросил папа.

— Или это дочь кого-то из персонала, — добавила мама. — Сейчас такое часто. Я в торговый центр заходила, так у продавщицы ребёнок рядом на айпаде сидел…

И понеслась её монологическая сага о покупке брюк в молле. Ни одной детали не упустила.

После звонка я поняла, что вымоталась. Обошла свой маленький фермерский дом, выключая свет, налила воды.

Поднялась к лестнице — и тут я это увидела.

Из-под гостиной портьеры торчали две бледные линии.

Не линии… ноги.

Из меня вышибло воздух. Нет-нет-нет. На секунду я застыла. Потом дотянулась до выключателя и щёлкнула —

Ничего там не было.

Длинные чёрные шторы безвольно свисали с карниза. Движутся ли они? Нет, нет — почудилось. К тому же даже если и движутся, прямо под ними вентиляционная решётка, а у меня включено отопление.

Мне показалось.

Я подбежала к окну и отдёрнула шторы, чтобы наверняка. Никого.

Почудилось.

Я переехала в дом всего несколько месяцев назад. Впервые живу одна. Парень должен был переехать ко мне, но мы внезапно расстались.

Я постоянно вздрагивала от случайных звуков. Дом скрипнет — и кажется, что кто-то вломился. Ветер завоет — и слышится, будто кто-то стонет внутри.

В гостиной было очень темно, когда я подумала, что увидела «ноги». К тому же краем глаза мне часто мерещится всё что угодно — то прядь волос, то блик. Я тревожусь жить одна. Пугаюсь собственной тени.

Так я себе объясняла.

Но стало хуже.

Через пару ночей, часов в десять, я раскладывала одежду на утро. Открыла шкаф, рылась в блузках, пытаясь найти хоть что-то, что не превратит меня в сорокалетнюю мамочку, потому что я забыла постирать, и остались только старые, забытые вещи.

Что-то зацепило взгляд, и я посмотрела вниз.

Там стояли «мэри джейн».

Отодвинутые к задней стенке шкафа, поблёскивающие в полумраке.

На тонких бледных щиколотках.

Я вскрикнула и отпрянула. Захлопнула дверцу и попятилась. Какого чёрта?! Меня всю трясло.

Я ясно видела её туфли. Пряжки на ремешках. Бледную кожу стоп. Это было не в двадцати футах во тьме. Она была прямо там.

Я уставилась на дверцу, дрожа.

Ничего не происходило.

Я медленно подкралась к шкафу. Сердце колотилось. Схватилась за ручку — и дёрнула.

Пусто.

Мои туфли. Каблуки, балетки, кроссовки. Никаких «мэри джейн». Я вдохнула и засунула руку вглубь, ощупывая за одеждой. А если она там? А если я нащупаю её холодную маленькую руку?

Но там ничего не было.

Шкаф пуст.

— И когда всё началось?

Доктор Тэтчер внимательно на меня смотрела. Я сглотнула. Раньше к терапевту я не ходила. Родители это не одобряли: «Нечего ярлыки на себя вешать». Но мне мерещилось. Выбора не было.

— После свадьбы, неделю назад, — ответила я.

— И у вас сейчас большие перемены, — сказала она. — Вы расстались с партнёром и впервые живёте одна.

— Да.

— Не думаю, что случайно вы видите ребёнка, — сказала она. — Вы же говорили, что из-за разногласий по поводу детей вы и расстались, верно?

— Типа того. Я вообще не могу иметь детей.

И мне об этом не дают забыть. Месяц назад я случайно нашла снимок с УЗИ, когда мама была беременна мной. Она вырвала его у меня, словно я из стекла. Будто любой вид беременных, младенцев или детей меня сломает.

Ничего страшного. Я могла говорить об этом спокойно. Я вообще не могу иметь детей. Я в порядке.

— Понятно, — в её взгляде мелькнуло «озарение». Мне это не понравилось. — То есть после того, как вас бросил партнёр, потому что он хотел детей, а вы не могли, вы начали видеть ребёнка у себя дома.

Я скрестила руки: — Да, но…

— И всё это случилось сразу после свадьбы, где ваши родители пытались познакомить вас с кем-то новым, чтобы вы двигались дальше.

— Ну…

— Думаю, вы очень напряжены, — она откинулась в кресле. — Слишком много всего навалилось. Притормозите. Возьмите пару дней за свой счёт. У вас здесь есть друзья?

— Нет, — призналась я. — Я здесь всего несколько месяцев.

— В библиотеке есть отличный клуб садоводства. Много молодых женщин вашего возраста. Любите садоводство?

— Нет.

— Вышивку? Маджонг? …Шахматы?

Я покачала головой.

— Ну, не знаю тогда, что вам посоветовать, — она усмехнулась.

— Простите.

— Я выпишу вам что-нибудь от тревоги. И позвоните, если станет хуже. Но, думаю, всё будет хорошо.

Хорошо я себя не чувствовала.

Я поехала домой. Загнала машину на подъездную дорожку. При дневном свете дом выглядел ужасно. Местами облупилась белая краска. Грязные окна. Даже миленькая башенка из тыкв на крыльце не спасала.

Я позвонила родителям.

— Можно я поживу у вас пару дней?

Как только я вошла в дом родителей, мне стало намного легче. Вместо холодной одинокой темноты моего домика — пушистые ковры, миллион ламп и настойчивый запах сахарного печенья на кухне. Вдруг я согласилась с терапевтом: всё будет хорошо. Я накручивала себя на пустом месте.

Мы поговорили с родителями — тот ещё источник стресса, конечно, но всё лучше, чем видеть ребёнка, шмыгающего в темноте. Я взяла больничный на пару дней. Когда родители легли спать, мне было совершенно спокойно смотреть кино внизу.

Спокойно идти на кухню за перекусом.

Спокойно открыть шкафчик за тарелкой…

О боже, о боже.

Она была в шкафчике.

Свернувшись клубком, вывернутая, чтобы поместиться. Голова опущена, пряди каштановых волос свисают на лицо. Я захлопнула дверцу и закричала.

— Что случилось? — мама влетела по лестнице, как дикая.

— Она в шкафчике! — завизжала я, закрывая лицо. — Она в этом чёртовом шкафчике!

— Что тут, к чёрту, происходит? — рявкнул папа, врываясь на кухню.

— Она говорит, что кто-то в шкафчике, — сказала мама. Но в голосе слышалось это знакомое: знание и недоверие. Иначе говоря: она спятила.

— Ладно, — сказал папа, осторожно подходя к шкафчику. — Какой?

— Вон тот, — голос дрожал. — С посудой.

Он взялся за ручку. Дёрнул —

— Тут ничего.

Я открыла глаза. В шкафчике — только тарелки. Кружки. Старенькая открывашка.

Её там не было.

— Я её видела, — тихо сказала я.

— Кого? — спросил папа.

Я уже хотела сказать «неважно», но потом решила: я и так выгляжу сумасшедшей — какая разница. — Девочку. Маленькую девочку с каштановыми волосами, голубыми глазами, в голубом платье… Я видела её на свадьбе.

Родители переглянулись.

— Я видела её внутри. Клянусь.

— Поздно. Пойдём спать, — сказал папа, обнял меня и повёл наверх. Мама шла следом, молча. Встревоженная. Я бы тоже испугалась, если бы моя взрослая дочь заявила, что видит в шкафу случайную призрачную девочку. Я на неё не сердилась.

Но я её видела.

Я знала, что произошло.

Они уложили меня и посидели рядом, как когда мне было восемь. — Тебе ещё что-нибудь нужно? — спросила мама, сжимая мою руку.

— Я… наверное, нет, — сказала я.

— Спи. Утром всё будет хорошо.

Я оставила ночник включённым. Того самого поросёнка, что со мной с детства. Смотрела на двух белых медвежат на комоде. Мама купила их, когда была беременна мной. Один — как новый; второй — лысеющий и потрёпанный, потому что я спала с ним каждую ночь. Я поднялась, взяла его, обняла его мягкое, обвисшее тело. Легче не стало.

Слышались приглушённые, тревожные голоса родителей в соседней комнате. Казалось, они спорят. Наверное, спорили, не везти ли меня к врачу прямо сейчас. Я даже видела это: мама говорит — «тогда на ней поставят клеймо», а папа — «да хоть клеймо, Энджи, это сейчас последнее, о чём надо думать».

Как-то я всё-таки уснула.

Потому что проснулась от того, что ночник погас.

Пару секунд я приходила в себя. Потом вспомнила, где я — в своей детской. Светящиеся звёзды на потолке, розовое покрывало…

И ощутила присутствие.

Тень, сидящая у изножья кровати.

Она сидела ко мне спиной. Маленькая фигура сгорбилась, тёмные волосы повисли на плечах. Я рывком села, сердце колотилось.

— Ты нарушила правила, — прошептала она с края кровати.

Я раскрыла рот, пытаясь ответить. В горле пересохло. — Я просто хотела, чтобы ты была в безопасности, — прохрипела я. — Я волновалась…

— Ты нарушила правила, — прошипела она.

И резко обернулась. Её голубые глаза почти светились во тьме. Но в лице появилось что-то ужасно неправильное. Выражение было чистым, перекошенным злом, прожигающим меня насквозь.

Через секунды она уже ползла ко мне по кровати, двигаясь неестественно быстро. Её маленькие руки вцепились в мой локоть, как тисками. Боль обожгла. Я закричала; она скалилась сверху, а её глаза горели синим.

— Теперь моя очередь, — сказала она голосом ниже прежнего.

— Теперь моя…

Дверь распахнулась.

Щёлкнул свет.

Я была одна в комнате. Никакой девочки. В дверях стояла мама, тяжело дыша. Я посмотрела на руку — на верхней части плеча чернело жуткое обожжённое пятно. Жгло так, словно меня прижгли клеймом.

— Ты опять её видела, да? — спросила мама.

— Да, — кивнула я, приподнимаясь.

Мама медленно подошла и села на край кровати. Когда я на неё взглянула, она была белая как мел.

— Карли, мне нужно с тобой поговорить, — сказала она медленно.

— Что?

Она тяжело выдохнула: — Это многое сразу, так что… потерпи. Ладно?

— Мам…

— Когда я была беременна тобой… — она уставилась в пол, избегая моего взгляда. — Я была беременна двойней.

Я застыла.

— Но вторая… Клара… не выжила. Ты её поглотила, или как там это врачи называют. — Она наконец взглянула на меня. — Когда ты родилась, я злилась на тебя. Я была так зла, что осталась только ты, а не она, — голос задрожал.

— Мам… что…

— Ночью… когда я ещё отходила от лекарств и родов, мне приснился странный сон. Я увидела тёмную фигуру, и… я увидела, как она держит за руку девочку. Девочку, которую ты описала. — Голос сорвался. Она заплакала. — Фигура сказала: обе смогут жить. Двадцать пять лет — первой, двадцать пять — второй. И… я согласилась.

Она закрыла лицо руками, рыдая. Я смотрела на неё, и всё разом сложилось.

Двадцать пять.

Ты нарушила правила.

Теперь моя очередь.

Рана на руке пульсировала огнём.


Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Показать полностью 2
106

Дорр

Это перевод истории с Reddit

Я уверен, что у каждого из вас, без исключения, в начальной школе был хотя бы один ребёнок, который отличался от остальных. Возможно, он был до невозможности раздражающим, может, это был тот, кто бесконечно грыз карандаши и издавал странные звуки, а может, тот самый нарушитель порядка, у которого дневник был исписан замечаниями учителей красной ручкой. Тот, о ком я хочу рассказать, не был обычным «странным» ребёнком. Дорр был другим.

Да, «Дорр» — так его звали. Это не прозвище; имя стояло в документах, в дневнике, на школьном удостоверении. Фамилию я толком не помню. Что-то до ужаса распространённое, вроде Смит или Джексон. Впрочем, неудивительно, что она вылетела у меня из головы: её почти не использовали — стоило кому-то крикнуть «Дорр!» и всем было понятно, о ком речь.

Он всегда был одет в клетчатую рубашку и брюки на ремне — всё на нём сидело великовато, и как бы он ни рос, одежда всё равно оставалась чересчур просторной. У него были маленькие и, что особенно странно, совершенно круглые глаза. Он походил на куклу из детского театра. Лицо у него постоянно было намазано каким-то кремом или увлажняющим средством: оно заметно блестело, а уши казались слишком ровными и плоскими. Он был низенький, куда ниже остальных детей в классе, а светлые волосы носил стрижкой «под горшок».

Мои друзья, Мартин и Люк, предполагали, что он швед или норвежец: уж больно имя у него звучало по-скандинавски. К тому же говорил он с каким-то странным акцентом.

Когда его вызывали отвечать или читать вслух, он произносил каждое слово очень медленно и отчётливо, до гротеска. При этом он как-то странно выдвигал вперёд нижнюю челюсть — помню это особенно ясно. От этого он выглядел, мягко говоря, умственно отсталым, но, кроме этой манеры речи, ничто на такое не указывало; скорее наоборот.

Он получал сплошные пятёрки, а где можно — пятёрки с плюсом. Сразу стал тем самым классным «ботаном», на которого сваливалась обязанность делать за других домашние задания. И он никогда не отказывал, если его просили о помощи. Мне казалось, он просто не умеет говорить «нет»: он попросту исполнял любые просьбы и распоряжения. Он действовал как компьютер, и даже когда, казалось, полкласса был ему должен за домашки, сделанные с нечеловеческой аккуратностью и пунктуальностью, он не подавал ни малейшего вида усталости.

Вспоминая о нём, я почти не могу припомнить, чтобы Дорр проявлял эмоции. Будто внутри он был пуст. Не знаю, как объяснить; это напоминало что-то вроде аутизма: он разговаривал с тобой только когда это было абсолютно необходимо. Даже когда мы делали вместе групповую работу, он произносил минимум слов — только по делу. Всё выполнял без эмоций, с дотошностью бывалого бухгалтера.

Он никогда не опаздывал и не болел. У меня было ощущение, что все хвори, даже ветрянка и прочие детские напасти, просто обходили его стороной. На физкультуре, несмотря на невзрачную, деревянную осанку, он исправно участвовал и каким-то образом всегда неплохо справлялся и с играми с мячом, и с другими дисциплинами. Ещё я не помню, чтобы он потел. Пока мы после урока запихивали в сумки мокрые футболки, он аккуратно складывал чистую, будто только что выстиранную форму в идеальный куб.

Казалось, при его манере держаться он неминуемо должен был привлечь внимание школьных задирал, которые не упустили бы случая поиздеваться над такой яркой, эксцентричной и очевидной целью. Но его инаковость была настолько тревожно «иной», что ничего такого так и не случилось. Лишь однажды, в пятом классе, какой-то новенький горячий паренёк постарше прицепился к нему в коридоре. К всеобщему удивлению, худенький мальчишка — огородное пугало со своей стрижкой и мешковатой одеждой — сказал здоровенному хулигану что-то такое, от чего тот отпрянул и, с явным смятением на лице, ретировался. Говорить об этом потом он не хотел и от дальнейших попыток трогать Дорра отказался.

— Может, он какой-нибудь робот? — пошутил Люк.

— С ума сошёл! — отрезал я. — Ну что за бред. Дорр — робот?

— Ты посмотри, как он ходит… — прошептал он мне в ухо, когда Дорр появился в коридоре. И правда, он двигался жёстко и неестественно. — Робот, сто процентов!

Однажды в шестом классе, под конец учебного года, когда все уже явно повеселели в предвкушении летних каникул, ко мне подошёл Дорр. Это удивило меня: он ни разу прежде не начинал разговор сам. Его круглые глаза смотрели на меня, как две камеры, пристально изучая, словно я был только что найденным видом какой-нибудь экзотической рептилии.

— Простите, — начал он, как обычно, медленно, отчётливо и с акцентом, — что спрашиваю, но завтра я не смогу быть в школе. Я поеду с родителями к бабушке с дедушкой. Не могли бы вы послезавтра принести мне вашу тетрадь по английскому? Она мне понадобится, чтобы переписать классную работу.

Я слегка опешил от такого внезапного разговора, но, поскольку Дорр никогда меня не донимал и даже пару раз делал за меня домашку, решил пойти ему навстречу и согласился принести тетрадь послезавтра.

— Хорошо. Спасибо. Простите, что так прошу, но мне нужно сделать домашнюю работу, — сказал он, по-прежнему глядя прямо на меня. — Вот мой адрес. — Он протянул мне записку и ушёл.

Когда он сказал, что ему «нужно сделать домашнюю работу», я уловил в его голосе что-то странное, будто произносил он это не по собственной воле. Казалось, передо мной кто-то, кто лишь притворяется, что ходит в школу.

По дороге домой я достал записку с адресом и снова на неё посмотрел. На ней самым необычным почерком, какой я только видел, совсем не похожим на тот, что у Дорра был в школе и в домашних заданиях, был написан адрес, о котором я никогда не слышал. Ниже — маленькая, от руки нарисованная карта. Благодаря ей я понял, где находится его дом. Я долго рассматривал эту карту, потому что, хоть её явно рисовал ребёнок, она выглядела очень упорядоченно, почти как топографический план.

Как он и сказал, на следующий день, в четверг, его в школе не было, что тут же отметили все учителя. Класс тоже загудел слухами, хотя я всех успокаивал: рано или поздно такое должно было случиться — даже такому зубриле как он хоть раз да пропустить занятие. Когда настала пятница, Дорра всё ещё не было, хотя он говорил, что пропустит только четверг. Я решил пойти по указанному адресу и, как обещал, отнести ему тетрадь.

Первые минуты я бродил вокруг и не понимал, как вообще можно жить в таком месте. Район был весь как на ладони пуст — ни домов, ни многоэтажек. Лишь тут-там фабрики, какие-то небольшие автосервисы и мастерские. Потом я оказался напротив чего-то, похожего на недостроенный дом: квадратный бетонный блок со странной трубой сбоку. Словно грубый детсадовский рисунок домика воплотили в реальности. Даже окна были большими и квадратными, а дверь — плоская, без таблички и номера, с круглой ручкой. Я неуверенно постучал, думая, что, может, его родители просто затеяли ремонт.

Через мгновение дверь открыл сам Дорр. Он выглядел иначе, и это выбило меня из колеи. Должно быть, я и вправду выглядел встревоженным, потому что мальчик посмотрел на меня как-то своеобразно.

— Рад, что вы пришли, — сказал он. — Сегодня я не мог быть в школе. Родители хотят, чтобы я оставался дома. Я болен.

Лицо у него было всё красное и покрыто прыщами. Губы — сухие и растрескавшиеся. С явной тревогой я заметил, что его ноги как-то странно согнуты, будто колени не работают как следует.

— У вас тетрадь? — холодно спросил он.

— Д-да, конечно! — неуверенно ответил я и протянул её.

— Спасибо. Я верну, когда… — он резко осёкся.

Когда он потянулся за тетрадью, из глубины дома донёсся звук — что-то между стуком и скрежетом. Ничего похожего я никогда прежде не слышал. Звук был тихим, и я, наверное, не обратил бы на него внимания, если бы не реакция Дорра. Он, словно испугавшись — а это впервые, когда я увидел в нём такую сильную эмоцию, — резко обернулся и уставился в глубь дома. Я чуть выглянул из-за его плеча и заметил, что весь дом заставлен какими-то странными предметами. Одни — маленькие, другие — большие. Одни формой напоминали стулья, другие — столы. Все они были гладкими, сделанными будто из какого-то пластика, и совершенно чёрными.

«Современный декор?» — подумал я. «Почему я не вижу его родителей?»

И тут я вспомнил о них. Мама, вернувшись как-то с родительского собрания, рассказывала мне о них — после того как отчитала за мои плохие отметки по математике.

Они были как он.

Выглядели странно, говорили с забавным акцентом и одевались так, будто никогда не видели других людей.

В ту же секунду, словно откликнувшись на мои мысли, из-за двери появился его отец. Он был ужасно высокий — пожалуй, под два метра, — и посмотрел на меня как на незваного чужака. На его лице застыла такая напряжённая и злобная гримаса, что мне до сих пор трудно поверить: разве обычный человек способен на столь гротескное, преувеличенное выражение?

Заметив моё замешательство, он в одно мгновение принял приветливый вид, словно кто-то переключил режим. Двигался он механически, как робот. Я стоял, смущённо молчал, не зная, что сказать, а он произнёс:

— Вы друг Дорра по школе, да? — говорил он тем же странным тоном и с тем же акцентом, что и Дорр, но гораздо естественнее и менее скованно. — Очень приятно!

— Д-да… — пробормотал я, сбитый с толку.

Тот странный звук из глубины дома стал громче. Отец Дорра на миг метнул взгляд за спину, затем снова уставился на меня своими круглыми глазами.

— Дорр очень болен. Он должен лежать в постели. Мы бы пригласили вас внутрь, но вы можете заразиться.

То, как он произнёс «заразиться», было настолько ненормально, что я чуть в обморок не грохнулся от страха. Это трудно описать. Будто его голосовые связки сразу опустились на несколько тонов ниже и издали густой, низкий булькающий звук, едва похожий на человеческую речь.

Я только кивнул и поспешно попрощался. Не помню толком, что сказал: от стресса вся мысль свелась к одному — поскорее добраться домой. Вернувшись, я сказал маме, что был у Дорра и передал ему тетрадь.

— Видел его отца? — с любопытством спросила она.

— Да. А что?

— Здоровяк, да? — пошутила она.

— Брось! — отмахнулся я. — Он чокнутый.

— Почему? Ты же знаешь, по внешности людей судить нельзя?

— Дело не во внешности… — ответил я, всё ещё слегка потрясённый.

— Сынок, что-то случилось? Ты бледный!

— Ничего особенного! Просто… он говорит как-то странно. Немного меня напугал.

— Ох! У них у всех какой-то странный акцент, — сказала она. — Не накручивай себя! Ещё и не таких людей увидишь.

В тот вечер я долго ворочался. Всё это не шло из головы, а вид «больного» Дорра и его жутковатого отца навевал странные кошмары. Мне снилась внутренняя часть их дома — голая и забитая теми чёрными пластиковыми, угловатыми вещами. Я видел, как вхожу, прохожу через всю гостиную и подхожу к каким-то дверям. За ними — лестница вниз, в подвал, и на этом сон обрывался.

Дорр исчез вместе с моей тетрадью. Его не было даже на выпускном в конце года. Из разговоров родителей, учителей и детей я понял, что они внезапно съехали. Родители даже не связались с директором; словно испарились. Всё это тревожило меня, и хоть начинались каникулы, и я сдал все предметы, включая ненавистную математику, мне было как-то не по себе.

Прошли несколько лет, и я понемногу забыл о Дорре и его странной семье. Я окончил школу и собирался в университет, когда Мартин, старый школьный друг, с которым мы поддерживали связь, напомнил мне об этом чудаке.

— Помнишь того freak’а? — спросил он, когда мы встретились в городе.

— Боже! — рассмеялся я. — Конечно! Помнишь, я рассказывал, как выглядит его дом? С ума сойти!

— Ха-ха! Помню! Может, он и его родня правда какие-то пришельцы?

С одной стороны, я посмеялся, представив, как отец Дорра снимает человеческую «маску» и показывает истинный облик. Но через мгновение я вспомнил адрес их дома.

— Сгоняем туда? — предложил я. — Внутрь не пойдём, я просто хочу, чтобы ты увидел этот странный дом!

— Поехали! — согласился Мартин. — До пары у меня ещё полно времени.

Мы решительно направились на ту улицу, и, хотя её название я забыл, дорогу помнил отлично. Снова увидел знакомые фабрики и мастерские, а затем — тот самый нелепый дом. Он выглядел заброшенным и запущенным. Дверь была приоткрыта и лишь перетянута лентой, которую уже кто-то сорвал. Вокруг, где раньше росли кусты и молодые деревца, теперь была голая земля и россыпи мусора.

— Неудивительно, что он пустует, — сказал Мартин после паузы. — Кто захочет жить в таком сарае?

Мы медленно подошли к входу. Я поднял клочок сорванной ленты. Она была жёлтой и как-то странно гибкой; ни до, ни после я такой не встречал. Гостиная была полностью пустой и голой. Голые бетонные стены придавали месту зловещий вид. Мне стало казаться, что мы с Мартином и вправду оказались в опасном месте.

— Пошли отсюда! — прошептал я. — Нас кто-нибудь поймает!

— Кто нас поймает? — громко отозвался Мартин. — Успокойся! Это заброшенная развалина! Можно же немного исследовать, ага?

И тут, когда Мартин перевёл взгляд на дверь на противоположной стороне комнаты, сердце у меня ухнуло от ужаса.

— Там должен быть подвал… — простонал я.

— Что? — спросил Мартин. — Откуда ты знаешь?

— Не знаю. Но я не хочу туда идти.

Я соврал. Я не рассказал ему о сне. Не хотел, чтобы он решил, будто я рехнулся. Пока я стоял, приросший к месту от страха, он двинулся вперёд и толкнул дверь — она с чудовищным грохотом рухнула на пол.

— Чёрт! — выругался он. — Они даже не были прикручены!

— Говорю же, пойдём! — взмолился я.

— Спокойно! Хочу посмотреть, что там внизу! Тут сто лет никто не был! Ха-ха. Может, найдём какого-нибудь старого бомжа? — Он рассмеялся и начал спускаться во тьму.

— Видишь что-нибудь? — спросил я.

— Ничего! Найди выключатель!

Пошарив по стене, я наконец нащупал выключатель, и весь подвал залил бледный, холодный свет. Мартин закричал, а у меня словно померк рассудок.

Перед нами лежали на полу три обнажённые фигуры. Две большие и одна маленькая. Это были не человеческие тела, а невероятно реалистичные фигуры, словно из какого-то пластика. Я протирал глаза от изумления, а Мартин тяжело дышал, почти захлёбываясь.

— Что за хрень? — прохрипел он. — Манекены, или что?

— Это они, — выдавил я, не веря. — Это Дорр и его родители.

У них не было половых признаков — крупные, жёсткие, бесполые куклы. Их лица были густо измазаны красно-оранжевой краской. В углу подвала лежали три комплекта одежды, аккуратно сложенные в квадраты. Один комплект я узнал сразу: клетчатая рубашка и брюки на ремне. Рядом лежала моя тетрадь — двенадцать лет её никто не трогал, и она была покрыта толстым слоем пыли.

Мы выскочили наружу и бежали долго, пока не оказались на главной улице. Голова у меня кружилась. Я не понимал, что делать.

— Что это было? — спросил запыхавшийся Мартин.

— Понятия не имею, — ответил я, всё ещё оглушённый. — Это безумие. Нам никто не поверит!

— С чего бы им оставлять там манекены? Чокнутая семейка, мать их…

Прошло несколько дней, за которые мы пытались как-то всё это объяснить. Ну манекены и манекены. Может, отец Дорра был каким-нибудь художником, и это был его проект, что-то в этом роде? А тетрадь? Наверное, съезжали в спешке и забыли — вместе с этой дурацкой инсталляцией. Знаю, звучит по-идиотски, но нам легче было верить в глупости, чем снова сталкиваться с тем, что мы увидели в том подвале. Всё это казалось слишком зловещим, слишком чужим.

«Да, это были манекены и ничего больше», — решили мы.

Месяц спустя, ночью, когда я лежал в постели, меня вдруг охватило странное чувство, будто за мной наблюдают. Я медленно подошёл к окну и, раздвинув шторы, увидел Дорра. Он был теперь взрослым. Я узнал его по стрижке, по лицу и по своей тетради, которую он крепко сжимал в правой руке. Он смотрел на меня, а я — на него, словно в трансе. Он стоял перед моим домом и, казалось, пытался что-то сказать. На его лице застыла та же ненавистная гримаса, какая была у отца, когда тот внезапно показался из-за двери. Я снова услышал тот звук — что-то между стуком и скрежетом. Дорр сделал шаг к окну. Потом второй, третий — медленно приближался, а я стоял, не в силах двинуться, парализованный паникой.

Я проснулся в холодном поту. Это был всего лишь кошмар — тупой, чёртов кошмар. Я облегчённо выдохнул. Принял душ, позавтракал, сел за компьютер. Уже собирался написать ещё страницу своей бакалаврской, как вдруг заметил что-то за окном. Из почтового ящика торчало письмо. Я поднялся, вышел и достал его. Подумав, что наконец пришла книга, которую я заказал из-за границы, без колебаний вскрыл конверт. Внутри старого жёлтого конверта, без марок и адреса, была не книга. Это была моя тетрадь.

Прошло несколько месяцев, и я почти развалился эмоционально. К психиатру я не пошёл: боюсь, меня тут же упекут в психушку. Что я им скажу? Что меня преследует какой-то сверхъестественный псих? Пришелец, демон, чёрт-знает-кто? В таком ступоре я и болтался, пока однажды случайно не столкнулся с тем самым здоровяком, который тогда задирал Дорра в школе, а потом в ужасе ретировался после его слов. Теперь он был взрослым, и я узнал его по шраму на руке. Я решил, что должен поговорить с ним — хотя бы ради собственного спокойствия.

Он узнал меня, хотя друзьями мы в школе не были. Он понял, что я хочу спросить о том, что он услышал тогда от Дорра, от того демона. С явным страхом на лице он ответил:

— Он назвал моё полное имя, мой адрес, дату, когда мы переехали, имя моей мамы, отца, сестры… Он знал мой номер телефона, кличку собаки, пароль от почты. Всё. Он знал всё, и пока говорил со мной, его голос был таким… Не знаю, как объяснить. Будто он перестал быть ребёнком, будто вдруг изменился.

Я смотрел на него, весь сжавшись. Но Дорр не был человеком; мои худшие кошмары подтвердились. Это было нечто, лишь притворявшееся им; его родители — тоже. Они не были людьми.

— И ещё одно… — добавил он. — Когда он всё это выложил, он сказал, что «если я хоть пальцем его трону, он превратится в самое страшное, что я когда-либо увижу». И когда он это произнёс… поверь, я правду говорю… его глаза… — Тут он начал хватать ртом воздух, совсем охваченный паникой. — Его глаза… — продолжил он с трудом. — Они прошили меня насквозь.

Я знаю наверняка — настолько, насколько вообще можно в чём-то быть уверенным, — что Дорр где-то там.


Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit

Можешь следить за историями в Дзене https://dzen.ru/id/675d4fa7c41d463742f224a6

Или даже во ВКонтакте https://vk.com/bayki_reddit

Можешь поддержать нас донатом https://www.donationalerts.com/r/bayki_reddit

Показать полностью 2
108

Рассказ «Матушка»

Часть 2\2

Первая часть

Я стоял на том же месте у реки, напротив каменного алтаря. Ноги сами привели меня сюда. Словно сознание на секунду выключилось и включилось снова, отрезав кусок пути. Как в том фильме, где парень принимал таблетки для ума и терял куски времени. Я резко, с выбросом адреналина, обернулся, чувствуя, как по спине бегут ледяные мурашки. И чуть не столкнулся грудью с тем самым мужиком, что приносил хлеб. Его добродушное лицо было искажено неподдельным, животным испугом.

— Ты чего это её гневишь-то, паря? — прошипел он, хватая меня за рукав цепкими, мозолистыми пальцами. — Не шути с этим! Видишь, она уже дорогу тебе закрывает. Иди, задобри её, пока не поздно! Сделай, как все! Хоть монетку положи!

Во мне всё взорвалось от злости, бессилия и этого дурацкого, удушающего суеверия. Но я сглотнул ком в горле, подавил дикий крик, готовый вырваться наружу. Сквозь стиснутые зубы, вежливо насколько смог, выдавил:
— Хорошо. Обязательно. Сейчас. Спасибо.

Он отпустил меня, недоверчиво хмыкнув, и быстро зашагал прочь, оглядываясь через плечо на темную воду, будто боялся увидеть что-то.

Я глубоко, с дрожью, вздохнул, собрался с мыслями и снова пошёл к автовокзалу. Шёл уже почти бегом, сердце колотилось, как птица в клетке, не оглядываясь, глядя только вперёд, к цели. Вот он — поворот. Вот здание, уже ближе...

И снова. Резкий, тошнотворный провал в восприятии, будто мир на миг выцвел в негатив. Моргнул — и я снова стою на берегу. Прямо перед камнем с дарами. Песок под ногами был мокрым и холодным, вязким, как трясина.

Второй раз. Второй раз!

Рациональные объяснения кончились, оборвались, как тонкая нить. Воздух вокруг стал густым и тяжелым, как вода в заболоченном пруду, им стало трудно дышать. И пахнет он теперь навязчиво, невыносимо — тиной, гнилью и горькой полынью. Я не могу уехать.

Разум, хватаясь уже буквально за воздух, шептал одно: надо звонить Андрюхе, услышать знакомый голос, почувствовать тот самый простой, человеческий смех, слегка охрипший от дыма, выговориться насчёт этой деревенской экзотики — именно так выглядела бы эта мысль в здоровом человеческом сознании. Рука дрожью полезла в карман за телефоном. Экран был немым. Не «нет сети». Вообще ничего. Пустота. Даже не знаю, какой тут оператор должен ловить. Увидел того самого мужика с хлебом, он копался у забора. Подошел, пытаясь придать лицу нормальное, неискаженное паникой выражение.
— Извините, — голос сорвался на сиплый шепот. — У меня связь… Не могу… Можно ваш телефон позвонить? Срочно нужно.
Он недоверчиво протянул свой старенький, в царапинах смартфон, косясь на меня и мой дорогой аппарат. На его экране тоже красовался зловещий крестик.
— У меня не ловит, — пробормотал он, отводя глаза. — Хозяйка, видать, на что-то гневается. Надо задобрить, паря, пока не поздно. Серьезно тебе говорю. — В его голосе не было угрозы, только усталая, древняя покорность.

Попробовал у другого, какого-то парня помоложе, чинившего мопед. Только начал: «Слушай, а можно…» — а он так резко отшатнулся, будто я протянул ему раскаленный уголек, а не телефон. Его глаза расширились, он втянул носом воздух с резким, шипящим звуком и отвернулся, демонстративно занявшись цепью. И так — с каждым. Женщина с ребенком буквально шарахнулась в сторону, прижав дитя к себе. Они не просто отказывали. Они втягивали носом воздух, их ноздри трепетали, будто от меня и правда несло чем-то мерзким, падалью и тиной. Может, и вид у меня был уже соответствующий — небрит, глаза, наверное, дикие, запавшие, одежда помята после бессонной ночи.

Пешком уйти? Слышал, по трассе тут даже волки бродят. Да и куда идти-то? Десятки километров до города по незнакомой дороге, которая, как я уже знал, имеет свойство замыкаться сама на себе.

В отчаянии, с чувством полной потери почвы под ногами, побрел по деревне и увидел ту самую бабку. Она сидела на лавочке, что-то щипала в миске. Подошел, пытаясь скрыть дрожь в руках, вежливо, насколько позволяли сжатые голосовые связки:
— Бабушка, ради Бога, объясните, что здесь происходит? Может, в воде какие-то психотропные вещества? Скотомогильник рядом старый?

Она резко, почти грубо швырнула миску на землю, ее глаза, обычно мутные, стали острыми, колючими:
— Молчи уже! Лихо-то уже близко, чует жертву! Слышит, как ты трещишь! Не сделаешь ничего — утащит в лес, и косточек твоих белых не соберут. Иди, пока не поздно!

Я засмеялся. Резко, громко, истерично — прямо в её сморщенное, серьёзное лицо. Два высших образования. Десятки спроектированных зданий. Разумный, прочный мир из стекла и бетона. И этот бред? «Лихо»? «Голубошерстное»?
Я развернулся и рванул к дому, почувствовав себя не хозяином, а загнанным зверем в клетке из бревен и суеверий.
Защелкнул засов, захлопнул ставни. Мир снаружи стал враждебным. Достал водку. Не чтобы напиться. Чтобы стереть. Выжечь каленым железом эту навязчивую картинку: мелкие куличики на песке и черную воду, наступающую на них.

Заперся на все щеколды, на засов, задвинул тяжелый деревянный запор, зашторил окна плотной тканью, отрезав себя от этого безумного мира. Достал из пакета литровую бутылку дешевой, обжигающей горло водки, купленную в магазине. К этой вони тины и полыни я вроде бы уже привык, почти не чувствовал. Но сейчас она снова ударила в нос, едкая, густая, прожигающая, словно в дом впустили туман с болота. А еще… звуки. То тихий, булькающий смех из темного угла за печкой. То шепот, словно со дна реки, прямо из-под половиц, влажный и прилипчивый: «Иди… Иди к воде… Матушка ждет…»

Алкоголь, возможно, был ошибкой. Он не заглушил это. Он стер последние барьеры, растворил тонкую плёнку реальности. Я залпом допил оставшиеся пол-литра, чтобы просто отключиться, чтобы нервы не сорвались окончательно. Глоток за глотком чувствовал, как огонь растекается по желудку, но не может прогнать внутренний лёд.

Кошмары пришли сразу, едва я закрыл глаза. Я не спал — я тонул наяву. Видел её снова — та самая девушка, что стояла возле реки. Только сейчас она замерла на самом краю берега, красивая до дрожи, но глаза её смотрели холодно и равнодушно, будто ничего живого давно уже не осталось внутри. А я барахтался посреди воды, которая вдруг стала густой, липкой, почти как смола. Со дна тянулись к моим ногам синеватые, распухшие руки, обвивая лодыжки мёртвой хваткой, увлекая вниз, в холодную, безвоздушную тьму, где мерцали лишь её глаза. Затем видел дочь, Леру. Она играла на песке у воды, лепила куличики, а из реки беззвучно выползали те же руки и тянулись к её маленьким пяточкам…

Я проснулся от резкого, оглушительного стука. Не по крыше — в окно. Стучала вода. Плотные, тяжёлые, размером с монету капли били в стекло с такой силой, словно хлестали из пожарного шланга, заставляя окна вибрировать, хотя за окном, в щелочку между шторами, виднелось сухое небо и недвижные ветви деревьев.

Похмелья не было. Не было ни головной боли, ни тошноты. Была лишь ледяная, кристально чистая, нечеловечески ясная мысль и абсолютная внутренняя пустота — выжженная пустыня. Я сидел на диване, не в силах пошевелиться, глядя в потрескавшиеся доски пола.

Прямо перед порогом, на потертом половике, лежала аккуратная, сложенная со страшной точностью кучка: свежий, сочный пучок полыни, перевязанный черной, похожей на волос ниткой; небольшая дохлая рыбина с мутными, выцветшими глазами и неестественно выгнутым хребтом; три мокрых, гладких, темных камня с реки, уложенные рядом в идеальную пирамидку.

Они лежали внутри дома. Я был здесь один. Дверь была заперта на все запоры изнутри.

Мне кажется, это уже не намёки.

Меня пронзила холодная острая мысль, словно осколок льда прямо в сердце. Лера. Я видел её во сне. Там, у воды, такая маленькая и беззащитная. Тоненькие ручки с ямочками на локотках лепят куличики, звонкий, похожий на колокольчик смех сейчас отзывался в висках ледяным эхом… Нет. Только не она. Это был не просто кошмар. Это было последнее — самое страшное — предупреждение.

Я рванулся к холодильнику, с грохотом распахнул дверцу. Внутри пахло остывшим металлом и пустотой. Схватил первое, что попалось под руку — полускрученную палку сервелата, булку вчерашнего хлеба, заветревшуюся на срезе. Вспомнил, что на камне лежали в основном вещи, сделанные руками, с душой, с трудом. Мои руки тряслись так, что я едва удерживал нож. Я наскоро, скомкано слепил несколько кривых бутербродов, стараясь хоть как-то их прилично оформить, вытирая пальцы об штаны. Налил в кружку молока — газировку такая привереда вряд ли станет пить. Жалкое, нищенское подношение. Но большего у меня не было.

Я сорвался с места, выбежал из дома, даже не закрыв дверь, и побежал к реке, подгоняемый ледяным ужасом. К ней. К той, кого они тут называют... Матушкой.

Выбежал на берег, спотыкаясь о кочки. Подошёл к тому самому камню-алтарю. Мне было плевать на редких прохожих, на их удивлённые или понимающие, полные жалости взгляды. Просто рухнул на колени в сырой, холодный песок, ощутив влагу, проступающую сквозь ткань, и выложил перед тёмным, отполированным временем камнем своё жалкое подношение. Бутерброды легли криво, кружка с молоком подкатилась, грозя опрокинуться.

— Прости... — выдохнул я, и голос сорвался в надрывный, сиплый шепот, в котором слышались слёзы и отчаяние.
— Матушка, прости, не ведал, что творю... Не хотел обидеть, оскорбить твоё место... Не гневайся... Краса ненаглядная... Хозяйка светлая... Заступница...

Я сыпал всеми словами, что приходили в голову, умоляя, унижаясь, обращаясь к чему-то древнему, слепому и страшному, как к последней инстанции, в которую ещё вчера не верил. Кланялся в мокрый песок, чувствуя, как кружится голова.

Ветер, до этого едва колышущий листья, словно прислушиваясь, внезапно зашумел в ветвях старой ивы над моей головой. Он стал сильнее, плотнее, обвил меня, как невидимая река, и в нём появился запах — не тины и полыни, а диких луговых цветов, липового мёда и свежего, только что скошенного сена. Он был неестественно густым, сладким и пьянящим, перебивая все остальные запахи, заполняя лёгкие.

И в тот же миг, оглушительно громко в этой давящей, только что разрядившейся тишине, в кармане пиликнул телефон. Звонок был резким, как выстрел. Я судорожно, чуть не порвав шов, выдернул его наружу. Ладонь была мокрой от пота, и я едва не уронил аппарат. На экране, ярко сияя, светилось сообщение от бывшей жены.

«Привет. Вчера Лера температурила страшно, до 39 доходило, бредила даже. Вызвали скорую, те ничего не нашли. Сегодня как огурчик, скачет, хочет на речку. Странно всё это. Как ты там?»

Я поднял голову и смотрел на реку, на шепчущие, будто благословляющие меня теперь ветви ивы, на свой жалкий, но принятый дар на камне. Воздух больше не пах смертью и тленом. Он пах жизнью. Цветущей, густой, неумолимой и всепобеждающей. Сладкий запах сена смешивался с запахом воды и становился одним целым.

Она приняла извинения. Она отпустила мою дочь. Обмен состоялся.

Я сидел на коленях в мокром песке, и по щекам текли горячие, соленые слёзы — не от страха, а от дикого, всепоглощающего облегчения, смешанного с леденящим душу пониманием. Это не просто чужая деревня. Это Её деревня. Ее удел, ее царство. И я теперь не хозяин в своем доме. Я всего лишь гость. На ее условиях. В ее милости.

Я кое-как встал на ватные, будто чужие ноги, стряхнув с коленей грязь, оставив тёмные мокрые следы на штанах, и зашагал домой, даже не обернувшись назад. Всё стало ясно до ужаса: рациональный мир, гладкий и понятный, словно стекло и бетон, остался позади. Впереди раскинулась другая реальность — древняя, полная ароматов мёда, свежего сена и сырой земли. Теперь мне предстояло здесь обживаться.

Первая часть

Показать полностью
104

Рассказ «Матушка»

Часть 1\2

Вторая часть

Папка с документами, перевязанная простой бечевкой, оказалась на удивление тяжёлой. Нет, не физически, а той весомостью, которую несла в себе. Весомостью поворотной точки. Я сжал её чуть крепче, ощущая шершавую фактуру картона под пальцами. Хоть одна по-настоящему хорошая новость за эти бесконечные месяцы.

После развода я оставил жене и дочери всё — квартиру, забитую нашими общими воспоминаниями, машину, на которой возил Леру в первый класс. Мог бы, конечно, пободаться в суде, выиграть своё, но оскаленные зубы юристов, делёж железа и бетона — не это ли стало последней каплей в чаше нашего брака? Нет. Пусть у них будет всё нормально. Пусть у Леры будет свой дом, знакомый и надёжный.
А мне в итоге достался этот домик в глуши. Всегда ведь мечтал жить за городом, подальше от этой вечной суеты, вечного бетона и воя автомобильных сигнализаций.

Я распахнул массивную дверь муниципалитета, и тут же меня накрыло палящим зноем летнего солнца — ярким, раскалённым, будто материальным. Его лучи мгновенно прожгли мою двухдневную щетину и лысую голову, заставив ощутить тот самый узнаваемый зуд, который вот-вот обернётся болезненным солнечным ожогом. Рука сама потянулась к пачке сигарет в нагрудном кармане. Закурив, затянулся так глубоко, что закружилась голова, ощущая, как никотин медленно и методично прогонял остатки нервного напряжения, сковывавшие плечи всё время этой бюрократической эпопеи. С этим горьковатым привкусом небольшой, но значимой победы на губах я побрёл к автобусной остановке, не замечая окружающих.

На вокзале, пахнущем пылью и остывшим асфальтом после дождя, купил билет на вечерний рейс до места под названием Заречье. Название звучало просто, успокаивающе, по-деревенски основательно. Автобус был полупустой, пропитан сладковатым запахом старого пластика и топлива. Я устроился у окна, упёр лоб в прохладное, слегка вибрирующее стекло и погрузился в созерцание. За окном мелькала, убегая назад, моя прежняя жизнь: серые многоэтажки сменились покосившимися гаражами и частным сектором, потом поплыли бескрайние поля, отливающие золотом в последних лучах солнца, тёмные зубчатые полосы леса и пустынные просёлочные дороги, теряющиеся в сумерках.

В Заречье я прибыл уже затемно. Деревня оказалась на удивление живописной и уютной — не глухомань какая-нибудь, а вполне себе крепкое, дышащее жизнью поселение. Кое-где горели старые фонари, отбрасывая на землю круги тусклого оранжевого света, в которых танцевала мошкара. Они освещали аккуратные улицы: встречались и старенькие, но ухоженные бревенчатые дома с замысловатыми резными наличниками, хранящими тень былого мастерства, и новые, пахнущие древесиной срубы из оцилиндрованного бревна или аккуратно зашиты сайдингом.

Я дошёл до своего участка, и сердце невольно ёкнуло — вот он. Мой новый дом. Небольшой, бревенчатый, почерневший от времени, но крепкий, точь-в-точь такой, какой я себе и представлял в самых светлых грезах. Стоял он чуть в стороне от основной улицы, ближе к речке, откуда доносился ровный, убаюкивающий шёпот и плеск невидимой в темноте воды.

Пока шёл, встретил местную жительницу — бабушку лет семидесяти, с резко очерченным морщинами лицом и палочкой, но невероятно бодрую. Она шла, что-то интенсивно бормоча себе под нос, но, заметив меня, резко остановилась, уставившись любопытными, совсем не старческими, яркими глазами, блестящими во тьме, словно у ночной птицы.

— Здравствуйте, — поздоровался я, слегка смутившись под её пристальным взглядом. — Не подскажете, где тут у вас магазин? А то я новенький.

Бабуля медленно, с судебной пристрастностью оглядела меня с ног до головы, словно составляя опись имущества и прикидывая, свой я или чужой, опасный или безобидный.

— Магазин-то? — переспросила она, и в голосе её послышался характерный уральский говор, густой, тягучий, как мёд. — Да вон он, краешком виден, за акациями, с красной вывеской. Только, милок, — она сокрушенно покачала головой, — он уж к девяти-то вечера на замок. Поздновато ты, родимый, спохватился. Хозяин Федот рано ложится.

Я глянул на часы — без десяти десять. Эх, значит, ужин будет скудной сухомяткой, что валяется на дне рюкзака.
— Понял, спасибо. Ладно, как-нибудь перебьюсь. Не впервой.

Я уже сделал шаг, чтобы двинуться в сторону дома, но бабушка не отпускала, внезапно подняв вверх костлявый, исчерченный прожилками палец.
— Слушай сюда, приезжий. Домой, поди, устраиваться? Так смотри у меня — не шастай зря по темноте-то. Не ровен час... — голос ее снизился до драматического шепота.

— Дикие звери? — предположил я, пытаясь угадать и слегка улыбаясь. — Кабаны, что ли?
— Не-е, — качнула она головой, и тень от козырька ее платка скрыла выражение глаз, сделав его зловещим. Голос стал тише, гуще, насыщеннее. — Зверь зверем, а лихо-то по деревне гуляет. Шныряет, похаживает, по задворкам. Зазеваешься — утянет, и след простынет. Оно тут, голубошерстное, — прошипела она, — по ночам шуршит, из-под земли глядит огоньками. Берегись, сказываю.

Я кивнул, стараясь сохранить максимально серьезное, уважительное выражение лица, хотя внутри всё смеялось. Колоритный местный фольклор, чего уж. «Голубошерстное» — это сильно. Наверное, барсук-альбинос какой-нибудь или помешанный на блестящем енот, раздутый суеверными деревенскими слухами до мифических пропорций.
— Спасибо за предупреждение, бабушка, я учту. Обязательно буду смотреть по сторонам. Счастливо оставаться.

— Ну, с Богом, — бросила она мне вслед и, не прощаясь, зашуршала своими валенками по песчаной дороге, снова погрузившись в безразрывное, никому не ведомое бормотание.

Я пошел к своему дому, к своему новому, пока еще чистому листу. Завтра буду налаживать быт, искать дрова, воду, проверять, есть ли свет. Благо, работаю на удаленке, интернет, по словам той же бабушки, тут есть, спутниковый. Выпилю массивный деревянный стол, поставлю его прямо у окна, чтобы видеть речку, и буду работать под аккомпанемент воды и птиц. Все будет хорошо. Просто. Спокойно. По-настоящему.

А слова старухи о «лихе» я отбросил как забавную, колоритную деревенскую страшилку для приезжих. Ерунда.

Дом оказался всего в два окна, неказистый, приземистый, но удивительно крепкий. Сруб из тёмного, почти чёрного бревна дышал вековой прочностью. Видно было, что прежний хозяин не просто следил за ним — он его лелеял. Я прошёлся по надёжно уложенным половицам — ни одна не скрипнула, ни одна не зашаталась. Крыша, покрытая тёмным шифером, оказалась целой, печь в углу сложена аккуратно, изразцы (керамическая облицовка печи) тускло поблёскивали в полумраке скупым отсветом. Но внутри царила какая-то неестественная, гнетущая тишина. Щелчок выключателя ничего не изменил. Темнота оставалась непроглядной.

Покопался в ржавом щитке на улице, на ощупь, пальцы наткнулись на холодный рычаг вводного автомата. Хозяин, видимо, человек предусмотрительный, отключил всё на время своего отсутствия — мало ли, пожар. Я с некоторым усилием щелкнул им. Внутри дома тут же раздался мягкий, почти неслышный гул, и из-под двери брызнул желтый свет. Заработало.

Интерьер был скромным, даже аскетичным, но всё необходимое имелось: старенький, похожий на лакированный сундучок холодильник «ЗИЛ» мирно заурчал в углу; на тумбе стоял ламповый телевизор «Рекорд» с выпуклым глазом-экраном. Я включил его — с шипением и снежными помехами выплыло изображение, ловил аж два канала. Чудо. Дровяная печь, небольшой буфет с посудой. И — вот это настоящая удача — полка с книгами. Я люблю почитать, особенно вечерами, когда тишина давит на уши. Полистал корешки пальцем, сдувая пыль: что-то советское, классика в потрепанных переплетах, сборник рыболовных советов, пачка журналов «Охота и охотничье хозяйство». Пригодится.

Разложил свои нехитрые пожитки, заполняя пустоту чужого жилья знакомыми вещами. Холодильник с жалобным скрипом принял у меня дань в виде полукольца колбасы, буханки хлеба и пары банок тушенки. Ноутбук, мой главный инструмент и связь с прежним миром, я водрузил на крепкий, видавший виды деревянный стол — он тут уже был, как и старенький, но еще добротный диван с просевшими пружинами. Две комнаты: кухня да зал-гостиная, большего мне и не надо. Туалет, что отдельно радовало, был обустроен и в сенях, и, по классике жанра, на улице — выбор на любой вкус и погоду.

Заняться было нечем, спать, несмотря на усталость, не хотелось — в крови ещё играл адреналин после переезда. Решил осмотреть хозяйство при свете мощного фонаря. Двор оказался больше и обустроенней, чем я думал. Аккуратный сарайчик, а в нём — дрова, сложенные под навесом с почти немецкой педантичностью, поленница к поленнице. И вот удача — в углу, прислонённые к стене, нашлись удочки, целый арсенал: запасные лески в мотках, катушки, коробочки с блёснами, крючками и грузилами. Вся рыбацкая премудрость. Эх, как женился — всё это забросил. Ни разу не ходил. То времени нет, то желания, то дела. А ведь когда-то так любил… Но потом беременная жена, родилась Лера, бесконечные заботы, работа… Мечты о тихой воде и плавающем поплавке растворились в суете.

Со стороны реки сквозь приоткрытое окно донесся звонкий, серебристый девичий смех. Ну конечно, а местные-то не слушают свою же бабушку с ее страшилками. Молодежь, наверное, отдыхает, греется у костра. Решил наплевать на суеверия. По темным деревенским улицам шастать не буду, это правда небезопасно, а спуститься к речке — почему нет? Если там компания, просто отойду подальше, в тень, чтоб не мешать и не смущать своим видом.

Взял хлеба для прикормки, выбрал самую прочную на вид удочку и пошёл к воде. Берег был пустынен и безмолвен. Никого. Ни огонька, ни потухшего костра, ни обрывков разговоров. Словно тот смех мне почудился. Тишина стояла абсолютная, звенящая, нарушаемая лишь ленивым, сонным плеском воды о песчаный берег. Луна, круглая и яркая, отражалась в тёмной воде длинной дрожащей дорожкой, уходящей в никуда.

Уселся на прохладный песок, начал мять хлеб в ладонях, чувствуя, как крошки липнут к пальцам, возиться со снастью, насаживать грузило. Насладиться одиночеством и покоем не дали. Краем глаза заметил движение. Девушка. Она шла по самому краю воды, освещённая лунным светом, и казалась его порождением. Высокая, невероятно стройная, в длинном струящемся платье цвета слоновой кости, которое каким-то странным, необъяснимым образом не намокало у самой кромки воды. Очень красивая. Даже смутился на миг, почувствовав давно забытый поворотный толчок где-то под сердцем, и отогнал прочь невольную, болезненную мысль — вспомнил, как точно так же, при лунном свете, в городском парке, впервые увидел свою будущую жену... Та же внезапность, то же сбивающее дыхание впечатление.

Она подошла ближе, бесшумно, словно не касаясь ногами земли. Луна осветила ее лицо — нежное, с идеальными, словно выточенными чертами и какой-то... нездешней, глубокой задумчивостью в огромных, слишком темных глазах. Но сейчас в уголках ее губ играла улыбка, светлая и в то же время печальная, отстраненная.

— Новенький? — спросила она. Голос был тихим, мелодичным, без малейшего намека на местный говор, звучал как далекий перезвон хрустального колокольчика. Может, дачница из Москвы, приехала погостить на лето, подышать воздухом.
— Да, вот, получил дом в наследство, — ответил я, чувствуя себя неловко и немного глупо с удочкой в руках, как мальчишка. — Только сегодня заехал, буквально пару часов назад.
— Один? — поинтересовалась она мягко, и ее взгляд, скользнув по моим скромным пожиткам у воды, вернулся ко мне, будто оценивая не обстановку, а меня самого.
— Один, — кивнул я, и это слово прозвучало в тишине особенно гулко и одиноко.

Она прошептала напоследок какое-то пожелание тихим голосом, вроде бы упомянув хороший улов и спокойную ночь. Я, слегка растерявшись от такой нежданной теплоты, пробормотал благодарность за разговор и неожиданно добавил комплимент насчёт её внешности. Девушка повернулась с почти воздушной лёгкостью и направилась дальше, идя аккурат по берегу реки. Её силуэт постепенно исчезал среди сумерек, словно капелька сливок растаявшая в чашечке чёрного крепкого кофе.

А я остался сидеть на песке, и лишь теперь до меня дошло, насколько оглушительной стала тишина. Пропал даже ленивый плеск воды. Замолкли лягушки, умолкло ночное насекомое за спиной. Воздух застыл. И до меня донесся запах, который она оставила после себя. Сладковатый, тяжелый и горьковатый одновременно, навязчивый и древний. Свежей речной воды, влажной земли и полыни. Словно кто-то разломал только что пучок этой горькой, пахучей травы прямо у кромки воды.

Я тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. «Вот ведь, — подумал я с досадой. — Старая бабка своими сказками мозги запудрила. Теперь и девушки при луне мерещатся, и запахи». С силой, большей, чем требовалось, перезабросил удочку, стараясь сосредоточиться на рыбалке, на поплавке, на чем угодно. Но образ девушки с печальными глазами и этот странный, необъяснимый аромат полыни и влажной почвы никак не выходили из головы, навязчивые и тревожные.

Даже не сразу заметил резвое подергивание вершинки удочки — так глубоко ушел в пучину собственных мыслей, в воспоминания, что всплывали, как пузыри со дна. Рыба, вытащенная на берег после короткой, но азартной борьбы, оказалась на добрые три килограмма — трофейный, жирный лещ, его чешуя отливала на лунном свете тусклым серебром, а упругое тело выгибалось в последних судорогах. Неплохо для начала! В душе шевельнулся азарт, забытый охотничий инстинкт. Решил попробовать поймать еще одну, на славный завтрак.

Пока ждал следующую поклёвку, машинально закурил. Докурив, замер с бычком в пальцах, ощущая внезапную неловкость: швырять окурок на этот девственно чистый, мелкий песок, в который буквально утопала ступня, язык не поворачивался. Возникло стойкое, иррациональное ощущение, что это место — живое и видящее, и здесь такое кощунство не принято. Тщательно затушил, вдавливая тлеющий конец в сырую прохладу у кромки воды, и сунул окурок в карман куртки.

Следующий заброс оказался неудачным — вытащил корявую, облепленную илом мокрую ветку, похожую на скрюченную руку. А следующий и вовсе поверг в легкое недоумение, быстро сменившееся брезгливостью: на крючке, бессмысленно болтаясь, висела огромная, почти разложившаяся рыбина с мутными, выцветшими глазами. От нее шел тошнотворный, сладковато-гнилостный дух, от которого свело скулы. С отвращением, стараясь не смотреть, скинул её обратно в воду, в черную пучину. Настроение было безнадежно испорчено. Решил, что на сегодня хватит этих странностей, и пошел домой чистить свой улов.

Чистил леща на старой, иссечённой следами ножа разделочной доске на кухне. Вода из-под крана текла ржавая, густая, и мне почудилось, будто от неё пахнет тиной и чем-то затхлым.
— Просто долго на реке пробыл, нанюхался, всё кажется, — убеждал я себя вслух, чтобы разогнать тишину.

Проспал до самого обеда, что было дико и непривычно — впервые лет за десять я проснулся один, без дребезжания будильника, без пронзительных криков дочки из соседней комнаты, без навязчивого шума пылесоса за стеной. И чувствовал себя... отдохнувшим. Тело было лёгким, голова ясной.

На улице встретил местных — мужики курили у деревянного магазина, женщина с двумя румяными детьми тащила тележку с картошкой. Все они оказались на удивление улыбчивыми и приветливыми, здоровались за руку, смотрели прямо в глаза. Словно ждали меня здесь, давно знали. В разговоре, мельком, между делом, кто-то из мужиков, глядя на чистое небо, обронил: «Спасибо, матушка, добра послала на денёк». Другой, расплачиваясь в магазине за пачку соли и хлеб, бросил продавщице: «Надо матушку не гневить, задобрить, чтобы урожай дождём не побило». Я лишь кивал, делая вид, что понимаю, о ком речь. Видимо, местная святая или некий дух-покровитель.

По дороге домой с пакетами встретил ту самую бабушку. Она неспешно брела со стороны реки, с пустой холщовой котомкой за плечами, её палочка оставляла на земле аккуратные точки.

— Ну что, приезжий, обживаешься? — прищурилась она, останавливаясь и оглядывая мои покупки пронзительным, всё видящим взглядом.

— Да вот, понемногу, — кивнул я. — Продуктов купил.

— Смотри, не забудь матушку-то задобрить, — сказала она, и её голос внезапно потерял привычную старческую ворчливость, став низким, на удивление серьёзным и зловещим. — А то лихо своё на тебя напустит. Оно этого только и ждёт, голодное.

Я никогда не был суеверным, в церковь заходил разве что на экскурсию, как в музей. Но тут, под ее пристальным взглядом, на этой пустынной дороге, стало как-то не по себе, похолодело между лопаток. Просто молча кивнул и пошел дальше, чувствуя ее взгляд у себя в спине.

Перед самым входом в дом замер, как вкопанный. На пороге, на выщербленном сером дереве, отчетливо, будто чернилами, виднелся мокрый след босой ноги. Небольшой, изящный, с четким отпечатком пятки и пальцев, будто кто-то недавно стоял здесь, прильнув к щели, заглядывая в дверь. Я ошарашенно огляделся по сторонам — ни души, только ветер шелестел листьями клёна. «Бред какой-то, наверное, от дождя», — проворчал я, стараясь не всматриваться, и переступил через него, словно через невидимую черту.

Войдя в дом, снова почувствовал тот же странный, навязчивый запах — тины, влажной глины и горькой полыни, теперь уже густо висевший в воздухе самого дома. «Видимо, на ботинки налипло, пока ходил, надо разуваться на улице», — логично, почти отчаянно предположил я и снял обувь, швырнув её в угол.

Решил приготовить наконец свою рыбу. Достал леща из холодильника — и резко отпрянул, чуть не выронив тушку. Рыба, которая ещё вчера пахла речной свежестью и была упругой, покрылась скользкими чёрными пятнами, её глаза побелели и вспучились, а от неё шёл насыщенный сладковато-гнилостный дух, ударивший в ноздри. Испортилась. Но как? Холодильник-то работал. По телу пробежала холодная мурашка неприязни, даже не страха, а жутковатого недоумения. С отвращением швырнул её в ведро, с досадой принялся резать хлеб и колбасу.

Захотелось горячего, согревающего чая. Включил электрочайник, но когда он с щелчком вскипел и я приподнял крышку, меня ударил в нос тот же знакомый, уже ненавистный запах — местная вода и правда воняла тиной и болотной гнилью, будто её зачерпнули со дна старого омута. Вылил её с отвращением в раковину. Придётся пить только бутилированную.

Я вошёл в гостиную с бутылкой минералки, и тут на меня, словно физическая волна, накатило странное, давящее чувство — будто я переступил порог не своего дома, а чужого, внимательного и враждебного пространства. Воздух стал густым, тяжёлым, им было трудно дышать. И сквозь приоткрытую створку окна, словно из самого подполья, донёсся смех.

Тот самый девичий, что я слышал вчера у реки. Но теперь он был другим — не серебристым и беззаботным, а глухим, булькающим, мерзко хлюпающим, словно кто-то смеялся, захлебываясь водой и илом, прямо из-под пола, из темноты подвала.

Я резко, почти с панической силой, захлопнул окно, чтобы отсечь этот звук. Стекло задрожало. Сердце заколотилось где-то в самом горле, учащённо и громко. Рука сама потянулась к телефону в кармане, чтобы позвонить кому-нибудь, рассказать, услышать человеческий голос. Но кому? Жене? Бывшей жене. Она лишь тяжело вздохнёт в трубку и скажет, что я окончательно сошёл с ума от одиночества.

Так и стоял я посреди комнаты, в центре сгущающейся тишины, вслушиваясь в её новое, звенящее качество. Тишина была уже не пуста, а полна — чем-то невидимым, древним и бесконечно внимательным именно ко мне.

Решил выйти утром к реке с удочкой — вдруг повезёт больше. Солнце сияло ярко, но его лучи были холодными, не греющими. Ночью не заметил, а теперь мой взгляд поймал у самой кромки воды, почти в холодной тени раскидистой плакучей ивы, ветви которой украшали выцветшие ленточки, импровизированный алтарь. Несколько крупных, отполированных водой плоских камней, аккуратно сложённых друг на друга в виде грубой столешницы. На камнях лежали дары, от которых замирало сердце: ломти свежего ещё тёплого домашнего хлеба с узором из колосков, два жирных, полных икры налима с тусклой чешуёй, пучок сухой полыни, источающей горечь и пыльный запах, несколько маленьких вязаных салфеточек с хитрым орнаментом и даже детская рубашка, бережно сложённая, словно для самого желанного гостя. Всё выглядело таким свежим, будто принесено всего несколько минут назад.

Как по заказу, из-за поворота вышел тот самый мужик из магазина, с добродушным, обветренным лицом. Он, не глядя на меня, молча, с почти ритуальной торжественностью положил на центральный камень круглый, румяный каравай, от которого пахло дрожжами и теплом. Склонил голову набок, словно прислушиваясь к течению реки, и тихим, но удивительно чётким голосом произнёс, едва шевеля пересохшими от волнения губами:
— Прими, хозяйка, сохрани да укрой нас от беды великой...
Потом обернулся ко мне, не улыбаясь, лишь помахал рукой, указывая на камень, словно приглашая присоединиться, и ушёл той же дорогой. Его спина выражала странную смесь умиротворённости и покорности.

Я пробормотал себе под нос, чувствуя нервную дрожь в пальцах:
— Совсем тут все с катушек съехали. Какую-то мать-хозяйку себе придумали…

Но люди-то вроде хорошие, приветливые. Решил, что их суеверия останутся для меня просто местным колоритом, этнографическим фоном. С усилием оторвал взгляд от алтаря и забросил удочку.

Не клевало. Совсем. Ни одной поклёвки за четыре долгих, тягучих часа. Поплавок застыл неподвижно, словно вкопанный в тёмную воду. Будто вся рыба в реке вымерла или нарочно демонстративно меня игнорировала. Со злостью швырнув на берег невредимую снасть, побрёл домой, ощущая на себе невидимый тяжёлый взгляд со стороны реки. Нужно заняться делом, отвлечься на что-нибудь реальное.

Включил ноутбук. Привычный звук загрузки, но вместо логотипа производителя на миг, словно вспышка, мелькнула заставка — но это была не она. Мелькнуло лицо. Женское, бледное, землистое, с глубокими провалами вместо глаз и мокрыми, слипшимися на впалых щеках волосами. Оно исказилось в беззвучном, но яростном шипении, будто из глубин омутных, полных ненависти, и тут же исчезло, сменившись привычным радужным экраном приветствия.

Я замер с недогоревшей сигаретой в руке, минуту просто тупо, не мигая, смотрел на монитор, на своё бледное отражение в нём. «Вирус, — первая, спасительная мысль. — Или глюк видеокарты. Перегрев». Запустил антивирусную проверку, пальцы чуть дрожали. Интернет, который до этого ловился более-менее, начал дико, истерически сбоить. Полоски связи то пропадали совсем, то появлялась одна, разрываясь, хотя за окном — ни единой тучи, ясное небо.

С трудом дождавшись конца проверки («ничего не найдено»), решил съездить в город. Решаю кучу проблем разом: вызову сантехника проверить трубы (вода ведь воняет!), куплю в магазине нормальный фильтр для воды и мощный роутер с сим-картой, чтобы не зависеть от этой дьявольщины. Иначе работать невозможно. Да и просто хочется увидеть других людей — нормальных, не кланяющихся камням.

Оставил ноут и пошёл на автовокзал. Шёл быстро, почти бежал, стараясь не смотреть по сторонам. Вот он — знакомый поворот. Вот здание вокзала, убогое, но такое желанное. Подошёл к запотевшей стеклянной двери, потянулся к холодной железной ручке… и моргнул.

Вторая часть

Показать полностью
68

Красные ночи

В маленьком городке Вязники, затерянном среди густых лесов Владимирской области, зима 1984 года выдалась особенно суровой. Морозы сковали реку Клязьму ледяным панцирем, а снег был таким глубоким, что дети могли нырять в сугробы с головой и не достигать дна. Тишина опустилась на город, нарушаемая лишь скрипом полозьев редких саней да гудками машин хлопчатобумажного комбината, работавшего в три смены.

Виктор Степанович Крылов, участковый милиционер пятого околотка, постукивал пальцами по рулю служебного УАЗика. Двигатель натужно гудел, обогреватель выдавал слабые потоки теплого воздуха, которые никак не могли согреть промерзшую кабину. Старшина милиции, сорокадвухлетний крепкий мужчина с густыми усами, тщательно выбритыми щеками и вечно воспаленными от недосыпа глазами, сжимал замерзшими руками руль.

«Еще один труп. Третий за месяц,» — думал Виктор Степанович, направляя машину по заснеженной дороге в сторону Заречной улицы. От мысли, что в его тихом районе орудует убийца, становилось тошно. Последние пять лет в Вязниках не случалось ничего страшнее бытовых драк да мелких краж.

УАЗик подпрыгивал на ухабах, фары выхватывали из темноты сугробы и редкие деревянные дома с заиндевелыми окнами. Часы показывали 23:19. Не самое позднее время, но улицы были пусты — горожане предпочитали не выходить без особой нужды в лютый мороз, особенно после того, как по району поползли слухи о загадочных убийствах.

Крылов остановил машину возле двухэтажного деревянного дома, почерневшего от времени. Ему не нужно было сверяться с адресом — у подъезда уже стояла машина «Скорой помощи» и милицейский «Москвич». Накинув шапку-ушанку и застегнув форменный полушубок, Виктор Степанович вышел из машины. Мороз мгновенно обжёг лицо, каждый вдох болезненно царапал носоглотку.

Поднявшись по скрипучей лестнице на второй этаж, он увидел криминалиста Анатолия Петровича, который уже колдовал над телом, и сержанта Игнатьева, бледного и растерянного, записывающего что-то в блокнот.

— Здравствуйте, товарищ старшина, — поприветствовал Крылова криминалист, не отрываясь от работы. — Та же картина, что и в предыдущих случаях.

Виктор Степанович подошёл ближе. На полу в луже запекшейся крови лежала женщина лет тридцати пяти. Домашний халат задран, горло перерезано, на запястьях характерные следы от веревки. Взгляд остекленевших глаз устремлен в потолок.

— Маргарита Алексеевна Соколова, тридцать шесть лет, работала кассиром в продуктовом магазине на улице Ленина, — доложил Игнатьев, заглядывая в блокнот. — Обнаружила соседка, Клавдия Ивановна, примерно час назад. Услышала странные звуки, потом тишину, забеспокоилась и постучала. Никто не открыл, а дверь оказалась не заперта.

— Время смерти? — Крылов обратился к врачу «Скорой», пожилому мужчине с седыми висками, который стоял в стороне, заполняя какие-то бумаги.

— Предварительно, около двух-трех часов назад. Точнее скажет судмедэксперт, — ответил тот, не поднимая глаз.

Старшина присел на корточки, внимательно разглядывая труп, стараясь не потревожить следы. На шее жертвы виднелся глубокий ровный порез, нанесенный явно острым предметом. Края раны аккуратные, без рваных краев, будто работал профессиональный хирург.

— Что с окнами и дверями? — спросил Крылов, поднимаясь.

— Дверь не взломана, окна закрыты изнутри, — ответил Игнатьев. — Либо она сама впустила убийцу, либо у него был ключ.

Виктор Степанович медленно обошел комнату. Типичная советская квартира: диван, покрытый коричневым пледом, сервант с хрустальными рюмками за стеклом, на стене — репродукция Шишкина «Утро в сосновом лесу», на комоде — черно-белые фотографии в рамках. Никаких признаков борьбы, кроме опрокинутого стула у обеденного стола.

— А что с отпечатками? — Крылов посмотрел на криминалиста.

— Как и в прошлый раз, товарищ старшина, — криминалист покачал головой. — Квартира стерильно чистая. Ни единого постороннего отпечатка. Кто бы это ни делал, он очень осторожен и методичен.

Крылов нахмурился. Эта деталь беспокоила его больше всего. Трое убитых за месяц, и никаких зацепок. Убийца не оставлял следов, выбирал жертв по непонятному принципу, и все убийства происходили в разных частях города. Первой жертвой была пенсионерка Зоя Николаевна Рябинина, которую нашли зарезанной в собственной ванной. Второй — молодой преподаватель музыкальной школы Сергей Валентинович Кротов, убитый в своей квартире. И вот теперь — кассир Соколова.

— С родственниками уже говорили? — Крылов взглянул на сержанта.

— Так точно. У нее только сестра в Москве, уже сообщили, — ответил Игнатьев. — По словам соседей, Соколова жила одна, была разведена, детей нет. Тихая, спокойная, ни с кем не конфликтовала.

— Как и все остальные жертвы, — тихо произнес Крылов.

Он подошел к окну и отодвинул тюлевую занавеску. За окном — черная морозная ночь, редкие огоньки фонарей, безлюдные улицы, укрытые снегом. Город казался вымершим. Где-то там, среди этих домов и улиц, ходит человек, который с хирургической точностью забирает жизни, не оставляя следов.

— Проверь, есть ли связь между Соколовой и другими жертвами, — распорядился Крылов, обращаясь к Игнатьеву.

***

Утро следующего дня встретило Крылова серым небом и колючим ветром, гоняющим по улицам снежную поземку. Невыспавшийся, с тяжелой головой после бессонной ночи, он сидел в своем кабинете в районном отделении милиции и просматривал материалы дела. Перед ним лежали фотографии всех трех мест преступления, заключения экспертов, протоколы допросов свидетелей.

В дверь постучали, и в кабинет вошел Игнатьев, держа в руках папку с документами.

— Товарищ старшина, я нашел связь между жертвами, — сержант положил перед Крыловым папку. — Все трое были свидетелями по делу Мальцева.

Виктор Степанович вскинул брови. Это меняло всё.

— Расскажи подробнее, — он откинулся на спинку скрипучего стула.

Игнатьев присел напротив и раскрыл папку.

— Мальцев орудовал в нашем районе в 1974-1975 годах. Зарезал десять женщин. Рябинина опознала его по фотографии — видела, как он выходил из подъезда одной из жертв. Кротов, тогда еще студент, заметил его у дома другой убитой. А Соколова… — Игнатьев перевернул страницу, — она была подругой одной из жертв и дала показания о странном мужчине, который ухаживал за убитой перед смертью. Описание совпало с Мальцевым.

Крылов задумчиво побарабанил пальцами по столу.

— Но Мальцев сидит в Ныробе. Откуда он мог узнать адреса свидетелей спустя столько лет?

— Это самое интересное, товарищ старшина, — Игнатьев достал из папки еще один лист. — Мальцев сбежал. Три месяца назад. Информация была засекречена, чтобы не создавать панику. Искали его по всей стране, но след простыл.

— И ты узнал об этом только сейчас? — Крылов нахмурился.

— Так точно. Я связался с колонией сегодня утром, когда обнаружил связь между жертвами. Они подтвердили побег, но отказались сообщать детали по телефону. Обещали выслать официальное уведомление.

Виктор Степанович тяжело вздохнул. Теперь всё складывалось. Мальцев вернулся, чтобы отомстить тем, кто отправил его за решетку. Но откуда он узнал, где они живут? Прошло почти десять лет, люди могли переехать, сменить фамилии.

— Сколько всего было свидетелей по делу Мальцева? — спросил Крылов.

Игнатьев перелистал документы.

— Семеро основных. Трое уже мертвы. Остаются еще четверо: Людмила Павловна Воронина, тогда работала медсестрой, сейчас на пенсии; Григорий Ефимович Лебедев, бывший водитель автобуса; Николай Анатольевич Бурцев, работал следователем, сейчас на пенсии; и Анжела Викторовна Крутова, была продавщицей в универмаге, сейчас работает на ткацкой фабрике.

— Нужно срочно установить наблюдение за всеми четырьмя, — Крылов поднялся из-за стола. — Я навещу Бурцева, займись остальными, организуй патрули возле их домов. И подготовь ориентировку на Мальцева. Если он в городе, мы должны его найти.

***

Виктор Степанович решил лично проверить, как обстоят дела с одним из свидетелей — бывшим следователем Бурцевым. Если кто-то и мог дать дельный совет по поимке Мальцева, так это человек, который когда-то его арестовал.

Бурцев жил в частном секторе, в старом бревенчатом доме на окраине города. Крылов припарковал УАЗик у покосившейся калитки и, увязая в снегу, прошел к крыльцу. Постучал. Никто не ответил. Постучал сильнее. Тишина. Неприятное предчувствие кольнуло под ложечкой. Он толкнул дверь — не заперто.

— Николай Анатольевич? — позвал Крылов, входя в темные сени. — Это участковый Крылов.

Ответа не последовало. Виктор Степанович расстегнул кобуру, достал табельный ПМ и осторожно двинулся вперед. В доме стоял полумрак — шторы задернуты, только тусклый свет проникал сквозь щели.

Крылов быстро осмотрел кухню — пусто, затем гостиную — тоже никого. Оставалась спальня. Дверь была приоткрыта. Он медленно толкнул ее стволом пистолета.

Бурцев лежал на кровати, уставившись в потолок стеклянными глазами. Горло перерезано тем же методичным движением, что и у предыдущих жертв. Но в этот раз убийца оставил «подарок» — на груди убитого лежала старая черно-белая фотография. Крылов, стараясь не прикасаться к телу, наклонился, чтобы рассмотреть снимок. На нем был запечатлен молодой Бурцев в форме старшего лейтенанта милиции рядом с человеком в наручниках — предположительно, Мальцевым.

«Четвертая жертва. Он ускоряется,» — подумал Виктор Степанович, доставая рацию, чтобы вызвать оперативную группу. Но прежде чем он успел это сделать, за его спиной раздался тихий скрип половицы.

Крылов резко обернулся, вскидывая пистолет, но в тот же миг сильный удар обрушился на его голову, и мир провалился в темноту.

***

Сознание возвращалось медленно, волнами. Сначала пришла боль — тупая, пульсирующая в затылке. Затем — ощущение холода и сырости. И наконец, понимание, что он не может пошевелиться — руки и ноги крепко привязаны к стулу.

Виктор Степанович с трудом разлепил веки. Он находился в каком-то подвале или погребе. Голые кирпичные стены, бетонный пол, единственный источник света — тусклая лампочка под потолком. Напротив него, прислонившись к стене, стоял человек.

Среднего роста, худощавый, с редеющими волосами, зачесанными назад, и острыми чертами лица. Обычное лицо, которое затеряется в толпе. Но глаза… холодные, оценивающие, внимательные, как у хищника.

— Сергей Данилович Мальцев, полагаю? — хрипло произнес Крылов, пытаясь справиться с головокружением.

— Собственной персоной, товарищ старшина, — Мальцев улыбнулся, обнажив неровные зубы. — Приятно познакомиться. Я наблюдал за вами. Вы настойчивый человек. Это достойно уважения.

Он оттолкнулся от стены и подошел ближе. В руке у него поблескивал охотничий нож с длинным лезвием.

— Зачем я здесь? — спросил Крылов, стараясь говорить спокойно. — Я не был свидетелем по вашему делу.

— Верно, — кивнул Мальцев. — Вы не из тех, кто упрятал меня в тюрьму. Но вы мешаете моему… назовем это восстановлением справедливости. А я не люблю, когда мне мешают.

Он начал расхаживать перед связанным Крыловым, поигрывая ножом.

— Знаете, что самое обидное, товарищ старшина? То, что я сидел за чужие преступления. Из десяти убийств, которые мне приписали, я совершил только четыре. Остальные — работа кого-то другого. Но никто не хотел меня слушать. Свидетели указали на меня, следователь Бурцев сфабриковал доказательства, и вот — пятнадцать лет в лагере.

— И поэтому вы решили убить всех свидетелей? — Виктор Степанович незаметно пытался ослабить веревки на запястьях, но они были завязаны крепко.

— Не только свидетелей, — Мальцев покачал головой. — Всех, кто был причастен к моему делу. Судью тоже навещу, но он в Москве, это напоследок.

Крылов лихорадочно соображал, как выбраться из этой ситуации. Нужно было тянуть время, разговорить Мальцева.

— Как вы их находили? Прошло столько лет, люди переезжают, меняют фамилии.

Мальцев усмехнулся.

— В этом мне помогли мои друзья на свободе. Они составили целую картотеку интересующих меня людей.

— И вы подготовились к побегу, — добавил Крылов.

— О да, — глаза Мальцева загорелись. — Три года планирования. Взятки охранникам, поддельные документы, явки, запасные укрытия. Но главное — цель. Цель придает сил, товарищ старшина.

Мальцев подошел еще ближе, наклонился к лицу Крылова.

— Знаете, что самое интересное? Я ведь действительно не убивал тех шестерых женщин. В Вязниках был другой убийца, и он до сих пор разгуливал на свободе. Возможно, вы с ним даже были знакомы.

— О чем вы говорите? — нахмурился Виктор Степанович.

— Тот, кто по-настоящему убил тех женщин, имел доступ к материалам следствия. Он знал, как я действую, и повторял мой почерк. Но у него были свои особенности, которые следствие предпочло игнорировать. Например, он всегда оставлял тела в определенной позе — руки на груди, ноги вместе, как в гробу. А я, — Мальцев усмехнулся, — я был не так аккуратен.

— И кто же это был, по-вашему? — спросил Крылов, продолжая попытки ослабить веревки.

— Думайте сами, товарищ старшина. Кто имел полный доступ ко всем деталям расследования? Кто мог замести следы? Кто получил повышение после моего ареста?

Виктор Степанович почувствовал, как мурашки прошлись по затылку. Он знал только одного человека, который подходил под это описание.

— Бурцев? Следователь, который вел ваше дело?

— Бинго! — Мальцев театрально взмахнул ножом. — Николай Анатольевич Бурцев. Образцовый советский следователь днем и кровавый маньяк ночью. Он использовал меня как козла отпущения. А когда я начал говорить, что невиновен во всех убийствах, меня объявили шизофреником и пытались отправить на принудительное лечение. Спасло только то, что экспертиза признала меня вменяемым.

Крылов не верил своим ушам. Это звучало как бред сумасшедшего. Но что, если в этом бреду есть доля истины? Что, если Бурцев действительно был убийцей?

— Если вы говорите правду, почему не обратились в прокуратуру с апелляцией? Зачем убивать невинных свидетелей?

Мальцев рассмеялся — сухим, лающим смехом.

— Вы правда думаете, что система признала бы свою ошибку? Следователь-убийца — это же скандал на всю страну! Нет, товарищ старшина, справедливость приходится вершить самому. Эти «невинные» свидетели отправили меня гнить в лагере на пятнадцать лет. А Бурцев… — он сжал рукоятку ножа так, что костяшки пальцев хрустнули, — Бурцев получил орден и повышение.

— И сейчас вы планируете убить меня, — констатировал Крылов.

— Вы проницательны, — Мальцев склонил голову набок. — Но не сразу.

Он отошел к деревянному столу в углу подвала и начал перебирать какие-то инструменты. Крылов усилил попытки освободиться. Одна из веревок, кажется, начала поддаваться.

— Где мы находимся? — спросил он, чтобы отвлечь Мальцева.

— В подвале дома Бурцева, — ответил тот, не оборачиваясь. — Ирония, не правда ли? Вы умрете в доме человека, который на самом деле заслуживал наказания больше, чем я.

— Вас найдут, — Крылов почувствовал, что веревка на правом запястье ослабла. — Милиция уже ищет меня.

— Конечно, найдут, — согласился Мальцев, поворачиваясь к нему с ножом и плоскогубцами в руках. — Когда я закончу свое дело и покину город. А может, и страну. У меня есть контакты за границей, знаете ли. Жизнь в лагере многому учит.

Он подошел к Крылову и наклонился к его лицу.

— Но прежде чем я уйду, я хочу, чтобы вы кое-что узнали. Кое-что, что мучило меня все эти годы. Правду о том, почему Бурцев выбрал именно меня в качестве козла отпущения.

Мальцев отложил плоскогубцы и достал из кармана пожелтевшую фотографию.

— Видите эту женщину? Это моя бывшая жена, Ирина. Красивая, не правда ли? Бурцев был в нее влюблен. Ухаживал за ней, когда мы еще были женаты. А потом я застал их вместе и избил Бурцева до полусмерти. Он затаил обиду. И когда начались убийства, увидел шанс отомстить.

Крылов смотрел на фотографию молодой женщины с грустными глазами и понимал, что, возможно, в словах Мальцева есть доля правды. Но это не оправдывало его собственных преступлений.

— Даже если Бурцев подставил вас, это не дает вам права убивать невиновных людей, — твердо сказал Виктор Степанович.

— Невиновных? — Мальцев поднял брови. — Все они виновны. Рябинина лгала под присягой, что видела меня у дома жертвы, хотя я в тот день был в командировке в Муроме. Кротов «опознал» меня, хотя в показаниях сначала описал совсем другого человека. А Соколова… она была любовницей Бурцева и делала всё, что он говорил. Они все заслужили свою судьбу.

Мальцев убрал фотографию и снова взял нож.

— Но довольно разговоров. Пора приступать к делу.

В тот момент наверху раздался стук. Кто-то барабанил в дверь дома.

— Товарищ Крылов! Вы здесь? — донесся приглушенный голос.

Это был голос Игнатьева. Крылов открыл рот, чтобы крикнуть, но Мальцев молниеносно прижал нож к его горлу.

— Тихо, — прошипел он. — Или я перережу вам глотку прямо сейчас.

Виктор Степанович замер. Мальцев напряженно прислушивался к звукам наверху. Через минуту шаги удалились — Игнатьев, не получив ответа, ушел.

— Видите, как мне везет? — Мальцев убрал нож от горла Крылова. — Судьба на моей стороне. Она знает, что я вершу правосудие.

Он отошел к столу, повернувшись спиной к пленнику. Виктор Степанович, воспользовавшись моментом, рванул правую руку. Веревка поддалась, и рука оказалась свободной. Теперь нужно было действовать быстро и бесшумно.

Пока преступник возился со своими инструментами, Крылов лихорадочно развязывал левую руку. Затем, стараясь не шуметь, наклонился к веревкам на ногах.

— Знаете, товарищ старшина, — Мальцев продолжал говорить, не оборачиваясь, — я долго думал, как поступить с вами. Вы не были причастны к моему делу, но вы мешаете мне завершить мою миссию. Поэтому я решил…

Он обернулся и застыл, увидев, что Крылов освободился и уже поднимается со стула. На лице Мальцева отразилось удивление, сменившееся яростью. Он бросился вперед с ножом наперевес.

Виктор Степанович, еще не до конца пришедший в себя после удара по голове, едва успел уклониться. Нож просвистел в миллиметре от его лица. Крылов отпрыгнул назад, но споткнулся о стул и упал на спину. Мальцев навис над ним, занося нож для смертельного удара.

В тот миг наверху снова раздался шум. Теперь это был не стук, а звук разбитого стекла. Кто-то вламывался в дом.

— Милиция! Всем оставаться на местах! — раздались голоса.

Мальцев на мгновение отвлекся, и этого хватило Крылову, чтобы перекатиться в сторону и вскочить на ноги. Но убийца быстро опомнился и снова бросился на него. Виктор Степанович перехватил руку с ножом, они закружились в смертельном танце, стукаясь о стены подвала.

— Ты не выйдешь отсюда живым, мент, — прорычал Мальцев, пытаясь вырвать руку. — Я тебя зарежу, как свинью.

Крылов не отвечал, экономя силы. Он чувствовал, что слабеет — сказывались и удар по голове, и часы, проведенные связанным.

Они врезались в стол, инструменты с грохотом посыпались на пол. Мальцев, воспользовавшись моментом, рванулся вперед и полоснул ножом. Лезвие разрезало рукав полушубка Крылова и оставило глубокую рану на предплечье. Виктор Степанович вскрикнул от боли, но не ослабил хватку.

Наверху уже слышались тяжелые шаги — милиция обыскивала дом. Мальцев, понимая, что время на исходе, удвоил усилия. Он был сильнее, чем казался на первый взгляд, — годы в лагере закалили его.

Крылов начал отступать, чувствуя, что проигрывает эту схватку. Спиной он уперся в стену — дальше отступать было некуда. Мальцев торжествующе улыбнулся и занес нож.

В тот момент дверь в подвал распахнулась, и на лестнице показался Игнатьев с пистолетом в руках.

— Стоять! Бросить оружие! — крикнул сержант.

Мальцев на мгновение замер, глядя на Игнатьева, потом перевел взгляд на Крылова и… улыбнулся. Не дожидаясь реакции милиционеров, он резко развернулся и бросился к маленькому окошку в дальнем углу подвала.

— Стой! — Игнатьев прицелился, но не выстрелил — Крылов находился на линии огня.

Мальцев ударил ножом по стеклу, разбив его, и начал протискиваться в узкий проем. Крылов, превозмогая боль, бросился за ним, но убийца уже наполовину выбрался наружу.

— Не уйдешь, — прохрипел Виктор Степанович, хватая Мальцева за ноги и пытаясь втащить обратно.

Но в ту же минуту снаружи раздался выстрел. Тело Мальцева дернулось и обмякло. Крылов отпустил его ноги и в изнеможении опустился на пол.

Через несколько секунд в подвал спустились еще несколько милиционеров, среди них — начальник районного отдела, майор Семенов.

— Виктор Степанович, вы живы! — он подбежал к Крылову. — Скорую, быстро!

Виктора Степановича вывели из подвала и усадили в машину «Скорой помощи». Пока медики обрабатывали его рану, он рассказал начальству всё, что узнал от Мальцева о Бурцеве.

— Мы проверим эту информацию, — пообещал Семенов. — Если в словах Мальцева есть хоть доля правды, мы поднимем старые дела и пересмотрим их.

***

Прошло три недели. Виктор Степанович Крылов сидел за своим столом в отделении милиции и перечитывал отчет о результатах расследования. После тщательной проверки слова Мальцева частично подтвердились. В архивах нашлись доказательства того, что Бурцев действительно манипулировал показаниями свидетелей и, возможно, сфабриковал часть улик против Мальцева.

Однако подтвердить или опровергнуть, был ли сам Бурцев причастен к убийствам, не удалось — слишком много времени прошло и слишком мало осталось улик. Дело было передано в областную прокуратуру для дальнейшего расследования.

Крылов отложил папку и подошел к окну. За стеклом падал легкий снег, укрывая город белым покрывалом. Зима в Вязниках продолжалась, но кровавая череда убийств прекратилась. Город постепенно возвращался к нормальной жизни.

Виктор Степанович смотрел на снег и думал о Мальцеве. Был ли он действительно невиновен во всех преступлениях, которые ему приписывали? Или это была изощренная ложь убийцы, пытающегося оправдать свою месть? Правда навсегда осталась похороненной вместе с Бурцевым и Мальцевым.

Но одно Крылов знал наверняка: где-то глубоко в архивах КГБ и прокуратуры лежат папки с документами, которые могли бы пролить свет на всю эту историю. И, возможно, когда-нибудь правда все же выйдет наружу. А пока… пока надо жить дальше и охранять покой города, который едва не стал ареной кровавой вендетты.

Виктор Степанович взглянул на часы. Его смена заканчивалась, можно было идти домой. Он надел полушубок, шапку, взял планшет с документами и вышел из кабинета, тщательно заперев дверь.

На улице его встретил колючий снег и морозный ветер. Крылов поднял воротник и зашагал по заснеженной улице, стараясь не думать о том, что где-то в недрах советской бюрократической машины может храниться еще не одна страшная тайна, подобная той, что едва не стоила ему жизни.

Показать полностью
17

Религия Храбрых, глава 2

Религия Храбрых, глава 1 — глава 1

Глава 2

Луна взошла, село уходило в сон. Вопилов стоял возле дверей храма, запирая его изнутри, чтобы не было подозрений. Вылезать пришлось из окна церковного дома, оставив его приоткрытым. Кирилл прихватил небольшой рюкзачок, с вещами первой необходимости.Небольшой ножик, который подарили в начале службы в Афгане. Этот нож прошел с ним практически всю жизнь и ни разу не подвел. Вопилов доверял ему больше, чем всем людям. 


    Храм находился возле леса. Правая сторона деревни была пуста, большая поляна отделяла дома от леса. Слишком опасно передвигаться по таким открытым участкам, поэтому, он принял решение двигаться по левой, которая и являлась лесом. Нужно было пройти вдоль всей деревни и выйти на главную дорогу. Вопилов медленно пробирался сквозь ели и внимательно следил, чтобы избежать слежки. Через несколько десятков минут он уже находился возле той самой дороги. Для безопасности, он избегал дорогу, соблюдая расстояние в пятнадцать метров, чтобы его не было видно с дороги. Ночью тяжело ориентироваться в лесу, тем более, в таком дремучем. Постоянно Кирилл натыкался на ямы и ветки. Тишина стояла гробовая. Это напрягало. Складывалось ощущение, что он остался один в этом лесу. Сделав крюк , священник решил остановиться на перерыв. Дальше уже лес был не такой густой, конец дороги был близко, после нее длинный съезд на трассу. 


“Похоже, я повелся на глупейшую приманку. Не покидает ощущение, что меня могут заменить. Странное место. Чего ждать от местных обитателей?” — думал Кирилл.


    Его размышления прервал чуть различимый бубнеж, а после вполне различимые голоса. Священник затаился за ближайшим  деревом. За кустами и ветками его невозможно было заметить. Голоса приближались. Священник узнал - Марина и Игорь.


— Марина, твою мать, мы снова тут из-за твоей паранойи. Надоело. Чего испереживалась из-за этого мужика? Я же сказал - помер он.


— А то что он мог сбежать, тебя это не смущает? Или ты забыл, что с нами сделают, если мы такое допустим?


— Помню я, помню! Но мы недавно приходили сюда. Мало прошло времени, силы не восстановились. Молись, чтобы обратно добрались.


— Я о нас забочусь! Хватит сил нам, тут делов-то.


— Всё, ладно. Давай быстрее. 


    Вопилов лежал и слушал. Разговор ошеломлял своей бредовостью. Каких сил не хватит, им же не по семьдесят лет. Что-то тут нечисто. 


— Как думаешь, священник мог слышать наш разговор? — спросил будто невзначай Игорь


— Он же сказал, что у него была вечерняя молитва, думаешь, мог подслушивать?


— Может. Мы говорили тихо, но кто его знает. Зря мы так. Хотя, он один хрен рано или поздно поймет, где оказался.


— Если конечно успеет понять. — Марина зловеще усмехнулась.


    “Никакая это не ловушка. Я их переоценил, они глупы. Ну и бред тут происходит” — подумал про себя священник.


    Обстановка накалилась до предела, как только парочка прошла мимо Кирилла. Глаза уже успели привыкнуть к темноте. Он увидел их силуэты, их спины. От тех людей, с кем он встретился вечером не осталось ни следа. Их, неестественно выгнутые, спины были мертвенно-бледными, украшенные перевернутым крестом, а длинные руки волочились по земле.


  Вопилов чуть не завопил, от испуга он шепотом начал читать молитву. Даже его опыт не помог сдержать страх, который окутывал все тело. Он понимал, что имеет дело с чем-то нечистым, но ему нельзя было терять их из виду, они приведут его к цели — к машине. Он должен был проследить за ними.


    Парочка шла не очень быстро, попутно поругавшись. Вопилов крался следом, пользуясь из беспечностью. Лес уже был не такой густой, поэтому, нужно было делать все аккуратно. Спустя пару минут, они свернули с дороги сторону, вскоре выйдя на небольшую опушку. Вопилов затаился. Машина стояла в паре метров от обочины. Священник еще чуть приблизился. Существа, которые только недавно были людьми, неторопливо подходили к машине. Их движения замедлились, словно под водой. Этим и воспользовался преследователь. Вопилов не мешкая выпрыгнул из укрытия, предварительно достав свой родной нож. Он налетел на свою первую жертву, вонзив нож в позвоночник. Попал прямо в спинной мозг, тварь начала вопить, но крик продлился недолго. Вопилов, выкрикивая молитву, быстро перегруппировался, засадил левый хук в челюсть, нечисть потеряла равновесие и на миг оцепенела. Не долго думая, Вопилов ударил наотмашь. Лезвие разорвало плоть и впилось в горло. Все заняло считанные секунды. Чёрная кровь ударила фонтаном, тело Игоря упало на землю. Священник сразу же обернулся, Марина стояла не подвижно. На ее лице начал проступать оскал.


— Тварь, ты пожалеешь, что приехал сюда! — закричала женщина.


    Ёе рот неестественно открылся, он был настолько большим, что занимал практически половину лица. Вместе ногтей быстро выросли когти как у росомахи. Она бросилась на Вопилова. Тварь становилась все быстрее. Кирилл кидался по сторонам, но скорости не хватало, ссадины появлялись на его теле.


“Долго я так не протяну” — промелькнуло в голове у священника.


    Вопилов вспомнил движения из футбола, которым занимался в подростковые года. Собрав все силы, он сделал движение корпусом вправо,наносимые раны были все сильнее, резкое движение влево и быстрое сближение. Женщина была готова к этому, поэтому, полоснула по груди священника, но выдержав такой силы атаку, вопилов с той же резкостью двинулся влево, атаковавшая качнулась, её следующий удар был не такой резкий, поэтому, Вопилов его спокойно предугадал. Приготовив нож, он резко выдвинул его вперед. Когти вновь настигли груди Кирилла, но в следующий же миг кисть твари отлетела в сторону, обильное кровотечение охватило её руку. Всё внимание Марина переключила на руку. Не долго думая, Вопилов сделал два быстрых шага, оттолкнулся, и ногой вперед влетел в колено женщины. Её сустав выгнулся в другую сторону. В этот момент её тройка была сломана. Не теряя ни секунды, священник быстрым взмахом засадил лезвие в горло нечисти. Захлебываясь в собственной крови она свалилась на землю, к своему мужу.


    Кирилл молча побрёл в сторону машины. Хотелось отдохнуть, перевести дух, всё обдумать, но он понимал, что если хоть немного расслабится, то свалится отдыхать. Чем ближе была машина, тем сильнее был отвратный запах. Давно он не чувствовал такого запаха — сладковатой крови, тухлятины и смерти. Перед глазами сразу всплыли воспоминания, где его товарищи и враги, облитые кровью друг друга молили спасти их, каждый хотел выжить. В такие моменты война отходит на другой план.


    Добравшись до машины, Вопилов заглянул в заднее выбитое окно. Здоровяки, которые сопровождали его, точнее то, что от них осталось, валялись по всему салону, их вообще не жалели. Переднее тонированное стекло на пассажирской двери чудом осталось целым. Кирилл потянул на себя ручку и распахнул дверь. На откинутой назад спинке лежал Воропаев. Состояние его было плачевное. Весь изранен, одна рука держиться на соплях, ноги раздроблены. Василий Викторович открыл глаза. Он с трудом сфокусировался и перевел взгляд на Вопилова


— Я знал, что ты придешь. — Воропаев еле слышно рассмеялся.


— Как это, знали?


— Ты же живучий, гад. С нечистью уже виделся?


— Да, виделся.


— И как?


— Вон, лежат неподалёку.


— Вот значит как. Даже нечисть тебя не берёт. А то мы хотели от тебя избавиться. Значит, недооценивали тебя. — Всё так же смеясь произнес Василий. 


— А вы чего дёру-то дали?


— Это самое странное. Ко мне этот Фома подошёл и на ухо тихо сказал: “Вижу с Тамарой встречался ты. Скоро второй раз увидишься, конечно, если до живёшь.”


— То есть они в курсе?


— Без понятия. Местная, такая же чокнутая. Но не судьба нам второй раз свидеться с ней.


— Похоже на то, вы неважно выглядите, Василий Викторович.


— А знаешь почему? Сейчас я тебе расскажу. Мы уехали из села, почти до выезда добрались, как видим, бежит кто-то, с нечеловеческой скоростью. Резкий удар, заднее колесо отлетело, а мы в дерево. Парни опомнившись, сразу из машины вылетели с пушками, а толк какой. Эти твари их просто искромсали. Мы с водителем в машине закрылись. Твари лобаш сразу вынесли, я назад успел вылезть, а вот Сашку они вытянули, гады. Потом мне назад закинули то, что от ребят осталось. Начали меня выковыривать. Я отбивался как мог, вон на руку посмотри. Затем как-то резко убежали, будто испугались чего-то . Я подумал, что сейчас будет ещё хуже, выполз на переднее сидение, лег поудобней и стал смерти ждать. Что-то дождаться не могу. 


Во время рассказа он смотрел в одну точку, после же, перевёл взгляд на Вопилова:


— Страшный вы человек, Кирилл, очень страшный. Не представляю я, как вы смогли стать священником. Хотя, если нечисть вас боится, то оно и понятно. С вашими грехами только в ад. Но туда священников не берут.


— Ну, значит я стану там первым. — Вопилов невольно улыбнулся.


— Ох… Так ты ещё и улыбаться умеешь, какая честь для меня, лицезреть это перед смертью. В город не думай возвращаться. Мои ребята сто процентов узнают. Не дадут они тебе спокойно жить. Конечно, ты им не по зубам, но всё равно…


— Хорошо, я понял.


— Ты это, прибей уже меня. Не могу я, тяжело. Даже не знаю сколько времени прошло, как я тут ещё не зажмурился?


— Не хочу я больше греха на душу. Придется вам еще пожить.


— Ну зачем ты так. Не вовремя решил стать хорошим, сейчас самое время… —Воропаев не успел договорить, священник ловким и максимально быстрым движением вонзил нож ему в шею. 


    Глаза Василия закрылись. Кровь ручьём стекала вниз.


“Интересно, он реально в это поверил? Ну нет, сто процентов сейчас на небесах смеется из-за моего обмана. Необычный ты был, Васька” — Вопилов улыбнулся.


    Это убийство было одним из немногих, после которых не осталось осадка на душе. Кирилл знал точно, что он сделал всё правильно. Бог простит, а человек не должен мучаться. Его желание было исполнено.


  Машину, вместе с трупами  нечисти он поджёг... Священник вышел на дорогу, светать еще не начало. Нужно было быстрее возвращаться в храм. Конечно, он очень хотел взять и сбежать отсюда. На все воля божия, если попал сюда, значит тут ему и место. Но в город возвращаться бессмысленно, как и говорил Воропаев. А больше некуда податься. Священник захотел искупить свои грехи, поэтому решил остаться тут, помочь жителям в борьбе с нечистым, искоренить зло. Только нужно как-то узнать, что вообще тут происходит. Самое главное — не подавать виду.

    

    Он пронзит тёмные завесы этого мира и растворит мглу, что окутала его. Будет путеводной звездой, чтобы осветить путь храбрым. Очистит тьму своей религией — религией храбрых.

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!