Авторские истории

— Ужин и ночлег. — Не то спросил, не то приказал Школяр трактирщику.
Коней в стойла отвели и обиходили всадники сами.

Конюхам было сказан не приближаться. Да те и не рвались. Жеребцы были выше и мощнее местных, даже тех, что держит для войн и турниров знать.

А когда огромный, худой и горбатый, как горный дух Скизео́ль*, кобель, одним поворотом головы угомонил дворовых волкодавов и вслед за хозяевами прорысил в главную залу трактира — никто не посмел возражать.

Двое приехали с Запада.

И принадлежность их к весёлой братии бродячих артистов была ясна, как полдень. Вот только даже самый обласканный фортуной скоморох, на таких коней и за пять жизней не заработает.

Блондин был менестрелем. Смазлив, нагл, самодоволен — как все певуны. А торчащий из-за спины гриф лютни ставил точку в любых сомнениях по поводу его профессии. На плече певуна сидел странный маленький зверёк, при ближайшем рассмотрении оказавшийся шустрой лаской.

Брюнет был строен, изящен и точен в движениях. Необычный разрез голубых глаз и волосы, собранные на макушке в закреплённый костяными шпильками пучок, мгновенно выделяли его среди любой толпы. В правой руке он держал поводья, а в левой два игральных кубика без устали порхали по костяшкам пальцев. К седлу его кобылы были приторочены яркие, разноцветные кольца.
То ли фокусник, то ли жонглёр, поди разбери.

— Нас ждут. — Менестрель и его товарищ разместили коней в конюшне и прошли мимо трактирщика прямиком в зал, к столу путников с Севера. Не поздоровавшись, они уселись и бодро занялись распределением еды на пустые тарелки.

Ласка, оставив хозяина, устроилась ловить хвост пса, занятого костью.

Ещё один из этой компании приехал с Юга и был он совершенно обычный. Обычная лошадь, обычная одежда и типичная южанская внешность. Молодые Южане с той стороны Гор все выглядят одинаково. Длинные чёрные волосы, тёмно-карие глаза, смуглая кожа и улыбка, наводящая на грех.

Как появился седьмой — никто не заметил.
Потом уже выяснили, что он пришёл — именно пришёл, а не приехал — с Востока. И с собой имел лишь лёгкую на вид дорожную котомку из кожи странной выделки, да меч с тёмной рукоятью и навершием из сапфира. Верхняя одежда и сапфир сияли чистотой. Краги и штаны Странника покрывал жирный слой дорожной грязи.

Впрочем, мечи были у всех семерых, как с удивлением вдруг осознал трактирщик. И снимать их гости явно не собирались.

Но вели себя мирно, благопристойно. Пёс дремал под столом, а ласка, свернувшись клубком на его спине, лишь изредка высовывала свой нос из густой собачьей шерсти.

День склонился к ночи. Последний выпивоха побрёл домой, а странная компания пересела от стола к очагу, потягивая вино и продолжая тихую беседу.

— Позже — ответили они на предложение указать им комнаты, и трактирщик пошёл спать, оставив внизу сына, десятилетнего Тамни́, помочь гостям, когда потребуется.
Гости же, похоже, спать в эту ночь не намеревались.

А вот парнишку сон одолел быстро. Полумрак зала, тепло очага, едва слышные голоса, мерный бульк-бульк водяных часов за стойкой — много ли надо мальцу после дневной-то беготни. Вот и разморило Тамни.

Проснулся он резко, сразу... и в воздухе.
Ноги и руки беспомощно болтались, глаза в панике оглядывали потолок и залу, в то время как кто-то крепко держал его за шиворот.

И тут парень увидел — КТО. Высокий, худой, с кожей белой как снег, глазами синими, как небо и длинными, серебряными, как лунные водоросли, волосами. В свободной, почти прозрачной, с ярко-синими дорожками вен руке, он держал короткий, светящийся бледным светом меч. Направленный остриём точно в правый глаз Тамни.

Белая Тень. Один из Охотников Короля Под Горой, да будут они прокляты Луной, их породившей. Пришёл за его душой, чтобы сделать её целью и трофеем на весёлой охоте своего Хозяина.

Вопль Тамни оборвался, не начавшись.

Странник и Всадница появились по сторонам от парнишки и выдернули его из рук самой Смерти.

Странник оттолкнул сына трактирщика себе за спину, где его подхватил Южанин и попытался успокоить. Жонглёр внимательно осматривал парня в поисках ран.

Но мальчик не мог отвести взгляд от Странника и присоединившихся к нему Школяра и Воина. Вытащив мечи, они пытались не дать Белой Тени добраться до него. Охотник же продолжал рваться к своей жертве, в бешенстве вереща что-то на своём языке. Тамни вдруг понял, что разбирает его слова. Вернее одно слово — "висельники".

"Висельники! Висельники!", кричал Белая Тень на Менестреля, пытавшегося обойти его сзади и на Игрока, тоже потянувшегося к мечу.

Животные постояльцев в стычке участия не принимали. Пёс стоял у камина, настороженно подняв уши и молча, но с интересом, наблюдая за суматохой. Ласка сидела рядом с ним, иногда привставая на задние лапы для лучшего обзора.

Словно не замечая происходящего, над мальчиком склонилась Всадница и накинула ему на плечи свой плащ.

— Эй, ребёнок, ты как, в порядке?

Но тот был так напуган, что не сообразил бы как кивнуть, не то что слова произнести. И тут вопль "Висельники!!" за их спинами прозвучал особенно громко.

— Да твою ж мать! — вскрикнула Всадница, вытянула вперед руки и огонь в очаге мгновенно погас. Чтобы тут же вспыхнуть над ладонями женщины. Языки пламени взметнулись вверх к стропилам, но тут Всадница развела ладони в стороны и огонь стал драконом.

Раскинув двадцатиметровые крылья , дракон сверкнул оранжевыми глазами, издал страшный клёкот и ринулся на Белую Тень. Его длинный хвост мотнул влево и задел поднявшегося было Тамни. Тот рухнул на пол...

Когда сбежавшиеся на шум сонные, ничего не понимающие трактирщик и слуги привели парня в чувство, он долго не мог рассказать им о том, что произошло. Только озирался вокруг в поисках Тени, Дракона и семерых Висельников, не побоявшихся рискнуть ради него душой и жизнью. Но зал был пуст. Как были пусты и стойла конюшни. Висельники ушли так же странно и неожиданно, как и появились. Всё, что осталось после них — так это кошель на барной стойке, полный золотых монет. И тёплый синий плащ, богато расшитый золотыми нитями, в который кутался Тамни...

Драматичная тишина повисла над обеденным залом трактира "Пей-Налей", сто двадцать один год назад сменившего вывеску на "Приют Висельника".

Постоянные клиенты в очередной раз переживали старую легенду, и в очередной раз, недовольный голос — в этот раз кузнеца Сэма — прервал молчание уверенным "Брехня!".
Для убедительности Сэм хлопнул ладонью о столешницу.

— Что б знатные и богатые господа озаботились каким-то жалким сопляком трактирщика. Да ни в жизнь!

— Заткнись, Сэм! — рассказчик, он же владелец трактира — Даг, презрительно скривился в его сторону.— Это история моего прадеда, он рассказывал её мне лично и если ты поднимешь свою задницу со скамьи, то сможешь увидеть отметины от хвоста дракона на полу и опалины от его крыльев на колоннах вон там, тут и ещё вон там.

Пышная белая пена разлеталась по залу, шлёпаясь на пол мокрыми островками, пока трактирщик, размахивая рукой с кружкой местного эля, указывал направление, куда смотреть.

— А если протрезвеешь — увидишь и плащ, мимо которого проходишь каждый раз, как заявляешься сюда выпить.— Трактирщик ткнул злосчастной кружкой в сторону полупрозрачного витража, за которым виднелся тёмный предмет одежды.— Поэтому прапрадед и переименовал трактир. Смекнул, что раз эти Висельники с Белыми Охотниками справляются — Тени и побояться сунуться в то место, где они могут быть. И плащ волшебный на входе поставил. Для полной гарантии.

— Меня больше удивляет Белый Охотник, который покинул Горы и припёрся так далеко ради души наследника трактира. — Раздался спокойный женский голос со стороны южного окна.

Посетительница и её спутник были не местными. Ехали издалека, как сказали они Дагу, и остановились перекусить по пути в Да́ргонвелл на Холме.

Собственно, именно ради них и была рассказана старая легенда в этот раз.

Даг насупился, но сдержался.

— Вы, миледи, простите меня, но не из наших краёв. Вам это, конечно, странно. Но у нас тут все знают, что Белые Тени — это Белые Тени. И уж кому как не нам знать, куда, чего и как они могут. Охотники, они такие, будь прокляты они Луной, их породившей. Они того ... — вееездее...— снизив голос до утробного шёпота, Даг обвёл рукой зал.

Окружающие согласно закивали.

Многозначительно обведя зал рукой ещё раз, дабы окончательно развеять все сомнения приезжих, довольный собой Даг вернулся к наполнению кружек животворящей влагой.

Миледи, задумчиво глядя на него,
накручивала локон русых волос на палец.

— Да...неудобно получилось.— вздохнула она, продолжая наблюдать за перемещением эля из бочки в кружки.

— Адам не говорил, что были проблемы. ТЫ не говорила, что были проблемы. — Её спутник не сводил с неё глаз.

— Муж, не паникуй. Не говорила, потому что их не было.

Эльма ободряюще улыбнулась мужу и вернулась к еде.

— Драка с Охотником Короля Под Горой вполне соответствует моим представлениям о смысле термина "проблема". — Зелёные глаза Криса потемнели, приобретя ореховый оттенок, между бровями появилась морщинка.

— Моим тоже. — Эльма явно наслаждалась происходящим. — К сожалению, я в жизни не встречала Белую Тень. А это, как я понимаю, непременное условие для драки с ним.

Крис слегка кивнул.

— Я весь — сплошные уши.

— Здесь сходится сразу несколько миров. Удобно. — Она пожала плечами. — Собрались чтобы обсудить положение дел, Адам думал развернуть ситуацию в Доме́не со стороны... А, неважно. В общем, в очередной раз Дасти со своим "мы только зайдём-выйдем", как хлоп!...Дверь нараспашку, Агра́т с поклонами.

— Аграт это третья жена Сатаны? — Крис опять насторожился.

— Да ну, если бы! Это первый переговорщик Ланца.— Эльма закатила глаза и с силой ткнула вилкой в кусок оленины на тарелке.

— Аааа, Ланц... Твой главный воздыхатель.—Теперь Крис тоже наслаждался ситуацией и возможностью подразнить жену.

Эльма фыркнула.

— Ланцелотт — главный контрабандист всех существующих и несуществующих миров. Эгоцентричная зараза, паразит, скотина мелкотравчатая, эгоист тупорылый...

Были люди, которые его жену раздражали и были люди, которые её бесили. Ланц гордо возглавлял список вторых.

— И влюблён в тебя как школьник, ты забыла добавить.

— Количество денег, вложенное в обучение меня хорошим манерам, мешает мне сообщить тебе, какую фигуру ему сложить из своих чувств и куда её засунуть.

— Я восхищаюсь твоим самообладанием, даже когда оно основано на жадности. — Крис потянулся к вину.

— Зачем он прислал переговорщика?

— Границы. Мы их закрыли. Пока ситуация в Домене не прояснится, мы закрыли все границы этого сектора и двенадцати соседних. И этот дебил встрял с грузом. Вот, ты как хочешь, но есть во Вселенной справедливость! Прямо наглядная такая.

Эльма довольно ухмылялась.

— А как через закрытую границу Аграт?...

— Дыры есть всегда. Толпой не перейдёшь, груз не протащишь, а вот одному, если мозгов нет и страх совсем потерял — то возможно. Наглость — второе счастье, родовой девиз Ланца.
А родовой герб Аграта — стакан воды и рука утопающего, протягивающая за него деньги.
Мы в ухо ему засветить не успели, как он начал извиняться, умиляться, расстилаться, лебезить и торговаться.
Мы, мол, такие-растакие идеальные идеалы, богов вселенных с нас писали, мы добры, умны и совершенны, и конечно не позволим несчастным жителям Восемнадцатого Мира остаться без радости жизни, которую не в силах смотреть на их страдания, за чисто символическую плату, отрывает им от своего сердца его король Ланц. И уж конечно наши нежные души не снесут того, что не отправленному в ближайшие три деления грузу суждено безвозвратно погибнуть и испортиться нахрен навеки. Он, Аграт, отказывается верить в такую черствость наших сердец... Вот тебе смешно, а он так изливался минут тридцать. А мы все это вынужденно слушали.

— А почему он на сына трактирщика напал?

— Призывал его в свидетели.

— Что?

— Когда мы в пятнадцатый раз сказали ему: "Нет, даже на одну милидвухтысячную деления мы не откроем границу ни для них, ни для их груза, ни для двух миллиардов страдающих без него жителей Восемнадцатого Мира", он возопил что это от печальной предубеждённости нашей к нему, бедному, мы остаемся глухи к его разумным доводам, очевидным для любого. Пожалуйста — даже невинное дитя торговца подтвердит, что каждый его довод весом и аргумент железен, а торговля сие есть альфа и омега всего сущего и прекращена быть не может, ибо тогда всё Мирозданье рухнет и погребёт нас всех под своими тупыми обломками. Ну и вот... Пацан явно не ожидал такого здрасьте.
А эта дурында мало того что на внешность типичный сиарец, снеговик недоделанный, так на нем ещё зеркальный плащ для прохода границ Безвременья и калькулятор лесмийский в руке. Он им мальчонке в лицо тычет — цифры глобальных убытков демонстрирует.

И не надо мне тут улыбаться неотразимыми улыбками. Представь себя на месте бедного парня. Жуткий жуть, хуже любого кошмара.

Крис сочувственно погладил жену по руке.

— Милая, ты не виновата. Ты даже дракона сотворила.. Зачем сотворила, кстати?

— Да не дракона! — Эльма досадливо поморщилась. — Птицу Рухх*. Мини-версия. Выпнуть переговорщика Номер Один в лимб, пока со всей страны люди не подтянулись, поинтересоваться причиной шума. Он же верещал, как туманная сирена. Аграт от Рухх уворачивался, калькулятор выронил, тот парню прямо на темечко. Не задался, в общем, вечер у ребёнка.

— Мдаа...Крис прислонился спиной к деревянной опоре, до матового блеска отполированной спинам предыдущих постояльцев, вытянул длинные ноги.— Вот так и рождаются нездоровые сенсации*...

Эльма согласно угумкнула в ответ.

С минуту они просто молча наслаждались обществом друг друга. Взгляд Эльмы сначала просто блуждал по залу, а затем остановился на чём то за спиной у мужа. Она снова пару раз накрутила и раскрутила пружинку локона на палец.

— Крис?

— Да.

— Как думаешь?....

Крису не было необходимости оборачиваться, что бы понять о чём спрашивает его жена.

— Нет.

— Ну он так-то мой!

— Нет.

— На свои, между прочим, покупала. Задорого.

— Нет.

— Там ручная вышивка, я пол года жда...

— Вычтешь с Ланца.

— Никаких вычтешь! Эта кочерыжкина душа ВСЁ на меня перепишет, перед тем как я его придушу где-нибудь в тихом месте! И это, что б ты знал, не компенсирует и половины моих нервов, времени...

Крис прервал начавшую снова заводиться Эльму:

— А что, он действительно магический? Плащ?

— Если судить по цене, которую с меня содрал портной, то он как минимум должен превращать всех близлетящих дементоров* и назгулов* в зефирных фей*. Оптом. Но... — нет. Обычный зимний плащ. Красивый.

— Однако Белые Тени здесь и правда не появляются.

— Так это действие другого, самого мощного из возможных, безотказного в любом из миров, защитного амулета.

Крис вопросительно приподнял бровь.

— Лень, друг мой. Обычная, всё побеждающая лень. Зачем тащиться сюда, если спятившие от жажды наживы люди построили города прямо у их порога? Все хотят нагреть ручки на караванах через перевалы. Дрожат от страха по ночам, а всё равно селятся, кто с той, кто с этой стороны Гор.

Эльма стряхнула с рукава хлебную крошку и снова с сожалением посмотрела на свой плащ.

Крис погрозил ей пальцем:

— Забудь. Висит он тут себе и пусть висит, раз уж оставила. Хватит с этого трактира прошлого скандала. Да, кстати, почему Аграт вас висельниками обзывал? Вам конечно в разных мирах разные... кхмм...эпитеты дают: Ангелы Смерти, Хранители Перекрёстка, Всадники Апокалипсиса, ещё такое элегантное слышал — Пиявки Тумана Дорог. Но висельники?

— Он и не обзывал.

— Прости?

— На языке людей, чьим гостеприимством мы сейчас с тобой пользуемся, "висельник" — это повешенный и ругательство. А на сиарском "висельник" — просто название фрукта. Это слива. У них контейнеры со сливами на границе застряли. Он орал: "Сливы, сливы гибнут!!!"

И здесь Крис расхохотался. Громко, искренне, открыто. Так, как никогда не смеялся в прошлой жизни и крайне редко — в нынешней.

Его неожиданный смех привлёк внимание всего трактира. Никто не заметил как в зал вошёл высокий, худощавый блондин. Из-за его левого плеча выглядывал гриф лютни, а на правом, вцепившись коготками в отворот камзола, сидела ласка..

* Агра́ф — нарядная пряжка или застёжка для украшения костюмов, шляп, причёсок.

* Оголо́вье или оголо́вь — часть сбруи, надеваемая на голову лошади, часто украшенная драгоценными камнями и металлами.

* Скизео́ль, Белые Тени ( они же Охотники Короля Под Горой ), Король Под Горой — местная, крайне недружелюбная по отношению к людям и их душам, нечисть. Обитает в конкретной горной гряде. Её как правило не покидает, хотя технически — может. На другие миры не распространяется.

* Рухх — огромная птица, упоминающаяся в арабских и персидских мифах. Питается слонами. Обычно с ней проще договориться, чем с драконами.

* Так вот и возникают нездоровые сенсации — цитата из повести братьев Стругацких "Понедельник начинается в субботу". Но Крис её не читал. Читала Эльма и часто цитирует. В данном случае Крис цитировал свою жену.

* Дементоры и назгулы — не существуют в реальности. Просто Эльма читала не только Стругацких, но и Толкина, и Роулинг.

* Зефирные феи — информация отсутствует.

Старая женщина в бордовой кашемировой кофточке запустила двенадцатикилограммовую конструкцию, и нить длиной около восьми с половиной метров медленно закачалась из стороны в сторону. Люди с неподдельным удивлением любовались маятником Фуко. Казалось, что никто, кроме Виктории, не знает, как действует эта конструкция, даже после краткого объяснения женщины. Все ждали, пока маятник собьёт небольшую деревянную дощечку. Ни окна с радужным витражом, ни макеты Луны и Земли, ни поддельные метеориты под стеклом не могли отвлечь народ от гармонических колебаний. И только Александр, смотревший на одну-единственную картину, висевшую на шершавой стене, совсем не был заинтересован происходящим.

Космическая станция на Луне, вокруг неё стоят человечки в белых скафандрах, на фоне тёмно-фиолетового неба виднеется синий шарик. Александр видел работу Соколова впервые в жизни. О таком художнике он никогда не слышал, а фантастику в искусстве не понимал вовсе. Ему не нравилось то, что в таком жанре нарисовать можно всё что угодно с любыми неточностями и ошибками, а потом сказать: «так и было задумано». И тему Космоса он не любил, ведь точно знал, что никто не сможет нарисовать его красивее, чем он есть. Но когда взгляд Виктории застыл на этой давным-давно воображаемой кем-то станции, Александр перестал оценивать картину, ведь перед ним оказалось искусство столь сюрреалистичное, что всё вокруг меркло.

Наверное, самыми пугающими были её глаза, и если раньше о них можно было подумать как об уставших или немых, то сейчас они явно о чём-то кричали. Кричали неслышно и мутно, будто кто-то вяз в серой радужке, утопая в ней, как в болоте. Руки, словно сточенные ножом карандаши, безжизненно болтались под тяжёлыми куполами красной блузки, открывавшей костяные полоски на её некогда видной груди. Она точно иссохла, как иссыхает осенний лист перед зимой.

Наконец дощечка была сбита, женщина в бордовой кофточке сказала последние слова, и зал планетария открыли. Свет слабо проникал в комнату, не способный повредить чьи-то глаза после долгого нахождения в темноте. И казалось, что находятся люди не в планетарии, а в доме божьем, где ничего страшного не может произойти.

Зал освещали тусклые лампочки. Под идеально белым куполом начали раздаваться строгие шаги Виктории. Акустика невероятная. В кромешной тишине раздался стук ботинок, разливавшийся оглушительным грохотом по всему залу. Она шла ровно, словно живая кукла, но едва ли шаг её был булатным, как месяц назад. Села Виктория на самый край последнего ряда, тихо шурша юбкой, спадавшей с её талии, закрыла глаза и ожидала представления.

Александр вслушивался, как зал наполняется звуками — чёткими, громкими, звонкими. Музыку он слышал в шагах людей, в шуршании их курток, в негромких словах. Но в этой музыке дыхание Виктории едва ли можно было различить меж резких вздохов людей серых, непонятно зачем тянущихся к большому, непостижимому для них Космосу. И тошно ему стало оттого, что все они могут вот так просто сидеть рядом с такой девушкой, чей голос звучал красиво и непонятно. Как формулы в физике, как любое предложение, описывающее общую теорию относительности, как непостижимый Космос и всё, что связанно с ним. Она и была для него Космосом, на который все почему-то могут так просто смотреть.

Вскоре все четыреста старых коричневых сидений были заняты. В центре стояла величественная чёрная фигура чего-то неизвестного для Александра. Это был прибор — планетарий. Он застыл, смотря на его могущество перед залом и всеми звёздами. Потрёпанность неудобных кресел компенсировала масштаб строения, его величие и некую надменность перед простыми пейзажами города и людьми. А он именно и был простым человеком сейчас — не художником, не весёлым, наплевавшим на всё молодым парнем, а именно простым человеком, движимым тягой к чему-то прекрасному и неизведанному. Нет, не к Космосу, но к ней.

Когда погас свет, несколько секунд перед началом представления люди провели в тишине и темноте. Когда Виктория открыла глаза, она ничего не почувствовала и не увидела. В голове промелькнула мысль, что она вдруг ослепла или умерла: мир исчез, вдруг все и всё как-то уничтожились, пока её миндальные веки закрывали пустые глаза. Александру хотелось коснуться серой руки, прозрачного запястья, пригладить колкие волосы, и только губ её, недавно истерзанных, уже никогда не хотелось ему коснуться. Он смотрел на неё сквозь темноту, вырисовывая портрет молодой, но тщетно старавшейся вспомнить об этом девушки.

И вот зажглись точки на белом куполе — ярко-голубая россыпь созвездий, приковывающих любой взгляд к себе. Только она под звёздным небом, оттенённая мерцанием не искусственных огоньков, а живых звёзд.

— Мне другие звёзды не нужны, — сказал Александр не громко и не тихо, не сложно и не просто, не ярко и не тускло, и совсем не мечтательно, как он никогда и никому не говорил.

Мысли Виктории заглушали мир вокруг. Она знала всё, что могли предложить ей здешние вещатели, знала даже то, что какой-то особо начитанный мальчик, сидящий впереди, говорил своей маме. И поэтому ей слушать ничего и не хотелось. В темноте, подсвеченная вспышками комет, она думала о том, как сложен этот мир и сколько всего о нём ещё нужно разузнать.

«Что же было до Большого взрыва? — спрашивала она сама себя. — Пустота? Но и как в пустоте могла появиться точка, даже если она меньше атома? Как могли плотность и температура быть бесконечно высокими одновременно, почему что-то начало формироваться из ничего? Что же было до? Принцип неопределённости квантовой механики говорит, что ничего нельзя предугадать и ничто в нашей Вселенной не может говорить о том, что было до Большого взрыва. А был ли вообще Большой взрыв? Откуда мы можем точно знать? Почему на атомном уровне не работают законы физики для макромира? Вот почему атом может быть везде одновременно, но, когда мы пытаемся сфотографировать его, он постоянно находится только в одной случайной точке? Если звезда не живая, то почему она может умирать? Почему ничто может расширяться? Почему, почему, почему?! Я столького не знаю и, возможно, не узнаю никогда».

Никогда она не задавала себе этих вопросов, всегда только удивлялась и восхищалась устройству мира и тому, насколько он умнее её. Никогда она не размышляла о Вселенной так, не задавала себе чётких вопросов, на которые не может дать ответ. Никогда не убеждалась в своём незнании чего-то столь важного и совсем неважного одновременно.

«Саша говорит, что вот меняется положение Солнца и всё, что ничего с этим нельзя сделать, что с этим можно только жить. А ведь он и не знает, что такое свет. И я не знаю. Фотоны, бозоны? Я не знаю, что такое свет, и никогда не узнаю. Я только знаю его скорость и то, что он может быть уже мёртвым для какого-то момента времени. Но если я его вижу, разве он не живой?»

Люди ахнули от необычно яркой картинки Плутона, и по лицу Виктории покатились слёзы.

«Скорость света — триста тысяч километров в секунду. Преодолев эту отметку, человечество преодолеет всё во Вселенной. И кто угодно может попытаться преодолеть эту отметку и узнать, что было до. А я смогу вернуться в прошлое и спасти его?»

Виктория вспомнила, с каким неожиданным звонком маятник Фуко сбивает деревянную дощечку, как дощечка отлетает и какая-нибудь особо впечатлительная девушка неслышно вскрикивает. И она вспомнила, как однажды сама вскрикнула в этот момент.

Не выдержав собственных мыслей, Виктория встала и в полной темноте, редко подсвеченная вспышками, звёздами, какими-то изображениями, вышла из зала. На экране сталкивались спиральные галактики, рассыпая позади своих рукавов звёзды, а она бежала прочь от этого места, от своих мыслей. Александр так и не смог подумать о чём-то кроме неё и выбежал следом.

— Стой! — надрывисто закричал он на весь зал. Тяжёлая дверь раскрылась, и свет, который не мог навредить чьим-то глазам, ослепил его: он точно слишком долго находился в темноте. — Подожди.

Она вышла без пальто и побежала прочь. Яркий уличный свет вновь ослепил его, на мгновение он даже прикрыл глаза рукой, но тут же побежал за Викторией, которая убегала всё дальше и дальше.

— Что случилось? — кричал он, но она его не слышала.

Она закрыла руками уши, стараясь не слышать, но не окружающий мир, а саму себя внутри самой себя. Страшно и холодно, но не ей, а только Александру. Виктория же ничего не чувствовала, кроме самой себя, пугающей и властной, говорящей о том, как прекрасна Вселенная, как прекрасен мир вокруг, как многого она может достичь, как много может рассказать, сколь многое она может и как всё и все прекрасны!

Ему всё же удалось поймать её, когда она, свернув совсем не в ту сторону, попала в тупик, зажатая между двумя домами перед огороженной территорией. Виктория безумно начала бить кулаками стены, землю, себя.

— Перестань, — сказал Александр и, схватив её за плечи, повернул к себе.

— Саша, — удивилась она его присутствию, и голос её вдруг нежно и кротко залепетал. Никогда она так не говорила. — Сашенька, зачем ты пошёл за мной?

Вдруг лицо её сделалось жалобным, а глазки за долгое время приобрели молящий вид, и яркий лазурный берег отразился в её слезах. Александр видел, что она просила о помощи, умоляла спасти её от страшного преследователя, сидевшего в ней самой.

— Почему ты ушла? Что случилось? — спрашивал он, приглаживая её растрёпанные волосы. — Ты так замёрзла.

— Саша, завтра я умру. Когда мои родители будут на работе, а сестра ещё в университете, я сброшусь с окна. Я не могу так жить. Мир так красив, я столького не знаю, я действительно могу кем-то стать в этой жизни. Ты прав, я всё ещё могу, мне в этой жизни всё дано!

— И зачем же тогда умирать?

— А что, если Малевич был неправ? Точнее, он как раз и прав, но не для нас. Всё его творчество не для людей, он стремился к идеалу, отсутствию форм, полному и окончательному нулю, он сделал искусство наукой, а не воссоздал искусство из живописи. Что, если его творчество — не творчество вовсе, а научное открытие? А само искусство как раз и есть копирование природы, не идеал формы, а чувство художника, влечение его к первобытной живописи? Ведь дикарь гнался за отображением природы, и, может, это и было гением творения? Может, всё это и есть самое главное? Может, так оно и есть? И только человек, не подверженный чувствам, может бросить свою интуицию, свои чувства и стать не человеком, а кем-то высшим, кем был Малевич? А я не Малевич. Я не высшее существо, я не прошла все стадии эволюции. Я движима чувствами. И чувство стремления к познанию во мне именно первобытное, как у того дикаря, рисующего на стенах пещеры. Он гений в своём творчестве, я гений в своих чувствах, в своём стремлении к познанию мира. Я могу узнать, что случится с миром, я могу обогнать скорость света, я всё могу, Саш, я всё могу, я — абсолютная единица в сознании, в сознании людей, во всём сознании!

— Я не понимаю тебя. Почему ты хочешь умереть?

— Потому что ты прав и в другом. В этой жизни есть смысл, и для каждого он свой. Он был моим смыслом, моя жизнь без него стала бесцельной, я умерла в ту же секунду, как он исчез. Мне незачем больше жить, потому что никто меня больше не полюбит, как он. А я после всего, что было, когда-нибудь полюблю? Я умерла, Сашенька, я мёртвая кукла, во мне ничего нет, потому что смыслом моей жизни была любовь, но мир и целая Вселенная не смогут мне её больше дать. Они просто не в силах сделать это. Мне больше незачем жить. Мне так жаль, что ты узнал меня, узнал такую жалкую душу, безразличную ко всему, потому что ни в чём она больше не видит смысла. Прости меня и прощай.

Он точно знал: разговаривать с ней бесполезно, да и не в силах он был говорить. Александр понял её. Виктория не могла справиться с утратой любимого человека.

Мороз брызгами разнёсся по коже, заколол по всему телу, и Александр понял, что любит её. Любит той самой сильной любовью, которой когда-то кто-то другой любил Викторию.

Она ускользнула, выпала из рук, как тонкая кисточка выпадает из рук художника, и в тот день он видел её в последний раз. Стройная, не лишённая привлекательности фигура, развевающиеся длинные волосы цвета самого горького шоколада. Она не дышит, не живёт, а только бежит куда-то за горизонт, где стоят пустые, всеми брошенные поезда. Где-то среди их могил когда-то потерялся молодой человек, искренне любивший Викторию, и, наверно, где-то там же, в сером поле, потерялась и она сама, искавшая его всю свою молодость.

Редактор: Ирина Курако

Корректор: Вера Вересиянова

Другая художественная литература: chtivo.spb.ru

Весь следующий выходной прошел в делах, нет не рабочих, приятных домашних. Прибраться, постираться, погладиться, за продуктами на рынок сгонять, ну - выходной. И в общем-то и не удивился Игорь, выйдя вечером на крыльцо подымить, увидеть в темноте два желтых огонька – «О, здоров!». «Здравствуйте» - вежливо сказал кот. «Погоди, не убегай, я сейчас». Игорь забежал в дом, отломил от куриной педали бедро и, капая жиром по плитке прихожей, побежал во двор. Огоньки были на месте. «Ты, это, есть хочешь?» - тоном пса из мультика спросил Игорь. «Что, простите?» - вежливо не понял кот. «Не обращай внимания, здесь еда, только учти в этом доме с земли не харчат. Еда будет в миске. Набирайся смелости». «Ссыкотно» - признался кот. «Ну а кому сейчас легко» - усмехнулся Игорь – «И, пойми, я очень хочу курить, а миска рядом, так что будет вдвойне ссыкотно. Но курица вкусная». Докуривая вторую сигарету, Игорь услышал звуки бросаемой в топку курицы, улыбнулся. Кот облизал миску и замер, посвечивая желтыми огнями. Хорош! Серый в полоску или клетку, Игорь таких называл «цвет чищенного сазана», только хвост необычный – иссиня-черный и шикарные черные сапоги. «Издалека в наши края?» - спросил Игорь. «Ну, да» - ответил кот – «С Ольховой». «Это да, это расстояние. Метров сто по прямой. В путешествие, али с оказией какой?». «Да, нет» - кот замялся как-то – «Тут долгая история». «А я и не тороплюсь ни разу» - серьезно сказал Игорь. Кот вздохнул - «Я своим помогаю. Дачу их охраняю. На майские еще все вместе приехали, а потом вот. Они среди недели и по выходным, а я круглосуточно, а как иначе. Участок без охраны не оставишь… Я в кресле туристическом посижу?». «Обязательно, располагайся во все свои худоватые телеса». «Ну так вот» - кот аккуратно присел, поджав под себя лапы – «А тут неделю уже никого. Может случилось чего? Не спросишь же ни у кого. Ты не знаешь?». <Неделю назад как раз был последний полив, и дачники, повыдирав пожухшую ботву, заперев инструмент в сараях, технично свалили до весны>. «Откуда?» - соврал Игорь, прикуривая третью по счету сигарету – «А на меня, то как вышел, по компасу?». «У тебя колбасой пахло, а у остальных собаками» <Ближе к зиме в их дачном поселке оставались жить только восемь-десять домов, и только Игорь упорно не заводил собаку> «Слушай, а миска у тебя откуда? Котом или м-м-м кошечкой от тебя не пахнет, я бы учуял». «Старая история, был когда-то кот, на радуге теперь. А миску оставил, вот корм насыпаю иногда. Иногда к утру пустеет. Не ты?». «Нее, я же с участка и не выходил никогда, страшно. Вот вчера только голод к тебе и погнал». «Голод – не тетка» - серьезно согласился Игорь – «Так ты заходи по вечерам, и тебе сыто и мне не скучно. А то оставайся, я тебе в кресло одеяло старое постелю. Домой, сам понимаешь, во второй день знакомства пригласить не могу. Я приличный дяденька». «Не могу, работа» - вежливо отказался кот – «Но приглашением воспользуюсь и от одеяла не откажусь». Он мягко спрыгнул с кресла и потрусил к забору. «Постой» - остановил его Игорь – «Тебя как зовут-то?». «Это как?» - удивился кот – «Обычно кыс-кыс, дети – лямпампушка мисипусечная – как-то так». «Будешь Васисуалий» - решил Игорь. «Почему Васисуалий?» - удивился кот. «А почему не Васисуалий?» - в свою очередь удивился Игорь – «Васька – слишком просто, а у тебя вон хвост, ботфорты серьезные какие. Нет – только Васисуалий». «Хорошо, мне нравится» - согласился Васисуалий и юркнул под забор.

Остаток осени и половину зимы Игорь и Кот Васисуалий провели вместе. Днем Игорь работал, да и кот исполнял обязанности. Зато вечером Игорь приезжал домой, принимал душ, ужинал. Потом готовил чай, наливал в уже новую миску суп, крошил туда колбасу или мясо и шел под навес во двор. Васисуалий, как правило уже его дожидался в любимом кресле, на любимом одеяле. Так они и проводили вечера, в любую погоду, делились новостями. Кот рассказывал, какую большую и страшную крысу сегодня видел или как прошлой ночью испугался, проносимой ветром, метелки от камыша. Игорь рассказывал как быстро растут цены на солярку, и сколько дебилов-рыбаков выбралось сегодня на тонкий лед. Потом Игорь шел домой отдыхать, а Васисуалий дальше работать – охрана процесс ответственный. Лишь единожды кот уснул в кресле, да Игорь иногда бывал зануден, но утром кресло уже пустовало. В выходные Васисуалий приходил и днем, выходные – они же святое. Помогал Игорю чистить пойманную рыбу, или разделать купленную свиную ногу. А вечером как всегда. И так на постоянной основе, не надоедало. Нет, странно, правда? Хотя что странного? Как два друга могут друг другу надоесть, у них же миллион общих тем. Новый Год тоже встречали вместе. Васисуалий ел праздничную индейку, опробовал подаренный новый плед в кресле и боялся салюта. Игорь пил недорогой брют, поздравлял по телефону родных и близких, общался с коллегой в мессенджере. Я же говорю, у настоящих друзей всегда много общих занятий.

«Кот» - Игорь иногда называл Васисуалия Котом – «Ты пойми, ну срочная командировка. Два дня, не более. Я в миску тебе запас насыплю». «Да не в еде дело, ты понимаешь? Мои осенью пропали и ты пропадешь, зима, холодно» - беспокоился Васисуалий. «Не пропаду, за два дня управлюсь, думаю все получится».

Не получилось. Не получилось и в три дня. К концу недели ночью Игорь гнал свой Ниссан по ночному городу в сторону своего дачного поселка. Уже на съезде с трассы у мусорных баков он увидел стаю помоечных шавок, весело подбрасывающих мягкую игрушку. Серую мягкую игрушку, «цвета чищенного сазана», с иссиня черным хвостом и черными сапогами. Засигналив, Игорь остановился, выбежал из машины, пинками разогнал свору и подбежал к другу. Васисуалий уже не дышал. Бережно положив кота в найденную тут же коробку, Игорь заехал домой за лопатой и прямо ночью помчался в степь, долбить мерзлую землю в свете фар.

К концу зимы здорово похолодало, да так, что из поселка уехали в город, в теплые квартиры еще несколько домов. Игорь все так же приезжая с работы пил чай под навесом, курил, сидя на стуле возле пустого туристического кресла. В один из вечеров, задумавшись, Игорь смахнул со стола кружку с чаем и бутерброд. Коротко ругнувшись, он побежал домой за тряпкой, пока льдом не схватило. Выйдя на крыльцо, он увидел метнувшуюся от стола под навесом тень. "Извините, но бутерброд все равно упал" - и загорелись в темноте два жёлтых огонька.

P.s. Строго не ругайте. На выходных от нечего делать написал. За орфографию и пунктуацию заранее великодушно простите.

— Привет, — она улыбалась мне мило.

— Привет, — мой ответ был сухим, безразличным, словно я вообще не заинтересован в разговоре.

Агата придвинулась ближе. Я непроизвольно напрягся, уловив запах её духов — лёгкий, едва заметный. Потом она вдруг наклонилась ко мне и прошептала:

— Если не хочешь ничего делать, просто скажи. Сделаем вид, что работаем, а я всё напишу за двоих.

Я вскинул на неё взгляд, приподняв бровь. Конечно, я не самый умный в группе, но это задело меня.

— Даже не думал просить о таком. С чего ты взяла?

— Обычно все так делают, когда садят со мной. Знают, что я могу сделать за них всю работу. Вот и подумала, что ты тоже…

— Я — не все, — отрезал я, взглянув на неё жёстче, чем хотелось бы.

И тут я увидел её глаза.

Большие, глубокие, голубые, как чистое небо. Я даже моргнуть забыл, уставившись на неё, словно в первый раз вообще смотрел на человека. Краем зрения уловил, как она потянулась ко мне…

— Каян?

Её голос выдернул меня из ступора. Я быстро отвёл взгляд, отстранился, делая вид, что ничего не произошло.

— Давай приступим, — пробормотал я, впиваясь в листок, лихорадочно записывая что-то невнятное.

Пара тянулась мучительно долго. Агата то и дело что-то спрашивала, рассуждала о нашем задании, а я отвечал коротко, неохотно. Не то чтобы я не хотел с ней говорить… Скорее наоборот. Было что-то в ней… слишком правильное, слишком хорошее. А я — животное. Чувствовал это отчётливо. Как если бы набросился на неё, разорвал, испачкал.

Звонок прозвенел. Я вскочил, схватил вещи и ушёл, даже не попрощавшись.

Я чувствовал её взгляд.

Пусть.

Лучше быть высокомерным ублюдком, чем позволить себе увлечься ею. Чем завладеть и бросить, как я делал всегда.

— Каян, стой! — крикнула она мне в спину.

Я, как идиот, только ускорил шаг.

— Ты забыл телефон!

Я резко затормозил.

Чёрт.

Выругался про себя, стиснул зубы и медленно повернулся. Агата стояла чуть поодаль, протягивая мне мой телефон… и улыбалась.

Бесит.

Я шагнул к ней, рывком выхватил гаджет из её рук, но случайно коснулся её пальцев — тонких, холодных. Её кожа обожгла меня, словно лёд, и я, сам того не желая, снова поднял на неё глаза.

Опять.

Опять зацепился за этот взгляд, за эти чёртовы голубые глаза, которые словно гипнотизировали меня.

— Спасибо, — пробормотал я, пытаясь сбросить с себя этот наваждающий туман.

Агата лишь кивнула, снова улыбнулась и, не сказав ни слова, пошла по коридору.

А я просто стоял и смотрел ей вслед, улавливая сладкий аромат её духов, который, казалось, пропитал даже воздух вокруг.

Проклятье.