Книжная лига

Оно походило на человека, но лишь строением тела. Виден был только силуэт — большая голова, короткие руки, раздутое туловище и слишком длинные ноги. Лиза заворожённо рассматривала тварь, которая копошилась над темной кучей, отвратительно причмокивая. Именно этот звук слышала Лиза после пробуждения. В памяти всплыли обрывки нянюшкиных рассказов про лесных чудищ. Добрая старушка щедро делилась с детьми историями про леших, водяных, русалок и кикимор. Из всех страшилок Лиза больше всего боялась последних — злобных тварей, напоминающих куски замшелых брёвен на длинных ногах, с большими головами и хищными совиными глазами. Именно так описывала кикимор няня. Твари промышляли людоедством, особенно по вкусу им были дети и отроки, и девушка не сомневалась, что существо, находящееся перед ней и склонившееся над чьим-то телом, именно кикимора.

Лиза, с омерзением наблюдавшая за чудищем, зацепилась взглядом за рыжий локон, который она сперва не заметила. Поля! Она пошарила руками вокруг себя, не отрывая взгляда от твари и её жертвы, и поняла, что место, где спала травница, пустое и холодное. Зато Матильда, свернувшись клубочком, безмятежно почивала рядом. Лиза осторожно потрясла её, пытаясь разбудить. Примерно через пару минут ей это удалось.

— Эй, какого… — заворчала проснувшаяся Матильда, не открывая глаз.

— Тсссссс, — зашептала ей на ухо Лиза. — Просыпайся, Мати, у нас беда.

К чести Матильды, она не стала истерить. Сев на неуютном ложе, огляделась, и сжала руку подруги, давая знак, что всё поняла. Почувствовав шум и движение позади себя, кикимора обернулась к ним, неестественно вывернув тонкую шею. Тварь с землистой кожей, длинным носом, круглыми совиными глазами, светящимися в темноте, застыла в немыслимой скособоченной позе и смотрела на них. Скрюченными узловатыми пальцами, заканчивающимися длинными грязно-жёлтыми ногтями, больше походившими на когти, она скребла землю возле себя. Из уголка перекошенного рта, хищно оскаленного гнилыми зубами, струйкой стекала слюна.

Кикимора зашевелилась и забормотала, пришепётывая и коверкая слова, человеческая речь давалась ей непросто:

— Баушшшка голоднаааа, баушшшка исть хооочу. Баушшшка хлядить, девки спять, всё спять, а баушшшка голодна. Помаю людишшшек. Пышшшные — вкууусные. Огнюшшшку… исть, исть…

Матильда шёпотом спросила у Лизы:

— Это кто?

— Кикимора, — шепнула та в ответ. — Что делать-то?

Тварь снова забормотала-зашипела:

— Гнали, гнали… Людишшшки в лееес… Баушшшка исть хооочу… Крофффь, крофффь…

Решительность и смелость Матильды сделала бы честь любому мужчине. Отложим обмороки до лучших времён, подумала она. Нужно выручать Польку, пока не поздно. Или уже… От этой мысли похолодело сердце, Матильда вскочила и заорала во весь голос:

— Ах ты ж сукина дочь! Лизка, хватай дрын, да побольше! Ща мы эту гадину мордовать будем! Страхолюдина брыдлая! Or fille de bas! Кишки выпущу клятому отродью! Лизка, вперед!

И Матильда, изощрённо ругаясь, используя мощь русских и французских бранных слов как боевой клич, сцапала толстую палку, удачно валяющуюся рядом, и бросилась на кикимору. Лиза не отставала. Вдохновленная отважной подругой, она тоже подняла с земли что-то длинное, тяжёлое, бросилась вперёд, и подхватила ругательства, выплескивая ужас и ярость.

Привыкшая к парализованным от страха жертвам и напуганная внезапной атакой, тварь дрогнула и отступила, пропав в лесной чаще. Девушки ещё немного побегали, покричали, но кикимора как в воду канула. Они вернулись к Поле.

Та лежала на голой холодной земле, не подавая признаков жизни. На бледном, тонком запястье багровел след от укуса, из которого сочилась кровь. Кожа вокруг ранения начала чернеть. Матильда оторвала от своей исподней рубахи лоскут, и они, как могли, перевязали рану. Однако бинт немедленно пропитался алым. Девушки попытались остановить кровотечение и, к моменту мрачного рассвета, это им удалось. На повязки ушли все исподние рубахи.

Лиза и Матильда устроили раненную поудобнее, и сели рядом, стараясь согреться. Полураздетые, чумазые, растрепанные они медленно приходили в себя. Их, наконец-то, настигла спасительная истерика. Обе рыдали и выли в голос, выплескивая пережитый ужас.

Внезапно в кустах раздался треск, словно через них пробирался кто-то большой. Девушки испуганно замолчали, вскочили и похватали дубины, оставленные рядом на всякий случай. Они приготовились к новой битве с кикиморой, но из кустов выбежал запыхавшийся Павел. Когда подруги успокоились и перестали плакать, уже от радости, и обнимать парня, он рассказал, как нашёл их.

Терзаясь от мысли, что девицы уехали одни, Павел весь день пребывал в мрачном настроении. А вечером, когда шёл домой, увидал возницу, который, как ни в чём не бывало, ехал по какой-то своей надобности. Вместо того, чтобы быть с ними, Полей, Матильдой и Лизой. Парень сразу понял в чем дело и ругал себя последними словами, что не поехал с ними и даже не проводил, чтобы было ясно, что за девушек есть кому вступиться. Павел не стал уточнять, как именно он убедил возницу доставить его туда, где злодей оставил девушек. Они и сами догадались, глядя на его разбитые костяшки пальцев. Не найдя их там, Павел пошел по тропке, но заплутал в ночи. Пришлось побегать по лесу, а потом он услышал крики и плач.

— И вот я с вами, сестрёнки, — взволновано говорил парень, со страхом глядя на Полю, так и не пришедшую в себя. — Что случилось?

Девушки рассказали. Он слушал, скрипел зубами от ярости и бессильно сжимал кулаки.

— Нам нужно в город, срочно, — твёрдо сказал он, по окончании описания злоключений подруг. — Полю в больничку, да и вам не помешает к доктору. Ну и умыться, оправиться.

Девушки смутились, осознав как они выглядят, и согласились, что продолжать путешествие дальше нельзя. Разговаривать, а тем более, что-то решать, ни у Матильды, ни у Лизы не было сил. Поэтому они целиком положились на Павла.

— Нужно думать, как добираться, — рассуждал парень. — Мы-то пешком до экипажа дойдём. Пожалуй, я смогу Полю на руках унести.

На том и порешили, но когда он поднял её и сделал несколько десятков шагов, рана опять закровоточила. Пришлось остановиться и делать новую перевязку, но это не помогло. Павел беспомощно смотрел на любимую. Девушки использовали последние запасы тряпиц. Вдруг Лиза, стоявшая на коленях перед Полей, услышала шорох. Она подняла глаза и сказала дрожащим голосом:

— Батюшки святы! Волк!

Девушки работали больше, а получали столько же, а то и меньше. Катеринка брала не качеством, а количеством. Респектабельность таяла на глазах, многие барышни покинули заведение и остались только те, кто больше ничего не умел или некуда было деваться.

Катеринка, ставшая владелицей чужих секретов, даже организовала некоторую агентурную сеть. Она собирала информацию, как в своё время учил её отец.

Наслаждение властью портил один момент. Незавершённая месть. При мысли о том, что Лиза и Матильда смеют где-то радоваться жизни, Катеринка сходила с ума от злости и вымещала её на всех, до кого могла дотянуться.

Как-то, в начале июня, к ней заглянул полицмейстер Сосновоборска, частый гость подвальных комнат, где Катеринка занималась им лично. В качестве ответной любезности чиновник делился с ней небольшими служебными тайнами. В этот раз он поведал, что в соседней волости, в городке Полевском, объявились 3 девицы.

— Они квартировали у одного вдового богатея, — возмущался он, переодеваясь в шёлковый восточный халат, пока Катеринка разжигала ему кальян с гашишем. — А после и вовсе съехали в гостиницу, где проживают самостоятельно, без опеки старших, что совершенно неслыханно и неприлично. Здесь не безнравственная Европа, погрязшая в разврате и пороках. Я ещё могу понять столичных штучек, они там в своих Петербурхах совсем страх потеряли, но хоть к нам со своим уставом не лезут. У нас тут чинно, благопристойно. Не правда ли, милочка? Что, уже готово? Ну, я сейчас расслаблюсь немного, а ты подготовь мне девочку. Ну, ты знаешь мои вкусы, полностью полагаюсь на тебя, ангел мой.

Чиновник развалился на низком диване среди подушек, взял мундштук кальяна и сделал несколько глубоких затяжек. Напряжённое дряблое тело расслабилось, глаза остекленели. Он немного помолчал, а потом продолжил, слегка заплетающимся голосом:

— Блудниц этих беспаспортных я хоть щас к ногтю, ты же знаешь мои связи. Но пока они под покровительством их благодетеля… Ох уж эти бабы… Гризетки, лоретки, субретки, шансонетки…

Готов, мысленно усмехнулась Катеринка. Жирный, мерзкий гусь. Но к чёрту эмоции, главное она услышала. Описание внешности двоих ей знакомы. Третью, рыжую, она не знала. Да это и не имело значения. Теперь, когда ей открылось местонахождение мерзавок, нельзя было упустить шанс. Вдруг получится избавиться от них навсегда? Так даже лучше. И чтобы наконец то всё сладилось, Катеринка решила призвать на помощь тёмные силы. Имелась в её знакомствах одна ведьма, с помощью которой Катеринка иногда привораживала жирных клиентов. Ведьма намекала девушке, что оказывает и более серьезные услуги, за хорошее вознаграждение. Катеринка решила заручиться любой помощью, до которой может дотянуться, не желая вновь потерпеть фиаско.

Ведьма предсказала место, где будут беглянки в определённое время и добавила, что Катеринка добьётся своего, если призовет в помощники человека из прошлого. Также вручила оберег, который выручит Катеринку из самого сложного положения, но только один раз. Щедро заплатив старухе, Катеринка стала собираться в путь, недоумевая, кого она там может встретить. Ведьма ответила, что девушка сама поймет, когда увидит человека.

Не смотря на старухины пророчества, Катеринка желала во всём убедиться сама, памятуя о том, что хочешь нужного результата — сделай всё сам. И направилась в Полевской, но подруг там уже не застала. Решив, что это к лучшему, ведь среди народа она не смогла бы ничего предпринять, хозяйка борделя стала объезжать окрестности заброшенного Гумешковского рудника. Она каталась по ближайшим деревням, под предлогом, что присматривает участок леса для вырубки. Таким образом, Катеринка могла беспрепятственно выслеживать добычу. В помощь она взяла с собой крепкого парня, нанятого в Сосновоборске.

Во время одной из поездок они угодили в разбойничью засаду. Радуясь, что им в руки попала столь знатная добыча, тати связали Катеринку и её спутника, и отволокли к атаману. В глубине леса, у старой охотничьей заимки, их встретили еще несколько человек, такие же грязные, заросшие, смердящие немытым телом. Они разглядывали пленников, отпускали недвусмысленные шутки и гоготали. Катеринка старалась не пасть духом, но понимала, что дело дрянь. В воздухе запахло изнасилованием. Внезапно дверь избы распахнулась, шайка тут же притихла, а низкий, хрипловатый голос произнёс:

— Чего застыли черти?! Тащите бабу в дом.

Все, в том числе и пленники, уставились на здорового мужика, стоявшего в дверях. Он хищными волчьими глазами внимательно рассматривал пленников. Катеринка мысленно усмехнулась, ай да ведьма!

После истории, поведанной старым шахтёром, даже Матильда прониклась и перестала скептически относится к цели путешествия. Но прошла зима, потом весна, а Михаил все не ехал. Была ли тому виной матушка, желавшая видеть старшего сына подле себя? Или сам Михаил, вернувшись в привычную среду, не спешил её покинуть? Кто знает…

В июне, когда прошли все мыслимые сроки, Матильда, вконец измученная ожиданием, робкими замечаниями Лизы и печальным молчанием Поли, объявила, что они отправляются в путь. Девушки уже выяснили, что Гумешки — это не далекая экспедиция, а так, практически увеселительная поездка на природу и были полны решимости искать нужное, не прибегая к помощи мужчин. Не имеющий возможности ехать с ними, Павел умолял дождаться Михаила и не пороть горячку. Но подруги на эмоциях собрались буквально одним днём, погрузили необходимое в нанятый экипаж, оставив остальные вещи в оплаченном номере и, переодевшись в мужское платье, отправились в путь.

Юность смела и безрассудна. Она рождает иллюзию, что всё по плечу, если ты в компании единомышленников и друзей. Если открыт доброму и стремишься изменить жизнь к лучшему. Но у судьбы свои планы и глупо думать, что весь мир состоит из людей, желающих помочь.

Наёмный кучер завёз девушек в лес и, воспользовавшись тем, что Матильда и Лиза отлучились в кустики, вытолкал, оставшуюся в экипаже, Полю и укатил вместе со всеми вещами, рассудив, что никто не хватится срамных девок, возомнивших себя странницами. Пусть попробуют выбраться из глухомани, в которую он их завез. Лес этот пользовался дурной славой, здесь часто пропадали люди.

Вот так наши героини оказались на ночь глядя, в незнакомом месте, без вещей и четкого ориентира, куда двигаться дальше. То, что казалось легкой и необременительной поездкой, внезапно обернулось неприятностями. Небо, видимое только в просветах среди макушек гигантских деревьев, хмурилось. Собирался дождь. Резко похолодало. Нужно искать укрытие — избу, шалаш, на худой конец стог сена. Возвращаться по дороге, по которой их завез сюда возница, сейчас не имело смысла. Пока ехали, подруги не видели ни одной деревни. Ну не насторожило это их тогда. Места незнакомые и незадачливые путешественницы доверились кучеру. Искать выход нужно с утра, на свежую голову. Девушки были растеряны, но еще не напуганы. Вещей и денег, конечно, жаль, но не так уж далеко они отъехали от Полевского, найдут обратную дорогу, когда будет светло, вернутся и мало этому разбойнику не покажется.

Шли осторожно. Обнаруженная тропинка достаточно широка и утоптана, чтобы предполагать, что она может привести их к какому-нибудь жилью. Совсем стемнело, но ничего, подходящего для ночлега, не попадалось. Подруги решили, что пройдут еще немного, и если не найдут, то устроятся в лесу, на еловых ветках. Достаточно тёплая одежда позволяла не мёрзнуть.

Внезапно, среди деревьев блеснул огонёк. Путницы обрадованно прибавили ходу, надеясь, что впереди деревня, но это оказался одинокий домик — приземистый, странной вытянутой формы. Крохотное окошко светилось мертвенным, голубоватым светом.

— Избушка! — радостно воскликнула Лиза. — Правда, выглядит жутковато.

— Дом какой-то недобрый, — молвила Поля. — Давайте мимо пройдем. Боязно мне.

— Мимо? — сердито воскликнула Матильда. Дурацкие сапоги страшно натирали ноги, поэтому ей хотелось плакать и ругаться одновременно. — Можно подумать, что нам на выбор предлагают другие хоромы.

Она была полна решимости настоять на необходимости ночёвки именно здесь, но хлынувший дождь потушил, не успевший разгореться, спор и девушки поспешили к дому.

Двери отворила уродливая старуха в лохмотьях.

— Добрый вечер! — бойко сказала Матильда. — ПрИмите на постой усталых путников?

— Нам бы дождь переждать да обогреться, — добавила Лиза, испугавшись, что просьба звучит недостаточно просительно.

— Входите, голубушки, — старуха засуетилась и шустро отскочила от двери. Слишком резво для своего возраста.

Девушки прошли внутрь. Внутри изба была еще хуже чем снаружи, потому что к неприятному виду прибавился запах затхлости, плесени и мышей. Влажную темноту немного рассеивал голубоватый свет, льющийся из странного вида ламп, стоящих на грубом, кривом столе, с чурбаками вместо стульев. Вместо печки, души каждого дома, виднелось подобие очага, разглядеть которого в темноте было невозможно. Грязное окошко, без занавесок, затянуто паутиной. Поля права, недоброе место, но делать нечего — дождь на улице лил как из ведра.

— Бабушка, а может печку затопим? — робко спросила Поля, дрожащая от холода.

— Так нечем топить, касатка — проскрипела бабка. — Хворосту нет. А дров-то и подавно.

Еды или хотя бы чаю хозяйка не предложила, и спать им пришлось лечь голодными. Пока девушки готовились ко сну, старуха беззастенчиво разглядывала гостий. Особенно её заинтересовала Поля, точнее её огненные волосы. Старуха даже попыталась их потрогать, но отдёрнула корявую руку, словно испугавшись, что обожжётся. Она ничего не спрашивала и не рассказывала, хотя девицы пытались её разговорить.

Странная какая, думала Лиза, засыпая на подозрительных перинах, сваленных прямо на пол. Откуда тут перины? Домишко нищий, ледащий, а перины немалых денег стоят. Ну ничего, до утра потерпим, а там в путь, немного осталось.

А турчаниновские служки тут как тут. На те слова людей ловят. Так и набрали народу не то что для медного заводу, а на все работы хватит. Изоброчили больше, а кого и вовсе откупили. Крепость, вишь, была. Продавали людей-то, как вот скот какой.

Мешкать не стали, в то же лето перевезли всех с семьями на новые места – в Полевской. Назад дорогу, конечно, начисто отломили. Не говоря о купленных, оброчным и то обратно податься нельзя. Насчитали им за перевозку столько, что до смерти не выплатишь. А бежать от семьи кто согласен? Так и посадил этих людей Турчанинов. Всё едино, как цепью приковал. Ну, народу, конечно, тяжело приходилось, а мастерам плавильным еще и обидно, что обманул их. Сперва мяконько похаживал перед этими мастерами:

– Потерпите, старички! Вот обладим завод по-хорошему, тогда вам большое облегчение выйдет.

А какое облегченье? Чем дальше, тем хуже да хуже. На руднике вовсе людей насмерть забивают, и у печей начальство лютовать стало. Самолучших мастеров по зубам бьют, да еще приговаривают:

– На то не надейтесь, что с барином пили-ели. Доложим ему, так он покажет!

Робил в то время парень молодой, Андрюха. Шибко за справедливость был. Молодой, горячий. Не стерпел обману, отомстил. Исхитрился, да и посадил козлов сразу в две печи. Да так, слышь-ко, ловко заморозил, что крепче нельзя. Со сноровкой сделал. Его, конечно, схватили, да в гору на цепь. Руднишные про Андрюху наслышаны были, всяко старались его вызволить, а не вышло. Стража понаставлена, людей на строгом счету держат… Ну, никак…

Человеку долго ли на цепи здоровье потерять? Хоть кого крепче будь, не выдюжит. Помаялся так-то Андрюха с полгода ли, с год – вовсе из сил выбился. Тень тенью стал, – не с кого работу спрашивать. “Эх, – думает, – плохо дело. Да помирать неохота, молодой ещё”.

Подумал так, да и свалился, где стоял. Так в руднишную мокреть и мякнулся, только брызнуло. Конец пришел. Сколько он пролежал тут – и сам не знает, только тепло ему стало. Лежит будто на травке, ветерком его обдувает, а солнышко так и припекает, так и припекает. Как вот в покосную пору. Лежит Андрюха, и в голове думка: “Это мне перед смертью солнышко приснилось”.

Только ему все жарче да жарче. Он и открыл глаза. Не в забое он, а на какой-то лесной горушечке. Сосны высоченные, на горушке трава негустая и камешки мелконькие – плитнячок черный. Справа у самой руки камень большой, как стена ровный, выше сосен.

У камня туесочек стоит, а на нем хлеб, ломтями нарезанный. Ну, Андрюха и повеселел. Съел хлеб до крошки, из туеска до капельки все выпил и подивился, – не разобрал, что за питье. Не хмелит будто, а так силы и прибавляет. После еды-то вовсе ему хорошо стало. Век бы с этого места не ушел. Забрался на камень, видит – тут они, Гумешки-то, и завод близко, даже людей видно, – как мухи ползают. Слез с камня, сел на старое место, раздумывает, а перед ним ящерки бегают. Много их. Всякого цвету. А две на отличку. Обе зеленые. Одна побольше, другая поменьше. Так и мелькают по траве-то, как ровно играют. Тоже, видно, весело им на солнышке.

Загляделся на них Андрюха и не заметил, как облачко набежало. Запокапывало, и ящерки враз попрятались. Только те две зеленые-то не угомонились, всё друг за дружкой бегают и вовсе близко от Андрюхи. Как посильнее дождичек пошел, и они под камешки спрятались. Прошел дождик, опять ящерки появились. Туда-сюда шныряют, и сухоньки все. Ну, а ему холодно стало. К вечеру пошло, – у солнышка сила не та. Андрюха тут и подумал: “Вот бы человеку так же. Сунулся под камень – тут тебе и дом”.

Сам рукой и уперся в большой камень, с которого на завод и Гумешки глядел. Не то чтобы в силу уперся, а так легохонько толкнул в самый низ. Только вдруг камень качнулся, как повалился на него. Андрюха отскочил, а камень опять на место стал.

Подошел поближе, оглядел камень со всех сторон. Никаких щелей нет, глубоко в землю ушел. Уперся руками в одном месте, в другом. Ну, скала и скала. Разве она пошевелится. “Видно, у меня в голове круженье от нездоровья. Почудилось мне”, – подумал Андрюха и сел опять на старое место.

Те две ящерки тут же бегают. Одна ткнула головенкой в том же месте, какое Андрюха сперва задевал, камень и качнулся. По всей стороне щель прошла. Ящерка туда юркнула, и щели не стало. Другая ящерка пробежала до конца камня да тут и притаилась, сторожит будто, а сама на Андрюху поглядывает:

– Тут, дескать, выйдет. Некуда больше.

Подождал маленько Андрюха, – опять по низу камня чутошная щелка прошла, потом раздаваться стала. В другом-то конце из-под камня ящерка головенку высунула, оглядывается, где та – другая-то, а та прижалась, не шевелится. Выскочила ящерка, другая и скок ей на хребетик – поймала, дескать! – и глазенками блестит, радуется. Потом обе убежали. Андрюха оглядел еще раз камень. “Ну-ко, – думает,— попытаю еще раз”.

Уперся опять в том же месте в камень, он и повалился на Андрюху. Только Андрюха на это безо внимания – вниз глядит. Там лестница открылась, и хорошо, слышь-ко, улаженная, как вот в новом барском доме. Ступил Андрюха на первую ступеньку, а обе ящерки шмыг вперед, как дорогу показывают. Спустился еще ступеньки на две, а сам все за камень держится, думает: “Отпущусь – закроет меня. Как тогда в потемках-то?”

Стоит, и обе ящерки остановились, на него смотрят, будто ждут. Ну, тут он и решился. Смело пошел, и как голова ниже щели пришлась, отпустился рукой от камня. Закрылся камень, а внизу как солнышко взошло – все до капельки видно стало.

Глядит Андрюха, а перед ним двери створные каменные, все узорами изукрашенные, а вправо-то однополотная дверочка. Андрюха отворил дверку, а там – баня. Честь честью устроена, только все каменное. Полок там, колода, ковшик и протча. И жарко страсть – уши береги. Андрюха обрадовался. Хотел первым делом ремки свои выжарить над каменкой. Только снял их – они куда-то и пропали, как не было. Оглянулся, а по лавкам рубахи новые разложены и одежи на спицах сколь хошь навешано. Всякая одежа: барская, купецкая, рабочая. Тут Андрюха и думать не стал, выпарился лучше нельзя. Оделся потом по-рабочему, как ему привычно. Вышел из баньки, а ящерки его у большой двери ждут.

Отворил он – что такое? Палата перед ним, каких он и во сне не видал. Стены-то все каменным узором изукрашены, а посередке стол. Всякой еды и питья на нем наставлено. Ну, Андрюха раздумывать не стал, за стол сел. Еда обыкновенная, питье не разберешь. На то походит, какое он из туесочка-то пил. Сильное питье, а не хмелит.

Наелся-напился Андрюха, ящеркам поклонился:

– Ну угощенье, хозяюшки!

А они сидят обе на скамеечке высоконькой, головенками помахивают:

– На здоровье, гостенек! На здоровье!

Потом одна ящерка – поменьше-то – соскочила со скамеечки и побежала. Андрюха за ней пошел. Подбежала она ко кровати, остановилась – ложись, дескать, спать теперь! Лег он и сразу уснул.

Проснулся Андрюха и опять пил-ел всякого. А потом заподумывал: как быть? Сидеть без дела непривычно, а выходить не приходится. Страшно, вдруг схватят да обратно на цепь. “Ночью, – думает, – попытаю. Не удастся ли по потемкам выбраться, а там видно будет”.

Надумал эдак-то, хотел еды маленько на дорогу в узелок навязать, а ящерок нету. Ему как-то без них неловко стало, вроде крадучись возьмет. “Ладно, – думает, – и без этого обойдусь. Живой буду – хлеба добуду”. Поглядел на узорчату палату, полюбовался, как все устроено, и говорит:

– Спасибо этому дому – пойду к другому.

Тут Хозяйка и показалась ему, как должно. И такая, слышко, ладная да баская. Глаза зелёные, коса чёрная. В косу ленты медные вплетены, позвякивают. Платье на ей из шёлкового малахиту лучшего сорта. Остолбенел парень – красота какая! А Хозяйка говорит:

– Наверх больше ходу нет. Другой дорогой пойдешь. Об еде не беспокойся. Будет тебе, как захочешь, – заслужил. Выведет тебя дорога, куда надо. Иди вон в те двери, только, чур, не оглядывайся. Не забудешь?

– Не забуду, – отвечает, – спасибо тебе за все доброе.

Поклонился ей и пошел к дверям, а там точь-в-точь такая же девица стоит, только еще ровно краше. Андрюха не вытерпел, оглянулся, – где та то? А она пальцем грозит:

– Забыл обещанье свое?

– Забыл, – отвечает, – Ума в голове не стало.

– Эх ты, – говорит, – По всем статьям парень вышел, а как девок разбирать, так и неустойку показал. Ну ладно. На первый раз прощается, другой раз не оглянись. Худо тогда будет.

Пошел Андрюха, а та, другая-то, сама ему двери отворила. Там штольня пошла. Светло в ней, и конца не видно. Оглянулся ли другой раз Андрей и куда его штольня вывела – про то мне дедушко не сказывал. С той только поры в наших местах этого парня больше не видали, а на памяти держали.