CreepyStory

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

- Больше полугода изводишь себя! За это время дитя можно выносить и родить…, - Ида прикусила язык, чувствуя, что в сложившихся обстоятельствах ляпнула явно не то. Пожевала губами, с въевшимися в морщинки остатками помады, и переменила тему, - А что с творчеством? Пишешь?

Соня устало опустила руки на стол и кивнула. Выражение лица было как всегда ангельски безмятежным, но по едва заметным признакам Ида поняла, что её молодая подруга, действительно, на грани. Подрагивающие брови, словно каждую секунду борющиеся с желанием сойтись на переносице, лопнувшие капилляры в глазах, какая-то желтушность на скулах, а в уголках по-негритянски пухлых губ появились складки.

- С этим всё в порядке, - девушка горько усмехнулась, - На удивление. Хоть сейчас выставку собирай. Пять скульптур, два десятка картин и автопортрет. Только…, - она осеклась и кинула быстрый взгляд на подругу, - он ещё не закончен.

- Ну, вот! – ободряюще отозвалась Ида, - К этому и топай! Представь только, как вытянется его физиономия, когда прочтёт о тебе в газетах!

- Он не читает газет… и не интересуется живописью. Его интересует только…

- А ты приглашение ему отправишь! – поспешно прервала её старуха, - Вместе с тем костюмом, что ты ему купила.

Соня помотала головой. Смокинг, который она, полная радужных перспектив, купила мужу чуть больше года назад, по-прежнему висел в ее платяном шкафу. Он примерил его всего однажды, а, когда ушёл к Свиноматери, и костюм, и дорогущие туфли были единственными, что он не стал забирать. И это при том, что кропотливо выгреб из грязного белья даже старые, протертые на пятках носки.

Старуха придвинула ближе к Соне вазочку со смородиновым вареньем и тонко нарезанный багет.

- Ты эдак себя в гроб загонишь, - увещевала она, - Ты хорошая, добрая девочка, и всё у тебя наладится. Надо только немного… отпустить ситуацию.

Девушка пригубила из кружки и поморщилась. Чай отчетливо отдавал голубичной наливкой, которую она помнила ещё со времен похорон Иля. Судя по всему, у старухи был бесконечный запас этого приторного пойла, если учесть, что семь лет прошло, как Иль отдал Богу душу.

- Нет у меня сейчас ни сил, ни времени оббивать пороги, чтобы собирать выставку, - вяло отмахнулась она.

- А я тебе помогу! Тебе только и придётся, что подписать кой-какие бумаги и отобрать работы для экспозиции.

Соня слабо улыбнулась и благодарно пожала усыпанную перстнями старушечью руку. Женщины некоторое время молчали, думая каждая о своём. Ида с мечтательной грустью разглядывала украшающий стену огромный портрет Иля. Не тот, конечно, что писала Соня после его смерти, а другой, где он, всё ещё лучащийся здоровьем и счастьем, восседал на любимой завалинке с рюмкой наливки собственного производства в руках. В её глазах вдруг что-то переменилось.

- Слушай, Софушка, - произнесла она, - Допивай-ка чай и отправляйся домой. Мне тут пришла одна мыслишка… Как я раньше до нее не дотумкала?... Словом, если все выгорит, то, поверь, ты про своего Женю и думать забудешь.

- О чем ты? – вяло поинтересовалась Соня, отставив от себя едва отпитый чай. Ей вовсе не хотелось ехать через весь город подшофе.

- Пока ни о чём. Просто свяжусь кое-с-кем и приглашу кой-кого на твою выставку. Воспользуюсь, так сказать, нашими с Илюшей заслугами…

- Ну, уж нет! – Соня моментально ощетинилась, - Я не потерплю никакого сводничества!

- Что? – Ида захлопала глазами, а потом рассмеялась, - Бог с тобой. Я вовсе…

- Или, если ты хочешь связаться с Еней и…?

- Не томи меня, - старуха, загоревшаяся некой идеей, живо отобрала у подруги вазочку, - Твой Еня – отрезанный ломоть. Плюнь и разотри. Неужели ты приняла бы его обратно, даже если бы он вернулся? Это после того, как он заделал той бабе еще одного ребёночка?

Соня замешкалась с ответом, потом неуверенно произнесла:

- Ещё не известно – его ли…

Ида отмахнулась и стала энергично выпроваживать подругу.

- Может, всё-таки объяснишь?

- Если выгорит, тебе всё популярно объяснят. А я права такого не имею. Да и что может не выгореть? Тут сам Господь велел…, - бормотала уже явно сама для себя женщина, выталкивая Соню за дверь и закрываясь на все засовы ветхого особняка.

Соня постояла на деревянном крыльце, глядя на хилые смородиновые кусты в старом саду и размышляя, уж не запасы ли наливки так действуют на старушечьи мозги. Потом плюнула и поехала домой. То, что Ида организует ей выставку – первую настоящую, а не в куче с остальными новобранцами – воодушевляло, не смотря на всю пропасть её отчаянья.

Год назад

Одна из клиенток, считающая себя Сониной подружкой, однажды нагрянула с внеурочным визитом, пробежалась алчным, ликующим взглядом по обуви в холле, прислушалась к звенящей тишине дома и совершенно бездарно изобразила удивление:

- А где родственники?

- Кто? – Соня рассеянно оттирала тряпицей испачканные краской пальцы и мечтала, чтобы гостья поскорее ушла.

- Родня…, - клиентка сделала неопределённый жест рукой, - Сестричка с кучей детей.

Соня подняла на неё глаза. Что…?

Оказалось, что клиентка днём была в торговом центре и видела Женю с какой-то потасканной бабой и целым выводком разновозрастных ребятишек. Она, конечно, подошла поздороваться, и Женя, несколько изменившись в лице, заявил, что это его сестра с племянниками приехали погостить.

- Но, знаешь, что я тебе скажу, Соша, - доверительно шептала подружка, когда Соня нехотя проводила её на кухню и включила кофеварку, - Я сразу заподозрила нечистое. Так, как он тискал её за пухлый бочок, ни один брат сестру тискать не будет. Вот и прибежала к тебе, проверить… Знаю, гонца с плохими вестями убивают, но, надеюсь, наша дружба это выдержит.

Позабытая струна внутри натянулась и оглушительно зазвенела, пробирая до костей, но Соня собрала в кулак всю свою волю и безмятежно улыбнулась.

- Не переживай, Ликуся. Это действительно его сестра… Приехала на выходные с детьми. Женя ей квартирку в городе снял. Не слишком гостеприимно, согласна, но ты ведь знаешь, я работаю дома, а у неё целая толпа сорванцов.

- Да уж… толпа – это точно, - пробормотала Лика с плохо скрываемым разочарованием и после неловкой паузы перешла на общие темы.

Только перед самым уходом, когда Соня уже закрывала за ней дверь, добавила:

- Вот не понимаю, Сошенька, как можно так часто рожать?! Дети – цветы жизни и всё такое, но мне и после одного пришлось делать изрядную пластику, а тут то ли пятеро, то ли шестеро. И знаешь, что? Я могу ошибаться, но, судя по размерам ее брюха, кажется, у твоего мужа скоро появится еще один племянник.

Лика звонко зацокала по дворовой плитке к своему надраенному Мерсу, а Соня так и осталась стоять перед приоткрытой дверью с застывшей улыбкой на губах.

…

Вечером вернулся с «рыбалки» Женя, с тревогой оглядел незапертую дверь и забегал по тёмным комнатам, зовя Соню. С грохотом  спустился со второго этажа и, ворвавшись в гостиную, схватился за телефон – звонить в полицию. Попутно включил свет и тут же вскрикнул от неожиданности, обнаружив жену, едва различимую в уголке дивана, предназначенного для большой, шумной семьи.

- Почему дверь не заперта?! Почему темно?! Ты заболела? – он справился с первым испугом и оглядел жену. Глаза ее были припухшими, лицо и руки испачканы краской, так похожей на кровь, что он сначала решил, что она упала и поранилась. А потом до него дошло, и он угрюмо произнёс:

- Я мог бы догадаться, что она прямиком полетит к тебе с «благой вестью».

Соня не шевелилась. Она боялась, что её вырвет, если она сделает хоть малейшее движение.

- Впрочем, это к лучшему, - Женя прошёлся по гостиной, посмотрел в тёмное окно, вернулся и, после некоторого раздумья, присел напротив, - Я давно уже собирался тебе рассказать. Было бы справедливее, если бы ты узнала от меня, а не от твоих пронырливых подружек. Ведь так?

Соня кивнула и прикрыла рот рукой, ибо желудок тут же взбурлил, стремясь вытряхнуть содержимое на ковёр. Соне совсем не хотелось это содержимое видеть. И чтобы его увидел муж …

А Женя, тем временем, заговорил. Сначала скупо, неуверенно, чутко следя за её реакцией, и готовый немедленно, в случае чего, остановиться. Но Соня молча слушала, лишь время от времени коротко кивая.

- Я любил тебя. Очень! Я тебя и сейчас люблю! Помнишь, как мы выживали? Как барахтались, работая лапами, как те лягушки из сказки? Но я так больше не могу. После смерти бабушки у меня никого не осталось, а ведь я с детства мечтал, что вырасту и заведу большую семью. Чтобы много детей, родни… Шумные застолья, гомонящая детская площадка, чтобы каждый месяц чей-то весёлый День Рождения с тортом и шарами. Пусть в старом нашем бараке, пусть в тесной однушке. Плевать, это не главное! Но знаешь, о чем я никогда не мечтал? Жить в стерильном, звенящем тишиной доме вдвоём! Ты вечно в своей мастерской. Даже кошки нет… А потом я узнал, что это я у тебя вместо кошки…

Голос его дрогнул. Он отвернулся, кадык обиженно задёргался. Соня издала неопределённый звук.

- Нет, не говори ничего, - остановил он её, - Я знаю, что ты не хотела меня обидеть, и имела в виду нечто другое. Но это не меняет главного. Я, действительно, у тебя вместо кошки. А Нина… Многие меня не поймут. Уже совсем зрелая женщина, с кучей детей. Какой мужик в здравом уме на такое поведётся?…

Он помолчал, потом вдруг гулко стукнул себя кулаком в грудь и с пугающим исступлением поглядел на жену.

- А я повёлся! Это такое счастье – шлёпанье босых пяток по линолеуму из детской в нашу спальню, когда кому-то из маленьких приснился страшный сон; смех и ночные шушуканья старших, которые приходится усмирять. Проверять уроки, готовить завтраки не на двоих, а на семерых, стирать и гладить ежедневно целую гору одежды. Кого-то забирать из садика, а кого-то провожать в бассейн или на танцы. И вечера у телевизора. О, отнюдь не безмятежные, ибо старшие громким шепотом ссорятся, а младшие лезут на колени и засыпают вопросами! И все это на диване, который рассчитан едва ли на троих! И пусть нет ни камина, ни мансарды, а в детской – кровати в три яруса. Кто-то скажет – ужас! А я скажу: счастье! А Нина… Знаешь, есть такие женщины… А потом они понимают, что им сорок, и...

Женя умолк. Прошёлся рукой по короткому ёжику волос, поджал губы, осознав, что Сонины уши вряд ли подходят для таких откровений. Но Соня тихо сидела и внимательно слушала, приподняв чуть подрагивающие брови.

- Я не жду, что ты простишь, но всё же надеюсь на простое, человеческое понимание, - наконец, решился он и несмело взглянул жене в глаза, - Она дала мне то, что ты не хочешь дать. А я могу дать ей то, что тебе не нужно… Уверен, что со временем ты встретишь подходящего тебе человека. Уверен, это будет совсем скоро и совсем не сложно при твоих внешности, уме, таланте и достатке.

Он поднялся и посмотрел сверху вниз в её глаза.

- Ты… меня понимаешь? – без особой надежды спросил он, но девушка тут же кивнула. Душу его захлестнуло восхищение этой хрупкой, чистой, талантливой женщиной, с которой он собирался прожить жизнь, состариться и умереть в один день. Что же пошло не так? И ведь ни слова упрёка. Наверное, она и сама понимает, что им, увы, не по пути. Её дело – искусство, а его – дети, семья… Всё к лучшему для них обоих…

Невольно он склонился к ней, отвел от лица кудряшки и коснулся холодного лба губами.

- Ты опять грызла кисть? – спросил он, мягко улыбнувшись и убирая пальцем с её губ рыжие ворсинки, - Помнишь, как закончил Гойя, облизывающий краску?

Женя несколько секунд вглядывался в обращённое к нему тонкое, бесстрастное лицо, пытаясь найти в нем что-то, что его остановит и поворотит назад, но так и не нашёл, отвернулся и вышел из гостиной.

Соня прислушивалась к его шагам. Зашел на кухню, сунулся в холодильник, поднялся по лестнице, что-то жуя на ходу. Вот его шаги над головой, в спальне. Отодвинул двери платяного шкафа. Собирает вещи?…

Внутри неё боролись два совершенно противоположных чувства – глубокое, умиротворение вперемешку с чудовищной тошнотой. Когда звуки в спальне стихли, она метнулась в туалет и, не зажигая свет, упала на колени над унитазом.

…

Проведя ночь на диване в гостиной, поутру она провела ревизию. Пропали: сам Женя, женины футболки, трико, джинсы, трусы с носками и мотоцикл. В шкафу на своем месте остался одиноко висеть лишь новенький смокинг в чехле. Как молчаливый упрёк.

Предыдущий день вспоминался плохо, но пока это её даже радовало. Она была слишком слаба, чтобы переваривать ещё и его.

Переваривать…

Соня утробно рыгнула, ощутив во рту отвратительный, жирный привкус, и её снова затошнило. Зубы ныли, а челюсти отчаянно болели, словно весь день напролёт она грызла зелёные яблоки.

Закутавшись в тёплый халат, со стаканом минералки она вышла на террасу и уселась на качели. Студёный сентябрьский воздух успокаивал, приятно освежал лицо и словно очищал её изнутри.

Да, у неё снова случился «припадок». А ведь она была уверена, что они остались в далёком прошлом, что она научилась их избегать. Но, видать, её воображаемое убежище, та самая свалка, куда она загоняла прежде весь свой гнев, на этот раз оказалась слишком мала и тесна для такой страшной потери…

Соня отпила из стакана, прищурила глаза и мысленно приоткрыла «дверцу» во вчерашний день. Совсем чуть-чуть, чтобы успеть немедленно её захлопнуть, если то, что ей начнёт вспоминаться, окажется выше её сил.

Она вспомнила разговор с Ликой, и как смотрела ей вслед, когда мир вдруг снова перекосило и словно вывернуло оборотной, мультяшной стороной. Такие простенькие мультики хоть раз в жизни рисовал в блокноте каждый школьник. Кадр за кадром, а потом быстро пролистывал.

Неряшливо намалёванное солнце, разбрызгивающее пунктирные лучики, чёрные галки птиц в звенящей серости неба, пестрые кляксы листвы на деревьях. И Лика – дёрганая фигурка с ногами-ниточками, болтающимися по краям треугольного платья.

Когда та села в машину и уехала, Соня, как была в рабочем комбинезоне, заляпанном краской, вышла во двор, любуясь нелепым миром. Внутри росло воющее, сосущее чувство, похожее на дуло пылесоса - то ли голод, то ли жажда, и она даже не представляла, чем можно его утолить. Выйдя за ворота, она двинулась вверх по улице, жадно всматриваясь в редких прохожих. Проводила алчным взглядом ковыляющую старуху с магазинной сумкой, привязанной к ходункам на колёсиках, двинулась было за ней, но увидела, как той навстречу спешит с приветственными возгласами какая-то женщина, и разочарованно отвернулась. Следом глаз зацепился за сопляка на велосипеде, который отчаянно накручивая педали, катился в небольшую, но очень густую и тенистую рощицу, расположенную напротив домов. Сейчас, в разгар рабочего дня там совсем пусто…

Соня сжала челюсти и решительно зашагала следом, но вдруг приметила в одном из дворов вынесенную на солнышко корзинку, в которой что-то повизгивало и копошилось. Красивая кованая калитка не была заперта….

Вечером пришел Женя, театрально размахивал руками, что-то ей объяснял. Потом… Она почувствовала, как желудок снова подпрыгнул, и поспешно отогнала неприятные воспоминания. Благостное умиротворение, в котором она накануне уснула, еще не прошло, но уже таяло, разбавлялось тоскливым ужасом. Она явно что-то натворила, и благословенная тишина в доме в кое веке не успокаивала, а, наоборот, нагнетала тревогу.

Ей вспомнился последний и самый фатальный из «припадков».

Каждый год её на всё лето отправляли в детский лагерь. Несмотря на то, что Соня уже давно научилась быть паинькой, бабка и мать боялись её, как чумы, и пользовались любым случаем, чтобы сплавить девочку из дома. Почти три месяца в неизменной толпе, будь то сон, туалет, душ или столовая, были страшным испытанием, но Софья держалась, в самые трудные минуты прячась в свое воображаемое убежище или беря в руки краски и кисти.

Держалась, пока у нее не появился… поклонник.

Тот мальчик… Слава. В памяти всплыли преданные телячьи глаза, большая родинка на щеке и оттопыренные уши. Вспомнилось, как его дразнили Чебурашкой, а он невозмутимо отвечал, что это не обидно, потому что он «всегда считал Чебурашку положительным, активным героем».

Он, в общем-то, был милым парнишкой, гораздо лучше многих. И если бы просто оставил её в покое, то жил бы и по сей день. Вспомнились масштабные разборки, лагерь, пестрящий милицейскими мигалками. Завывающая Славина мать, рвущаяся на берег, где водолазы прочёсывали озёрное дно. И тётка в форме, мягко допрашивающая её, Софью, как последнюю, кто его видел живым.  

Соня тогда сказала, что ничего не помнит. Они купались. Её ногу скрутила судорога. Слава кинулся на помощь, а что дальше…

Но, несмотря на весь бесконтрольный ужас возможной расплаты, её еще долго не покидало умиротворение, так похожее на то, что постепенно таяло сейчас в её душе. Так хорошо и, одновременно, плохо, наверное, чувствует себя любой человек, когда после нескольких месяцев жестоких диет вдруг плюёт на это дело и целиком сжирает торт. Сытость, счастье, покой, умиротворение. Но и разочарование, что все-таки не справился.

Стоило только вспомнить выпученные в мутной воде Славины глаза и облако рвущихся изо рта пузырей, как душу накрывало тёплым одеялом счастья. Она тогда и сама чуть не утонула, но железный самоконтроль помог ей передержать под водой мальчика, который, не готовый к её неожиданной, мертвой хватке, растерялся и быстро запаниковал. Она помнила, как он, прекратив, наконец, биться, начал опускаться вниз головой на тёмное дно. Её собственные легкие, растратив остатки кислорода, дёргались и полыхали огнём, но она держалась до тех пор, пока Слава не скрылся из виду в облаке поднявшегося со дна ила. Проводила… в последний путь…

Этот эпизод долгое время оставался одним из драгоценнейших воспоминаний, и она с удовольствием нарисовала бы такую картину, если бы не опасалась, что рисунок обязательно найдут любопытная Баба Зина или мать. Найдут и, без сомнения, отнесут в милицию.

…

Соня сжала челюсти, и они тут же отдались резкой болью, возвращая её в реальность. Она тряхнула кудрями и решила, что о припадке подумает потом. Сейчас надо заняться более насущными проблемами.

Изрядно продрогнув, она вернулась в дом и поднялась в свой кабинетик. Открыла ноутбук и путём нехитрых манипуляций быстро нашла у мужа «в друзьях» злосчастную семейку. Нашла и сразу расслабилась, как расслабляется любая женщина, когда осознаёт, что соперница и толще её, и старше, и с кучей детей.

Без сомнения, Женя немного поиграет «в дом» и сбежит обратно – к ней. Не может не сбежать, ибо только умственно отсталый согласится на такое «счастье».

… А после обеда неожиданно нагрянула делегация из соседей и их заплаканных детей. Раздавали листовки и опрашивали, не видели ли кого-нибудь чужого, подозрительного днём ранее. Соня смущенно улыбалась и с сожалением пожимала плечами. Она ведь работает, почти не выходит из дома,  а в студии только мансардные окна. Так что…

Когда делегация удалилась, девушка присела на пуфик у входной двери, разглядывая врученную ей распечатку. На ней была запечатлена собачья семейка до нелепости напоминающая Соне её собственную неожиданно возникшую проблему. Дебелая, рыжая сука лабрадора в окружении толстеньких вислоухих комочков – щенков – и подпись:

Помогите найти щенков! Пропали со двора дома такого-то. Нашедших ждёт вознаграждение! Телефон такой-то или обращайтесь по адресу…

Соня припомнила повизгивающую корзинку и в изнеможении облокотилась спиной о стену. Слава Богу! Всего лишь собаки!... А потом желудок снова задёргался. Остаток вчерашнего дня начал неумолимо проступать на белом фоне, как старая чёрно-белая фотография.

Она поднялась в мастерскую и, мгновенье помедлив, включила свет, обшаривая взглядом помещение. Когда внутри уже зарождался выдох облегчения, взгляд уцепился за дальний угол, в котором холмиком горбился отрез старой ветоши.

«Значит, все-таки…»

Додумывать мысль она не стала, подошла к кучке и приподняла край тряпки. Там было что-то – изжёванное, раздавленное, скрученное, смятое в единый влажный рыжеватый комок, заляпанный кровью. Соня коснулась дрожащими пальцами губ, вспомнив прощальные Женины слова: «Ты опять грызла кисть?»…

Свя́тый Боже! Она их что? Сожрала? Тут же в голове замельтешили беспорядочные кадры, настолько чудовищные, что мозг тут же их отринул, как невозможные. Что-то внутри умоляло немедленно найти телефон приёмной местного ПНД и записаться на приём. Но как Соне озвучить врачу (!) свои подозрения?!

Нет, не сможет она сказать некоему гипотетическому доктору в очках и несвежем белом халате: «Кажется, я сожрала соседских щенков. Может, вы дадите мне какие-нибудь таблетки, чтобы я не сожрала кого-то ещё?…».

Нет, это крест на всей жизни! На карьере!

И вообще…

Она отпустила край заляпанной ветоши и отступила назад.

Подумаешь – щенки! Несколько поганых, гадящих под себя и издающих отвратные звуки кусочков мохнатого мяса. Невелика потеря. Может, Соня даже сделала соседям одолжение… Пусть скажут спасибо, что ей под руку не попались их визжащие детёныши, вроде того коротышки на велосипеде. Надо было держать свою живность под замком.

«А что, если камеры?!», - дыхание сбилось, глаза забегали, - «Нет. Тогда они не стали бы докучать соседям листовками, а прямиком отправились бы в полицию…»

Но чтобы сожрать… Такого никогда не было. Говорит ли это о том, что её состояние ухудшилось? Риторический вопрос…

Соня до боли надавила кончиками пальцев на внутренние уголки глаз, прогоняя все мысли. Всё из-за Жени. Такой удар… Она не была подготовлена, сорвалась. Ничего страшного. Просто стравила избыточное давление. Теперь она в порядке. Пусть! Это всего лишь блохастые шавки, и теперь всё позади… Больше такого не повторится.

Соня собрала останки животных в коробку, а ночью сожгла в камине, прячась в мастерской от заполнившего дом запаха палёной шерсти.

…

Припадков больше не было, но ярость вернулась и заполнила её по самое горло.

Она ежедневно штудировала социальные сети Свиноматери и, хоть её и корёжило от обилия радостных и совершенно бездарных фотографий счастливого Свиносемейства, но, в то же время, она испытывала облегчение. Ликуся ошиблась насчет беременности.  Свиномать была просто потасканной, толстой матрёшкой с отвисшим брюхом, необъятными грудями и скошенным безвольным подбородком. Уверенность, что Женя наиграется и вернётся, росла и крепла. Не сегодня, так завтра, не завтра, так через неделю. Какой мужик сможет выдержать такой контингент и не свихнуться?!

Она по очереди, вздрагивая от отвращения, пытливо изучала и подсвинков. Чувство яростной ненависти было ей знакомым, родным, но впервые оно было направлено на кого-то, кого она лично не знала. До сих пор её объектами становились какие-то простые, понятные индивиды, которые вольно или невольно покушались на Сонино жизненное пространство. Родители, брат, бабка, соседки по общаге, редкие воздыхатели или особо надоедливые, набивающиеся в друзья клиенты.

Но впервые в жизни кто-то покусился на её жизнь дистанционно, исподволь, и от этого захлестывающая её ненависть была раскрашена доселе неведомыми ей беспомощностью и растерянностью, но, в то же время, приносила и своеобразное удовлетворение. Наконец-то у нее появилось что-то общее с остальным человечеством, которое ненавидит не просто так, а потому, что! Более того, источник ее извечной ярости вдруг перестал беспорядочно фонтанировать, как садовая поливалка, а нашел, наконец, свою долгожданную законную цель и устремился к ней единым могучим потоком…

Самая мелкая – полуторагодовалая Маргарита, с зеленой соплёй под носом. Эта сопля будила уже увядшие воспоминания о младшем брате, которому, она с первого взгляда дала прозвище «слизняк» и не раз до крови получала от матери и бабки по губам, когда, забывшись, называла его так прилюдно.

Следом шёл Михаил. Дебиловатого вида пятилетка, с курчавой и редкой, словно перебравшейся с чьего-то лобка, рыжей шевелюрой. Ознакомившись с биографией его отца, Соня прониклась еще бо́льшим омерзением к его матери. Она могла допустить, что что-то привлекло её в этом невзрачном, с гнилыми зубами, рыжем уголовнике. Она охотно допускала и то, что понятия этой женщины о контрацептивах не выходили за рамки «постучать по деревяшке и поплевать через плечо», а то и отсутствовали вовсе, но она никак не могла понять, почему же она не сделала аборт в ту самую секунду, как поняла, что залетела от него?!

Первоклассница Юлия также была лишена харизмы. Пухлявая, белобрысая с деревенским круглым лицом и пустыми, бараньими глазами. Без сомнения, послушная и усердная, но с полным отсутствием мозгов и смекалки, а потому получающая от сердобольных учителей свои  несчастные тройки исключительно за усердие и послушание.

Тринадцатилетняя Елизавета рождала у Сони и вовсе странные эмоции и ощущения. Все девочки в этом возрасте омерзительны. Веером распространяют вокруг себя бурлящие в них гормоны созревания и нарочито усиливают их эффект подручными средствами – небрежно размазанной по пухлявой физиономии материнской косметикой, дурацкой завивкой, вызывающей одеждой. Лизе, в силу ограниченного достатка семьи, многое из перечисленного было недоступно, но от этого её стыдливые потуги подчеркнуть свою трансформацию выглядели ещё более бесяще и жалко. Елизавета вызывала в Соне что-то сродни садистского вожделения, которое прорывалось на поверхность в одолевающих ее безумных снах, где она творила с мерзкой девчонкой такие чудовищные вещи, о которых сразу после пробуждения старалась как можно быстрее забыть.

Самым старшим из свинят был семнадцатилетний Василий. Классический ПТУ-шник. Рахитичный, хилый, прыщеватый, с кривозубой презрительной усмешкой и, несомненно, полными карманами семечек вперемешку с высыпавшимся из стреляных сигарет табаком.

Все дети внешне были разными, но ни один не походил на мать, что, в который раз подтверждало слабость её крови и воли. Да, они были разными, но поголовно несли характерные для неблагополучной семьи черты – какую-то внутреннюю вялость, убогость, покорность, словно внутри их ещё до рождения была установлена программа на непременное раннее уничтожение или же, наоборот, долгую, полную неудач, несчастий и лишений жизнь. Ещё не известно, что хуже…

Она пыталась представить в этом ущербном, отсталом и веющим безнадёгой обществе своего Женю и не могла.  Что может её муж иметь с ними общего? Воображение рисовало тошнотворные, невыносимые картины жалкого семейного быта, которые он в непонятном, исступленном экстазе описал ей в тот страшный вечер. Семейные посиделки перед телевизором? С этими людьми? Отводить в музыкалку или на танцы кого-то из этих, заклейменных печатью неудачников, туповатых детей? Ночи в одной постели с этой корпулентной, потасканной бабой? Наволочки из одного древнего комплекта, простыня с заплаткой от другого, ситцевый, дешёвый пододеяльник – от третьего… Тыркаться в ту самую дырку, в которую до него тыркались всякие уголовники?

Не помогали даже редкие фотографии, на которых в общей куче появлялся сам Женя. Казалось, оказался он там, среди безнадёжного свиносемейства только в результате неумелых манипуляций с фотошопом. И это вновь и вновь вселяло надежду. Если не сегодня, то завтра, если не завтра, то через месяц точно.

А когда он вернётся, то его будут ждать и её прощение, и вкусный ужин, и жарко натопленный камин, и сладкая тишина. И, конечно, она – Соня в своем лучшем белье из английского шелка. Только сперва она заставит его принести справку от венеролога...

А потом, спустя полгода, в один из ветреных апрельских дней, мир вокруг Сони окончательно развалился. На Свиномамкиной страничке появилась переливающаяся блёстками, слащавая картинка с окружённым ангелочками младенцем. Если Свинья и стучала по дереву (что сомнительно), то это снова не сработало.

А ещё через несколько дней Женя подал на развод.

Творец (часть 4)

«Кажется, ей просто не нравится», - говорили они, разглядывая угрюмого младенца, который, казалось, с титаническим трудом терпел близость собственной родительницы.

В раннем детстве она была уверена, что яростное отвращение ко всему сущему – норма; что все вокруг испытывают друг к другу аналогичные чувства. На изобильное соседство других существ она реагировала истериками и бурной агрессией и не вполне понимала, как эти «другие» умудряются сдерживать себя и даже контактировать – разговаривать, играть, обниматься и не пытаться перегрызть при этом друг другу горло. Немного повзрослев, она поняла, что ошибалась. Да, другие тоже испытывали схожие чувства, но только порой – выборочно – и обязательно имея на то какие-то основания. Это вызывало чёрную зависть, ибо сама она корчилась от лютых ненависти и омерзения при любом контакте с обитателями планеты, будь то люди, животные или птицы.

К первому классу она кое-как научилась держать себя в руках и не кидаться в ожесточённую схватку с каждым, кто переступит одной ей ведомую черту. Но при этом её не покидало ощущение, что она, согнувшись в три погибели, прёт против бешеного ветра, который сносит всё на своем пути – разбирает дома, выкорчёвывает деревья, крутит в вихре её саму, как Элли из сказки. Каждый взгляд, слово, звук, случайное или намеренное прикосновение ранили и когтили её, как крутящийся в вихре мелкий мусор.

Передышку она получала только в своей комнате, где накрепко закрытая и подпёртая для надежности стулом дверь ненадолго отсекала ураган и позволяла восстановить силы за рисованием или лепкой. Правда, и тогда внутри без конца зудела и вибрировала некая невидимая струна, туго натянутая и звенящая, чутко реагирующая на каждый шорох, который мог положить конец блаженному уединению.

А потом и это хлипкое, как соломенный шалашик Ниф-Нифа, убежище рухнуло.

Как-то под Новый Год родители преподнесли ей особый подарок – брата Колю, отчаянно визжащего в голубом одеяльце. А следом второй сокрушительный удар – в помощь молодой матери приехала из села Баба Зина – отцова мать. За неимением лишней жилплощади Бабу Зину, не спрашивая Сониного мнения, подселили к ней в комнатку.

Тогда-то и начались «припадки». Соня так и не смогла подобрать этим явлениям другого определения. В моменты наивысшего напряжения вдруг наступал полный «штиль», струна внутри нее провиса́ла, а следом будто провисал весь остальной мир, одновременно принимая какие-то смешные, мультяшные очертания.

Солнце виделось небрежно намалёванным, распускающим кривые пунктирные лучи, полукругом, небо – тонкая серая полоска, а люди – зудящие нагромождения палочек, чёрточек и треугольников. Все это мельтешило и дёргалось, как в плохо нарисованном мультфильме, а фоном невесть откуда неслась фантомная, развесёленькая мелодия.

Большинство «припадков» не задержались в её памяти, но первый и последний она запомнила хорошо.

Сгорбившись за столом, девочка пыталась рисовать. Над душой истерично орало радио, которое теперь без остановки работало в её комнатке (Баба Зина была глуховата). Орал на руках бабушки Коля, и сама Баба Зина тоже орала, что-то назидательно втолковывая внучке и пытаясь перекричать и радио, и Колю.  

И когда казалось, что Соня вот-вот завизжит, распахнет окно и сиганет с десятого этажа, в её издерганной душе вдруг воцарились неведомые прежде покой и ясность.

В тот же день она насыпала бабушке в тарелку с супом мелких швейных иголок, а чуть позже с возбужденным интересом наблюдала, как мать в неимоверной суете вызывает такси, собирает бабку в больницу и поручает Колю заботам сестры. Все это виделось ей бестолковым, но забавным мультиком - блюющая бабка, орущий Коля, мама, мечущаяся по комнатам в поисках бабушкиных документов, а на заднем плане - радио, тянущее громко, торжественно и протяжно Зыкинскую «Течет река Во-о-л-га-а-а…».

- Ума не приложу, как это могло случиться, но папа уже скоро придёт, – заполошно бормотала мать на выходе и, пытливо вглядываясь Соне в глаза, спрашивала снова и снова: «Ты справишься? Точно справишься?».

Соня кивала.

- Просто следи, чтобы он не вывалился из кроватки, и всё. Справишься?

Соня снова закивала и, кажется, впервые в жизни улыбнулась.

Когда папа пришел с работы, квартира встретила его небывалой тишиной. Софа рисовала в своей комнате, и он поначалу решил, что жена с матерью решили выйти с Колей погулять перед сном. А потом он обнаружил Колю в наполненной до краев ванне.

Баба Зина потом уверяла, что вмешался сам Господь, не позволив дитя́те погибнуть, но ясно было, что дело в изрядном жирке, который не позволил Коле уйти на дно, даже когда он нахлебался воды. А так же в отце, который вернулся действительно скоро.

Мультик закончился также внезапно, как и начался. Струна внутри снова натянулась и зазвенела, а Соня осознала, что сотворила нечто чудовищное. Она ждала, что её непременно захлестнет волна раскаяния, страха или стыда, но почему-то испытала только гордость за себя. Вся её жизнь виделась ей захватнической, кровопролитной войной. И если до сих пор она держала глухую оборону, то теперь сделала хоть что-то, пусть и безрезультатно, чтобы вернуть утраченные позиции.

Когда оба родственника пришли в норму, состоялся суровый семейный совет, на котором Соня со всей искренностью, которую могла изобразить, побожилась, что о швейных иголках не имеет никакого понятия, а Колю она просто хотела искупать, потому что он обкакался. Но отвлеклась. Всего на минутку!

Никто ей не поверил.

Мать, заливаясь слезами, таскала её по психиатрам, Баба Зина – по церквям. Только папа был против и того, и другого, уверяя своих женщин, что Софа это перерастёт. Что Софе просто нужно уделять больше внимания. Что во всем виновата простая детская ревность.

Отцовского мнения, к слову, придерживались и врачи с попа́ми, поэтому Соне так и не довелось испытать на себе ни прелести психиатрии, ни таинства экзорцизма. И, в какой-то мере, отец оказался прав. Соня это «переросла». Пусть её по-прежнему (и, наверное, всегда будет) корёжило от одного только вида других существ, но она нашла способ подавлять разрушительные эмоции.

Произошло это сразу после того, как она вернулась домой из детского ПНД. На раскладушке рядом противно храпела и причмокивала во сне Баба Зина, за стенкой под омерзительное сюсюканье родителей без конца орал Коля. А Соня, уставившись усталыми глазами  в потолок, рисовала в своем воображении предел мечтаний – наглухо заколоченный и совершенно пустой бункер, окруженный безжизненной, выжженной пустыней. Ни окон, ни дверей. Там она могла бы быть в кромешном одиночестве и могильной тишине! Только она сама и ее «набор юного художника». Мысленно она убежала туда, обустраивая свое воображаемое жилище. Правда, обустройство началось и закончилось тем, что посреди тёмной комнаты она установила свой письменный столик и любимый стульчик с нарисованными на спинке вишенками. А на стол поставила керосиновую, мягко мерцающую лампу и разложила краски, кисти, альбом, стаканчик-непроливайку и пластилин. Вот он! Рай!

Эта своеобразная медитация помогла ей успокоиться и уснуть, и впоследствии, когда окружающий мир становился совсем невыносимым, она научилась отправлять гнев, ярость и ненависть в свое воображаемое убежище, превратив его в свалку негатива.  

Время от времени её еще сотрясали те самые припадки, но все реже и слабее. Если, конечно, не считать тот, что хватанул ее однажды в летнем лагере, когда ей едва сровнялось четырнадцать. Он был самым разрушительным, но он же оказался и последним.

К старшим классам, транзит отрицательных эмоций в «бункер» происходил уже автоматически, а сама Соня, понимая, что надо как-то приспосабливаться к окружающему миру, стала тренировать мимику. Вскоре она научилась хранить на лице выражение доброжелательного спокойствия. Легкая улыбка Мадонны время от времени касалась её губ. Памятуя о том, что у неё глаза бешеной собаки (как не раз в сердцах заявляла мать), она навострилась прятать их за прищуренными в этой улыбке ресницами.

Так, к шестнадцати годам, из истеричной, драчливой и вечно на взводе девочки она обрела образ нежной, хрупкой добрячки с золотым сердцем и бриллиантовыми руками. А некоторую эксцентричность окружающие легко списывали на творческую натуру, ибо талант Сони был бесспорен и ошеломляющ. Кроме того, абсолютное безразличие к чужим судьбам неожиданно сыграло в её пользу, так как она прослыла отличной подругой, которая никогда не лезет в чужую жизнь, не сплетничает, не злословит,  не даёт дурацких советов, и которой можно спокойно доверить самую грязную и постыдную тайну, не боясь огласки.  

И результат не заставил себя ждать. Училище искусств она закончила с отличием. Каждый, даже самый ревностно охраняющий свои знания, сокурсник с радостью делился с ней своими конспектами, а преподаватели, умиляясь кудряшкам и ангельской, застенчивой улыбке, ставили «автоматы».

Тогда она уже, ни разу не оглянувшись, покинула отчий дом. Страну лихорадило 90-ыми, все жили впроголодь, перейдя на товарообмен. Её отец в то время, чтобы прокормить семью, ездил по деревням и, на свой страх и риск, менял выпускаемые заводом телевизоры на мясо, порой зажимая уши руками и глотая слезы жалости, в ожидании, пока хозяева за углом спешно кончали и разделывали бычка или свинью.

Соня тоже жила впроголодь на нищенскую стипендию, которой хватало раз в месяц почти досыта поесть. Да еще подкармливали сердобольные однокурсники из домашних посылок. Её товарки в то время не гнушались и отсосать за порцию макарон с тушёнкой, а ей никогда не приходилось опускаться до таких финтов, ибо каждый, даже самый отъявленный маргинал, видел в ней благородный, нежный цветочек, чудом распустившийся на городской свалке. Цветочек, который необходимо беречь.

А потом она решилась выйти с мольбертом на местный «Арбат», кишащий праздно шатающимся людом. Толпа по-прежнему была для нее страшным испытанием, но зато жизнь сразу наладилась. Что говорить, её талант – не был инсценировкой, как все остальное, но клиентов к ней привлекало именно «все остальное». Маленькая, худенькая, с остренькими от недоедания скулами, с развевающимися на ветру, припорошенными снегом чёрными кудряшками, выбивающимися из-под подтрепанной вязаной шапки, и скромно опущенными ресницами… Каждый хотел помочь бедной, маленькой художнице. Садился напротив на холодную, ноябрьскую лавку, совал в замерзший кулачок несколько купюр и мечтал, чтобы поскорее закончилась экзекуция. А потом, ошалевший от неожиданности, уходил, с жадным вниманием разглядывая свой портрет, на котором он выглядел, как живой… только как-то лучше - чище что ли, моложе, красивее, ярче?…

Тогда она и встретила Женю. Ничем не примечательный юноша. Такой же жалкий студентишка в шубе из чебурашки и вытянутых на коленках китайских джинсах. Но что-то произошло и даже спустя десять лет не закончилось.

Копаясь потом в себе, Соня всю вину свалила на гормоны. Что-то в нем – влажные ли, карие глаза или, может, крепко прижатые к черепу уши, или красивая линия смуглого, подбородка – вдруг запустило в ней крепко спящие до этого женские процессы.

И Соня пропала. Они тогда забыли обо всём, даже о декабрьском морозе. «Арбат» давно опустел, зажглись фонари, при свете которых она продолжала писать его, стирая уже написанное, комкая готовое и начиная заново, только бы продлить эту сладкую пытку, и каждую секунду боясь, что парень сочтет её криворукой неумехой, плюнет и уйдёт.

Но ушли они вместе, далеко за полночь. Купили в ближайшем гастрономе куру-гриль и несколько бутылок вина, а потом он привел её к себе домой – в крошечную квартирку в дряхлом бараке, где он жил со своей бабушкой-алкоголичкой и наивно надеялся на программу расселения. Удобства на улице, пропановый баллон в углу, прикрытый старым халатом, словно в жалкой надежде, что тот смягчит ударную волну, если баллон в один прекрасный момент решит рвануть.

Только дома, в тепле, Соня поняла, что пальцы у нее стали лиловыми и бесчувственными, а штопаные капронки почти примёрзли к ногам. Женя с бабушкой поставили её в детскую жестяную ванну и поливали ноги тёплой водой, чтобы колготки «отстали», а потом растирали её искалеченные руки барсучьим жиром, пока чувствительность не начала возвращаться.

Больше в общагу Соня не вернулась, а жизнь в жалкой халупе до сих пор вспоминала с затаённой нежностью, ибо та была наполнена Женей, его запахом, его вещами, его… вниманием к ней. И она сама словно излечилась от бешеной ненависти ко всему сущему.

…

С тех пор много воды утекло. Бабушка давно была похоронена, Соня окончила училище и постепенно пошла в гору. Уже давно она не выходила на «Арбат», так как у неё появились богатенькие клиенты, которые пачками заказывали портреты для украшения собственных жилищ и подарков родственникам и рекомендовали её своим, таким же богатеньким, знакомым. Молодожены съехали сначала на съемное жильё, потом купили в ипотеку крошечную квартиру.

Тогда у Жени и началось некоторое отторжение. Он мечтал о детях, которых Соня не могла ему дать. Её корёжило от одной только мысли, что она может допустить самое чудовищное из возможных вторжений – беременность - а потом исторгнуть из себя синий, окровавленный, визжащий комок плоти, и посвятить его нуждам свою единственную жизнь!

Долгое время она отговаривалась тем, что их жильё не позволяет иметь семью, ведь детям нужно пространство. И Женя согласился, умолк и отступил, пока они не начали строительство домика в пригороде.

Она работала почти круглыми сутками - писала свадебные портреты и детские, групповые и индивидуальные. Ей казалось, она запечатлела уже весь городской «цвет нации», но заказы продолжали литься рекой. Вскоре вошли в моду портреты «пост-мортем», и её начали приглашать писать портреты в стиле Викторианской эпохи.

Эта работа была не так уж и плоха. В ритуальных залах, где она работала, было тихо и прохладно, а на покойников ей было наплевать. Они не дрыгались, не просились поминутно в туалет или попить, не утомляли Соню сплетнями или болтовней по телефону. А родные платили за такую работу в несколько раз больше, чем за обычный портрет.

Только однажды Соне довелось писать покойного в «домашних» условиях. Это был труп широко известного художника Иля Бронштейна. Его жена – Ида - тоже была художницей, но на пике своей карьеры  с ней произошёл несчастный случай, повлекший ампутацию кисти правой руки. Левой работать она так и не научилась. Тогда её знамя и подхватил доселе никому не известный муж, и даже, по отзывам, превзошёл её по мастерству и таланту.

Ида Бронштейн была старухой консервативных взглядов и твердо решила хоронить мужа по старинке – из дома. Чтоб с еловыми ветвями, оркестром и пышными поминками в родных стенах. Поэтому три дня до похорон Иль провёл в погребе, который в июльскую жару разогревался не меньше, чем остальной старый, деревянный особняк. И Соня эти дни провела вместе с ним, погибая от жары и вони начавшего разлагаться трупа. Но работала на совесть и ни разу не пожаловалась, рассчитывая не столько на гонорар, сколько на поддержку именитой вдовы в дальнейшей карьере. Как она и надеялась, старуха трепетно прониклась к храброй, молоденькой девочке и её таланту, взяла над ней шефство, пропихивая наверх в творческих кругах, и используя свои связи, чтобы та получила несколько жирных грантов, которые и позволили Соне начать строительство дома.

Поначалу Соня испытывала к Иде те же чувства, что и к остальным миллиардам человеческих существ – раздражение, отвращение, злость – но, в то же время, в душе её зародилась и простая человеческая благодарность за помощь, участие и доброту. Более того, ознакомившись с работами старухи, она наполнилась невольным восхищением её талантом и даже испытала нечто вроде сочувствия, что даровитой художнице по воле случая не удалось в полной мере себя реализовать, пройдя по жизни лишь бледной тенью звездного супруга. То, что Ида никогда не ныла и не сетовала на злодейку-судьбу, будило в Соне искреннее уважение, которое постепенно переросло в симпатию. И, спустя некоторое время, она с удивлением поняла, что может, даже не слишком кривя душой, назвать старуху своей подругой.

Когда домик был достроен, Женя снова заговорил о детях. Соня отмахивалась и отшучивалась, Женя устраивал сцены.

А потом произошел последний скандал.

- Зачем такой дом, если в нем нет детей?! Можно было бы остаться жить в однушке! Там хоть нет этого пустого эха! – орал Женя, обводя руками стены их большой, стерильно чистой гостиной и топая ногами по мраморной плитке, чтобы продемонстрировать эхо, – Зачем это все, если у тебя даже собаки нет?!

- У меня есть ты, - ответила Соня, как могла проникновенно, но тут же прикусила язык. Она вовсе не это хотела сказать, но слово – не воробей…

Женя застыл в нелепой позе с разведенными в стороны руками, а потом его гнев как-то сразу угас, он развернулся и ушёл наверх. Соня понимала, что надо пойти за ним, объяснить, успокоить, помириться, но не двигалась с места. Она впервые прямо дала ему понять, что в её жизни нет места ни детям, ни другой живности. Если она пойдет за ним, он может принять это за слабинку и продолжит давить. Пусть, наконец, переварит и смирится. Потом, может, она разрешит ему завести какую-нибудь зверюгу. Из тех, что поменьше живут. Хомяка или золотую рыбку… Клетку или аквариум можно будет поместить в гаражной кладовке. Она туда всё равно никогда не заходит…

Но ни о животных, ни о детях Женя больше не заикался, и в доме воцарились долгожданные мир и согласие. То есть, это Соне так казалось. Женя отдалился, скользя тихим призраком по периферии. Приходил, уходил, возился в гараже со своим ржавым мотоциклом, устраивал одинокие поздние ужины, глядя по телеку бокс и меланхолично жуя так любимые им многослойные бутерброды с майонезом, луком и ливерной колбасой. Иногда не приходил вовсе, оставляя в мессенджере скупую записку «Я в ночь. Сверхурочные» или «С мужиками на рыбалку, буду через 3 дня».

Соня не была дурой и прекрасно знала, чем пахнут все эти сверхурочные и рыбалки, но это у «других». Ей и в голову не могло прийти, что подобное может случиться с её Женей - единственным в мире существом, с которым она готова была делить кров, стол и постель…

А потом он и вовсе перестал скрываться.

…

Домой Соня вернулась в глубокой задумчивости. Тихонько поднялась наверх и убедилась, что постель аккуратно заправлена, а Адик в мастерской – колдует над собственным шедевром. Удивительно, как легко она пустила чужого в свою мастерскую, куда даже Женя не смел совать нос. Теперь же в её жизни появился человек, с которым она смогла перешагнуть и этот последний барьер…

Не желая его тревожить, она спустилась в чистенькую (никаких вчерашних крошек на столешнице) кухню и принялась готовить поздний завтрак. Первый фейерверк обуявшего её злорадства и чувства собственного справедливого отмщения угас, и она могла более трезво оценить рассказ Жени.

То, что один из подсвинков пропал – это феерично, конечно, но вполне предсказуемо, с такой-то матерью, но вся остальная нелепая составляющая с участием в похищении самого Жени… полный абсурд, и он, наверное, был прав насчет когнитивных способностей воспитательницы. Или?...

Она кинула взгляд на потолок, словно ожидая уловить за толстыми перекрытиями шаги Адика в мастерской, но в доме стояла благословенная тишина. Что она ему рассказывала о бывшем муже? Не мог ли он взять на себя отмщение за предательство любимой? Не его ли это проделки?

Она задумчиво взбивала венчиком яйца, понимая, что за этот безумный, фантастический месяц, пока Адик жил в её доме, она не то, что ни разу не заговорила о Жене, но даже и не вспомнила о нём, полностью погрузившись в негу наконец-то обретённого счастья. Нет, Адик ничего не знал о том, в каком аду она прожила последний год, и кто был тому виной. Никто не знал, кроме Иды Бронштейн, обладающей особой, старческой проницательностью.

«Просто совпадение», - решила она и, сунув пару кусочков хлеба в тостер, пошла звать любимого к завтраку, - «Но за новостями лучше последить»

…

Вдали от навалившегося на семью горя бодро топала по лужам Маргаритка. Дни, когда маму с папой заменяли какие-то заплаканные тёти, ушли  в прошлое и уже подзабылись. Мама вернулась, а тёти снова пропали. Они были добрые. У тёти Люси были длинные волосы, и она разрешала заплетать ей косы. Рита обожала плести косы и всегда плакала, когда мама её подстригала под мальчика.

Разве что без Мишки скучно. Но Мишка уплыл в кругосветное путешествие, и, когда Маргаритка подрастёт, она тоже поедет в путешествие и догонит Мишку. И будут у неё длинные косы. И никакая мама с ножницами её не поймает.

Вон мама. Сидит на лавочке и читает книжку. А принцесса в пышном платье на обложке – вверх ногами.

Маргаритка разбежалась в своих пёстрых резиновых сапожках и прыгнула в лужу, подняв целый фонтан брызг. Сразу натекло холодное в сапоги. Девочка испуганно съёжилась, ожидая от матери нагоняй, но та не отрывалась от книжки. Может, снова уснула? Она теперь всё время спит.

Осмелев от неожиданной свободы, она нацелилась на соседнюю лужу, по виду глубокую и полную палой листвы. Но вдруг позабыла про неё, заулыбалась и побежала, радостно крича!

Теплые, сильные руки подхватили её, подбросили в воздух и снова поймали. Рита захохотала. Один сапожок свалился с ноги, но она этого даже не заметила.

-Мороженое хочешь?

Девочка с готовностью кивнула, устраиваясь поудобнее на сгибе папиного локтя.

…

Из мутного забытья Нину вырвал какой-то неожиданный звук, и она не сразу сообразила, что это крик «Апа!», обычно сопровождающий возвращение Жени домой.

Но больше нет Жени.

На днях приходил Борис Тимофеевич – следователь – снова задавал одни и те же вопросы. А о Мише и Васе - ни слуху, ни духу. Воспитательница уже была не уверена, что ребёнка забрал Женя. Она, оказывается, и не видела его толком, так как находилась в группе, а Мишу отдавала нянечка на прогулке. Говорит, в окошко приглядывала за процессом, потому что нянечка недавно работает и ещё плохо знает мам-пап. Но очень похож был. Да и Мишенька к нему спокойно пошёл. Она только отметила, что тот в парадном костюме был, с бабочкой, но не слишком удивилась. Как раз в филармонию москвичи приехали. Она и сама планировала сходить послушать. Вот и решила, что сразу на концерт собрались…

«Дался им этот парадный костюм…», – устало прошелестело в затуманенном успокоительными таблетками мозгу, - «Ей-Богу, смешно…»

Она почувствовала, что снова начинает кемарить, тряхнула головой и огляделась. Пустой, октябрьский двор. Капает с мокрых тополей. Где-то каркает ворона, да в луже пестрит что-то красно-зеленое.

Внезапно Нина подскочила на затёкшие ноги.

«Рита!», - завопила она и побежала к луже,  уверившись на миг, что девочка утонула, но, выловив из лужи лишь дочкин сапожок, принялась растерянно озираться. Что её напугало? Что вывело из мучительной, вязкой дремоты? Где малышка?...

И тут вспомнилось жуткое и фатальное «Апа!», и всё внутри взвилось беззвучной, но оглушительной сиреной.

…

Солнце заливало крошечный Сонин «кабинет». Это даже был и не кабинет, а просто кладовка с узким окном-бойницей, из которой она когда-то собиралась сделать гардеробную, но трезво поразмыслила, что и обычного шкафа ей будет вполне достаточно. Никогда она не фанатела от шопингов и тряпок, и весь её гардероб составляли джинсовые комбинезоны, несколько платьев и пара брючных костюмов. Поэтому в комнатушку она впихнула небольшой стол с ноутбуком и кресло, а тонкоствольные молодые берёзы за окном добавляли помещению уюта и какого-то ангельского покоя.

Соня уже несколько дней подряд тщательно проверяла городские криминальные сводки, и вот оно! Еще один подсвинок. Вернее, свинка. Интернет пестрел объявлениями о пропавшей девочке. Увели у матери из-под носа, пока та считала ворон. Соня с удовольствием разглядывала любительское фото, на котором в объектив лыбилась беззубым ртом мелкая дура в шапке с ушами. Соня не сомневалась, что фотографировал Женя, совершенно не умеющий строить даже элементарные композиции. За спиной девчонки скромно притаились чьи-то ноги в стоптанных башмаках и толстых колготах. Свиноматери? Видимо, снимок старый, еще весенний. Соня зашла на её страничку «В контакте» и обнаружила там то же фото с кратким описанием. Пропала тогда-то, была одета в то-то, что либо знающих просьба…

И тут же фото подозреваемого – Жени.

«Есть свидетели, что ребенка из двора увел отчим Шаронов Евгений Юрьевич 1985 г.р. Находился под следствием в связи с похищением другого ребенка женщины, но за отсутствием веских доказательств был выпущен под подписку о невыезде. По свидетельствам психиатров может страдать своеобразной формой фетишизма, так как похищения неизменно совершает в смокинге, белой сорочке с бабочкой и остроносых лаковых туфлях без шнурков. Жизнь девочки под угрозой! Будем рады любой информации о местонахождении мужчины и ребенка».

Последние сомнения развеялись.

Несколько минут Соня сидела без движения, снова и снова пробегая глазами по невероятным, фантастическим, волшебным строчкам. Потом, на негнущихся ногах, очень осторожно прокралась к мастерской и заглянула в щёлку неплотно прикрытой двери.

Мансардные узенькие окна едва пропускали осеннее солнце. У рабочего места горела пара винтажных керосиновых ламп, заливающих тёплой желтизной почти завершённый портрет. На портрете, как всегда, была она, Соня - с развевающимися на ветру кудрями, на фоне залитой кровавым закатом пустыни. Она не была уверена, но ей даже казалось, что она видит вдалеке неясные очертания приземистого, неказистого, но вполне узнаваемого строения. И это тоже было волшебно, ибо Адик (как и все остальные) понятия не имел о её давнем воображаемом убежище.

Она скользнула взглядом по своему мужчине, отметив, что с недавних пор он постоянно носит на бедрах широкое банное полотенце, а ведь прежде с детской беззаботностью ходил обнажённый... И в рационе его все чаще стало появляться мясо, хотя до этого он слыл заядлым вегетарианцем...

Взволнованная и окрылённая, она вернулась в спальню и распахнула двери платяного шкафа. Лицо её было бесстрастно, но сердце скакало радостным аллюром. Она сдвинула вешалки со своими нарядами и сняла тяжёлый чехол, в котором хранилось единственное, что у нее осталось от бывшего мужа.

«Придется все-таки купить ему какую-то одежду», - подумала Соня, потянула вниз молнию на чехле и вгляделась в его содержимое.

Творец (Часть 3)

Некстати вспомнились пышные груди и короткая, кожаная юбчонка той биксы, едва прикрывающая огромную, сочную жопу. Ляхи - и втроем не обхватить! Любил он, чтоб попышнее, чтоб было что помять…

Он сурово засопел расквашенным носом и, бережно ощупывая его двумя пальцами, глянул на своё отражение в оконном стекле. Увиденное тоже не добавило настроения. Уж, конечно, такая сытная тёла не стала бы с ним - с таким…

Сява отвернулся и неожиданно выхватил взглядом в первом ряду пассажира, которого раньше не замечал, потому что тот был скрыт за корявой спиной очередного престарелого хроника. Хроник теперь покачивался в проходе, старательно отсчитывая на ладошке плату за проезд, а пассажир рассеянно собирал свои чудные, длинные волосики в аккуратный пидорский хвост.

По Сявиным распухшим губам поползла счастливая ухмылочка.

«Ох, ты ж петушара, золотой, блядь, гребешара! Тебя-то мне и надо!»

Юноша по-волчьи подался вперед, готовый немедля выскочить в задние двери, как только голубок оторвёт жопу от сидения. Из головы моментально вылетели и полученное оскорбление, и расквашенный нос, и тёлочка. Он был готов к битве, несмотря на явно крепкие пидорские плечи. Небось, качается в модной качалке со своими дружками, а потом они идут в душ и, попивая смузи, показывают друг другу свои бритые писюны. Сяву передёрнуло. Нож у него хоть и тупой, но прежде, чем от души навалять унылому жопосую, он его обреет. Точно! Привезёт Ритке подарок – пусть малая плетёт косы…

Как только пидор зашевелился, Сява телепортировался к дверям и выскользнул наружу одновременно со своей жертвой.

Частный сектор – лучше и не придумаешь! Здесь, среди деревянных развалюх и погасших фонарей, голубь сизокрылый может орать во всё горло, никто даже к окну не подойдет! Сява натянул кепку пониже на глаза и двинулся следом за жертвой.

Осень вступила в свои права, но про частный сектор коммунальные службы, как обычно, и не вспомнили. Палая листва густо устилала всё вокруг и отчаянно хрустела под ногами, хоть Сява и старался ступать бесшумно. Удивительно, но петух ни разу не оглянулся. Может, глухой или в наушниках?

Юноша припустил шустрее, радуясь кромешной темени вокруг, пьяной ругани, доносящейся из-за облезлого дерева стен, тому, что петух с какой-то нездоровой беззаботностью уходит всё дальше в дремучие переулки, где даже редкие вкрапления асфальта воспринимаются местными как проделки космических пришельцев.

В блёклом, словно свечном, свете зашторенных окошек он с растущим недоумением разглядывал свою жертву. Несмотря на промозглую осень, на том не было ни куртки, ни шапки, только тонкий, атласисто отливающий костюмчик вроде тех, что надевают оперные певуны. Из рукавов при ходьбе виднеются манжеты белоснежной рубашки. На ногах – остроносые, лаковые туфельки. Только бантика на шее и не хватает...

Без особого интереса, Сявка размышлял, как такого персонажа могло занести в полуночный трамвай? Выгнал любовник и не дал денег на такси? Путь так, но что ему понадобилось в предместье?

Он аккуратно достал нож и выдвинул лезвие, придерживая его пальцем, чтобы не щёлкнуло. Но петух, видать, все-таки услышал, потому что сначала замедлил шаг, а потом и вовсе остановился.

- Эй, слы? – подал голос Сява, поняв, что его-таки засекли, - Есть чё..?

Пидор медленно развернулся, и нож сначала дрогнул в Сявиной руке, а потом и вовсе опустился.

- Жека?! – не поверил он, щуря глаза на своего визави, - Ты, че ли?

Это был матушкин хахаль. Тот самый доходяга, который вот уже два года горбатился в одинокого, чтобы прокормить и матушку, и весь её приплод. И, кстати, его, Сяву, в том числе. Сява не понимал этого мужика, и долго был настороже, ибо не такая уж его матушка фея, чтобы ради возможности её потягивать, стоило тащить на себе пятерых её детей. Но время шло, и, помимо вполне понятного презрения, он против воли начал испытывать к этому типу и невольное уважение. Тот ни разу не стащил у матери денег, хоть и знал, где она хранит заначку, не попытался забраться в трусы его мелким сеструхам – ни Лизке, ни Юльке, ни – спаси его Господь и сохрани -  полуторагодовалой Ритке. За это время он даже ни разу толком не нажрался и не попытался матушке втащить! А это уже было за гранью добра и зла.

Постепенно он расслабился, а после того, как ёбырь сводил матушку в ЗАГС, так и вовсе проникся и даже со сдержанным почтением иногда называл его по имени -  Жека.

Сява засуетился, залился краской и поспешно спрятал нож. Такие мучительные неловкость и стыд он испытал лишь однажды – давным-давно, когда лет в восемь матушка застукала его в подворотне с сигаретой.

- Ты чё тут делаешь? – спросил он, боясь, что Жека ответит встречным вопросом, и уже придумывая историю, что идет к другу (например, писать вместе курсовую).

Но Жека молчал и только время от времени делал в сторону Сявы небольшие, но регулярные, как бы невзначай, шаги. По спине побежал холодок, и он уже начал жалеть, что оказался в самом дремучем и беспросветном закоулке предместья, где никто даже к окошку не подойдет...

Жека ли…?

Да не… чё он, Жеку не знает. Точно он. Только как-то покрепче что ли стал и посвежее с их последней встречи. А встреча эта была не далее, как сегодня утром. Жека кормил весь их колхоз завтраком – омлет с сыром, салат из помидоров со сметаной и сладкий чай с бутербродами. Ну, это пацанам. Сеструхи хомячили свои «козьи шарики» с молоком…

А еще этот идиотский, словно театральный костюм… И да... на шее, действительно, болтался бант. Такие вроде называют бабочками. Это на Жеке-то, который бо́льшую часть времени проводил в своей рабочей робе, а в периоды редкого досуга надевал джинсы и мотоциклетную куртку.

Только в последний миг Сява понял, что позабыл про самое главное! Сунул руку обратно за ножом, но не успел им воспользоваться и рухнул навзничь, получив мощнейший апперкот. Нож отлетел в сторону и бесшумно скрылся в куче прелой листвы, а Жека, как кошка, прыгнул ему на грудь и схватил за шею. Сява попытался завопить, но только открывал и закрывал рот, глаза лезли из орбит.

Волосы! Как же он пропустил волосы! У Жеки – короткий ёжик, а у этого… Уж, точно за день он не смог бы отрастить такую гриву? Или это парик??? Парень отчаянным рывком высвободил из захвата бедрами одну руку, но ему и в голову не пришло воспользоваться ей для контратаки. Вместо этого он, синея и хрипя, потянулся, накрутил на кулак и дернул свисающий через плечо противника густой каштановый хвост. Дернул раз… другой. На третий сил уже не хватило.

Пространство вокруг словно сжалось в одну далекую серую точку и... погасло.

…

- Ну, в чём дело? – не выдержал Женя и задал вопрос, как только дети, необычайно тихие в этот вечер, убрали кружки и тарелки в раковину и разошлись по своим углам.

Он с недоумением смотрел на супругу, которая, в свою очередь, поглядывала на него с тревогой, сомнением и, казалось, легким стыдом за первые два чувства.

Уже несколько дней что-то происходило в семье. Что-то нехорошее. Но мужчина долго не решался завести разговор, который мог пошатнуть устоявшуюся крепкую идиллию. Всё же этим вечером он понял, что закрывать глаза, отмахиваться, списывать на причуды не только больше нельзя, но и крайне опасно. Что-то происходило.

Обычно, стоило ему вставить ключ в замочную скважину, за дверью раздавались возня, радостные голоса старших, бодрый топоток младшенькой, торопящейся первой встретить папу. А потом он окунался в объятия семьи. Жал руки мальчишкам, обнимал жену Нину, чувствовал обхватившие колено ручонки Маргаритки. С кухни доносились аппетитные запахи и звон посуды – старшие девочки накрывали на стол.

Семья!

Будучи круглым сиротой, первую половину жизни Женя провел на попечении бабушки. Других родственников у него не было, а если и были, то он о них ничего не знал. И с детства мечтал он о большой, шумной семье - чтобы куча детей, гвалт, крики, смех, даже порой небольшая ругань. А под Новый Год чтобы под ёлкой не один жалкий свёрток, обернутый, как когда-то, тщательно разглаженной прошлогодней бумажкой, а целая гора новеньких пёстрых коробочек с бантами. Совместные пикники, вылазки за грибами, рыбалка с палатками, быть может, со временем и дом с огородом. Чтоб на зависть соседям – дружно, громко, весело, счастливо!

И вот мечта сбылась! Пусть не совсем так, как он планировал, но все-таки свершилось! Целый год он прожил, словно в Раю. Даже украдкой сходил в Храм поблагодарить Господа. Как вдруг…

- Говори же! – всё больше нервничая, он невольно повысил голос, и Нина вздрогнула, косясь на него уже с явным подозрением.

- Ты… Что ты делал сегодня у музыкалки? – выпалила она, жадно следя за его глазами, готовая уловить малейшее лукавство.

- Что? – Женя оторопел. Он был готов к чему угодно, но только не к такой нелепости.

- Я говорю…, - женщина увидела его искреннее замешательство и начала терять уверенность, - Вернее, Лиза говорит, днём ты караулил её за забором. У музыкальной школы.

- Караулил…, - Женя на мгновенье потерял дар речи, а потом позвал, оборачиваясь на дверь, -  Лизавета!

Нина подпрыгнула и чуть не своротила со стола вазу с виноградом, который Женя принес на десерт.

В кухне, испуганная и смущенная, появилась тринадцатилетняя дочь Лиза.

- Ну-ка, расскажи, - потребовал Женя, стараясь говорить спокойно, хотя по спине неожиданно потекли капли пота.

Девочка затрясла головой, кинула укоряющий взгляд на мать и порскнула прочь. Женя успел отметить, что девочка, прежде довольно беззаботно разгуливающая по дому в шортиках и топе, сегодня предстала в джинсах и толстовке. Что за…

- Я сама расскажу, - Нина коснулась мигающим взглядом Жениного лица и тут же уставилась в окно, где догорал тревожный закат, - Это около четырех было. Лиза только с сольфеджио вышла, и кто-то из ребят сказал: «Вон, твой отчим пришел». Она глянула в окно и увидела тебя, за забором. Помахала, а ты спрятался за дерево. Вроде как… затаился. Она решила, что ты решил её разыграть, вышла и крикнула, что тебя видит. А ты… Словом, она испугалась и поспешила на остановку. Благо, автобус сразу пришел, потому что она видела, что ты следуешь за ней, прячась за деревьями, стоит ей оглянуться…

Нина умолкла.

- Ты…., - Он уже хотел спросить, сообщила ли жена в полицию, но прикусил язык, с удивлением и отвращением к себе вдруг осознав, что не хочет подавать супруге такую идею. Что она может им сказать? Что ее тринадцатилетняя дочь видела, как новоиспеченный отчим подглядывал за ней из кустов? Понятно, что это полная ерунда, и ему потребуется менее минуты на то, чтобы предоставить алиби, но…

- Ты действительно допускаешь, что я мог бы посреди рабочего дня оказаться возле музыкальной школы, чтобы подкарауливать… нашу дочь? - Начав говорить, он вскоре задохнулся от навалившегося возмущения и с облегчением понял, что растерянность и страх сменяются обидой, -  Господи! Да ты можешь сию секунду позвонить Равенко́ву или кому угодно из бригады, и они подтвердят, что я сегодня отпахал от звонка до звонка! Тянул кабели, лазил на столбы, каждую секунду боясь сверзиться! И жрал в поле, и срал в поле. И всё это, чтобы у детей на столе был чёртов виноград!

Он кончиками пальцев подтолкнул тарелку, где в манящем беловатом налете покоились крупные, чёрные ягоды, и замолчал, с некоторым удовлетворением отметив, что губы у Нины затряслись. Он видел, что она хочет верить ему, но так же видел, что многое ей в этом мешало.

Нина была из тех женщин, которые падки на всяких мерзавцев и в упор не замечают нормальных мужиков. Вероятно, в юности она вбила себе в голову, что является этакой царевной, способной укротить притягательного злодея и вылепить из него заботливого кормильца, мужа и отца, и прожила в этой уверенности большую часть своей жизни.  

В результате – пятеро детей от пяти разных мужчин, из которых четверо сидят в тюрьме, и один – фатальная жертва пьяной поножовщины. Всё, что есть за душой – сорок лет и старая двушка, доставшаяся по наследству. И дети. Не жалкий «прицеп», а целый железнодорожный состав, который не просто редкий, а лишь уникальный мужик осмелится взвалить на себя. И когда такой мужик вдруг нашёлся…

- Послушай, - Он мягко взял её напряженную руку в свои две и с трудом поймал бегающий взгляд, - Из твоего рассказа следует, что Лизка толком и не видела того мужика. Её уверенность, что это был я, продиктована тем, что кто-то ей сказал, что это я, так? Просто какой-то фрик. Быть может, даже похожий на меня. Ну?

- Это еще не всё…, - через силу выдавила она, - Пару дней назад и другие тебя видели. Помнишь, Миша не пошел в садик из-за насморка?

Нина начала рассказывать. Сбивчиво, напряженно. Женя не прерывал её, видя, что нарыв вскрылся и, когда всё, что накипело, вытечет наружу, Нина, наконец, сможет трезво смотреть на вещи.

Днём они были дома втроем – она, малышка Маргаритка и Мишка. Маргаритка, сидя на подоконнике, разрисовывала карандашом оконное стекло, когда вдруг начала радостно кричать: «Апа! Апа!».

Нина, занятая уборкой, сначала не обратила внимания, зная, что муж до вечера не появится, потом отправила к ней Мишку, узнать, в чём дело. Мишка через секунду вернулся и сообщил, что папа стоит внизу под окнами и смотрит.

«Ключи что ли забыл?», - рассеянно подумала она, бросая тряпку и подходя к окну. Внизу никого не было. Она оглядела тихий полуденный двор, и ей на миг показалось, что в дальнем углу за тополиными стволами мелькнула фигура, но разглядеть её не успела. Мишка стоял на своем, утверждая, что папа был внизу под окнами и смотрел на них. Больше ничего. Просто стоял. И смотрел. Мишка тот еще фантазёр, но Маргарита слишком мала, чтобы сочинять. И Нина решила, что дети просто обознались.

А через некоторое время из школы вернулась необычно тихая и какая-то напуганная первоклассница Юлия. Нина не стала её пытать, решив, что девочка снова схватила двойку и боится наказания. Но вечером она с мучительной стеснительностью рассказала, что по дороге домой видела дядю Женю. Он… прятался за мусорными баками в соседнем дворе. Она его плохо рассмотрела, потому что очень напугалась его странным видом и поведением и побежала домой. Он погнался за ней, но его спугнули какие-то взрослые парни, вошедшие в подворотню…

- И что же странного было в моем виде?

- Ну, она сказала, что ты был одет, как вышедший на сцену музыкант…

Женя расхохотался, откинулся на спинку стула и несколько секунд молча смотрел на жену, переваривая услышанный бред. Потом переплёл руки на груди и мягко спросил:

- А где это наш старшенький?

Так он называл семнадцатилетнего Ваську, потому что свое родное имя тот яростно отрицал, а называть его, как тот требовал – Сявой – у Жени не поворачивался язык.

Нина моргнула и недоумённо пожала плечами.

- При чем тут Вася?

Женя прищурился. Стало ясно, что имел место детский заговор, и младшие ну никак не могли придумать его сами. Да и зачем бы им? Со всеми он уже давно нашел общий язык, по́том и кровью заслужил если не любовь, то хотя бы доверие. Рита с Мишкой и вовсе звали его папой, Юлька с Лизой ласково – дядей Женей. Только Васька еще ерепенился, не подпускал к себе. Но и тот уже порой давал слабину и в редкие для него моменты благости обращался к Жене – Жека. Женя это воспринимал как добрый знак и искренне надеялся постепенно нейтрализовать в ребёнке те опасные гены, которые привели его биологического отца через тернии прямиком в «Черный дельфин» на пожизненное.

Чем же он перед Васькой так проштрафился? Не дал выспаться после очередного загула? Заставил мыть унитаз, когда тот собрался на улицу козлить? А девчонки поддержали… Он припомнил и нагоняй, который учинил на прошлой неделе Лизе, когда успел перехватить ее на выходе со слишком уж вызывающим макияжем и заставил перед прогулкой тщательно умыться. Вспомнилась и Юлькина истерика, когда вместо вечернего сериала ей пришлось делать математику за два дня…

- Ну, интересно стало, его-то я хотя бы не караулил за мусорными баками? – спросил Женя и изогнул одну бровь.

Нина фыркнула и против воли усмехнулась. Быть может, и сама поняла, насколько всё это глупо. Ведь перед ней её муж, Женя. Который сделал в квартире ремонт, полностью одел ребят и ей обновил её потасканный гардероб. Делал с младшими уроки, бегал по ночам в аптеку, когда кто-то заболевал, вывозил их всем табором на пикники и даже несколько раз разорился на семейные ужины в ресторане. Нина знала, что для этого ему приходилось работать сверхурочно много смен, но так же видела, как для него важно сплотить семью и самому быть в семье. Их семье! Она с нежным удивлением наблюдала, как терпеливо он подбирал подход к Васе, несмотря на то, что тот любые попытки сближения воспринимал в штыки. Сын был настоящий ёжик, огрызающийся на любое родительское внимание или ласку. Но Женя не плюнул, не опустил руки. И вот уже порой они с сыном подолгу засиживались вечерами на кухне, вели какие-то разговоры, и Нина при этом всё реже слышала от Васи его коронное и возмущенно гнусавое: «Чё ты меня, бля, лечишь, старый!»

- Он уже второй день гуляет, - ответила она, вздохнув и разминая пальцами виски, - Думаешь… его проделки?

- Думаю, стоит с ним поговорить. Дети сами до такого бы не додумались. Если, конечно, исключить вероятность, что какой-то похожий на меня мужик в театральном костюме караулит наших детей в подворотнях.

Женя помолчал, а потом с мягкой проникновенностью добавил:

- Или вероятность, что я средь бела дня покидаю расположенный в сорока километрах от города объект и, нацепив на себя припрятанный за мусорными баками костюм Дракулы…, - он по-вампирски ощерился и поводил перед собой скрюченными пальцами.

Нина прыснула. Действительно, всё рассказанное ей теперь звучало глупо и нелепо. Быть может, Васька, привыкший быть единственным мужчиной в семье, так и не смирился с появлением Жени и придумал способ очернить его, в расчёте, что мать поверит и выгонит его. Выставил отчима этаким маньяком-извращенцем, а младшие по глупости или из страха перед старшим братом его поддержали. В пользу этой теории косвенно свидетельствовало и то, что сам Вася уже пару дней где-то пропадал. Впрочем, это был не первый и, скорее всего, не последний его загул. Нина уже смирилась с сыновними гулянками. Жрать захочет – придёт.

- Не знаю, что и думать, - пробормотала она и, отщипнув от веточки виноградину, принялась катать её на ладони. Женя посчитал это за добрый знак и проникновенно ответил:

- Тебе надо думать о ребёнке, - он кивнул на ее живот, - И не вестись на провокации. Я не знаю, чем так насолил детям, что они решили избавиться от меня. Но если ты допускаешь, что…

Он поднялся, и Нина тут же испуганно ухватилась за его рукав, потянула обратно.

- Я просто боюсь за детей, - выдавила она с жалкой, молящей улыбкой, - Они все, как один… Даже Рита, а ей ещё и двух нет...

- Меня тебе нечего бояться, - ответил Женя и погладил её по голове, - Кажется, я доказал это упорными трудом и заботой.

- Да, но…

- Сейчас уже поздно. Послезавтра – суббота. Тогда мы соберёмся за нашим традиционным семейным завтраком и спокойно всё обсудим. И старшенький к тому времени проголодается. Если я в чем-то не прав перед детьми, то готов искупить вину внеочередной поездкой в лес на шашлыки.

Нина посмотрела на мужа и с благодарным облегчением улыбнулась.

...

Но в субботу у них не случилось обычного неспешного завтрака в кругу семьи. Женя был в СИЗО, дети на самообслуживании в ожидании, пока не приедут родственники, а Нина в больнице с угрозой преждевременных родов.

Мишка пропал. Пожилая воспитательница, едва пережив гипертонический криз, дала показания: ребёнка из садика забрал отчим.

…

Софья медленно всплывала из полного сладких грёз сна. Будил её настойчиво вибрирующий на прикроватной тумбочке телефон. Нашарив его, она с трудом разлепила один глаз и постаралась сфокусироваться на экране. Звонил бывший. Некоторое время она размышляла, стоит ли отвечать, но в конечном итоге ткнула в экран и хрипло пробормотала:

- Алло. Еня?

Послушав немного, она кинула взгляд через плечо, поднялась и вышла из спальни, чтобы не тревожить крепко спящего рядом мужчину.  

- Какой заговор?... Из СИЗО? Нет… это совсем не удобно. Давай через час в «Ченто»…

Сонная и сбитая с толку, она вернулась в спальню и на несколько мгновений приклонила голову на грудь Адику. Тот что-то промычал и зарылся теплыми пальцами в её спутанные чёрные кудряшки. Меньше всего на свете ей хотелось сейчас подниматься и ехать на встречу с бывшим мужем.

Что он там нёс про СИЗО? Какая-то дурацкая шутка...

Несколько мучительных месяцев каждую секунду она ждала его звонка. Месяцев, которые складывались из бесконечно долгих дней, часов, минут… Но, конечно, Женя позвонил именно тогда, когда ей это уже не нужно. И то, только потому, что попал в какую-то передрягу…

Как сладко было бы сказать: «Решай свои проблемы сам» и продолжить нежиться в объятиях любимого. Но упоминание СИЗО её и заинтриговало, и затронуло мстительные струнки в душе. Наскоро приняв душ, она кое-как уложила свои кудряшки и села в машину.

Женя уже ждал её в кофейне, сжимая трясущимися руками кружку. Вторая остывала напротив, и Соня едва заметно улыбнулась. Женя всегда заказывал два кофе, хоть и прекрасно знал, что она опоздает, и её напиток остынет.

- Ну, у тебя и вид, - сдержанно произнесла она, давая знак официанту заменить ей кружку, и вгляделась в бывшего мужа, - Что с тобой?

Женя сильно отличался от того полного радужных надежд, воодушевленного мужчины, который бросил её год назад, и что-то ей подсказывало, что большинство изменений произошли только что. Осунувшийся, бледный, взъерошенный, словно его под забором драли собаки.

- Понятия не имею, - выдохнул он, - Но что-то происходит. Меня только выпустили.

Он умолк, повисла долгая пауза. Соня, наблюдая за бывшим мужем, мысленно усмехнулась. Женя, несмотря на то, что попал в серьёзную заварушку, всё ещё не оставляет надежды поразить её. Держит дурацкую интригу в ожидании ахов, охов, изнывающих вопросов. И это после десяти с лишком прожитых вместе лет.

Она спокойно ждала продолжения, рассеянно размышляя о том, сильно ли оскорбит его чувства, если попросит к кофе грушевый штрудель. Здесь, в «Ченто», его готовили божественно!

Бывший же, наконец, сдался и как-то разом сник.  

- Хочешь спросить, почему я тебе позвонил? А чёрт его знает. У меня больше никого нет! Еще пару дней назад была целая орава, а сегодня – никого, кроме бывшей жены и бабушкиной могилы, - он бросил на неё короткий взгляд, - Там я уже сегодня побывал… Мишка пропал! – выпалил, наконец, он, и со смущением торопливо пояснил, - Это сын…. Наш… То есть - Нинин.

Соня тут же позабыла про штрудель. Мог бы и не объяснять! Она прекрасно знала, кто такой Мишка. Она знала всех многочисленных подсвинков Грязной Свиноматери. В груди неожиданно и бурно заворошились успевшие улечься чувства. Беспомощность, ярость, обида, унижение, которые глодали почти год, не оставляя ни на миг ни днём ни ночью.

- Но это еще не всё, - пробормотал Женя, и из груди его вырвался сухой, затравленный всхлип, - Они меня подозревают! У меня железное алиби! Юра с объекта сорвался, наряд-допуск привез, записи с камер, где ясно видно, что я не отлучался ни на минуту! Все на виду, и вся бригада в свидетелях! Но они всё равно считают, что это я, только потому, что маразматичка - воспитательница, которой давно место в богадельне, утверждает, что это был я! Что ты так смотришь? Или тоже думаешь, что…

Соня покачала головой.

Женя пару секунд с сомнением вглядывался в её лицо, изо всех сил пытаясь разгадать его выражение. Он видел, что губы у неё внезапно побелели, а взгляд остановился, как у куклы. Это говорило о том, что Соня в шоке. Но от чего? Неужели её так напугало известие об исчезновении ребёнка? Или, скорее, она переживает за него? Так ли? Решив, что, как всегда, попал пальцем в небо, и никогда не узнает, что на сердце этой странной женщины, он мысленно махнул рукой и продолжил:

- Представляешь! Возили меня к старой перечнице в больницу! На очную ставку. И она, глядя мне в глаза, заявила, что не возьмёт ни единого слова обратно! Дескать, это я забрал Мишу, и хоть кол на голове теши! Понятно, что ей отступать было нельзя, ведь вылетела бы с работы, как минимум, если бы узнали, что она ребёнка не понять кому отдала! А в худшем случае, если Мишка… если с ним что-то…

Он сглотнул, не договорив. Слишком страшно было договаривать. Четвертый день пошел, как ребёнок исчез. И ни слуху, ни духу.

- А вчера она задний ход дала. Начала юлить и выкручиваться. Мол, она и не видела толком, кто Мишку забрал, потому что в группе порядок наводила, а с детьми нянечка гуляла... Меня и отпустили, - он поднял на Соню глаза и заиграл желваками, - А дети мне дверь не открыли, представляешь? Словно я… словно не было ничего… Словно я какой-то проходимец!

- Так я была даже не второй, а третьей инстанцией на твоем крестном ходе, - Соня коротко улыбнулась.

- Вот только не начинай, - пробормотал он,- Не то сейчас время, чтобы вспоминать старые обиды…

- Зачем же я тебе понадобилась? – она пожала плечами, - Поддержка? Совет? Если ты ни в чём не виноват, то тебе и бояться нечего. А советов я никому не даю, ты же знаешь.

- Да, да. Знаю, - он мрачно покивал, - Ты святая, Мышка. Я так виноват перед тобой, но ни единого слова упрёка от тебя так и не услышал. Впрочем, не так уж я и виноват был, ведь мы совсем разные. Я хотел семью, а ты… ты хотела только творить…

Женщина промолчала. Женя тогда сам решил за неё, чего она хочет, но смысл теперь это обсуждать? Он променял уютный дом и талантливую жену на Свиномать и её выводок, и, конечно, хочет назначить её ответственной за свой выбор, а может, заодно, и за нагрянувшие последствия! Что ж… если от этого ему будет легче…

- Можно…? - несмело начал он, помолчав, - Только первое время…. Согласен даже на раскладушку в гараже, если…

-Нет, - быстро ответила Соня, - Это совершенно исключено.

- Две недели! Получу зарплату и сразу сниму себе квартиру. А может, и комнату в общежитии удастся выбить…

- Нет, - повторила женщина, доставая карточку, чтобы расплатиться за кофе.

- Я тебя не стесню, ведь дом такой большой…, - он умоляюще потянулся к её руке.

- Ты стеснишь не меня, - отдёрнув руку, Соня поднялась и с удовольствием отметила, как вытянулось его лицо, когда он понял, о чём она говорит,  - Прости. Но, если хочешь, я могу занять тебе денег. Мне как раз заплатили за «Женщину у плетня», так что квартиру снимешь без проблем… А вернёшь, как сможешь.

Женя опустошенно покачал головой и с не ясной самому себе обидой завистливо поглядел на бывшую.

-  Ты завела любовника?

Соня кивнула.

- И вдохновенье, смотрю, тебя не покинуло…

- Разве ты не читал отзывы о моей выставке? Успех ошеломительный. Проданы три скульптуры и десять картин, так что, надеюсь, очень скоро мне не придётся зарабатывать на жизнь портретисткой.

Впервые с момента встречи она заговорила с некоторым воодушевлением, но быстро умолкла, видя, что Женя её едва ли слушает. Все, как и прежде. Её творчество мужа не интересовало.

«Бывшего мужа!» - поправила она себя и впервые эта мысль не повергла её в отчаянье.

Творец (часть 2)

- Как поживаете? - утробно спрашивает рыжий кот, сидящий у него на плече. Если не обращать внимания на слегка деформированную кошачью голову с мерзким вздутием под подбородком и сияющий в жёлтых глазах взгляд существа, явно чуждого реальности, то можно запросто принять его за обычного кота. Иногда самообман лучше, чем обезуметь от крика, отказываясь поверить в эту чуждость.

Она пропускает его в квартиру. Показывает на кухонную полку с брикетами жёлтого корма. Мол, не голодаем. Всё хорошо. Кот смотрит внимательно, тон разговора ласково-снисходительный, точно обращается с малым, неразумным дитём.

Она случайно касается локтем туловища человека-носильщика, ощущая болезненную сухость его кожи и оттого омерзение. Голова кружится от слабости.

Кот пахнет палёной шерстью, и Ей кажется, что внутри него множество проводков подключено к сети и что только с виду животное выглядит настоящим. На самом деле никто не знает, какое оно внутри: говорят, убитые носители сразу же разлагаются, не давая возможности для изучения… Глаза кота впиваются в Её лицо, и сразу возникает чувство, что он знает, очень хорошо знает, что Она всё ещё сопротивляется и больше голодает, чем ест то, что они выделяют для людей.

Она идёт чуть впереди него. Во всей квартире сумрак. Яркое до белизны, замершее на небосклоне солнце весь день без конца обезличивает темноту штор, даже самых чёрных и плотных. Окна раскрыты настежь. Но всё равно воздух в квартире застыл лишь в былом подобии жизни. Здесь теперь всегда пахнет чем-то нездоровым, пришлым.

Пыль исчезла совсем, и это единственный плюс: больше не надо убираться в квартире.

В голове словно воздушный шар. Из-за этого можно много думать и думать. Но вот вспоминать – вспоминать становится всё труднее. Легче забыть.

Квартира маленькая, от недостатка вещей давно потерявшая уют. Раньше они, Она и родители, меняли на нормальную еду всё без разбору, ничего не жалея: золото, украшения, столовое серебро, теплые вещи. А вот книжное скопление на полках да приличная стопка книг в Её спальне возле кровати – для разучившихся читать оказались больше не нужны. Книги теперь, возможно, для Неё ещё одна ниточка к памяти.

Кот мурчит. Звук утробный, даже приятный, но у Неё от этого звука свербят кости. Она до дрожи в коленях боится нового вопроса. Кот всё равно спрашивает про родителей, и Ей приходится отвечать, напрягаясь от усилий, чтобы не задрожал голос.

- Они спят, - произносит Она.

Кот легонько кивает. Такой человеческий, жест наводит на Неё ужас. Он сегодня милосердно не спрашивает о работе и просто уходит. Босые ступни человека-носильщика не оставляют следов на линолеуме. Снова щёлкает замок. Так, взаперти, Ей гораздо надёжнее... Очередная ложь. Двери, какими бы прочными ни казались, их не спасут.

Отец голодает. Чтобы вспомнить, чтобы не терять связь с реальностью. Мать больше голодать не может: едва начав, сдаётся и ест. Затем долго спит, оставляя вылезшие волосы на подушке вместе с памятью о вчерашнем дне.

Пищевой корм. Жёлтые брикеты в упаковке пахнут сладковатой мукой, слипаются во рту, отдают резиной дорожных колёс, и это даже смешно, но они напоминают доширак. Корм хрустит и ломается, как сухие макароны.

…Сегодня у Неё единственный выходной. Забавно, что теперь на работу все ходят исправно, как часы, особенно молодые, потому что безделье стало невыносимым.

Она дрожит. Закрыть глаза тяжело, как невозможно нормально заснуть. А Ей так хочется вспомнить. Как же Её зовут? Она напрягается, садится на пол, прижимая колени к груди, – и перебирает в памяти имена. Катя. Маша. Ира. Кристина. Лена. Оксана. Список короткий. Сегодня Она Оксана. Имя кажется правильным. Она пальцами ощупывает острое лицо, длинный нос, квадратный подбородок. Но всё равно, как ни старайся вспомнить свою внешность, ничего не получается. Зеркало в ванной, как и фотоснимки, превратилось в жидкую фольгу. В ней вязнут пальцы, и это вещество никогда не отмывается.  

Снова возвращается страх за своих стариков. Они уже на пределе, и каждый день превращается для Оксаны в пытку, в которой их могут навсегда разлучить.

Она закрывает лицо руками. Вместо слёз в глазах резь, сердце ноет, стучит, больно ударяясь о рёбра. Родители ведь ещё даже не пенсионеры, а вот сколько им лет – вспомнить не удаётся.

По-детски Оксана считает на пальцах и прекращает это бесполезное занятие. Ополаскивает лицо извечно тёплой водой из-под крана. В кухонном шкафчике двойное дно, там прячется банка и запрещённый фильтр, о приобретении которого – хоть убей, но она не помнит.

Она нацеживает себе из банки в кружку прохладной воды. Фильтр уже практически бесполезен. Он гнойно-ржавый, как каша из брикета, если размешать и подержать его сутки с водой из-под крана.

От слабости кружится голова, но сознание ясное. Сна же, как ни старайся, нет ни в одном глазу. В тапочках и халате Она выходит из квартиры, заперев её на ключ. Хотя сейчас уже закрывай – не закрывай дверь, всё равно не воруют. Многие квартиры пусты, или просто на стук Ей никто не открывает. Скорее, просто боятся или лежат в сытом, тупом забытье. Обезличенные, без воспоминаний и мыслей, люди, которым уже всё равно.

Белый свет до боли режет глаза, пробиваясь из-за подъездного окна. Фанера, заменявшая стекло, отскочила в сторону, и Оксана ставит её на место. Без света глазам легче. Снова стучит в двери. Звонки же без электричества не работают. Тишина – и лёгкие шорохи где-то внутри. Прислушиваются. Боятся. Как и она. Вдруг Ей вспоминаются детский смех, звонкие голоса и галдящие дети, играющие с водяными пистолетами. Она спускается дальше. Ещё один этаж пустоты. Под лестницей клубятся тени. Она вздыхает, широко распахивает входную дверь. Белый свет звенит в голове. Ослепляет. Прищурившись, всматривается вдаль. Всё, как обычно, на своих местах. Не полностью облезшие желто-коричневые качели. Лавочка возле детской песочницы. Мёртвая трава, темно-серая. Безветрие, точно вселенская пустота, не даёт дышать полной грудью. Тёплый застойный воздух сам по себе убивает.

На клумбе остов куста, возможно – шиповника. Она делает несколько шагов вперед. В тишине так звонко хлопают при ходьбе тапочки. Хлоп-хлоп. Дворовая плитка в ослепляющем свете солнца невыносимо белая, а в каждой трещинке ни соринки.

Нахлынувший страх отупляет. Снова чёрные точки мельтешат перед её глазами. Взгляд вверх. Секунда оборачивается вечностью, когда пытаешься смотреть в обитель злых небес.

Она садится на лавочку и тут же сваливается на землю. Дерево превращается в кучку пыли. Что-то не так. Отряхиваясь от пыли, она чувствует кончиками пальцев шрамы, тонкие и толстые, как верёвки. Шрамы полосуют кожу на запястьях, на бёдрах, даже на её горле бугрятся шрамы... Потом нечаянно поднимает глаза и вздрагивает. В горизонт упирается нечто жёлтое и подрагивающее. Оставаться здесь, на улице, страшно.

Паника подступает к горлу и возвращает Её домой.

Хриплое дыхание стариков пробивает тишину в коридоре. Ей хочется пить, но фильтр полностью забит. От безнадёги Она разбивает стакан. Щёткой сметает осколки – и вдруг со стеклом цепляет под шкафчиком солнечные очки.

В висках боль, и Она оседает на пол, прижимая руки к ушам, слизывая с губы капельку крови. Нос всё ещё кровоточит. В памяти – прячущиеся в темноте, в подвале какой-то заброшенной высотки люди. Нагромождение коробок. Приборы на солнечных батареях. Светловолосый мужчина в чёрных очках, смутно знакомый.

Вода смывает кровь. Гудят трубы. Жажда сводит с ума, и Она пьёт тёплую странную воду, у которой нет вкуса. Её рвёт в унитаз. А потом Она засыпает.

Сны чёрно-белые, как фотографии канувших в бездну времён. Путаница из солнца и льда. Север и юг, на что чужаки разрезали землю, резко очертив края.

Подземные города – былые убежища, а сверху шапки льда и мороз, высасывающий воздух из лёгких.

А потом стая мотыльков перед глазами, книга в руках и знание, что Она что-то упускает. Тяжело дыша, Оксана просыпается. Всё тот же сумрак вокруг. Солнце за окном больше никогда не заходит. Простыни, мокрые от пота. В голове бьётся вопрос: кто же она?

Механический будильник показывает время – три часа ночи... Вся электроника не работает со времён вспышки. Именно после неё началась резкая перестройка привычного мира под чужие капризы.

Теперь никого уже не волнуют вопросы, сколько им всем осталось. Горстке изменяющихся под действием чужого эксперимента выживших людей, зависших на солнечной стороне.

…До начала работы ещё три часа. Она не находила себе места. Не давал покоя сон. Поэтому она перерыла все книги, одну за другой, наверное, в поисках ответов, которых, конечно же, не было. Затем в бессилье снова уселась на кровать. До ужаса сильно хотелось разрыдаться, но вместо рыданий в груди рождался сухой и резкий, как крошка стекла, крик. Сомнамбулой встала мать, и всё ломала в тарелке пищевые брикеты, размачивая их в тёплой воде, и жрала, забрасывая месиво в рот руками, не обращая ни на что внимания.

Оксана закрыла дверь в спальню и уставилась в потолок, руки проехались по стене, нащупали трещинки в обоях, глаза различили тонкую стрелку. Перетряхнула кровать и под фанерой нашла блокнот. Каракули, жалкое подобие букв. Но рисунки всполошили. Она тут же вскипятила воду, процедила сквозь марлю и ждала, пока остынет до приемлемой температуры. Сделала клизму, опорожнив кишечник.

Оно слабо шевелилось в каловых массах. Живое, недоделанное. Точно зародыш, паразит.

Безумием был сам факт, что подобная мерзость зреет в тебе. В каждом, кто ест пищевой концентрат. Наверное, забытье, даруемое чужаками, – это милосердие.

Очень скоро Ей стало даже легче дышать. В голове звенящая ясность пустоты, в которую стоит вложить мысли. Кусочки памяти снова закрутили свои шестеренки. Она улыбнулась, вспомнив, что родителям почти пятьдесят лет. Совместный юбилей в январе. Вспомнила, что и её день рождения будет в марте, а самой ещё только девятнадцать лет. Хм, молодая.

Она взяла в руки книгу и различила на обложке буквы. Русские народные сказки. О, Она так любила их читать когда-то.

В дверь настойчиво постучали. Тук-тук-тук. Резануло по нервам. Книга упала на пол. Всё тело заледенело. В висках выброшенной на берег рыбой забился пульс.

На цыпочках она прокралась в коридор и подсмотрела в глазок. На площадке трое лысых голов человеко-носильщиков. Трое разномастных котов, украшающих их плечи живым меховым шарфом. Нет, нет, нет! Отчетливое чувство, что нужно бежать. И тут же бьющее под дых знание, что такое с ней происходит не впервые. Снова: тук-тук-тук. Услышав стук, всполошилась мать. Отец что-то замычал, шурша тапками, вставая с продавленного дивана в гостиной. Нужно что-то сделать. «Я не могу вот так уйти. Я не могу их оставить одних. Что же мне делать?!»

- Мамочка, - прошептала Оксана, впиваясь взглядом в пустые, почти стеклянные глаза, сухой, как вобла, женщины с вздувшимся от обжорства животом. Легонько дотронувшись до плеч, она случайно задела жиденький материнский хвостик, который вдруг отвалился. «Ей уже не помочь!» - вспыхнуло озарением.

Инстинкт выживания перевесил. Тело взяло на себя управление.

Вместо тапок она обулась в кеды и взяла только солнечные очки. Они были необходимы. Мать подошла к двери, завозилась с ключом. Болезненный взгляд отца, стоящего перед дверьми в гостиную, покоробил. Он так сильно сдал. Запавшие, серые, как дым, глаза, но внутри ещё тлел слабый огонёк разума... Отец вдруг кивнул ей, пропуская вперёд. Она пулей влетела в гостиную. Взобралась на подоконник. На глаза нацепила солнечные очки. В руках скрученная штора. Внизу незастеклённый балкон первого этажа. И понеслось. Лёгкий треск. Тяжелый, обесцвеченный солнцем бархат штор выдержал вес её тела. Выцветший линолеум на балконе состыковался с кедами. Тяжёлый выдох. Новый вдох. Грохот сердца в груди точно пулемёт. Бум-бум-бум... Затем утробный низкий кошачий вой наверху. Леденящий яростный звук пробрал до самых печёнок. Звук, который живые кошки издавать, не способны.

Ей нельзя терять ни секунды, поэтому, собравшись с силами, Она перелезла через перила и спрыгнула вниз. Сухой асфальт при соприкосновении с ладонями превратился в фиолетово-серую пыль. Солнце беспощадно жгло тело. От каждого толчка вперёд горели лёгкие. Но Она знала, что если остановится, то упадёт и не поднимется.

В памяти провалы. Спальный район кажется незнакомым. Пустота в окнах заброшенных магазинов, пустота витрин. Забытые машины: голый, непокрашенный металл. Открытые двери. На сиденьях бесполезные вещи.

Её скорость снижается. Ноги гудят. В правом боку жжёт, будто там колотая рана. Несвежий воздух, спёртый, отдаёт во рту дезинфекцией. Она озирается, вдруг понимая, что не знает больше, куда бежать. Может быть, ей спрятаться? Нет, бесполезно.

Вот в том кирпичном доме, на первом этаже, плотная ткань на окнах. Девушка облизала пересохшие губы. Собственный пот на лице горький, как лекарство. Покачала головой, скукожившись возле подвала. Блекло-голубые, выцветшие, как шторы, небеса кипели раскалённой солнечной лавой. Воздух неподвижен. На стене – едва заметная зелёная стрелка.

Почти чёрные глаза Фаили уставились на неё. Маленькие крепкие ноздри дрогнули, втягивая запахи, к которым привыкла Марина. Ага, вонь от расчленёнки учуяла. Вонь, которая вползла в краску и волокна и не поддалась озонатору. Но ничего страшного - у неё на руках паралитик. Это всё объясняет. Вопреки суровому виду слова врачихи оказались вполне дружелюбными, и до Марины внезапно дошло: Фаиля вовсе не подозревала её и не выискивала причины обвинить, просто была совершенно неспособна изобразить приветливость или приязнь.

-- Мы уже третий год живём в соседнем подъезде, - сказала меж тем врачиха. - Не сталкивались ни разу, вы ведь прикованы к матери. Прямо образцовая дочь, дай Бог всем таких. Моя Камиля всё просила котёночка, но она аллергик. И тут под вашим балконом мы увидели киску, которая так крепко заснула, что больше не проснётся. Камиля неправильно себя повела, разревелась.

Фаиля голосом и взглядом подчеркнула свои слова, и Марина ответила ей кивком - мол, поняла суть того, что вы внушаете своему чаду.

-- А мы пришли к вашему котёнку. Наш папа уехал надолго, осталась свинина, которую мы с дочкой не едим. Я нарезала мякоть для вашей киски. Можно Камиля положит мясо в её миску? Прямой контакт для моего аллергика исключён.

Марина услышала горькую иронию в словах о папе ребёнка и снова кивнула. Всё ясно с ним. Теперь никто не помешает халяльной диете мамы и дочки. Чёрт подери, они с врачихой понимали друг друга с полуслова! Могли бы стать подругами, если б не мать. Уход за ней отнимает все силы и время.

-- Разумеется, мясо Камиля может положить в миску, сейчас её принесу, - сказала Марина, соображая, что в квартире сроду не было посуды для животных.

Да и миски у неё огромные, для готовки. Может, чайное блюдце сгодится?

Она метнулась в кухню и принесла блюдце.

Фаиля глянула на неё с благодарностью. Марина поняла, что врачиха сочла замену миски на блюдце заботой о здоровье её ребёнка - дескать, аллергенов не нахватает.

Обе стали смотреть, как маленькая капризуля вытаскивает пакетик и неловко сыплет нарезанные кусочки без единой жиринки в блюдце.

-- Котёнок скажет Камиле спасибо, - изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал мягко, сказала Ирина. - Но ему нельзя кушать свинину. Только рыбку или говядину. Ещё корм для кошачьих малышей. Еду не нужно приносить. У киски всего много.

-- Пусть скажет спасибо! - заявила противная девчонка. - Он скажет "мяу", и это будет спасибо!

-- Котёнок наелся, наигрался и уснул, - едва сдерживаясь, ответила Марина.

-- Навсегда уснул? - продолжила пытку эта Камиля, чтоб ей пропасть.

-- Нет конечно, - контролируя себя, произнесла Марина и подняла глаза на Фаилю.

Врачиха смотрела ей за плечо, белая как мел. Её татарские глаза увеличились вдвое и стали совсем круглыми.

Марина уже догадалась, что произошло. Повернулась и сказала заботливо:

-- Мамуля, иди в постель. Я тебе помогу.

Тело матери было холодным и синим, затвердевшим, закатившиеся глаза полуоткрыты, виден желтоватый белок.

Марина потащила гулёну в кровать. Вернее - трупёшник-гулёну в кровать.

Лекарство всё ж сработало.

-- Стой здесь и жди! - приказала Фаиля дочке и присоединилась к Марине. Они уложили покойницу в кровать, врачиха цапнула её за запястье, потом приложила пальцы к коже над артерией.

-- Да она ж мертва! Но ходит! Она падала? Вы её били? Что у вас здесь творится? - засыпала вопросами Фаиля, вытаскивая мобильник из сумки.

Марина бесшумно шагнула ей за спину, схватила лампу и изо всей силы ударила бронзовым основанием по затылку. Тело Фаили упало на мать, и Марина злобно сбросила его на пол.

-- Мама!.. - вякнула в коридоре девчонка.

А бес сочинительства снова пошутил над Мариной. Занял её голову сюжетом. И вместо решения внезапно возникшей проблемы она стала представлять, как трёхлетка после смерти родителей свалится на родственников, а потом каждый из них будет причинять малышке немыслимые страдания, которые сведут её в могилу... нет, в скотомогильник, где она превратится в перегной вместе с животными, сдохшими на фермах.

Меж тем как бес искушал Марину новым рассказом, руки сами схватили нож и нанесли удар врачихе в затылок. Как-никак Марина - сама бывшая врачиха. Вернее, не состоявшаяся. Универ закончить не удалось. Но это к лучшему. В бедро что-то ударило: это ребёнок рванулся в комнату и чуть с ног не сбил с ног. Уши заложило от вопля:

-- У мамы кровь! Мама, мама!

Марина приложила лампой и несносную Камилю.

Через некоторое время всё для нового рассказа было готово: рот девчонки был заклеен, на шее красовался чокер Марининой молодости, но шипами наоборот, к коже; ошейник был плотно натянут, к нему привязан короткий поводок, который не позволял дотянуться до яблока, тарелки с бутербродами и бутылки с водой. Пожалуй, первая сцена готова. Другие тоже интересно разыграть, ребёнок ведь не щенок и не котёнок, возня с ним может вызвать много разных эмоций. А сейчас нужно дописать прежний рассказ! Как это жестоко - отрывать её от творчества!

Не успела Маринина душа унестись в морозную ночь, где под звёздами угасает маленькая жизнь, как девчонка завозилась, а со стороны материнской койки раздался утробный голос:

-- Тёмная... Тёмная! За стеной - мертвец, рядом - дитя, которое тоже скоро умрёт. А Валька моя где?! Тёмная, ты обещала!

Марина скосила глаза на стену, которая отделяла её квартиру от соседней.

Да, Фаиля уже там. И ничего странного: квартирка была куплена матерью незадолго до инсульта. Для дочки Мариночки, с которой вдруг матери расхотелось жить вместе. А отпустить доченьку на вольный выпас она побоялась.

Небось, была бы возможность, жалела бы о своём решении. А сейчас жалеть некому: любимая мама давно сгнила на дне городского пруда. Сверху в замусоренной воде мелькают ручки, ножки, пузички купальщиков, а снизу в слое ила, который придаёт водоёму бурый цвет, преют материнские косточки.

Идиллия...

Может там, на дне, уже настоящее нелегальное кладбище образовалось.

Ещё один сюжет? Нет уж, пусть становятся в очередь друг за другом.

-- Тёмная! - снова развопилась мать.

Марина подошла к ней. В открытом рту с синими губами - неподвижный сероватый язык. Жёлтые белки глаз уже высохли.

-- Тёмная!

Звук явно шёл из нутра покойной, при этом органы речи были не задействованы. Марина знала, что покойные какают, писают, воют, рычат, рожают, у них бывает отрыжка, эрекция, судороги, они могут напугать обывателя движениями. Но вот о шастающих и говорящих она не слышала.

Ох уж эти Валя и Галя... Обе как бы сами к ней в руки целенаправленно пришли, обе удивили и озадачили. Бросили вызов. Галя хоть и с возможностями организма за пределами реальных, но совсем дурочка. Если уж ей дано объединить в себе мёртвую и живую материю, то могла бы этим воспользоваться. Но нет - орёт про свою Вальку. Чувствует Фаилю, её дочь. Что-то про ребёнка говорила. Марина обернулась.

Да... В детстве дворовая ребятня часто отбирала у неё игрушки. А сейчас судьба лишила её пришлого чада, с которым можно было бы позабавиться.

Девчонка валялась с раздутым, почерневшим лицом.

Марина всегда подозревала, что этот скотч - страшный аллерген. Она досадливо вздохнула и выместила раздражение на Гале.

-- Ты не забыла, с кем говоришь? С каких пор Тёмная твои желания должна выполнять? А если из-за тебя сейчас обрушу гнев на этот мир? - надменно сказала Марина.

Как бы смешно это ни звучало, но покойница побледнела. Выцвели желтизна кожи, синие губы и серый язык. От страха, наверное.

-- Лежи тихо и смирно, не смей открывать рот без разрешения говорить! - приказала Марина.

И стала ждать возможности переместить ребёнка в соседнюю квартиру - чтобы все соседи вернулись с работы, загнали своих выродков по домам, улеглись спать. Фаилю-то она перетащила, когда взрослые на работе, а их отродье - в школах. И жадно, будто от какого-то странного голода, принялась писать рассказ про котёнка.

Галя послушно молчала, время и пространство образовывали вокруг Марины странный кокон, который защищал её, отгораживал от неблагодарного труда, какашек больных бабок, необходимых смертей и вместе с тем не позволял исчезнуть в бездне одиночества.

Марина отменила свой строгий режим и писала всю ночь. От этого нарушения распорядка у неё закружилась и заболела голова. Поэтому она сварила себе кофе. Хоть и не пила его, но запас был.

Раздался звонок. Марина машинально посмотрела на часы. Вот же мистика: вчера в это же время пришла Фаиля с дочкой. А кого сегодня принесло?

Глянула в глазок: довольно приятный мужчина. Чем-то взволнован. Но это не причина распахивать перед ним дверь.

Незнакомец не выдержал, застучал кулаком в дверь и крикнул:

-- Откройте пожалуйста! Егоровна с первого этажа сказала, что вы сегодня не выходили из дома.

Марина прищурилась: ох уж эта Егоровна! И как она могла забыть про старую обезьяну! Всех видит, про всех всё знает. Когда пришлось избавляться не то от второй, не то третьей матери, подступила к ней с вопросами: а что это за пакетики ты ночью в машину таскала? Хахаха, уж не бабку ли свою?

Тогда Марина, похолодевшая, с замершим сердцем, подхватила Егоровну под руку, притащила к себе. Показала мать, открыла шкаф с полками, заставленными лекарствами и тихо, с ненавистью сказала:

-- Здесь лекарств на сорок пять тысяч. Это только самые-самые необходимые. Без них она умрёт. Приходится распродавать вещи, отвожу их к знакомым. Кроме ночи, другого времени не имею. Ещё вопросы есть?

Егоровна, которая не могла оторвать взгляда от больной, словно бы съёжилась, даже ростом меньше стала. Пожелала здравствовать и попятилась к выходу.

Так что придётся открыть этому мужчине.

Он почти ворвался в дверь, зачастил:

-- Ещё Егоровна сказала, что утром ей повстречалась моя жена с дочкой. Шли к вам. И вроде не выходили. Мобильник отключился около десяти утра. На работе нет. В садике нет. Придётся обратиться в полицию. Но не ждать же её действий, сидя на попе? Буду искать сам.

-- Фаиля заходила ко мне. Занесла свинину, которая после вас осталась, - спокойно ответила Марина. - Но сразу ушла.

Мужчина густо покраснел, так же быстро, как в горячке, заговорил, то и дело срываясь на крик:

-- Да, у нас были разногласия, мы три месяца не жили вместе. Я уехал к отцу. А он помер. Тогда я понял, что близких нельзя терять только из-за споров и ссор. Решил вернуться. Фаиля была не против. А теперь их нет. Может, она говорила, куда собирается? Не сердитесь. Я должен найти жену и дочь!

-- Чего их искать-то? Мёртвые они, - раздался гулкий голос матери.

-- Кто это сказал? - всполошился мужчина. - Почему мёртвые? Что с ними случилось?

И рванул в комнату.

Застыл. Ещё бы! Мать и живой была неприятна, а мёртвая она вообще... красавица.

-- Это моя мама. Паралич после инсульта. Двадцать лет назад, - тихо сказала Марина, внутренне готовясь ко всякому.

-- Егоровна говорила, - так же тихо ответил муж Фаили. - Откуда ваша мама знает?..

-- А вы сами подумайте: откуда? - повысила голос Марина. - Откуда ей знать...

-- Разве что убийство произошло при ней, - вдруг перебил этот заполошный и тут же обратился к матери: - А кто их убил?

Ирина отметила, что в голосе мужчины не было ужаса, видно, что не поверил на сто процентов. Но всё же шагнула к лампе.

-- Тёмная убила. Она всех убивает. Ране мы с Валькой против неё стояли, сейчас я одна осталась, - пророкотала нутром мать.

Мужик отшатнулся. Ага, зрелище ещё то: инфернальные звуки доносятся из недвижного тела. В полиции он расскажет всё.

-- Тёмная - это смерть в представлении мамы, - пояснила Марина и что есть силы ударила гостя по затылку. А потом взялась за нож.

При убитом оказалось немало налички. Наверное, накопления отца. И теперь Марина разбогатела. А это повод навестить Егоровну с бутылочкой наливки. После препарата, растворённого в ней, одинокой Егоровне предстоят похороны от государства. Следующим утром Марина с сожалением посмотрела на ноутбук. Рассказ выложен в сеть, но с читателями не поговорить. Слишком много дел плюс поездка за город. Хорошо, что мать уже не нужно кормить и обихаживать. Однако нельзя забывать про хождение и крики.

Предусмотрительная Марина постучалась к соседке по площадке, известной сплетнице и скандалистке, сказала, шмыгая носом:

-- Моя мама после двадцати лет отключки стала говорить и двигаться. Но, сами понимаете, её кукушка давно улетела в тёплые края. Не обращайте внимания, если услышите вопли и стук. Мне нужно отлучиться, чтобы собрать врачебную комиссию. Никому мы с мамой не нужны. Одни хлопоты от нас людям.

И всплакнула.

Соседка сочувственно похлопала её по плечу, но по заблестевшим глазам сплетницы стало ясно: новость тотчас станет достоянием всего двора.

Марина мчалась на своей машине к скотомогильнику, о котором так кстати недавно вспомнила.

Итак, у неё пять трупов. Один уже пристроен, Галя, конечно, ещё доставит хлопот. Придётся же вызывать врачей и полицию, чтобы засвидетельствовали смерть. Три расчленёнки, семейство врачихи, по мусоркам не разбросаешь. Нужно такое место, чтобы всё разом...

Всю дорогу Марина размышляла со смесью восторга и страха: почему Галя и Валя попались ей в руки? Неужто их способности, похлеще, чем у всех экстрасенсов вместе взятых, не позволили узнать её истинные цели? Почему Галя, почуявшая смерть сестры, врачиху за стеной и скорую гибель девчонки, не смогла узнать, кто их убил?

Ответ напрашивался только один: она, Марина, и есть Тёмная, с которой сёстры вели войну. Ну или человечье воплощение Тёмной. Вот почти вечные бабки и вышли прямо на своего врага. А вычислить её не смогли, потому что Марина сильнее их в сто раз. С детства была сильнее. А мать, дурочка, по врачам затаскала, испугалась выросшей дочери и чуть было не сдала в психушку.

После часа езды на снегу возле дороги Марина увидела указатель - скотомогильник рядом. Так, гордые мысли гордой Тёмной нужно оставить на потом. А сейчас ей понадобится весь дар убеждения и обаяния. Ну и пакет, в котором бряцают бутылки.

Двухметровая стена из дерева показалась бесконечной. Громадные ворота с калиткой нашлись только по колеям от машин, так были плотно пригнаны к друг другу их створки.

Марина забарабанила в калитку. Кулак отбила, пока она открылась.

-- Чего шум подняла? - поинтересовался мужичок с испитой сморщенной рожей. - Мы закрыты, неделю назад последнюю яму заполнили. Ищешь кого?

Марина быстро сунула ему пакет:

-- Это вам!

При звяканье стекла о стекло на лице у мужичка расправились все морщины.

-- А кто прислал? - спросил он.

-- Это от меня, - сказала Марина, сделала плачущую гримасу, но ни слезинки выдавить не смогла, поэтому рванула с места в карьер: - Беда у меня, только вы можете помочь.

-- С бандюками и их делами не связываемся! - рявкнул мужичок и сунул ей пакет. - И не с бандюками тоже не связываемся!

-- Идиот! - в свою очередь прикрикнула Марина. - Подумал, что трупы хочу пристроить?

-- А... - промямлил мужик. - Дак сразу бы сказала... Я тебе в лесу хоть собаку, хоть лошадь зарою. Места у меня есть для таких вежливых, как ты. Могу даже памятник соорудить. Любой - камень, гипс, мраморная крошка.

-- Нет, тут дело другое, - сказала Марина. - У нас с супругом в деревне был питомник для бродячих собак. Потом и кошек стали брать, и слепую лошадь приютили. Не задались у нас отношения с деревенскими. Выжили они нас через этих всяких депутатов. Я в больницу попала - на нервной почве болячка появилась...

-- Чего насухую-то разговаривать? - перебил мужичок, взял её за рукав и потянул в калитку.

Марина подивилась громадному рву, заполненному мутной грязюкой, деревянному мосту и маленькому сооружению вроде беседки. От бетонных колец с крышками и вытяжными трубами не пахло смертью.

-- Это ветер не в нашу сторону, - догадавшись о Марининых мыслях, сказал сторож. - Последняя яма-то вон там, в дальнем углу. Как ветер дунет, так слезу вышибает. Ну ничего, через три недели всё развеется. Пошли за столик под навес, я его сам сделал. Сядем и поговорим.

-- Так вот, приезжаю, а клетки пустые. Соседка сказала, что муж всех животных куда-то увёз. Они не шевелились и звуков не издавали... - продолжила Марина. - Я домой бросилась. А там дохлые псы, самые любимые, и муж, мертвецки пьяный. Оказалось, что не только пьяный, но и двинутый на всю голову. В психушку его не отдам. Не допущу ни людского пересуда, ни издевательств врачей.

Мужичок уже достал из дырявой кастрюли под столом стаканы, посмотрел в них на свет, вытащил носовой платок и протёр. Спросил:

-- Не брезгуешь?

-- Нет, - ответила Марина. - Спиритус вини - лучшая дезинфекция. Я медик, в морге возле столов перекусывали.

-- Я бы не смог, - сказал мужичок и с уважением глянул на Марину.

-- Псов расчленю и рассую по пакетам, - сказала она. - Нужно помочь мне вынести их и пристроить в вашу последнюю яму. А как муж придёт в себя, объяснить, что от животных ничего не осталось. А то ведь потребует показать, где закопала, да ещё станет на могилку бегать. А тут нет, и всё.

-- Сделаю, - сказал мужичок. - Пётр.

-- Феврония, - назвалась Марина.

-- Имя какое-то странное. Ненашенское, что ли?

-- Верно, - ответила Марина и поставила стакан на лавку рядом с собой. - Не могу пить. Может, как сделаю всё для мужа, помяну и его любимок.

-- И то дело, - откликнулся мужик и опрокинул третий стакан.

На удивление, он не окосел. Марина сказала, что адрес называть не будет, подъедет за ним сама.

-- Десять тысяч. - Пётр подвёл итог беседе.

-- Разумно, - согласилась Марина.

Ночью она подогнала машину к подъезду, поднялась с Петром к квартире, сказала, что будет выносить мешки, а помощник должен отволочь их в багажник. Предупредила:

-- Муж в квартире, если заорёт не своим голосом, не обращай внимания.

Но всё обошлось. Они домчались до забора скотомогильника быстро. Пётр, который до этого сидел молча и угрюмо о чём-то размышлял, вдруг сказал:

- Мешки откроем. Нельзя туда другой материал, кроме биоотходов. Если не захочешь открывать - давай здесь, в лесу, закопаем. Или вообще поворачивай обратно.

-- Откроем, конечно, - согласилась Марина. - Ну ты и суров, однако.

-- Иначе нельзя.

-- Опыт у тебя есть, что ли? - рассмеялась Марина.

-- А то, - откликнулся Пётр.

Он вообще стал совсем другим. Марина подумала: "Как ночь меняет человека!" Замаячил новый сюжет, в котором доверчивая женщина становится жертвой маньяка, но в конце концов маньяк осознаёт, что жертва - он сам. И охота велась на него. Но сюжет растаял и исчез бесследно. Не хватало ещё тратить время на него, когда сейчас на сцену выйдет Тёмная!

Мешки скинули у ворот.

Пётр надел на шапку диггерский фонарик.

-- А мне? - спросила Марина.

-- Тебе незачем. Помогай! - скомандовал Пётр. - Да осторожнее, когда по мосту пойдёшь. Свалишься в грязь, до утра за тобой не полезу.

Когда мешки перенесли через мост, Пётр заявил:

-- Сейчас пойду открою крышку ямы. Ты остаёшься здесь. Мне проблем не нужно: биомасса только-только разогрелась, ещё вдохнёшь запашка, свалишься и обваришься. А там на пять метров свиных туш с фермерского хозяйства. Сам всё сделаю, за это и деньги возьму.

-- А на тебя самого этот некронектар, значит, не действует? - спросила Ирина, пытаясь разрядить обстановку.

-- На меня - нет. Так что в мешках?

-- Собачки... - растерянно ответила Ирина.

-- Ну-ну, - буркнул Пётр. - Здесь стой, не двигайся.

Поднялся сильнейший ветер, завывавший в ограде и кольцах скотомогильника почти человеческими голосами. Пётр втянул голову в плечи и поднял воротник куртки.

"Да он же до усрачки боится меня!" - догадалась Марина и пошла вслед Петру. Он тотчас обернулся на звук шагов. Нет, вообще-то за несколькими пакетами, чтобы уже не шагать впустую туда-обратно.

-- Я пописать схожу за забор, - сказала Марина. - Всё равно тебе не нужно больше помогать.

-- Иди, - разрешил Пётр.

Похоже, он обрадовался.

Марина бросилась за ближайшее бетонное кольцо, растянулась на снегу. Подумала, что очень удачно надела светло-серый пуховик.

Пётр ещё раз обернулся, не увидел её и заторопился к яме. Подстроиться под ритм его шагов было нетрудно.

Когда он разрезал первый мешок, охнул.

"Интересно, кто ему попался?" - подумала Марина и кинулась, целясь ножом прямо в затылок, который Пётр, склонив голову над пакетом, тупо ей подставил.

Сбросить его в яму, исходившую вонючим паром, было делом пяти секунд.

Ещё несколько минут ушло на прощание с семейством Фаили.

А вот удалось ли правильно закрыть крышку, Марина не поняла. И точен ли был её удар?

Следующие два дня она отдыхала. Сочинительство отступилось от неё. Даже стало противно думать о котиках или малышах. Не дело это для Тёмной. Вот как пристроит мать в могилу, продаст квартиры. С деньгами, найденными у мужа Фаили, получится неплохая сумма. Можно приобрести маленький домик. Сделать частный детский садик или брать для ухода недееспособных. К чертям детей, за них станут трястись родители и спросят за каждый синяк. Лучше инвалиды. А ещё лучше сдать одну-две комнаты студенткам. А может, вернуться к охоте за одинокими старухами или бомжами? Тёмную в себе нужно кормить. И за это Марина получит жизненный драйв, ту энергию, которую не заменит пустое сочинительство.

Утром она сняла деньги с карты матери, купила полный набор лекарств. Никто не сравнится с ней в преданности родительнице, никто не заподозрит её в злом умысле. Если участковый будет беседовать с соседями, ему расскажут, что дочерняя любовь и забота совершили чудо: мать начала ходить и подавать голос. На вскрытии скорее всего обнаружат неповреждённый мозг, что и подтвердит это чудо. Бог его явил, он же и забрал страдалицу. Но ведь пожила она столько, сколько и здоровым не удаётся! Осталась одна проблема: как убить уже мёртвую мать? Вот будет картина, если в морге она станет трещать о Тёмной.

Но всё обошлось.

После скромных похорон Марина продала свои квартиры вместе с кучами старья. Ей было недосуг заниматься этим всем, её ждала новая стезя в жизни. Пусть Тёмная может быть только одной, но ей ведь нужны слуги? Марина согласна на службу. А для этого требуется дом.

И он вскоре подвернулся -- на самой окраине города, достаточно просторный, с хорошим ремонтом. И одним недостатком - не подведённой канализаций.

-- Не успел отец... -- сокрушённо развела руками иногородняя дочь помершего старика. - Сначала мать скончалась, а потом и сам заболел. Так что удобства во дворе. Оттого и продаю задёшево.

Марина постаралась скрыть свой интерес к старой выгребной яме, скрытой за зарослями дельфиниумов и обвившего их аконита, озабоченно нахмурила брови. Но в её голове обретали яркие образы самые сокровенные мысли. Вот одинокая, стеснённая в средствах абитуриенточка из какого-нибудь дальнего села, желательно, из другой области, пьёт чаёк с радушной хозяйкой, потом лечит внезапную ангину предложенной настойкой. Да, горько, едко, но зато как полезно! А потом тело абитуриенточки, накачанное аптечным химотрипсином для скорого разложения, оказывается в яме. Даже если чудом выйдут на Марину, то она не будет знать, как кости оказались в яме.

Марина тряхнула головой, отгоняя мечты. Всё же лучше вернуться к старикам. На крайний случай, к беспризорникам. Она купила дом, занялась хозяйственными делами. Но даже хлопоты, поглотившие всё время и силы, не смогли вытеснить холод, который буквально высасывал душу. Это Тёмная требовала пищи.

-- Скоро. Уже скоро! - пыталась успокоить её Марина.

А пока она между делами пыталась услужить ей. В аптеке шепнула раздражённой молодухе с громадным списком лекарств:

-- Вот этот препарат - Марина записала на чьём-то старом чеке название лекарства - никогда, никогда не покупайте. Он моментально повышает давление, особенно у стариков.

И довольно улыбнулась, когда увидела, что молодуха затолкала свой список в сумку и назвала фармацевту подсказанное лекарство.

А ещё приметила в магазине, ближнем к её дому, хорошо одетого мужчину со странными остекленевшими глазами. И почувствовала, что он тоже причастен к Тёмной. Иначе, чем она сама, но всё же... А своим нужно помогать.

Марина вышла из магазина и тихонько пожаловалась мужчине:

-- И почему только родители не следят за ребятишками? Вон, мои соседи, видите, деревянный обшарпанный дом? Так вот, их пацанята в детский сад не ходят, шляются везде одни. Любят играть в овраге. Допоздна там бегают и орут. А ведь всякое может случиться!

Мужчина отошёл от неё, будто не услышал ничего.

Зато утром Марина насладилась переполохом у запойных соседей, к которым явилась полиция. Вот ужас, пьяницы даже не заметили, что их дети не ночевали дома!

Когда неотложные дела рассосались, она отправилась в поликлинику, чтобы поискать тех, кто нуждается в её опеке. И встретилась со своей прежней соседкой. Сплетница завалила её новостями. Оказывается, опрашивали жильцов всех домов города под номером шестнадцать. Искали бабу, которая столкнула мужика в скотомогильник. Несчастный обварился, лишился зрения и кистей рук. Еле поднялся по скобам. "Вот чёрт, - подумала Марина. - Откуда в бетонном колодце скобы? А сама я косорукая" Соседка взахлёб, брызгая слюной, трещала: люди шепнули, что баба прятала в яме расчленённые трупы. Чьи именно, узнает полиция после розыскных работ и экспертиз. Баба сделала всё, чтобы остаться не узнанной, по городу ездила кругами, на площадке все номера квартир были закрыты газетками. Но мужик исхитрился и подглядел номер дома.

Марина сказала соседке, что купила домик и собирается разводить кур. Или кроликов. Или просто отдыхать - наработалась за двадцать лет при парализованной матери. Взяла обещание навестить её, чтобы развеять вселенское одиночество.

-- Ты знаешь, я столько рассказов написала о том, как живу. Читала их каждый день маме. Верила, что она из тех далей, где плутает её душа, слышит меня. А теперь я стала забывать свой голос... - прошептала Марина и заплакала.

Из соседкиных глаз тоже полились слёзы.

Обнимаясь, они измазали друг друга тушью.

Через день пожилая санитарка травматологии подвела Марину к палате, уважительно отмечая, что у посетительницы нет отвращения к больничным запахам и виду пациентов.

-- Здесь он. Одинокий, своего жилья нету. Куда его выписывать? Интернаты и дома престарелых переполнены. Жалко мне его... Убивали - смерти избежал.

Теперь жизнь добьёт. Медленно и верно, -- сказала она.

Марина заглянула в немного приоткрытую дверь и сказала:

-- А вы знаете, я могу его взять. Живу одна, в своём доме с участком. Думала, что это мой одноклассник, но сейчас вижу - совершенно чужой мужчина. Может, Бог не наказал меня одиночеством, а просто указал путь - делать добро не только своим, но и чужим?..

- Вы сейчас к заведующему идите. Он расскажет, куда обратиться, какие документы оформить, - обрадовалась санитарка. - Если честно, не только ему, но и государству всё равно, где несчастный будет жить. Лишь бы сбыть его с рук.

Две недели спустя нанятая Мариной частная перевозка для лежачих доставила Петра до уютного домика.

-- Жаль, что вы не увидите, какой здесь порядок, - сказал фельдшер. - Вот ступеньки, проходите. Нас встречает хозяйка дома, чужая вам женщина. Она взялась ухаживать за вами.

-- Сказали же, что на обследование в другую больницу повезут, - невнятно проворчал совершенно седой старик.

-- Ну, эти вопросы к персоналу вашего бывшего отделения. Может, сюрприз вам хотели устроить, - ответил фельдшер, помог женщине уложить бедолагу и отбыл.

-- Здравствуй, Пётр, - сказал голос, который невозможно было забыть. - Я всё не могу решить: то ли сделать тебе операцию на голосовых связках и лёгкую лоботомию, то ли сказать ментам, что ты сбежал. У меня от прежних хозяев осталась чудесная выгребная яма.

Пётр хотел закричать, но не смог из-за шока.

Он не слышал звук отъезжающей машины, но знал, что теперь остался совершенно один.

-- Умоляю, согласись на операции, - прошептала Марина. - Мы будем вместе, а поэтому не канем в глубины вселенского одиночества. Ну не заниматься же мне снова сочинительством? Нужно ведь кормить Тёмную, я буду приводить сюда пищу для неё. А ты станешь моим постоянным спутником. Приятно, если знать, что крики пищи слышит ещё кто-то кроме меня. Итак, если операция - подними правую руку. Если яма - левую. В любом случае это последний раз, когда ты различаешь правое и левое. Ну?.. Не заставляй меня ждать!

Сначала дрогнула правая рука, потом левая. Но окончательное решение слепого заставило Марину захлопать в ладоши от радости. Хотя и другой вариант её бы устроил: на свете полно людей, которые могут составить ей компанию.

Казалось бы, это должно разрушить жизнь Марины - бесконечная смена памперсов, кормление, стирка, лекарства, гигиенические процедуры... Как бы не так! Пенсия у восьмидесятипятилетней старухи более чем приличная плюс пособие по уходу. Вполне хватало на кашки-супчики и коммуналку. А остального для Марины не существовало. Весь её мир сосредоточивался на сочинительстве.

Пишущий народ именовался писателями, а Марина считала себя сочинительницей. Выдумки часто помогали ей в детстве.

Мать постоянно пропадала на сменах, бывало, о её присутствии можно было догадаться только по убранной квартире и приготовленному обеду. А ещё случались аварии на комбинате, внезапные командировки. Иногда казалось, что она специально искала причину не находиться дома, быть просто одиночкой вместо матери-одиночки. Марина сочиняла для себя другую жизнь - любимицы семьи, кумира одноклассников. Если ей доставалось от ребят, а это случалось часто, она воображала, как Кольку, подставившего ей подножку, переехала машина, а сплетницу и задаваку Настьку зарезал убийца. На головы обидчиков обрушивались лестничные пролёты, их плющил в лепёшку сломанный лифт, сводила в могилу неизлечимая болезнь.

Самое удивительное, что сочинённое изредка становилось реальностью. Колька действительно попал под машину, а Настя оказалась жертвой убийцы. Здравомыслие помогло Марине отличить случайность от закономерности, но ей было так приятно думать о волшебных свойствах своего воображения! Всё время, свободное от ухода за матерью, она посвящала сочинительству.

Увы, сегодня, в первый рабочий день наступившего года, должна прийти участковый терапевт, Фаиля Анзаровна, дама мерзко-дотошная, с задатками сыщика. Марина проверила, нет ли следов грязи под ногтями матери и достала флакончик с шприцем. "Ну, сейчас ты расслабишься и станешь спокойной, как манекен..." - прошептала она.

От инъекции хлынула моча, памперс разбух и стал подтекать. Марина принялась менять его и похолодела: между ног матери щетинились седоватые волосы. Она быстро схватила бритвенный станок и еле успела всё сделать до появления Фаили.

В этот визит терапевт расщедрилась на похвалу:

-- Пролежней и опрелостей нет. Это очень хорошо. Замечательный уход. Неврологический статус прежний. В следующий раз назначу анализы, - сказала несносная Фаиля, сверля узкими чёрными глазами Марину. - Да и рентген с ЭКГ нужно повторить. Я закажу машину, а вы уж договоритесь с помощниками.

Уходя, врач спросила:

-- Сколько у вас комнат?

Марина вздрогнула и ответила:

-- Три. А в чём дело? Социальная защита всё осматривала. И не раз.

-- Ни в чём, - ответила Фаиля. - Не обращайте внимания.

В этот миг раздалось мявканье.

У Марины заколотилось сердце.

-- Котёнка завели? - спросила врач. - Помнится, в прошлый раз у вас была собачка.

-- Убежала, когда я её выгуливала, - удручённо сказала Марина. - Хочется, чтобы рядом был кто-то... Тяжело, знаете, ухаживать за человеком, от которого не дождёшься ни звука.

-- Да, я вам сочувствую. Но справляетесь вы великолепно. Вес больной, похоже, увеличился, тургор кожи нормальный, да и мышцы... Всего хорошего, - сказала Фаиля и наконец ушла.

Марина даже притопнула ногой от радости и бросилась к ноутбуку. Сейчас, сейчас она сочинит рассказ о злобных детях, которые издеваются над котёнком. Она так опишет последние мгновения хрупкой беззащитной жизни, что читатели в комментариях будут рыдать, как в прошлый раз после сцены повешения щенка. Марина была беспощадно правдива, описала даже тонкую струйку мочи, выпученные глазёнки-пуговички и пену на язычке.

Ну, а теперь главное.

Марина прошла в кухню и подхватила котёнка. Три ночи он будил её мявканьем, потом обессилел от голода и замолчал. Но сегодня заорал и здорово ей подгадил. Это могло натолкнуть Фаилю на совсем не нужные ей, Марине, мысли. Она шлёпнула котёнка, открыла дверь на балкон и посадила кроху в снег. Надо же, такая малявка, а сообразил, что его ожидает, попытался зацепиться прозрачным коготком за её руку. Ну уж нет! Марина отшвырнула невесомое тельце тапкой, когда бедолага нашёл силы броситься к двери.

Теперь она будет наблюдать за смертью кошачьего детёныша и, всхлипывая от жалости, описывать его муки. Жалости, конечно, не реальной и не к этому животному. Просто от некоего вселенского чувства, одному из тех, что переполняли Марину. А потом ополчится на бездушное юное поколение. Психопаты и садисты. Кому они только нужны на белом свете. Самим себе и то не нужны.

В воображении замелькал новый сюжет.

Но нет, сначала рассказ про котёнка, который умирает на морозе!..

Пара часов, когда Марина прислушивалась к царапанью о дверь, почти неразличимому в вое ветра, пролетели незаметно. И они были её тихим, скрытым от всех счастьем сочинительства.

Но ему снова помешала мать. Что за бес в неё вселился? Обычно на этом препарате она целые сутки могла не отвлекать.

Зловредная старуха замычала, пуская из беззубого рта слюну. Глаза так и забегали под веками, словно она видела сон. Хорошо, что это случилось не при терапевте.

"Жрать не получишь, выссалась на сутки вперёд, так что мычи себе сколько влезет!" - злорадно подумала Марина.

В комнате, где лишь немного чувствовался запах безнадёжно больного человека, разлилось мерзкое амбре. Брезгливая Марина зажала рот рукой и кинулась в ванную.

Вот это было сущим наказанием - выгребать какашки из-под матери. Две маски не помогали. С чего бы мать так вспучило? Ей ни крошки не досталось в последние три дня, иначе бы выглядела жирной, совсем не по клинической картине заболевания. Вот и врачиха сказала, что вес повысился.

Зловонное месиво вылезло за пределы памперса. Марина надела перчатки, взяла тряпки и приготовилась сражаться со старушечьим дерьмом и собственной ненавистью к нечистотам.

И вдруг что-то шлёпнуло её по щеке, оставив тёплый смердящий след.

Марина несколько секунд не могла вздохнуть от отвращения. А потом не поверила глазам.

Это мать, старая стерва, специально вымазала её говном! Гадина открыла глаза и посмотрела на неё с нескрываемым удовлетворением. Марина еле успела перехватить тощую руку с заляпанными пальцами.

Ах ты мразь! Сознание заволокла красная пелена. Когда багровый туман рассеялся, Марина увидела, что глаза матери вылезли из орбит и уставились широкими зрачками в потолок. Изо рта торчал памперс. Красные пятна на шее меняли цвет на глазах, быстро наливаясь чернотой. И всё вокруг было в вонючих ошмётках.

Марина поплелась в ванную, извела почти весь гель для душа, пока цветочный аромат не справился со смрадом.

Сейчас бы поработать за ноутбуком - для снятия стресса, для того, чтобы душа очистилась от омерзения. Но сочинительство откладывается. Надолго.

Во-первых, матери нужно найти замену. Во-вторых, избавиться от прежней. И в-третьих, выяснить, отчего же та старуха, что валяется сейчас с кляпом из дерьма во рту, смогла оказать такое сопротивление.

И всё это нужно сделать до следующего визита врача. Она что-то давно подозревала, кружила над Мариной, как коршун.

Весь день пришлось трудиться, не разгибая спины. А к пяти часам следовало пойти на рынок, где возле ящиков стояли старушенции со своим товаром: салфетками, носками, всякой никому не нужной чепухой. Бабки расходились позже закрытия рынка, надеясь на случайного покупателя. Именно среди этих торговок предстояло найти новую мать - одинокую, со вставными челюстями, бледно-жёлтую от недоедания, с бесцветными бровями и невыразительным лицом.

Можно было познакомиться с кандидаткой в матери в поликлинике. Тогда через умно заданные вопросы удавалось узнать многое и избавить себя от лишних хлопот, к примеру, не определять группу крови. Старухи охотно докладывали о своём здоровье. Марина старалась любыми путями достичь цели. Оно того стоило.

Жаль, бомжихи не годились. Их одутловатые кирпично-красные рожи не обесцветить никакими примочками. Да и шрамов на них всегда немерено. Однако сегодня Марине несказанно повезло без многодневных походов по рынкам и поликлиникам.

Возле магазина клянчила подаяние бомжиха с осунувшейся рожей. Вокруг глаз - роскошные чёрные "очки". Закрытая черепно-мозговая травма... Здорово же бабку отделали!

По спине Марины пробежала дрожь. Вылитая её мать, та, последняя, которая продержалась всего неделю - сухонькая, маленькая, с белёсыми бровями. Чтобы избавиться от синяков, тоже нужна неделя. Такие вот совпадения... Вообще-то Марина уже не могла вспомнить в точности внешность матери после того, как забрала её из больницы. Все последующие старухи чем-то отличались, и эти отличия напрочь заслонили облик родительницы. А в паспорте -- ну совершенно другое полнокровное лицо. Здравствующие-то люди не похожи на портрет в документе, а уж паралитики и сумасшедшие... Тем более возраст. Марине уже двадцать лет удавалось пользоваться персональной пенсией матери. Поначалу больную навещали коллеги, дарили подарки к праздникам и юбилеям, сокрушались, как инсульт изменил человека, горячо благодарили дочь, только что не кланялись. Шутка ли - день и ночь ходить за больной! И теперь не забывали, только приходили поздравлять люди, никогда не знавшие мать.

И с врачами было легко, пока не появилась эта зловредная Фаиля.

К радости, бомжиха оказалась беззубой да ещё и чокнутой. Легко согласилась поехать на чай к Марине.

-- Колбаски с булкой и чаем хочешь? И пироженку? Иди тогда за мной, но близко не подходи - муж следит, он не любит, когда я добро людям делаю, - сказала Марина.

И бомжиха, раззявив беззубый рот, поплелась за ней.

Марина усмехнулась: как же доверчивы все люди, не только эта тупая бомжиха! Их жизни проще простого отнять - подсыпать подруге в бокал сердечное лекарство; за спиной матери толкнуть дитя лбом об угол; отвлечь подростка, сидящего с сигаретой на подоконнике подъезда, и сбросить его вниз. И таких вариантов тысячи. По сути, Марина - ходячая смерть для окружающих. Но ей нужна всего лишь сменная паралитичка.

Обычно приходилось вести утонченную охоту за кандидатками в матери, знакомиться с бабками, приходить к ним домой, чтобы осмотреть другие изделия для якобы оптовой покупки, а потом зазывать к себе. Пропажу одинокой особо и не расследовали - на квартиру или комнату никто не посягал, какие-никакие ценности оставались на месте. Ушла старушенция из дому да окочурилась где-то. И все дела.

Марина, выйдя за пределы видеонаблюдения, пригласила бомжиху в машину. Маргиналка растянула опухшие губы так, что стали видны беззубые дёсны, представилась:

-- Галя!

-- Очень приятно, Галя. Сейчас мы приедем к моему подъезду, вот тебе домофонный ключик. Вернёшь. Сразу за мной не заходи. Осмотрись, чтобы рядом никого не было. Люди злые, очень злые, донесут мужу. Квартира двадцать седьмая. И будет тебе чай с колбаской. Договорились? Ещё выпивка будет и денежка. Так что не вздумай с ключом удрать.

-- Двадцать седьмая, - проговорила Галя, тупо улыбаясь.

Всё прошло как по маслу.

А потом встало колом.

Чёртова Галя и не собиралась валиться со стула под действием сильнейшего снотворного. Она мусолила бутерброды, прихлёбывала чай и несла всякую чушь:

-- Мы с сеструхой вдвоём остались. Почитай, против тёмной больше двух сотен лет выстояли. Только люди-то хуже безносой, без жилья нас оставили ещё полста лет назад. По какому праву дом занимаете? Где документы? Да вот наши метрики. Говорили, таких давно не выдают. А записи в церковных книгах где ж сейчас найдёшь? Посмеялись, рассердились и арестовали. Где Валька бродит, не знаю. Но плохое чую.

"Шизофреничка", - подумала Марина и подлила Гале "чайку" покрепче. Наконец глаза бомжихи закатились, изо рта вывалилось не перемолотое дёснами пирожное.

Марина перетащила её на кровать, застеленную клеёнкой, и стала осматривать. Как по заказу! И группа крови оказалась четвёртой. Если бы не совпадения, выгнала бы, да и всё.

Марина разогнула спину только к вечеру и снова ощутила холодок: новая мать как две капли воды напоминала прежнюю, ту, что сейчас обескровленная лежала в ванной рядышком с кишечником, из которого выдавили содержимое. Мистика какая-то, что ли.

И вдруг очень вовремя, до приступа паники, вызванной ощущением сверхъестественного, Марину посетила здравая мысль: прежнюю мать, до того, как она заняла место на кровати, звали Валей! Стало быть, эта Галя не такая уже шизофреничка. У неё действительно есть... была сестра Валя. И сопротивляемость организмов у них обеих просто бешеная, нереальная. Вот так дела!

Марине захотелось глотнуть холодного отрезвляющего воздуха. Она накинула шаль и вышла на балкон. Ветер хлёстко ударил в лицо, словно дал пощёчину, зато исчезли все запахи, въевшиеся в ноздри. Ноги быстро заледенели, и Марина ушла, столкнув через прутья недвижный заснеженный комочек. Бродячие собаки подберут. Вот бы так и с человеческим телом... А ведь это мысль! В следующий раз она не станет возиться с расчленёнкой и колесить по городу, разбрасывая плотно увязанные пакеты. Недалеко от города есть свалка, где одичалых псов видимо-невидимо.

Марина взглянула на ноутбук, но прежнего неудержимого порыва закончить рассказ про котёнка не испытала. Вот если бы на месте животного был человечий детёныш!..

Она зашла в ванную и принялась в пятый раз с того времени, как заболела мать, за работу, которая только поначалу казалась неподъёмной. Но если к делу подойти знаючи да умеючи, всё получалось не так уж плохо.

Марина запыхалась и вспотела, пока орудовала пилой, и не сразу услышала звуки из комнаты матери.

Несносная старуха выдувала ртом пузыри и подвывала. Под веками метались глазные яблоки.

Марина сняла резиновый фартук и перчатки. Бабка стала втягивать ноздрями воздух, как собака. Марина обтёрла ей лицо полотенцем и спросила как можно ласковее:

-- Ну, что случилось-то? Спи, мама, тебе положено спать.

Вот же угораздило связаться с этими непробиваемыми сестрицами. Другие бы уже потерялись в глубинах коматоза и даже не пытались пробиться к грани, за которой начинается жизнь. Но ничего не поделаешь. Сама виновата. Погорячилась и убила старушенцию, которая долгие годы могла бы изображать парализованную. Теперь вот возись с её сестрицей, а она ещё круче.

Сухие обескровленные губы матери раздвинулись. Шевельнулся серый язык, и Марина даже не поверила тому, что мать заговорила:

-- С Валькой моей беда... нету её... тёмная забрала... Нужно вернуть.

Веки задрожали, будто мать силилась открыть глаза. Марина прижала их пальцами. Но бесполезно - стоило убрать руку, как глаза распахнулись. Чёрные широкие зрачки так и впились в лицо Марины.

-- Ты... Добрая, накормила... Валька здесь, рядом. Сдохла, но оживёт... Она семижильная... Все наши такие...

Марина не заметила, как толкнула столик с лекарствами и лампой. Всё повалилось на пол. Мать задёргала руками-ногами и велела:

- Слышь, добрая... Вальку найди, сюда притащи да положи возле...

Ага, как же. Вдвоём они одолеют какую-то тёмную и набросятся на Марину. Как ни жаль терять одну мать за другой, придётся себя обезопасить.

Пальцы не подчинялись, флакон два раза падал, пока в шприце не оказалось всё его содержимое. На семерых хватит...

Марина не подумала о том, какая работа предстоит ей с двумя трупами; о том, как опасно оставаться без матери - может нагрянуть и соцзащита, и Фаиля, да и вообще мир полон неприятных случайностей. Главное - заткнуть мать, чтобы не слышать про эту семижильную Валю.

Может, ну к чертям именную материнскую пенсию. Лучше найти работу, чем вот так изощряться каждый раз. Но как же тогда сочинительство? Работа сожрёт драгоценное время.

Однако мать спокойно и неглубоко задышала без всяких летальных исходов, неприятных разговоров и ненужных движений.

И тут один из бесов, иначе и не скажешь, сыграл с Мариной неожиданную шутку - подтолкнул к импровизации и лёгкому вранью. Она наклонилась к матери и сказала:

- Не получится найти Вальку. Тёмная придумала, как вас одолеть. Надоели вы ей. Валька разрублена, расфасована и разбросана по мусорным свалкам. Тёмная постаралась, чтобы их никто не нашел. И с тобой то же самое будет, если не станешь лежать молча и не двигаясь. Слушайся меня, я тебя от тёмной прикрою. А если угодишь, так найду хоть что-то от твоей Вальки.

Зрачки матери расширились, чуть ли не закрыли голубую радужку. И от этого Марине почему-то стало страшно и весело одновременно. Она почувствовала себя не просто сочинительницей рассказов, а кем-то инфернальным.

Она сама и есть Тёмная, грозная и неотвратимая!

Спокойно улеглась спать, чувствуя, что всё будет в порядке.

Однако в этот раз её интуиция подвела по-крупному.

Часть вторая Тёмная