Утром я позвонил руководителю экспедиции, профессору Миллеру, и описал симптомы.
— Ты принимал противомалярийные таблетки, как предписано? — спросил он после долгой паузы.
— Да, конечно. Вы думаете, это побочный эффект?
— Возможно, — его голос звучал неуверенно. — У тебя есть температура, тошнота?
— Нет, только это… уплотнение. Оно растет.
— Не жди три дня. Иди к врачу немедленно. И держи меня в курсе.
Тон профессора меня насторожил. За два года совместной работы я научился распознавать, когда он обеспокоен.
К врачу я попал только к вечеру. Молодая женщина-терапевт долго осматривала мое предплечье, затем взяла соскоб и назначила анализ крови.
— Возможно, это паразитарная инфекция, — сказала она. — Учитывая, где вы были, это не удивительно. Но без анализов я не могу быть уверена.
Она выписала антибиотики и антигистаминные и попросила вернуться через два дня. Ночью я не мог заснуть. Уплотнение теперь занимало большую часть предплечья, и кожа над ним натянулась до блеска. Я принял двойную дозу антигистаминных, но зуд только усилился. Около трех часов ночи я пошел в ванную, чтобы смочить руку холодной водой.
То, что я увидел в зеркале, заставило меня задержать дыхание. Кожа вокруг уплотнения приобрела синюшный оттенок, а в центре образовалось что-то похожее на устье — крошечная вертикальная щель. Когда я коснулся ее пальцем, щель приоткрылась на миллиметр, и я почувствовал теплый воздух, исходящий изнутри. Как будто что-то дышало под моей кожей.
Я схватил ножницы и в приступе паники подумал о самостоятельном вскрытии. Но здравый смысл возобладал. Инфекция, попавшая в кровь, может быть смертельной. Я должен дождаться утра.
Вернувшись в постель, я заметил, что простыня в месте, где лежала рука, покрыта влажными пятнами. Прозрачная жидкость сочилась из щели, оставляя липкие следы. Запах был терпким, как у перезрелых фруктов.
Утром я позвонил профессору Миллеру, но он не ответил. Я оставил голосовое сообщение, описывая новые симптомы, и отправил фотографию. Затем вызвал такси и поехал в больницу.
В приемном отделении я столкнулся с бюрократией. Мне сказали, что без направления или явных признаков острого состояния мне придется ждать общей очереди. Я показал медсестре свою руку, но она только пожала плечами.
— У нас тут люди с инфарктами и инсультами. Ваша сыпь не выглядит угрожающей жизни.
Я сел в зале ожидания, чувствуя, как внутри нарастает тревога. Рука начала неметь, а щель, казалось, расширилась. Через три часа ожидания мой телефон зазвонил. Это был профессор Миллер.
— Слушай внимательно, — его голос звучал встревоженно. — Где ты сейчас?
— В больнице, жду приема.
— Выйди оттуда немедленно. Я отправлю к тебе человека. Он будет в черном внедорожнике у главного входа через десять минут.
— Что происходит? Вы знаете, что со мной?
— У нас мало времени. Доверься мне.
Я знал профессора как здравомыслящего ученого. Если он так встревожен, значит, дело серьезное. Я покинул больницу и через восемь минут увидел черный внедорожник с тонированными стеклами.
Водитель, мужчина в медицинской маске, кивнул и открыл заднюю дверь. Я сел, и машина тронулась.
— Куда мы едем? — спросил я.
— В частную клинику. Профессор Миллер все объяснит.
Больше он не произнес ни слова. Мы ехали около часа, выехав за пределы города, и остановились перед современным комплексом, окруженным высоким забором. На воротах не было вывески, только камеры наблюдения.
Меня провели через холл в смотровой кабинет, где ждал профессор Миллер в сопровождении еще одного мужчины в лабораторном халате.
— Покажи руку, — сказал Миллер вместо приветствия.
Я закатал рукав. Щель теперь была размером с монету, и края ее подрагивали, как жабры рыбы. Профессор обменялся взглядами с коллегой.
— Это доктор Рейнер, — представил он. — Специалист по тропическим паразитам.
Доктор Рейнер надел перчатки и осторожно прикоснулся к моей руке.
— Как давно началось движение?
— Движение? — я не понял вопроса.
— Внутри. Ты чувствуешь, как оно перемещается?
Я кивнул, удивленный его осведомленностью.
— Вчера ночью. Сначала думал, что мне кажется.
— А выделения? Когда появились?
— Тоже вчера. Что со мной?
Доктор Рейнер взял шприц и набрал прозрачную жидкость из ампулы.
— Мы введем местный анестетик и возьмем образец ткани. Нужно точно определить, с чем имеем дело.
— Вы уже сталкивались с подобным? — спросил я, пока он делал инъекцию вокруг щели.
— Я видел три похожих случая за последние пять лет. Все у исследователях, вернувшихся из региона Амазонки.
Пока анестезия действовала, профессор Миллер отвел меня в сторону.
— Я должен был предупредить тебя, — тихо сказал он. — Во время предыдущей экспедиции один из ботаников подхватил нечто похожее. Мы думали, что это единичный случай.
— Он… — профессор запнулся. — Мы справились с инфекцией. Но потребовалось серьезное лечение.
Я чувствовал, что он не договаривает, но доктор Рейнер уже подзывал меня к смотровому столу.
Процедура биопсии была быстрой. Доктор ввел тонкий инструмент в щель и извлек кусочек ткани, который немедленно поместил в контейнер. Я не чувствовал боли, только странное ощущение пустоты, как будто из меня извлекли нечто важное.
— Мы получим результаты через несколько часов, — сказал Рейнер. — А пока я рекомендую госпитализацию. У нас есть палаты в этом здании.
— Я предпочел бы вернуться домой, — возразил я. — Вы можете выписать антибиотики или что-то еще?
— Это не бактериальная инфекция, — ответил доктор. — И я не рекомендую оставаться одному. Особенно сегодня ночью.
Его тон не оставлял места для возражений. Меня проводили в небольшую, но комфортабельную палату с одной кроватью, телевизором и монитором для наблюдения за жизненными показателями. Медсестра установила капельницу с каким-то раствором и попросила немедленно вызвать персонал, если появятся новые симптомы.
Оставшись один, я изучил свою руку. Анестезия начала проходить, и я чувствовал пульсацию вокруг щели. Она стала более ритмичной, как будто синхронизировалась с моим сердцебиением. Когда я прислушался, то услышал тихий, едва различимый звук, похожий на хлюпанье.
Я попытался отвлечься, включив телевизор, но не мог сосредоточиться. Мысли постоянно возвращались к словам доктора о «движении» и к недосказанности профессора Миллера. Около семи вечера вернулся доктор Рейнер с планшетом в руках. Его лицо было напряженным.
— Мы проанализировали образец, — сказал он, садясь рядом с кроватью. — Это не совсем то, что я ожидал увидеть.
— Ткань, которую мы извлекли… она имеет сложную клеточную структуру, отчасти напоминающую твою собственную, но с существенными модификациями.
— Это не паразит в классическом понимании. Скорее, это мутация твоих собственных клеток, вызванная внешним агентом. Возможно, споры или фрагменты ДНК неизвестного организма, с которым ты контактировал в джунглях.
Я вспомнил последние дни экспедиции. Мы собирали образцы растений в отдаленной части джунглей, куда редко ступала нога человека. Среди находок было несколько видов, предположительно неизвестных науке.
— Ты помнишь что-нибудь необычное? — спросил доктор, как будто читая мои мысли. — Порезы, уколы, контакт с неизвестными растениями?
— Я ботаник, я контактировал с сотнями растений, — ответил я. — Но да, было одно… странное. Мы нашли лиану с необычными спорангиями. Когда я брал образец, один из них лопнул и обдал руку облаком спор. Я протер кожу антисептическими салфетками, но…
Доктор Рейнер кивнул, делая заметки.
— Тебе повезло, что ты обратился к нам так рано. В предыдущих случаях процесс зашел гораздо дальше.
— Что значит «дальше»? Что происходит с этой… мутацией?
— Она растет. Создает новые структуры под кожей. В твоем случае процесс только начался, но мы уже видим формирование своего рода протокровеносной системы.
— Без лечения? Мутировавшая ткань продолжит разрастаться, интегрируясь с твоим организмом. Щель на руке может стать… функциональным отверстием.
— Функциональным для чего?
— Мы не уверены. В одном случае через подобное отверстие началось выделение спор. В другом сформировалось что-то похожее на дыхательный орган.
Меня затошнило. Картина, которую рисовал доктор, казалась абсурдной, взятой из научно-фантастического фильма. Но щель на моей руке, пульсирующая в такт сердцебиению, была реальной.
— Как вы собираетесь это лечить?
— Агрессивная антибиотикотерапия в сочетании с иммуномодуляторами. Возможно, потребуется хирургическое вмешательство для удаления измененных тканей. Но сначала мы проведем еще несколько тестирований.
Ночью мне дали снотворное, но я все равно просыпался каждый час, проверяя руку. Щель немного увеличилась, и вокруг нее появились крошечные бугорки, похожие на бородавки. Я нажал на один из них, и он лопнул, выпустив каплю той же прозрачной жидкости.
Утром меня разбудил новый симптом — интенсивный зуд, распространившийся от предплечья к плечу и шее. Осмотрев себя в зеркале ванной комнаты, я обнаружил тонкие красные линии, поднимающиеся по руке, как дорожки на карте. Они пульсировали под кожей, словно наполненные движущейся жидкостью.
Я нажал кнопку вызова, и через минуту появился доктор Рейнер. Осмотрев новые проявления, он нахмурился.
— Распространение идет быстрее, чем я ожидал. Нам нужно начать лечение немедленно.
В течение дня мне поставили новую капельницу с коктейлем из антибиотиков и других препаратов. Каждый час медсестра брала образцы жидкости из щели для анализа. К вечеру зуд уменьшился, но красные линии стали более заметными, а бугорки вокруг щели увеличились до размера горошин.
Около девяти вечера меня посетил профессор Миллер. Он выглядел уставшим и осунувшимся.
— Как ты держишься? — спросил он, присаживаясь рядом.
— Хотелось бы знать, с чем мы имеем дело. Рейнер не особо многословен.
— Он рассказал тебе о предыдущих случаях?
— Только в общих чертах. Сказал, что было трое, все после экспедиций в Амазонку.
— На самом деле их было пятеро, — тихо сказал профессор. — Трое выжили после лечения. Один умер от сепсиса, когда мутировавшая ткань начала некротизироваться.
Профессор замолчал, словно подбирая слова.
— Джейкоб Мортенсен, ботаник из Копенгагенского университета. Первый зарегистрированный случай. Он вернулся из экспедиции с симптомами, похожими на твои, но не обратился за помощью, пока не стало слишком поздно. Когда его нашли, почти 30% тканей его тела были трансформированы.
— Трансформированы во что?
— В гибридную форму. Человеческая физиология, интегрированная с растительными элементами. Его клетки начали производить хлорофилл. На коже образовались структуры, напоминающие листья. Внутренние органы реорганизовались.
Я слушал с нарастающим ужасом.
— Нет, — профессор покачал головой. — Он выжил. Но перестал быть… полностью человеком. Сейчас он находится в специальном учреждении, где за ним наблюдают. Он не может говорить, но, похоже, сохранил часть сознания.
Я посмотрел на свою руку, на пульсирующую щель, из которой сочилась жидкость, на красные линии, ползущие к сердцу. Неужели это мое будущее?
— Почему вы не предупредили меня перед экспедицией? — спросил я, пытаясь сдержать гнев.
— Случай Мортенсена был засекречен правительством. Остальные пациенты выздоровели после лечения. Мы не думали, что риск столь высок.
Той ночью я снова не мог заснуть, несмотря на седативные. Мысли о Мортенсене, о человеке, чье тело предало его, превращаясь во что-то чуждое, не давали покоя. Я представлял, как мои органы медленно изменяются, как кожа покрывается чем-то похожим на листья, как я теряю способность говорить…
Около трех часов ночи я почувствовал резкую боль в руке. Щель начала расширяться сама по себе, как будто что-то изнутри давило на края. Я включил свет и увидел, как из отверстия медленно выползает тонкий зеленоватый отросток, похожий на побег растения.
Я закричал, нажимая кнопку вызова. Медсестра прибежала через несколько секунд, увидела отросток и немедленно вызвала доктора Рейнера.
Следующие часы прошли как в кошмаре. Меня перевезли в операционную, где под местной анестезией доктор Рейнер удалил отросток и взял новые образцы тканей. Отросток был длиной около пяти сантиметров, с тонкими волокнами по бокам, похожими на корни.
— Мы должны удалить весь очаг, — сказал Рейнер после операции. — Локализованное иссечение тканей с последующей интенсивной терапией.
— Вы уверены, что это поможет? — спросил я, вспоминая рассказ о Мортенсене.
— В трех случаях из четырех это сработало. Мы поймали процесс на ранней стадии.
Операцию назначили на следующее утро. Я провел ночь в полубреду, балансируя между сном и явью. Мне казалось, что я чувствую, как каждая клетка моего тела медленно меняется, подчиняясь чужеродной программе.
Перед операцией доктор Рейнер показал мне результаты последних анализов.
— Мутированная ткань вырабатывает ферменты, которые модифицируют твою ДНК. Процесс напоминает то, как некоторые вирусы встраивают свой генетический материал в клетки хозяина. Но масштаб и скорость изменений беспрецедентны.
— Что, если операция не поможет? — спросил я.
— Тогда мы рассмотрим более радикальные методы. Возможно, ампутацию конечности, если процесс не распространился дальше.
Я кивнул, чувствуя странное спокойствие. Все это казалось нереальным, как будто происходило с кем-то другим.
Последнее, что я помню перед тем, как анестезия подействовала, — это взгляд доктора Рейнера, в котором читалось сомнение. Он не был уверен, что сможет меня спасти.
Я проснулся в палате интенсивной терапии. Правая рука была полностью забинтована от кисти до плеча. Рядом с кроватью стоял профессор Миллер.
— Операция прошла успешно, — сказал он, заметив, что я очнулся. — Рейнер удалил все измененные ткани. Анализы показывают, что активность чужеродных ферментов снижается.
Я попытался пошевелить пальцами правой руки и почувствовал острую боль.
— Сколько… сколько они удалили?
— Значительную часть мышечной ткани предплечья. Потребуется реабилитация, но функциональность должна восстановиться.
Я кивнул, испытывая одновременно облегчение и странную пустоту. Часть меня была вырезана, удалена, как нечто чужеродное и опасное.
В течение следующей недели я оставался под наблюдением. Антибиотики и иммуносупрессоры капали в вену день и ночь. Рана медленно заживала, и каждый день доктор Рейнер брал образцы тканей для анализа.
На десятый день после операции он сообщил хорошие новости: все тесты показывали, что мутация остановлена. Мои клетки возвращались к нормальному функционированию.
— Тебе повезло, — сказал он. — Мы поймали это на ранней стадии. Еще неделя, и изменения могли стать необратимыми.
Я был благодарен, но что-то внутри меня изменилось. Я больше не чувствовал прежней уверенности в своем теле. Оно предало меня однажды — что мешает этому повториться?
Перед выпиской профессор Миллер навестил меня в последний раз.
— Компания возместит все расходы на лечение и реабилитацию, — сказал он. — И, разумеется, ты получишь компенсацию за профессиональную травму.
— Я больше не поеду в экспедиции, — ответил я.
— Я понимаю. Никто бы не стал тебя осуждать.
Он протянул мне небольшую папку.
— Здесь все документы по твоему случаю. Копии анализов, заключения врачей. Ты имеешь право знать, что с тобой произошло.
Я взял папку, но не открыл ее. Я знал, что когда-нибудь прочту эти документы, попытаюсь понять научную сторону моей трансформации. Но не сейчас.
Дома, разматывая бинты перед душем, я смотрел на шрам. Он тянулся от запястья до локтя, широкий и неровный. Рейнер не пожалел тканей, вырезая все подозрительное.
Стоя под струями воды, я размышлял о природе моего тела. О том, как легко оно может быть изменено, перепрограммировано, превращено во что-то иное. О тонкой грани между «я» и «не-я», между человеком и… чем-то другим.
Я поклялся себе, что никогда больше не вернусь в джунгли. Но иногда, просыпаясь среди ночи, я ощущаю фантомное покалывание в шраме. И в эти моменты мне кажется, что часть той трансформации все еще живет во мне, ожидая своего часа.
