— А еще говорят, что на оленей тут охотиться нельзя. Говорят, однажды какой-то охотник застрелил оленя, домой притащил. Пузо ему вспорол ножом, чтоб кишки вынуть, а там такое…
— Какое? — Пабло подался вперед, отчего его лицо осветилось красными отблесками костра.
Хьюго прищурился.
— Там у него в животе серенький человечек сидел. Весь в слизи, голый, зубастый, как глубинная рыбина. Охотник перепугался, нож выронил, и зря. Человечек выскочил и руку ему зубищами отхватил. Аж по локоть. А потом на пол спрыгнул и с быстрым топотком унесся. Охотник тот от страха потом онемел, сумасшедшим сделался. Вот так.
Пабло с удовольствием расхохотался.
— Ерунда, а не страшилка, приятель. Ежу понятно, что он бы внутри оленя в соке сварился.
— В каком еще соке? — нахмурился Хьюго.
— В желудочном, дурак!
— Ну, за что купил, за то продаю…
— А про сову с человечьим лицом знаете? — вступил в разговор Диего. Он до этого больше отмалчивался, ковыряя палкой в углях. Из всех троих он был самым младшим.
Парни замотали головами, с интересом глядя на мальчика. Тот потупился, смущенный всеобщим вниманием.
— Ну… Тут сову в этих лесах видали. Такая большая, все у самых верхушек, говорят, летает. Но она… знаете же, совы мышами питаются, а эта не такая. Эта, говорят, кровь пьет. Вот сидим мы сейчас, а она где-то наверху носится. Если кто-то решит небом полюбоваться, он голову задерет, а сова ему на лицо бросится. И глаза выест, и кровь через них выпьет. И быстро это сделает, а человек будет наверх смотреть, темноту только увидит. Будет думать, что ночь беззвездная и безлунная, — тут Диего хитро улыбнулся, — Вот как сейчас. Видите, на небе совсем никаких звезд…
Парни, как по команде, задрали головы, и в эту же секунду Диего издал воинственный совиный клич. Хьюго охнул и выругался, а Пабло опять захохотал.
— Славная байка, малыш, — сказал он.
Диего улыбнулся, а Хьюго недовольно пробурчал:
— Как же люди тогда узнали, что у нее лицо человечье, если она быстро глаза съедает? Тут у тебя нестыковка, Диего. Плохая история.
Диего вспыхнул.
— Это я не успел досказать, что только один человек сумел от совы увернуться! Я!
— Да ну, ври больше!
Мальчишки с жаром заспорили, повскакивали со своих мест, но Пабло оборвал их:
— Ну, будет, не ссорьтесь, парни. Ты, Хьюго, просто злишься, что он тебя провел. Давайте я теперь расскажу. Мой черед.
Друзья снова уселись к костру, и Пабло обвел их внимательные лица взглядом. Он пока молчал. Через некоторое время поднял руку с прутиком и указал им куда-то за спины, чуть вверх:
— Я про этот дом историю знаю. Вон он, стоит на холме. Видите?
Ребята обернулись. За их спинами лес немного редел. На холме, по которому пролегала старая дорога, приведшая их этим вечером на полянку, действительно высился дом. На закате, шлепая босыми ногами в пыли и оживленно болтая, они почти и не посмотрели на него — дом как дом, только очень богатый и очень старый. Пожалуй, это был настоящий особняк, какие строили в Испании в начале прошлого столетия. Он был высоким, а отсюда, снизу, казался еще выше. Плоская крыша венчала центральную часть и оба массивных крыла, чуть выдаваясь вперед. Дом стоял на холме, будто посматривая оттуда на притихших товарищей.
— Это история про человека, который все забыл, — мрачно сказал Пабло. Мальчишки повернулись к нему.
— В том доме раньше жила семья. Давным-давно. Лет… тридцать назад, а может, и все пятьдесят. Семья была большая и дружная. Там были мать, отец, пять красавиц-дочек и три храбрых сына. У них была скотина, и яблоневый сад, и старый амбар, полный зерна. Они жили хорошо и радостно. Но однажды младшая из дочек полюбила парня из города. А парень тот был проходимец… Обещал жениться, но, когда сделал свое дело, убежал. Младшая дочка так боялась рассердить отца, что ничего ему не сказала. И через положенный срок все стало понятно. Отец действительно очень разозлился. Он ведь был богатым и влиятельным человеком, и такой позор… надо было скрыть. И вот он в сердцах крикнул дочери, что видеть ее не хочет. И помнить о ней тоже не будет. Мол, она теперь не из их семьи, — Пабло покачал головой, будто осуждая строгого отца, — А дочка поплакала-поплакала и ушла из дома. И, говорят, потом в этом лесу повесилась.
О ней в семье и правда перестали вспоминать. А когда ровно год с того случая прошел, утром отец не досчитался одного из сыновей. Семья молилась перед завтраком, склонив головы, а отец, испуганный, не молился. Все смотрел на склоненные макушки и считал. Жена, четыре красавицы-дочки и два храбрых сына. А третьего сына не было. Он спросил у жены: “Жена, где же наш младшенький, Сантьяго?” А жена испуганно на него уставилась, да и говорит: “Что с тобой, здоров ли ты, муженек? Наш младшенький по левую руку от тебя сидит, и его зовут не Сантьяго, а Кайо!”
И, как отец ни кричал, как ни плакал, никто из семьи не мог вспомнить, что у них был сын и брат по имени Сантьяго. Только отец про него и помнил.
Так и повелось дальше — каждый год, ровно в день, когда младшую дочку выгнали, пропадал один из детей. Сначала оба мальчика, а потом и все девочки. Остались муж с женой без детей. Только жена и не знала, что у них когда-то дети были… Стала считать, что она и вовсе родить не могла. Болела будто. А потом и жена пропала… И тогда одинокий мужчина ушел из своего дома в этот лес и бог его, наконец, миловал — он забыл про всех, и даже про самого себя забыл. Так и ходит он по земле, живет разными жизнями. Кто с ним поведется, тот пропадет, и все про него забудут. И живет этот несчастный уже долго-долго, потому что бог его проучил, и ходить он так будет до самого Страшного суда. Нет-нет, да и придет он к этому самому дому. И все вспомнит… Но утром, с первыми лучами, вновь позабудет. Леса эти с тех пор прокляты. Местные в них по ночам не захаживают. Говорят, тут можно всех своих за одну ночь потерять… А потом даже не вспомнить, кого потерял. Вот такая история.
Над лесной полянкой повисла тишина. Мальчишки сидели, глядя в костер, и, несмотря на жар от огня, их лица были бледны.
— Это грустная история, Пабло, — наконец, нарушил молчание Хьюго, — Но совсем не страшная.
— А по-моему, страшная, — тихо сказал маленький Диего. Он ни на кого не смотрел, и Пабло увидел, что его глаза полны слез, — И нечестная. Почему бог его так наказал?
— Потому что он плохо поступил со своей дочкой, конечно, — тут же ответил Хьюго, — Он должен был ее простить.
— Да, должен был, — согласился Пабло, — Но он был глупый, хоть и богатый.
— Богатые часто глупые…
Через некоторое время Диего был отправлен спать — завтра им надо было встать пораньше, чтобы продолжить путь до дневной жары, а глаза у мальчика уже слипались. Старшие ребята еще немного поболтали, подкидывая веточки в костер и косясь на беззвездное небо, но разговор уже не клеился. Наконец, и Хьюго отправился ко сну. Пабло еще немного посидел, жадно всматриваясь в черную громаду дома на холме. Через какое-то время сон сморил и его.
Он проснулся от жажды и открыл глаза. Было еще темно. На небосводе показались редкие звездочки, чуть помигали ему, как холодные звериные глазки. Поеживаясь от ночной росы, Пабло нашел флягу с водой и напился, потом отошел к деревьям, чтобы справить нужду. Босые ноги мерзли, оступаясь на камешках и иголках. В лесу пахло сыростью и листвой.
Вернувшись к угасающему костру, Пабло подкинул немного веток в пламя, потом открыл сумку и достал оттуда свою куртку. Хьюго лежал на земле, подтянув ноги, и поеживался во сне. Пабло заботливо укрыл его курткой и собрался опять ложиться.
Но вдруг его что-то смутило.
Он посмотрел на спящего товарища. В голове зашевелилась новая мысль, прогоняя остатки сна.
Нужно было укрыть малыша Диего.
Пабло поискал мальчика глазами. У костра его не было. Он отошел немного, тараща глаза в темноте, но стоянка была пуста.
— Диего! — тихо позвал он. Потом позвал громче. А затем закричал так, что по лесу понеслось, поскакало насмешливое эхо. Где-то заухала сова.
— Диего! Диего!
— Ты что орешь? Сдурел? — перед Пабло вдруг выскочила щупленькая фигура и тряхнула его за плечи, — Мертвых перебудишь!
Пабло вскрикнул. Хьюго потащил его к костру. В его слабом красноватом свете Пабло разглядел, что товарищ зол, как черт.
— Чего орешь? — снова спросил он, — Кошмар увидел?
— Где Диего? — испуганно спросил Пабло. Лицо Хьюго немного расслабилось.
— Эх, да ты и впрямь сегодня перебрал. О чем ты толкуешь?
— Малыш Диего, где он?
Хьюго нахмурился.
— Брось меня пугать! Твои шутки мне уже в печенках сидят.
— Нет, это ты… — Пабло вдруг в ужасе отпрянул, — Ты чего? Я же не шучу. Хьюго! Диего пропал!
— Не смешно, — буркнул товарищ, — Я иду спать. Завтра… Ай! Ты сдурел?!
Пабло занес руку для нового удара.
— Он может быть в опасности, Хьюго! Не пойдешь ты спать! Надо его найти, а то…
И он, не договорив, вдруг повернулся и кинулся в лес, выкрикивая имя друга.
— Ты точно сдурел! — крикнул ему вдогонку Хьюго. И, увидев, что товарищ не собирается поворачивать назад, побежал за ним, — Погоди, Пабло! Ты же убьешься в темноте!
Они бегали по лесу еще с полчаса — Пабло звал своего приятеля, а Хьюго пытался не потерять из виду свихнувшегося Пабло.
Наконец, они вернулись на поляну, все исцарапанные и грязные.
— Может быть, он пошел в дом? — жалобно спросил Пабло. Хьюго не ответил.
— Хьюго, пожалуйста…
— Нет, — тихо сказал он. Подошел, положил руку Пабло на плечо, заглянул в глаза. Его собственные глаза были широкими и темными от страха.
— Пабло, ты пугаешь меня. Не надо.
— Это ты меня пугаешь, — и Пабло вдруг заплакал, — Нам нужно найти его! Пожалуйста, пойдем! Вдруг он попал в беду в этом доме?
— Ты сошел с ума, Пабло. Боже мой…
Поддерживая друг друга, чтобы не оступиться, они начали карабкаться на холм. Ночью им показалось, что дорога куда круче, чем была вечером. Они наступали на колючки и острые камни; Хьюго ругался, на чем свет стоит, но Пабло даже не смотрел, куда идет. Он упрямо карабкался выше и выше.
Дом вырос перед ними, как огромный ослепший циклоп. Он молчал — так молчат только давно заброшенные, всеми покинутые жилища. Дверь была снята с петель. Мальчишки поднялись на крыльцо. Хьюго робко замер, боясь войти, но Пабло решительно шагнул внутрь.
— Диего? — он ступил на рассохшиеся доски пола. Дом был погружен во тьму, и Пабло достал спички. Чиркнула сера, с шипением разгораясь, и выхватила из мрака большой угрюмый холл без дверей. Наверх вела одна-единственная лестница — такая широкая, что на ней мог бы развернуться всадник. Пабло начал подниматься, и ступени заскрипели под его весом, будто жалуясь.
— Диего!
Дом упрямо хранил молчание.
Пабло поднялся и зажег еще одну спичку. Пламя осветило коридор со множеством закрытых дверей. Он пошел вперед, бесстрашно открывая комнату за комнатой, но везде его встречала пустота.
— Его нигде нет! — крикнул Пабло, проверив последнюю комнату. Обернулся, ожидая увидеть товарища, — Эй, Хьюго?
Он был один. Решив, что Хьюго остался внизу, Пабло зажег последнюю спичку и поспешил уходить, но вдруг замер, как вкопанный, увидев то, что находилось у дверей.
Его рот открылся, чтобы закричать, но он лишь тихо застонал. Горло свело от ужаса. По телу прошла убийственная волна дрожи, и спичка, в последний миг осветив кошмарное зрелище, выпала из ледяных пальцев.
У двери стояло высокое зеркало в черной от времени раме. И оно отражало Пабло — его древнее, как время, изможденное лицо. Седые волосы нечесаными лохмами спускались на горбатые плечи. Слезы текли по морщинистым щекам.
На вчерашнего мальчишку смотрел из зеркала столетний старик.
Молчал пустой дом, молчал лес. Молчал и Пабло. Вскоре он перестал плакать.
Как хорошо, что летние ночи недолги. Вот и солнце встает — освещает лес, заглядывает в окна дома, лаская несчастное лицо старика Пабло. Как хорошо, что оно всегда поднимается. Помогает забывать.
