CreepyStory

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Место, в котором я очутился, было мне незнакомо. Вокруг простирались бескрайние поля с выжженной солнцем травой и редкими лесополосами. Ветер был почти не слышен, и вокруг царила восхитительная тишина, но почему-то казалось, что воцарилась она недавно. Я чувствовал, что воздух наполнен чем-то тягостным и липким, почувствовал истеричный страх и бесконечную боль, которые сочились из земли. Все вокруг было пропитано ненавистью, каждая травинка и каждая капля, растворенная в воздухе, жаждала крови. Такой свежей и теплой.

Все что здесь было: все звуки, запахи,  чужие ощущения и эмоции, каждый миллиметр пространства, еще некогда чуждого мне, прошел сквозь меня и не оставил во мне ничего. Я воспринимал и чувствовал только зов. Серп, висевший до поры в воздухе, двинулся вперед и властно потянул меня за собой. Сквозь черные дыры в земле, мимо пылающих металлических остатков чего-то огромного и страшного, через ямы и канавы, вырытые руками человека к тому месту, где было то единственное в этом мире, что имеет для меня значение.

В тот первый раз я заметил ореол, а уже потом почувствовал его биение. Серп остановился рядом с мертвым человеком, и замер в воздухе. То, что человек был мертв, я знал без сомнения, и не только потому, что его внутренности были выворочены наружу через открытую грудную клетку, а литры его крови щедро залили землю рядом с ним. Я видел его ореол, белую субстанцию, что наполняет любое существо и является самой жизнью. Облачко света желало покинуть мёртвую оболочку и стремилось вверх. Со всех сил, прямо к бездонному небу. Нити света тянулись вверх, но не могли оторваться от изуродованной, обугленной плоти, как перепуганная птица не может освободиться от силка. Какое-то время я наблюдал за судорожными движениями ореола, завороженный, но потом почувствовал, как в руку лег серп.

Один легким его движением, я отделил свет от тьмы и плоть от духа, резанув под корень место соединения прямо посередине бездыханного тела. Ореол стремительно и напугано рванулся вверх, и постепенно его полет становился все легче и тише, пока составляющие его нити не перестали быть различимы в белесой высоте. Потом я закрыл глаза и прислушался, в оглушительной тишине я услышал тонкий звук, который я называю зов. Переливающийся и резонирующий с пульсом окружающей земли. Это был зов ореола, не могущего покинуть плен. Серп тоже слышал этот звук, мы были с ним одно целое. В тот первый раз, он вёл меня за собой и говорил со мной.

Серп сказал мне не произнося слов, что ореолы должно отлавливать и прятать на дно сумы, дабы доставлять их быстрее к месту их рождения. Непослушные, как дети, освобожденные при помощи серпа, они могут многие столетия бесцельно летать по бескрайним просторам вселенной, пока, наконец, не вернуться домой.

Я поплыл вперед, повинуясь зову. Туда где полыхало зарево красного цвета, невидимое обычным глазом. Туда, где я был нужен.

В перерытых уродливых ямах повсюду были люди. С оружием и в странной одежде неопределённого цвета. Люди смотрели вперед и не видели ничего кроме красной тучи, висящей перед их глазами, зубы их стучали. Я видел их ореолы, наполненные ужасом и безумной ненавистью, светлыми линиями они наполняли людей изнутри. Тут же я заметил ореол, который звал меня, похожий на тонкого извивающегося червя.  Он пытался высвободиться из бренных оков, которые лежали рядом с одной из ям. Этот человек умер только что, но никто этого не видел. Кроме меня.

Я прошел мимо этих людей, задевая их своим балахоном, но никто не повернулся, чтобы посмотреть мне вслед. Серп легко лег мне в руку и отделил от тела белый сгусток, который я, схватив, едва смог удержать в руке. Прикоснувшись к ореолу, я слышал его и понимал, что он такое. Чувствовал, как короста прошлого осыпается с него как грязь и он готов к путешествию домой. Это был первый ореол в моей суме, и я почувствовал ее тяжесть.

За ним было еще множество, но именно этот я запомнил навсегда.

В тот первый раз я наполнил свою суму очень быстро. Все те, кто был в тех ямах, умерли через несколько мгновений. Время растянулось, как патока и повисло на хлипких деревьях вокруг. Земля поднялась на дыбы, что-то хлопнуло и красное марево стало бурым. Боль наполнила пространство, но царила она недолго. Я делал то, ради чего был сюда призван. И боль исчезала.

Моя сума была тяжела, и серп сказал, что мне должно вернуться туда, откуда я пришел. В этот же момент он растворился в воздухе, а я почувствовал, что тело мое становится легче самого воздуха, и я поднимаюсь вверх. Над перекошенным лицом земли и едким дымом, над оглушающим грохотом и смрадом, над всем ужасом и болью земли. Я покидал все это без сожалений и радости, как будто делал это уже тысячу раз и я абсолютно пуст. Меня ждала бесконечность и свет, место, где я смогу опустошить суму.

И еще множество раз во снах я возвращался в разные места, но с той же целью. Я разрывал связь при помощи своего серпа. Мой серп собирал урожай среди огромных каменных городов и деревянных пылающих деревень, среди равнин и рощ, полей и гор. Иногда я наполнял суму быстро, как в первый раз. Иногда мне приходилось долго плутать, прислушиваясь, не слышен ли где-то зов моих ореолов. Но неизменно я находил их и наполнял свою суму.

Я мог долго держать их в руках, прежде выпустить из рук. Они рассказывали мне свои истории, прежде чем  навсегда их забыть.

Однажды, разобрав очень тихий звук, среди прочих, я пошел навстречу ему и обнаружил очередное измученное тело, но его ореол его был едва заметен через черную корку. Он не стремился вверх и уже совсем перестал звать меня. Он как будто вытекал из тела прямо на землю. Я пытался взять его, но он утекал сквозь мои пальцы, туда, где расцветал красный цветок.

И чем больше я ходил по земле как жнец, тем чаще видел такие ореолы. Взять с собой я их не мог.

Место, куда я относил мою драгоценную ношу, является абсолютной пустотой. Началом и истинным светом. Из света этого, отделившись от него, возвращались в сущее кусочки света, превращаясь в ореолы. Они соединялись с плотью и создавали жизнь. Я множество раз видел это. Обратно же их возвращал я. Они радостно выпрыгивали из моей сумы и снова становились светом.

Каждый раз, просыпаясь ото сна я помнил все и снова мог чувствовать и ощущать реальность, видеть краски не сквозь пелену глаз жнеца. Слышать и воспринимать звуки. Но каждый раз я скучал по этому всепоглощающему свету и маленьким белым ореолам. Я думал о том, зачем нужен жнец и реально ли все происходящее со мной во сне. Не понимал, в каком странном мире я появляюсь каждый раз и почему он кажется мне незнакомым.

Вопросы эти заслонили всё мое существование. Жизнь стала для меня сначала поиском ответа на эти вопросы, а затем, когда я потерял надежду ответить на них, потеряла цвет.

Однажды во сне, когда я в очередной раз наполнил свою суму и серп покинул меня, я мысленно спросил, адресуя вопрос куда-то вверх. Туда, откуда пошло все сущее. Я спросил обо всем сразу и услышал голос. Он был не тих и не громок. Не ласков и не груб. Просто голос, который звучал у меня в голове.

Он сказал, что ореолы не могут управлять разумом и чувствами существа, являясь лишь искрой, поддерживающей жизнь. И когда тело существа умирает и не может более сдерживать искру, его разум и чувства подобно паутине опутывают ореол, и тот не может покинуть пут тела. И чем сильнее чувство овладевает существом в момент смерти, тем прочнее эти путы. Во все времена живые существа цеплялись за жизнь, особенно в самые страшные периоды голода, болезней и массовых смертей. Тогда и появлялся жнец.

Он сказал, что путы могут быть настолько сильными, что и вовсе не отпустят ореол, если жнец не появится вовремя. Тогда искра жизни растворяется в сущем для того, чтобы снова переродиться в будущем во что-то иное. Смерти для всего существующего нет, но есть отсутствие жизни.

Я нужен этому далекому голосу, как свету нужна тень. Я все еще жив, но жизнь моя продлиться покуда, я не осознаю свою роль. Жнец существует отдельно от света, но чем более трудные времена наступают для сущего, тем нужнее жнец. Все, что я вижу в перерывах между снами, лишь изнанка и оболочка, тусклая копия для отдохновения моего разума. Очередное отдохновение, коих за тысячи лет было невероятно много.

Тогда все стало на свои места. Я вспомнил, почему меня так тянет к этому свету - я единственное сущее не созданное, а призванное им.

«Я – преступник, который хочет прикончить свою жертву еще раз. Это плохо. Елизавета Ивановна – а теперь я даже знаю ее имя – поклялась себе и мне, что сведет в могилу всех причастных к ее выселению. Так она называет свою смерть – выселением. Плавает днем и ночью над нашими головами и орет. Емельян и Тата спокойно воспринимают буйное привидение, потому что в их жизни такого было навалом. Грессил, кажется, вовсе ничего не слышит, как и прочие соседи. Я пока не выяснил, что произошло, но кажется все это связано с тем странным черным шариком, который я прихватил из колдовского гаража. Говорила мне мать, чтоб не тащил в дом всякий хлам.

Мертвые на моей жилплощади оживают тем или иным способом, не понятно каким. К примеру, почему зомби-бабка из морозильной камеры не разговаривает человеческим языком? Я уже не говорю про то, что она заблокировала всю еду. Недавно Тата хотела сварить суп, так мне пришлось два часа сперва вытаскивать старуху из холодильника, а потом загонять обратно. Я переносил замороженные припасы под непрерывный вой Елизаветы Ивановны, потому что это был ее холодильник и ее баранья нога.

Хорошо, что наши квартиры скрыты общей дверью, и никто не видит, как я сражаюсь с зомби. А сражаюсь я очень плохо, дорогой дневник. Так плохо, что если бы сейчас наступил реальный зомби-апокалипсис, я бы с первых минут уже бегал по улицам и ел чужие мозги. Меня спасает только то, что я похож на скользкую макаронину и могу выкручиваться из рук…»

Федя прервался, потому что со стороны балкона начался дробный перестук. Это был еще один новоявленный мертвец – Дон. Она так и представился. Я, говорит, Дон. И это после того, как Шапкин перешел с ультразвукового крика до обычных хрипов. Дон жил и умер еще до того, как квартиру получил Федин дедушка. Он строил этот дом, работая в строительной бригаде, мечтал о светлом будущем, а потом нашел пропажу двух мешков с цементом и хотел доложить начальству. Но его напарник взял в руки обыкновенную отвертку и сделал в Доне несколько дыр, а потом засунул между перекрытиями балкона, засыпав песком. Почему никого не смущал запах, пока Дон медленно превращался в скелет? Почему никто вообще не стал его искать? Цемент, главное, искали, а пропавшего строителя нет. Грязное было дело, по мнению Шапкина, однако срок его давности давно истек.

Как искать ту бригаду и тех строителей? Это, наверно, надо подавать заявку в программы типа «Ищу тебя» или сразу идти в полицию. Нашел, мол, у себя на балконе человеческие останки, прошу прийти и разобраться! Они спросят, а почему это останки двигаются и разговаривают? А ты пожимаешь плечами неловко, так вот бывает. Потом будет другой выпуск, например, в «Пусть говорят», где Федю посадят на мягкий диван, и он будет рассказывать о том, как важно вскрывать балконы перед заселением. Его начнут перебивать другие участники передачи, плюнут в лицо, потом они подерутся и под конец передачи сделают вывод, что водка – есть зло.

Дон был очень вежлив, но вежливый скелет это в первую очередь скелет. Он спокойно принял то, что с момента его смерти прошло более пятидесяти лет, а также то, что теперь он вновь может двигаться. Правда, дальше порога спальни он проходить не мог и сразу падал на пол без сознания. Так что теперь он жил на балконе. Навел там порядок, обустроил рабочее место и стал чинить разное. Тата с Емельяном носили ему поломанные вещи, а Дон их исправлял. Это было странно, очень странно. Федя до сих пор боялся спать с открытым балконом, хотя осень в этом году выдалась теплая.

Лежал он как-то на кровати, засыпал, мысли путались, а потом в потемках заметил, как над ним склоняется мертвец.

– Мама! Мужчина, что вы хотите? Я сейчас милицию позову! – орал тогда Федя.

– Я – Дон, – говорил Дон. – Извините, можете добыть мне немного наждачной бумаги? Я почти закончил ту прекрасную раму для картины. Ах, умели раньше делать прекрасные вещи!

Федя не уточнял, что в понимании Дона означает «раньше». Он шел на кухню, рылся с ящике для инструментов, которыми никогда не пользовался, переругивался с привидением Елизаветы Ивановны, приносил Дону то, что тот попросил и засыпал обратно. Закрывать балкон ему показалось невежливым, так что он попросил Дона хотя бы стучать, а не наклоняться над спящим человеком. На Доне все еще были ошметки старого серого комбинезона и крепкие кожаные ботинки, выглядевшие на удивление хорошо.

Вот сейчас стук с балкона вновь выбил Федю из колеи. Он подошел к балконной двери и открыл ее.

– Добрый вечер, – сказал он.

– Да-да, вечер и правда добрый, а какой красивый вид из окна! – радостно подхватил Дон, поглаживая кончиком костяного пальца корешок маленькой книжки. – Я не могу забыть одну строчку из стихотворения Игоря Северянина, кстати, спасибо, что привнесли немного поэзии в мою жизнь. Вот он писал: «От проезжих дорог в стороне есть кладбище, на нем – островок, и в гробу, как в дубовой броне, спит царица без слез, без тревог…». И так мне грустно стало за нее, ведь не видит она, как летит желтый лист на холодном ветру, как спускается на землю ночь, как начинается рассвет. А я все это вижу! Каждый день с тех пор, как очнулся. Мир похож на сказку, всегда разный, всегда изменчивый. Жду не дождусь, когда пойдет снег, когда прилетят к кормушке снегири, когда люди нарядят елки к празднику. Мы будем наряжать елку?

Федя странно себя почувствовал. Он на мгновение превратился в человека, который хлебнул из ведра мотивации, переосмыслил жизнь и вот-вот начнет делать зарядку по утрам. Он даже захотел еще раз за сегодняшний день посетить гаражный кооператив и прибить там еще пару полок. Прошел месяц с тех пор, как он встал на путь избавления гаражников от проклятия Моря Бедствий. Он уже знал там всех, кроме Анатолия. Анатолий был кем-то вроде Дона, только сохранил немного волос, но в отличие от последнего, гаражный загробный житель был молчалив и угрюм.

– Мы обязательно нарядим елку, – пообещал Федя, полный сантиментов. – Что ты хотел?

– Как лучше – перекрасить этот столик или, наоборот, свести краску, ошкурить поверхность и покрыть лаком? У дерева красивый срез, думаю, будет изумительно.

– Если так, то лучше второй вариант. Чей это столик?

– Не знаю, его принес Емельян. На мой вкус слишком громоздкий. А еще я бы не стал стесывать углы.

– Правда? А как бы ты сделал?

Федя сам не понял, как он оказался втянут в этот разговор. Ему нужно было срочно изучать древние магические книги, ради того, чтобы выжить после встречи с Хозяином Болот, а он тут стоял и разговаривал с мертвым строителем на культурные темы. И, самое главное, получал от этого удовольствие. Дон его пугал своим скелетоподобным видом, но очень ему нравился, как человек. Может, получится и его переселить в другое тело? Шапкин все еще плохо понимал принцип, что можно, а что нельзя. Вдруг это как конструктор, что захотел, то и состряпал? Из всех его новых знакомых только с Доном хотелось говорить. Возможно потому, что тот не называл его Мастером и не говорил, что трудностей стало еще больше.

– …поэтому острые углы предпочтительнее. Федя, ты снова не здесь. Какие-то проблемы? – спросил Дон, указывая на небольшой табурет с подушкой.

Шапкин сел, потом опять встал, немного потоптался на месте, опять сел.

– Ладно, – сказал он, нервничая. – Ладно. Меня беспокоит то, что теперь все от меня чего-то ждут. Я пытаюсь быть честным, о да. В первую очередь я пытаюсь никого больше не убивать или каким-либо иным способом свести в могилу, включая зомби-бабку. Ты ее не видел, она в другой квартире. Тебе повезло, что ты ее не видел! Она постоянно ест лед. Не реагирует ни на что, просто рычит и дерется. Хотел посмотреть будет ли она есть мозги, но бабка просто цапнула Емельяна за бедро. Очередная газетная утка! Все ложь! Даже то, что от укуса можно самому таким стать. Ходил за дедом весь день, а он ни капли не изменился. Я плохо понимаю языки, особенно древние. Я не знаю с чего вообще начинать! Вот сел, открыл книгу и дальше, как в кино, должна быть строчка: «Прошло пять лет». И герой такой хоп, выучил древнеаравийский, уверенно колдует, заполучил блеск в глазах, да еще и накачался. А у меня этого «хоп» нет! Я никогда не думал, что мне реально надо будет стараться. Вот бы у меня был сильно умный наставник, но я один. Еще и вру много.

Дон закинул ногу на ногу и свел вместе кончики пальцев. Он работал, сидя в старом зеленом кресле с высокой спинкой, поэтому смотрелся очень внушительно.

– Ты в самом начале, ты растерян. Нормально, что ты беспокоишься, ведь впереди длинный путь. Но есть один ловкий ход, который всегда помогает в таких ситуациях.

Федя чуть придвинулся и даже дышать перестал. Сейчас перед ним откроется сокровенная тайна, и он перестанет напоминать себе кусок вчерашнего киселя. Тем временем Дон продолжал:

– Ты просто начинаешь делать все шаг за шагом. Выявляешь наиболее острую проблему и принимаешься за нее, а о прочем временно перестаешь думать. Вот что сейчас самое сложное в твоей жизни?

– Остаться в своем уме.

– Я имею в виду то, что требует действий.

– Эээ, разобраться как работает черный шар, чтобы не разбудить еще больше мертвецов, прости, Дон, ничего личного. Я не собираюсь вас уничтожать, слово себе дал.

– Опи*да-аа-ал! – донеслось глухое эхо из-за стены.

Елизавета Ивановна тоже имела ограничения. Она могла плавать по своей квартире, а также примерно на десять метров в разные стороны. Сюда же попадала кухня Феди и его гостиная, плюс некоторые из комнат соседей. Для любопытной Елизаветы Ивановны это было идеально. Она наконец-то поняла, кто стучит копытами сверху и кто любит тяжелую музыку. Жаль только, что не могла это никому высказать, потому что Тата как-то сделала так, что никто за стенами не мог ее увидеть. Федя заикнулся было, что тоже хотел бы уменьшить звук, но Тата его проигнорировала. Они с Емельяном теперь часто не замечали Федино бормотание. Конечно, они все еще называли его Мастером и исполняли любые прихоти, но, казалось, что уважения поубавилось. Емельян даже перестал напоминать про то, что ему нужно новое тело.

– Вот разоралась! Попасть к нам не может, но слышит хорошо, – объяснил Федя.

– Несчастная женщина, но такая красивая.

Призрак за стенкой заглох. Федя пожалел, что их отношения с Елизаветой Ивановной сразу начались плохо, а то можно было бы купить ее лестью. Но Дон говорил от души, а это всегда чувствовалось.

– Чтобы узнать действие шара ты читаешь те старые книги? – уточнил Дон.

– Да. Понимаешь, я спрашивал у Емельяна и Таты, но они словно бы увиливают. Я не понимаю, что изменилось. Наверное, я размяк. Говорят, что ничего страшного не произошло, подумаешь, немного мертвецов и призраков. А вдруг приведу я сюда девушку, а она возьми, да и помри? Что будет? Ходячий труп или орущий призрак?

– Ты хочешь привести сюда девушку?

– Я говорю в теории. Боюсь, что никто не захочет встречаться с безработным колдуном, который и колдовать-то не может. Еще и бабок убивает.

– Мне всего пятьдесят один год! – завопила Елизавета Ивановна через розетку.

– Послушай, Федя, разбор принципов работы вещи, которая делает что-то без твоего ведома, это действительно самое важное в твоей жизни на данный момент?

– Конечно, я же не хочу, чтобы у меня была полная квартира умертвий, прости еще раз.

– Извини, но это маловероятно. У тебя полный комплект, других здесь нет. Так что перестань зацикливаться на том, что не важно и обрати внимание на то, что беспокоит больше всего. Остановись и подумай.

Федя согнулся на своей табуретке в три погибели, обхватил голову руками и стал думать. Глупо было в очередной раз предаваться пораженческим мыслям, хотя ему иногда нравилось себя жалеть. Он оказался не в том месте, не в то время, после чего его жизнь изменилась. Хоть Федя и считал это все немного интересным, но в отрыве от себя. Не тогда, когда стараться должен был он сам. Его беспокоили многие вещи, но самым главным практически с первых секунд стало то, что он должен был изображать из себя Мастера. А это с каждым днем становилось все сложнее. Он не знал, каким тот был существом, а поэтому избрал для себя поведение классического злодея с заточкой в рукаве.

– У меня нет союзников, – уныло сказал Федя. – Когда ты встречаешься лицом к лицу с силами зла, то должен на кого-то положиться, а я совершенно один. У меня есть несколько знакомых, но мы можем не общаться целыми месяцами, и никто не будет в обиде. Когда я стал Мастером, то вообще всякое общение прекратил. Жаль, что ты не можешь выходить с балкона, Дон, ты бы стал моим помощником.

– Я всего лишь чиню старые вещи, Федя, – сказал Дон, и если бы скелеты умели улыбаться, то он бы сейчас выглядел именно так. – Но у тебя есть знающие люди. Наладь их жизнь, и они тебе помогут.

– Помогут…

Федю вдруг осенило. Он же действительно может сделать Емельяна и Тату своими союзниками! Они уже привыкли к нему – к новому Мастеру. И если сейчас он выскочит, как черт из табакерки, скажет, что он на самом деле Федя Шапкин, а Мастер погиб внутри таракана, то может они решат, что ничего страшного в этом нет. Они возьмут себя в руки, потом будут долго плакать и говорить, что «новый Мастер гораздо лучше прежнего», что мы сейчас соберемся, выпьем бутылку коньяка и начнем вместе постигать магические тайны. Федя представил, как Емельян долгими зимними вечерами гоняет его по таблице колдовских производных (где-то там наверняка есть таблицы), а он четко отвечает на все вопросы. А вместе с Татой они варят сложное зелье, и вся кухня горит зеленым светом. На заднем фоне играет музыка из «Рокки», Грессил под столом глодает кости. Обычная такая картина домашнего уюта.

Не думая больше, Шапкин побежал в кухню, отмахнулся от призрачного воя и встал напротив Таты и Емельяна. Они как раз доедали ужин.

– Я – не ваш Мастер! Я – Федя Шапкин! А Мастер погиб в таракане. Давайте побеждать Хозяина Болот вместе.

«От улыбки станет всем светлей», – пропел венский хор мальчиков у Феди в подсознании. Федя улыбнулся самой радушной улыбкой из всех, что у него были.

Тата и Емельян переглянулись. Емельян бросил ложку на стол, гнусно выругавшись.

– Я так и знал, подметка ты подзаборная, – добавил он. – Спать мне он, видите ли, позволил. Сразу надо было сообразить, что что-то не так!

– А я же говорила! – заорала Тата с таким торжеством, что пара мужиков на первом этаже излечились от алкоголизма. – А ты что? Он изменился, стал добрее! Проклятье свое снимает сам. Тьфу! Ну, что теперь делать будем?

– Не знаю, я надеялся, что мне показалось.

Федя ехал на скорости двести километров в час на машине без тормозов и лобового стекла. Рот его был открыт и по мере прохождения очередного километра набивался самоубийственной мошкарой. Ему в лоб попал воробей и разбился в лепешку, залепив глаза кровью и перьями. Именно так почувствовал себя Шапкин в данный момент.

Почему нельзя откатить время на три минуты и подумать еще раз? Похоже, Дону нужно сходить на курсы психоанализа, потому что он что-то делает не так. Раздает советы людям, которые находятся на грани нервного срыва! И теперь Федя в еще более худшем положении, чем есть.

– То есть, я вам не нравлюсь? – спросил он, окончательно теряя опору под ногами.

– С чего бы ты нам нравился? – спросил Емельян. – Ты же не Мастер.

– Да что в нем такого особенного? Дымом клубился, щупальцами махал? – вопросом на вопрос ответил Федя, которого задели слова старика.

– Просто он может, – Тата помедлила, подбирая слова, – вытащить твои внутренности через пространство под ногтями. Он не даст тебе умереть, не даст тебе жить, не даст думать, если захочет. Он сильнее всех в этом мире.

– Но, тем не менее, его сбросил в навозную яму Хозяин Болот, – добавил Шапкин.

Емельян капал себе корвалол в ложку, намереваясь запить его спиртом. Он был потрясен:

– С чего ты взял, что это была навозная яма?

– Не важно. А как вы объясните тот факт, что я смог избежать обмена телами и убить таракана-мастера, а?

Тата и Емельян снова переглянулись. У них не было слов, чтобы описать капризы природы. Они знали, что Мастер очень силен, но иногда он глупо проигрывает. Например, в непроглядную бездну (а не в навозную яму, конечно) он провалился, когда Хозяин Болот сделал ему подсечку под колено. Это было глупо. Тяжело признавать, что твой хозяин болван.

– Послушайте, – Федя развел руки в стороны, словно пытался остановить стадо бегущих коров. – Я ничего не понимаю, но умею находить выход из сложных ситуаций, уж поверьте. Попробуем завалить Хозяина Болот сами.

– Мастер не умер, идиот, он всегда возвращается.

– Мы и Мастера завалим.

Глаза у Феди превратились в две черные воронки, в которых плескалась вечность, он был готов врать, изворачиваться и обещать то, чего не мог сделать. И главное, он готов был поверить в эти слова сам.

Емельян выпил ложку разведенного «лекарства», глухо охнул, и устало сказал:

– Положим, что мы попробуем справиться сами, потому что выхода теперь нет, ведь Мастер захочет прикончить нас, когда вернется. Но зачем тогда нам нужен ты?

– Отдайте мне его тело, – предложила Елизавета Ивановна, словно была частью заговора против Феди.

– Еще чего! – возмутился парень. – Я вам еще пригожусь. У меня много полезных качеств.

– Да. Ты можешь прямо сейчас сходить за хлебом в магазин, – подвела итог Тата. – И постирать наши вещи. Ответишь мое за все свое грязное белье. В общем, я напишу список.

«Вот так все и случается, дорогой дневник. Если ты – личность, не обладающая нужными навыками и полезными связями, то тебе надо приспосабливаться. Наступать себе на горло, давить амбиции, убивать зародыши таланта в своей душе».

– Любишь драматизировать, – сказал Грессил, читая то, что Федя пишет в дневнике.

– Я люблю систематизировать. В данный момент я пытаюсь пережить очередной провал. Кто же знал, что Емельян и Тата реально плохо отличают Мастера от всех остальных. А ты почему не помыкаешь мной, как половой тряпкой?

– Ты бросаешь мне мячик.

– И то верно. Ладно, давай еще покидаю, только допишу до конца.

«Мой внутренний голос до сих пор молчит. Я еще больше запутался. Меня все предали. Я – одинокий волк среди стаи гиен. Я мальчик на побегушках у прислужников тьмы. Я пал на самое дно. Теперь у меня один путь – наверх! А еще мне жуть как надоели мотивационные лозунги и самогипноз. Хочется просто орать в трубу».

Тем временем приближалась зима, ночи становились длиннее, Мастер уже почти вернул себе видимые очертания, правда выглядел теперь, как полный клубящейся тьмы таракан, но начало было положено. К сожалению, черные мысли Мастера скрыты от наблюдателей и мы не можем их узнать. Но он, конечно же, не в духе.

(продолжение следует)

Петр Иванович крепко выругался, извинился. Через пару недель его такими темпами похоронят, а ему очень хотелось жить, даже несмотря на то, что существовал, по сути, не жил.

— Сколько необходимо заплатить, чтобы сдвинуть сегодняшних клиентов хотя бы на десять минут?

Озвученная сумма не повергла в шок, но и не обрадовала. Петр Иванович решил, что ночной покой ему дороже денег, потому согласился, припомнив про доступ к еще одной карте. Леночка не то чтобы играла в домашнего тирана, однако слишком много снимать никогда не позволяла.

Короткая прогулка до банкомата, купленный торт, три дохлых розы и вот Петр Иванович уже стоял перед старой дверью в пропахшем сигаретами подъезде. Дверь была обита дермантином и серебристые шляпки гвоздиков пялились на него, точно крохотные глаза. Низ исцарапан когтями какого-то животного.

Мужчина набрался храбрости, нажал на кнопку звонка.

Едкая трель раздалась по ту сторону, практически мгновенно щелкнул замок. Петр Иванович готовился увидеть кого угодно, только не высокую молодую женщину с волосами до пят. Женщина, совершенно нагая, окинула гостя брезгливым взглядом, посторонилась, шлепая босыми ступнями по полу.

Обнаженкой преподавателя художественного училища  не удивить, конечно, да только он все равно растерянно заморгал, сбивчиво поздоровался. Взгляд хозяйки квартиры задержался на торте и розах. Кривая усмешка тронула пухлые губы, накрашенные алой помадой.

— И чего застыл? — спросила женщина. — Входи, времени не так много.

Петр Иванович расшаркался, закивал, двинулся вперед и попал в длинный коридор. Там пахло благовониями и в носу неприятно защекотало. Женщина проводила Петра Ивановича в тесную комнатушку, плотно уставленную антикварной мебелью. Хозяйка усадила посетителя на диван с красной обивкой, сама уселась напротив, мягко приземлившись на кресло, на спинке которого примостилось чучело ворона. Пыльное, обтянутое паутиной, с мутными стеклянными глазами.

— В чем вопрос? — женщина закинула ногу на ногу, из ниоткуда достала золоченый портсигар и зажигалку, закурила.

— Меня преследуют мертвецы, — заблеял Петр Иванович, страшно смущаясь.

Он не знал куда примостить треклятый торт, куда деть цветы. Хозяйка повела рукой в сторону свободного места на диване, мол, сюда. Посетитель стушевался, освободил руки, воззрился на женщину. Она и бровью не повела, только устроилась поудобнее.

— Не просто так преследуют, наверное, — лениво выдохнула дым. — Расскажете или придется самой узнавать причину?

— Думаю, что меня просто прокляли из-за того, что мог кому-то занизить оценки…

— Серьезно? — злая усмешка. — Стал бы кто-то так стараться вам насолить из-за оценок?

Петр Иванович побледнел.

— Это могло лишить возможности поступления в академию!

Хозяйка покивала головой.

— Прошу простить мой скептицизм. Ко мне обращались и по менее весомым поводам. Каковы симптомы?

Петр Иванович набрал воздуха в легкие и принялся перечислять.

Кошмары с кровавой расправой, кошмары с оскоплением, тихие шаги по утру, лица в любых отражающих поверхностях, силуэты у окон, шепот, прикосновения холодных рук, обещания изжить со свету, утащить в сырую землю, скормить по частям или целиком бродячим собакам, утопить в собственной ванне, расчленить, сжечь заживо, выскрести изнутри, выжрать сердце…

Женщина жестом попросила остановиться.

— Поняла. Сколько мертвецов за вами ходит? Сколько проявившихся?

— Двое. Одна куда активнее, второй ограничивается только прикосновениями и…

Петр Иванович умолк, постыдившись вещать дальше. Если Наденька угрожала мокрого места не оставить, то Вадька брал лаской. И от этого становилось только страшнее.

Петр Иванович мог проснуться среди ночи, увидеть на просторной постели тело под одеялом, хотя ко сну он совершенно точно отходил в одиночестве. Елена Марковна давным-давно перебралась в соседнюю спальню, и не баловала супруга исполнением долга. Она жаловалась на чуткий сон, а поскольку храп Петруши доводил до белого каления, предпочла пожертвовать чем угодно, только не возможностью выспаться.

Петр Иванович отдергивал одеяло, но никого не видел под ним.

Вадька мерещился за матовым стеклом душевой кабины. Шумела вода и до Петра Ивановича доносилось пение, затем звонкий голос спрашивал кто пришел, предлагал присоединиться, потереть спинку.

Иногда тонкие руки Вадьки обхватывали Петра Ивановича со спины, когда он проваливался в дрему. Голос нашептывал непристойности, сулил нежность и любовь. С преподавателя мгновенно слетал сон, а руки оказывались без кожи и ногтей. Петруша с воплем выбегал из комнаты, бежал до ванной, запирался там на время, умывался ледяной водой и долго смотрел на отражение в зеркале. Вадька появлялся и там, грустный, по-прежнему очень красивый, пусть и без глаз.

Чучело ворона вдруг затрепыхалось, раззявило пасть, издало страшный хрип. Посетитель дернулся, схватился за сердце от испуга.

— О как, — женщина склонила голову набок. — Брешешь, никакого проклятия на тебе нет.

Она сказала это таким ледяным тоном, что у Петра Ивановича затряслись коленки.

— За что убил их, гаденыш? — прошипел ворон голосом Наденьки.

— Я не убивал! — завопил Петр Иванович и у него заложило уши от собственного вопля.

Хозяйка цокнула языком.

— Убивал.

— Нет!

Женщина вскочила с кресла, волосы ее зашевелились и поползли по полу, намереваясь вцепиться в шею посетителя.

— Не ври!

Задребезжали окна, загудел пол, треснул и взъерошился паркет, ощетинившись дощатым загривком.

В комнате потемнело.

— За что?! За что?! За что?! — стенал ворон голосом Наденьки, смеялся голосом Вадьки, хохотал Еленой Марковной, ворчал Модестовной, кричал самим Петрушей.

— Она увидела! — выпалил посетитель, вжавшись в спинку дивана, спрятав лицо в ладонях, зарыдав как нашкодивший ребенок.

Наваждение сгинуло.

Женщина по-прежнему сидела в кресле, а чучело ворона равнодушно таращилось куда-то ввысь.

— Что увидела? — поинтересовалась женщина.

Петр Иванович застыл, убрал ладони от лица.

Наденька очень старалась, однако все ее усилия шли прахом. Сильно хотела набрать высший балл на экзаменах и без проблем поступить в академию. Только ничего не получалось, ведь Петр Иванович без памяти влюбился в другого выпускника.

Казалось, что даже взаимно.

В высокого, стройного, смазливого  Вадьку, который жался к преподавателю, как жмутся новорожденные котята к молочному брюшку матери.

У Вадьки случился агрессивный отец, колотивший за любой проступок, однако случился и неприкрытый талант, пусть он его и не пестовал трудолюбием. Сначала Петр Иванович опекал выпускника исключительно в отеческой манере, однако совершенно пропал одним поздним вечером, когда тот поднял на него заплаканные глаза и прошептал:

— Не прогоняйте, не хочу возвращаться домой. Можно я в училище переночую?

Наденька, которая топталась за дверью классной комнаты, хотела о чем-то спросить, хотела было зайти, только увидела в щели то, что совершенно не предназначалось для ее глаз. Рука сама собой потянулась к телефону, быстро сделала несколько компрометирующих фотографий. До Наденьки дошло мгновенно почему она оказалась не так хороша для преподавателя.

И начался шантаж.

Петр Иванович тщетно пытался откупиться от Наденьки шелестящими купюрами, ей показалось мало и она следом принялась за Вадьку, который оказался не так прост. Тот не стал с ней церемониться, решил показать характер. Позвал на заброшенную стройку, хотел столкнуть и засыпать тело строительным мусором, да только Наденька ухватила его за рукав куртки и утащила за собой. Вадька напоролся лицом на арматуру и потому являлся безглазым во снах и зеркалах. Телефон студент предусмотрительно оставил в училище, чтобы никто не отследил его местонахождение, рассчитывал быстро вернуться и не вернулся.

Преподаватель быстро смекнул, что дело принимало дурной поворот, когда оба студента как сквозь землю провалились. До конца не понимая правильно ли он поступал, Петр Иванович припрятал телефон Вадьки сначала в ящике рабочего стола. Представители органов не слишком шевелились заниматься исчезновением. Городок небольшой, ничего толком не происходило уже много-много лет. А тут два выпускника с, вероятно, бушующими гормонами. Трубки не берут? Так сбежали за город, чтобы наслаждаться компанией друг друга. Не возвращаются долго? Увлеклись просто. Да и кому интересоваться пропащими?

Вадькины родители плевать хотели, загулял и загулял. Родители Наденьки девочкой ее передали в казенное учреждение с такими же брошенками, отказались от родительских прав и уехали в неизвестном направлении. Над ней оформила опекунство дама в годах, которую девушка никогда не видела, только получала деньги от таинственной попечительницы да обновки с игрушками. Беспокоился о пропаже как раз только Петр Иванович, он и ходил в дежурную часть, места себе не находил. Чувствовал себя виноватым в исходе событий криво сложившегося любовного треугольника. Над ним только похихикивали и просили успокоиться.

Петр Иванович взял на себя смелость растрещать всем про болезнь. Мол, Наденька свалилась с температурой, за ней Вадька отправился. Через оставленный телефон получилось весьма удобоваримо создавать иллюзию его присутствия на грешной земле, только утомительно, особенно если приходилось переписываться с Мишкой Приказчиковым.

Про стройку преподаватель узнал из сна, в котором Наденька со сломанной шеей указывала на мертвого Вадьку и мерзко хихикала, обзывая его безглазым. Затем парнишка кое-как поднялся на ноги, взял девушку за руку, повел на один из этажей недостроя, столкнул. Наденька вцепилась в него, рухнули оземь оба. Затем все повторилось.

И повторялось ночь за ночью, пока они не принялись являться лично.

Петр Иванович не до конца понимал чего именно они хотели. Мести за гибель? Так он не убивал!

Мести за уязвленное самолюбие? Мелковато для подобных фокусов.

Хозяйка квартиры слушала внимательно, не перебивая.

— Что им нужно? — тихонько произнес Петр Иванович.

— Обязательно должно быть что-то нужно? — женщина намотала на палец прядь волос.

— Ну а как…

— Не думали, что им нравится в посмертии и таким образом они просто развлекаются?

— Что делать прикажете?! Прикончат же! — слегка визгливо воскликнул Петр Иванович. — Здорово, если им весело так баловаться, но мне-то как в живых остаться?

— Не переживайте вы так сильно, еще сердце не выдержит, — хозяйка махнула рукой, встала, подошла к секретеру, выудила из резного ящичка пучок засушенной полыни, кроличью лапку, протянула Петру Ивановичу.

— Вот, положите под подушку, сами не рады будут вас навещать.

Преподаватель тяжело вздохнул.

— Если вы действительно ни в чем не виноваты, скоро покойникам наскучит за вами таскаться. Плюс такая защита еще. Берите.

Петр Иванович ухватился за пучок, как утопающие хватаются за возможность еще раз вдохнуть воздух, пока голова еще держится над поверхностью воды.

Бывшие студенты ошалело смотрели на белое, словно мел, лицо преподавателя в обрамлении тяжелых букетов с четным количеством цветов и венков. Безутешная вдова не плакала, наверное, слишком сильно шокировала ее скоропостижная кончина супруга.

На деле Елена Марковна не хотела растратить впустую дорогую тушь для ресниц, да и шелковый платок не для истерик предназначен, а для элегантного украшения дорогущего черного костюма. Его, к слову, Петр Иванович так и не удосужился забрать из химчистки, пришлось своими ножками идти.

Клара Модестовна привечала и провожала всех желающих проститься на пороге квартиры, вела к гробу посреди гостиной. Гроб, кстати, оказался роскошным. Елена Марковна расстаралась для некогда любимого Петруши на славу.

— Не срикошетит ли? — шепотом поинтересовалась Елена Марковна у домоправительницы и та покачала головой, сосредоточенно пытаясь состроить скорбную мину.

Мишка Приказчиков шмыгал возле тела преподавателя, стараясь не разреветься.

— Ни в коем случае, — заверила ее Клара Модестовна. — Чисто сработано.

Наденька и Вадька тоже стояли у гроба. Видела их только домоправительница, позволила постоять недолго, затем прогнала, прошипев пару неласковых.

Никто не падал с недостроенной многоэтажки, Наденьку отравила Клара Модестовна, пригласив выпить чашечку чая, когда выпускница посмела явиться на порог квартиры. С Вадькой так гладко не получилось, его тоже позвали на чай, да только едва яд начал действовать, студентик вскочил со стула, побежал в прихожую, попутно харкая кровью, да и напоролся лицом на прекрасные ветвистые оленьи рога, которые иногда служили пристанищем для головных уборов. А беспокойные сны покойному преподавателю внушила та самая нагая знакомая домоправительницы, выдавшая пучок полыни для защиты.

Елене Марковне совсем не нравилось наличие молоденькой любовницы и еще меньше нравился Вадька, хвостом вившийся за супругом. Елена собиралась сменить работу, уйти на повышение в другое место, и подобная репутация нерадивого муженька могла плохо сказаться на профессиональных успехах. Да и он сам не представлял больше никакой ценности, одни убытки от него.

Разводиться не хотелось, зная характер Петруши. Он бы заломил заоблачные отступные при дележке имущества. Пусть совместно нажитого имущества не имелось, раскошелиться на юриста все равно придется.

Клара Модестовна, прекрасно осведомленная о печалях своей подопечной, подкинула идею, как и телефон Вадьки на стол Петруши. Тут не одного, сразу трех зайцев одним выстрелом. Пообещала, что Наденька и Вадька закошмарят супруга настолько, что сердце точно не выдержит. Оно и не выдержало, ведь Петр Иванович не только пугался явившихся к нему призраков, но и жутко переживал за последствия и неприглядную кончину, навеянную тревожными снами.

Только вот несчастные неупокоенные, кое-как закопанные по частям во дворе художественного училища и под клумбами под окнами дома, вовсе не хотели свести в могилу преподавателя.

Они просили помощи единственными доступными им способами.

И если по пятам преподавателя двое ходили и только пугали, то утром после похорон, Елена Марковна, в зеркале в ванной увидела уже трех мертвецов.

— Срикошетило-таки, — женщина только успела криво усмехнуться и отставить в сторону крем во флаконе из матового стекла.

Разобьется ведь, жалко.

***

Обитаю здесь:

https://t.me/its_edlz - тг канал, здесь истории (не только страшные) и разные обсуждалки
https://vk.com/theedlz - группа вк

В просторной кухне, с добротным гарнитуром и абсолютно кошмарными стульями под старину, среди полок с чашками, блюдцами и прехорошенькими статуэточками голозадых купидонов, на некогда славном диване, обтянутым потертым вельветом, подобно царице Савской,  восседала Елена Марковна. Дражайшая супруга сосредоточенно красила ногти в алый, на голове ее громоздились бигуди, призванные оживить объем тонких волос, регулярно осветляемых в салоне красоты, пусть и под надзором неплохого мастера. Телевизор на холодильнике вещал о погодных изменениях, сам холодильник гудел, тарахтел и вот-вот грозился посетовать на незавидную участь умирающего мотора очень даже человеческим голосом. Новый привезут только на следующей неделе. Привезут и новый диван, и стол, и стулья, возможно. Ремонт сделался, наполнение квартиры заменялось поэтапно.

— Забери после работы мой костюм из химчистки, — зычно велела Елена Марковна, не поведя и бровью, едва муж показался в дверном проеме.

Петр Иванович ценное указание проигнорировал, уселся на кривенький табурет, от которого не желал избавляться ни за какие деньги, подпер ладонью увесистый подбородок, вздохнул. Опостылело ему на себя смотреть в зеркало, и супругой любоваться ежедневно. Его манили миниатюрные натурщицы и натурщики, которые жеманно хихикали и раздевались, чтобы лоботрясы, вроде Мишки Приказчикова, пунцовели и глупо хлопая глазами, стыдливо оттягивали брюки в области паха, но что-то все же выдавали удобоваримое в итоге, орудуя кистями и красками. Лучше всего у Мишки получалось вырисовывать разнообразные вариации половых органов в кабинке туалета и заигрывать с Оксаной Поляковой, застенчивой первокурсницей. Да и получалось-то лишь потому, что Полякова без очков не видела ничего дальше вытянутой руки, а очках с толстенными линзами черты лица Мишки наверняка искажались и он даже мог казаться симпатичным.

Да и самого Петра Ивановича увлекали первокурсницы и — чего греха таить — первокурсники. Особенно наглые выскочки, которым слово, а они тебе в ответ десять, говоришь им:

— Яблоки написаны невкусно!

— Дак они парафиновые, — гогочут в ответ.

Кровь закипала от злости, затрещину бы отвесить, да в глазах негодников плясали такие озорные черти, что ни затрещину, ни подзатыльника им, а в ножки кланяться, да ручки целовать.

Елена Марковна, в силу возраста и особенностей комплекции, несколько уступала молодым профурсеткам (профурсеткам по ее собственному мнению, ибо благопристойная девица никогда не пойдет подрабатывать в художественное училище), правда, вовсе не терялась на их фоне. Статная и лощеная предводительница бухгалтерии на местном мясном заводе еще до женитьбы деловито расставила приоритеты, только открывая в себе талант сводить цифры так, что комар носа бы не подточил:

— Сунешься, Петруша, к кому-то и ли в кого-то из вертихвосток ваших, хоть целиком, хоть частично, составишь компанию буренкам и пятачкам.

И женила тогда еще смазливого и поджарого Петрушу на себе.

Петруша, впрочем, не слишком сопротивлялся — Елена Марковна по головам не пройти готова, а пробежать, лишь бы целей достигнуть. Его же, ранимого художника (от слова “худо” по мнению супруги) в поисках себя после родного училища, куда затем и устроился преподавать, такой расклад более чем устраивал. Он тогда вращался в околотворческих или очень творческих кругах, спорил до посинения с карикатурными писателями на кухнях коммуналок старого фонда о смысле жизни. Карикатурными — потому что слишком уж они походили на стереотипные образы, укоренившиеся в головах потребителей литературы бульварной и не слишком бульварной, вполне себе классической.

Успешно просаживал печень и искал музу, прыгая из койки в койку, не особенно беспокоясь о последствиях. А затем встретил Леночку, клялся и божился завязать, прекрасно понимая, что его ждет надежный тыл. Карьеру его благоверная построила быстро, финансовую стабильность обеспечила на долгие годы вперед, задумалась о потомстве. Не о детях, именно о потомстве, никак иначе практичная Елена Марковна не выражалась. Не было в ней трепета и восторга при мыслях о будущем пополнении, как не было восторга и у Петра Ивановича. С потомством, правда, не сложилось, чему никто не расстроился. Вместо розовощеких лялек в колыбелях в квартире завелся щенок шпица, и он вполне удачно компенсировал топот маленьких ножек своими лапками, цокающими по паркету. Глаза у шпица подтекали, он мерзко тявкал и постоянно просил поесть, даже если недавно отошел от миски. Петр Иванович тяжело вздыхал, глядя на собачку. Обязанности по выгулу почти целиком легли на его плечи, правда, в последнее время ему стало не до мохнатого обитателя квартиры.

Домоправительница, домомучительница, седая бабка с бельмом вместо правого глаза, поставила перед Петром Ивановичем фарфоровую чашку с обжигающе горячим кофе.

И на секунду, на поверхности черной глади, такой же беспросветной, как все последние ночи, показалось лицо Наденьки. Девушка улыбнулась огромной пасть, подмигнула, скривилась и вперилась тяжелым взглядом в лицо бывшего преподавателя.

— Петруша, ты что-то похудел, — прокаркала домоправительница, от которой не укрылась резкая перемена в выражении лица.

— Куда там, Клара Модестовна, разжирел в лысеющего борова, — Елена Марковна ядовито улыбнулась. — Вам, наверное, одним глазом плохо видно.

Бабка хмыкнула, подбоченилась, потуже затянула завязки фартука и принялась намывать посуду.

Петруша тем временем все смотрел и никак не мог насмотреться, от ужаса его скрючило и внутренности завязало в ледяной узел. Наденька теперь улыбалась, да так невинно и светло, что ему завыть захотелось. Он каждый день просыпался в серпентарии, а Наденька она другая, добрая и милая девочка. Длинные русые волосы, да такие длинные, что можно было несколько раз намотать на руку от локтя до запястья. Хрупкая фигурка, глаза чистые и наивные. Ноги белые, гладкие, ровные, а между ними — ни дать, ни взять — дикий огненный цветок. Такая пошлость и такая гадость выражаться подобным образом, но Петр Иванович не мог подобрать другого, менее банального сравнения.

Наденьке очень и очень нравилось такое сравнение, она смущенно улыбалась, отводя взгляд, но ноги все же раздвигала, манила к себе, обвивала руками шею в складках. И сам Петруша ей нравился очень. Как же мог не нравится лысеющий преподаватель, от которого зависело — пройдут ли работы Наденьки на конкурс, увидит ли их интеллигенция местного разлива в галерее?

Наденька за спиной поливала Петрушу помоями и раздраженно рассказывала подругам про едва живой срам, свисавший между ног, жаловалась на скудный, вялый адюльтер, когда преподаватель рассеянно хлопал глазами и уговаривал девушку попробовать если не классические утехи, то хотя бы не спешить хоронить его мужское достоинство, предлагал ублажить ее пальпацией или перорально. Наденька обнимала Петрушу и говорила, мол, ничего страшного, я же с вами по любви, пусть ничего и не выходит. Да и не входит толком, собственно. Если Петруша не мог похвастаться крепкой мужской силой в свои годы, то полезных связей хватало сполна. Да и супруга его хоть и кошмарила, о чем только глухой не слышал, так или иначе помогала незадачливому муженьку. Что с него взять, не поможешь — изноется ведь.

Елена Марковна пощелкала пальцами перед носом супруга.

— Оглох что ли?

Петр Иванович растерянно заморгал. Лицо в чашке исчезло, но появилось гадливое ощущение неправильности, шевельнулась давно похороненная совесть.

— Я тебя на прием к врачу записала на завтра, — покровительственно вещала жена. — Расклеился ты что-то.

Муж только согласно кивал, прокручивая в голове, словно мясо через мясорубку, тяжелые мысли. И чем больше он к этим мыслям возвращался, тем хуже становилось.

Он расправился с кофе, поблагодарил домоправительницу, откланялся перед Еленой Марковной, посеменил в спальню одеваться. Клара Модестовна недовольно поджала губы, едва он скрылся в коридоре, оставив после себя запах кислятины и тот специфический аромат немытого тела.

В прихожей Петр Иванович с удивлением отметил, что оленьи рога, на которые он иногда вешал берет, блестели как никогда.

Ни пылинки на них.

***

Цветущая, невероятно жаркая весна пела голосами облезлых птиц, ставших жертвой смены оперения, студентики с удовольствием вытаскивали мольберты на улицу. На пленэре можно и похалтурить, посплетничать, покурить, когда преподаватель отворачивался или возвращался в помещение училища, чтобы сделать глоток из фляги, припрятанной в учительской. К тому же, Петр Иванович сам не свой был в последнее время и не заметил бы даже если под самым носом ему навалили кучу лошадиного навоза.

Мишка Приказчиков старательно выписывал дремлющую бродячую кошку, устроившую привал недалеко от пожухлого цветника с ирисами. Издохли еще в прошлом году от обильного увлажнения, да так никто за ними и не потрудился поухаживать. Возле них зато кто-то вкопал два кустарника жимолости в свежевспаханную лопаткой землю.

Без закадычного однокурсника работалось скучновато, но Вадька обещал скоро вернуться с больничного. Они переписывались почти ежедневно, Миша рассказывал об упущенных событиях в стенах училища, Вадька отвечал односложно, но отвечал, уже хорошо. Мише казалось, что он бывал чересчур навязчив, надоедлив и потому с друзьями у него не срасталось. А с Вадькой сложилось хоть какое-то общение. Они время от времени перекидывались пикантными фотографиями натурщиц, сделанных во время занятий. Вроде интернет не обижал обилием бесплатного порно, но самостоятельно сделанные снимки казались куда душевнее что ли. Вадька увлекался японской анимацией и познакомил Мишу с увлекательным миром, созданным творцами из страны восходящего солнца. Мише не шибко нравилось, он многого не понимал, плюс звучание языка (а Вадька смотрел только с субтитрами, обходя стороной озвучки), непривычное уху любителя блатной романтики и классики текстов сидевших шансонье, взращенном в доме, где отец потерял счет ходкам, а мать безропотно ожидала любимого с передачками в комнатах свиданий, резало без ножа, но нравилось говорить всем, кто готов был слушать, что он переписывался с другом. Мишка знал, что в местах не столько отдаленных, отец не перевоспитывался, ведь с каждым его возвращением на свободу становилось совсем плохо. По пьяни отец рассказывал, что завел себе еще несколько женщин, помимо матери, состоял с ними в длительных переписках и получал посылки. Чем больше он вешал лапши на уши дамам сердца, тем меньше приходилось хлебать тюремную баланду. Мишке было жаль и себя, и маму, но больше жалел себя, так как на матери давно крест поставил, на себе пока не торопился. Вдруг вырастет из него достойный художник. Хорошо бы не закончить, как Петр Иванович, конечно.

Миша украдкой поглядывал на преподавателя, который стоял в сторонке с преподавателем скульптуры, мазал кистью и кошка получалась живой, с теплой шерсткой на упитанном брюшке, подставленном солнечному свету. Вкусной, как сказал бы Петр Иванович.

Преподаватель скульптуры курил, непроизвольно буравя взглядом очкастую рожицу Приказчикова, обрамленную непослушными вихрами волос. Савва недолюбливал студента за его излишнюю вспыльчивость и эмоциональность. Запомнился ему Приказчиков выходкой на одном из занятий, когда Мишка перелез через длинный стол с куском мягкой глины в руках и попытался запихнуть его в горло старшекурсника, который подначивал и дразнил за криво вылепленные фигурки. Мишка потом заперся в кабинке туалета и рыдал в голос из-за оскорбленного достоинства и выманить его получилось лишь обещанием строго спросить с обидчика, не занижать оценку из-за выходки.

— Куликова тоже заболела что ли? — поинтересовался Савва, поправляя круглые очки на переносице.

Петр Иванович от вопроса вжал голову в плечи, сделал судорожную затяжку.

— Почему тоже? — испуганно проскулил он.

Савва возвел глаза к небу.

Ему, относительно молодому дарованию, тяжко давалась ежедневная рутина. Работы его никто не понимал, и попытки перерасти из преподавателя в деятеля искусств вот уже года три никак не хотели увенчаться успехом. Приходилось куковать в обществе дам и господ, таких же невероятно талантливых, но не добившихся ничего на профессиональном поприще. В его голове прочно засели слова маменьки на смертном одре:

— Бездари, вроде тебя, идут учить других как жить жизнь, когда сами не в состоянии слепить из своей жизни нечто достойное!

Ущипнула пребольно сына за запястье и испустила дух. Правда, умудрялась насолить и после кончины, всплывая отголосками в памяти.

— Исаков слег с воспалением легких недавно, — Савва сплюнул на землю.

Петр Иванович почесал макушку.

— А, — только и сказал он.

Телефон завибрировал в кармане.

Петр Иванович достал его, посмотрел на шторку всплывающего сообщения. Снова снимок обнаженной натурщицы, а Приказчиков, писавший кошку, мерзко хихикнул, что-то забормотал себе под нос. Преподаватель убрал телефон обратно, торопливо докурил, извинился перед Саввой и направился раздавать ценные указания подопечным. То деревья недостаточно живые, то ирисы какие-то совсем уж мертвые получались.

У мольберта Мишки он задержался, полюбовался кошкой, похвалил студентика и двинулся дальше.

Телефон снова завибрировал.

Петр Иванович обернулся на Приказчикова, тот дернулся, покраснел и яростно забултыхал кисточкой в банке с грязной водой. На мгновение привиделось, что за его спиной появилась Наденька, улыбнулась. Только улыбка переросла в звериный оскал, а хорошенькие зубки из белых жемчужин стали кривыми костяными отростками, разорвали рот девушки изнутри. Кровью она харкнула на мольберт Мишки, исчезла. Петр Иванович обмер, побелел, двинулся к студенту на ватных ногах.

Но на его работе все так же мирно дремала кошка.

Петр Иванович вернулся в здание училища, заперся в кабинке туалета для преподавательского состава. Достал телефон, открыл переписку.

Только вместо очередной натурщицы обнаружил среди медиафайлов беседы фотографию мертвецки белых глаз Наденьки на восковом лице покойницы.

Преподаватель от беспомощности захныкал, подобно ребенку. Губы его задрожали, он закрыл глаза, а когда открыл, то увидел свою собственную фотографию со спины и подпись “как же он достал”. Не смог не отметить, что сутулость делала его похожим на горбатого карлика. Сначала расстроился, затем принялся утешаться, мол, не мальчик уже, в его возрасте уже пора и о выборе места на кладбище подумывать. От чего стало еще хуже. Умирать совсем не хотелось, хотелось, как в молодости, не думать о последствиях и радоваться.

Снова посмотрел на экран, выдохнул с облегчением, почти засмеялся. Да черт с ней, с молодостью, она проходит, как не старайся. Обтер лицо, покрытое испариной, огляделся по сторонам. Он точно не сходил с ума и видения никак не могли служить плодом больного воображения. Но лучше бы сошел, поскольку в здравом уме переживать то, что он переживал, не оставалось сил.

— Петруша, — ласково позвал девичий голос.

Преподаватель застыл на месте, разинул рот, прислушался.

Сглотнул, присел на унитаз прямо в брюках, напрочь позабыв о брезгливости.

Уставился на дверь кабинки.

— Испугался что ли? — хихикнули за дверью.

Петр Иванович невольно опустил глаза и увидел ноги.

— Ты кто такая? — просипел преподаватель, рассматривая порезы на пальцах ног, на черно-фиолетовые ногти, на кровоподтеки и порезы, ссадины и проступающие вены сквозь синюшную кожу.

— Наденька я, — в голосе чувствовалась снисходительность и одновременно с этим улыбка.

Только вот Наденька разговаривала совершенно не так. Она тараторила, пытаясь как можно быстрее донести мысль до собеседника, немного шепелявила, иногда заикалась, когда гневалась или сильно нервничала. Речь незнакомки звучала чисто, каждое слово чеканилось, без запинок и придыхания.

— Быть того не может! — замотал головой Петр Иванович, чувствуя, как бешено разогналась кровь под кожей, сердце принялось метаться от липкого страха.

Преподаватель не сводил глаз с ног в зазоре.

Послышались чьи-то шаги в коридоре, дверь туалета распахнулась и ноги с порезами плавно отступили в сторону, и на их месте Петр Иванович увидел мужские коричневые ботинки с аккомпанементом полосатых носков. Дверь кабинки дернулась, не поддалась.

Преподаватель не стал дожидаться пока вернется незнакомка, выбежал из туалета, дошел до своей аудитории. Она пустовала, ведь студенты на пленэре. Завибрировал телефон, на сей раз его собственный.

Сообщение со скрытого номера.

— Я расскажу всем, если не… — Петр Иванович начал читать, осекся, приложил ладонь ко рту.

Так его припугивала юная любовница. Всем рассказывать было не слишком обязательно, достаточно было донести Елене Марковне, уж она-то муженька размотала бы на месте.

Сообщение прочиталось и исчезло, будто и не приходило вовсе.

Достал из ящика стола видавшую виды флягу, открутил крышку, сделал несколько жадных глотков. Коньяк приятно опустился в желудок, прокатившись мурашками вдоль позвоночника.

Решение пришло само собой.

Клара Модестовна недовольно глядела на увесистый конверт, заботливо пододвигаемый рукой Петруши все ближе и ближе. Дражайшая супруга командовала подчиненными на работе и появиться дома должна была не раньше девяти вечера. Ну, зато трудоголизм если не лечится, то хотя бы не заразен.

Сам же Петруша распустил своих оболтусов, на всех парах помчался домой и застал домоправительницу за вязанием. Деньги он снял со счета-копилки, с которого ни-ни, ни под каким предлогом, кроме совсем уж чрезвычайных случаев, вроде похорон или свадьбы кого-нибудь из окружения. Если Елена Марковна узнает (а она узнает, рано или поздно), то головы не сносить, но к тому моменту Петруша либо отправится в мир иной, либо продаст скромные залежи золотых украшений покойной маменьки и свинтит куда подальше. План побега был совершенно не проработал, но в голове свербело лишь одно — бежать и не останавливаться.

Домоправительница приподняла правую бровь, а глаз с бельмом равнодушно таращился на трясущегося, будто осиновый лист, Петрушу.

— И чего? — гавкнула бабка.

— Вы как-то говорили, что одна знакомая вашей приятельницы умеет…э-э-э…связываться с тонким миром, — заискивающе улыбнулся Петруша и тут же смутился, вспомнив про зубы.

Клара Модестовна хмыкнула.

— Ну?

— Мне бы встретиться, побеседовать по душам.

Конверт приблизился еще на пару сантиметров.

— А Елене Марковне об этом знать совсем не нужно.

Домоправительница склонила голову набок, сощурилась.

— Раз не нужно, то и не скажу. Чего ее лишний раз расстраивать, и так нервы ей вытрепал.

Конверт она припрятала за пазухой, поправила тугой пучок на затылке, посмотрела на Петрушу поверх очков-половинок.

Сколько дней она проработала у четы Соколовых, столько дней ужасалась выбору Елены Марковны. Знала ее с тех пор, когда Леночка под стол пешком ходила. Растущий организм из хорошенького ребенка превратился в неприметную мышь. Но надо отдать должное Леночке — красоты не снискала, зато брала всегда волевым характером, острым языком и обезоруживающей харизмой, с возрастом открыла для себя прелести косметологии и жизнь заиграла новыми красками. Только вот выбрала почему-то паразита, присосавшегося к кошельку натуральной пиявкой. Никогда ее Петруша не любил. Собственно, и себя самого никогда не любил.

Клара Модестовна смекнула сразу, тяжело вздохнула, попыталась поговорить с Леночкой, но та лишь отмахивалась, завороженно смотрела на смазливое лицо, на глаза с поволокой. Хорош был Петруша в молодости, только в голове ветер выл. Петруша неприятно улыбался, наигранно изображал интерес к Леночке. Но пошел на все условия без пяти минут жены, даже взял ее фамилию, блея робкой овцой перед тещей и заискивая перед тестем.

— Только условие у меня есть, — бабка постучала желтым ногтем по столу.

— Что угодно, что угодно, вы же знаете…

— Сам расскажешь жене зачем ходил и почему сидишь хвост жмешь, как шелудивая собачонка.

Петруша почувствовал как к горлу подступил комок.

— Непременно, — выдавил кое-как.

Клара Модестовна погрозила ему указательным пальцем.

— Я хоть и карга старая, как ты меня за глаза кличешь, но далеко не дура. И просьбы такие не с потолка берутся, грешок за тобой водится.

— Просто захотелось разузнать про свое будущее, всего-то, — нервно рассмеялся Петруша.

Домоправительница криво улыбнулась, а в глазу с бельмом как будто серый дым зашевелился. Словно кто-то открыл черепную коробку Клары Модестовны и выдохнул туда после затяжки.

— Хорошо, допустим.

Номер дала, адрес подсказала.

Велела не являться на порог без предварительного звонка и с пустыми руками, запретила задавать лишние вопросы, раскрывать рот без позволения, приказала оставить скептицизм за дверью. Петруша согласно покивал, мучительно выжидая когда иссякнет поток наставлений. Сослался на крайнюю необходимость прогуляться до супермаркета, расшаркался и оставил в покое бабку.

Та проводила его усмешкой.

Жаловаться взрослым оказалось бесполезно: отчим намотал длинные волосы падчерицы на кулак, стиснул и потянул на себя до боли в коже головы, прошипел, мол, заикнешься еще раз про старуху-покойницу и ляжешь рядом с ней, в соседней ли могиле, в той же самой ли.

По мере взросления Рита понимала, что сидевший внутри паразит истощал ресурсы молодого тела, и совсем скоро не останется ни здоровых органов, ни остатков памяти Риты. Память сжиралась, переваривалась ненасытным созданием, которое время от времени хрипло угрожало: возьмешься за лезвие или прыгнешь с балкона — выверну, снова тебя надену уродливым костюмом и отдам на съедение тем, про кого в странных, страшных книгах читала. И будет это повторяться раз за разом, никто не поможет, как ни кричи.

Помогла кошатница из соседнего дома, Ирина Искандеровна, которая на досуге ворожила на кофейной гуще и всматривалась бельмами в растопленный воск красных, черных, болотных свечей, принесенных с топей, где гулял туман и мертвецы. Искандеровна не просто прикармливала кошек во дворе и приглядывалась к чужакам, которые забредали во двор. Она пристраивала кошек в добрые руки, а чужаков с недобрыми намерениями спроваживала на ту сторону. В мглу, откуда приходил и Знающий пазнокти, и его вестник.

Ирина Искандеровна наблюдала за Ритой, понуро рассматривающей скудную флору и фауну двора спального района, со скучающим видом раскачиваясь на качелях. И признала в тогда уже девушке старую знакомую, свернувшуюся у сердца Риты гадюкой. Вытащить не вытащила, но помогла разобраться в ситуации. Подсказала как узнать про родного отца, как спровадить отчима, как избавить мать от алкогольной зависимости. Это стоило мизинца на левой ноге, нескольких молочных зубов самой Риты и отнятых силой локонов матери.

Искандеровна научила читать.

Тексты стали не просто понятны, они стали осязаемы, картинки шевелились от прикосновений к страницам и шевелились волосы на голове Кевельсон. От ужаса, страха и благоговейного трепета. Чужих воспоминаний стало еще больше, а она сама понемногу растворялась.

Шевелились изображения в книгах и от прикосновений Катьки. Не то чтобы в ней тоже кто-то притаился, просто Катька увидела мрак своими глазами и больше он ее не покинет.

— Никак не быть, — наконец просипела Кевельсон. — Мослак не отстанет.

Катька уставилась на бывшую одноклассницу.

— Он меня прикончит?

— Все возможно, — Рита откинула волосы со лба. — Раз прицепился, то не соскочит. Горя у тебя немерено за душой, а ему это только на руку. Так вкуснее.

Катька поежилась, сложила руки на груди.

Глаза Риты вспыхнули, словно угольки, потревоженные в золе.

Кевельсон пугала Катьку еще в школе, однако всегда давала списывать, хоть сквозь зубы и называла бестолочью, а за спиной пускала нелестные слухи.

Каково же было удивление Катьки, когда по форумному совету бывшего наркомана, излеченного от пагубной привычки, она явилась к нужной квартире, сжимая в руке бумажку с адресом. Идти оказалось недалеко и Катька очень этому обрадовалась. Никаких тебе кладбищ или развалившихся хижин в дремучих деревнях. Но когда увидела Кевельсон, сделала судорожный вздох и застыла. Никак не ожидала увидеть ту, у кого списывала контрольные по математике. Катька думала, что Рита давно переехала после смерти отчима и мамы, чья печень не смогла оправиться от долгих лет обильных возлияний. Но нет, вот она, стояла сердитым призраком из прошлого прямо перед девушкой, потерявшей любимых людей.

Рита пошла на кухню, щелкнула кнопкой на капельной кофеварке, и агрегат зашумел. Катька понуро приплелась следом, уселась на табуретку.

— Можно перекинуть мослака на другого человека. Теоретически, — после долгого молчания подала голос Кевельсон. — Найти того, кому понадобится Знающий, мослак прискачет мигом.

— А если нет? — выдавила из себя Катька.

Рита нахмурилась.

— Как пить дать прискачет.

— Не, — Катька закусила нижнюю губу. — Перекидывать не стану. Будь что будет.

— Будет больно, в таком случае, — Рита усмехнулась. — Мослак миндальничать не станет.

Она никогда не скрывала раздражения и неприязни к первой красавице класса, у которой сложились прочные узы внутри семьи. Заглядывалась на Ваню-Ванюшу, завидовала полной чаше. Даже пыталась глазки строить юноше, правда, тот не слишком горел желанием связываться с пухлой девчонкой.

— Не в моем вкусе, — пытался оправдаться Ваня, но брезгливо скривившиеся губы выдавали его с головой.

А у остатков настоящей Риты после последних летних каникул глаза застило, затрепетало сердце, которое еще немного принадлежало истинной хозяйке тела. Вытянулся брат-близнец Катьки, плечи стали шире, загорел на морском побережье в бронзу. Пел в хоре, поступил следом в музыкальное училище. Катька гордилась, но не давала никому и шанса подступиться. Отваживала потенциальных возлюбленных, иногда не гнушалась травить. Рита хорошо помнила, как досталось Машке, которая исподтишка Ване записочки подкидывала в карманы куртки. Катерина ее за волосы оттаскала, а содержимое рюкзака вытряхнула в урну. Машка шмыгала носом, сидя в столовой и слушая увещевания подруг, Рита гладила ее по спине и то и дело оборачивалась на Катьку, которая заливалась смехом со своими подпевалами буквально в паре столов от них.

— Рит, — голос Катьки дрогнул, — прости меня, пожалуйста, за школьные обиды. Ты так мне помогла с поисками тела.

Кевельсон вздохнула.

— И сейчас помогаешь, — Катька опустила голову, спрятала лицо в ладонях.

Затрещал телефон, Кевельсон глянула на экран. Искандеровна проснулась, видать. Рита оставила Катьку наедине с кофеваркой, набиравшей обороты, сама выскользнула в комнату, бросив на ходу:

— В шкафу есть печенье, угощайся, — и предусмотрительно прикрыла за собой дверь.

Катька налила кофе, решила воспользоваться предложением радушной хозяйки и вытащила жестяную коробку с овсяным печеньем. Уже собиралась усесться за стол, как взгляд упал на то, что находилось позади коробки. Рука потянулась сама и вытащила на свет наушники. Катька недоуменно покрутила их перед глазами. Слева обнаружился заметный скол на полоске оранжевой краски.

Катьку затрясло.

Услышав шаги Кевельсон, она торопливо сунула наушники обратно, заслонила коробкой с печеньем, села за стол, сделала пару глотков из чашки.

— Сейчас Ирина Искандеровна придет, будем решать что делать…— Рита не закончила, нахмурилась.

— Ты чего?

Бледная Катька не смела на нее глаз поднять, едва сдерживала слезы. Девушка понимала, что ей в любом случае конец. Ваниным наушникам неоткуда взяться в квартире Кевельсон, если только она не знала где искать. А значит знала где тело и постаралась сделать все возможное, чтобы не нашел никто другой. Зачем только решила помочь искать брата? Подозрения от себя отвести? Так изначально Катька не знала даже с чего начинать поиски.

Неужели так и не отпустила прошлые обиды?

Рита бросила взгляд на шкафчик, хлопнула себя по лбу.

— Вот я дуреха! — рассмеялась она. — Надо было перепрятать. Нашла?

— Нашла, — глухо отозвалась Катька.

Рита села за стол напротив, вздохнула.

— Это про тебя Знающий говорил?

— Ага, — Кевельсон постучала ногтями по столешнице.

— Куда тело дела? — одними губами спросила Катька.

Рита чуть улыбнулась. Тело не найдут никогда, Рита об этом позаботилась, скормив Ваню частично мослаку, частично самому Знающему пазнокти. Если их подзывать, то непременно вдвоем. Пазнокти чего-то да знал, про отца же рассказал, да много про кого рассказал. И служил охотнее с каждым разом, замечая, что настоящей Риты Кевельсон почти не осталось. Глазами девушки на окружающий мира смотрела горбатая старуха с клюкой.

— Зачем? — задала новый вопрос Катька, так и не дождавшись ответа на предыдущий.

— Двух зайцев одним выстрелом. И мослака подпитать, и тебя выскрести.

Катька подскочила, бросилась в прихожую, не обращая внимания на занывшую ступню. Рита не стала запирать дверь и девушка выпорхнула на лестничную площадку, словно птица из клетки.

В густой, шевелящийся мрак.

Шершавый язык лизнул Катьку в щеку, острый ноготь провел от ключицы до лобка.

На площадку по ступеням поднялась Ирина Искандеровна.

Она уменьшилась до размеров кошки и забралась внутрь Катьки.

Матку мослак забрал себе, чтобы родить самого себя и выстилать дальше тропы для пазнокти, Знающего, чтобы его копыта задорно цокали и пугали до смерти всех тех, кто отважился позвать.

***

Обитаю здесь:

https://t.me/its_edlz - тг канал, здесь прочие истории (не только страшные) и разные обсуждалки
https://vk.com/theedlz - группа вк