А вот сейчас Инесса думала, что нужно было не цепляться за прежнюю квартиру, а сразу съехать. Хотя, если рассудить, роднуля могла бы разменяться с матерью, а с доплатой стала бы возможной покупка жилья в престижном районе. И оно оказалось бы не «пеналом» в семнадцать квадратных метров, а просторной двушкой, где Инесса могла бы заниматься с учениками на дому. А какие частные уроки без отдельного кабинета, в однушке, где фортепиано стоит бок о бок с частью бывшей стенки и упирается в раскладной диван? Ещё стол да шкаф – вот и вся обстановка, которую позволила вывезти Риточка.
Зато не стало ежедневной напряжёнки, вызванной раздражительной роднулей. Дочь шестой год училась в пединституте, всё никак не могла окончить четырёхлетнее обучение и винила в этом мать, ученики которой целыми днями бренчали на пианино в большой комнате. Про то, что всё заработанное Инесса отдавала дочке, Риточка постоянно забывала.
Зато сейчас Инесса с удовольствием покупала что-то для себя, могла принимать гостей без оглядки на осуждающе-ненавидящие взгляды дочки и… стыдно в её шестьдесят говорить, была открыта для общения с вдовцом из соседнего дома.
Каждый раз, поднимаясь по чистой просторной лестнице на свой второй этаж, женщина думала: «Иду домой… к себе домой». И ощущала тихую блаженную радость. Вот если бы не ещё кое-что, то Инесса могла бы сказать, что она счастлива.
Этой ложкой дёгтя были соседи напротив. Вернее, не соседи, а ребёнок. Вот и сейчас добротная металлическая дверь была чуть-чуть приоткрыта. А из неё высовывалась худенькая синеватая ручонка, вся в синяках и коростах, слышался тихий голосок:
В первый раз Инесса подошла к двери и спросила:
– Что тебе, малыш? Ты один дома?
Инесса сморщилась от резкого аммиачного запаха из двери, попыталась заглянуть в неширокий проём, но лампочка на площадке, как назло, перегорела. И женщина увидела только всклокоченные волосёнки, заляпанную рубашонку без пуговиц, впалый животик с чёрно-красным тюльпаном заживающего кровоподтёка.
Ей стало всё ясно. Сглотнув комок в горле, она велела малышу:
– Постой здесь. Я принесу тебе покушать.
Она как раз только заселилась, и еды в холодильнике почти не было. Пришлось изготовить бутерброд из нарезки и батона, положить в пакетик печенек и яблоко.
Обвисшая было ручонка, дрожа, снова потянулась к ней.
«Может, дитя слов не понимает? Расстроился малыш, не понять, мальчик или девочка, подумал, что я ничего не вынесу… ему или ей…» – пришло на ум Инессе.
Она отдала угощение, дверь тихо закрылась.
Инесса ещё постояла немного, тихонько выпуская воздух сквозь зубы и так же медленно вдыхая. Ей показалось, что её порвёт от злости на нерадивых родителей. Нет, это надо же, так запустить ребёнка, избить его! Если соседям этого подъезда всё равно, то Инесса не такая. Нужно сегодня же поговорить с ублюдочными мамой и папой, предупредить, а завтра – прямым ходом в инспекцию по делам несовершеннолетних... Или в опеку. Или прямо в городскую администрацию. Там тоже хороши сотрудники – прозевали такой вопиющий случай! Уроды-бюрократы!
Она содрогнулась от своих же ругательств и отправилась к себе. Тогда Инесса даже не подозревала, какой сюрприз её ждёт.
А сейчас она остановилась на лестнице, развернула два глазированных сырка, положила их в пакет вместе с булочкой. Какой же дурой она чувствовала себя уже неделю, подкармливая неизвестно кого!
Инесса ещё не ступила на площадку, как раздалось:
Она быстро сунула в ручонку угощение и попыталась шире раскрыть дверь, хотя её строго предупреждали на этот счёт. Но створка не двинулась ни на сантиметр, хотя Инесса приложила всю свою силу. Однако на миг на неё глянули большие глазёнки с красными веками и тёмными полукружьями под ними. Удалось разглядеть и царапину на скуле. А щёчки… У детей не бывает таких ввалившихся щёк! Ребёнок наверняка болен… Нет, она явно сошла с ума, если считает этого попрошайку ребёнком.
Дверь закрылась, как только Инесса убрала свою руку. Лампочка, конечно, не горела. Она перегорела сразу после того, как женщина утром ввинтила новую. Такой уж была судьба всех лампочек в этом подъезде.
Женщина прошла в свою квартиру, выложила покупки и с чашкой чая присела у окна. Она очень хорошо запомнила, как вечером заявилась разбираться к родителям малыша.
Ей открыла моложавая, аккуратно одетая соседка, сразу пригласила войти и провела на кухню.
– Я видела, вы три дня назад заехали, – сказала она. – А мы уже здесь месяц. И я знаю, что вы пришли меня отругать за то, что оборвыш просит у вас еды. К нам уже являлся отец семейства с пятого этажа, тоже новосёл. Квартиры-то в этом доме дешевле некуда.
– Да!.. – взвилась было Инесса.
– Уверяю вас: в нашей семье нет ребёнка! – соседка тоже повысила голос. – Мы и приехали сюда с севера для лечения в клинике. Осмотрите квартиру, если не верите.
Инесса сразу сбавила тон:
– Не вы одна, – устало откликнулась соседка.
Потом они наконец-то познакомились, разговорились.
Женя рассказала, что чудеса в квартире начались сразу в ночь после их заселения. Женя и Андрей ясно услышали, как по квартире носятся кошки, а за ними бегает маленький ребёнок и счастливо смеётся. Более того, в углу ванной одно животное яростно скребёт пол.
Андрей подскочил, включил везде свет – никого. Он зевнул, не глядя провёл рукой по стене в поисках выключателя и охнул: на коже появились глубокие царапины, словно бы его полоснула когтями кошка. Перебинтовав мужа, Женя пошла в ванную и замерла без крика: в углу смердела кучка кошачьих экскрементов. Когда вернулся голос, она позвала мужа и показала на эту мерзость, которой точно раньше не было. Женя тщательно промыла пол во всей квартире после того, как ушли грузчики.
На Андрея, прошедшего Вторую чеченскую, бывшего начальника драги, события не произвели никакого впечатления. Он подгрёб под бок жену и сладко засопел. Но Женя уснуть так и не смогла. В голову лезли всякие рассказы про домовых… Она встала, вошла на кухню. Пластиковое ведро, временно поставленное вместо мусорницы, лежало на боку. Картофельные очистки кто-то разбросал, а яблочный огрызок разжевал до кашицы. Женя налила в блюдце сока вместо молока и поставила под мойку. Подумала и положила туда же печеньку.
Утром на приёме врача узнала, что с ней всё в порядке, просто климат бывшего места жительства не подходил, вот детей и не было. А сейчас, спустя время, у неё срок около четырёх недель. И она каждый день тайком от мужа моет блюдце с остатками молока, наливает свежее.
– Как я рада за вас, Женечка! – искренне сказала Инесса и не удержалась от вопроса, хотя давала себе отчёт в том, что негоже тревожить беременную всякими несуразностями: – И что… больше ничего не происходило?..
Женя пожала плечами и нехотя призналась:
– Бывает, что в квартире возникает смрад. Пахнет то мусоркой, то деревенским туалетом. Вещи словно оживают: в детской кроватке кто-то спит и валит набок громадного медведя, которого муж посадил туда в ожидании малыша. Лошадка-качалка перемещается… И старуха…
Тут Женя осеклась и заявила:
– Я рада знакомству. Правда, очень рада. На лестничной площадке мы с вами – единственные соседи. Но говорить на эту тему больше не хочу. У нас в семье хорошие перемены. Всё остальное – ерунда. Но после рождения ребёнка мы съедем отсюда. А пока обращайтесь, если будет нужно. Андрей у меня на все руки мастер. А я буду рада простому разговору по душам. Приходите на пироги. Вообще просто приходите. Я без матери росла. Но только сейчас, в чужом городе, поняла, как важно, когда рядом есть кто-то близкий…
У Инессы налились слезами глаза, и она от души обняла Женю. Потом порадовалась за свою роднулю: уж ей-то не придётся испытать, что такое одиночество. Пока Инесса жива, конечно…
– Инесса Изяславовна, не делайте ничего, что может не понравиться… вашим видениям. Помните про царапины? Ещё был случай, когда Андрей получил травму, – предупредила на прощание Женя.
Со времени этого разговора миновала неделя.
– Так, хватит чаёвничать, – строго сказала себе самой Инесса. – Пора делом заняться.
Делом – это поквартирным обходом. Слово-то какое, точно она участковый… Но поговорить с жильцами просто необходимо. Не только для её собственного спокойствия, но и для Жениного. Для истины, в конце концов. А то ведь так и умом тронуться недолго. Инесса ясно представила тощую синеватую ручонку и вздрогнула.
Она надела тёплый шерстяной жакет и двинулась на пятый этаж. Почему именно на пятый? Так ей показалось нужным. У Инессы вообще было развито чутьё на некоторые вещи. К примеру, она всегда знала, есть ли искра божия в ребёнке, получится ли из него музыкант. А ещё могла сразу понять, поступит ли в консерваторию или училище недоросль, которого родители направили к ней по великому знакомству. Умела найти слова, которыми можно снять зажатость или страх, а то и укротить лень. Она чувствовала, каков человек изнутри, как бы он ни маскировался. Но её интуиция рассыпалась прахом перед самыми любимыми – мужем и дочерью.
Вот и сейчас, поднимаясь на лестничную площадку, Инесса кожей ощущала, от какой двери веет покоем или сварами и ссорами. А то и понимала, за какой вообще никто не живёт. Многовато было таких. Интересно почему? На пятом этаже она безошибочно постучалась в дверь, пахнувшую смертью. Сначала никто не открыл. Потом дребезжащий старческий голос спросил:
Инесса вежливо и доброжелательно объяснила:
– Я новая соседка со второго этажа. Познакомиться хочу. А ещё поспрашивать, честно скажу, об очень странных вещах.
– Ааа! Нашлась хоть одна разговорчивая! – радостно отозвались за дверью.
Щёлкнули два запора, звякнула цепочка, и на площадку выскользнула долговязая бабка, уставилась злобно горевшими глазами на Инессу.
– Тут ведь не дом, а скопище немых злыдней! Ничто ничего не скажет, молчать станут. Когда мой сынок Николаша хотел их всех собрать, чтобы разобраться с чертовщиной, ментов с психбригадой вызывали! Его и скрутили, увезли. Выпустили быстро. Так что ты думаешь? Эта тварь на него с потолка свалилась, шею с затылка порвала! Он и помер в больнице. Но мне всё рассказал!
Бабка изрыгала ругательства, как гейзер выплёвывает в небо пар и кипящую воду. Так и не дала ни слова вымолвить самой Инессе. Прооравшись, хлопнула дверью. На волосы Инессы упала пыль от побелки.
Пришлось спускаться. Никто ей не открыл, хотя люди явно были дома: слышались звуки телевизора, кто-то топтался у дверного звонка, шикал на кошку… Неудача. Но останавливаться нельзя. К счастью, есть Павел Вадимович. Он ушёл из органов задолго до того, как милиция превратилась в полицию, но знакомства сохранил.
Они договорились встретиться в половине четвёртого. По дороге в отделение Инесса пожаловалась Павлу на соседей, мол, пугает её кто-то… И вовсе это не пьянь или хулиганьё, а мальчик лет пяти. Просит каждый раз покушать, протягивает руку из соседней квартиры. А в ней не живёт. Жильцов не расспросишь, уж очень нелюдимые и неразговорчивые.
– Эвон как! Так меня бы сначала спросила. Я в доме напротив лет сорок живу, – похвастался Павел. – Зачем тебе участковый, сам всё расскажу.
Инесса сама не заметила, как прошло время в сквере. Очнулась, когда уже закоченела от холода, а фонари стали бросать круги медового цвета на бурую пожухшую листву.
– Так что это всё сказочки для впечатлительных. Ну ладно, я согласен, что не всё в мире мы можем объяснить. Но клянчит еду эта сущность, или как её там называть, только у людей с нестабильной психикой. Добрых, отзывчивых, деятельных. Неравнодушных, одним словом. Вот хочешь, я с тобой в подъезд зайду и разберусь с ней?
Инесса пожала плечами. Её ещё раньше покоробило, что для Павла есть только три категории людей: слабых, которых нужно защищать; нарушителей, которым места нет в мире, и он сам. Сильнее и умнее всех. Двух жён пережил, по-прежнему здоров и бодр. Но подставленную руку не отклонила, встала и зашагала домой.
Павел Вадимович торопился, на обвисших бритых щеках появился румянец. Он взахлёб рассказывал о своей бывшей работе, смеялся своим же байкам. Инесса поняла, как он устал от одиночества, как ему хочется снова кого-то защищать, быть нужным, незаменимым. Он вперёд неё взлетел по лестнице и указал на дверь Жениной квартиры:
– Ну? Где этот оборванец-попрошайка, а?
И победно посмотрел на Инессу с верхних ступенек.
Она поднялась и сразу услышала:
Инесса прижала руки к груди. У неё с собой ничего не было, кроме документов в сумочке.
– Заткнись, выблядок! – рявкнул Павел Вадимович.
Инесса вздрогнула от крика и прищурилась. Она увидела, как ручонка тает в сумраке подъезда, в котором перегорают все лампочки, живут отчуждённые друг от друга люди. И где всем всё равно.
– Ну? – рассмеялся Павел. – Где этот выморочный паразит? Нет его. И не будет. Ему нужно сказать только одно слово – выблядок. И он исчезнет и никогда больше не появится. Так его чокнутая бабка орала, пока не сдохла. А жильцы из этого секрет сделали. Наверное, побоялись, что если расскажут кому-то, то волшебное слово перестанет действовать.
Инесса почувствовала сильное головокружение и сказала:
– Павел Вадимович… Мне что-то нехорошо… Я в другой раз вам чаю предложу. А сейчас мне бы полежать…
Улыбка и розовощёкость исчезли с лица старика. Как будто слова Инессы стёрли с него надежду на уютный вечерок за почти домашним ужином. Точно так же, как он ругательством стёр призрачную ручонку.
– Может, скорую? – робко спросил Павел Вадимович, но Инесса покачала головой.
Ссутулившись, старик зашагал прочь, держась за перила вздрагивавшей рукой.
Он долгое время жил, ничего не понимая. Кричал, когда хотел есть или мёрз. А ещё что-то разъедало его, постоянно связанного. Но потом понял: вслед за криком приходит боль. С него стаскивали что-то и этим же хлестали. От вони свербело в носу и щипало глаза. Поэтому он перестал вообще издавать какие-то звуки. Его кормили. Корм застревал в глотке.
– Ты своему выблядку воды дай, – говорил густой низкий голос. – Подавится тварь, неприятности будут.
– Да я б сама его пришибла, – отвечал другой голос. – Надоел, сил нет. Недовес, пиодермия какая-то… Рефлексы-хуексы… Запущенность, мля, бытовая!
– Ну пришиби, – смеялся первый. – И ступай работать, потому что пособие отберут. Лучше сразу в крытку, там тоже работа. Ты же дура, и пришибить-то путём не сможешь.
Он часто оказывался в больнице. В него втыкали болючие иголки, но он никогда не плакал. Именно там его стали называть не выблядком, а Васей. Сначала было непривычно… Он хорошо ел, много спал. На едкие повязки не обращал внимания. Ну жжёт. И что? Это же не голод, не холод и не удары по рукам и ногам. Вот бы всё время жить в больнице! Но всё кончается. Еда, какие-то деньги… Кончались и больницы. Приходили те, кого нужно было называть мамой или папой.
И всё начиналось по новой, но уже в другом месте. Последнее было особенно поганым. В маленьком помещении, почти таком же, куда его в больнице носили мыть, стояли только кровать и стол с лавкой.
– Деньги кончились! – орал папа. – Давай работай, сука!
И мама принималась работать. Выблядка отодвигали к стене, накрывали тряпкой. И он слушал ночи напролёт, как гудели голоса в комнате, как тряслась и подпрыгивала кровать, как вопила и захлёбывалась мама. Однажды тряпка сползла с него, и он увидел рядом тёмную рожу.
– Вэй, гылыдыт! – заорала рожа.
– Ну, глядит, Анзор, тебе-то что? – еле ворочая языком, сказал папа.
– Водки ему дай! – развеселился кто-то.
– Сдохнет? – полюбопытствовал ещё один. – Младенцы от водки дохнут.
– Какой младенец-то? Почти мужик – два с половиной года, – возмутился, наливаясь пьяным гневом, папа.
– А почему маленький-то такой? Или ты его таким же маленьким хером заделал?
– Что?! – взревел папа, но упал с лавки.
Весёлый, сменив Анзора, поднёс выблядку маленький стаканчик с чем-то едким. В больнице Вася привык принимать всё, даже очень противное. Вот он и открыл пошире рот, глотнул. И задохнулся, не в силах откашляться. А потом наступила тьма.
Глаза он всё-таки открыл. Сначала ничего не увидел, но потом сквозь муть проступили очертания комнаты, фигуры людей. Рыдала мама. А папа с красной спиной валялся всё там же, на полу.
Выблядок очутился в больнице и снова стал Васей. Целыми днями он смотрел, как из бутылки через трубочку капает вода. Каши не давали, но и есть почему-то не хотелось. Толстая женщина часто останавливалась около его кроватки, качала головой со словами:
– Ну как так можно: спихнуть дитя в больницу и ни разу не зайти, не позвонить?.. Я бы этой мамаше ноги повыдёргивала. Третий год ребёнку, а он ни звука не издаёт. А по глазёнкам-то видно, что всё понимает.
Однажды она пришла с тарелкой вкусной белой каши, которую Вася особенно любил раньше. Набрала её полную ложку и поднесла к губастому рту. Вася по-прежнему не хотел есть, но не посмел противиться доброй женщине. А каша сама проскочила в горло, упала тёплой струйкой в живот.
– Ну, вкусно? – спросила женщина. – Хочешь ещё? Вижу, что хочешь. А я не дам. Скажи сначала: «Тё-тя». Я небе не мать, не бабка… Ну?
Вася напрягся, но изо рта вырвалось мычание.
– Ага, можешь же! – обрадовалась женщина. – Ну-ка, тё-тя… Тё-тя!
Тут внутри у Васи что-то дрогнуло, и он выдавил из себя:
И получал ещё много ложек каши, но сперва произносил первые и единственные в своей жизни слова.
На следующее утро толстая тётя не пришла. Вася не знал, что у неё кончилось дежурство, но она снова появится через двое суток.
Поэтому загоревал, отказался есть, выгнулся дугой, сжав зубы. А пальцы стиснул так, что они побелели.
Пришёл врач и сказал другой тёте, помоложе и покрасивее:
– Назначу противосудорожные. Хуже не будет: мать – алкоголичка и наркоманка, судя по всему; давала сыну снотворные средства и нейролептики – их показали анализы; сильнейшее алкогольное отравление… Этому ребёнку судьба уйти. Наблюдай за ним, Вера. И позвони в реанимацию, пусть приготовятся. Заметишь агонию – сразу поднимем наверх.
Вера холодно посмотрела на Васю, и он почему-то у себя в голове услышал её голос, хотя губы красавицы не шевельнулись:
– Возись тут с наркоманским отродьем… уйдёт и уйдёт, одним уродом станет меньше.
Вася уходить из больницы не хотел. Ни за что. Он сжался в пружину, закрыл глаза и изо всех сил подумал: не уйду! Лучше спрячусь.
И спрятался там, где ему удалось: под своей кроватью. Сразу раздался крик мамаши, которая была в этой же палате со своим малышом. Она заорала:
– Вера! Вера! Этот недоразвитый упал! Под кровать закатился!
Он, конечно, не упал. Просто как-то произошло всё быстро: вот только что лежал на кровати и думал, потом глядь – уже на полу, в уголке. А над ним – низкий потолок. Почти как в чемодане, в котором приходилось жить, когда он был совсем маленький.
Вошла невозмутимая Вера, отодвинула кровать, резко подняла Васю и привязала его. А он и не протестовал, лишь бы не уходить из больницы.
Но пришлось. За ним явилась мама. Ей, иногородней, нужно было срочно уезжать. Вася снова, как в случае с красивой Верой, услышал у себя в голове материнский голос: «Скорее бы эти долбаные документы подписать… Зарема сказала, что долго ждать не будет, другого ребёнка найдёт. А десять тысяч на дороге не валяются. Если докопаются менты, скажу, что цыгане украли. Пусть ищут ветра в поле».
Вася потянулся к женщине в белом халате, чтобы не отдавала его маме. Но что он мог сказать, кроме «То…тя»? И его отдали.
Он никак не мог запомнить лица людей, с которыми пришлось жить. Ему всё время высыпали порошок в бутылочку с очень жидкой кашей. И Вася засыпал. Он чувствовал, что его постоянно таскали то одни руки, то другие. Слышал над собой голоса: «Помогите умирающему ребёнку на лечение… ребёнка кормить нечем… негде жить с ребёнком». А Вася хотел только одного – оказаться снова в больнице. Поэтому он не разрешил себе засыпать. Принялся обращаться то к одному участливому лицу, то к другому: «То… тя». Но его никто не понимал. Женщины утирали глаза и открывали сумочки, кошельки.
Ночью он бодрствовал и мог думать про больницу. Так сильно думал, что утром его находили в самых неожиданных местах. В последний раз – очень далеко от того дома, где приходилось жить. Тогда раскричались все странные, пёстро одетые люди. Они решили, что Вася – бэнг, чёрт. Заставили Зарему отыскать его маму и вернуть ей бэнга.
А мама оставила его бабушке, которая жила с кошками в до невозможности загаженной квартире. Вася додумался: бабушка даже не поняла, что к ней вернулась дочь и оставила ей внука. Она решила, что он тоже кошка, только странная.
С кошками началась новая, приятная жизнь. Вася ел с ними то, что приносила бабушка с улицы, спал среди пушистых мурчащих тел. Научился ползать, а затем ходить. А какими весёлыми были игры! Вася не уступал кошечкам в быстроте и ловкости. Ему даже двигаться не надо было: стоило подумать, как он оказывался где угодно. Вася сразу заприметил те места, на которые кошечки иногда глядят со страхом и настороженно. Вот в них-то было здорово прятаться от шерстяных игруний. И от бабки тоже, потому что она стала бить всю живность в квартире сначала тапками, а потом и палкой. Васе перепадало нечасто, а вот Полосатику досталось. Он умер.
И тогда бабка захотела съесть Полосатика, потому что ей уже было трудно выйти из дома. Вася впервые в жизни плакал, пока бабка варила ободранное тельце. Тогда, чтобы она больше не трогала кошечек, Вася попытался попросить еды у одной доброй тёти.
Женщина, увидев его руку, разоралась так, что у Васи заложило уши. Еды не дала. Бабка съела Пушинку. А на другой день к ним ввалилось много людей. Вася подхватил двух кошечек и подумал о потайном месте в квартире. Тут же там оказался. Но в такую-то тесноту протиснулась ещё и бабка. Как она только смогла-то?.. Бабка сразу поумнела, откуда-то узнала первое имя Васи – выблядок. И орала до тех пор, пока внук не улучил момент и не вытолкнул бабку из убежища. Её нашли и унесли. А Вася остался жить с кошечками. Иногда хотелось покушать, и Вася выбирался из тайника.
Особенно ему понравились Женя и добрая бабушка Инесса. Они ни разу не разозлили его, как сделал какой-то Николай. Васю злить нельзя. Тогда всем будет плохо.
А вот сейчас плохо бабушке Инессе, он это точно знает. Она говорит в какой-то предмет: «Доченька, приезжай…». А доченька отвечает, что бабушка Инесса до завтра никуда не денется.
Инесса расстроилась от всего разом: от рассказа и поведения Павла Вадимовича; от того, что сама причинила ему боль; от неудачи с поквартирным обходом… И ещё ей было тоскливо от мысли, что она ничем не сможет помочь малышу.
В груди слева появилась жгучая боль, словно все неприятности обернулись расплавленным металлом. Валидол не помог. Пришлось потревожить роднулю. Риточка рявкнула в трубку, что её разбудил звонок, а ей завтра на первую пару.
Инесса положила в пересохший рот ещё одну таблетку. Полегчало настолько, что удалось подойти к окну и открыть раму.
Осенняя ночь дохнула ей в лицо запахом дождя, который стучал по голым клумбам и палой листве. И это был запах чего-то страшного и неотвратимого. «Я умираю», – подумала Инесса.
Она не поняла, что падает навзничь, цепляясь за тюль.
И тут раздалось настойчивое: «То-тя! То-тя!»
В голове, которая стала пустой и гулкой, эти слова показались ненужной помехой. Но они повторились вновь и вновь.
Инесса подняла килограммовые веки и глянула вверх.
Над ней парил полупрозрачный малыш и протягивал ручку.
Инесса не смогла говорить, только подумала: «Лети себе дальше, Вася… Мы больше не встретимся…»
Она не увидела, как порыв ураганного ветра сорвал тюль и гардины, пронёсся по квартире и саданул в дверь так, что выломал замки. Но и в коридоре ветер не стих, ломанулся в соседнюю дверь, затряс металл, как фанерку. Из квартиры выскочили полуодетые Женя и Андрей, бросились к Инессе.
Через полмесяца она вернулась домой из больницы. Мир стал белым-белым, как манная каша, которую очень любит Вася. Придётся теперь часто её готовить. Ведь Вася с огромным медведем и кошками из Жениной квартиры перебрался к ней.
