CreepyStory

По ночам стены сдвигались. Несколько дней они подбирались всё ближе, сводя с ума и не давая спать, и сегодня я вырубился прямо за столом в кабинете. Проснулся в последний момент от нехватки воздуха. Узкий каменный мешок, в который превратилась комната, сдавливал со всех сторон стол, грозя расплющить тонкое дерево, а вместе с ним и меня.

Я с места дотянулся до дверной ручки и вывалился в коридор, с шумом втягивая кислород. Отдышавшись, поднялся и побрёл в ванную. Часы на стене показывали три ночи, но о том, чтобы снова лечь спать, не могло быть и речи. Замкнутый круг – Он становится гораздо сильнее, пока я сплю, но если не спать, усталый организм рано или поздно сдастся Ему. А сдаваться нельзя. Но сколько ещё я протяну таким образом?

Включил кран, плеснул ледяной водой на лицо и шею. Сунул голову под струю и подержал так с минуту, пока не заломило в затылке. Потом выдохнул и резко поднялся, уставившись в зеркало. Перемен почти не было, разве что глаза покраснели. Хотя с таким режимом не удивительно.

Отражение смотрело пристально, не мигая. Зрачки отливали красным, с волос стекала вода.

«Позволь напомнить, что по условиям контракта срок аренды увеличивается на число дней, проведённое в сопротивлении, – голос, чуть хрипловатый, как будто простуженный, но несомненно, мой собственный, раздавался сразу со всех сторон. – Ты не первый и не последний, кто пытается уйти от расплаты. Вы, люди, вообще не знаете, что такое обязательства. Предпочитаете только брать».

Боль обрушилась внезапно. Голову сжало в тисках, и я замычал, цепляясь за края раковины. Казалось, ещё чуть-чуть и череп лопнет, как мыльный пузырь.

– Переста-а-ань! – выдавил я. – Хватит, хватит!

Губы отражения сложились в усмешку.

События того дня я погрузил на самое дно собственной памяти и не думал о них долгие годы. Тогда вообще всё это показалось мне шуткой. Розыгрышем, на которые было богато телевидение того времени. Я всё ждал, что вот-вот выскочит длинноволосый хиппарь в мятой футболке с камерой наперевес, а мой собеседник ткнёт в него пальцем и воскликнет: «Улыбнитесь, вас снимают!» Когда этого не случилось, я убедил себя, что это было просто видение. А изменения в моей жизни – просто череда совпадений. И забыл о том разговоре, будто его и не было.

Но он был.

Мне напомнили, когда пришло время.

Тем летом я провалил экзамен по литературе. Для поступления нужна была только пятёрка, но седой вредный мужик из числа экзаменаторов закидал меня дополнительными вопросами, и я растерялся. Блеял в ответ что-то невразумительное, понимая, что сам засыпаю яму, в которой и так уже нахожусь. И когда седой, покачав головой, сухо спросил: «Молодой человек, вы сами себя слышите? По-вашему, так может изъясняться будущий журналист?», я только втянул голову в плечи, понимая, что это конец.

Потом, сидя на лавочке во дворе ВУЗа, вспоминал те вопросы и ругал себя последними словами. Что, что загнало меня в такой ступор?! Я ведь знал все ответы! А теперь как мне быть? Возвращаться обратно в свой город на посмешище местным клоунам, с которыми «посчастливилось» учиться все десять лет, поступить в ПТУ, любое, где будет недобор, или, того хуже, отправиться в армию? Оттуда вообще ещё попробуй вернись… Что делать-то?

Рассчитывать на поддержку родителей не приходилось, они и так сопротивлялись моей идее уехать на учёбу за тысячу километров.

В голове стоял звон, горло пересохло. Чем дольше я размышлял, тем логичнее казалась идея прыгнуть с крыши высотки.

– Волнуетесь о поступлении? – вдруг участливо спросил чей-то голос.

Я медленно выплыл из ступора и оглянулся. На лавочке рядом со мной сидел человек с портфелем в руках. Лето выдалось жарким, всю неделю в столице температура держалась под тридцать пять градусов. А он щеголял тёмно-серым костюмом в полоску, при этом даже не вспотев.

Я кивнул.

Он наклонил голову набок, будто раздумывая. Подобрал на лавочке листик берёзы, покрутил его в пальцах. И произнёс вполголоса:

– Могу вам помочь.

Всколыхнувшаяся было надежда угасла так же быстро, как и появилась. Ясно, что это был за помощник.

Я покачал головой и уныло сказал:

– Денег нет.

Но человек широко улыбнулся.

– Что вы, какие деньги, Сергей! Я знаю, что вам нечем платить… сейчас.

– Откуда вы?.. – его улыбка вдруг показалась мне хищным оскалом. Глаза блеснули металлом, и я отшатнулся.

– Знаю ваше имя? – подхватил он. – Я многое о вас знаю. Могу рассказать, хотите? Что предпочитаете: прошлое, будущее? А! Гулять так гулять! – махнул холёной рукой. – Давайте всего понемножку!

Перехватил портфель поудобнее и придвинулся ближе.

– Ни с какой крыши вы, конечно, не прыгнете. Поедете себе, как миленький, домой, но на поступление везде опоздаете. По осеннему призыву загремите в горы на ту забавную войнушку, навоюетесь та-а-а-ам! – он закатил глаза и присвистнул. – Мама не горюй! Но вернётесь живым, да. Только чуть-чуть покромсанным. Поначалу даже будете готовиться к поступлению снова, но потом бросите, уйдёте в загул, запьёте. От вас залетит Надька. Помните Надьку? Ту самую, Калашникову... Вы поженитесь, она родит сына, потом сразу ещё одного. Вы будете работать на кирпичном заводе, по выходным бухать и по пьяной лавочке бить жену и детей. Однажды, попытавшись вывезти с завода полтысячи бракованного кирпича, попадётесь с поличным и угодите под суд… Не посадят, условным отделаетесь, но с работы погонят, конечно. Дальше… Дальше рассказывать? Там ничего интересного, скука смертная, но, если настаиваете, я могу.

Я хватал ртом раскалённый воздух. Кто он такой?! Откуда всё это знает? Ладно, завод и армию можно придумать, но Надька?.. Её фамилия была не Калашникова, а звали так за абсолютную безотказность. К десятому классу её не поимели разве что малолетки… И я. Откуда он знал про неё? И про крышу?

Глядя на моё перекошенное лицо, странный человек перестал улыбаться и натянул тревожную гримасу.

– Вам, кажется, плохо? – поинтересовался участливо. – Это всё от жары. Ах, что за погода нынче стоит, уму не постижимо! Позвольте, я… – он щёлкнул пальцами, и солнце скрылось за облаком. Подул ветерок, обдувая прохладой.

Я растерянно подставил ему лицо. Эти сведения о моей жизни и резкая перемена погоды… До меня что-то стало доходить, но не мог же я всерьёз думать… Или мог?

– Ещё не поздно всё изменить, – вкрадчиво произнёс человек. Хотя… А человек ли он? – Я вам больше скажу, – доверительно положил мне руку на предплечье, и меня словно током ударило, – сейчас самое время.

– И что взамен? – прошептал я. – Моя душа?

Он громко расхохотался. Смеялся долго, со вкусом, всплёскивая руками и утирая слёзы. Наконец, чуть-чуть успокоившись, сказал:

– Что за стереотипы! Честно, ума не приложу, откуда пошёл этот слух. Ну сами подумайте, Сергей, на кой она нам? Что с нею делать? Буквально едва уловимый сгусток эфира – эта ваша душа, и куда нам его применить? Этого добра бесплатно навалом. А вот ваше тело…

Он пожевал губами, мечтательно прищурившись на вновь выглянувшее солнце. И неожиданно по-собачьи встряхнулся, утратив мнимую расслабленность.

– Вот что мы предлагаем, Сергей, – продолжил деловым тоном. – Спокойную, интересную, наполненную счастьем жизнь. Всё, за что вы возьмётесь, будет обречено на удачу. Все идеи будут приносить прибыль и удовольствие. Даже самый рискованный шаг закончится вашим триумфом. Это редкое предложение, от него никто не отказывается.

Он смотрел на меня, не мигая, и только тут я обратил внимание, какие огромные у него зрачки – радужки совсем не было видно. Матовая чернота затягивала в бездну, которой не было дна.

– Кто это «мы»? – прошептал я. – И что вы возьмёте взамен?

Он хищно улыбнулся.

– Совершенно неважно, как называется наша… ээээ… организация. А взамен мы возьмём ваше тело. Не насовсем, в аренду. На срок, равный предоставленным вам годам удачи. Честный обмен, правда же? Сколько выберете – столько и будет. Максимальный срок удачи – двадцать пять лет. Только подумайте, Сергей! Двадцать пять, наполненных успехом, лет, кто откажется от такого? Кто вообще даст гарантию, что хотя бы проживёт эти двадцать пять лет? Я вам скажу – никто. Никто никогда ничего не гарантирует человеку, Сергей. Кроме нас. Мы гарантируем вам не только жизнь, но жизнь полную удовольствий.

Он замолчал. Я сидел в ступоре. По виску стекал ручеёк пота. Может быть, это розыгрыш? Или просто моя галлюцинация? Вызванный тепловым ударом мираж? Не может же в самом деле это быть… как там его… Сатана?

Почуяв мои колебания, он резко взмахнул рукой.

– Ладно, вы мне нравитесь, молодой человек! И я готов предоставить вам скидку. Пожалуй, мммм… Двадцать процентов. Да. Пусть будет двадцать лет аренды за двадцать пять лет удачи. Вот такая, ха-ха, распродажа. Но решать надо сейчас, это моё последнее слово. Думайте-думайте, молодой человек. Я в любом случае не останусь в накладе – не поступивших, поверьте, в этот день будет гораздо больше, чем прошедших отбор. А предложение на сегодня у меня только одно.

– Допустим, я соглашусь, – осторожно сказал я. – Что дальше?

– Ах! – он оторвался от созерцания ногтей, встрепенулся и полез в свой портфель. – Вот, извольте ознакомиться с договором.

Я пробежался глазами по исписанным мелким шрифтом страницам.

«Срок аренды… Гарантируется исполнения желаний на срок, выбранный арендодателем…»

Буквы расплывались и прыгали, как будто я разучился читать. Раздражённо тряхнув головой, я спросил:

– И что мне с ним делать? Кровью подписать что ли?

– Ах, да не впадайте же вы в средневековье! – с досадой воскликнул он. – Это оферта. Вам достаточно дать согласие в устной форме.

– И всё? – недоверчиво уточнил я.

– Всё, – пожал плечами он.

– В таком случае, я согласен, – быстро, чтобы не передумать, выпалил я.

Он хитро улыбнулся, кивнул.

Наклонился ко мне близко-близко, так, что я уловил запах его дыхания. Какой-то тяжёлый, затхлый, будто воздух в заколоченном доме, где раньше жили одни старики, ветхом, пропитанном табачным дымом, мочой и ещё чёрт знает чем. Он вдруг дунул мне этой гарью прямо в лицо. Я отшатнулся, перекосившись от отвращения. И почувствовал, как по щеке что-то ползёт. Попытался стряхнуть, но оно, метнувшись по краешку рта, ввинтилось мне прямо в ноздрю. Я ощутил, как тварь пробирается внутрь через носоглотку, инстинктивно попытался выдохнуть её, потом наоборот сглотнуть… Но она впилась в горло и прожигала мне слизистую. Боль была невозможной. Я заорал, затряс головой, упал с лавки, чувствуя, как мерзкая тварь пробирается выше и выше, царапая, грызя меня изнутри…

Потом, наверное, потерял сознание. Очнулся, когда мне брызгали водой в лицо, приговаривая, что на такой жаре немудрено упасть в обморок. Какие-то ребята завели меня внутрь здания, обмахивая по пути газетами и платками, а я всё пытался оглянуться, рассмотреть того, кто остался сидеть на скамейке… Но там никого больше не было.

Всё оказалось бредом, вызванным солнечным ударом, бредом и ничем другим. А моё поступление и вся последующая череда счастливых событий… она ведь сама собой не возникла. Я сам привёл себя к успеху. Только я и больше никто. Я пахал, как проклятый, ради места, на котором оказался в итоге. Возможно, мне немного везло… ну и что? Мало ли кому насколько везёт. Не один я такой.

Так я говорил себе следующие двадцать пять лет.

– Ты вообще спишь когда-нибудь? – Олеся клюнула меня в щёку. Сонно потёрлась о макушку и ушлёпала умываться. Зашумела в душе вода, включилась музыка. Жена моя – натуральный жаворонок, дай ей волю – и сама начнёт петь прямо с утра. Я же всегда придерживался мнения, что утро добрым не бывает. Несмотря на это, мы отлично ладили все эти годы.

– Серё-ёж! – крикнула Олеся. – Принеси полотенце!

Я встряхнулся, прогоняя сонливость, и пошёл в ванную. За тонкой перегородкой просвечивал силуэт жены. Такой же стройный и подтянутый, как и двадцать лет назад, когда мы только познакомились. Хотя, пожалуй, за это время она стала ещё красивее – косметология и фитнес творят чудеса.

– Ну чего стоишь, – из душевой выглянуло хитрое лицо. – Думаешь, я и правда сама полотенце бы не взяла?

Протянула руку и потащила к себе прямо в рубашке.

Я засмеялся, пытаясь притормозить. Не слишком-то, впрочем, упорно.

– Погоди… Дай хоть раздеться.

– Мммм… – она прижалась всем телом, мокрая, распаренная. Тревожные мысли, вызванные ночным кошмаром (это ведь был просто кошмар?..) сами собой выветрились из головы. Я взял её за затылок и жадно прижался к губам. Мокрые пряди запутались в пальцах, но нам это совсем не мешало.

– Давай! – выдохнула мне в губы. – Пока девчонки не проснулись.

И повернулась спиной.

Не дожидаясь повторного приглашения, я быстро стянул одежду. Погладил её по груди, сжал ягодицу. Всё ещё медля, краем глаза заметил движение в зеркале.

Голова развернулась сама собой.

– Ну что же ты? – шепнула Олеся, вильнув задом.

Я-по-ту-сторону-зеркала ладонью прижал голову жены к стене и одним движением вошёл в неё.

Олеся подо мной застонала. Опустив взгляд, я увидел собственную руку, давящую на её затылок. Она, вроде, была и не против. С каким-то извращённым интересом я снова оглянулся на зеркало. Отражённый я наращивал темп, и я в реальности не отставал. Олеся шумно дышала, постанывая. С какой стороны стекла? Здесь? Или там?

В голове всё смешалось. Кто из нас чьё отражение? Это было не так уж и важно. Я уже был на грани. Мы… оба. Мой зеркальный двойник с рычанием двигался взад-вперёд, рука, держащая Олесю за шею, сдавливала её всё сильнее. Напряжённые пальцы запутались в волосах… Он дёрнул за прядь…

– Ай! – жена обернулась. – Потише, герой!

Я одними губами шепнул:

– Извини… – и ослабил хватку.

Но мой двойник – нет. Его перекошенное страстью лицо исказилось от злости, он схватил Олесю за волосы и с силой приложил лицом о стену. Она повисла в его руках, по голубому кафелю, смешиваясь с водой, потекла кровь. Перехватив её за живот, он продолжал трахать обмякшее тело.

Потом посмотрел на меня. Улыбнулся. В зрачках полыхал огонь.

Я заорал и отпрыгнул к двери.

– Ты чего? – Олеся обернулась, недовольно уставившись на меня. – Господи, что ты там увидел?

Проследила за моим взглядом.

– Что там? Мокрица? Не думала, что ты такой нежный.

Я уставился на неё.

– Ты разве не видишь?

– Что? – резко спросила она. – Сергей, ты пугаешь меня!

– Да посмотри туда!

Ткнул пальцем в зеркало.

Сквозь запотевшее стекло ничего не было видно.

* * *

– Впереди камера на полосу! – дружелюбно сообщил навигатор.

Я стоял в пробке уже сорок минут. Въезд в город намертво закупорили машины. Обычно я выезжал из дома, когда час пик уже миновал, но сегодня задерживаться не хотелось. После утреннего происшествия стало понятно, что закрывать глаза на то, что со мной творятся странные вещи, больше нельзя. Ночные кошмары, стены, норовившие задушить прямо в постели, боль и голоса в голове, теперь ещё и видения.

Эдик Тарковский, друг детства, а по совместительству известный нейрохирург, сказал мне по телефону, что это, возможно, переутомление. Или опухоль. Или что угодно ещё. Порекомендовал не затягивать с обследованием и записал на приём прямо с утра. Это меня чуть-чуть успокоило. Пусть лучше просветят сверху до низу, может, и правда что-то найдут. Не экзорциста же мне, в самом деле, вызывать. Хотя, если не помогут в больнице, стоит рассмотреть и такой вариант. По крайней мере, в собор сходить. Хотя я никогда не был религиозен, но с такой жизнью станешь...

Я нервно рассмеялся и потёр глаза. Они отчего-то чесались, словно при аллергии. Надо бы таблетку выпить, но с собой нет, а дома всё было нормально.

Позади кто-то посигналил. Придурок, что ли? Полоса стоит мёртво. Сигналь-не сигналь, а с места не сдвинешься.

– На город движется циклон, возможны резкие порывы ветра и дождь, будьте осторожны на дорогах! – предупредило радио.

Мне бы из пробки выбраться, а дальше я, честное слово, буду очень осторожен.

Позади снова посигналили. Я посмотрел в зеркало заднего вида, позабыв о том, что старался этого не делать. Сразу за мной стояла красная мазда, но кто в ней сидел, я не увидел. Невольно перехватив собственный взгляд, обнаружил, что глаза покраснели, налившись кровью. Должно быть, и правда аллергия. Но на что? Ладно, до клиники дотяну, а там видно будет.

Идиот в мазде нажал на клаксон и держал не отпуская. Я чертыхнулся и прибавил звук. Снова потёр глаза. Надо не увлекаться, а то совсем опухнут.

Сразу зачесалась щека.

Из колонок певец тоскливо заверял, что с удовольствием прыгнул бы в реку. И кто включает подобную муть в утренний эфир?!

Я побарабанил по рулю, пытаясь унять раздражение. Не распухло ли лицо?

Одним глазом покосился в зеркало. Вроде бы всё нормально. Глаза даже чуть-чуть посветлели. А вот щека… Забыв об осторожности, уставился в отражение. Кажется, или с левой стороны и правда появилось вздутие?

Я аккуратно потрогал пальцем. Да, определённо, изнутри нащупывался нарост. Может, флюс?

Щека зазудела, и нарост шевельнулся. Я вскрикнул, отдёрнул руку и отвернул зеркало в сторону.

– Там ничего нет, ничего, ничего нет, – забормотал, вцепившись в руль. Чувствуя, как что-то ползает под кожей. Твою мать, да что происходит?!

Рука сама потянулась к лицу. Нарост жил своей жизнью, перемещаясь от глазницы к переносице. Как ни странно, боли не было, но я чувствовал, как что-то движется внутри, и от омерзения заскулил. Мне срочно нужно в больницу. Срочно! Вырезать эту дрянь! Сколько ещё я здесь проторчу?!

Позади раздался оглушительный рёв клаксона, я дёрнулся, ударился о дверь и в глазах потемнело.

Вдруг показалось, что я плыву. Барахтаюсь изо всех сил, пытаясь выбраться из мутной и вонючей глубины на поверхность. Воздух заканчивался. Лёгкие жгло огнём, но я упорно грёб вверх, туда, где за толщей воды, просвечивал тусклый свет. Ещё немного… Ещё…

– Мужик, ты чего? Отвали! Эй! Уйди, говорю!

Я резко вдохнул и закашлялся. Первая мысль – я дышу! Я доплыл! Я… стоял у двери красной мазды с отвёрткой в руке. За рулём сидел перепуганный парень, почти мальчишка.

– Чё тебе надо? – хорохорился он, а в глазах стоял страх.

Я провёл рукой по лицу. Что происходит? Когда я успел выйти из машины? Что собирался делать?

Тряхнул головой. Отвёртка выпала из пальцев, но я не стал её поднимать. Медленно, через силу волоча ноги, вернулся к себе.

– Долбоёб! – крикнул вслед парень и быстро захлопнул дверь.

Пробка дрогнула и покатилась. Сначала медленно, затем всё быстрее, я нажал на педаль и уже спустя двадцать минут припарковался у клиники. Вышел не сразу. Сидел, прислушиваясь к своим ощущениям. Чувствовал себя словно во сне. Будто где-то внутри образовалась дыра, и теперь меня со свистом вытягивало туда, в то время, как тело разваливалось под действием чужой разрушительной силы.

Не знаю, сколько я просидел так, цепляясь за крохи своего сознания, пока не зазвонил телефон. Пару секунд я соображал, зачем нужна эта зудящая штука, затем нажал на зелёный кружок.

– Ну чего ты там застрял? – спросила трубка голосом Эдика. – Смотрю на тебя в окно – полчаса на парковке торчишь. Давай, поднимайся.

Я кивнул и выбрался из машины. Резкий порыв охладил голову, едва не сбив с ног. Я огляделся, приходя в себя. Вдруг резко вспомнил про опухоль и схватился за щёку. Она была тут… А сейчас?

Пальцы провалились куда-то внутрь. Подушечки уткнулись в мягкое, будто покрытое тончайшей шерстью. Я обмер, не в силах пошевелиться, ощупывая дыру в щеке.

Что…

Бездумно уселся обратно в машину. Развернул зеркало, уставившись в отражение. Там, где крыло носа соединялось с щекой, зияло отверстие. А в нём что-то белело.

Я включил на телефоне фонарик и поднёс его к лицу, освещая дыру. Внутри стягивала края, словно вырубленной в кости, ямы тончайшая паутинка. Нет… настоящая паутина. А под ней, уходя вглубь, копошились мелкие желтоватые комочки, выпирая наружу одним набухшим мешком. Это гнездо?

Я ткнул в него пальцем. Гнездо ожило, заволновалось, запульсировало. Паутинка надорвалась, и наружу выполз полупрозрачный паук. Будто только того и ждали, за ним лавиной хлынули собратья. Их были сотни, я как-то по-детски взвизгнул и стал стряхивать их с лица, но они тут же забивались в рот, глаза и уши, рассеивались под одеждой, прятались в складках на теле. Я чувствовал, как они ползают там, как лопаются на языке их полужидкие тельца и орал, орал и орал, пока они не забили мне глотку.

Потом появился свет. И воздух, и вода на лице.

– Несите его внутрь!

Я не мог дышать, только сипел и отбивался от чьих-то рук.

– Сергей! Сергей, слушай меня! Всё хорошо! У тебя паника. Дыши, ты в порядке! Слышишь?

Но горло сдавливало и смысл слов до меня никак не доходил. Я в порядке? Как я могу быть в порядке с провалом в лице?!

Меня затащили в лифт. Второй, третий, пятый этаж. Звон, выходим.

– Давай, Серёга, идём. Во-о-от, ты можешь сам, молодец. Вот сюда... Заносите его! Та-а-ак. Смотри на меня! Смотри! – и куда-то в сторону: – Помогите его уложить!

Перед глазами возник потолок. Белый, с квадратами плит и круглыми лампами. Мне подняли ноги. Чем-то острым ткнули под локоть.

Эд говорил, но я никак не мог понять, со мной или нет. Слова неслись мимо потоком, будто звучали на чужом языке. Я всё пытался нащупать дыру у себя на лице, пока мне силой не разогнули руки. Потом обнаружил, что не могу шевелиться и тихо заплакал от отчаяния.

– Он победил, – жаловался я каждому, кого видел. – Я больше не хозяин своему телу.

Мне сочувствовали, кивали, и от жалости к самому себе я всё сильнее заливался слезами.

Туманная серость за окном посветлела, затем затянула стекло чернотой. Только тогда до меня дошло, что я странно живой для человека, который не может дышать. Медленно-медленно возвращался рассудок. Выяснилось, что в руке у меня капельница, а сама рука крепко привязана, чтобы не дёргался. Вторая привязана тоже, и именно поэтому я не мог двигаться. До невозможности хотелось потрогать лицо, и я принялся извиваться, пытаясь выбраться из пут.

Хлопнула дверь. Послышались шаги. Надо мной склонилось хмурое лицо Эда. Он разглядывал меня не меньше минуты, потом сказал:

– Ну ты, конечно, даёшь. В твоём-то возрасте надо быть осторожнее с психоделиками.

Я помотал головой. Попытался выдавить:

– Не принимал… – но вместо слов из горла раздалось только шипение. Однако Эд понял.

– Ничего? Ты уверен?

Кивнул. Попытался втянуть воздух. Получилось.

Эд подтянул к кровати стул спинкой вперёд и уселся на него, скрестив ноги.

– Ну тогда, друг, у меня для тебя плохие новости. Как ты, соображалка заработала?

Я неуверенно кивнул.

– Судя по всему, кто-то регулярно травит тебя наркотой.

Я закашлялся. Выдавил:

– Ка-кой ещё…

– Там адская кухня, неудивительно, что тебя так накрыло.

Я дёрнулся, и он отстегнул ремни. Онемевшее тело отказывалось шевелиться, но руки ощупали лицо ещё до того, как я осознал, что делаю. Никаких дыр не было.

– Слушай, – Эд побарабанил по спинке стула, – по-хорошему, мне надо бы вызвать полицию. Но ты сначала подумай, кто мог это сделать? Сколько, говоришь, это всё продолжается?

– Четыре дня, – шепнул я. Голос понемногу возвращался.

– Кому ты так насолил, что он решил тебя сбагрить в психушку? Или до самоубийства довести? Кто мог все эти четыре дня подсыпать тебе наркотик?

Я покачал головой. Даже думать не хотелось. Ведь это должен быть кто-то очень близкий… Возможно, и самый близкий. Да ну, к чёрту! Не может этого быть!

– Останься до завтра, – сказал Эд, поднимаясь. – Олеське я сам позвоню, тебе лучше сейчас ни с кем не общаться. Понаблюдаем тебя, а завтра вместе решим, что делать. Но оставлять это так просто нельзя, понимаешь же.

Я так устал, что готов был согласиться на всё. Он ушёл, я переоделся в больничную пижаму и лёг на кровать. Капельница прочистила кровь, голова стала ясной и лёгкой. Я лежал и размышлял о том, кто мог подложить мне такую свинью. В первый раз я услышал голос у себя в голове на рассвете четыре ночи назад. Вечером мы пили в ресторане на встрече, и там кого только не было. Тогда я впервые проснулся от приступа клаустрофобии. В панике зажёг свет. Сонная жена непонимающе уставилась на меня, и я решил, что мне всё приснилось. Но засыпая, чётко услышал: «Время пришло!».

А на следующую ночь сон повторился. И снова. А потом я уснул в кабинете. Кто был рядом со мной всё это время? Только Олеся. Ещё дочки, но их я почти не видел, они взрослые и сами по себе. Катерина – художница и по уши увязла в богемной жизни, а Лика в последнее время, кажется, думает только о парне старшей сестры. Им не до меня. Или?..

Я почувствовал, что ещё немного и потеряю остатки разума. Для начала мне нужно выспаться. Подумаю завтра.

Уже засыпая, снова ощупал лицо. Всё было в порядке.

Это наркотики. Слава богу, всего лишь они.

* * *

Комнату заполняла вязкая тишина.

Сердце гулко стучало в ушах. Было очень темно. Где я? Что происходит? И куда делся весь воздух?!

Панически зашарил вокруг себя. Стены, стены, стены. Опять? Вспомнил – я ведь остался в больнице! Тогда почему...

Пальцы нащупали ручку, дверь распахнулась. Я кулем вывалился наружу и остался сидеть на полу, сотрясаемый крупной дрожью. Снова! Это опять повторилось! Сжимающиеся стены, словно тиски, выдавливающие меня из собственной головы. Но Эд сказал, это был наркотик. Может, он ещё не весь вышел из организма...

– Дыши! – приказал себе вслух.

Кто бы ни устроил эту диверсию, я не позволю ему победить.

Вдох-выдох. В голове прояснилось. В больничном коридоре горел ослепительный свет, но никого не было видно. Я встал и побрёл вперёд, пытаясь отыскать хоть кого-нибудь. Подёргал за ручки – заперто. Всё будто вымерло, и даже воздух застыл. Только я и моя бледная тень, шагающая по стеклянным дверцам шкафов.

В приёмной на столе лежали бумаги. Увидев свою фамилию, полистал, но ничего не понял. Там были только общие данные – имя, фамилия, год рождения. И больше ничего. Пусто. Позади послышался стук о стекло, я резко обернулся и понял, что попался в ловушку. На противоположной стене, между окнами, висело большое зеркало в коричневой раме. Словно притягиваемый магнитом, я подошёл к нему, боясь, но не имея сил отвернуться.

Провал на щеке никуда не делся. Он темнел на лице, словно огромное родимое пятно, только с одним отличием – он был живым. Внутри непрестанно что-то копошилось и ползало, а на другой щеке ближе к уху уже образовался второй нарост, грозя вот-вот лопнуть, обнаружив ещё одно паучье гнездо.

Желудок подскочил к горлу, и меня вырвало. Больничная пижама, мокрая от пота, липла к спине.

– Ну вот, – послышался укоризненный голос. – теперь девочкам за тобой убирать.

Я медленно обернулся. В проходе стоял Эдик. В чистом наглаженном халате, будто только пришёл на смену. Всё ничего, если бы не глубокая ночь.

– В моей карте нет никаких отметок, – сказал я, лишь бы не молчать.

Он пожал плечами.

– Выходит, ты здоров. В таком случае, тебе осталось только одно.

Я тупо хлопал глазами, ожидая продолжения.

– Пора сдаться, Серёга.

– Что?..

Я резко выдохнул. Ну конечно! Всё встало на свои места.

– Ты специально оставил меня здесь, – прошептал я. – После клиники я собирался заехать в церковь...

Тогда, двадцать пять лет назад, Эд, вдохновившись моим примером, прибыл покорять столицу и с первого раза поступил в медицинский, хотя в школе звёзд не хватал. И потом эта стремительная карьера нейрохирурга, место в одной из лучших клиник Москвы, жена с положением в высших слоях. Почему я ни разу не задумался о том, как он всё это получил? Почему я даже не связал это с собственной удачей?

– А ты думал, что один такой? – Эд покачал головой. – Да в твоём окружении, куда ни ткни – попадёшь в арендатора. Вот этот не такой жадный, как ты, – улыбнулся краешком рта, похлопав себя по груди. – Ему хватило пятнадцати лет. Ещё пять – и будет свободен. Если уцелеет.

Сделал пару шажков и остановился прямо передо мной. Сочувственно улыбнулся, пожав плечами.

– Ваши тела – такие хрупкие конструкции. Редко какое выдерживает до конца срока аренды. Просто ужас, до чего обидно.

Его взгляд переместился куда-то поверх моей головы, и, против собственной воли, я обернулся.

В зеркале рядом со мной стоял разлагающийся труп. Лицо, покрытое язвами, с лоскутами отстающей от костей кожи, сочилось коричневым гноем. Волосы свисали с усохшего черепа клочьями, а в уголках улыбающихся губ шевелились белые нити червей. Белоснежный халат, надетый на мертвеца, выглядел странно нелепо.

– Боюсь, ещё пять лет он не протянет, – с сожалением заметило существо, бывшее когда-то моим другом, и положило руку мне на плечо.

Я заторможенно наблюдал, как из-под ногтя у него выползает что-то извивающееся, длинное, и ноготь, отслоившись, падает на пол.

Я ведь тоже не протяну. Моё тело сгниёт, но будет продолжать ходить по моему дому, жить мою жизнь, спать с моей женой.

Женой!

Наверное, произнёс это вслух, потому что тварь, наклонившись, мерзко хихикнула мне в ухо:

– Да она даже не заметит подмены!

– Нет… – я замотал головой. – Нет, нет, нет, нет, нет! Я не хочу, не хочу!

Резко сбросив полусгнившую ладонь со своего плеча, кинулся к лестнице, но, оступившись, проехался по площадке, на секунду завис, балансируя над пролётом, и полетел вниз. В голове успело мелькнуть: «Лучше уж так! Да, пусть лучше так!», а потом свет померк.

* * *

Сад усыпало жёлтой листвой. Солнце просвечивало сквозь ветви деревьев, лёгкий ветерок нёс аппетитный аромат барбекю.

Лика сидела на лавке, поджав ноги, и делала вид, что читает, а сама посматривала поверх книги на парочку у мангала. С тех пор, как папа свалился с лестницы и застрял в травме с переломанными ногами, а мама почти поселилась в офисе, стараясь, чтобы его отсутствие не разорило бизнес, эта парочка практически не расставалась. Да Вадим можно сказать переехал к ним в дом! Какое это мучение и одновременно радость – видеть его по утрам у себя на кухне. Заспанного, взъерошенного и до ужаса сексуального!

В такие минуты она представляла, как проводит ладонью по этим вихрам, наклоняется и целует, и…

Почему, с какой стати он выбрал сестру, ведь познакомились они с ним в один день? Что за несправедливость и как с ней смириться?!

Кто-то кашлянул, выдёргивая её из мечтаний, и Лика подскочила, словно ужаленная.

Рядом сидел мужчина в костюме и с коричневым портфелем в руках. Как он оказался в их дворе?

– Мучаетесь от неразделённой любви? – сочувственно произнёс он. – Я могу вам помочь.

И широко улыбнулся.

больше историй в Холистическом логове Снарка

Глава семнадцатая

Утром Амир не проснулся. Его не могли растолкать ни близнецы, ни Надия-тате. Ваня поднёс карманное зеркальце к носу друга, чтобы убедиться, что тот дышит.

- Живой, - шепнул он брату, показав запотевшее место на зеркальной поверхности.

Бабнадя убежала к телефону, чтобы вызвать врача.

- Я ж говорил эта тварь его укусила, - тоже зашептал Саня. – Наверняка ядовитая…

- Может у него что-то с мозгами случилось, - пожал Ваня плечами. – Вон кровь, к примеру, натекла. Ты же сам видишь, какие в ушах корочки.

- Фу!

Амир стоял посреди длинного коридора из серо-бежевого камня. Рядом никого не было, освещался коридор лишь светом факела.

- Ау! - крикнул он, но ответом ему было лишь эхо.

Стены давили на мальчика, он вытащил факел из подставки и медленно двинулся вперёд. Казалось, что даже звук его дыхания отражается от стен и мечется, пытаясь вырваться на свободу. Издали послышался другой звук, будто кто-то бежит ему навстречу. Амир прищурился, всматриваясь в темноту.

- С дороги! - прокричал чей-то ломающийся голос и мимо мальчика пронёсся, едва не загасив факел, паренёк лет пятнадцати в широких шортах и майке.

Амир вжался в стенку, пропуская парня, затем поглядел немного ему в след, пока тот не скрылся в темноте. За юношей никто не гнался. Амир пошел дальше правой рукой держась за стенку, а левой освещая путь.

Было жутко холодно, изо рта шел парок. По мере продвижения Амир стал слышать едва различимые звуки, похожие на шлепки капель о камень. Вскоре правая рука мальчика провалилась в пустоту. Это был дверной проём, вытесанный в камне. Амир осторожно заглянул туда.

Перед глазами мальчика предстала такая картина:

На ровном, будто отшлифованном каменном полу находилась скала, высотой приблизительно в полтора метра. Из верхушки скаты торчал обтянутый кожей череп с запавшим глазами. На макушке вырос конусообразный сталагмит, а с потолка на него капала вода, которая и производила звук.

Почувствовав свет череп шевельнулся. Схватил ртом холодный воздух и выкашлял нескольких крылатых насекомых, похожих на бледных мотыльков.

- Ктооо здесссь? - череп говорил сипло, будто голосовые связки его давно превратились в пыль.

Амир молчал.

- Я чувствую живую кровь, - продолжил череп и потянул ссохшимся носом. – Это молодой баксы?

Амир хранил молчание, не шевелился и затаил дыхание.

- Не бойся, дитя, подойди, - попросил череп.

Мальчик наоборот отступил немного в коридор.

- Подойди, - повторил череп. – Ты ведь добрый баксы?

Амир всё молчал и ждал, что же будет дальше.

- Подойди,- череп не унимался.

Прошла минута, затем две и внезапно череп заорал, срываясь на визг:

- Подойди! Подойди! Прошу, подойди!

Его крик отражался от каменных стен, глушил мальчика и Амир припустил от этого безумного черепа. Вскоре всё снова стихло. Под ногами хрустели камушки. Мальчик снова держался за стену, которая стала теплее, как и общая температура в коридоре.

- Что же, кома,- седовласый мужчина во врачебном халате поправил очки.

Он сделал пометки, передал планшетку медсестре и вышел из палаты реанимации.

Аташка лежал опутанный проводами и датчиками обнаженный по пояс и с кислородной маской на лице.

- Жалко, - кивнула медсестра и поправила капельницу. – Вроде не старый же ещё.

Она взглянула в карту больного и округлила глаза. В дате рождения больного значилось одна тысяча девятьсот двенадцатый год.

Амир увидел слева от себя невдалеке ещё один проём. Он сбавил шаг и тихо подкрался к проёму. Заглянув туда Амир тут же прикрыл рот рукой, чтобы не вырвать.

Двое вымазанных в тёмно-зелёной слизи похожих на жаб монстра тянули из пригвождённого к столу паренька кишки, наматывая их на свои страшные кулаки. Паренёк на столе уже не подавал признаков жизни, лишь свет факела Амира отражался в его остекленевших глазах.

Амира всё-таки скрутила рвота. Он плеснул содержимым желудка на каменный пол с громким звуком, снова взглянул в проём и увидел, как монстры уже несутся к нему.

Мальчик вскрикнул, вжался в противоположную от проёма стену, уронив факел и зажмурился.

Нападения не произошло. Амир открыл глаза и увидел, как спиной к нему в проёме стоит Аташка.

- Ата? - неуверенно спросил Амир.

Дедушка повернул к мальчику голову.

- Ата!- вскрикнул Амир и обнял того за талию.

- Тише-тише, - дедушка высвободился из объятий. – Всё хорошо, я же сказал, что провожу тебя…

Амир расплакался. Аташка снова обнял мальчика. После Канат поднял факел, и они двинулись дальше уже вдвоём.

- Тут почти ничего не изменилось с моего посвящения, - задумчиво произнёс Канат-ата.

- Дедушка, где мы?

- Это, балам, лабиринты силы, - ответил Ата и поднял факел повыше.

Амир увидел на потолке наскальные рисунки. Какие-то изображали чудовищ, поверженных людьми с круглыми щитами, какие-то людей с щитами поверженных монстрами. Некоторые были содраны когтями и разобрать что на них не представлялось возможным, другие – забрызганы чем-то в свете факела казавшимся чёрным.

- Здесь баксы обретают дар, - продолжил Аташка. – Если есть наставник, то от наставника, если

такового нет – от рухов. Обычно старшие баксы проводят преемников дорогами, которыми шли когда-то сами, но выбрать на чью сторону встать – придётся самому.

- Что значит на чью сторону встать? – поинтересовался Амир, но тут дедушка замер, затем повернулся и зажал внуку рот.

Амир вопросительно поглядел на дедушку. Но тут с потолка в метре от них соскользнула большая как баран, похожая на пиявку смоляная капля. Пиявка подняла узкую морду-присоску и вытянула её в сторону людей. Амир напугано глядел на Аташку, который, кажется даже дыхание затаил. Пиявка чавкнула присоской и обнажила три похожие на лепестки сирени челюсти, сплошь усыпанные зубами. Поняв, что за этим последует атака, дед вонзил горящий факел прямиком в центр ужасающего соцветия. Пиявка завизжала и заметалась, после чего испустила дух.

Воцарилась тьма. Амир всхлипнул и почувствовал, как дедушка отнял руку от его рта.

- Ата? – дрожащим голосом спросил мальчик в темноту.

- Я здесь, айналайн, - спокойно ответил дедушка.

Затем в темноте послышалась возня и дедушка резко сказал:

- Өрт!*

Тут же факел вновь засиял, осветив лицо деда. Мальчик сощурился от резанувшего глаза света.

- Это что ещё такое? – удивился мальчик, глядя на мёртвую пиявку.

- В срединном мире они тоже бывают, - кивнул Ата. – Пиявки…

- Но пиявки вот такие,- Амир показал мизинец. – А это ужас какой-то!

- Не болтай, намажься её слизью.

- Чего-чего?- не поверил своим ушам Амир.

- Так они будут думать, что ты свой, - пожал плечами дедушка.

Мальчик присел на корточки и уже было протянул руку, чтобы набрать слизи, но резко отдёрнул её в испуге.

- Не бойся, она сдохла,- улыбнулся дед. – Мажь все открытые участки тела. Беттіңде тағыда* .

- Фу, Ата, - скривился Амир, втирая слизь в руки и ноги. – Бұл сұмдық* !

- Ничего не поделаешь, - дедушка перешагнул пиявку и пошел дальше.

Амир догнал аташку и пошел с ним рядом.

- Вас тоже вёл наставник? – спросил мальчик.

- Наставница, - поправил дед. – Это была моя бабушка, в нашей семье дар наследуется.

- Удивительно, я ничего не знал, - проговорил Амир.

- Ну, мы думали, что ты не станешь баксы, - пожал дед плечами.

- Почему это? – возмутился мальчик.

- Ты можешь не кричать? – шикнул на него Аташка.

Внезапно из тьмы послышался нежный женский голос:

- Мы чувствуем молодого баксы, ищущего свою дорогу…

Дедушка показал жестом что будет молчать, а Амиру велел говорить.

- Да, я ищу, Меня Амир зовут, - сказал Амир не сводя с деда глаз. – А кто вы?

- Мы Токымашилар*, - ответили из тьмы. – Мы Пери ткущие судьбы.

Дедушка кивнул и одними губами произнёс - «Спроси».

- Вы знаете мою судьбу? Я стану хорошим шаманом? В темное зашептались неразборчиво. Было ощущение, что говорили несколько девушек, но они говорили по очереди с небольшими перерывами не перебивая друг друга.

Слов было не разобрать, ведь говорили девушки на неизвестном языке.

- Мы знаем твою судьбу, Амир, - наконец ответила одна из Пери.

Повисло молчание.

- Так вы скажете? – подал голос Амир, когда молчание слишком уж затянулось.

Пери молчали. Аташка напрягся и стал вглядываться в темноту. В темноте послышался хруст камушков и на свет вышло нечто.

Они были сиамскими близнецами, сросшимися головами. Их было трое. Если бы не ужасное уродство, что это были вполне симпатичные девушки. На них были надеты восточные тюлевые бриджи к расшитые золотом бюсты. Подведённые глаза, напоминали лисьи. Волосы ниспадали чёрным водопадом почти до пола. Девушка, что шла в центре улыбнулась.

- Какой прекрасный молодой шаман, - промурлыкала она.

Тут ей в рот залезла рукой сестра, что находилась слева, вытащила шевелящийся, как слизень язык и засунула его себе в рот.

- Этот баксы уничтожит мир, он шайтанской крови! – голос её был хриплым как у курящей старухи.

Язык был отобран сестрой справа.

- Но его мать – Пери, - голос этой девушки был чистым и звонким.

Вновь органом завладела средняя сестра.

- Он выткет свою судьбу сам, не станем предсказывать, не станем!

С этими словами Пери исчезли.

- О чём они? – спросил недоумевающий Амир.

- Идём дальше, - Аташка проигнорировал вопрос и пошел вперёд. Мальчик засеменил следом.

Через некоторое время прямой коридор закончился и двое вошли в просторную залу. Вход в эту залу был всего один, а вот выходов – великое множество. Проёмы размещались вдоль стен до самого потолка, казалось сделаешь шаг - и потеряешь дверь из которой пришел.

Шаги отдавались гулким эхом. Дедушка передал факел внуку и сказал:

- Теперь – ты выбирай.

- Дедушка…

- Амир, выбирай сердцем,- Аташка взял внука за плечи. – Помни – уйти в услужение тьме проще,

но последствия будут печальными. Путь правды – неблагодарный и тяжелый. Будь сильным, балакай, выбери правильно!

Амир кивнул. Он пошел вдоль стен, прислушиваясь к каждому звуку, идущему из проёмов.

- Амир, - послышался из одного. – Пойди сюда, малыш! Ты будешь самым богатым баксы!

- Не слушай, - перебил другой проём. – Тьма сильнее света! Пойди сюда! Выбери силу!

- Мы дадим тебе райских Гурий, - слышалось из третьего.

В зале поднялся ветер, свет факела померк, но мальчик не останавливался.

- Что будешь делать, когда погаснет факел? - посмеялся один из проёмов.

- Да-да слишком нерешительные баксы остаются здесь!

Проходя мимо одного из проёмов, покрытого царапинами от когтей на входе Амир услышал истошные крики.

- Слышишь, - раздался голос из того же проёма густой и низкий. - Мы наказуем здесь грешников.

Пойди к нам, баксы, мы наделим тебя властью!

Наконец мальчик дошел до проёма из которого никто его не призывал и не доносилось ни единого звука.

- Я выбрал! – крикнул он Аташке.

В этот момент другие проёмы завыли, закричали и из них посыпали разномастные демоны.

- Он наш! – кричали одни.

- Нет! Он наш! - вопили другие.

- Беги, Амир! – закричал Аташка и рванулся к мальчику.

Амир заскочил в проём и припустил что есть мочи. Когда рыки и вопли стихли мальчик остановился, чтобы отдышаться.

- Ох, вот это ужас, да, Ата? - сказал он отдуваясь.

Только сейчас Амир заметил, что старика нет рядом.

- Дедушка?

Амир хотел уже было вернуться за отставшим, но кто-то пискнул с пола:

- Не останавливайся!

Мальчик посветил на пол. Перед ним на задних лапках стояла маленькая серая мышь. Её глазки-бусинки блестели в свете факела.

- Там мой аташка, - возразил Амир.

- Нельзя идти назад! – пропищала мышь. – Алға* , Балакай!

- Я что должен его бросить? – закричал Амир и уже хотел переступить через мышонка, но тот прорычал, будто крупный пёс:

- Иди вперёд!

Амир отступил на шаг. Мышонок встал на четыре лапки, глаза его налились красным. Он сипло и громко задышал. Затем с влажным чавканьем его тело стало трансформироваться, бугриться мускулами, увеличиваться. Мордочка вытянулась, зубы увеличились и заклацали устрашающе. Мышонок превратился в огромную серую крысу, о каких Амир читал, будто те водятся в подземельях и метро. Мальчишка припустил вперёд не оборачиваясь, слыша, как крыса гонится за ним и едва не хватает за пятки.

- Время смерти 18:39, - объявил врач и медсестричка споро указала это в карте.

Амир выбежал из коридора и его ослепил серый свет. Когда глаза обвыкли после темноты, мальчик увидел, что он стоит на зелёном пригорке. Он обернулся, прохода, из которого он пришел не было.

- Это всё? – удивился Амир. – Теперь я баксы?

В небе над ним парили крупные беркуты, даже скорее орлы чёрные на фоне серого облачного неба. Амир шел по пригорку вверх, пока не увидел словно забором окруженную каменными идолами со скруглёнными макушками площадку. Идолы изображали людей, которые держали в руках музыкальные инструменты, топоры и ножи. В центре площадки располагался каменный стол с кожаными ремнями по четырём углам. Мальчик шагнул на площадку, переступив самый низкорослый идол, изображавший ребёнка с куклой и стал разглядывать стол.

Неожиданно ему на плечо опустилась тяжелая горячая рука, и за-за спины резко запахло мокрой псиной. Амир задрал вверх голову и увидел деревянную маску с прикрученными ко лбу рогами. Обладатель маски с ног до головы был облачён в бурую звериную шубу с длинным ворсом из-за чего было не ясно кто под ней скрывался.

Из-за стола поднялся ещё один ряженый с маской, увенчанной бараньими рогами. Они оба схватили визжащего и вырывающегося Амира, содрали с него одежду и приковали ремнями к столу.

Испуганный мальчик пытался высвободится, но безрезультатно. Оленья маска поднял несуразно огромный нож, взмахнул им и изрубил мальчика в кровавое крошево.

Душа Амира вскочила из тела, и баранья маска словил её в склянку. Запечатал сургучной пробкой и поставил так, чтобы мальчик хорошо видел то, что будет происходить дальше.

Соколы спустились с небес и стали клевать человечину. Их животы раздувались на глазах и очень скоро объевшиеся птицы стали вырывать корм наружу. Маски прогнали пернатых и стали, словно мозаику собирать кусочки плоти снова. Они переговаривались басом на неизвестном

языке из щёлкающих и мычащих звуков, трясли головами и кивали друг другу в ответ.

К лобному месту подошли три зверя: Бурый медведь, благородный олень и волк.

Баранья маска провёл над ними косматой лапой и все трое свалились без чувств. Из медведя были вынуты жилы, из оленя кости, а из волка сердце. Всё это попало во вновь собранное тело Амира.

Теперь он не походил на себя. Разве что лицом. Манипуляции масок прибавили ему как минимум пару десятков лет. На голове выросли длинные чёрные космы, распрямив кудряшки, доставшиеся Амиру от матери, на подбородке проклюнулась щетина, прибавилось росту.

Оленья маска взял склянку с душой мальчика, откупорил её и влил дух в тело через рот.

- Двоедушник! – сказали ряженные хором.

Всё завертелось вокруг, закружилось и Амир очнулся на полу в доме Надия-тате. Над ним наклонился Кулан.

- Двоедушник, - фыркнул конь. – В одном сердце Канат, а что в другом?

Амир тронул свою голову, там были длинные жесткие космы. Тронул подбородок- щетина. Баксы сел. Ноги и руки были непривычно длинными, нелепыми. Амир поднялся на трясущихся ногах и едва не упал, потеряв равновесие.

- В одном сердце – Канат? - переспросил Амир. – Что это ещё значит?

Кулан промолчал. Он хлестнул себя по бокам хвостом и вышел из дома.

- Эй, что это значит? – крикнул Амир вдогонку.

Он пошел к выходу, держась за стены. В доме было темно и тихо. На улице тоже была почти ночь. Амир осторожно пошел по улице. Обычно шумный вечерний аул хранил гробовое молчание. Не слышно было даже дыхания спящих в сараях зверей. Ни в одном доме не горел свет.

Амир шел босым по остывавшему песку и мелкие камушки до крови впивались в ступни. Он дошел до дома Канат-ата, вошел во двор. Там его уже ждал кулан. Он подтолкнул носом бубен к баксы.

- Бери, - сказал заложив уши.

Амир послушался. Когда инструмент оказался у парня в руках, Пир медленно приблизился к нему и стал отстукивать передними копытами ритм. Амир почувствовал, что какая-то сила заставляет его повторить ритм на бубне, он занёс руку над инструментом и едва коснулся, как пальцы сами стали выстукивать и вырисовывать узоры на натянутой коже. Баксы слился со звуками во всём многообразии их оттенков, запрокинул голову и пустился в пляс. Пир вошел в своего шамана, вошел в душу, связанную с волчьим сердцем и пращуром его - Канатом.

Силу предков призвал молодой баксы, сотворив своё первое заклинание. Двор озарило свечение призраков прежних баксы.

- Басжок вернулся!- закричала бабушка в платке завязанном по-казачьи. – Смерть пудами!

- Новый баксы - двоедушник! Такого не бывало! – низкий сухощавый аташка со сморщенным как курага лицом и густыми седыми бровями опирался на клюку.

- Он чёрных кровей, он не наш! – басил ещё один дед с горбом на спине.

- Отдайте Басжоку то, что он хочет! Отдайте голову! – то вопила одна из самых молодых на вид женщин с длинной косой.

Амир упал обессиленный на песок и тяжело задышал.

- Кто… такой… Басжок? – отрывисто спросил он.

Все призраки указали баксы на молчаливый хлев. Амир подполз к нему и заглянул внутрь. Его заново собранные глаза прекрасно видели во мраке. Все звери лежали мёртвыми со свёрнутыми назад головами и испачканными грязью шеями.

Парень округлил глаза и обернулся на призраков.

- Только животные? - в его горле пересохло.

Призраки промолчали и отвернулись.

- Тогда отдайте ему то, что он хочет!

Басжок бесновался. Он не мог отыскать то, чего так жаждал. Лишь в один дом не смог пробраться одержимый взбесившимся Пиром труп – путь преградил другой Пир. Он ушел в степь уведя за собой армию со свёрнутыми назад головами.

- Где все люди? Они спасилсь?- Амир прислонился спиной к хлеву.

- Двоедушник,- начал было один из предков, но Амир перебил его:

- Амир!

- Ты потерял человеческое имя! Нельзя называться Амиром! Двоедушник! Двоедушник!!!

Горбатый дед стал махать на баксы руками и кричать.

- Замолчи Али! – прикрикнул на горбуна дед с клюкой (горбун успокоился). – Хорошо, Амир… Басжок забирает людей с собой.

- Как? – шепнул Амир.

- Если его сейчас не остановить, он будет идти и идти, сея смерть… До тех пор, пока не отыщет свою голову.

- И где она?

Старичок с клюкой пересказал Амиру историю появления родового Пира Кулана. О том как душа коня по воле богов попала в тело человека, как сорвал Карта голову Жара с плеч и увлёк за собой в степь, а Жылап потеряла рассудок превратив своего баксы по сути в демона. У Амира кружилась голова от объёма информации.

- И теперь он ищет свою голову, потому как Жылап хочет упокоить своего баксы и упокоиться рядом с ним.

- Чёрт! - закричал Амир. – Я с ума схожу от этого всего!

Он схватился за голову и рухнул на песок.

- Пусть это всё окажется сном… Ужасным, наркоманским сном…

- Тц,- послышалось откуда-то сверху. - Я же говорил, он не наш…

Предки зашумели переругиваясь. Кулан ткнул Амира в бок носом.

- Я знаю где голова, - сказал конь негромко.

От мала до велика стояли осквернённые Басжоком люди в степи, растянувшись в шеренгу. От источаемой им злобы затлела и загорелась сухая трава. Дым было видно за много километров от пожара. Неподвижная армия стояла в пламени. Одежда на людях занималась, обугливая и обжигая кожу.

Амир пошел за Пиром, пока предки скандалили друг с другом, как будто не были мертвы и не замечали новоиспечённого баксы. Кулан указал кивком головы на неприметный ящик под умывальником.

- Что? Там? – спросил баксы одними губами, чтобы не привлекать внимания.

Он снял с ящика таз, присел на корточки и не без труда приподнял вросший в землю краешек. Из темноты на него глядел оскалившийся череп мумии. Амиру череп показался знакомым, точно такой же он видел в лабиринтах. Баксы поморщился и потянулся рукой к засушенной голове.

Амир ещё не коснулся черепа, когда тот ожил и стал истошно орать что-то нечленораздельное, а может и просто отдельные гласные. От неожиданности баксы схватил крикуна и сунул его себе под майку, где голова тут же умолкла.

Предки уставились на Амира, умолкнув. Баксы стащил с себя майку, закрутил череп плотнее в ткань.

- Многоуважаемые предки, - Амир поклонился им. – Где этот злое**чий Басжок?

Жылап чувствовала, что голова Жара где-то рядом, но не могла понять где, ведь её что-то скрывало. Она направила Басжока к толпе изрядно подгоревших уже осквернённых и стала одного за другим рвать их на куски, выплёскивая гнев. Внезапно до её слуха донёсся топот копыт.

Пир отвлеклась от своего занятия и осмотрелась вокруг. Конь и всадник, словно были скрыты мороком, звук шел сразу отовсюду. Наконец топот стих, а вместо него послышались мерные шаги.

- Эй, Басжок, - послышалось из-за спины.

Голос был не молодым, но и не старческим. Жылап повернула труп в сторону, откуда доносился голос.

По пояс обнаженный, одетый в рваные штаны, босой и безголовый – таким предстал перед Амиром Басжок. На фоне оранжевого огня очень хорошо просматривалась придерживающая его за руки девушка в такие с перьями. По её лицу рассыпаны были жемчужины, а белёсые глаза выделялись на фоне тёмной, призрачной кожи.

- Кто ты такой? - крикнула Жылап. – Ты слишком молод для Баксы! Если ты сын Хасатана- иди своей дорогой…

- Это ещё почему? – ответил криком Амир.

- Что почему? – Пир немного опешила.

- Почему я не баксы и почему сыну Хасатана можно идти?

- Ты что, не видишь?! – Жылап махнула рукой Басжока в сторону разорванных людей. – Или ты безумен?

- Безумцы тоже видят рухов? – Амир повернул голову к Кулану.

В этот момент в голове Амира зазвучал голос Аташки:

- Балакай, держись стойко,- сказал он, будто живой, чувствуя, как колотит преемника изнутри от ужаса. – В тебе моя сила, я помогу справиться с ней…

- Этот Пир не пусти меня в одну лачугу,- Басжок сделал шаг вперёд.

- Это потому, что там был я!

- Все Баксы – старики! – завизжала Жылап, она вновь начинала гневаться.

- Да-да, конечно, - скривился Амир. - А ещё Пиры выбирают их, а не наследуются…

- Он двоедушник, - вступил Кулан. – Неужели последняя из истинных Пиров того не признала?

- Что?

- Короче, Басжок, или как тебя там… Не это ищешь?

Сказав это Амир поднял вверх замотанную в майку голову и вытащил её из ткани.

Сушеная голова стала истерически орать, Жылап погнала Басжока по направлению к Амиру,

Баксы подбросил голову вверх. Отвлекшаяся Пир воздела руки трупа к небу, пытаясь словить череп. Внезапно Басжок обрушился всем весом на песок под ноги Амиру.

Баксы сжимал почерневшее и ссохшееся сердце в ладони.

Оставшиеся к тому времени стоять осквернённые один за другим стали падать, лишенные проклятья вместе с наложившим его Басжоком. С неба посыпалась труха, в которую превратился череп.

Жылап взглянула на бурый комок, что сжимал Амир, поднял взгляд к его лицу.

- Мой Баксы мёртв, - произнесла она после недолгого молчания. – Я выбираю тебя… Я буду твоим Пиром… Двоедушник…

- Кому ты нужна, поехавшая, - злобно процедил Амир.

Он бросил сердце Жара, наступил на него ногой, затем подался вперёд и вырвал у Жылап из

ушей серьги.

- Нет, Амир! - в один голос закричали Канат-ата в голове, и Кулан наяву, но было уже поздно

- Тамаша*!- из-за линии огня послышались аплодисменты и сквозь пламя к Амиру вышла бабуля Инжу.

- Бабушка? – не поверил своим глазам Амир.

- Пиры говорили, что ты не справишься, даже с наставником, погибнешь, говорили,- она погладила рукой футляр для украшений. – А ты вон в одиночку…

Она осеклась, прищурила глаза, затем распахнула их, ставшие крупными, словно яблоки и янтарными с щелевидными зрачками.

- ДВОЕДУШНИК?!- воскликнула Инжу, выронила футляр и тут же обратилась в Жалмауыз Кемпир.

- Жалмауыз Кемпир! – Кулан встал на дыбы и заслонил собой Амира.

- Глупый Пир,- прохрипела старуха. – Ты даже не настоящий!

Она махнула когтистой лапой и отшвырнула коня прочь, так, что он тут же рассеялся.

- Отдай мне, балам серьги Жылап Калындык,- попросила ведьма, протягивая огромную ладонь. - Мы станем великими, я буду тебе наставницей, мы столько всего сделаем!

- Не слушай её, Двоедушник! – закричали из футляра женские голоса.

- А ну цыц! - кинула через плечо Кемпир.

Баксы уже потянулся, чтобы вложить серьги в ладонь так изменившейся бабушки.

- Не слушай её Амир, не отдавай! – взмолился Канат-ата.

- Отдай бабушке, малыш, - увещевала Инжу.

- Не отдавай, двоедушник! – Снова закричали Пиры из футляра, а один голос, более звонкий, чем остальные отделился и прокричал:

- Она убила Айгуль, она убила твою мать!

Амир отдёрнул руку и прижал серьги к груди.

- Это не правда! - зло закричала Инжу.

- Докажи! – у Амира сел голос.

Инжу скривилась. Она оскалилась и показала медные зубы, обдав внука запахом дохлятины с примесью свежей крови.

- Зови своего покровителя, - прошипела Инжу. – Не охота убивать сопляка, что за себя и постоять-то не умеет.

Амир увидел, как за спиной ведьмы пронёсся Кулан. Он лягнул копытами футляр, затолкнув его прямиком в пламя и тут одна за другой из огня как тени стали появляться женские фигуры.

- Это с вами, бабуля? - Амир кивнул на женщин, которые всё выходили из огня.

Тридцать девять женских теней. Тридцать девять Пиров. Старуха подскочила на месте.

- Брось в огонь,- посоветовал Канат-ата.

Амир кинул серьги Жылап в ближайший пылающий кустик травы, и та тоже воплотилась, присоединившись к сёстрам.

Жалмауыз Кемпир закрутил теневой вихрь, она визжала и сыпала проклятьями, но очень скоро от неё остались лишь медные зубы и сабли когтей.

На горизонте занималась зоря. Амир сидел у ониксового метеора. Казалось, что прошло не несколько часов, а целая вечность, разделяющая вчерашнее и сегодняшнее утро. Пиры не переговаривались, не отвлекали новорожденного Баксы от его мыслей, стояли неподалёку степенные. Почти четыре часа Амир засыпал погибших песком, чтобы их тела не достались стервятникам и любителям падали.

Близнецов и Надия-тате уложил вместе, выложив на их кургане руку Будды из метеоритного стекла.

- Амир,- обратился к нему Канат-ата. – Амир…кхм-кхм, - Канат прочистил горло. – Выбери себе второго Пира, двоедушник…

- Что?- переспросил Амир без эмоций.

- Ты двоедушник, балам,- пояснил дедушка. – Редкость, как цветок, распустившийся на дороге. Тебе положен второй Пир… и очень трудный путь…

- Ата, а вы расскажете мне… а вы меня научите?

- Пиры учат, балам… выбирай внимательно!

Амир оглянулся. Посмотрел на женщин.

- Ата, а вы кого бы выбрали?

Канат рассмеялся.

- Тебе с ними жить, - успокоившись сказал дед. - Оттыгуль – даёт дар огненного дыхания, а Лалагуль - способность дышать под водой…

- А вон та, что в Басжоке сидела?

- Силу девяти палуанов…

- Ясно…- Амир достал из кармана одноразку (память о Сане и Ване) и затянулся.

По стенам залы стекали густые потоки лавы. За столом из кремового мрамора сидел холёный брюнет с проседью на висках, в строгом чёрном суконном костюме и ослепительно-белой сорочке. Манжеты сорочки были скреплены запонками из кроваво-красных рубинов, а на безымянном пальце правой руки сиял крупный перстень с камнем. Брюнет стучал по клавишам ноутбука.

- Хозяин,- обратился кто-то с пола тихим шепотом.

Брюнет не отреагировал, продолжив работу.

- Хозяин,- повторил кто-то уже немного громче.

- Я слышал и в первый раз, - равнодушно сказал брюнет.

- Хозяин, инициирован новый баксы, - донеслось с пола.

- Что мне до того? Каждый день кто-то инициируется, - брюнет всё так же не отрывался от дел.

С пола поднялся дымок из которого соткался урод, похожий на жертву компрачикосов.

- Новый баксы-двоедушник, - урод глубоко (насколько это позволяла его сгорбленная фигура) поклонился. – Теперь вам есть до этого дело?

Брюнет остановился, захлопнул ноутбук, поглядел на урода, затем нащупал на столе вазу с вырванными людскими глазными яблоками и, закинув одно из них себе в рот произнёс:

- Дведушник, говоришь?

___________________________________________________________

Приечания:

Өрт[ орт] – огонь(каз).

Беттіңде тағыда [беттинде тагыда] - и на лицо тоже (каз.)

Бұл сұмдық [бул сумдык] – это ужасно (каз)

Токымашилар - ткачи

Алға[алга] – вперёд (каз.)

Тамаша- Радостное восклицание

Специально для «Меценат.kz» Нур-Султан 2022год.

Мне было тринадцать, когда пропал мой брат Билли. Ему было десять.

Предполагалось, что мы будем приглядывать друг за другом, верно? Но в тот день

что-то пошло не так. Билли пошел гулять один и не вернулся. Ни к обеду, ни к ужину,

никогда. Конечно, меня допрашивали. Допрашивали всю нашу семью. По

статистике, восемьдесят процентов преступлений против детей совершаются

внутри семьи. Когда пропадает ребенок, первым делом всегда проверяют

родителей и ближайших родственников.

Но мне нечего было рассказать полиции. Я не видел, кто забрал Билли. Я ничем не

мог помочь. Никто никогда не обвинял меня в том, что случилось. Мне было всего

тринадцать и меня там даже не было. Но… если бы был в тот день с Билли, то этот

человек, кто бы он ни был, может быть, не полез бы к нам. Если бы ему нужны были

мы оба, два мальчика, для продажи или каких-то извращенских дел, о которых я не

хочу думать, он бы подкараулил и забрал нас двоих, правильно? Но он забрал

только Билли. Значит, он почти наверняка из тех типов, которые не выслеживают

жертв специально, а катаются по округе в поисках подходящего уязвимого ребенка.

Дезорганизованные преступники, такие действуют спонтанно. Тогда, будь я с Билли

в тот день на прогулке, все бы обошлось.

С чего мы вообще решили, что Билли кто-то забрал? Это была официальная версия,

выдвинутая в итоге полицией, спустя несколько дней поисков, допросов, анализа

свидетельских показаний. В нашем районе видели странный фургон, а в нем —

белого мужчину около сорока лет с усами и бейсболка. Понимаете, к чему все идет,

да? Практически эталонный педофил-похититель детей. Никто не запомнил его

номера. Но, кажется, был фоторобот. Бесполезный, разумеется — таких белых

парней под сорок, с усами (которые, кстати, можно сбрить за минуту) и в уродливой

бейсболке миллионы по стране.

«Пропал Билли Сандерс. 10 лет, рост три фута десять дюймов, худощавый. Был

одет: синяя футболка, белые спортивные шорты, белые кроссовки. Особые

приметы: родинка под левым глазом, на руке переводная татуировка

«Трансформеры». Может быть с белым мужчиной приблизительно сорока лет,

передвигающимся на белом фургоне. Всем, располагающим любой информацией,

просьба...»

Боже, я выучил это наизусть. Нам звонили с требованием о выкупе, разумеется. Три

раза, три разных человека, ни один из которых не имел никакого понятия, где

находится Билли. Полицейские объяснили нам, что это обычное дело, когда

пропадает ребенок. Телефоны разрываются от всяких полусумасшедших очевидцев

и мошенников, надеющихся продать хоть за пару тысяч информацию, которой у них

нет.

Билли так никогда и не нашли. Но, следовало отдать должное, родители никогда не

переставали надеяться. Он у этого человека, его забрали силой, возможно, с ним

делают плохие вещи (мы никогда не говорили, какие именно), но он жив и однажды

вернется. Что-то произойдет: этот урод умрет, получит удар, попадется копам, его

собьет машина, просто замешкается. И у Билли появится возможность сбежать. Он

вырвется и вернется к нам. Однажды.

Я знаю, что мои родители никогда не переставали в это верить. Для них Билли был

жив, просто не с ними. Мы не делали кенотаф (так называются пустые могилы,

вроде тех, которые сооружают для парней, погибших в Ираке, чьи тела по той или

иной причине нельзя привезти на родину), не устраивали поминок и прочих

скорбных сборищ. Обычно в таких случаях родители не трогают комнату

пропавшего ребенка, но не мои. В комнате Билли каждые пару лет делался ремонт,

покупались новые вещи, игрушки на вырост. Он ведь растет, ему понадобятся новые

вещи, когда он вернется. Мама и папа ждали и надеялись. Отказывали принимать

даже мысль, что Билли исчез навсегда.

Что до меня: я замкнулся еще больше. Не стоит думать, что я был особо веселым и

жизнерадостным ребенком до этого всего, но после исчезновения брата стал

практически затворником. Родителей это не слишком беспокоило, скорее наоборот:

кто же захочет потерять еще одного ребенка?

После школы я сразу возвращался домой и проводил большую часть времени в

своей комнате. У меня почти не было друзей. Я не был слишком общительным и

раньше, но после истории с Билли от меня отдалились даже мои школьные

приятели. Когда с твоим знакомым происходит что-то такое, ты просто не знаешь,

как теперь вести себя с ним. Самым простым и лучшим кажется просто отойти, не

трогать его. Вдруг он травмирован, переживает и не хочет сейчас ни с кем

говорить, тем более веселиться?

Стоит ли удивляться, что учеба не особо задалась с того дня и в колледж я так и не

поступил. Хотя все говорили мне, что я способный. Я бы, наверное, мог поступить,

если бы постарался, но мне уже мало что было интересно. После восемнадцати я

остался жить в доме родителей. Хотя, надо сказать, и с ними уже не было особо

близких отношений. Нет, они никогда не винили меня в том, что произошло. Но не

могли простить за то, что я единственный в нашей семье принял и смирился с тем,

что Билли не вернется. Что его больше нет.

Билли вернулся спустя шесть лет после своего исчезновения.

Его взяли в каком-то притоне в Пасадине, то ли с ворованной кредиткой, то ли с

поддельным чеком. Я толком не разобрался, всем было не до таких деталей, сами

понимаете. Важно, что в полицейском участке Энджел — этим именем он

пользовался последние годы — вдруг назвал свое якобы настоящее имя. Билли

Сандерс. Он назвал день и год своего похищения, описал свою семью, описал

похитителя. Это действительно был парень в фургоне. Он предложил подвезти

Билли до дома и тот согласился. Я сразу сказал, что мой брат не был настолько

глуп, но кто меня слушал в тот момент?

Тот мужчина — Гарри — действительно делал с Энджелом — то есть с Билли —

нехорошие вещи. Мать рыдала, когда читала стенограмму допроса. Я тоже глянул

одним глазом — видал я вещи и похуже в криминальных хрониках. Энджел еще

легко отделался. Гарри пил запоями, в пятнадцать Энджел уже практически вышел

из-под его контроля. Убегал, занимался проституцией, воровал по мелочи и

употреблял наркотики. И возвращался к «папочке», как он называл Гарри, когда

становилось совсем туго. Энджел рассказывал, что помнил свою настоящую семью,

но считал, что слишком поздно к нам возвращаться. Что мы не примем его таким.

Что слишком многого уже нельзя исправить и все в таком духе. Но несколько

недель назад Гарри утонул в ванной. Пьяным, разумеется. Энджел вытащил его,

даже пытался делать искусственное дыхание, но в итоге понял, что это бесполезно.

И на помощь звать не стал. Собрал всю наличку и ушел, куда глаза глядят. Глаза

глядели в знакомом направлении: точка — притон — полицейский участок.

Надо признать, Энджел действительно был похож на моего брата. И даже родинка

под левым глазом. И некоторые детали он действительно знал. Только вот среди

этой информации не было ничего такого, чего нельзя было бы вычитать из газет, из

Интернета или увидеть в репортаже по телевизору. О чем-то он просто умел

догадываться.

«Ты же знаешь, я всегда больше любил Команду Икс. Просто тогда попался

вкладыш с Трансформерами», — сказал он мне за завтраком, когда я попытался

незаметно «проверить» его каверзным вопросом. Наклейка с Трансформерами

фигурировала в сообщении о пропаже, логично было бы предположить, что именно

их Билли любил больше всего. Но Энджел не попался на мою уловку и более того,

сам попал в точку: Билли и правда был фанатом Команды Икс. На секунду я

растерялся, даже холодок пробежал по спине. Но потом я вспомнил, что на одной

из фотографий Билли, которыми были утыканы все комнаты в доме, брат стоят в

футболке с Росомахой.

Мама и папа поверили найденышу сразу и радовались каждой успешно пройденной

«проверке». Еще бы, ведь Билли вспоминает свой родной дом, свою прежнюю

жизнь! Через пару недель даже мне начало казаться, что Билли никуда и не

пропадал, что он всегда жил с нами. Родители были не просто счастливыми, они

казались… умиротворенными. Энджел неплохо вписался в нашу семью. Он был

милым и казался неопасным. Находясь рядом с ним, я даже почти забывал о том,

что он — гомик и не мой брат.

Энджел чувствовал, что я ему не верю, и всегда старался в моем присутствии вести

себя особенно естественно и дружелюбно. Однажды я спросил его, не держит ли он

зла на меня за то, что случилось. «Не глупи, Большой Эм, — ответил он. (Он

наверняка подслушал это обращение от родителей, между собой мы с Билли всегда

пользовались прозвищами). — Ты ни в чем не виноват. На самом деле, никто не

виноват, кроме этого урода Гарри и меня самого. Мне не следовало садиться к нему

в фургон». «Я твой старший брат, Малыш Би, — ответил я. — Я должен был

приглядывать за тобой». У меня вдруг защипало в глазах, я почувствовал, что вот-

вот расплачусь — впервые за шесть лет. Брат обнял меня. «Ни в чем не виноват, Эм.

Ни в чем».

Когда полицейские, закончив проверять рассказ Энджела, настоятельно

порекомендовали моим родителям сделать ДНК-тест, чтобы достоверно установить

или опровергнуть родство, мать возмутилась. Я понимал ее чувства: ведь она

убедила себя в том, что ее сын жив и дома. Тест мог разрушить все, снова отнять у

нее Билли. Отец не решился настаивать. Однако позже, взвесив и обдумав все, они

все же решили выяснить правду. То есть — для матери — подтвердить, что Билли —

это Билли и все в порядке. Чтобы не травмировать его еще больше, отец придумал

взять образец тайком, не объявляя вслух о своих сомнениях и недоверии. «Ведь

если это Билли — в чем мы почти не сомневаемся — представь, какую боль он

испытает, узнав, что мы не признаем его по-настоящему».

Конечно, Энджел все знал про тест. Я видел, как он подменяет пробы ночью.

Конечно, я понял все, еще когда накануне он взял мою кружку, чтобы отнести на

кухню — ему нужна была моя ДНК. Я мог бы разоблачить его тогда или показать

ему, что знаю правду, но я не стал. Все было хорошо. Комната Билли больше не

пустовала, и моя мама улыбалась, понимаете?

Прошло два месяца прежде чем что-то впервые пошло не так. Я был готов к чему-то

подобному. Теперь, когда ДНК-тест подтвердил родство и, следовательно, его

легенду, Энджел почувствовал себя в безопасности и расслабился. Я не думаю, что

он действительно хотел расстроить мою маму. Нельзя забывать, что его

воспитывала улица и педофил-алкоголик, вряд ли Энджел был приучен следить за

тем, что слетает с его языка. Он просто сказал то, что сказал, и это заставило мою

мать заплакать. Этого я не собирался так оставлять. Этот парень здесь для того,

чтобы радовать моих родителей, а не расстраивать их.

Я оттащил братца в туалет между нашими спальнями, чтобы родители не слышали

нас.

«Мой брат не сказал бы такого нашей матери, — строго сказал я ему. — Ты больше

не в притоне, а в приличном доме. Ты должен следить за своими манерами и

поведением».

Он фыркнул и попытался обойти меня.

«Ты всего на три года старше меня, Большой Эм. Не воображай, что станешь мне

папочкой! Если ты не уследил за мной шесть лет назад, это не значит, что можешь

начинать сейчас!»

«Я знаю, кто ты, — сказал я, глядя ему прямо в глаза. — И я не позволю тебе

расстраивать моих родителей. Ты здесь не для этого. Помни об этом».

Он побледнел, но не выдал себя. На его лице заиграла нахальная улыбка.

«И что ты мне сделаешь, Большой Эм? Я твой брат, а этот дом — настолько же мой,

насколько и твой. Думаешь, можешь так просто выгнать меня?!»

Энджел скинул мою руку, преграждавшую ему путь из туалета, и направился к

двери. Но он не успел еще взяться за ручку, как я дернул его обратно, на себя, и с

силой прижал к кафельной стенке. Хоть Энджел и воспитывался бог знает где,

защищать себя силой он явно не привык, поэтому струсил.

«Пусти!» — взвизгнул он и беспомощно затрепыхался, а я держал руку на его горле,

не сжимая, но достаточно чувствительно. Я бы мог легко его задушить, если бы

захотел или, наоборот, потерял бы контроль над собой. Но вместо этого я лишь

сказал ему:

«Веди себя хорошо, Малыш Би. Или я сделаю с тобой то же самое, что со своим

настоящим братом».

Автор Глиссуар

История вымышлена. Все совпадения случайны.Антон никогда не думал, что обязан

чем-то Сатане. Нет, что за чушь. Вот своему отцу, на протяжении последних лет

двадцати занимавшему различные должности в областной администрации и по

совместительству владевшему небольшим строительным бизнесом - это, пожалуй,

да. И еще, без шуток, своим собственным умениям, талантам и везению.

Хотя, отцу, наверное, все-таки больше. В конце концов, если бы не отец, то

неизвестно чем бы закончилась та дурацкая история. Сколько ему тогда было?

Пятнадцать, да. Точнее шестнадцать. Исполнилось шестнадцать, это ведь был как

раз его день рождения. Как по-идиотски все тогда вышло, как только его

угораздило вляпаться...

Антон не любил вспоминать о событиях своего шестнадцатилетия. Эти

воспоминания порождали чувство стыда, вины, немного страха. Но сегодня они

почему-то лезли в голову. Может потому, что сегодня тоже был его день рождения.

Двадцать девятый.

Антон специально приказал водителю высадить его за пару кварталов от дома,

захотелось прогуляться, подышать морозным февральским воздухом, проветрить

голову, выгнать из нее хмель. На работе подчиненные вручили ему подарок - набор

для письменного стола, кучу предметов, большая часть которых предназначалась

скорее «для понту» чем для использования. Но зато обсидиан, какие-то там

особенным образом обработанные виды дерева, стильно, дорого, собственно, по-

настоящему красиво, ему понравилось. Пришлось выпить с ребятами коньяку пару-

тройку стопок. Конечно, сильно от этого он не опьянел, но все же. Может это было

глупо, но Антону не хотелось приходить приходить домой нетрезвым. Плохой

пример для маленького Андрюшки, ему уже восемь, все понимает. Да и в целом...

не хотелось как-то. Антон не без основания считал, что у него хорошая, почти

идеальная семья. Жена - умная и красивая. Сын - послушный, любознательный,

отличник в школе и серебряный призер в областных соревнованиях по айкидо в

своей возрастной группе. А главное они с Леной действительно любили друг друга

и за более чем десять лет совместной жизни эта любовь не угасла, не забилась

бытовухой, не выродилась в рутину. Им нравилось проводить время вместе - вместе

всей семьей и вместе вдвоем с Леной. Антон удивлялся, общаясь со своими

друзьями и коллегами , которые постоянно женились, разводились, делили

имущество, заводили каких-то любовниц, хвастались друг перед другом их видом и

количеством. Он искренне не понимал всего этого. Зачем это, если у тебя есть

любимая женщина. Любимая и любящая тебя.

Сегодня Антон планировал отметить свой день рождения дома. Лена наверняка

приготовила праздничный ужин, она отлично готовила. Потом, хоть времени на это

и немного, они поиграют во что-нибудь все вместе (Андрюшка в последнее время

полюбил «Монополию»). А потом... потом будет вечер для двоих. Будет

припасенная бутылка хорошего вина, будет любовь, Лена наверняка сделает

любимому мужу на праздник какой-нибудь сюрприз.

Лена... Линда. Она тоже обожала сюрпризы. Стоп, одернул себя, Антон, причем тут

Линда? Опять эта дрянь лезет в голову. Все это в прошлом, умерло и похоронено.

Антон разозлился сам на себя. Какого черта?! Ну да, он был молод, глуп, вляпался в

историю. Ну и что? По молодости все вляпываются в истории, иначе какая же это

молодость. «Да, но все из этих историй заканчиваются убийствами, - прошептал

внутри головы вкрадчивый голос, - причем, одно из которых ты совершил сам».

Антон остановился и помотал головой. Да что же это за дрянь, не отпускает сегодня.

В чем он так уж виноват? Ну да, пырнул ножом мужика, может даже и не убил

вовсе. Ну и что теперь? Да, ошибка. Да, так нельзя. Но ошибка осознанна,

сделанного не воротишь. Каждый иногда ошибается. Антон уже пожалел, что вышел

раньше. Чертовы воспоминания продолжали всплывать в мозгу.

С так называемым «Братством Проклятых» Антон познакомился по интернету.

Сначала общался в чате с неким Ахероном. Тогда Антон увлекался мистикой,

смотрел ужастики, читал ЛаВея. На этой почве и возникло общение. Антону

«Сатанинская библия» и прочее творчество его заокеанского тезки не нравилось -

популярная психология для придурков, свобода от социальных условностей, бла-

бла-бла и все такое, при чем тут сатанизм? Оказалось, что Ахерон придерживается

того же мнения. Сатанизм - это служение Сатане. А Сатана - это Князь Ада, Враг

Бога и Человека. Сатанизм - служение Злу. Так говорил Ахерон. И эти слова

казались тогда пятнадцатилетнему Антону весьма привлекательными. Когда Ахерон

предложил встретиться в реале, Антон согласился. Так он стал членом зловещего

«Братства Проклятых», ужасной сатанинской секты, регулярно проводившей

дьявольские ритуалы. Ну, во всяком случае так про это потом писали в газетах. С

высоты своего сегодняшнего положения и опыта Антон прекрасно понимал, что

ужасное Братство было просто сборищем малолетних недоумков (к числу которых,

как это не прискорбно, на тот момент принадлежал и он сам), а Магистр Братства

Ахерон (в миру Артем Пономаренко, безработный, отчисленный за неуспеваемость

с первого курса медунивера) - человеком с явно нездоровой психикой. Правда,

была еще Линда...

Антон пробыл в Братстве около полугода. Вместе с ним Братство насчитывало пять

реальных членов, они проживали в одном городе, встречались, общались,

совершали ритуалы. И еще было десятка два членов, так сказать, виртуальных, с

которыми общение велось через Интернет. Их членство сводилось в основном к

разной трепотне в тематических чатах и форумах.

Когда Антон впервые улышал о ритуальной жизни Братства, он почувствовал, что

перед ним открывается изнанка мира - манящая и зловещая. На самом деле все

оказалось туфтой. Но это он сейчас понимал. Тогда - нет. Несколько раз члены

Братства собирались в двухэтажном особняке, принадлежавшем Ахерону (как

потом оказалось - арендуемом им непонятно на какие средства). В особняке был,

помимо прочего, тематически оборудованный подвал, Антон понятия не имел, кто

его обустроил, у психопата Ахерона вряд ли бы хватило на это как денег, так и

фантазии. На тот момент, впрочем, он об этом не думал, все казалось круто. Алтарь

в виде черного камня с нанесенными на нем письменами и бурыми потеками

(несомненно крови), начертанная вокруг него и периодически подновляемая

пентаграмма, натуральные факела на стенах (и специальная вытяжка для них).

Висящая над входом погремушка из трех бедренных костей и черепа. По уверению

Ахерона, кости и череп были натуральные человеческие, при вопросах об их

происхождении он лишь улыбался как дурак. Однако пятнадцатилетнему Антону эта

улыбка казалась зловещей ухмылкой, а кости и в самом деле выглядели более чем

натурально.

Из участников кроме Антона, выбравшего себе звучное имя Фобос, и Ахерона-

Пономаренко, была еще Натаха по кличке Натас (что читалось наоборот как Сатан и

поэтому было круто), Дима по кличке Демон и Линда. Линда и Ахерон были

старшими. Ахерону было двадцать один, Линде... Кто знает? На вид где-то столько

же. А на самом деле неизвестно. Ее-то так и не нашли.

Ритуалы состояли в том, что участники Братства собирались в подвале, пили водку,

курили траву и славили Сатану. По последней части особенно выделялся Ахерон,

выпив и покурив он впадал в невменяемое состояние, начинал вещать какую-то

чушь, частично по-русски, частично на латыни, которую ему видимо успели

преподать в ВУЗе до того как выгнали, называл себя воплощением антихриста,

говорил что грядет армагеддон, четыре всадника уже седлают коней, а зверь

готовится выйти из бездны ну и всякое такое прочее. Постепенно речь его

становилась все менее внятной и смысл из нее исчезал окончательно. Иногда,

войдя в раж, он резал себе предплечья длинным кривым ритуальным ножом и

окроплял кровью алтарь, крича что этого его жертва и дар Сатане. Каких-либо

других жертв на памяти Антона на этом алтаре не приносилось.

Собирались, как правило, по субботам, родителям Димона и Наты, похоже было

плевать, где проводят время их дети, а вот Антону приходилось туго - каждый раз

надо было выдумывать какую-нибудь историю, объяснять у какого друга он

останется ночевать и следить чтобы утром от него не слишком несло перегаром.

Сейчас все эти переживания казались в какой-то мере забавными, тогда - нет.

Ритуальные попойки в подвале обычно заканчивались оргиями. Для этого в комнате

имелось полтора десятка подушек разного калибра и надувной матрац. Антону и

Диману доставалась Натаха, страдавшая, наверное, нимфоманией и готовая

подставлять все свои дырки кому угодно. А Ахерон овладевал Линдой. Или, если

точнее - она им. Антон до сих пор не мог понять, показалось ему или нет в одну из

таких ночей, когда он, потеряв ориентацию от выпитого, оттолкнул присосавшуюся

к его члену Натаху, и потянулся к Линде, оседлавшей Ахерона. Ахерон лежал как

мертвый, кажется был в отключке, но Линду это не смущало, оседлав его сверху,

она извивалась и, видимо, получала удовольствие. Когда Антон протянул руку к ее

груди она молниеносно развернулась к нему и зашипела, между заострившимися

клыками мелькнул раздвоенный язык, а глаза полыхнули красным. Антон

отшатнулся и сел на задницу. Это видение, конечно же, видение, что же еще,

следствие сочетания выпивки, наркоты и общей атмосферы, запечатлелось в его

памяти навсегда. С тех пор Антон больше никогда не пытался приблизиться к Линде

во время оргии, хотя она была чертовски привлекательна. Никогда, пока однажды

она сама не предложила ему...

История Братства закончилась плохо. Ахерон давно намекал на то, что он имеет

контакт с какими-то высшими дьявольскими силами, которые сообщают ему - у

Братства большое будущее, но, чтобы подтвердить это, члены Братства должны

совершить нечто значительное. Принести жертву Нечистому, доказать серьезность

своих намерений. Тогда они перейдут на новый уровень посвящения, тогда Сатана

одарит их своей милостью, властью, богатством и прочим. Братство в массе верило

своему предводителю.

В Вальпургиеву ночь Ахерон привел своих приспешников на городское кладбище.

Там они, дождавшись полуночи, забрались на территорию свежеоформленной

могилы, выдернули крест, воткнули его вверх ногами, распяли на нем убитую тут же

черную кошку и собирались по очереди испить ее крови. К сожалению (а может и к

счастью) завершить ритуал не удалось. Потому что против Братства Проклятых

выступили воины Ордена Святой Православной Инквизиции во главе с Магистром

Георгием. О существовании Ордена Братство до той поры не подозревало, он себя

не афишировал. Орден, как сейчас понимал Антон, был в какой-то степени копией

Братства только с противоположным знаком. Такая же кучка малолетник дебилов,

повернутых на мистике. Только вместо черного - белое. Вместо магистра Ахерона -

магистр Георгий.

Антон знал о произошедшем в ту злополучную ночь на кладбище больше, чем

основная масса обывателей, поскольку адвокат его отца на каком-то этапе имел

возможность внимательно изучить дело. Но и для него многое оставалось неясным.

Кто сообщил Георгию о ритуале на кладбище? Тот уверял, что непосредственно

ангел. Ага. Почему вообще все так вышло?.. Что ж вышло, как вышло.

А вышло вот как. Члены Ордена окружили адептов Братства в кульминационный

момент завершения ритуала. Ахерон кинулся на Георгия с окровавленным ножом.

Георгий угостил его картечью из охотничьего ружья, которое прятал до того

момента под белым балахоном. Остальные разбежались. Но нашли их быстро. И так

бы нашли, а тут еще, оказалось, один из орденцев снимал все на камеру. Которую в

ходе бегства потерял. Более идиотского стечения обстоятельств, наверное, и

представить себе было бы невозможно, но именно так все и произошло.

Нашли всех, не считая Линды. Как выяснилось, никто, кроме Ахерона, ничего о ней

не знал - только внешность и кличку (имя?). А Ахерон попадания заряда картечи в

корпус с трех метров, к сожалению, не пережил. Линда исчезла, зато все остальные

попались. Было громкое дело. Были статьи в газетах и сюжеты на ТВ. Был

показательный суд - такой чтоб всем стало неповадно. Георгий был обвинен,

осужден, но признан невменяемым и отправился разговаривать с ангелами в

психушку. Натаха и Димон, а также и рядовые члены Ордена получили условные

сроки за хулиганство и вандализм, совершенный группой лиц по мотивам

религиозной вражды.

Антон в деле не фигурировал. Потому что в ту ночь на кладбище его не было. Он

перестал общаться с Ахероном и прочими примерно за два с небольшим месяца до

описанных событий. А о его прежнем членстве в Братстве сотрудникам

компетентных органов помогли забыть папины деньги. В конце концов, он никакого

преступления не совершал, самостоятельно порвал с преступной группой, так

зачем губить парню жизнь. Так, наверное, они думали. На самом деле все было не

так.

Это случилось на утро после очередной ритуальной попойки. Обычно младшие

члены Ордена уходили первыми, Ахерон и Линда оставались в доме. В этот раз

вышло иначе. Антон проснулся позже обычного, когда Димон с Натахой уже ушли.

Его почему-то не разбудили. Часы на телефоне (по тем временам бывшем вещью,

доступной не каждому) показывали почти полдень. Два пропущенных вызова от

отца, Антон в это время обещал быть уже дома. Надо перезвонить, а то с родителей

станется и милицию вызвать. Именно назойливая опека родителей, их стремление

контролировать каждый шаг единственного сына, как понимал Антон сейчас,

наверное, и толкнули его в компанию Ахерона. Подростковый бунт и все такое.

Антон понимал, что отцу он объективно многим обязан, но иногда задавал себе

вопрос - интересно, можно ли считать родителей виновными во всем, что

произошло? Если бы они не лезли так со своей заботой. Не пытались совать нос во

все его дела. Может и не возникло бы у него желания доказывать свою крутизну

таким способом. Впрочем, эти размышления ни к чему не вели и не особенно

сильно занимали взрослого Антона. Если так рассуждать, то родителей можно

обвинить вообще во всем, что произошло с человеком - ведь это же они его таким

родили и воспитали.

В то утро почти что шестнадцатилетний (без одной недели) Антон наощупь

выбрался из подвала и оказался на первом этаже особняка. Первый этаж при свете

солнца он видел впервые. Как правило они приезжали уже в темноте, своим ходом

или подвозил Ахерон, и следовали прямиком в ритуальный подвал. Считая, что дом

является жилищем Ахерона, Антон подсознательно ожидал увидеть раскиданные

вещи, пустые бутылки и перевернутые кресты на стенах. Ничего этого не было.

Приличная, если не сказать богатая, обстановка, порядок и отсутствие намеков на

сатанизм - все это удивляло.

Вдруг откуда-то послышалась негромкая классическая музыка. Антон пошел на ее

источник, рассчитывая встретить кого-нибудь из своих и, пройдя по коридору,

очутился в большой комнате с пушистым ковром, разобранной кроватью и

небольшим столиком. На окне были полузадернутые плотные шторы. На столике -

фрукты, початый графин с красной жидкостью и фужер. Царил полумрак. Интерьер

дополняла висящая на стене плазменная панель немаленького размера и

расставленные в разных местах элементы стереосистемы - источники музыки. Из

обстановки больше в комнате ничего не было. Зато была Линда. Голая. На кровати.

- С добрым утром.... Фобос... - произнесла она и потянулась.

Что было дальше Антон помнил урывками. Размышляя об этом впоследствии, он

пришел к выводу, что действительно в какие-то периоды терял сознание. Был секс.

Дикий, страстный, бешеный, извращенный. Антон чувствовал желание, какого не

чувствовал больше никогда в жизни, сколько он испытал оргазмов, он не помнил.

Несколько. Это могло бы быть хорошим поводом для гордости - в его-то годы и с

его-то навязанными родительской гиперопекой комплексами. Но не стало. Потому

что Линда казалась ненасытной и его страсть тоже не утихала. Даже когда его

движения стали делаться судорожными, перед глазами появилась красная пелена, а

пульс грохотал в ушах, заглушая сладострастные стоны. Должно быть в какой-то

момент Линда поняла, что с него хватит, она резко прекратила свои движения,

наклонилась (в этот момент она была сверху, как тогда с Ахероном) и нежно

поцеловала Антона в губы. Этот поцелуй вернул ему часть сил, красная пелена

спала и Антон, кажется, вырубился.

Когда он пришел в себя, Линда была уже одетой и готовила завтрак. Кухня

завораживала почти идеальным порядком и современной техникой. Ароматы еды

кружили голову. Признаков похмелья не было, была только легкая слабость. Перед

тем, как наброситься на еду, Антон позвонил отцу, сказал, что вернется к вечеру,

что они с друзьями пошли на Курган. Курган был сомнительной местной

достопримечательностью, там были красивые виды в сочетании с возможностью

поесть шашлык или попить горячего кофе (а кто хотел - например, пива или водки).

Отец, кажется, поверил и почти не ругался, что было немного странно.

А дальше они говорили. Линда спрашивала Антона о его взглядах, о том какие

фильмы он смотрел, какие книги читал, они говорили о том, чем неосатанизм

Лавеевского толка отличается от сатанизма ортодоксального, об использовании

сатанинской символики людьми и группами, продвигающими, казалось бы,

совершенно другие ценности и о том, хорошо ли это или плохо с точки зрения

Сатаны и его настоящих слуг. Антон и не подозревал до этого разговора, что

сатанизм имеет столько граней, что о нем можно вести столь длительную

интеллектуальную беседу. Линда знала очень много. Она с одинаковой легкостью

могла цитировать куски из Библии, Данте, Мильтона, «Молота ведьм» и каких-то

совершенно неизвестных Антону произведений. Антон был очарован и покорен. На

некотором этапе разговор зашел о договоре с Сатаной. Хотел бы Антон заключить

такой договор? Да, пожалуй, хотел бы.

- А что бы ты попросил? - поинтересовалась Линда.

- Ну... - Антон задумался, - Наверное, всего и побольше. Здоровья, денег... Чего там

еще?...

- Счастья, - подсказала Линда. - Удачи.

- Ну да, - согласился Антон.

Линда замолчала, но Антон чувствовал, что разговор этот начат неспроста. Он

вспомнил Ахерона, который что-то упоминал про новые уровни посвящения,

которые принесут с собой всяческие блага для адептов Братства (А, кстати, где он

сам? Впрочем, не важно). Не об этом ли шла речь?

Антон спросил. И Линда ответила.

Что имел в виду Ахерон, она не в курсе. Обретение покровительства Сатаны

требует серьезных и обдуманных действий, на которые этот псих-недоучка вряд ли

способен. Хотя ему будет предоставлен шанс. Но дело не в этом. Договор. Да, это

реальность. Да, подписав его можно получить все, что попросишь. Без обмана. Да,

она может объяснить и помочь Антону это сделать. Остальные? Нет. Они не готовы.

Может позже, хотя шансы исчезающе малы. Глупцы, пушечное мясо. Их души и так

достанутся Нечистому, но они недорого стоят. Антону было лестно такое сравнение

его с прочими Проклятыми, если честно, он и сам считал, что они ему не ровня.

Придурошный Ахерон. Димон с Натахой - обитатели социального дна. И он - парень

из хорошей семьи, достаточно обеспеченный, умный (шел на серебряную медаль),

с хорошими перспективами. Ну, конечно, Линда тоже. Она особенная. Она

действительно крутая. Так думал тогда Антон.

И прозвучавшее после безумной ночи и последующей интеллектуальной беседы за

кофе предложение подписать договор, а точнее Договор, показалось ему

заманчивым и логичным. Дальше все было просто. Договор надо было подписать

кровью. Текст – на усмотрение Антона.

- Проси все, чего хочешь, - сказала Линда.

Для подписания годился любой день. Но некоторые дни были лучше других.

- Какой самый главный праздник в жизни сатаниста, по мнению некоторых... хм...

современных деятелей? - лукаво спросила Линда.

- День его рождения, - догадался Антон.

- Верно.

До шестнадцатого дня рождения Антона была ровно неделя.

Договорились, что в ночь после дня рождения он придет сюда один. Линда будет

ждать его. Одна. И Договор будет подписан.

Семь дней пролетели как в тумане. Антон находился в странном состоянии, это

замечали и родители, и прочие окружающие, от вопросов он отмахивался. В

назначенный день он пришел в особняк. Отец не хотел отпускать, получился

скандал. В итоге Антон заявил, что уже взрослый, что идет отмечать свой праздник

к друзьям и хлопнул дверью.

Линда ждала его, как и обещала. Одна. Антон одновременно и надеялся, и боялся,

что прелюдией к подписанию станет нечто подобное произошедшему тем утром. Но

Линда, похоже, была расположена перейти сразу к делу. Даже, показалось Антону,

спешила.

На столе лежали чистый лист, изящная шариковая ручка, зловещий изогнутый нож и

перо. Как бы все понятно. Антон был готов. Но оказалось, что не все так легко.

- Недостаточно просто подписать, - сказала Линда, - Так бы все и подписывали.

Чтобы Договор вступил в силу нужна жертва.

- Какая жертва? - спросил Антон, опешив.

- Человеческая, - ответила Линда.

К этому Антон был не готов.

Сейчас, после прошествия стольких лет, он все еще не мог понять, что в итоге

заставило его согласиться? Какие-то мальчишеские комплексы, нежелание

«включать задний ход» перед Линдой? Реальная вера в Сатану? Что-то еще? Антон

написал ручкой, что предлагает Сатане свою бессмертную душу в обмен на

счастье, здоровье, богатство и удачу. Задумался, не надо ли расшифровать эти

понятия, чтобы не вышло как в дрянном ужастике.

- Все нормально, - Линда будто бы прочла его мысли. – Здесь без обмана. Дату

поставь. Теперь подпись.

Она подтолкнула к нему нож и, видя его замешательство, быстро с каким-то

непонятным Антону раздражением пояснила:

- Подпись кровью, нужно всего пару капель, ткни острием в любое место, лучше не

в палец, тут не поликлиника, в пальце нервных окончаний много, будет больнее.

Тыкаешь, выступает кровь, берешь перо, ставишь подпись.

Воспоминания о прошлом помогли хмелю почти полностью выветриться из головы.

На улице было не так уж холодно, но ветрено, Антон замерз, колючие снежинки

летели в лицо и глаза, мешая смотреть. Ему хотелось поскорее оказаться дома. Там

Лена наверняка уже приготовила праздничный ужин. Там Андрюшка кинется ему на

шею с радостным криком «Папа!», а потом непременно вручит какой-нибудь свой

собственный подарок - рисунок или поделку. Там хорошо. Там все дурацкие

воспоминания о давным-давно канувших в Лету ошибках навсегда растворятся в

тепле и уюте.

Антон решил срезать угол и пройти напрямик через вторую половину их квартала.

Первую занимала обнесенная оградой территория элитного шестнадцатиэтажного

дома, где у Антона с семьей была квартира из пяти комнат на двух уровнях. На

второй половине, Антон знал, в течение самого ближайшего времени должен будет

возникнуть еще один новый дом - близнец уже построенного. Сейчас на этом месте

располагались какие-то деревянные сараи, гаражи, большой участок заметенного

снегом потрескавшегося асфальта, бывший прежде автостоянкой. Все это уже

принадлежало строительной компании и должно было вскоре исчезнуть, но работы

еще не начались. Впрочем, нет, похоже уже начались. Вон вдоль покосившегося

забора лежат штабеля каких-то брусьев и досок. Антон шел мимо, разглядывая их с

любопытством. Интересно, для чего они тут? Должно быть какие-то временные

конструкции из них будут монтировать.

В ту ночь шестнадцатилетний Антон тоже крался, прячась за штабелем

стройматериалов, карауля и выслеживая свою жертву. Вот черт, опять эти

воспоминания. Линда сказала, что нужна жертва. Любая. Любой человек. Первый

встречный. Все равно кто. Прямо сейчас. Насмерть. Ножом. Вот этим самым,

который лежит на столе. После этого Договор будет считаться вступившим в силу.

- А если меня поймают? - спросил Антон.

- Не поймают, - ответила Линда. И Антон почему-то поверил, что да, не поймают.

А еще Линда сказала, чтобы Антон завязывал с Братством. У Братства нет

перспектив. Это было странно слышать, Антон даже опешил. Конечно и во время

предыдущего разговора, Линда дала понять, что ставит его выше прочих, но вот так.

Завязывать? Нет перспектив?

- Как, то есть... Ты советуешь мне выйти из Братства?... - удивленно спросил он.

- Выйти из Братства, - Линда усмехнулась. - Как пафосно звучит. Просто перестань

с ними общаться. Не звони, не встречайся, не пиши. И все. Зачем тебе это? Хочется

острых ощущений? Нажраться, накуриться и потрахаться с этой вашей Натахой,

кстати у нее сифилис, это и есть предел твоих мечтаний?

Антон не знал, что ответить. Нет конечно, это не предел. Но ведь не в этом был

смысл всего. Смысл был в служении Сатане. Хотя какое там служение. Служение -

это то, что он собирается сделать сейчас. Действительно, пора кончать эти

дурацкие игры, пьянки и оргии. Хотя Ахерон говорил, что из Братства выйти нельзя,

кроме как на тот свет, а он псих, мало ли что может отчудить, когда поймет, что

Антон решил их послать. И неужели у Натахи сифилис? Придется лечиться как-то в

тайне от родителей...

Линда опять словно прочла его мысли, а может и правда прочла.

- Не бойся, - сказала она, улыбнувшись. - Никто из них тебя не потревожит. И

сифилис тебе лечить не придется в отличие от Дмитрия. Ты же указал в Договоре

здоровье.

Линда сложила подписанный Договор вчетверо и протянула Антону. Он машинально

принял бумагу и убрал во внутренний карман куртки.

- Забудь о Братстве. Ты выбрал собственный путь, - она смотрела в глаза Антону, в

глубине ее бездонных зрачков светились красные искры. - Бери нож, иди на улицу.

Найди жертву. Убей. И все. Живи и наслаждайся всем, что попросил.

С тех пор Антон никогда ее больше не видел. Когда в ночь на первое мая Ахерон

отправился в преисподнюю, а прочие члены Братства оказались под следствием, он

испытал облегчение. Линда была права. Ему не по пути с этими придурками.

Совсем не по пути. Ритуальный нож он выбросил в какую-то канаву еще тогда,

ночью, Договор куда-то потерялся, наверное, выпал из кармана куртки. Серьезно

поговорив с отцом после майских событий, Антон собрал и выкинул все книжки и

сувениры сатанинской тематики, бывшие в доме. Их было почти не жалко. О

прошлом больше ничего не напоминало.

А потом были выпускные экзамены, за ними вступительные, потом учеба в

престижном ВУЗе. Бурная студенческая жизнь. Работа в отцовской фирме. А потом

и свое достаточно динамично развивающееся дело. И параллельно этому - Лена, с

которой они близко познакомились еще на третьем курсе, она училась на том же

потоке. И пышная свадьба, которую сыграли на шестом. Рождение Андрюшки. Эта

жизнь, настоящая, полная событий, впечатлений, радости и удач быстро подхватила

и закрутила Антона, заставив его забыть о глупых ошибках подросткового периода.

Только иногда эти воспоминания накатывали, вот как сейчас, и от них бывало

сложно отделаться. Но ничего, скоро он будет дома.

В ту ночь Антон вышел с ножом на улицу через заднюю дверь особняка. Накинул

капюшон, прячась от снега и промозглого ветра. Крепко сжал рукоятку ножа. Куда

идти, не знал, все казалось странно незнакомым, он очутился на темной пустынной

улице, прошел по ней метров сто, свернул в проулок, миновал какие-то

заброшенные по виду одноэтажные халупы. Откуда они тут? Вдруг впереди увидел

движение. Человек. Мужик средних лет, успел заметить Антон, идет, глядя под ноги,

чуть пошатывается. Пьяный? Тем проще. Антон метнулся за кучу уложенных у

забора досок и притаился. Мужик, кажется, ничего не заметил. Когда он прошел

мимо, Антон выскочил из своего укрытия, догнал его в три прыжка, хотел ударить в

шею сбоку и сзади, но в последний момент мужик что-то почувствовал, успел

обернуться. На миг они встретились глазами. Антон ударил. Ткнул. Вонзил нож на

половину лезвия и тут же отдернул руку. Брызнула кровь. Мужик выронил портфель,

попытался зажать рану рукой, кровь не хлестала фонтаном как в фильмах, но текла

более чем обильно. Мужик упал. Антон смотрел на него как завороженный. Потом

сделал несколько шагов назад.

- Помогите, - прошептал мужчина, глаза его смотрели в небо.

Антон повернулся и побежал.

Дурацкие воспоминания вогнали взрослого Антона в какое-то трансовое состояние,

он, кажется, прошел уже довольно много, а штабеля досок все не кончались.

«Заблудился что ли? - мелькнула мысль. - Хотя где тут заблудиться?» Вон уже его

дом виден, почти что пришел. Вдруг он скорее почувствовал, чем услышал сзади

движение, рефлекторно развернулся и встретился глазами с мальчишкой.

Мгновение остановилось. Мальчишка был в черной шапке-гондонке, ветер откинул

капюшон с его головы. Антон узнал его. Мальчишка взмахнул рукой, и Антон

почувствовал, как что-то горячее лопнуло в шее, потекло за воротник. Попытался

зажать рану, упал. Перед глазами было звездное февральское небо и танцующие

снежинки.

- Помогите, - прошептал Антон, понимая, что никто ему не поможет.

Автор Holodok

Не понял и я. Три года понять пытался на халявных харчах. Слушал мантры, слушал

людей. Кто-то считал, что Агван-Тобгял – талантливый шарлатан, каких немало.

Ловко разводит сильных мира сего на деньги, изображает бурную деятельность,

потешается над людскими суевериями.

Только не мог я поверить, что покрытый шрамами старик будет ради денег

спектакль устраивать. Зачем ему деньги, если он живет в старом двухэтажном

домике и пьет чай с молоком из грубых глиняных чашек? Ни жены, ни женщины, как

я понял, у него никогда не было, детей и прочих потомков, следовательно, тоже.

Зачем ему деньги, что он купит на них?

“Ничего.”

Было в ашраме забавное течение, что-то вроде хиппи. Мужчины и женщины разных

народов, но в одинаковой местной одежде и обязательно с бритыми головами. Они

часто собирались там и сям на скудной травке, рассаживались рядами, били в

барабаны и бубны, пели мантры. Местные тибетские ребята посматривали на них с

лукавой усмешкой в глазах. Агван-Тобгял не смотрел вовсе, видно конкуренции не

боялся. Наверное, потому что Цзяньянами хиппи не были, их мантры не заставляли

мир вибрировать и колебаться. Скорее, это походило на мычание.

Впрочем, это не мешало им считать старика своим духовным гуру, нести какую-то

околесицу про чакры и астральное тело и искренне верить, что Агван – это

очередное воплощение Будды. Кажется, они были убеждены, что он творит только

добро и исправляет беды мира своими молитвами. Поэтому очень важно для них

было всегда быть тут, у него под рукой, чтобы по первому зову явиться в молельный

дом и творить добро вместе с ним.

Подозреваю, что для многих из них весомым аргументом в пользу постоянной

готовности к добру была бесплатная еда и выпивка.

А я видел пару раз, кто приходит на поклон к старому тибетцу. И никак не мог

поверить, что такие люди станут платить сумасшедшие деньги за добрые дела.

Так что жил я, как и раньше, разве что пил меньше, да о еде голова не болела.

Смотрел по сторонам и думал, думал. С дядей Колей дискутировал за пивом, да и

просто за жизнь беседовал. Мантры слушал, деньги копил. Думал, надоест скоро,

возьму да уеду отсюда к черту. Куплю квартиру где-нибудь в небольшом, но

хорошем городе. Новосибирске, к примеру. Или Дрездене. Попробую все-таки

жизнь начать заново.

Но в начале четвертого года моей ашрамной жизни я начал замечать, что народу

вокруг будто прибавляется. Если раньше шарахалось туда-сюда по комплексу от

силы пара сотен человек, да иногда приезжали временные буковки по отдельным

приглашениям, чтоб на молитву набралось, то теперь вдруг в глазах начало рябить

от людей. В столовых еще не было тесно, но уже и не пусто, как обычно, когда

каждый ел когда хотел и две сотни человек размазывались на целый день по

нескольким столовым.

Я поделился наблюдением с дядей Колей в один из наших собутыльных вечеров, и

он охотно закивал.

— Вот и я смотрю, уж никак с тысячу фонем собралось. Что-то большое задумал

старый прочитать. Может, собрал наконец.

— Что собрал?

— Да то, что с самого начала собирает. “Ничего” свое.

Я глуповато моргал, не понимая, куда он ведет.

— Ну, сам подумай, вот на что ему столько людей, а?

— Слова собирать, — протянул я, — эти, словоформы, лексемы.

— Да, но до сих пор он собирал на молитву человек триста, ну пятсот изредка. И

ему хватало. А ведь искать-то он не перестает! За то время, что я тут штаны

просиживаю, через ашрам тысячи разных людей прошло. Многие ушли навсегда, не

подошли, видать. Но многие возвращаются. И таких куда как больше пятисот.

— Ну, и зачем вообще столько людей? — решил я вернуть вопрос дяде Коле. —

Сколько этих букв, тридцать? Ну, сорок. Зачем тысячи?

— А ты составь хоть одну фразу только из тех букв, которые в алфавите есть, — уже

хорошо поддатый мужичок охотно начал отвечать на свой же вопрос, — ну вот из

тридцати русских-то. А? То-то. Буквы повторяться должны, много одинаковых будет.

А в этом языке, как я понял, и вовсе грамматика сложная, одна и та же фонема

иначе звучит в разных местах словоформы, да и означать словоформа будет

разное, смотря где в предложении стоит. Вот и собирает он по миру фонемы для

сложных фраз.

— А тысячи зачем, если до сих пор сотнями обходился? Ведь и молельном доме

циновок этих тьма!

Дядя Коля многозначительно поднял палец.

— О! Верно мыслишь.

— Он что-то большое хочет написать, — дошло до меня наконец.

— Что-то глобальное. Кардина-льное, понимаешь? — мы смотрели друг на друга

пьяными глазами и многозначительно кивали.

— Мир во всем мире? — ничего умнее мне в голову не пришло.

— И счастья всем сразу, — хмыкнул дядя Коля. — Хотя, тоже может быть.

— А ты что думаешь?

Мой собеседник погрустнел и вздохнул, допил пиво из бутылки и открыл

следующую. Откинулся на спинку стула.

— У него всю семью ведь убили. Мамку, сестер, братьев. Отца. А он малой совсем

был. Без матери рос, без родных. Я вот и думаю, может он задумал их… Ну…

У меня мурашки по коже побежали.

— Из мертвых поднять?

— Да тьфу на тебя, башка дурная! — чертыхнулся дядя Коля. — Ну, не поднять уж, а,

может, как-то сделать, чтоб с ними говорить можно стало. А может, и оживить.

Знаешь, как в Библии обещано. Смертью смерть поправ и сущим в этих, в гробах,

жизнь даровав.

— Думаешь, можно вот так, запросто своих умерших родственников оживить?

— Только своих, наверное, сложно, — задумчиво пробубнил он себе под нос, — не

скажешь же Будде чтоб, вот, только мамку, папку, двух сестер, трех братьев, да

собачку Джучку. Длинно, да и как-то нехорошо. Но, вот если сразу всех. Просто

всех, а?

Я посмотрел ему в глаза и увидел там слезы.

— Всех, понимаешь? И сына моего. И жену. Всех…

Его голос затих до невнятного пьяного бормотания, а я сидел оглушенный этой

мыслью. Всех? А если можно — всех? И маму. И Шило, и других, кто там… Кого на

гусеницы танковые наматывало и на куски пулями рвало.

И даже ту девочку у дороги… которую мы, которую кто-то из нас, наверное…

Которую, может, даже я сам… Шальной очередью. И всех таких девочек. И всех… В

ту ночь я впервые за три с лишним года напился вдрызг.

А людей все прибывало. В столовых теперь было не протолкнуться, большинство

комнат гостиничных корпусов было занято, над ашрамом витал неумолкающий гул,

который заглушал барабаны, бубны и неуклюжие мантры местных хиппи. От

смешения рас и стилей рябило в глазах. По нашим с дядей Колей скромным

прикидкам собралось тут около четырех тысяч человек со всего мира.

Что-то назревало.

Наконец, в один хмурый день ко мне подошел тибетский служащий и пригласил на

утреннюю молитву. Получив мое согласие, он почти сразу подошел к следующему

обитателю ашрама. Потом к следующему. Весь день молодые тибетцы сновали

между жильцами гостиничного комплекса и приглашали, приглашали, приглашали.

Агван-Тобгял в этот раз рассаживал нас часа три, и это ему еще служащие

помогали. Проверял, пересаживал, ходил между рядами. Молельный зал был почти

весь заполнен народом. К тому времени, как молитва началась, по залу уже гулял

ропот. Впрочем, заглушить глубокую вибрацию мантры он не мог.

В этот раз она длилась и длилась. Воздух в зале дрожал и вибрировал мелодичное

пение Агвана то взмывало под потолок, то еле слышно гудело, казалось, внутри

самих костей.

Но вдруг звук оборвался. Старик посидел немного с закрытыми глазами, покачал

головой, встал и вышел из зала.

— Сорвалось что-то, — предположил дядя Коля, когда мы нашли друг друга в

разбредающейся осоловелой толпе, — ошибку нашел, вот и прервал.

— Фраза длинная, попробуй с первого раза без ошибок все сделай, — согласился я.

Со второго раза тоже не вышло. И с третьего.

Почти каждый день тысячи людей теперь собирались в молельном доме и слушали,

как вибрирует и дрожит вокруг них здание и мир. Но раз за разом Агван-Тобгял

обрывал мантру на полутоне и уходил, качая головой.

Дядя Коля с каждым разом грустнел все больше.

— Не выходит у него, — ворчал он, открывая очередную бутылку, — не клеится

разговор с богом.

Мы дружно вздыхали и пили за удачу в начинаниях.

Молодые тибетцы продолжали сновать каждый день среди набившихся в ашрам

буковок и приглашали, приглашали. Утренние молитвы теперь стали частью

распорядка дня. Пару раз я видел, как люди начинали возмущаться и протестовать,

но каждый раз конфликт быстро затихал. Тибетский служащий негромко говорил

что-то, а возмущенный гость вскидывал брови, пожимал плечами и кивал.

— Деньги раздают, — резонно предположил дядя Коля., — У людей, может, бизнес

или дела какие, не все могут тут месяц торчать. Но за достойную компенсацию

можно и потерпеть.

Я прикидывал, во сколько обходится оплата даже просто молитвы на несколько

тысяч человек, еды и прочего. И качал головой.

На восьмой день бесплодных молитв мы с дядей Колей наткнулись в баре на

Семёна.

— У меня свадьба завтра, представляете?! — веселился он. — Ну, серьезно, вот

завтра прямо! А тут мне говорят приезжай. Я ему говорю да ты дурной что ли, ну

никак я не успею, не откладывать же мне свадьбу из-за пятисот зеленых. Да меня

Наташка в лоскуты порвет. А он мне: сколько нужно, чтоб отложить? Агван-Тобгял

платит!

— И сколько заплатили? — мне почему-то стало не по себе

— Попросили не распространяться, но поверь мне, достаточно, — хмыкнул Семён.

— Наташка, как узнала, сама меня сюда прогнала. Хватит на хорошую жизнь, еще и

детям кой-чего перепадет. Может быть.

Почему-то мне все это очень не нравилось.

Молельный дом сегодня опять был забит до отказа. День был солнечный,

рассаживались долго, и к началу молитвы солнечные лучи уже били в окна, как

прожектора. Огоньки свечей на люстрах были почти невидимы. Зачем их вообще

вешают?

Агван-Тобгял ходил между рядами, всматривался в каждого, кивал. До меня вдруг

дошло, что он довольно редко просил кого-то показать татуировку. Неужели помнил

тысячи людей-буковок наизусть?

Наконец приготовления были закончены и мир вновь задрожал от тягучей, словно

мед, мантры. Она текла и текла, переливалась в дрожащем воздухе молельного

дома, в столбах солнечного света трепетали пылинки. И не прерывалась.

В этот раз — не прерывалась.

Но в этот раз вместо привычного ощущения вибрации, которая что-то выправляла в

душе, мантра несла тревожное ощущение неправильности. Мир вокруг все так же

дрожал, но теперь это была дрожь нарастающего напряжения, словно перед грозой.

Или даже не так. Мы словно сидели в центре циклона, тайфуна, который бушевал

где-то на грани восприятия, а тут, в этом молельном доме был глаз бури.

Мне захотелось дернуться, вскочить, крикнуть. Сделать хоть что-то, чтоб оборвать

эту молитву, которая, как я начинал понимать, была неправильной. Она не должна

была звучать. Но я не мог шевельнутся.

Мантра взвилась куда-то почти под границу слышимости, пылинки в солнечном

луче застыли, как вплавленные в янтарь насекомые, как все мы в этом зале. Все

замерло, даже сердце в груди застыло. Только не от восторга или благоговения, как

раньше.

Все замерло в ужасе.

И пришла тьма.

Она наступила так внезапно, что я сперва подумал, что ослеп. Но потом глаза

привыкли к сумраку, который затопил молельный дом. Огоньки свечей под

потолком трудились вовсю, разгоняя внезапно хлынувший в зал мрак. Который они

давно ждали.

Томительный паралич прошел, люди шевелились, вскакивали с мест. Раздались

первые крики. Я тоже вскочил и первым делом нашел взглядом Агван-Тобгяла. И от

того, что увидел на его лице, едва не сел обратно на жесткую циновку. Потому что

ноги ослабели от страха.

Он улыбался. Улыбка ползла по смуглой иссушенной коже медленно, непривычно.

Губы дрожали в попытках натянуть незнакомую гримасу, улыбка больше походила

на оскал. На миг мне показалось, что не готовая к таким эмоциям кожа на щеках

тибетца сейчас треснет и посыпется на пол сухими скорлупками, осколками грубой

глиняной чашки.

Люди вокруг толкались, кричали что-то. Позади зашумела, открываясь,

двустворчатая входная дверь. Крики усилились, взвились под своды в звенящем,

вибрирующем невнятном вое. Почти как мантра.

Я с трудом оторвал взгляд от лица старого тибетца и посмотрел поверх голов в

дверной проем. Там не было ничего.

Или правильнее сказать, там было ничего? Можно ли сказать “было” о том, чего

никогда не было и не будет? Как назвать то, чего нет?

“Что ты хочешь для себя? — Ничего.”

Я смотрел в никуда, в ничто, которое было за дверью, и начинал понимать.

Счастья всем даром? Мир во всем мире? Жизнь всем погибшим? Зачем? Зачем нам

мир, счастье и жизнь? Он видел, как чужие люди убивают его семью. Как люди день

за днем, год за годом убивают и убивают. Везде, по всему свету.

Выживший мальчик с мертвой душой, пронесший через десятилетия шрамы на теле

и рассудке, чего он мог хотеть для себя?

Ничего.

Я вдруг вспомнил, как старательно собирал куски своего друга после взрыва там, в

заполненном удушливой пылью чужом доме. Каждый кусок, каждый окровавленный

обрывок, словно это был пазл, который надо только правильно сложить, и Шило

оживет. Заржет, как обычно, хлопнет по по плечу.

Вспомнил прошитую пулями девочку лет двенадцати на обочине пыльной дороги,

посреди разрушенной деревни. Старлей тогда накрыл ее какой-то тряпкой,

висевшей на заборе неподалеку. А потом вышиб четыре зуба Шнырю, когда тот

ляпнул что-то про позу, в которой она лежала.

Вспомнил…

Счастья всем даром? Нам?

Всем нам, кто делал это, кто допускал, кто не мешал? Отдавал приказы и выполнял

их? Поддерживал, оправдывал или просто молчал, пока все это происходило?

Счастья? Мира? Жизни? Нам?

Все это пронеслось в моей голове за доли секунды и, кажется, я понял его.

Понял, посмотрел на него, увидел улыбку злого ребенка на иссушенном лице

старика. И улыбнулся в ответ.

А потом ничто хлынуло внутрь, заглушая крики и гася свечи.

Автор Artem2s

Не могу сказать, что полностью пришел в себя. Да, сознание пробудилось, но лишь в виде незрелого ядрышка, отделённого от остального меня – не чёрной, а скорее непроницаемой, непрозрачной – пеленой неизвестной толщины.

Последнее, что я помню… Кажется, я ехал в такси. Да, затем я провалился в колодец, на дно которого так и не упал, а до сих пор парю, не ощущая стен, не видя конца. Конечно, ни в какой колодец я не падал, это лишь моё ощущение. На самом деле в машину с пассажирской стороны влетела маршрутка. Не знаю, кто виноват: водитель такси, водитель автобуса? Оба? Никто? Знаю только, что я не виноват. А если так, то почему я оказался здесь, в плену собственного разума, разделённый с телом. Радует, что хотя бы мысли остались при мне. Я могу думать, а это многого стоит. Интересно, что стало с водителями. Думаю, водитель автобуса отделался парой ссадин и синяков. Водитель такси мог пострадать куда серьёзнее. Серьезней ли меня? Навряд ли, но кто знает. Может сейчас он лежит рядом со мной в луже нашей общей крови? Да и лежим ли мы вообще? Может я уже на пути в больницу, или уже там. Трудно понять положение тела, когда не чувствуешь ничего, когда единственный сигнал, который улавливает мозг – это эхо собственных мыслей, что бьются о непроницаемую завесу и, рассеиваясь, возвращаются обратно.

Пытаюсь напрячь сознание, чтобы получить хоть какую-то информацию из мира вокруг. Тяжеловесная скорлупа вокруг сердцевины моего Я чуть дрожит, но не выпускает мысль наружу и не впускает ничего внутрь. Следом мысли затихают, будто кто-то выкрутил громкость на минимум. В следующий миг от скорлупы до Я доходит густая волна, накрывает тяжелым безмолвным ничто.

Опять слышу свои мысли. Они будто не прекращаются, а прекращается лишь внутренний слух, что способен их уловить. Мысли продолжают звучать то громче, то тише, но текут непрерывной рекой, замкнутой в сферическом коконе из непроглядной гущи, заполненной ничем. Снова посылаю сигнал к этой раковине, внутрь которой я заточён, но мысль разбивается, разлетается на осколки, что парят в пространстве вокруг Я и так и летают дефектными сателлитами, лишенными цели и смысла.

Бросаю эту идею. Больше не слежу за густой пеленой вокруг, разворачиваю фокус вовнутрь и ухожу в воспоминание. Это слишком громкое слово - воспоминание. Поездка в такси для меня была лишь миг назад. Я еще помню резиновый запах салона, помню глупый бубнёж из магнитолы. Помню и перекрёсток, между ТЦ и роддомом, где в меня влетела маршрутка. Даже успел увидеть лицо водителя автобуса. Еще не испуганное, скорее удивленное. Кажется, я тоже не успел испугаться. Сколько прошло с тех пор? Для меня прошло едва ли больше, чем проходит за период смыкания и раскрытия век. Вот я закрываю глаза в такси, открываю здесь. Заточённый в неосязаемом саркофаге.

Слышу гул. Двухфазный хриплый гул. С какими-то щелчками, писком, что вторят основному звуку. Этот звук был в машине? Может так звучит, вывернутый от удара наизнанку, автомобиль?

Понимаю, что воспоминания остались позади и этот звук исходит из-за скорлупы. Та чуть разредилась, впустив в море мыслей колебания неизвестной среды. Что это за КХ-ФХХХ, за которым следует точно такой же звук. Механически точный, искусственно подобный. Звук вовсе не прерывается, он проходит сквозь скорлупу с определённым ритмом, что легко улавливается покалеченным сознанием. Настоящий гипнотический такт, бессмысленный, монотонный, усыпляющий. Мысли снова затихают. Я тускнеет и отлетает прочь.

Сознание возвращается, входит в Я электрическим стимулом, что пробуждает и наставляет на поиск. Заставляет вращать не головой, а скорее фокусом внимания, что пока неярким лучом, выбивает пространство вокруг, из-под грязного, местами разбитого, экрана разума. Двухфазный звук никуда не делся. Писк – тихий подпевала – также следует за ним попятам. На фоне возникает что-то ещё. Не механический рокот неизвестного аппарата, а бугристый, меняющий темп, тембр, громкость, звук человеческой речи. Пространство вокруг чуть светлеет, кажется, так я ощутил радость от близости к людям. Таким же как я созданиям, что находятся по ту сторону блокады, выстроенной моим разумом. О чем они говорят?

Это первые свидетели аварии, спасатели, врачи скорой помощи? От последней мысли скорлупа вздрагивает, пространство дрожит от пульсаций – это все от мысли про скорую помощь? Снова по бесцветной, густой поверхности пошли колебания. Внимание уходит вглубь Я, в каталог воспоминаний, откуда извлекает двухфазный звук.

…КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ…

Я, облачённый в тело, стою в больничной палате возле кровати младшего брата. У него диабет. За день до того, он ссорится с родителями и убегает из дома. Он не берёт лекарства. Напивается вместе с друзьями из-за подросткового протеста, а спустя пару часов впадает в кому. Его кладут в реанимацию, где подключают к аппарату искусственной вентиляции лёгких.

…КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ…

Фокус внимания выворачивается наизнанку и снова направляется вовне.

Так я в больнице. Подключен к аппарату, что дышит за меня. Эрзац легкие гипнотизируют разум волшебным метроном. Значит, я жив. Пока что. Я в безопасности. Больше никакая маршрутка мне не грозит. Интересно, насколько пострадало тело?

Посылаю сквозь оболочку сигнал, посылаю мольбу к телу - услышь меня, но ответа нет. Адресат переехал, а точнее его переехали – ещё точнее сбили, письмо вернулось обратно.

Местоположения тела очевидно. Положение разума также ясно, однако, как вернуть связь между разумом и телом? Как превратить разрозненные начала в феномен дуализма?

Где-то слева – на самом деле трудно понять, где конкретно, но нечто возникает слева от фокуса внимания – появляется вспышка. Она алая. Острая. Следом вспышка рассеивается, оставляя синий и холодный шлейф, что глушит разум, закрывает его новым непроницаемым слоем: он приносит облегчение, бескомпромиссное забытье, не терпящее протеста. Повинюсь, ухожу…

Время. Не знаю, что гласит теория относительности, но сейчас для меня время совершенно безотносительно, ведь я потерял контакт с объективным миром. Из ориентиров лишь субъективные призрачные мысли, да редкий фокус внимания, что никак не может послужить точкой отсчёта в системе временных координат. Могу лишь сказать, что сколько-то времени прошло. Пролетело. Сгорело бесследно. Тело все еще находится где-то там, за фронтиром разума, или той его части, что сейчас мне доступна. Все также доносится мерное дыхание аппарата, которому, по-видимому, вторит моё тело, ныне мне неподвластное. Слушаю этот механический храп в сопровождении пищащего подпевалы, когда где-то вдалеке, а может и совсем близко, нечто очень тихо просверливает пространство. Звук до того противный, отдает чем-то знакомым, чем-то назойливым, чем-то от чего хочется тут же избавиться. Образ никак не складывается. Внимание обращается внутрь, возникает образ летней ночи, фантомное чувство сквозняка из открытого окна, легкая прохлада широких тёмных пространств вдали. Пространств, полных существ, тихо стрекочущих, трещащих, хлопающих крыльями, сверлящих…

Сверлящих возле самого уха. Комар!

Вновь на краю слуха между КХ и ФХХХ звучит тихий сверлящий вой. Боже, они нашли меня и здесь. Надеюсь, что тело моё не укрыто под самую голову тяжёлым больничным одеялом, иначе слушать мне этот ироничный и глумливый свист над самым ухом, пока кровосос не скатится на подушку рядом со мной, переполненный и довольный.

Звук затихает. Нет, скорее обрывается. Визг срывается в пустоту. Среди пустотелого мрака, окружающего Я, что-то происходит. Коматозная мембрана дрожит, за ней возникает крохотная вспышка. Красная, постепенно обрастающая синим ореолом, что в конце концов занимает почти все пространство светового пятна, оставив лишь небольшое трепещущее алое ядрышко. Но в этом алом ядрышке видится нечто знакомое. Будто бы в этой крупице неизвестного находится точная моя копия, только уменьшенная. Такая же замкнутая, ограниченная, бестелесная. Я вижу, как внутри малого мира теплится моя же мысль, та самая, что мучает меня в тот момент. Что это? Откуда оно там? Снова пищит комар. И вместе с тем, как победный писк кровопийцы затихает, уменьшается, а затем и пропадает, красное пятно.

…КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ…

Слышу голоса. Слов не различить, но, кажется, это говорят всё те же лица, что и прежде. Мембрана вокруг Я извивается, точно с неохотой пропускает до меня колебания среды. Пропускает какую-то часть, но среди невнятного бормотания я угадываю звуковой рисунок. Своё имя. Что же стало со мной? Со мной целым, двуединым – телесноразумным - мной, что решил в тот день поехать на такси, а не пойти пешком. Тело-темница больше не хочет допускать внешний мир ко мне и лишь тешит меня эхом сигналов той стороны, симулякрами ощущений, что теперь доносятся лишь вспышками да колебаниями мутного кокона вокруг то угасающего, то оживающего Я.

…КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ…

За ритмом моих новых лёгких слышу знакомый писк. Позади коматозной оболочки появляется вспышка, но комар всё еще летит. Вспышка следует за звуком, что легко отследить по ряби на бесцветной и бесплотной скорлупе вокруг моего Я. Среди алых сплетений внутри источника звука я чувствую нечто родное. Родное до абсолюта. Такое же Я, что следит за причудливым феноменом с другой стороны. Эманация моего разума. Могла ли часть моего разума с кровью попасть в тело комара?

…КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ…

Больше не пищит. Алая вспышка вновь обрастает синим контуром, что заполняет её почти всю, оставив лишь крохотное окно, в котором я вижу себя. Точнее чувствую. Будто бы замер перед крохотным зеркалом, только вместо отражения вижу, как в той капле моей крови роятся мои же мысли. И их тем больше, чем больше алой влаги уходит через тонкий носик в это жадное брюшко. Интересно, мешают ли комару мои мысли? Напрягаю сознание, стараюсь посмотреть на себя с той стороны, увидеть целое через часть. Снова слышу писк, алое пятно срывается и становится всё меньше, игриво выделывая спирали. Но вспышка не пропадает. Я вижу её вдали, точно кровавую звезду среди торжественно-чёрного неба. Звезда падает. Срывается вниз. Загадываю желание. Прошу её не исчезать. Звезда замирает. Едва заметно колеблется, но не исчезает. Перевожу внутренний взор, а за ним следует и алое пятно. Туда-сюда, неповоротливо, недовольно, но следует. Трудно удержать внимание, оно срывается, как нога уставшего канатоходца. Проваливаюсь вглубь. Ничего не вижу.

…КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ…

Внимание фокусируется на здесь и сейчас. Различаю чуть больше звуков. Помимо дыхания аппарата слышу второй звук. Чуть тише первого, выглядывающий из-за механических вдохов и выдохов. Где-то неподалёку стоит второй такой аппарат, к которому подключён другой человек. Другой несчастный. Интересно, он также заперт внутри своего разума? Видит ли он, что вижу я? Донимают ли его кровопийцы?

Будто услышав мою мысль, на краю внимания возникает третий звук. Нервный писк, недостаточный, чтобы причинить физический вред, достаточный, чтобы свести с ума. Писк нарастает. Закручивается спиралью, все сужается и сужается, пока не сворачивается в одну экзальтированную точку, после чего пропадает. На этот раз звуку не предшествует вспышка, она возникает в момент, как я полагаю, укуса. Все то же самое. Алое пятно, синий ареол, что исчезает иллюзорной дымкой. Снова писк, убывающая спираль, алое пятно отлетает прочь. Вспоминаю о другом кровопийце, что замер и шевелился в угоду моему желанию. Напрягаю остатки воли, собираю их воедино, от напряжения почти теряю собственное Я, но нахожу его внутри того алого пятна. Что-то такое передается с кровью комару, что позволяет мне видеть его, ощущать, как частицу себя. Призрачно-зеркальное подобие, сорванный с орбиты сознания спутник, что получает сигнал и способен на акты повиновения. Но теперь я не просто повелеваю действиями ничтожной крылатой твари. Буквально на миг, прежде чем сознание вновь разбилось на осколки, я увидел себя его глазами. Большое тёплое пятно, окружённое ореолом химических испарений. Опыт настолько же поразительный, насколько ужасный. Как только возникает сомнение, контроль теряется, внимание выворачивается в обратную сторону. Вижу удаляющееся алое пятно. Сознание втягивается в глубины мозга, точно потревоженный моллюск в раковину. Я редеет, истончается, замолкает.

…КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ…

Ощущение времени все также мне недоступно. Не знаю, сколько циклов моего угасания и воскрешения я прошёл, прежде чем научился задерживаться в теле кровопийцы. Думаю, много. Еще больше мне понадобилось на то, чтобы не просто задержаться в крохотном хитиновом тельце, а суметь им управлять. Каждый раз чуть дольше, чуть дальше, чуть глубже я закреплялся в теле кровопийцы. Примитивные алгоритмы в голове насекомого оказались пластичными, они потеснились, разошлись, уступили место фантому моего Я. Прежде чем вновь отправиться в безвременную тишину покалеченного разума, взлетаю комариным телом, описываю круг по палате, подмечая два крупных и тёплых объекта, – один из которых я - выбираюсь в коридор, где возникает третий большой и тёплый объект. А потом ничего. Я-спутник исчезает. Кажется, носителя убили.

…КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ…

Какое-то время кровопийц нет. Остаюсь наедине с собой, с симфонией пыхтящих машин. Снова писк. Другой: искусственный, ненастоящий, тревожный. Слышу хлопки, а может стук. Слышу голоса. Несколько. Говорят быстро, суетливо. Писк замолкает. Голоса продолжают суетиться. Мембрана моего сознания, что так и не просветлела, дрожит, точно чувствует опасение и страх говорящих. Снова стук, кажется, это звук шагов. Снова писк. Много сигналов. Много голосов. Кругом вспышки. Тяжело уследить…

…КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ…

Телу становится хуже. Мембрана причиняет боль сознанию, любые попытки выйти за её пределы, получить сигнал с той стороны, увидеть отражение Я – терпят крах. Улавливаю вибрации, но не слышу голосов, крохотная красная вспышка, синий ореол. Он не тает, обволакивает меня вокруг, не дает думать. Сознание вновь сворачивается само в себя. Кругом все холодно-синее…

…КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ…

Знакомый писк заставляет очнуться. Время вернуло меня на крохотный островок больного разума. Писк становится сильнее. Алая вспышка, синий ореол. Он тает. Вспышка же удерживается на месте моей волей. Вижу, как она наливается эхом разрозненных мыслей. Бак заправлен, можно лететь. Усилием воли перевожу взор туда – за мембрану. Получается. Вижу под собой огромное пятно – моё законсервированное тело. Взлетаю и описываю круг под потолком. Выбираюсь из палаты, через крохотную щель, куда затягивает струю воздуха. Пролетаю через коридор, замираю на потолке. Внизу бродят теплые фигуры: большие, пахнущие жизнью, излучающие дыхание. Следую за одной из них и попадаю в другую палату. В палате четыре человека. Все лежат. Никакого движения. Один чуть холоднее остальных. Вокруг него слишком мало дыхания. Фигура-проводник подходит именно к этому телу. Склоняется над ним. Спустя мгновение тело излучает чуть больше тепла, больше дыхания. Фигура-проводник убегает. Раздается механический писк. Пару мгновений спустя в палате оказываются еще две фигуры. Они что-то делают с телом, суетятся, размахивают конечностями, что оставляют в воздухе облака из тепла и запаха, но тело больше не набирает теплоту, а только остывает. Люди уходят, а я смотрю глазами кровопийцы, как человек в палате теряет последнее тепло. Дыхания больше нет.

…КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ…

Еще несколько раз я вижу подобное. Вижу через призму комариного разума – или что там у него в голове. Человек заходит в палату. Судя по температуре вокруг и по наличию других кровопийц в воздухе – это происходит ночью. Человек подходит к самому холодному телу, склоняется, следом тот разгорается внутренним теплом и стремительно остывает. Человек каждый раз выбегает из палаты, прежде чем прокричит прибор. Следом появляются другие люди, что безуспешно колдуют над обречённым. Это случается еще три раза. Трудно сказать, за сколько дней. А может недель?

…КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ…

Фигура-проводник на тот свет какое-то время не появляется в палатах. По крайней мере такой сцены я больше не наблюдал из-за мозаики фасеточных глаз. Комаров же становится всё больше. В один момент меня кусают разом два кровопийцы, и я дроблю сознание. Разрождаюсь парочкой близнецов моего Я, что одномоментно могут управлять двумя примитивными существами. Следом то же самое получается сделать и с тремя, и с четырьмя хитиновыми оболочками. Почти всё активное время, доступное моему разуму, я провожу в ожидании насекомых-носителей либо в их телах, изучая окружающий мир. Неповторимый опыт омрачает то, что каждый раз, отлетая от собственного тела, я вижу, что оно остывает. Не думаю, что это из-за небольшой порции крови, что я жертвую на перенос Я в тело комара. Кажется, тело больше не в силах сплестись с разумом в двуедином существе. Оно безвозвратно умирает.

Находясь как-то в теле сразу четырёх кровопийц, я разлетелся по четырём палатам. В каждой находился человек, чья температура приближалась к черте, после которой являлся Проводник. И он заходит в одну из палат, склоняется над телом. Я нападаю на него ближайшей особью, в попытке помешать. Влетаю в область глаз. Меня чем-то зажимает. Особь потеряна. Пока я лечу сквозь коридор другими кровопийцами, он выбегает из палаты. Миг спустя слышу вой аппарат. Бегут люди, но слишком поздно.

…КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ…

Понимаю, что обратного пути в мир людей у меня нет. Тело не отвечает. Отгораживает от меня окружающее пространство, пропуская внутрь лишь избранные – неизвестно каким образом – стимулы. Лишь крохотные кровопийцы позволяют мне пробыть здесь ещё какое-то время. Ощутить, хоть и через сито их органов восприятия, мир за пределами покалеченного тела. Но так долго не продлится. Проводник явится за мной. Я уже близок к грани. И если у меня нет шанса вернутся, может у кого-то другого он есть? Раз я всё равно не жилец, стоит попробовать прихватить с собой Проводника. Слышу писк. Затем ещё и ещё…

…КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ, КХ-ФХХХ…

Впервые собираю столько особей. Трудно подсчитать. Тело моё искусано настолько, что температура падает ещё сильнее. Он точно явится. Я же собрал всех особей в своей палате. Разлился по навесному потолку сотнями алых точек, что вместе сливались в одно целое Я, готовое на последний человеческий шаг, совершённый хитиновыми стилетами. Проводник является. Подходит к телу, склоняется над ним. Я срываюсь с потолка. Влетаю в него волна за волной. Он отскакивает от кровати, но успевает что-то сделать. Тело чуть нагревается. Звучит сигнал. Продолжаю его атаковать. Кусаю, где только можно. Вижу, как эти места становятся всё ярче и ярче. Часть особей попадают в рот, кусают и там. Быстро гибнут. Я внутри кровопийц редеет, но их всё ещё достаточно, чтобы атаковать. Проводник падает. Почти не сопротивляется. От него идёт ещё больше тепла, чем прежде. Он будто увеличивается в области лица и шеи. Тянется туда руками. Я нападаю последней волной. Впиваюсь разом всеми оставшимися хитиновыми стилетами. Проводник не шевелится. Воздух не раздражается его дыханием. В палату забегают люди. Они отмахиваются от носителей моего сознания. Взлетаю под потолок, чтобы не мешать. Куда-то оттаскивают Проводника, несколько человек стоит возле моего тела. Пытаюсь вернуться обратно, свернуть разум в единое целое, очутиться снова в этой темнице, внутри густой мембраны, внутри почти непроницаемой скорлупы. Но возвращаться некуда. Я судорожно бьётся в крохотных носителях. Кто-то открывает окно. Чувствую струю воздуха. Отправляю туда выживших кровопийц и разлетаюсь ими во все стороны, рассеиваюсь, пропадаю…