CreepyStory

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

— А чего? — резко сказала я. Говорить не хотелось.

— Ты каждый день тут, по много часов все сидишь, сидишь, — он подсел рядом, — ждешь кого?

Незнакомец пах специями и апельсинами.

— Уж точно не вас, — огрызнулась я. Порой непосредственность местных жителей раздражала.

— А я вот там вот работаю, и все смотрю, как ты сидишь, — продолжал он, словно не видя моего настроения. Куртка у тебя яркая. Пойдем ко мне в лавку, угощу нормальным чаем.

Конечно, злилась я про себя.

Это же Стамбул, тут всем до всего есть дело. Тут в каждой лавке чай и балаган, тем более центр. Не надо было вылезать в центр, сидела бы себе дома, завернувшись в одеяло, и не было бы этого диалога, и мужика этого с нелепыми усами щеткой тоже бы не было.

Но дома стены давили, заставляли думать о плохом.

— Не понравится чай — уйдешь, ты совсем замерзла. Лавка-то вон, напротив.

Хоть какое-то разнообразие, думала я, шагая через площадь рядом с мужиком.

Аптека, мелкий магазин, камень с цепью на тротуаре, он открывает дверь.

Магазин назывался пошло и по-туристически: «Лавка Аладдина». Угу, конечно, одни Аладдины, джины, хафизы, султаны и прочий колорит.

Мужик торговал лампами.

Нелепыми марокканскими светильниками, из кучи осколков, клея и дешевого стекла. Никогда их не любила. Слишком пестрые, вычурные.

Не мои.

— Дочка, не знаю что там случилось, — сказал он, неся чай, — но знаю, как делаются эти красивые светильники. Показать?

Да уж, красивые, думала я, букой глядя на дождь за окном. Мой нечаянный знакомый включил свет. В холодном свете одинокой лампочки множество плафонов казались облезлыми серыми птицами, висящими под потолком.

На руки прыгает пестрая кошка.

— Не гони, — сурово сказал мужик, — она не к каждому идет. Смотри, — он подвинул мне поближе пепельницу, — берется прозрачная стеклянная форма. Можно побольше, можно поменьше. Можно под свечу, а можно и под лампу. Рисуется или открывается схема узора, а хочешь — делай из головы. Обмазываешь клеем, и вперед. А пространство меж ними бисером, вот так…

Он брал из тарелки темные стекла, клеил их на клей, приговаривая — вот синий, а рядом красный, будет гореть, будет красиво, а я думала — что я здесь делаю? Зачем смотрю на эти большие руки, которые тискают куски битых стекол, пачкают их клеем.

— Попробуешь? — большие руки совали мне красный кусок стекла.

Мне в руки сунули округлый прозрачный плафон и пододвинули стеклышки.

— Ну, давай.

И вот тут я расплакалась. Навзрыд, как в детстве.

— Ээээ, дочка, жизнь она ж как эти плафоны, из кусков, сама собираешь, понемногу рисуешь картинку, занимаешь пробелы мелочами, бисером, но главное — этот вот большой узор. Ну-ка давай-ка склеим твою жизнь, чтобы сияла как звездочка на небе!

Шло время, а он все подливал мне чай. И я рисовала его портрет на страницах своего мятого блокнота, а он смеялся. И дождь барабанил, смывая с площади грязь и редкие листья. И было сухо, тепло и очень грустно и радостно. Грустно — от того, что никогда не будет как прежде, радостно — потому что вот новый узор. Может, он никому не понравится, но он нравится мне. И запах корицы и яблок, и горячий чай.

— Смотри, дочка, получилось, — он надел плафон на ножку с патронами, ввернул лампочку, — ну что зажигаем?

— Угу, — кивнула я.

Он зажег мой плафон, и вместе с ним включил все остальные.

Лавка больше не казалась мне убогой, она сияла как тысячи звезд. И сотни странных узоров светились, и мне вдруг стало тепло. И руки этого непонятного человека не казались больше грубыми, большими, а усы — щетками. И глаза под опадшими веками не были сонными. Передо мной сидел красивый мужчина, который умел склеивать из обломков новую жизнь. Этот мужчина смеялся, искренне, заразительно, а я смотрела на потолок, лампы — и на него. А он улыбался. И хотелось улыбаться в ответ.

— Вот так, берешь, и склеиваешь. И из любых обломков можно сплести пестрый узор. И твой узор — часть тех, что были до тебя. И часть тех, что придут после. Но у каждого свое сияние. Смотри как здорово смотрится вместе.

Метро давно закрылось, я ехала в такси, прижимала к себе ту самую лампу — подарок, не смей, не надо денег, просто больше не ходи на вокзал Таксим, не теряй себя. Делай свою жизнь узором. Почувствуешь одиночество — включай лампу! И темнота рассеется.

Вспоминала в такси что он говорил. Люблю инжир. Чай. Хороший кофе.

Дома я включила лампу и впервые за долгое время выспалась. А после работы снова приехала на Таксим, сжимая в руках чай, пакет с инжиром…

Вот остановка, вот пересекаю площадь, вот этот дом.

Аптека, мелкий магазин, камень с цепью.

Салон сотовой связи.

Дом закончился.

— "Лавка Аладдина"? — женщина из магазина смотрит на меня странно, — а вам зачем?

— Я бы хотела… хотела… — слова чужого языка путаются в голове, — хотела сказать спасибо. Чай принесла хозяину. Инжир.

— Милая, да вы ж опоздали, вы где это вычитали? В путеводителе какого году? «Лавка Аладдина» тут была, да только давно было, еще мой отец от деда магазин не наследовал. Вы не местная, наверное не знаете… Это в 1955 было, в ночь с 6 на 7 сентября. Погром тут был страшный, их тогда вот всех и… И как его, Тугруле… Он же местным был, хоть и грек, здесь родился… Лампы все собирал, все твердил, что этот город как сборище огней. Любил всех… Коты тут жили, старые, приходили с округи, он любил их, ухаживал. Сколько лет-то прошло… А его тут вот и убили, и жену, и детей… Мы хоронили их потом. А вы кто? — взгляд ее стал настороженным.

— Я вчера была там, там, — сбивчиво говорила я, там, в лавке, там хозяин, он такой, руки большие и уши, и смеющиеся глаза, и волосы смешные, он… Вот! — Я показываю портрет в блокноте.

— Он! — тетка закуривает, — бисмиллях иррахман иррахим! Он, что же…. — она вскидывает руки. — А вы кто? Вы плохо говорите по-турецки, я вас не понимаю, — тетка исчезает в магазине, я остаюсь на площади. Льет дождь, но мне не холодно.

Меня дома ждет лампа. И меня ждет мой город. И я сама часть этого странного города, между Европой и Азией. И я смогу сплести обломки, оставленные мне судьбой, в новый узор.

Каждый день я иду домой, зажигаю лампу, рассевающую тьму. И слышу голос:

— Из любых обломков можно сплести пестрый узор. И твой узор — часть тех, что были до тебя. И часть тех, что придут после… Пусть он будет красивым. Почувствуешь одиночество — включай лампу! И темнота рассеется.

Каждый год седьмого сентября я прихожу на автовокзал Таксим.

Не выбрасываю уже давно не модную, старую, красную куртку.

Приношу каждый год инжир и чай.

Верю, что однажды я услышу голос:

— Ну что, дочка, получилось? Выпьем чаю?

Спасители. Глава 52 "Шахта, полная Зла"

Спасители. Глава 53. "Шахта, полная Зла"

Спасители. Глава 54. "Шахта, полная Зла"

Это чудовище было самим пространством. От него нельзя было убежать. Потому что оно оказалось повсюду.

Бойцы неслись, утеряв способность мыслить. Первым от лавины древних образов, обрушившихся на сознание, оклемался Олег – он уже не первый раз сталкивался с подобного рода психическими атаками.

-- Всё проходит, -- говорил он, пытаясь себя убедить. – Всё проходит… И это пройдёт.

А чтобы оно прошло – нужно было что-то делать в ответ, а не просто лишь уносить ноги в неведомо куда – всюду царил Морок.

-- Это иллюзии, -- говорил он. – Этот ужас – иллюзии…

А бойцы неслись в панике. И паника эта была заразной, особенно когда паниковал даже дед Захар. Опытный боец кричал от ужаса и молился Богу, но молитвы были здесь бессильны – в этом царстве ада. Кажется, они уже и не принадлежали реальному миру, угодив куда-то в пространства Изнанки. Может, они уже и погибли вовсе.

Олег первым обернулся назад и, преодолевая ужас от вида лица Смерти – это точно была Смерть, Олег это понял одним лишь ощущением – Олег отправил в черепообразный фрактальный лик весь рожок, всадил выстрел из подствольника. И всё без толку. Дальше бежать. Оно не воспринимало пули. Даже с метками Изнанки. Ему было наплевать.

Пули поглотились бесконечностью тёмных пространств, коими Смерть и являлась…

А потом Смерть забрала Артёма. Кто-то из ребят бросил своего товарища, не выдержав ужаса. Олег не успел подхватить бойца – всё случилось слишком быстро. Когда он заметил пропажу Артёма и обернулся, было поздно. Артём упал на колени, глядя на командира потерянным взглядом, полным мольбы и ужаса. А потом огромный клыкастый рот с бесконечными рядами зубов сомкнулся над ним, разрывая на части.

Бойцы почувствовали, как Артём умер. Восприятие их обострилось в этих пространствах. Артём сделался частью этих пространств. Остальных ждала та же кошмарная участь.

-- Всё пройдёт! – говорил себе Олег, пытаясь преодолеть неконтролируемую панику. Он вспоминал, что делали сновидцы, когда попали на границу с Изнанкой, столкнувшись с Королём Падали. Вот только Смерть была куда глубже. Она была не на границе с Изнанкой. Она сама была Изнанкой. А Олег – не был сновидцем. И Ясным Светом не владел.

Но он помнил слова Хамидуллы.

Те столкнулись со страхом лицом к лицу. С самой сутью страха. А затем полностью ему отдались.

И Олег пытался сделать то же самое.

Чтобы вспыхнул нимб просветления.

Чтобы страдания привели к неуязвимой святости.

Но ничего не получалось. Он пытался полностью отдаться ужасу с намерением от этого ужаса избавиться, а, значит, неискренне. А по другому не получалось. Для этого нужно было сдаться, а сдаваться Олег не умел.

Олег перезарядился и снова выпустил в чудовище полный рожок. Швырнул гранату. Но что было толку?..

Смерть щёлкнула своей пастью, едва не задев Олега.

Их уносило всё дальше в чудовищные фрактальные миры, чья структура разительно отличалась от привычного мозгу трёхмерного мира. Они точно были теперь не в Загорске. И не только клыки были опасны. Олег чувствовал, как постепенно растворяется в бесконечности, как сам постепенно становится чем-то фрактальным – голова закипала, вместе с мыслями, с личностью. Но что были «мысли»! Они оказались лишь верхушкой айсберга. И что-то в Олеге истёрлось, некая внутренняя граница исчезла. И тогда из глубин психики, из подсознания хлынули все ужасы, которыми Олег успел обзавестись за жизнь, но которые усердно блокировались до этого момента защитными механизмами.

И не только Алтайские горы привиделись ему. Не только выбрасывающаяся из окна больницы искажённая и поломанная Алиса. Не только ампутация руки Бануша, ужасающая вина за то, что Олег перетянул смертельно раненному пастуху руку жгутом… Светлана со своим сыном, изгрызенная в канаве. Фермер Виктор, терзаемый «метаморфозой» на куски. Наружу хлынули все ужасы жизни – одновременно, сразу. Жизнь была полна ужасов. Жизнь была полна тьмы. Каждое событие несло в себе страдание. Даже каждый вздох, совершенно неосознаваемый, нёс в себе неутолимую жажду, а значит и страдание. Любой момент, любая секунда жизни – это борьба. Между Жизнью и Изнанкой. Борьба бессмысленная и вечная.

Даже моменты счастья были насквозь пронизаны страданием, страхом упустить это самое счастье. Ворох желаний. Ворох мыслей. Всё это разбивалось на чёрные фракталы.

Все они окажутся там. И будут вариться в собственных переживаниях целую вечность, пока не растворятся окончательно, пока не «излечатся» от жизни…

Смерть пыталась убедить Олега в том, что жизнь недостойна того, чтобы её жить. Смерть пыталась утянуть его в пространства Изнанки. Однако, в этих самых пространствах было ещё холоднее, чем в самом страшном сне подсознания. Там не было счастья, любви, света. Изнанка – пространства вне всякого понимания. Сознание оказалось бессильно осознать правила игры, для человеческого сознания просторы Изнанки несли ещё больший ужас. Только отделавшись от своей жизненности можно было стать частью Изнанки, только умерев до конца…

Витя впал в истерику. Он принялся палить по остальным из автомата.

-- Это вы во всем виноваты! – вопил он.

На него тут же набросился Захар, схватил его за автомат вовремя. Пули просвистели рядом с Олегом, едва не задели. Захар и Витя вступили в борьбу.

-- Очнись, дурень! – пытался его образумить Захар. Они остановились. И клыкастая фрактальная пасть приближалась к ним, ощетинившись. – Очнись и бежим!!!

-- Я УБЬЮ ТЕБЯ! И ТОГДА ВСЁ ЗАКОНЧИТСЯ!

Витя зажал спусковой крючок, пытаясь одновременно наставить дуло на Захара. Хоть дед был крепок и опытен, но на стороне Вити оказалась молодость.

Они упали и покатились, в попытках угробить друг друга.

В ту секунду Олег осознал, что все они умрут здесь.

Он набросился на фрактальный череп, преграждая путь к ребятам. Это ведь по его вине они угодили в мрак смерти. Нужно было отступать с остальными. Нужно было отходить… И пусть он теперь умрёт. Но хотя бы кто-то из ребят спасётся. Пусть хотя бы у кого-то появится шанс выжить, выбраться из этого ада живым.

Кинжал с символами Изнанки пронзил фракталы, отчего те расступились в стороны. Пасть щёлкнула прямо перед ним, но Олег увернулся и нанёс удар снова. И снова. Рассекая фракталы, не позволяя им собраться воедино. Пасть распадалась на множество составляющих, смыкалась прямо над ним, но ранить не могла, потому что расходилась на части, расползалась.

Ужасы, хлынувшие на Олега в тот момент, сделались совсем уж вне всякой размерности. Он ощущал, как сходит с ума. Как ломается всё, чем он был. Как распадается сама личность, все идеи, все ценности.

Захар повалил Витю, оказался сверху. Малец, конечно, был крупнее и сильнее. Но он не умел убивать людей так же хорошо и хладнокровно, как это делал старый волк. Захар на мгновение отпустил Витю, за что тут же поплатился выбитыми зубами – Витя заехал прикладом с размаху. В это мгновение Захар выхватил свой нож.

И с размаху обрушился на Витю, вонзая лезвие тому в горло, раз за разом. Парень захрипел кровью, забулькал, но продолжал замахиваться прикладом, разбивая деду лицо. Надолго его, однако, не хватило. Захар вогнал острие ножа Вите в глазницу. И безумец обмяк.

Витя был мёртв.

Тогда окровавленный Захар оглянулся, предвкушая скорую смерть. Но увидел, как командир рассекал фрактальное чудовище на части. И расхохотался беззубым ртом. Страх развеивался. Ужас ослабевал. Захар чувствовал, как чудовище теряет свою силу.

А ещё он чувствовал, как приближаются сновидцы.

Он чувствовал, как проясняется в голове. Но что же сталось с Олегом? Командир рубился отчаянно, с неведомым напором, позабыв о себе.

Из тьмы выскочили насекомообразные твари и Захар схватил автомат, принялся прикрывать своего командира.

-- Силами Господа! И да одолеем Тьму!! Лишь дай нам сил! Дай сил разглядеть добро и свет! В долине смертной тени…

Тьма Смерти порождала новых тварей.

Когда из отчаявшейся слабеющей черноты вырвался новорождённый Плачущий, Захар схватил брошенный пулемёт своего командира и преградил собой дорогу к Олегу…

Калуев бросил в атаку всю колонну, когда сновидцы сказали, что Мара, вырвавшаяся из глубин шахты слабеет. Сначала он хотел ударить по твари артиллерией, но потом осознал, что обычное оружие против неё бесполезно. И отменил запрос на артудар.

Штурмгруппы даже сделали залп из «Лучей», но без успеха.

Благо, армия перебросила к Загорску самолёты радиоэлектронной борьбы. Их операторы засекли помехи. Радиосвязь заглохла, испортилась, едва чудовище приблизилось к колонне. Мара влияла на материальный мир очень своеобразно, порождая широкий спектр радиоволн. Она не могла полноценно проявиться в этом мире. И, кажется, сама отчасти являлась волной.

Тогда Калуев отошёл подальше от Мары, связался с самолётами РЭБ и приказал глушить тварь всеми возможными способами.

Самолёты направили мощные установки. Наземные комплексы, так же дежурившие поблизости, ринулись поближе к Черноте, чтобы обрушить на неё мощь своих антенн.

Колонна Калуева бросилась в отчаянную атаку. Нужно было прикрывать сновидцев. Мара порождала тварей. Мара могла сделать всю предыдущую зачистку бессмысленной, если они не одолеют её прямо сейчас.

Насекомообразных тварей, Плачущих нужно было уничтожать, пока сновидцы занялись бы самой Марой.

Связь с штурмгруппами оказалась потеряна. Калуев со своим БТР стоял поодаль, с ужасом наблюдая бой издалека – как руководителю операции, ему нельзя было рисковать и собой…

Связь потеряна, но были слышны выстрелы.

Ясный Свет сновидцев пронзал тьму. Средства РЭБ тоже, казалось, ослабляли Мару.

Из Черноты доносились и крики бойцов. Потери оценить было невозможно. Калуев беспокоился, что из мрака и вовсе не вернётся никто.

Но скоро чернота принялась стремительно рассеиваться. За минуту мрак растворился полностью. Штурмгруппы резко вышли на связь. Операторы радиоэлектронной борьбы доложили, что источник странных радиоволн куда-то исчез.

-- Доложите обстановку, -- тут же сказал Калуев в рацию. Ему ответил Захар. Старый везунчик. Удивительно, Калуев не надеялся, что кто-то из штурмгруппы Олега выживет – они скрылись в черноте Мары одними из первых. Захара действительно хранил сам Господь.

-- Мы уничтожили главного демонюгу, -- сказал он. – И побывали в самом эпицентре ада. Спасибо за помощь, Калуев. Без сновидцев нам была бы крышка… Вряд ли Олег бы смог зарубить эту чертовщину своим кинжалом до конца и при этом выжить. Пули Изнанки не работали. Но, видать, на его кинжале символы другие, мощнее. Ваш подарок пришёлся в самую пору.

Калуев некоторое время потратил на осмысление слов старого вояки.

Кинжал этот был изготовлен по образцу древней находки, которую удалось раскопать португальским археологам. Лишь материал при изготовлении применили другой, не как в средневековом оригинале -- заменили на более современные сплавы, да заточили по особенному. А символы его покрывали те же самые. Что за символы – никто не знал, даже «ботаны». Только было ясно – символы эти помогали уничтожать тварей. Но чтобы ими можно было уничтожить одно из божеств Изнанки – этого не знал никто...

***

Из боя вернулась только половина. Когда колонна вошла в черноту, то потерялась в необычайном мороке. Штурмовики рассказывали, как угодили в самый страшный кошмар в своей жизни, как едва не поддались ему.

Многие погибли от дружественного огня. Бронетехника, в попытках прикрыть сновидцев от тварей, которых Ясный Свет не брал, по ошибке подавляла своих. Фургончики не были способны выдержать обстрел из крупнокалиберных пулемётов. И бойцы внутри разлетались на части, выжившие выбрасывались наружу, ложились на землю, отстреливались от чудовищ. Не всем удавалось пережить мрак, оказавшись вне фургончиков…

Сновидцы при атаке выбрали правильное направление. И по косвенным признакам они определили, что Мара слабеет. Кто-то подтачивал её силы. Самые опытные сновидцы узнавали холод Изнанки и ужасались ему…  

Они добрались до сердца зла вовремя. Промедли на минуту – и тогда бы из мрака не вернулся никто, включая и самих сновидцев.

Калуев осматривал уцелевшие войска. Требовалась реорганизация. Штурмгруппы сильно проредились. Нужно было объединить некоторые, а это сулило тем, что бойцам придётся на ходу привыкать друг к другу, учиться слаженной работе. Получилось так, что из шести штурмгрупп людей осталось только на три…

Калуев отыскал Олега посреди руин, сидящего на обломках. Рядом стоял особенно хмурый Захар. И бойцы Ярослава, которые что-то Олегу говорили, как-то утешали, но тот их не особо слушал, погружённый внутрь себя.

Олег за время этой кошмарной операции по зачистке Загорска потерял почти всех своих бойцов – у него остался только Захар. И Серёга, которого Калуев запер в больнице от греха подальше – боров, когда узнал, что началась заварушка, встал с кровати и пытался прорваться к выходу. Ему было невыносимо осознавать, что где-то там без него могут погибнуть друзья, а за себя Серёга не боялся…

-- Как ты, Олег? – спросил тогда Калуев. Командир ответил невпопад. Он был не в себе. Захар сказал, что в голову к Олегу в последнее время пробирались слишком часто. А Мара и вовсе что-то внутри него перевернула, сломала. Безвозвратно ли?…

-- Собирайся, Олег, -- сказал Калуев. – Сейчас прибудут снабженцы, с ними и уедешь на большую землю.

Тут Олег и пришёл в себя, ожил.

-- Нет, -- ответил он. – Я никуда не поеду. Я останусь здесь… До конца.

Калуев хотел бы возразить, но Олег оказался слишком серьёзен.

-- Захар, -- сказал Калуев. – Ручаешься за него? Я слышал, у вас «качок» тронулся умом. И на тебя набросился от паники. Не поступит ли Олег так же?

-- Ручаюсь за него, -- ответил Захар. – У Олега голова покрепше, чем у Вити…

-- Ладно, -- сказал Калуев. – Вы двое вливаетесь в штурмгруппу Ярослава. И полностью ему подчиняетесь. Пока что. Олег, не обессудь. Я оставляю тебя здесь, но командовать в таком состоянии я тебе не позволю.

-- Хорошо, -- кивнул Олег.

-- Крепитесь, мужики, -- сказал Калуев остальным. – Мрак сильно развеялся. Мы зачистили свою часть города и переходим к временной обороне южной переправы через реку на «подкову». Там спрятались культисты. Нельзя позволить им прорваться оттуда. А потом дождёмся подхода нескольких рот ВДВ – своими силами Организация уже не справится, поэтому пришлось запрашивать помощь у федералов. Оно нам как раз на руку. Всех десантников, кто выживет в грядущем штурме, мы завербуем к себе... Дождёмся десантуру и тогда войдём в «подкову» с трёх сторон. Грядёт штурм. Готовьтесь, мужики.

____________

Спасибо за доны!) Посылаю вам лучи обнимашек) Благодаря вам, ребята, я могу творить регулярно и часто, полностью отдавшись творческому процессу. Эта неделька была в разъездах и делах, сорян, но на следующей недельке же я возьмусь за писательство поплотнее!

Данил Александрович 6700р "Пиши ещё! Читаю даже на работе) Кайф!" Ответ: Вам спасибо!

Данил Александрович 3000р "Нужны самолёты, артой до весны ровнять:)"

Nlb.Artem 1000 р

______

Мой ТГ канал: https://t.me/emir_radrigez

— Похоже, дождь собирается, — махнула рукой Маша, вытаскивая из своего Renault Logan чемодан. — Мартольна, ты чё не открываешь? Уснула, что ли?
Чемодан с грохотом опустился на дорогу. Маша огляделась по сторонам с любопытством осматривая соседские дома.
Вокруг царила тишина, словно все птицы и люди вымерли. Это было даже необычно, ведь перед дождём всегда кричали вороны.
— Да вот, ключи от калитки найти не могу, — раздосадовано ответила хозяйка дома, шерудя рукой в кармане куртки.
— И что делать? — поинтересовалась Мария, закрыв машину и подойдя поближе к закрытой калитке. Смерив взглядом высоту забора, до которой ей в жизни не допрыгнуть, она посмотрела на подругу.
— Да не волнуйся… Сейчас всё будет, — Марта бросила рюкзак и сумку на щебёнку возле калитки и пошла в обход дома. Обогнув дом, она раздвинула кусты руками и нашла ту самую пустую пластиковую бочку. Она, родимая, была на месте, как и два года назад. Что бабуля собиралась с ней делать? Зачем ей была новая пустая бочка для компоста? Марта не знала. Но она была очень удачно поставлена. Практическим в единственном месте, где реально залезть через ограду.
— Надо будет её убрать отсюда, — подумала Марта, встав на бочку и схватившись за ограду руками. Металлические листы были острыми, но на что не пойдешь, лишь бы не возвращаться обратно из этой глуши без результата. Кроме того, она уже делала так раньше и никогда не ранила руки до крови. Чудо, да и только.

Ловко перекинув ногу, Марта перевалилась за ограду и готова была уже спрыгнуть на ноги, как внезапно, не удержавшись левой рукой, оторвалась от края, и с визгом камнем упала на полусогнутые ноги в колючий старый куст.
— Марта! — постучала в калитку Маша, — Ты живая? Ты там чего делаешь? Марта!
— Всё нормально! — отозвалась девушка, потирая отбитую ладонь. Она посмотрела на свои ноги, отряхнулась и недовольно пробормотала. В детстве этот трюк давался ей с большей ловкостью. На джинсах осталось немного грязи, но в целом это было сносно. Поправив съехавшую назад кепку, она прищурилась, смотря в пустое окно дома, через которое было видно кухню.
Старый добрый интерьер мгновенно навёл на неё тоску. Призраки прошлого оживали в её голове только лишь от одного взгляда.
И вот уже казалось на кухне стоит бабушка и наливает себе стопку — как десять лет назад, словно это было вчера. Марта глядела в бабушкины глаза через закрытое пыльное окно. Они были такими, как в последние месяцы жизни — напоминали мутные рыбьи глазёнки, смотрящие куда-то сквозь. Поежившись и хрустнув костяшками, Марта сбросила с себя это наваждение.
— И я тебе не рада, дом, — подумала она и пошла к калитке быстрым уверенным шагом.
— Ну наконец-то! — круглое добродушное лицо Маши оказалось первым, что она увидела, когда отперела замок.
— Ой, ты в порядке? Не ушиблась? — она внесла через порог сперва свой чемодан, потом подала хозяйке дома её вещи.
— Да чего там, легко. Я так сто раз делала, — отмахнулась Марта, задрав нос, и пошла открывать ворота. — Давай машину во дворе поставим, чтобы на дороге не мешалась.
— А что, правда можно? — выскочила Мария за ворота по направлению к машине.
— Теперь можно, — с горечью ответила хозяйка участка, посмотрев во двор.

При жизни бабушки вокруг всё цвело. Старая яблоня плодоносила, вокруг дома распускались цветы. Участок был согрет любовью и заботой. Невозможно подсчитать сколько сил старушка убила на то, чтобы облагородить этот клочок земли. В том месте, куда они отогнали машину, раньше росли роскошные жёлтые тюльпаны. Маленький островок золотых цветов, в которых Марта пряталась с головой когда была совсем крохой. Воспоминания нахлынули с новой силой, когда машина встала на этот когда-то прекрасный уголок.
Марте показалась, что под колесом машины спряталась девочка, прижавшая к себе в руках цветы. Она смотрела из-за шины на неё зло, если дети вообще способны так смотреть на взрослых. Скорее в тех детских глазах была обида и капризность, чем незамутненная ненависть. Марта сглотнула и отвернулась. Она всегда так делала, когда на неё вдруг что-то накатывало в этом месте.
Это не призраки, это следы. Следы тех, кто когда-то здесь жил, — подумала она, скрестив свои озябшие руки. — В любом случае, прошлое осталось в прошлом... Не надо их бояться.
Этот проклятый старый дом пожирал всех, кто жил в нём. Сперва мать Марты отдала этому дому почти всю свою молодость, оставив свою дочь на попечении бабушки. Женщина проводила в доме много времени. Даже зимой, в самый жесточайший мороз. Она жила там, топила камин в гостиной, укрывалась одеялами и отказывалась выходить за порог. Бывало, она не двигалась часами, а порой и днями, не замечая никого вокруг. Такой её запомнила единственная дочь.
Январским утром они с бабушкой приехали в дом, чтобы проведать отшельницу. Она даже не обернулась, когда открылась дверь. И как бы они ни звали её, мать не оборачивалась. Марта смотрела в её спину. Почему-то мама была совсем другой: измученной, худощавой. Её красивые чёрные волосы спутались в ком и напоминали свалявшуюся шерсть. В миг из головы ребёнка кто-то коварно выкрал образ стройной, здоровой, улыбчивой и смешной мамочки. Ласковой, нежной и родной. Это лицо растаяло как снежинка на ладони, оставив после себя холодную слезу. В ней и отражалось угловатое, грубое осунувшееся лицо незнакомки с синими обкусанными губами. Была ли та женщина сидящая у камина мамой? Маленькая девочка решила что, нет. Так было проще. В конце концов, когда мать Марты исчезла, бабушка уехала жить в этот дом. Марта всё приняла как есть. Она ненавидела их обеих. Девушке приходилось выживать самой пока они, очарованные этой трёхэтажной рухлядью, отгородились от всей остальной жизни. Обида испортила отношения Марты и её небольшой семьи. Как можно было простить тех, из-за кого она чувствовала себя сиротой? Жизнь с новой семьёй отца никогда ей не нравилась. Она была чужой везде куда бы ни пошла, как мышка прячась от строгой и холодной мачехи. А после того, как в новой семье отца появился ребёнок, Марта и вовсе превратилась в забытую всеми куклу под кроватью. Именно туда она забивалась поглубже, чтобы не слышать, как её папа и та женщина радостно бегают и качают на руках нового, чистого, красивого ребёнка. Девочка приняла своё одиночество очень быстро, она стала холодной и замкнутой. Но всё изменилось, когда в очередной раз приехав к бабушке уже в возрасте пятнадцати лет, она вновь увидела — её. Мама. Она сидела возле камина. Напуганная Марта кричала и кричала, но призрак прошлого не обернулся и не исчез. А бабушка даже не повела бровью. Они вдвоём в этом доме видели мертвецов. Это было их совместное проклятье. Пожалуй, единственное, что связывало их вместе следующие несколько лет. Не считая наследства. И теперь Марте в одиночку приходилось распоряжаться этим разочаровывающим, грустным домом, полным призраков тех, в ком она когда-то нуждалась больше всего.

— Пойдём внутрь сначала занесём вещи, а потом можно что-нибудь и приготовить, — махнула рукой Мария, беззаботно устремившись к дому.
— Ага. Поймаешь? — Марта подняла ключи от дома и бросила в руки подруге, но те улетели мимо неё куда-то в сторону.
— Молодец, — пробурчала Маша, садясь на корточки, – и где они?
В высокой траве ничего не было видно. Пошарив рукой, она не сразу нащупала что-то похожее на ключи.
— Эм, Ма-а-а-арт. Иди сюда! — Позвала Маша.
— Что ещё? — Недовольно закатила глаза Марта, подойдя к подруге. — Ох ты чёрт! — Вскрикнула она, увидев желтоватый кошачий череп в траве. Труп кота был обглодан начисто. Не было ни шерсти, ни неприятного запаха. Косточки животного осторожно располагались рядом с ним. Должно быть, он лежал тут давно.
— У вас был кот? — Спросила Мария, убрав светлую прядь волос за ухо. Она спокойно вытянула руку и взяла поблескивающие ключи за черепом.
— Нет, конечно нет. Боже, какая гадость, — пробурчала Марта, закрыв рот тыльной стороной руки. — Придётся его теперь выкинуть. Фу. И кто его так?
— Ну, следов зубов нет. Наверное, умер своей смертью, а насекомые его и доели, — Мария вскочила на крыльцо и принялась подбирать ключ от входной двери.
— А ты похоже, вообще не боишься такого? — позеленевшая от отвращения Марта сдвинула брови, нахмурилась ещё сильнее и обошла труп. Она посмотрела на часы. Вечер подбирался незаметно.
— А чего бояться? Кости и кости, — вставив в дверной замок ключ, Маша повернула его и приоткрыла дверь. Раздался лёгкий стук.
— Что там опять такое? — закатила глаза Марта вновь.
— Слушай, дверь заело. Или… там что-то стоит, — Маша толкнула дверь плечом и попыталась надавить на неё со всей силы. Дверь медленно сдвинулась, но только на несколько сантиметров.
— Отойди, — Марта взяла под руку невысокую девушку и отодвинула её от двери. Без предупреждения она пнула дверь ногой, но та осталась на своём месте. Чтобы там не стояло, оно было тяжелым и сдвинуть своими силами это не выйдет. К тому же Марта подозревала, что дом может её не пустить так просто.
— Да ты Халк, — улыбнулась Маша и достала телефон, чтобы проверить связь. Ничего не изменилось с тех пор, как они въехали в посёлок: интернета не было и горел значок экстренного вызова SOS.
— Достало, — хозяйка дома уставшая, голодная и злая спустилась вниз по лесенке. Взяла в руки декоративного гуся и размахнулась, целясь в окно.
— Марта! Стоять! — блондинка подскочила к подруге и выхватила гусика из её рук. — Стопэ! Стопэ! Остынь! — миниатюрная как кукла девушка в белой кепке и большой безразмерной белой толстовке убрала гуся за спину. — Давай по-другому?
— И какие твои предложения? — Марта смотрела на подругу сверху вниз. Они были полными противоположностями. Марта — высокая брюнетка, с карими глазами и спортивным сильным телом. Профессиональная пловчиха в прошлом с амбициями на олимпиаду. Отличалась вспыльчивым характером. Прирождённый лидер. Наследница не только халупы в лесу на окраине посёлка, но и бизнеса по производству игрушек. И Маша — светлая во всех отношениях девочка с дизайнерского факультета, ростом один метр пятьдесят сантиметров. Без амбиций, без наследства, без семьи из маленького города. С желанием работать костюмером в театре. Они были как две стороны одной монеты. Их случайное знакомство стало самым странным и одновременно радостным событием в жизни Марты. С приходом Маши в её жизни нашлось место не только призраками прошлого, но и радостями настоящего. Как пронзительна и красива была дружба с таким не обременённым сомнениями и страхами человеком. Маша была как свежий ветер, порывистой, но ласковой и светлой, как солнечный луч. В её маленьком теле выросло огромное сердце, вместившее в себя множество потерянных и разбитых людей. И для Марты в нём на постоянной основе был выделен уголок.
— Я полезу в окно, — просто и легко ответила Маша и поставила гуся на деревянный пол возле двери. — У вас как раз на втором этаже есть форточка открытая, — подняла она палец вверх.
Какая форточка? — почесала затылок Марта.
— Её ж видно было, когда мы подъезжали, — возмутилась низкорослая девушка. Она была такой кукольной, что, когда возмущалась, выглядела как нарисованная картинка из старого журнала.
— Ничего себе, какая ты глазастая, — посмеялась Марта. — И всё-таки, нет. Отдай гуся. А то пока ты туда будешь лезть... В общем, ещё расшибёшься, и что мне делать? Шею себе свернёшь и всё.

Она решительно пошла на Машу, но юркая как сурикат блондинка выхватила гуся с пола и отскочила назад картинно, выпрямив руку.
— Беги Гусик-гусикович! Я её задержку! — засмеялась Маша и перемахнула через крыльцо во двор переставляя тонкие ноги в узких джинсах.
— Ла-а-а-адно! Давай, я тебя подсажу только побыстрее... — Марта закатила глаза и накинула капюшон на голову, совсем закрыв свою голову. Она знала, что Машу переубедить невозможно.

— Март, ты чё. Ты сама не своя с тех пор, как мы сюда приехали. Такая серьёзная и… злая, — Маша подошла к Марте, поставив у крыльца гуся, и вместе они обошли дом.
— Да ничего, — отмахнулась подруга.
Маша не стала лезть к ней под кожу и только вздохнула. Странное поведение подруги волновало её. Мария испытывала дискомфорт, когда кто-то рядом с ней грустил, а она совершенно ничего не могла с этим поделать.
Большая форточка и правда была открыта. Марта упёрлась спиной в дом и присела, сложив руки в замок.
— Давай, становись, на счёт три я тебя немного подброшу. Только схвати руками крепко.

Сработано было чисто. Маша ловко зацепилась за подоконник и нырнула в окно, ведущее в ванную. Правда, удачно у неё это не вышло, и она замотала ногами, пытаясь всё-таки упасть в дом, а не наружу. Сил в её тонких руках было немного. Хваткая девчонка умудрилась полностью залезть в окно, но каким-то чудом Маша ударилась лбом о раковину у окна.
— Ай!
— Ты там как, не ушиблась? — крикнула Марта с улицы. — И всё-таки надо было окно разбить. Заменили бы. Нет, блин, опять на её уговоры поддалась, — рассерженно прошипела Марта, сунув руки в карманы куртки обходя дом к парадному входу.
— Живая! — крикнула Маша в окно, потирая голову ладонью. Она посмотрела в зеркало на покраснение на лбу и нахмурилась. Будет синяк.

Не теряя времени, девушка вышла из ванной и осмотрелась. Перед ней на втором этаже была огороженная перилами дыра, через которую было видно часть первого этажа. По правую руку вверх возносилась небольшая лестница и две закрытые двери. Обойдя круг, она встала у лестницы вниз и толкнула приоткрытую дверь. Как странно, дверь прямо перед лестницей? Зачем? Это же не безопасно. Внутри интерьер походил на детский. Такое впечатление, что в комнате жил ребёнок. Возможно, девочка, но Маша так решила исключительно из-за белых стола и шкафов. Игрушки на полу могли принадлежать ребёнку любого пола.

Дом был хороший, в сдержанном стиле. Кожаные диваны на первом этаже напоминали о периоде девяностых, когда такая тематика была в моде. А вот просторная кухня, наоборот, была даже современной — с красивыми стульями и столами. Где-то висели портреты живших здесь родственников и очень много игрушек. Игрушки были везде. Как напоминание о фамильном бизнесе: самые разные, включая кукол. Маша встала напротив шкафа, загородившего дверь, и попыталась его сдвинуть. Из него на неё грустно смотрели стеклянные глаза мягких медведей.
— Март! Всё-таки не получится его сдвинуть… А нет, сейчас всё получится!
Мария развязала узел на дверной ручке и, уперевшись ногой в шкаф, сдвинула его на несколько сантиметров. Этого вполне хватило, чтобы Марта смогла вместе с ней освободить проход.
— Зараза, — отряхивая руки прошипела Марта, — и кто его сюда поставил?
— Это у тебя надо спрашивать, ты же хозяйка, — пожала плечами Маша и понесла сумки в зал, свалив их на пыльный кожаный диван.
Девушки проверили наличие света и воды. В доме всё функционировало. Сделав небольшую уборку на кухне, Маша уселась за стол в углу, открыла свой ноутбук и тут же закрыла его, вспомнив об отсутствии связи.

— И чем тут заниматься целыми днями без интернета? — фыркнула она.
— Почитай книгу. А вообще, нам надо по-хорошему отсортировать хорошие вещи от никчёмных. Но это уже завтра…
Хозяйка дома сняла кепку и оставила её на столе. Проходя мимо шкафа с куклами, она достала одного медведя.
— И ты тут, Мишка, — она повертела его в руках и поставила обратно.
— Ностальгия пробила? — спросила Маша, взяв в руки рюкзак Марты. — У тебя есть вода? Пить ужасно хочется…
— Да, бери. Всё, что найдёшь — всё твоё. А знаешь, что? Может, поедем в магазин? Есть-то совсем нечего… — Марта стояла спиной к подруге, так что та совсем не видела, как она, не моргая следит за чёрной тенью в коридоре. По позвоночнику пробежал холодок, а на руках появилась гусиная кожа. Проплывающая мимо тень передвигалась плавно, но что-то в её движениях было болезненным и дёрганным. Марта постаралась, чтобы её голос не выдал напряжения.
— Поехали прямо сейчас, — девушка быстро обернулась и посмотрела на Машу. Та, судя по всему, начала что-то подозревать. Блондинка встала на ноги, взяла рюкзак подруги и ключи от машины, сжав их в кулаке.
— В доме кто-то есть? — спросила она шёпотом, отходя к входной двери. Конечно, она не имела ввиду призраков. Скорее, заблудших бомжей и воров. Маша была опасливой и трусоватой девушкой, и потому всегда действовала по принципу «Предупреждён, значит вооружён».
— Нет, тут только мы. Просто… есть хочется безумно. Ты идёшь?
Оказавшись, наконец, в машине и выехав за ворота, Маша остановилась на пропускном пункте из посёлка, крепко держа за руль.
— А теперь серьёзно, что за фигня с тобой происходит? Ты ведёшь себя очень странно. Словно сама не своя.
— Маша, всё в порядке.
Марта смотрела в окно машины на деревья. Ей совершенно не хотелось говорить. Вдруг в окошке заднего вида она увидела тень. Она стояла неподвижно посреди дороги. Марта зажмурилась, а затем открыла глаза и посмотрела на свои руки. В её руках лежали деньги — золото и драгоценные камни. Под её ногами лежали браслеты и кольца, мех и жемчуг. Повернув лицо, она увидела Машу и тут же закричала во всё горло. У её подруги отсутствовала голова, а водительское место было залито чёрной густой кровью.

— Что случилось?! Ты чё орёшь?! — завизжала Маша, резко сворачивая на обочину со свистом тормозов. Марта отстегнула ремень безопасности и вышла из машины, вытирая пот со лба ладонью. Волна горечи поступила ко рту, и её вырвало в кусты. Она стояла согнувшись несколько секунд, а потом закашлявшись. Увиденное испугало её до смерти.
Маша подошла поближе и погладила Марту по голове и легонько приобняла в попытке успокоить.
— Всё-всё… Всё хорошо.
Пока слова утешения витали в воздухе, Марта тряслась от страха, как осиновый лист, пытаясь забыть то, что увидела.

— Я хочу, — произнесла вдруг Марта, — чтобы ты села в машину и уехала в город. Сейчас же.
— Что? Почему? А ты тут будешь на трассе стоять? Что за чушь? — возмутилась Мария, разведя руками. — Слушай, я понимаю, у тебя нервный срыв и всё такое… Но давай без глупых решений. Лады? Я никуда без тебя не поеду. Если ты хочешь всё бросить, то ладно. Но поедем мы вместе.
— Нет. Или ты сейчас уедешь, или мы возвращаемся в дом, — поставила ультиматум Марта.
— Конечно мы поедем вместе! — без раздумий ответила Маша.
Лицо Марты помрачнело.
Темнело. Марта смотрела куда-то в лес, облокотившись на балконные перила. Зелёные ели стеной загораживали фонарные столбы. Из-за их массивных лап кое-где проблёскивал жёлтый приглушённый свет. Вечером становилось в разы холоднее. В соседних домах соседи уже попрятались в уютные одеяла. Кто-то очень громко смотрел телевизор. Судя по шуму, передача о квартирном ремонте.

Марта посмотрела вниз. В центре сада её подруга уже поставила старую железную бочку, набросала туда немного дров, налила жидкость для розжига и бросила спичку. Дым беспорядочно заметался в воздухе. Маша села на раскладной стульчик и открыла пачку сосисок. Настроение у хозяйки дома резко испортилось. Радость при виде подруги сменилась щемящей болью в груди.

Спустившись по лестнице, Марта остановилась возле камина и перевернула фотографию бабушки лицевой стороной вниз. Сильная усталость мгновенно захватила её. Марта опустила голову на каминную полку, уперевшись в неё лбом. Её сердце вопреки ненависти и злобе наполнилось спокойствием. Мысли потихоньку приходили в порядок. Она не знала, сколько стоит вот так, в пустом охваченным темнотой зале. Внезапно Марта начала слышать треск камина, почувствовала его тепло. Сердце дома согревало её, обнимало своим пламенем. В нос ударил резкий аромат тюльпанов. Девушка очнулась. Она распахнула глаза и отступила от камина, всё ещё чувствуя его жар.
И тут Марта увидела мельком уходящий силуэт.
— Мама, — прошептала она и заметила под своими ногами тот самый плед, который был на матери в последний раз. Марта почувствовала боль с новой силой. Не в состоянии терпеть, она закрыла руками глаза и опустилась на корточки. Горячие слёзы покатились вниз, она умылась ими сполна. Но боль не утихла, тогда Марта посмотрела в сторону двери. Там за ней, живая Маша. Бедная Маша которую она напугала.
Собрав волю в кулак, Марта покинула дом.

— Привет.
Марта появилась как тень, взяла второй стул и села рядом с подругой.
— Будешь? — Маша протянула ей палку с горячей сосиской.
Какое-то время девушки молча жарили и ели сосиски. Когда из упаковки осталось по паре, Марта глубоко вздохнула и накинула на голову капюшон, смотря в танцующий огонь.
— Извини меня, это всё нервы, — кратко проговорила она.
— Да ладно, я понимаю, — улыбнулась Маша и шмыгнула носом. — Холодно.
— Просто, этот дом... он забрал у меня всех, кого я любила. И я не понимаю, как я переживу всё это.

Слова давались Марте с трудом. Она ощущала неимоверную пустоту внутри себя. Весь её мир сошёлся в одной точке посреди проклятого посёлка. В этом доме была заключена её великая печаль и радость. Хорошие воспоминания неумолимо накладывались на плохие и сложно было отличить одно от другого.
— Ты можешь продать этот дом, как и хотела. Зачем тебе он? Ты же можешь купить квартиру на вырученные деньги. О, да, кстати, тебе же не хватает денег на первый взнос? Да и вообще ты теперь и так богатейка! У тебя свой бизнес с игрушками! Конечно, ты говорила, что там не всё хорошо, но… — Маша оживилась и повернулась к подруге. Её лицо, такое светлое и чистое словно смотришь в водную гладь Байкала. Маша что-то говорила и всплёскивала руками. Её слова как автоматная очередь — невозможно было понять, о чём она говорит, не слушая. Но Марта не слушала. Она чувствовала себя рядом с ней на редкость нормально. Её мрачные мысли отступали. Вернее, они превращались в поток.
Шум реки.
Марта моргнула, смотря в весёлые, жизнерадостные и полные энергии глаза Маши. Как ей это удаётся?
— Ты меня слушаешь? — поинтересовалась Мария.
— Конечно, — кивнула Марта. В моменты «пустоты» как она сама называла свою отстранённость, ей казалось всё нереальным. Марта могла почувствовать, как выходит из своего тела и оборачивается.

Вокруг лес и темнота, звук нарастающей тревоги – смесь белого шума и заевшего граммофона. Марта стоит посреди тьмы, смотрит со стороны на себя и на подругу. Что это за чувство? Что это за видение? Её пальцы сжимаются в кулаки, а по телу проскальзывает холод. Надо обернуться. Марта оборачивается, и видит. Во тьме окно, в окне силуэт ни то человека, ни то животного. Два голодных блестящих глаза. Они не моргают. Они, как фонари, светят тусклым жёлтым светом. Они смотрят мимо Марты. Они смотрят на Машеньку. Заглядывая сквозь затылок сидящей Марты, оно её видит, оно её желает. Оно другое. Оно тёмное, жадное и алчное. Это не мама. И точно не бабушка. Это не мог быть никто из тех призраков, что населяли дом. Оно сильнее всех.— Марта? Ты чё? Чё ты улыбаешься? — непонимающе спросила Маша.
— А? Я?
Потерянная и напуганная Марта вскочила на ноги и повернулась к дому, вернувшись в реальность. — Ты там ничего не видела? — указала она на дом.
— Нет. Слушай, если ты опять хочешь меня напугать, давай прекращай, — нахмурилась Мария, порядком устав от постоянного чувства тревоги.
— Нет, я… Нет. Ничего. Извини, что-то… Стресс наверное, — сглотнула хозяйка дома.
Всю ночь Марта не могла сомкнуть глаза. Она лежала на диване возле камина, укрывшись старым одеялом. В доме было так холодно, что девушка решила спать в уличной одежде. Она была готова на всё, лишь бы не разжигать пламя в камине. По этой причине она отправила Машу в единственное тёплое место в доме — детскую комнату. Машенька спала беззаботно, её не трогали странные звуки, доносившиеся из-за окна. Она не слышала скрипа половиц. Ей даже посчастливилось не видеть призраков дома. По какой-то причине они не высовывались перед ней. Марту это раздражало. Возможно увидь она их, то бежала бы прочь из этого дома.
Убей её, убей.

Голоса в темноте заманчиво шептали.

Убей её, и получишь всё что пожелаешь.

Марта накинула на голову одеяло и зажмурилась. Богатство, успех, наслаждения. Всё, что она может вообразить, этот дом может дать. За небольшую оплату. Марта закрыла уши руками, чтобы не слышать голоса. Её сердце колотилось со страшной силой. Её воображение рисовало картину, где она ночью пробирается в комнату к подруге с ножом. Какая малость? Один удар в шею, и всё это закончится. Какая малость, жизнь сироты. Никто не хватится о ней.

— Оставьте меня в покое, — попросила она у духов. Но в ответ услышала только тишину. Продрогнув на диване, она выбралась из-под одеяла и села у пустого камина. Темнота внутри него грела её пальцы.
Убей её, убей.
Маша проснулась рано утром. Солнечный свет залил комнату. Потягиваясь, она отправилась в ванную, чтобы умыться. В доме было тихо, как в могиле. Почистив зубы и прибрав волосы, она переоделась в красивое летнее платье, надела на голову соломенную шляпу и спустилась вниз, держа в руке босоножки.

Зря ты без обуви… Пол же грязный, — Марта стояла с чашкой кофе посреди гостиной и смотрела куда-то в сторону.
— А, да. Я что-то не подумала, — кивнула Маша, спустилась с лестницы и надела обувь. — Да пофиг, сейчас на реку пойдём погулять, я там ноги и сполосну.
— Реку? — отпила кофе Марта и повернулась к подруге.
— Ага… Слушай, ты какая-то бледная. Всё хорошо? — голос блондинки звучал сочувствующе, она внимательно смотрела за подругой. — Если хочешь, давай... Ну, поедем в торговый центр. Я вчера там видела кафе. Можем съесть по круассану.
— Звучит хорошо. Давай, — Марта пошла на кухню и поставила кружку с кофе на стол.
— Окей, я только за ключами схожу, хорошо? — Маша быстро взбежала по лестнице на второй этаж в свою комнату и проверила ящик у кровати. Ключей не было.
— Марта, а где мои ключи? Ты их не видела? — крикнула она в коридор.
— Они здесь, у меня. Ты вчера их оставила на первом этаже у сумок, — спокойно ответил голос на первом этаже.
— Разве? Я не помню, — Маша взяла летнюю сумку и спустилась вниз. Её подруга стояла у стены и смотрела в открытую дверь в подвал.
— Можем ехать? — спросила Маша, оказавшись рядом с ней.
Карие глаза Марты стали чёрными и напоминали два пустых колодца. Она смотрела в подвал, не моргая, и вдруг бросила ключи от машины своей подруге.
— Конечно. Маш... Иди сюда, вопрос есть, — Она подошла к открытой двери и указала на лестницу внизу. — Как ты думаешь, за сколько мы вывезем этот хлам?
Какой хлам? Я ничего не ви... — Маша с криками полетела кубарем с лестницы, ободрав себе колени и руку. На её затылке расцвёл бутон алой крови. Она потрогала голову дрожащими пальцами. Шляпа лежала на лестнице чуть выше неё.
— Ты совсем шизанутая!? Какого чёрта!? — заорала она и попыталась встать, но только села на ступеньках от пронзающей боли в бедре. — Марта! Я тебя спрашиваю: какого чёрта ты делаешь? Ты с ума сошла?
На лице хозяйки дома не было эмоций. Она смотрела на подругу сверху вниз и ровно дышала. Её взгляд плавно перешёл на существо, находящееся за Машей.
— Я не стала проявлять милосердие и убивать её. Надеюсь, ты это запомнишь, — сказала она тени, как деловому партнёру.
— О чем ты говоришь? Больная ты сука! — Маша, шатаясь, поднялась на ноги и увидела, как дверь наверху закрылась. Тьма погладила подвал.

Марта села за дверью на пол и поджала к себе ноги, смотря на призраков бабушки и мамы перед собой. Внизу в подвале творилась дикая жестокость. Фантазия не может описать тот ужас, с которым пришлось встретиться несчастной Маше. Она кричала, билась и сопротивлялась. Марта не знала, что там происходит. Внутри неё было ощущение, что её дорогую подругу разбирают на части как куклу.
Марте становилось дурно от этих мыслей. Утренний кофе подступал к горлу. Но она должна была слушать до конца. Она должна была убедиться в том, что её близкого человека убила эта тень. Иначе это всё было зря. Когда крики прекратились, Марта поднялась на ноги, вышла из дома и села на крыльцо. Лёгкой дымкой тумана окутан двор, было тихо вокруг и не слышно даже воя ветра. Тонкое крыло воробья промелькнуло в кроне старой яблони, и птичка исчезла за забором взмывая в воздух. В зелёном океане нескошенной травы скелет кота утонул в почерневшей земле. Утренний дождь оставил за собой прохладу. В лучах рассвета заблестела роса, как звезды под ногами россыпь дрожащего утра. Марта часто задышала и схватилась за голову руками, впившись ногтями в кожу. Горе. Боль пронзающая тело, сворачивающая лёгкие. Она ударила кулаком себя по голове. Била и била себя, пока слёзы катились из глаз. Она кричала, но голос стал похож на хриплый протяжный вой. Её бессильная душа металась внутри тела, не находя выхода. Внутри неё погибла человечность.

И вдруг стало легко. Что-то внутри оборвалось, как натянутая струна. Голос вернулся. Сердце застучало вновь. Слёзы высохли. Руки навсегда прекратили дрожать. В проходе на неё в ярости и агонии кричал новый призрак, но она не повела бровью. Всё, что ей осталось — придумать, как распорядиться богатством, которого она справедливо ожидала.

Ведь оплату она внесла больше, чем кто-либо мог вообразить.

Автор: Полина Барышева
Комната автора (Telegram)

- Ладно, - буркнула Параскева.

Внутри хаты жарила-топилась печка. На верёвках в кухне сушилось женское бельё. Иван сел на стул, выпил воды - и рассказал всё, как на духу.

Настя ойкнула и вытаращила глаза. Бабка Параскева хмурилась и кряхтела. А вот в глазах отчётливо проглядывал страх. Затем, погрозив пальцем, бабка запретила выходить из дома, неожиданно заявив, что дяде Тарасу, судя по всему, уже ничем не поможешь. И в Рыковцы, сказала она, в эту пору идти опасно. Пришлось Ивану вздохнуть и смириться.

Подбросив дров в печку, бабуля подслеповато осмотрела Ивана, особенно глаза его, и с явным облегчением отпустила. Затем велела лезть с Настей на чердак и отдыхать. Сама же улеглась между шкафом и стеной, на узкую койку, с горкой взбитых подушек.

Лестница на чердак была узкой и прямой - и по ней приходилось не лезть, а карабкаться по-обезьяньи. Верхняя дверь запиралась на засов. Это почему-то сразу успокоило Ивана.

Настя легла на кровать у стены сбоку и быстро задремала. Ивану же не спалось. Думалось и думалось обо всём сразу, хоть и устал безмерно. И он тихонько заплакал, ощущая себя виноватым, что оставил пусть и нелюбимого дядю там, в хате, одного. «Он же умер там, Ваня, точно умер», - вкрадывался в мысли мальчишки внутренний голос - и от этого становилось на душе горько и тошно.

Внизу вдруг завыла Шельма. Как тогда, когда в калитку дяди Тараса пришлый мужик постучал. А потом загрохотало со всех сторон сразу. Бухали в окна, в двери – и вдруг тряхнуло снизу – так сильно, точно землетрясение началось. И всё стихло.

Дети осторожно спустились по лестнице и зашли в хату. Бабуля кочергой ворочала в печи угольки, подбрасывая дров. Шельма рычала, косясь на крышку подпола.

- Тсс, - прижала бабуля короткий палец к губам и прошептала: - Сидите тихо, как мыши, да молитесь, тогда, может, и беда обойдёт….

А потом зашуршало-заскреблось да за каждой стеной одновременно. Точно полчища фантастически громадных мышей или слепых кротов, спотыкавшихся при ходьбе, упираясь мордами в стены, ощупывали брёвна. И чмокали, фыркали пришлые и кряхтели себе.

Тявкнула Шельма и стала принюхиваться, насторожившись. Бабулька занервничала, сжала руки на груди, а потом пальцами по ладошке перебирала да глазами во все стороны зыркала. Настя взяла Ивана за руку и крепко сжала.

Параскева шептала одними губами, молилась.

Снова загрохотал гром, злобно забарабанил по крыше сердитый дождь. Возня снаружи не прекращалась. Иван тяжко вздохнул, ибо на мгновение возникло странное чувство, что дом со всех сторон обложили и просто ждут удобного момента.

- Она чует, девочка, значит, предупредит, - сказала бабулька Параскева, глядя на собаку и прекратив шептать молитву. Подкинула в печку ещё полено. Пробубнив, что огонь «их» отпугнёт, украдкой вытерла слезу.

Жарко в хате, как в бане, до дурноты. Пришлось Ивану раздеться до трусов, а Настя, похоже, стеснялась и не снимала майку. Бабка молчала, на расспросы не отвечала,  да как ни в чём не бывало варила суп и толком не объяснила, почему это нужно топить печку в такую жару.

Держались теперь все вместе.

Кусок хлеба не лез в горло, как и гороховый суп. Из-за дождя подозрительный звук был приглушён. Но истошный крик где-то снаружи вспыхивал раз за разом, пока не угас, сменившись тишиной. Настя зарыдала, тихонько всхлипывая. Параскева молилась и молилась, держа возле себя топор. А Иван вдруг прозрел, и вопрос с языка сорвался сам собой:

- Почему вы живёте здесь? Ну, почему же не уедете…

Он не ждал ответа. Но бабка вдруг посмотрела на него и сказала:

- Эх, малец, да съехали бы мы. Только некуда ехать-то. Да и костями своими пропащими давно уже прикипели к этой поганой земле, - горестно вздохнула она.

«Шуурх… Шуурх…» Скрежетание. Шельма начала тоненько выть и вдруг заскулила, зарычала. Скреблись за дверью. Скреблись в ставни. Шаркали за стеной. Стучали в двери. В следующие секунды невыносимо звенящей тугой тишины в самой избе Ивану показалось, что скребутся и шаркают уже и под полом.

Настя закрыла уши. Побледневшая бабка, поджав губы, принесла керосиновую лампу. Затем выпила прямо из горлышка самогонки. Скрипнула зубами и, посмотрев на последнее полено возле печи, принесла табуретку и стопку книг.

Бух!.. Хрясь!.. Снова застучали в двери, заколотили в окна. Нервируя и пугая, будто нарочно.

Настя плакала, закрыв лицо руками. Как-то само собой получилось – мальчишка обнял её, ласково провёл по волосам.

Нужно быть сильным, как мама учила. Но как быть таким сейчас, Иван не знал.

- Тсс… - снова прошептала бабка. - Сидеть тихо.

Ребята сидели на табуретках: чтобы было не так страшно – близко-близко друг к дружке. Зарычала Шельма.

Тяжёлое, грозное: «Бух, бух, бух…» заставило подскочить обоих ребят. Звякнула посуда в буфете. Натужно вздрогнула от удара крышка подпола.

- Да етит твою дивизию! - отчеканила Параскева и встала с постели. Взяла в руки топор.

Нешуточно грохнуло в дверь. Одновременно резко стукнуло в ставни, да так, что стёкла жалобно зазвенели.

Шельма кинулась в сторону печки.

Жух! Тяжело, со скрипом вылетела крышка подпола, врезалась в печку и так и застыла ребром. Иван потянулся за спичками. Настя подняла с пола жестянку с едва тлеющим огарком свечи. Из темноты безумно взвывала и рычала Шельма.

«Чирк!» - вспыхнула спичка. Едва разгорающийся свет пронзил тьму. И тьма зашевелилась.

«Оно» явило себя не сразу: сначала поднялась над полом словно недоделанная, болезненно распухшая голова, усеянная сморщенными, крепко сжатыми ртами. Она упиралось в пол белыми пальцами множества человеческих рук. Ногти заскреблись по доскам. «Чпок!» - выстрелили во все стороны руки, оторвавшись от каплевидного пузыря-брюха…

Спичка потухла. Время остановилось. Дыхание не хотело покидать горло. Трясущиеся руки мальчишки запалили новую спичку.

«Оно» приближалось. Руки ползли по стенам и потолку, гибкие пальчики извивались бледными сороконожками. Тварь раскрыла пасти на брюхе, и вокруг неё харкнуло чем-то вязким и едким. Извивающаяся масса попала на босые ступни мальчишки. Обожжённый Иван завопил от боли. Завизжала Настя, отбиваясь от двух кистей, упавших ей на голову и деловито закопошившихся в волосах, добираясь до кожи.

Отряхиваясь от впивающихся в кожу личинок, давя их пальцами, Иван зацепился за стопку книг, нечаянно свалил их и, споткнувшись, упал на пол. Под руку мальчишки попалась свеча. Снова, пронзая темноту, чиркнула спичка. Медленно загорелось пламя.

Тварь выбралась из подпола, плюхнулась и поползла. Конечности с копытами чередовались с почти человеческими стопами, отталкивая от пола её массивное тело.

Шельма взлетела в воздух и рьяно бросилась на врага. Щелкнули зубы. Визг. Удар копытом – и собаку кулем муки отбросило в темноту.

Параскева с криком резво подняла топор и побежала на тварь, крича что-то невнятное про огонь. Настя содрала наконец с головы кисти рук. Белые пальцы намертво вцепились в окровавленные клоки волос.

Старуха вдруг замерла подле окна, согнувшись и хватаясь за сердце.

Ставни выбило внутрь вместе со стеклом. Распухшая голова дяди Тараса вцепилась Параскеве зубами в плечо, жадно вгрызаясь в тело. Старуха жалобно завопила.

Иван забился под стол и, беззвучно истеря, давил ногами скопление личинок. Шпок-шпок! Они взрывались рыжим облаком дыма, тухлым, как гнилостная вода.

Настя побежала к бабуле, затем на полпути, вдруг остановилась и направилась к чердачной лестнице. Стала карабкаться вверх, крича: «Ваня, Ваня!»

Свеча догорала.

Он увидел, как тварь, юрко орудуя по полу хвостом, движется за Настей вдогонку, вспомнил про огонь. Иван выполз из-под стола, бросился к печи и, обжигая ладони, открыл заслонку. Ему повезло.

Последнее полено оказалось толстым, жадно охваченным огнём. Найдя возле ржавого ведра рукавицу, мальчишка схватил полено из печи и с криком бросил его в чудовище. Оно вспыхнуло, как соломенное. Запахло нечистотами и едкостью царящего во дворе тумана. Тварь отступила. Иван выдохнул. И тут закричала Настя. Вторая тварь, с головой дяди Тараса, подобралась к девчонке с обратной стороны лестницы.

Сутулая и горбатая, похожая на гнома, она проворно двигалось скорее прыжками, чем шагами. Всё, что мог Иван, – это закричать, когда тварь подпрыгнула, как лягушка, и впилась в ногу девчонки, полностью прокусив ей пальцы.

Под пронзительный крик Насти Иван поднял топор, обронённый Параскевой. Издавая нечленораздельные звуки, мальчишка побежал к лестнице и вдруг упал, роняя топор и огарок свечи. Ноги опутал хвост, холодный и гибкий. Над лицом склонилась первая тварь. На раздутой морде прорезался грозный частокол длинных, как гвозди, зубов... Слюна коснулась его лица и продолжала стекать. Силы иссякли. Он мог только смотреть, как тварь наклоняется, как раздуваются мешковатые, поросшие волосками ноздри, как высовывается бородавчатый узкий язык. Секунда, другая…

Край глаза мальчишки зацепился за мигнувшее, уходящее в небытие пламя свечи. Пульс колотился в горле - и под тяжестью твари, навалившейся на его грудь, невозможно было хотя бы вдохнуть.

Хриплый рык – и из дымной темноты метнулась потрёпанная, одноухая Шельма. Она ловко вскочила на спину твари. Рычанье. Неравная схватка продолжалась в темноте.

Девчонка лежала на полу, под лестницей, всхлипывая и попискивая. Кажется, она была в беспамятстве: в её ногу с жадностью вгрызалась тварь с головой Тараса. Что делать – Иван не знал, как и не мог отвернуться, чтобы уйти.

Чиркнув спичкой, Иван заметил керосиновую лампу.

Тишину пронзало сопение и чавканье. Рычание. Отчаянный скулёж Шельмы задел за живое.

«Нет, нет, нет!».

Брошенная меткой рукой, горящая керосинка взорвалась огнём, растекаясь по спине горбатого чудовища. Оно заверещало, забилось и бросилось в коридор.

Настя выглядела – краше в гроб кладут.

- Вставай, вставай, пожалуйста, - всё повторял Иван, пытаясь её приподнять. Из обглоданной ноги девчонки сочилась кровь. По лицу – ползали рыжие червяки, прячась в уши и рот. Мальчишка, как мог, вытаскивал их и давил пальцами, но всех так и не стряс.

Измучавшись, они сумели-таки вскарабкаться на чердак и закрылись на засов.

Иван знал: глупо надеяться, что сытые твари просто уйдут и что можно спастись. Но мама ведь говорила, что всегда нужно надеяться до последнего.

Настю знобило, поэтому она закуталась в махровый халат и накрылась одеялом. Иван, придя в себя, тоже оделся: когда помощь придёт, стыдно и неудобно потом в одних трусах оказаться.

Ногу девчонки общими усилиями, под её плач и стоны, перевязали, оторвав лоскут от простыни. Жаль, нет йода. Жаль, нет ничего, кроме чашки недопитого вишнёвого компота, от сладости которого у обоих сразу заныли зубы.

Девчонка лежала и дрожала, стискивая его, сидящего рядом, руку, а за дверью уже тихонько, точно в раздумьях, скреблись.

Дрема то и дело сменяла тревожное бодрствование. Настя всё больше молчала. И её пальцы, несмотря на одеяло, становились слабей и холоднее.

Неожиданно появился запах. Такой же едкий, как от пришлого мужичка, такой же нехороший, как от заболевшего дяди Тараса.

Дурным предчувствием засосало под ложечкой, прогоняя сон

Хрясь!.. Хрустнула от удара дверь. Затрещал засов. Свободная рука Насти плетью выстрелила из-под одеяла, схватила ошарашенного Ваню за плечо, наклоняя к себе, а потом с силой свалила его на спину. Хватка оказалась стальная. Он и пикнуть не успел, как её рот накрыл его. Язык угрём просунулся сквозь зубы, руки Насти крепко прижимали мальчишку к кровати.

Затем девчонка утробно крякнула и, извергнув в него горячую слизкую массу, неожиданно ослабев, отпустила. Застонав, Иван столкнул её на пол. Всё горело внутри: жаркое, слизкое сползало в желудок.

Снова садануло в дверь. Он согнулся и блеванул зловонной шевелящейся массой на пол. Ухнуло - и дверь слетела с петель. Влажное «шпок». Гортанное хрипение. Шипящий звук проговариваемых по слогам слов наполнил комнату: «В-ва-аня!» Он задрожал, узнавая в шипенье голос дяди Тараса.

Мальчишка сделал шаг к столу, споткнувшись о стоящую на полу свечу. «Нет, мамочка, нет, только не это…» В животе болезненно запылало огнем. Едва ли что-то соображая от страха, Иван сделал единственное, что пришло на ум: бросился к окну и, раскрыв его, сиганул вниз.

От удара о землю клацнули зубы, мальчишка прикусил губу, крепко приложившись коленями о дрова, подбородком проехался по грязи.

Ободрал коленки и локти. Встал, чувствуя на глазах слёзы. Туман мешал дышать, першило раздражённое горло. Страх не давал кашлянуть и посмотреть наверх.

Чавкала грязь под кедами. Несколько раз он оскальзывался и падал, а потом руки неожиданно наткнулись на велосипедную шину. На ощупь он обнаружил раму и выкатил велосипед на дорожку из-под крыши сарая.

Иван выдохнул и, перекинув ногу через раму, поехал. Роста не хватало, чтобы сесть на сиденье. Тугая цепь мешала взять хороший разгон, к тому же туман практически не давал обзора. Иван тяжело дышал и на полной скорости ехал вперёд. Вот-вот должна закончиться посыпанная щебёнкой дорожка. Интересно, заперта ли калитка?

«Оно» шевельнулось – лёгкая рябь в рыже-сером тумане, и мальчишка оторопел: путь отрезан. «Нет, о нет!» - всё оборвалось внутри, руль вывернулся к огороду.

Иван закричал и, резко въехав в гнилой забор, выбрался на улицу, едва не соскочив с рамы.

Он на автопилоте выровнял руль и, ни о чем не думая, поехал по прямой.

Грохот мотора оглушил. Резкий жёлтый свет фары заставил Ивана прищуриться. Затряслись руки. Он потерял управление, велосипед забуксовал и, с дерганьем заехав в широкую, полную воды колею, свалился. Рама вдруг стала для мальчишки такой тяжёлой, что и не сдвинуть, голова ушла под воду, в носу хлюпнуло.

Его с матюганьем приподняли за шкирку, подсвечивая зажигалкой. А потом надломившийся до хрипоты голос брата сказал, что всё будет хорошо. Затем Стас обнял его так крепко, что кости Ивана затрещали. Брат рассказал, что, перед тем как умерла мать, он видел её во сне совсем молодой, очень грустной, смотревшей с укором. Проснувшись, Стас вдруг осознал, что вёл себя, как кретин.

- Какой ты горячий, малой, но ничего, подлечим. Сам выхожу тебя и никогда больше не оставлю.

Он всхлипнул и прижал брата к себе ещё крепче, как за всю жизнь не обнимал.

- Стасик, братишка, ты приехал… - тяжело дыша, выговорил Иван и вдруг захрипел. Закашлялся.

О, нет!.. Страх сросся с паникой воедино. Мальчишка захрипел часто и тяжело. Нужно предупредить брата, что…

- Бег…

Язык стал ватным. Во рту вместо слов поселились шипящие змеи, вгрызающиеся в грудь и забирающие дыхание. От натуги, от отчаянной попытки сказать на глазах Ивана снова выступили слезы. Они стекали по щёкам и жгли кожу, а сердце сжималось и трепетало бабочкой, попавшей в ловушку-паутину на стылом ветру. Томясь, отсчитывали угасающим пульсом последние мгновения его жизни – мгновения боли, вины, сожаления.

Пальцы мальчишки клещами вцепились в плечи брата, отталкивая его.

Не успел. Мутная струя ударила в лицо брата. Тот отшатнулся от неожиданности.

Поздно.

Блевотина выходила изо рта Ивана вместе с пеной. И кишели, забивая ноздри Стаса, юркие рыжие черви, сползали по щеке, ловко пробираясь в уши. Старший брат что-то орал, отплёвываясь и вытирая ладонями лицо, но его слова ускользали в туман. Ослабевшие пальцы Ивана разжались сами, и Стас отбросил малого в сторону. Грязь залепила мальчишке рот и лицо. Но ему уже было всё равно. Иван не дышал.

Я встал.

-Вы больны? Из какого детства? Я, пожалуй, пойду, спасибо за чай.

Свет мигнул, комната на секунду оказалась в полной темноте.

- Я-то, Лешенька, может и болен, а вот ты-то здоров? Я на "ты" с тобой перейду, если ты не против, непривычно мне такому молодому выкать, - он положил варенье в кружку и начал размешивать, ложка жалобно забилась о фарфоровые бока, - когда последний раз ты чувствовал, что чего-то хочешь? Желаешь всей душой? Желаешь так, что горы готов свернуть, только чтобы это желание реализовать? А?

Я молчал.

Ложечка в стакане больше не билась.

- Не помнишь? А кто ты - можешь мне ответить? - старик встал, - ну? Если человек не может ответить на вопрос, кто он, значит, он уже не человек, а так...

Старик неопределенно взмахнул руками.

-А вы кто? Что вам от меня надо? - заорал я, - Зачем сюда зазвали, и эти разговоры неприятные, лучше бы убрались, живете вон как свинья, а туда же, учить меня...

Васильич похлопал себя по карманам, выудил помятую пачку непонятных сигарет, сунул одну в рот и вопрошающе посмотрел на меня.

-Проорался? Легче стало? - он продолжил хлопать себя по карманам, я вспомнил, что зажигалки у него нет и протянул ему свою.

-Не стало, буркнул я, - не понимаю, что вам нужно. Зачем вы позвали меня, сказали, что у вас есть что-то важное, а сами несете бред про варенье из детства, вопросы какие-то странные задаете...

-Вопросы не бывают странными, - Васильич сел обратно на табурет, с удовольствием затянулся и выпустил клуб дыма.

Дым немедленно свернулся в вопросительный знак с двумя большими глазами на крючке. Знак мигнул, задорно подпрыгнул на точке, показал мне длинный язык и растаял.

- Вопросы, мальчик мой, бывают либо с ответами, либо нет.

-Эээээ.... , - промычал я, - мне что-то не хорошо.

Старик усмехнулся, почесал кустистую бровь и выпустил дым еще раз.

На этот раз просто дым.

- Извини, Лешенька, просто вы, люди, так податливы на фокусы, что без их демонстрации не можете увидеть настоящую магию и суть вещей. Вам обязательно надо показать какую-то ерунду, чтобы вы начали слушать. И верить. Просто верить вы, к сожалению, не способны. Но шутки в сторону. Я действительно хотел показать кое-что важное, и кажется, сейчас самое время.

Внезапно мне тоже стало весело.

Ну конечно, все очень просто. Ни за какими сигаретами я не ходил, я просто-напросто уснул на диване, серфил в телефоне и уснул. Я сплю, это все сон, причем довольно смешной, и скоро я проснусь, заеду к нотариусу, подпишу все бумаги и отправлюсь наконец в Москву.

Васильич тем временем нацепил на нос видавшие виды очки, обошел стол, вытянул из стопки гроссбухов один, выложил его на зеленую поверхность, полистал пожелтевшие страницы, и, наклонившись так, что нос его практически водил по бумаге, прочитал:

- Алексей Алексеевич Булкин, квартира 37. Вот, пятый стеллаж, третья полка.

Распинав мешки и подтащив к стеллажу хлипкую на первый взгляд стремянку, Васильич бодро забрался на ступени, кряхтя от усердия, вытащил коробку, притащил ее к столу и гордо показал пальцем:

-Ну! Открывай!

Коробка была пыльная. Взявшись за серый, старый картон, я ощутил желание немедленно вымыть руки, но преодолев брезгливость, осторожно заглянул внутрь.

На самом верху стоял домик из спичек.

Мой домик, который я, высунув язык от усердия, клеил в седьмом классе на конкурс, потом бережно паковал в коробку, вез в трамвае и забыл на сиденье, испугавшись, что проехал свою остановку и выскочив впопыхах.

Бережно вытащив его, я смотрел дальше.

Кошелек, потерянный мной в 12 лет. Старый, с почти стертым тиснением. Я открыл замочки-шарики - внутри была мелочь, я, помнится, копил тогда на конструктор, бережно складывая в кошелек те редкие монетки, что удавалось сэкономить на школьных завтраках. Монетки копились медленно, и я страшно гордился, когда пересчитал их и понял, что копить мне осталось всего ничего, где-то месяц. Потом я зачем-то вынес кошелек во двор, дабы похвастать пацанам своим богатством - и посеял его. То ли сам где-то оставил, то ли из кармана выпал, пока мы бегали по дворам, играя в казаков-разбойников, кто же его знает. Горевал я тогда долго, и мама, тяжело вздохнув, заняла где-то денег, да и купила мне этот злосчастный конструктор. Но радости отчего-то он так и не принес, пылился в коробке и в итоге я подарил его своему другу Славке на Новый год.

Открытка. Я делал ее маме на день рождения, бумажные цветы, наклеенные на лицевую сторону, помялись, но это абсолютно точно была моя открытка, сделанная мной для моей мамы -  но так и не подаренная, потерянная где-то в школьном коридоре.

А вот это уже из нового. Книга "Люди и дворы". Эту я потерял совсем недавно, года два назад, забыл в самолете.

Зонт, забытый в метро, многочисленные ручки и линейки, одну я даже узнал - на ней была надпись "А+В", я в девятом классе влюбился в Вальку и рисовал эти буквы всюду, где только можно.

На самом дне лежал альбом для рисования.

Мой альбом.

Я вытащил его из коробки, открыл.

На меня смотрела нарисованная детской рукой комната. Линии были кривые, но я разобрал и кровать, и телевизор "Рубин", и себя, человечка-огурца, сидящего на кровати.

И пушистое существо, нарисованное рыжим, с зелеными точками-глазами, что сидело на спинке кровати. Оно было похоже на кота, но уши его были большие, словно у зайца. Хвост существа спадал на подушку и был нарисован особенно пушисто и ярко.

Я перевернул страницу.

Лестница - и что-то темное, угловатое, сидящее под ступенями, ждущее сумрака, чтобы схватить за штанину запоздалого путника.

Вот мама что-то готовит на кухне, а много пушистых глазастых комочков трутся у ее ног. Чьи-то большие глаза на длинных стебельках наблюдают из ванной за мамой, три комочка тащат по направлению к ванной кусочек сахара.

И еще рисунки.

И еще.

-А варенье я тебе уже отдал, - старик аккуратно заглянул из-за моего плеча, - как кстати его звали, Лешенька? Как звали Рыжего?

- Фыр, - одними губами прошептал я, - я называл его Фыр. Когда я был маленьким, то боялся засыпать, мне все казалось, что кто-то страшный бродит по коридору, но если позвать Фыра, то он придет через открытую форточку и усыпит, тихонько фыркая на ушко. И никто из чудищ не войдет, пока Фыр рядом.

Я устало опустился на край стула.

-Кто вы? Откуда у вас эти вещи?

Старик налил мне еще чая, пододвинул поближе розетку с вареньем.

- Я - хранитель забытых вещей, мальчик мой.

-Это как? Собираете мусор по помойкам?

Васильич засмеялся, смех у него был как у молодого, яркий, рокочущий.

- Все совсем не так, - сказал он, отсмеявшись.

- А как?

- А так, Лешенька, - начал размеренно старик, - что город состоит из людей и вещей. Люди создают вещи, вещи служат людям, неся в себе частицу тех, кто их создал. Отслужившие вещи идут на помойку, мусор, как ты выражаешься. Он разлагается и становится землей, или перерабатывается и становится новыми вещами, так было всегда. Но бывает так, что вещи не сослужили своей службы. Их потеряли, забыли, или, что хуже всего, выкинули, посчитав более не годными. Их жизнь не окончена, они полны энергией своего человека. И как люди породили город и вещи, так город породил нас. Хранителей. Мы находим вещи и храним, ожидая, когда придет их час вернуться в жизнь.

- И что, прям собираете и храните? Может, следуя вашей теории, надо их раздать тем, кому они предназначены?

Васильич осуждающе покачал головой.

-Не все так просто. Что-то, конечно, возвращается. Например, если владелец ищет, места себе не находит, я услышу и потихоньку принесу ему вещь. Знаешь же, бывает - ищешь, все перероешь, а потом - раз! На самом видном месте лежит! Это я или мой коллега принесли, - в голосе старика заскользила гордость. - А большинство лежит, в основном мелкие вещи, которые не ищет никто ввиду их незначительности в жизни. Иногда радую кого-то находкой, когда человеку надо, до искр из глаз, а купить или сделать не может, а у меня есть, а хозяин вещи давно умер. Иногда вот возвращаю спустя много лет, но на это нужны причины и разрешение города, а его не  так-то просто получить. Еще есть вещи проклятые, они редкие, но их мы тоже храним, чтобы они никогда более не попали к людям и не причинили никому беды.

У меня закружилась голова. Вещи, хранитель, чай с вишневым вареньем, дым, превращающийся в вопросительный знак.

Есть от чего усомниться в собственной адекватности.

- Вы что же, за всем Петербургом тут собираете? - спросил я первое, что пришло в голову.

-Нет, не за всем, - Васильич улыбнулся. - Только за этимии вот четырьмя дворами. Ты же тут родился, в этом доме?

-Тут, - кивнул я.

-Вот, все твои потеряшки здесь, даже книга, что ты в самолете забыл. Малая родина, как вы, люди, называете, ты связан с этим местом, - старик откровенно наслаждался моим удивлением, - и будешь связан, пока у тебя будет дом, где ты вырос. А если ты от него откажешься, что, кстати, ты собираешься сделать, то ты станешь без-домным, а все вот это - он обвел рукой содержимое коробки - станет пылью. Пыльщики мои будут рады. Я - нет.

-И что же будет, если вы не будете хранить это все? - саркастически спросил я.

-Грустно будет, мальчик мой. Энергия, у вещей оставшаяся, не растраченная, приманивает всякую дрянь типа Пыльщиков, только более мерзкую. Пыльщик - он пылью питается и из пыли состоит, дунь - и нет его, развеется. А те, что питаются энергией, куда как более вредные. Если город не чистить от забытых, потерянных, вещей, то он наводнится всякой гадостью типа Помоечников хвостатых или там Подъездной хмари, или еще хуже - Синей Головнянкой. Расплодится эта гадость на каждом углу, вещей для пропитания им не хватит, они и начнут покусывать людей. Вот где, по-твоему, больше всего теряется вещей?

-В метро, - не думая, ляпнул я.

-Вот! - Васильич поднял вверх палец назидательно, - вот видишь, даже ты знаешь. А много ли в метро радостных лиц? Многие там улыбаются? Нет! Нет и еще раз нет! В метро вещи теряются каждый день, да много. Искать их там сложно, подземелье большое, запутанное, и не все находится, вот и плодится там Головнянка эта, много ее, голодная, так она на людей переключается, их энергию с голодухи жрет. Вот им и смурно становится, а то и вовсе мигрень.

-То есть вы хотите сказать, что вы - не человек?

Старик улыбнулся уголками губ.

-Я - хранитель потерянных вещей. Меня породил город, так что да, я - не человек.

- Пусть так, - согласился я, - Но зачем мне сейчас старый детский альбом или спичечный домик?

Васильич вздохнул, потер рукой рот, пожевал по-стариковски губами, и, немного помолчав, ответил:

-Понимаешь ли, мальчик мой. Последние лет так двадцать что-то идет не так. Рушится привычный, и главное, правильный ход событий. Правильно ведь как? Люди создают вещи, вещи служат людям, люди служат городу. А в последние годы все чаще случается, что люди служат вещам, и что вещи начинают подчинять себе людей. И вот это - страшно. Потому что человек, служащий вещам, и желающий только вещей, не может созидать. Он может только потреблять, и если так пойдет и дальше, то город умрет.

Я откинулся на спинку стула. Хотелось еще курить и коньяка.

- Коньяка у меня нет, - ответил старик, а вот курить - кури сколько хочешь.

Я не стал удивляться тому, что он ответил на невысказанный вопрос.

- Но как же, - сказал я, - ведь люди создают вещи, чтобы облегчить себе жизнь. Чем больше вещей, тем проще жизнь. И в город, типа Питера, люди приезжают ради этого - чтобы было легче жить.

- А вот тут, Лешенька, еще как посмотреть, - старик неспешно разминал себе пальцы, и я невольно подумал - сколько же ему лет? Когда я был совсем пацаном, он же уже выглядел как сейчас.

Он, меж тем, продолжал:

- Люди из маленьких городов в погоне за вещами едут в большие. А что они дают городу? Ничего! Только потребляют его ресурс, силу. И город становится бессильным, хиреет. А маленькие города, оставшись без людей или с людьми старыми да слабыми, вовсе умирают. Петербург сильный, он еще долго будет бороться, а Москва, например, совсем усталая, хилая.

-Почему? Ведь город - это... Это технологии! Это здания из стекла и металл, это бизнес, это деньги, это... - я запнулся об осуждающий взгляд старика.

-Вот, - грустно сказал он, - об этом я и говорю. Город , - это не стекло и металл, город - это, прежде всего, энергия создающих его людей. Архитекторов. Мечтателей. Ученых. Артистов. Учителей. Поэтов. Художников. Рабочих. Да-да, рабочих, хоть сейчас это и не модно - быть рабочим. Тех, кто горит своими мыслями, идеями, тех, кто силен духом. А ну-ка, вспомни, с какими мыслями ты вчера утром шел по Невскому? Ты же дышал этим воздухом и не мог надышаться! Ты приехал - и город дал тебе силу. Поделился с тобой кусочком энергии тех, кто жил тут до тебя, кто его создал. Кто берег его, порой ценой собственной жизни. Вспомни хотя бы блокаду.

Старик замолчал, глядя перед собой, а потом сказал:

- Отвечаю на вопрос - зачем тебе сейчас старый спичечный домик и альбом. Я хочу, чтобы ты вспомнил, кто ты. И чтобы ты снова полюбил город, воспитавший тебя. Ведь ты любил Петербург. И хотел стать архитектором, хотел строить для города красивые дома, и реставрировать старые, и город берег тебя -  и помогал, как умел. Но в погоне за вещами ты не вернулся сюда, - Васильич вздохнул, - и ты забыл свои мечты и свой город. Его сырой воздух. Дворы - колодцы, которые зачаровывали тебя, крыши, куда вы сбегали с ребятами со школы и где делились тайнами, его старые уставшие мостики больше не волнуют твое воображение; тебе все равно, что в квартире, где четыре поколения жила твоя семья, куда старый, как сам город, как ты выражаешься, Фыр, а на самом деле - Лунный кот Петербурга - приходил перед сном прогнать твои ночные кошмары, будут жить люди, которые ничего не дадут городу. Хорошо, пусть тебе безразличен Петербург, но почему же из всех архитектурных проектов ты выбираешь только быстрые? Что ты создал, кроме нескольких однотипных бетонных коробок? Дал ли ты что-то тому городу, где живешь? Нет. Потому что проекты ты выбираешь по гонорару, чтобы скорее обернуть деньги в вещи. Ты так и не ответил, счастлив ли ты, но я отчего-то думаю, что нет. Нельзя быть счастливым, будучи рабом вещей.

Я молчал.

Свет в странной проволочной люстре еще раз моргнул, Васильич унес чайные кружки, я остался в комнате один.

Где-то вдалеке зашумела вода.

Забытые вещи смотрели на меня с немой просьбой.

Старик вернулся, грустно посмотрел на меня и сказал:

- Тебе пора.

Я встал, сделал шаг по направлению к выходу.

Что-то дернулось у меня под ногами, серым клубком скатилось в сторону и уставилось снизу вверх блестящими глазами-бусинами.

-Да, кстати, - сказал Васильич, - знакомься, это Пыльщик. Твое будущее.

***

Только придя домой и глядя больными глазами в окно, упиравшееся в стену соседнего дома, как и большинство окон в старой части Питера, я понял, что ушел, крепко сжимая в руках свой старый альбом.

Из отражения в окне на меня смотрел потертый жизнью мужик с тоскливыми больными глазами.

Вы спросите, что было потом?

А потом я по-настоящему выспался, впервые за несколько лет.

Кажется, я спал сутки, а когда что-то меня тревожило, я слышал тихое "фыррр", и запускал руку в теплую, ласковую шерсть.

И что-то доброе тыкалось в меня носом.

И мне совершенно не хотелось просыпаться.

В итоге я проспал сделку, и скандальная Илона отказалась иметь со мной дело.

Чему я рад.

Не представляю себе Илону в нашей квартире.

Не представляю себя по-настоящему без-домным.

В Москву я так и не вернулся – уволился по телефону, наплевав на горящие сроки проекта и трёхэтажный мат шефа, и нашел работу в своем любимом городе.

В Петербурге.

Точнее, она сама меня нашла – встреченный случайно институтский товарищ, узнав, что я вернулся, предложил поработать с ним в Союзе Реставраторов Петербурга, и я, впервые в своей жизни понял, что означают слова «работа мечты» - Петербург открывал мне секреты своих старых зданий, а я отныне занимаюсь тем, что продлеваю их век и храню свой город для тех, кто будет жить в нем после меня.

Но самое главное - каждое утро, выходя на кухню, чтобы принять ванну (я не стал перестраивать этот «петербуржский колорит»), я вижу розетку вишневого варенья на столе.

И чайник всегда горячий.

А с Васильичем мы порой курим ночами.

И говорим.

Но это — уже совсем другая история.