У меня в углу кабинета стоит череп. Он покоится на полке чуть выше уровня моих глаз.
Он смотрит на меня и наполняет меня жутким страхом.
Я заполучил его на открытом базаре в Китае. Если вы ждёте название улицы или города, какое-нибудь более точное указание места, увы, я не смогу вам его дать. Стоит мне попробовать всё вспомнить, и края воспоминаний уже расплываются.
Но в центре их живёт ясный образ, который я не смею забыть. Потому я и пишу, чтобы плесень забвения не сожрала всё целиком.
Когда мне было за двадцать, меня покорял мир и его разнообразие. Устав от школьной рутины, я решил бросить учёбу и взяться за жизнь руками. Я взял деньги, откладывавшиеся на колледж, и пустился автостопом по свету. Побывал повсюду: во Франции, Испании, Италии, на Филиппинах. Я даже прошёл с рюкзаком через Индию, чтобы лучше понять её людей и культуры.
Но венцом моих странствий стал Китай.
Срединное царство, как его порой называют, очаровало меня, как никакое другое место. Культура и история восхищали и захватывали. Я хотел знать о нём всё. На туристическую визу ушли годы, но когда я наконец приехал, уходить уже не хотелось. Я прожил там два года: выучил язык, объездил провинции, старался вобрать каждую крупицу знаний.
Я мечтал остаться там навсегда. Или, если не выйдет, по меньшей мере умереть там.
Но однажды я забрёл на другой рынок.
В городе, имя которого я больше не помню, был уголок, где местные собирались продавать свежие продукты и божественную уличную еду. Что-то вроде обширного базара под открытым небом. Место было приветливым, манило, и я прервал своё путешествие, чтобы задержаться там подольше. Болтая с торговцами об их жизни и прошлом, я видел, как их слова ткали насыщенный гобелен культуры. Вскоре я называл многих друзьями. Они подсказывали мне, что посмотреть, что попробовать на вкус, у кого на прилавке товар получше.
Я чувствовал себя в безопасности. Я чувствовал себя дома.
Был самый обычный день. Я только что купил спелые фрукты у знакомого хозяина лотка и вдруг заметил то, на что раньше не обращал внимания.
Это был узкий тёмный проход между двумя зданиями, неприметный закоулок рынка.
С первого взгляда я различил за ним прилавки. Подумал, что это просто ещё один ряд базара. Из любопытства подошёл ближе. Я перешёл улицу и ступил в проём — и тут кто-то резко дёрнул меня за руку и вырвал назад.
Я испугался. Обернулся — там стоял старик: обвисшие щёки тянулись почти до кончиков необычайно длинных ушей. Лицо изборождено шрамами забытых болезней, а густые брови свешивались над глазами, как бахрома. Спина сгорблена, но трости он не держал. Судя по хватке, силы в нём было больше, чем казалось.
Я ожидал ссоры, но в глазах незнакомца не было злобы — лишь чистый, неприкрытый ужас. Он взглянул на переулок так, будто глядел в разинутую пасть акулы-людоеда.
Слова его были сбивчивы, но мне удалось понять: проход закрыт. Он косился на него и постепенно пятился прочь. Оглядевшись, я заметил, что и другие торговцы обходили щель стороной: никто не ставил лавку ближе чем в пятнадцати метрах, прохожие перебегали на другую сторону улицы, пригибаясь и ускоряя шаг.
«Не ходи», — бросил старик на прощание и зашаркал дальше, всё так же оглядываясь, будто переулок мог кинуться за ним.
Я послушал его. Сначала. Но страх вскоре уступил место другому чувству:
Каждый раз, возвращаясь, я зависал взглядом на том ходе. Любопытство росло, как грибница в мозгу. Сначала я украдкой косился на него, потом думал о нём даже вдали. Когда страх ослаб, я стоял напротив и пытался разглядеть, что там творится.
Я расспрашивал друзей о переулке. Всякий раз воздух будто коченел. Без промедления мне повторяли одно: не заходи.
Одного, Хао Яна, продавца персиков, с которым я сдружился особенно, я прижал крепче.
— Почему? — спросил я. — Почему нельзя туда? Это же часть рынка?
Он объяснил, но слова его для меня оставались загадкой. Переулок, уверял он, единственный путь в ту часть города, что он звал иным рынком. Я проверил сам: искал другие ходы, но находил лишь глухие стены. Переулок был единственным.
Хао Ян добавил: люди иногда заходят туда, но возвращаются… другими.
— Там нет ничего хорошего, — сказал он. — Оно того не стоит.
Несмотря на предупреждения, моё влечение усиливалось. Я словно голодал. Дни напролёт я таращился на щель. Мне нужно было лишь заглянуть, говорил я себе, и всё.
Опять стоял напротив проклятого прохода. Желание исследовать охватило меня, как лихорадка. Я огляделся.
Я пересёк улицу и скользнул в щель.
Проход оказался холоднее, чем я ожидал. День был тёплым, а там пронзила меня ледяная тень ледника. Шум рынка за спиной стих до еле слышного гула, потом до шёпота.
Когда я пробрался насквозь, казалось, улица сзади перестала существовать.
Я оказался на ином рынке.
Палатка заслоняла выход из переулка. Я обошёл её и вышел на улицу.
Первое, что бросилось в глаза: почти точная зеркальная копия прежнего базара. Те же ряды, то же расстояние между лавками, даже цвета пологов.
Покупателей не было. Я был единственным. Хозяева стояли за каждым прилавком — больше людей не видно. И продавали они не овощи-фрукты, а диковинное барахло: ножи, куклы, знаки на потрёпанной ткани. На ближайшем столе лежали кости и приборы, назначение которых мне было не постичь.
Я так уставился на товар, что не сразу заметил продавцов.
Все они широко улыбались, глядя прямо на меня.
Будто каждый ждал клиентом только меня. Логично — я же единственный покупатель. Но улыбки были пустыми, теми, что дарят ради чаевых. Доброта была товарной.
И они ждали моей части обмена.
Любопытство насытилось. Вернулось чувство опасности. Я захотел уйти. Сию же минуту.
Нашёл палатку, из-за которой вышел. Зашёл за неё, чтобы нырнуть обратно в переулок и вернуться к друзьям, еде и безопасности.
Где зияла щель, теперь сплошная стена. Как будто здания сомкнулись, не оставив щёлочки.
Я метался по кварталу, ища другой выход. Напрасно.
Солнце клонилось к закату, когда я, отчаявшись, приблизился к хозяйке лавки и спросил, как выбраться.
— Купи что-нибудь, — сказала она, зубы сверкнули в багровых лучах.
Я оглядел стол и выбрал самую мелкую вещицу: кубик с чёрными знаками.
Я решил, что ослышался. Спросил ещё раз — ответ тот же. — Одна нога.
В углу я заметил дадао — китайский мачете.
Меня пронзило ужасное понимание.
Мысль казалась абсурдной, но хозяйка подтвердила её, обхватив рукоять. — Заплатите сейчас?
Я опустил кубик и отступил. Она не преследовала, лишь улыбалась и предлагала торговаться.
Я обошёл множество лавок, взывая о выходе. Ответ был один: «Купи что-нибудь». Цены звучали спокойно, буднично: глаз, рука, гениталии. Будто речь шла о купюрах.
Небо совсем потемнело. Свет шёл лишь от факелов и свечей в окнах.
На любом оживлённом базаре стоит фон шумов: голоса, стуки, торг. Здесь правил беззвучный вакуум. Я даже не слышал дыхания продавцов — дышали ли они вообще? Они смотрели, ждали.
Им была важна только моя покупка.
Меня охватила паника. Я попробовал убежать по улице, но всякий раз оказывался там же. Дёргал двери — заперто. Бился ногами о доски — древесина оставалась целой.
Отчаяние смело всё. Я карабкался по стенам, ищя зацепку. Один гвоздь вырвал у меня ноготь. Я лез дальше, кровь текла, но нужно было выбраться. Добравшись до крыши, я увидел «свой» базар по другую сторону. Сердце забилось. Друзья, привычные ряды — манили, как сирены моряка-самоубийцу.
Ступив на землю и обернувшись к свободе, я оледенел.
Вместо знакомого базара — те же лавки, те же ухмыляющиеся торговцы.
Все ждали, когда я куплю.
Я так и не считал, сколько прошло недель.
Время искривилось. Я пил стоялую воду из канавы, ловил крыс и ел их сырыми: за огниво у соседнего лотка пришлось бы отдать язык. Потом крысы исчезли, вода высохла.
Я голодал. Кости выпирали, желудок сводило. Я пересчитывал рёбра, чтобы убить время.
И вот, в палящий полдень, держа в руках темно-бурое зловонное моче вместо воды, я услышал чёткую мысль, словно кто-то прошептал в ухо:
Я поплёлся вдоль рядов, подгибающиеся ноги жгла боль. Я торговался. Искал самое дешёвое. Но видимые мелочи оказывались дороже всего: за маленький платочек требовали все четыре конечности.
Я подсчитывал: что готов отдать, чтобы уйти.
Продавцы не уступали. Если рука — то минимум предплечье, но никак не кисть. Если нога — то вся, стопа не годится. Пять пальцев могли стать четырьмя, но не одним.
Похожий на искалеченный человеческий или, может, обезьяний. Его взгляд я чувствовал с первой же попытки торга, и потому прошёл мимо. На втором круге спросил цену, дрожа.
— Один палец. — Продавец поднял указательный.
Цена всё ещё высока, но на фоне верной гибели — сносна.
И совершил ошибку — снова посмотрел в глазницы.
Две бездонные ямы — я будто падал в них, пока тело и душа не растворялись в вечной тьме. Я возненавидел его. Даже полумёртвый, я не хотел этот череп.
Но на третьем круге меня мутило, и я сел. Время уходило.
Положил руку на прилавок, зажмурился, приготовился к удару дадао. Его не последовало. Открыл глаза: продавец протягивает рукоять.
Я взял меч и задумался, как лучше отсечь палец.
Одним махом? Но так я поврежу кисть. Да и делать пришлось бы левой. Когда я протянул левую руку, торговец покачал головой: — Другую. Правую.
Я глубоко вдохнул и резким движением выгнул указательный назад. Боль пришла раньше треска. Я кусал язык, ощущая свежую кровь, пока убеждался, что кость сломана. Жгло белым огнём.
Надеясь на всплеск адреналина, я принялся пилить.
Кровь залила лезвие. Оно было остро, но не бритва. Я толкал и тянул, перерезая кожу, мясо, жилы — единственное, что держало меня здесь. Лезвие зацепило сухожилие, я почувствовал, как оно вырывается струной. Меня вырвало желчью, но я не остановился.
Последний рывок — и палец оторвался фонтаном крови.
Я бросил его на прилавок и прижал окровавленную руку к подмышке. Надо уходить, затем искать врача. Торговец неторопливо изучал палец, рассматривал обрубок через лупу ювелира. В глазах плыло.
Через две бесконечные минуты он кивнул. Жертва принята. Он протянул череп.
— Я не хочу его, — прошептал я.
Спорить сил не было. Я взял череп здоровой рукой и побрёл. Инстинкт вёл меня: я нашёл знакомую палатку. Века прошли с тех пор, как впервые влез в переулок. Я задержал дыхание, молясь, чтобы меня не обманули.
Сердце подпрыгнуло. Переулок открыт.
Я бросился, боясь моргнуть. Влетел в щель и рванулся вперёд.
Я ждал сопротивления, силы, что втянет меня обратно.
Выскочив, я оглох от гама голосов, торга, жалоб. Я вернулся.
Может, радость свободы, а может, отвыкшие от тишины уши — шум показался нестерпим. Глаза закатились, я рухнул в грязь.
Очнулся через два дня в больничной палате. Рядом сидел Хао Ян.
Оказалось, несмотря на мои недели на ином рынке, во внешнем мире не прошло и минуты. Хао Ян видел, как я глядел на переулок, а следом вышел оттуда истекающий кровью, полубезумный. Он сразу понял, что случилось, и отвёз меня в больницу.
Хао Ян не прикасался к нему. Сидел по другую сторону кровати, избегая взгляда. О базаре и черепе он не говорил.
Когда убедился, что я поправляюсь, перестал приходить.
Думаю, мы его напугали — я и череп.
После выписки всё изменилось. Люди шарахались, переходили улицу. Дружелюбные торговцы мёрзли в моём присутствии. Рынок, прежде тёплый, стал холоден. Ко мне не обращались, пока я сам не заговорю. На меня старались не смотреть.
Парадокс: единственное по-прежнему приветливое место — переулок. Он всегда открыт, будто манит зайти вновь.
Я вспоминал ад рынка-двойника, но зуд любопытства точил мозг.
Через две недели после больницы я решил вернуться в Америку.
Сувениров за всё путешествие я не набрал: не было места. Только череп поехал со мной. Я пытался бросить его в трёх гостиницах — всякий раз он появлялся в сумке среди одежды. На корабле я швырнул его в океан.
В ту же ночь, вернувшись в каюту, я нашёл его на койке. По своду лба стекали солёные капли, как порочное крещение.
Он глядел пустыми глазницами, и я чувствовал, как внутри меня что-то увядает.
Я перестал избавляться. Проще игнорировать. Игнорировать гниль и смрад, дать им тлеть в надежде, что время само избавит.
Дома он водрузился на полку в кабинете. Видимо, ему там нравится: перемещается он теперь редко.
Прошли годы. Годы, купленные моим пальцем. Но свободы нет. Моё время кончается. Я выяснил истинную цену черепа, ту мелочь на полях договора, что я пропустил, стремясь заплатить меньше.
Врачи называют это ранней болезнью Альцгеймера.
Воспоминания смешиваются, как влажная краска по коре. Я уже не помню Испанию, Францию, Филиппины. Я, под взглядом черепа, едва удерживаю лицо Хао Яна, вкус его персиков.
Череп оставил невредимым лишь мой ад на ином рынке. Но и его он со временем заберёт. Заберёт всё.
Если бы я не поскупился… если бы моё спасение стоило руки или ноги — может, не пришлось бы платить проценты.
Последний совет человека, сведшего себя с ума собственной рукой:
Не скупитесь. Это дорого обходится.
Больше страшных историй читай в нашем ТГ канале https://t.me/bayki_reddit
