Лига психотерапии

С рождения сына она знала, что с ребёнком у неё что-то не так. Старший был ближе к сердцу, роднее, хоть и ершистый; младшая была ласковая, болтушка и проказница. А со средним она знала - не складывается.

Свою тонну книг по воспитанию детей она перечитала ещё в молодости. Сыну, казалось, ничего от них не надо: ни подарков, ни объятий. С детьми во дворе особо не играл, сторонился. К отцу тянулся, ездил с ним на рыбалку. Остальное было ему не интересно.

У неё попросил однажды набор инструмента для резьбы по дереву. Это было в его седьмом классе. Она удивилась, стала узнавать, что лучше купить. Никаких денег было не жалко, билась одна мысль - хоть так дать то, что не додала, не вложила, не долюбила. Поиски свели её с мастером резьбы по дереву, у него сын и перенял основы ремесла.

В школе учился сам, хорошо. После школы сын уехал из их маленького города в большой, поступил. Домой не приезжал, - начал подрабатывать. В гости не приглашал, а они показаться дома и не уговаривали - знали, что давить бессмысленно. Пообещает под нажимом, чтобы отвязались, а в последнюю минуту всё переиграет так, чтобы вырулить по-своему.

Когда её мальчику было десять, она разговаривала с психологом о том, в чём её вина, что она сделала не так, что он таким вырос.

Где совершила ошибку?

Психолог задавала пугающие её вопросы - страшным было то, что психолог как будто сына знала, предчувствовала то, как он поступит в разных ситуациях. Потом говорила с ней про то, что ошибки никакой нет, что между людьми бывают разные отношения, и у её мальчика - такой вот тип привязанности, избегающий.

Она шла домой, повторяя про себя слова про то, что он таким уродился и она в этом не виновата. Чувствовать себя недоматерью она перестала только в его шестнадцать, когда он, волнуясь, подарил ей собственноручно вырезанную липовую шкатулку.

Она обомлела, а сын показывал кто где: на крышке скульптурно изображены были и отец, и брат с сестрой, и она с ним у костра, все вместе на рыбалке. Всю композицию он придумал и сделал сам.

После вуза сын приехал один раз повидаться и сказать им, что на Родину не вернётся.

Работать устроился вахтами, чтобы скопить на квартиру в большом городе. Не пил, не курил. С тем, что он проживёт всю жизнь один, она не могла и не хотела смириться.

Раз в неделю она ему звонила, ненадолго. Денег он накопил, квартиру купил, зарабатывал сначала на ремонт, потом на хорошую кухню. Всё сам, без женской руки, - когда речь зашла о кухне, она твёрдо сказала, что после выходных приедут с отцом на новоселье.

Спрашивала, что привезти, что подарить. "Не надо ничего везти, у меня все есть", - как же ранил её раньше этот ответ! Сейчас она ответила спокойно, мол, поняла.

В выходные на базаре столкнулась с учителем по резьбе. Он сильно сдал. Спрашивал, как у сына дела, рассказывал о своих многолетних хворях. Уговорил их с мужем поехать к нему прямо с базара.

В подарок сыну повезли от него тяжёлый мешок грушевых чурбачков. На словах просил передать, что высушена древесина на совесть, сушил для себя.

Дверь по адресу сына им открыла пухлая белокурая девушка. Отец только крякнул.

- Спустись к машине, гостинцы поможешь поднять. Тебе там мешок кой-чего передали, - попросил сына.

Всю дорогу домой она проплакала.

Соседки завидовали, какой он у неё ответственный, разумный и самостоятельный, а ей не хватало его ребячьей открытости, желания прильнуть к маме, того, что было в отношениях с другими детьми - души, тепла. Так и вырос, в своём дому хозяин и при хозяйке теперь. Навсегда взрослый.

- Не угодишь тебе! То один он - плачешь, то женат он - плачешь, - не мог взять в толк, отчего у неё льются слёзы, муж.

Она плакала не о нём, а о себе. О третьем ребёнке, которого у неё не было.

Младшая дочь взяла дело в свои руки, навела мосты, подружилась в Фейсбуке с невесткой. Приходила, показывала ей на компьютере фотографии, которые та выставляла.

Сын тоже там в Фейсбуке был, вёл страницу. Лица его там не было, только на снимках - вырезанные из дерева фигурки. Непостижимо живые.

Она заходила на его страницу каждый день. Научилась лайкать его посты.

Написал он на своей странице только один раз.

На смерть мастера, у которого учился.

Про то, как много этот человек ему дал. Про то, как важно ему было встретить человека, который чувствовал сокровенные движения его души, даже когда словами он не мог их сказать. Про то, что в жизни таких людей у него было только двое - мастер и мама, которая подарила ему первые инструменты, поддержала в учении, всегда верила в него.

Что она не похожа на других мам - она не любит пустые разговоры. А однажды привезла ему тяжеленный мешок дров в подарок, а не занавески и кастрюли на обзаведение хозяйством. Но это был самый желанный подарок на свете, потому что древесину сушил далеко в другом городе его учитель, и это его наследство. Это его дух делает такими чудесными его скульптурки.

В комментариях к посту чужие люди восхищались ею и пели осанну её материнству.

Она молча легла пластом и не могла сдвинуться с места два дня. О том, что она передумала внутри себя, она никому никогда не рассказала.

Источник

Статья как практическое руководство для работы с внутренним критиком, в этой части можно получше рассмотреть своего критика с помощью блоков, в каждом блоке даны фразы, которые можно примерить к свой жизни. Во второй части - полезная информация на мой взгляд, про фазы отношений к критику.

Есть разные мнения о том, как устроена наша личность, но в целом, большинство из них сходятся: она складывается из трёх взаимосвязанных зон.

Я (Эго). Наш генеральный менеджер, сознательный, умный, взрослый и ответственный. Большую часть времени мы имеем дело именно с ним.

Бессознательная часть (Ид, или Оно). Она довольно большая, и обычно включает инстинкты, желания, удовольствия, конфликты - ну и некоторые другие штуки.

Сверх-Я (Супер-Эго). Это совесть и мораль, формирование идеалов и контроль поведения с целью сделать его общественно приемлемым.

Вот третья часть нас с вами сегодня и интересует. А именно, тот вариант, когда необходимая нам всем совесть и мораль превращается в беспощадного Внутреннего Критика. И, подобно концентрированной кислоте, начинает растворять нас изнутри.

И обычный, и «концентрированный» Внутренний Критик тесно связаны с представлениями о правильном и неправильном – а значит, с суждением и совестью, контролем и наказаниями, виной и стыдом. Но если обычный занимается только своими делами, то «концентрированный» - настоящий мастер самопоедания. На разные голоса умеет нас самих же отвергать, обесценивать, упрекать, унижать, вот это всё. Умеет так виртуозно, что не верить невозможно, защититься не получается, а учиться видеть в себе что-то хорошее приходится специально.

Откуда же этот жёсткий Внутренний Критик берётся?

Нетрудно догадаться, что первые представления о правильном и неправильном у ребёнка полностью совпадают с родительскими (с их Супер-Эго, если точнее). Это нормально вплоть до младшего школьного возраста. Нужно же на что-то опираться в нашем изменчивом мире, а также социализироваться и учиться контролировать себя. Также нормально для ребёнка чувствовать тревогу и страх, если в какой-то ситуации его поступок «неправильный» по родительской моральной системе. Т.е., они могут рассердиться или наказать.

Ненормально начинается потом. Тогда, когда родитель – обычно в силу собственных проблем: перфекционизма, беспомощности, нарциссизма и пр. – устойчиво встает по отношению к ребёнку в позицию жёсткого судьи. Например, постоянно стыдит, ругает, требует, обвиняет, оценивает-обесценивает и критикует.

Есть и другие способы формирования Внутреннего Критика, но этот – основной и наиболее часто встречающийся.

Ремарка про русскоязычное пространство: даже если какие-то мудрые родители не приемлют этой роли, другие взрослые и государство в целом - с большой вероятностью будут вести себя по отношению к ребёнку именно так. В детских садах и школах, в поликлиниках, в госучреждениях. Просто потому, что пристыженный, подчинённый и вечно виноватый ребёнок легче управляем и требует меньше ресурсов. А думать о том, как всё это отразится на нём и что вообще с ним происходит, считается у нас ненужным – см. материал «Каково быть ребёнком в России».

Насколько дети способны противостоять взрослому, выступающему с такой позиции? Да ни на сколько.

Ребёнок, конечно, может чувствовать, что что-то идёт не так, потому что ему плохо и больно. Но он очень хочет, чтобы его одобряли и не наказывали – а значит, выбирает следовать родительскому компасу, какой бы он ни был. Поэтому со временем происходит интеграция – дети принимают в свою голову этого Судью-Родителя, внедряющегося со всех сторон, и несут с собой во взрослую жизнь. Это называется интроецирование. И дальше Внутренний Критик, уже являясь частью нас, продолжает регулировать и есть нас точно так, как это с нами делали в детстве.

Как проявляется Внутренний Критик? О, у него много масок и способов отравить нам жизнь. Я смогла вспомнить больше двадцати, наверняка это ещё не все, дополняйте. Некоторые из них, уверена, покажутся вам неожиданными – но да, всё это тоже он.

Итак, что он умеет:

Блок 1. Паранойя

«Если у вас нет паранойи, это ещё не значит, что за вами не следят». Помните эту шутку? Она как раз про Внутреннего Критика. Одно из наиболее частых его описаний или образов – всевидящее око, которое всегда с вами. Это око подвергает суждению и негативной оценке абсолютно всё, что вы делаете, думаете и чувствуете, а также вызывает у вас неизбежные искажения восприятия. Например, вы начинаете…

А. Додумывать не сказанное вслух и отсутствующее - как критику и негатив.

- Какие у тебя красивые глаза! – Ну ясно, значит, всё остальное страшное.

- Ох, он меня не лайкнул! Точно обиделся на что-то…

В. Интерпретировать нейтрально сказанное и то, что может быть понято двояко - как критику и негатив.

- О, у тебя юбка красная сегодня! – Ааааа! Не нравится? Слишком яркая? Не идёт мне? Дурацкая?

- Неплохо! – Понятно, значит, не хорошо. Ужасно, короче.

- Я хотела бы, чтобы меня ценили… - Я тебя что, не ценю?

С. Делать далеко идущие выводы. Отрицательные, а как же.

- Не может быть! - Значит, я вру? Брешу, стало быть? Значит, я собака? Граждане, он меня сукой обозвал!!!

D. Думать, что ВСЁ плохое, что происходит и говорится вокруг – про вас.

- Люди переглядываются? Заговор против меня.

- Шепчутся? Обо мне.

- На улице засмеялись, когда я мимо прошла? Ой, надо мной же, что у меня не так?

- Руководитель говорит, что хотел бы от подчинённых больше внимания к работе? Мог бы так прямо в мою сторону не намекать.

- Меня не услышали в общем хоре голосов? Зачем так предвзято относитесь.

- В Интернете написали плохое про аудиторов Москвы? Меня имели в виду, я же аудитор и в Москве.

Е. Постоянно «пинговать» окружающих, проверяя возможные негативные чувства от вас и ваших действий. Распространённый способ это делать – подсказывать ответ прямо в вопросе.

- Я тебе ещё не надоела с этим?

- Ты, наверное, устала уже от моей тупости.

- Я вас замучил, простите!

- Как же тебе трудно со мной, френдлента. Опять пишу на эту тему.

- Я вас не отвлекаю?

Очень люблю объяснять механизм этого системного сбоя на примере про собаку.

В норме, когда вы слышите слово или фразу, в голове всегда возникает несколько интерпретаций и ассоциаций. Вы выбираете из них то, что ближе к реальности (опора на реальность – функция Эго). Внутренний Критик, он же всевидящее око, выбирает из этого подмножества не близкое к реальности, а самое-самое негативное (Не может быть = Я вру). Ну, ему так привычнее, он это первое видит. К выбранному у вас снова нормальным способом образуется несколько интерпретаций и ассоциаций. Снова Критик выбирает самое плохое (Вру = Брешу). Далее следующее подмножество (Брешу = Собака) И так далее, до бесконечности или до точки кипения. Красиво, не правда ли?

Блок 2. Создание привычной среды

Как видно из пояснения к Блоку 1, ваш Внутренний Критик привычно и постоянно направлен чувствительным радаром в мир. Не менее привычно он ждёт от мира и людей ТОЛЬКО критики, обесценивания, отвержения и атаки. Потому что ведь это то, что он всегда и получал. Соответственно, если снаружи атакует плохое – всё в порядке. Если хорошее – то это странно, так не может быть и нужно искать второе дно. А кто ищет, тот всегда найдёт. И тогда вы можете…

А. Слышать обвинение не просто там, где его нет, а там, где и ВООБЩЕ ничего нет - в т.ч. во взглядах, в молчании, в отсутствии реакции и пр.

- Хм, а мы, кажется, опаздываем! – Ой всё, это намёк, я виновата, я слишком медленно шла…

- Что молчишь, Пятачок? Небось, всякие гадости про меня думаешь?!

В. Слышать любые формулировки с неопределённым глаголом как приказания, требования и критику инакомыслящих.

- А вот мануал «Как разговаривать с детьми о сексе» - Ааа, ненавижу инструкции, потому что между строк читается - все, кто делает не так, плохие матери!!!

С. Защищаться там, где никто не нападает.

- А кто захочет мне написать про ХХХ – у той ПМС и секса давно не было, так и знайте!

- Прошу тапками сильно не кидать, хочу вот что спросить…

D. Акцентировать и жевать свои промахи и ошибки, вплоть до мучительного ощущения собственной «непоправимой плохости».

- Сегодня был плохой день. Я стояла в очереди в кассу в магазине, и уронила пакет с молоком… Все на меня смотрели… Кошмар…

- Я какой-то рукожоп. Всё думаю и думаю об этом. Телевизор повесил вот косо сначала… Две недели назад.

Е. Наделять авторитетом людей, совпадающих с образом унижающего и отвергающего Критика. Чем злее – тем лучше. Подводить базу под это, рационализировать, заискивать перед ними, бояться и пр. В тяжёлых случаях – полностью терять в их обществе волю.

- Ну ведь Лена Миро-то в блоге правду пишет! Да, я жирная, мне как раз такая мотивация нужна

- Ну и что, что он комментаторам хамит, зато всё по делу.

- Я бы как раз пошла к такому сердитому врачу, сразу видно, что толковый.

Иногда привычного найти не получается, и Внутренний Критик САМ начинает провоцировать мир и людей на критику, обесценивание, отвержение и атаку. Мы уже знаем, что когда он их получает, ему всё привычно и ясно, пусть и неприятно. А когда не получает – некомфортно. Значит, надо достичь привычного и понятного сценария! Эти провокации происходят тысячей способов. Вот, например, один из них: общеизвестно, что защита в отсутствие атаки (пример С) вызывает у многих людей компенсаторное желание атаковать. Причём, неважно – агрессивная это защита, или, наоборот, покорно-униженная. И вроде как в итоге получается, что «не зря защищался, а все вокруг - агрессивные козлы».

Блок 3. Искусство маскировки

Привычное сосуществование с всевидящим оком – дело хоть и привычное, но довольно мучительное. Неприятно быть едой-то. Поэтому в ход идут разнообразные защитные механизмы. Функция этих механизмов не такая уж и защищающая - это, скорее, способы хоть как-то дышать, будучи зажатыми бетонной плитой. Один из самых верных способов - запутывание следов, чтобы Критик потерялся и не смог на вас наехать. Делается разными способами: обесценивание, скидывание ответственности куда-нибудь от себя подальше, высмеивание. Например, Вы привыкаете…

А. Саркастически и зло шутить. Чёрный юмор, вечная самоирония и стёб, подколки «на грани» - тоже сюда.

- Ой, извините, я вам на ногу наступил. – Да ничего, я уж на спину вам плюнул! Ха-ха-ха, шутка!

- Нормальные родители идут с детьми на ёлку, но мы не таковы! Мы мучаем детей походами в гости!

В. Добавлять «ложку дёгтя» везде, где получится. Это может быть бранное слово в описании чего-то хорошего, нарочитая «грязь» в речи, неуместное по смыслу обесценивающее прилагательное, смех или чувство стыда во время трогательных и серьёзных моментов и пр.

- Очень хочу и дальше заниматься благотворительностью. Засасывает, зараза проклятая.

- Ужасно люблю его, дебила.

- Дети-спиногрызы.

- Вот же я худая красивая сучка!

А. Преуменьшать вес своих слов, действий, творческих продуктов и себя в целом – суффиксами, пренебрежительными интонациями, коверканием слов, неопределёнными междометиями и пассивными формами глагола.

- Написались вот…стишата…

- Хотела спросить, когда мне переведут денюшку за работу?

- Ну типа я это, так сказать наверное мог бы придти завтра примерно часов в девять может быть, хотя конечно же это не обязательно, если вам неудобно.

В. Объяснять, уточнять, спрашивать разрешения и извиняться там, где это не требуется.

- Извините, я понимаю, что эта тема уже всем надоела, но…

- Ничего, если я …?

- А что это за порода? – Британская, но она, конечно, выглядит не очень похоже…

С. Критиковать и ругать себя самостоятельно, заранее, облегчая задачу «возможным оппонентам».

- Ой, я такая дура, блондинка к тому же, ничего в технике не понимаю, объясните, пожалуйста.

- У меня вообще нет вкуса в одежде, вечно придумываю какие-то кошмарные сочетания. Что скажете, например, про это? Совсем ужас-ужас или ничего?

- А вот наши фотки. В квартире бардак, на голове гнездо – внимания не обращайте.

- Я - мать-ехидна.

- Я жирная! Жирная! Жирная! Йу-хууу! Надо ещё чуток позаниматься.

D. ОЧЕНЬ витиевато и сложно изъясняться. В самых обычных ситуациях и фразах наверчивать гроздья слов, метафор, оборотов и аллегорий, петлять мыслью и использовать непривычные выражения, или привычные не в их обычном значении.

- Вот стою я перед вами, простая русская баба, вставши сегодня рано с утреца, приняв ванннну и выпив чашечку кооофэ, и грусть и печаль меня великая гложет: хлеб наш насущный уж на исходе, что знаменует собою близость великого похода по морозцу на соседнюю стрит-авеню в булошную. Не на такси, ибо :(

Е. Стараться быть комфортнее для других. Не быть «проблемой» любой ценой, даже если речь о совершенно обычных вещах.

- Могу терпеть позывы сходить в туалет по много часов.

- Да я привык сидеть в неудобных позах, ноги затекают, а я не замечаю.

- Когда кому-то из-за меня или для меня приходится что-то делать, мне прямо физически плохо.

- Простите, что приходится вас напрягать…

Про сарказм и юмор хочу дополнительно пояснить: да, это действительно следствие жизни с Внутренним Критиком, хоть и непохоже. Чем больше мрачного юмора, чем он злее – тем жёстче Супер-Эго, и тем больше конфликт с ним (это называется – слабая интеграция Супер-Эго). Механизм тут такой: если я буду опасно шутить, издеваться и хохмить над важными и серьёзными вещами, то вроде как я на них лично никак не реагирую. А значит, и получить за настоящие реакции от своего внутреннего Судьи - не смогу.

Всё это петляние нужно, чтобы уменьшить так называемую «площадь самопредъявления». Чем меньше и незначительнее себя представишь, чем лучше сам себя отругаешь, чем злее над собой посмеёшься, и чем больше мелких подстраховок-объяснений или сложных слов накидаешь - тем меньше риск огрести. В целом всё это очень похоже на странную игру в футбол: одна сторона отпасует мяч и бежит помогать другой стороне его отбить получше, так, чтобы себе же гол забить.

Люди, которым это свойственно, делают так совершенно независимо от степени враждебности среды, потому что беседуют в этот момент не со средой, а с Критиком. А он беспощаден. Вообще, вечная беседа с Внутренним Критиком вместо тестирования реальности – типичный признак, запомните его.

Устали? А между тем, уже больше половины текста преодолено. Молодцы! Вот вам пока правдивая картиночка, чтобы вернуть концентрацию:

Насладились? Поехали дальше :)

Блок 4. Персональный котёл с кипятком

Создания привычной среды Критику мало. Есть ещё объективные внешние факторы, которые эту привычную среду могут нарушить и сделать непривычной. Например, похвала, одобрение, восхищение и прочие, недопустимые по мнению внутреннего Судьи, явления. Не заслужили-с. Поэтому конфликт, возникающий в моменты получения от мира чего-то хорошего, должен быть разрешён, и на это, как мы уже понимаем, у Внутреннего Критика есть свои методы. У него вообще для всего есть методы. Он вынуждает вас…

А. Дискомфортно чувствовать себя при комплиментах, похвале, благодарности, извинениях… Пытаться постоянно их оспаривать или уточнять-исправлять. В тяжёлых случаях – обижаться и даже злиться, всерьёз считая такой фидбек издевательством.

- Как вы отлично развернули эту мысль! Невероятно! – Ой, да это я случайно, в голову как-то пришло. Обычно я так не могу вообще-то.

- Вы знаете два иностранных языка? Какой вы молодец! – Ну, что значит знаю. До совершенства мне далеко…

- Ты мне очень помогла, спасибо. – Да ну, это ерунда, мне это не стоит никаких усилий.

- Я вам очень сочувствую. – Смеётесь, да?!

В. В упор не видеть своих достижений, достоинств, способностей и побед. Они либо считаются нормой (отрыжка советского воспитания, о которой можно написать отдельную статью), либо мгновенно обесцениваются, становясь ступенькой в погоне за новыми вершинами.

- Ничего у меня не получается, я бездарь. Ну и что, что у меня вышло пять книг и шестая готовится, я участвую в литературных мастерских и сижу в жюри литературного конкурса.

- Вот опять не позанималась с ребенком английским. Убралась, приготовила еду, сходила в магазин, постирала, погладила, ответила на письма, позвонила маме, зашила порванную рубашку… Что ж я за мать-то, вечно на самое главное меня не хватает.

С. При встрече с чем-то новым и хорошим - переживать не радость и новизну, а острое отсутствие этого хорошего в прошлом (т.е. чего у вас не было, чего вы не делали, где не были и т.д.). Диапазон – от безнадёжности до обиды и ярости.

- Сегодня в магазине кассирша улыбнулась мне, когда обслуживала. Вот могут же, блин, могут, когда хотят!!! Ууу, крыса.

- Прочитала книгу «Общаться с ребёнком. Как?». Я всё-всё уже упустила…

- И чего я не догадалась заняться спортом 10 лет назад? Идиотка.

D. Частенько ощущать себя самозванцем(самозванкой), ненастоящим сварщиком, которого не разоблачили чисто случайно. И вот-вот разоблачат. Реальные умения и навыки, а также мнение других людей о степени вашей «настоящести» – не имеют никакого значения.

- Так странно, что за десять лет моей работы в рекламе никто так и не понял, что я ничего не умею…

- Каждый раз, когда мне дают новое задание, я понимаю, что зря они на собеседовании так в меня поверили, я же очевидно не справляюсь.

- И вот я смотрю на всех этих людей, которые пришли на мою лекцию, и думаю: вы вообще куку, что ли? Нашли к кому придти.

Как я уже упоминала, по мнению Внутреннего Критика (который повторяет мнение тех, с кого был срисован), заслуженного вы не заслуживаете, а значит, хорошего фидбека просто не может существовать. Когда такой фидбек всё же пробивается сквозь специальную реальность, построенную Критиком, возникает когнитивный диссонанс (растерянность из-за необходимости либо отвергнуть новый факт из-за неподходящей картины мира, либо изменить картину мира). В диссонансе побеждает, конечно, не тот, у кого с логикой в порядке, а тот, кто сильнее. Кто в этой битве сильнее – понятно и без слов.

Блок 5. Вина, стыд и запрет на удовольствия

Помните, в начале мы вспоминали родительские представления о правильном и неправильном, из которых формируется Супер-Эго ребёнка? Совокупность «правильных» мыслей, чувств и поступков создает в голове образ «идеала человека». Он, вообще, нужен, но в меру. Например, мы с вами, взрослые люди, понимаем, что абсолютный идеал недостижим, и вообще слишком напоминает робота. А жёсткое Супер-Эго - не понимает. Оно думает гораздо прямее: если я хочу, чувствую, делаю вовсе не то, что должен бы Идеальный Человек, которым я должен хотеть стать - я виноват (непоправимо плохой) и мне стыдно (не заслуживаю быть). Так возникает система бесконечной вины и токсического стыда. Из-за неё вы продолжаете…

А. Чувствовать вину и стыд ЗА ВСЁ. Вот просто – за всё. За мысли, желания, чувства, за недостаточную занятость/эффективность, за мысли, желания и чувства других людей и пр. и пр.

- Она сказала, что ей грустно от моих слов, и я мучился три дня…

- Плохо работалось сегодня, из-за этого весь день переживал, что мало сделал.

- Не могу находиться в покое, должна всё время что-то делать, иначе себя сожру.

- Это я виновата, что он меня избил.

- Стыдно, что у меня такой муж.

В. Испытывать трудности с получением удовольствий и разрешением их себе, но никаких проблем со страданиями.

- Кто много смеётся, тот потом будет много плакать! Мне это ещё мама говорила.

- В моменты, когда мне очень хорошо, всё время как будто немного неловко.

- Не могу тратить на себя деньги, даже если мне реально что-то нужно купить. Просто не могу и всё. На других могу…

- Хочется расслабиться, но бездельничать нехорошо.

Удовольствия здесь выступают в роли статей УК, по которым Судья выносит приговор: виновен! Грустно, что часть из них попала в «личный УК» не за дело, а за компанию. Изначально Супер-Эго было нужно затем, чтобы обуздать инстинкты и научиться социально одобряемому поведению. Некоторые желания и удовольствие от их удовлетворения шли вразрез с этими нормами и с моралью. Поэтому они ожидаемо попали в «штрафной список». Ну, например, желание испражняться в общественном месте.

В случае с жёстким Внутренним Критиком туда попали вообще все удовольствия. Ибо нефиг. А если ещё, например, родители были холодные и наезды на ребёнка были единственным их способом проявлять внимание – то значит, вместе с запретом на обычные удовольствия появляется и способность «чувствовать удовольствие через боль». Чтобы чувствовать его хоть как-то. Привет, мазохизм. Давно не виделись.

Блок 6. Котёл с кипятком для всех

А вы думали, всё это только на вас самих направлено? Ох, если бы. Любой носитель жёсткого Супер-Эго, в первую очередь, умеет этим самым жёстким тыкать в других людей. Звучит порнографично, и так же выглядит. Более того, если человек в фазе, например, отрицания (о фазах – дальше), то именно к другим он в первую очередь и лезет. Если в фазе войны или диалога – лезет меньше, но всё равно бывает.

Помните всевидящее око? Всевидящим оно называется в том числе потому, что видит ВСЁ. Не только своё, но и чужое. В том числе – замечает промахи и ошибки, обесценивает успехи, припечатывает за несовершенство, запрещает удовольствия и постоянно пытается пристыдить, обличить, обвинить, отругать.

Даю подряд список фраз, которые мог сгенерировать ТОЛЬКО мозг человека с жёстким Супер-Эго:

- Что категорически нельзя носить женщинам

- Как не стыдно так говорить!

- Из-за тебя у меня давление понимается, вот умру, будешь знать, как поздно домой приходить.

- Отдых – это смена рода деятельности.

- Унитаз – лицо хозяйки.

- А чего они трясут своим нетрадиционным сексом передо мной?

- А вы смешная. Ну и жалкая тоже.

- Как вы могли не делать этого для ребёнка?!

- Я б не вдул, страшная очень.

- Тебе всё легко даётся из-за способностей, так-то ты лентяйка.

- Не выпендривайтесь своими дипломами тут.

- Господь терпел и нам велел.

- Вы все жирные свиньи с целлюлитом!

- Ну вы и дура, такое спрашивать.

- Вы свою мазню искусством-то не называйте!

Знаете другие фразы? Дополняйте! Тысячи их.

Здесь работает множество механизмов. Один из распространённых – проективный: какую-то часть себя в зеркале не вижу, но поскольку она фактически есть, и её нужно куда-то деть - приписываю её другим людям. Соответственно, реагирую на неё своим жёстким Критиком, как будто она реально есть у других – злюсь, огорчаюсь и пр. Так рождается, например, ханжество (спроецированная на других, отрицаемая часть – собственные сексуальные желания и «низменные» потребности).

Другой механизм – слияние: будь я на его/её месте, мне бы было за это невыносимо стыдно, а значит, все должны чувствовать так же. А если ещё не чувствуют, то я сейчас помогу. Так рождается феномен «бабки у подъезда» (к полу, на самом деле, не привязан - жаль, на фотографиях из интернета дедок нет).

К сожалению, направленность вовне реализуется и в сторону собственных детей тоже. А мы помним, что дети не могут защититься и воспринимают вечно судящего, вторгающегося, агрессивного родителя как норму. И учатся его воспроизводить… В том числе поэтому с Внутренним Критиком желательно всё-таки что-то делать. Ну, ещё потому, что вам лично тоже приходится ой как несладко - но идею заботы о себе тот же Критик может не пропустить, а вот дети… Дети – это другое.

* * *

Ну как, достаточно ли чётко и конкретно получилось? Узнаёте все эти голоса? Жутковато, не правда ли?

И что делать-то со всем этим? Неужели что-то можно?

Сразу скажу, что я не встречала людей, которым удалось насовсем избавиться от Критика и стать полностью свободными. Может быть, ещё встречу. А пока думаю, что это, в общем, неудивительно. Супер-Эго - очень давнее образование, очень устойчивое, ставшее частью ядра личности. Можно ли вытащить бетонный блок из фундамента дома и ничего не обрушить? Сомнительно как-то. Так что в возможность полного искоренения я не верю и советовать в этом направлении не буду. Направление, в котором я буду советовать - это не способы избавиться, а способы научиться видеть, отслеживать, быть в контакте и иметь альтернативу. Опираться на что-то другое, в общем, а не привычно жариться на сковороде.

Что конкретно делать – сильно зависит от того, в какой вы фазе по отношению к своему Критику.

Какие есть фазы?

(о фазах взаимоотношений со своим критиком можно узнать во второй части, ибо слишком длиннотекст)

Статья психолога Екатерины Сигитовой http://f3.livejournal.com/111879.html

Цветные иллюстрации - Екатерина Султанова

БМ ругался на картинки

Вопросы на подумать :

Блок 1 - Насколько Ваш критик способен накручивать ситуацию?

Блок 2 - Как часто вы провоцируете близких на то чтобы они вас покритиковали?

Блок 3 - Какие у вас способы не показывать себя своему критику?

Блок 4 - Избегаете ли Вы похвалы, побед, восхищения?

Блок 5 - Разрешаете ли Вы себе удовольствия просто так? Или обязательно через боль, старание и т.п. вещи?

Блок 6 - Бывает ли у Вас такое, когда критикуете что-то в других а в себе этого не замечаете? Может быть замечали такое отрицание за другими?

Начало темы здесь

Речь пойдем об Альфреде Шнитке

Короткая справка:

Альфред Гарриевич Шнитке (24 ноября 1934, Энгельс — 3 августа 1998, Гамбург) — советский и немецкий композитор, педагог и музыковед.

Заслуженный деятель искусств РСФСР (1987). Лауреат Государственной премии РСФСР имени Н. К. Крупской (1986) и Государственной премии РФ (1995).

Автор 4 опер, 3 балетов, 10 симфоний, 15 инструментальных концертов, многочисленных произведений камерной, вокальной, хоровой и инструментальной музыки, музыки к кинофильмам, мультфильмам и театральным постановкам.

Альфред Шнитке: «В течение многих лет я регулярно веду беседы с Александром Ивашкиным на темы как музыкальные, так и биографические. Эти разговоры записаны так, как они и происходили - без равномерной дозировки вопросов и ответов, без заботы об исчерпанности темы или ее актуальности. Это были именно разговоры, а не последовательное выполнение автобиографической программы. Несмотря на всю неполноту этих бесед, именно в них многое было сказано в первый раз и дало мне также пищу для дальнейших размышлений - не говоря уже об очень полезных для меня спорах, где каждый остался при своем, но четче осознал все, что обсуждалось».

От составителя:

"Альфред Шнитке внешне спокоен: он говорит размеренно, но синтаксически непросто, не доверяя клише устной речи. Никаких общих мест. Привычное выглядит иначе, любая проблема соседствует с антитезой. Все, казалось бы, и ясно, но неоднозначно. То, что лежит на поверхности, видится вдруг с разных точек зрения. То же - в музыке. Иногда она может показаться даже несколько старомодной. Трезвучия, простейшие интервалы - они здесь на каждом шагу. Мы слышали их много раз в другой музыке. И все же именно сейчас они особым образом приковывают внимание, заставляя прислушаться, словно притягивая невидимым магнитом. За ними, как в системе зеркал, встает длинный ряд отражений, ассоциаций, уводящих к основам смысла, к опыту самой жизни. Много раз, слушая самого композитора и его музыку, я испытываю что-то общее. Потом неожиданно стало ясно: если записать то, что он говорит,- редактуры не потребуется. Он говорит как пишет. Кажется, Фердинанд де Соссюр первым ввел разделение речи и языка. У Шнитке явно преобладает языковое начало. Корневой, глубинный смысл и музыкального, и словесного языка раскрывается порой в оборотах многократно “бывших в употреблении”. Но Шнитке снимает с них шелуху этих употреблений, счищает закостеневшие наросты, проясняет то, что Андрей Белый называл “заобразным, прародимым”. И это не простая реставрация смыслов, как часто бывает при стилизации. Шнитке нисходит к предельной простоте языка, к его неделимому атому; затем - укрупняет его, превращает в знак, вбирающий свет истории. И в этом смысле композитор совершает почти дантовский путь, чтоб “вновь узреть светила”.

- С чего началось твое обучение музыке? Был ли какой-нибудь музыкальный импульс в семье? Из чего, по-твоему, ты “вышел”?

А.Ш. Я не могу найти никакого логического объяснения тому, что происходило. Ни у кого в семье не было ни музыкального воспитания, ни интереса к музыке, и вообще ничего, что указывало бы на то, что мне надо заниматься музыкой. В детстве такой возможности не было. Город Энгельс, около Саратова, где я жил, был маленький. Перед войной я месяца,два или три был в Москве, в гостях у бабушки с дедушкой. Мне было семь лет, и меня отвели поступать в подготовительный класс Гнесинской школы. Я даже не помню, чем этот экзамен кончился,-приняли меня или нет. Считалось, что я останусь у них в Москве и буду учиться в музыкальной школе. Но началась война, и меня сразу отправили обратно в Энгельс. Там я пробыл всю войну. А в 1946 году отец нас вызвал в Вену, мы приехали туда, и там оказалась учительница, у которой я стал брать уроки фортепиано. Мне было двенадцать лет. Учительница жила над нами, этажом выше. Через двадцать девять лет, в 1977 году я нашел ее в Вене. А недавно получил известие о ее смерти...

Но дома инструмента не было, и я бренчал на пианино где удавалось. Уроки не были систематическими, да и методика была вольная. Я занимался от случая к случаю, ходил в офицерский клуб. Заниматься музыкой очень хотелось. В Вене я три раза был в опере и пять раз на концертах. Я помню все. Еще во время войны, в Энгельсе, когда были возвращены конфискованные у всех поначалу радиоприемники, я стал слушать радио и страшно полюбил всякие оперные арии, пытался их петь. Ленского пел идиотским голосом. Почему-то к опере очень тянуло. И когда попал в Вену, первым делом захотелось в оперу. Первыми спектаклями были Паяцы и Сельская честь в Volksoper, а потом - Похищение из сераля в Staatsoper, где в первый раз после большого перерыва выступил Кнаппертсбуш. Позднее слышал там Валькирию, что было страшно скучно и очень долго. Начиналось в 6.30, а заканчивалось в 11 часов. Я сидел близко, в первом ряду, и видел все, что происходило в оркестре. Помню, что иногда там были довольно долгие паузы у меди: тромбонист засыпал, потом вдруг хватал тромбон, играл и вновь надолго засыпал. Запомнилось Заклинание огня и, конечно. Полет валькирий. Все остальное я забыл начисто. Было только ощущение медлительности, тягости и скуки.

Концерты помню лучше. Например, концерт Клемперера, где играли Концерт для арфы Генделя (потом я совершенно перестал им интересоваться) и Седьмую симфонию Брукнера. Вот она мне почему-то понравилась, а никто не верил, что она мне действительно понравилась и что я не выпендриваюсь. Считалось, что эта такая ученая и чудная музыка. Потом был концерт с Девятой симфонией Бетховена под управлением Крипса. Но, как я сейчас понимаю, она была с вагнеровскими ретушами, потому что меня очень пугали в Скерцо валторновые взлеты. И еще отец доставал в редакции билеты (их рассылали, они никому не были нужны) на дневные концерты Общества слепых музыкантов. Они проходили в прекрасном золотом зале Musikverein'a. И почему-то больше всего слепые музыканты играли Шуберта - пели песни, играли в четыре руки, Forellen-квинтет.

Помню, ходил на какой-то концерт, где слушал сонаты Бетховена. И был разочарован тем, что звучание в зале не совпало с привычным звучанием по радио. Мне казалось, что в зале это звучит более плоско, не так объемно.

Еще какие-то очень обрывочные воспоминания о Девятой симфонии Шостаковича. Еще в Энгельсе, до Вены, в 1946 году слышал ее по радио. Тогда отец приехал впервые после окончания войны - значит, его не было дома года три-четыре. Помню, как объявили Девятую симфонию Шостаковича, и отец сказал, что уже слышал Седьмую. Это было очень неожиданное слуховое впечатление чего-то довольно свежего, яркого и неожиданного. А вот в Вене я слушал ОктетСтравинского и совершенно его не понял. И вообще с современной музыкой не было никаких соприкосновений. Но почти всегда это было очень неинтересно. Даже помню первое неприязненное ощущение от музыки Дебюсси.

- Там, в Вене?

А.Ш. Да. Вообще же вкусовая основа, которая сложилась в Вене, была неплохой - гораздо более правильной, чем та, которая сложилась позднее, в результате учебы и того, что мне объясняли. Скажем, я не выносил пафоса - романсного и оперного пафоса, хотя оперу любил - номерную оперу. А вот пафос речитативного характера или пафос, драматических симфоний мне был как-то неприятен. Почему-то после Вены у меня осталась именно шубертовская интонация... И позднее я стал думать, что это и было самым правильным - и не надо было поддаваться во время учебы общему мнению, что, скажем, романсы Чайковского и Рахманинова - хорошие. Нужно было сохранить ощущение, что нельзя так бесстыдно раскрываться эмоционально.

- Но все-таки такая музыка, как Рахманинов, повлияла на тебя?

А.Ш. Конечно. Просто я думаю о том, что вкусовой ориентир, который мне дало в сумме пребывание в Вене, был правильнее, чем тот, который был здесь, в России. Тот ориентир был классический, может быть, чуть романтический, но никак не дальше Шуберта. Я помню, мне было несколько неловко слушать Шопена: казалось, что это что-то искусственное и манерное. Венский ориентир может и не совсем правильный, но наиболее чистый.

- То, что всплывает в твоей музыке в виде квазицитат, относится именно к этой сфере?

А.Ш. Да. Это ностальгия какая-то. Вообще по детству в Вене ностальгия была. Я ведь много лет хотел туда попасть. Конечно, это был бред, потому что наша жизнь в Вене после войны на положении никому не нужных оккупантов была очень неуютной.

Так что никаких видимых оснований для ностальгии не было. И тем не менее после Энгельса, города, состоявшего в основном из заборов и сараев, попасть в Вену - значило для меня понять, что существует история, что она - рядом. В каждом здании что-то было сто, двести, триста лет назад. В Энгельсе я не мог ничего такого ощущать. Произошла полная перестройка. И я не знаю, что было бы со мной, если бы я не попал тогда в Вену, а попал бы в Саратов, а потом в Москву.

Всякий раз, когда я попадаю в Вену, я попадаю в мир, который не пошел вперед. Он внешне воспринял моды, технику и все другие приметы современности, но остался в том кругу, в котором вечно живы и Моцарт, и Шуберт, где осталось вечно живым то непочтительно легкомысленное отношение к этим именам, которое обеспечило, как ни странно, им большую жизненность. Потому, что они не мумифицировались..

Во всех немецких городах меня спрашивают, не из Австрии ли я, потому что в речи есть примесь венского диалекта.

- И какое впечатление произвела на тебя Вена через двадцать девять лет?

А.Ш. Почти то же самое, оказалось, все на том же месте. Восстановлено все, что было разрушено. Изменились витрины. В 1946 году одним из самых ярких впечатлений были железные жалюзи, которые опускались во всех магазинах. Тогда в субботу и воскресенье была тоска смертельная, потому что все окна были закрыты. Все было серое. А сейчас жалюзи нет, стеклянные сверкающие витрины почти повсюду. И машины, огромное количество машин по сравнению с тем временем.

Было очень странно вернуться в Вену почти через тридцать лет и сидеть в том же зале Musikverein'a, но только на сцене в качестве “фальшивого” клавесиниста во время исполнения своего же сочинения -Первого concerto grosso. А потом еще исполнение кантаты о Фаусте в Konzerthaus'e, встреча со старой учительницей. Все это до неприличия рифмуется. ...Как будто бы я не имел права попасть в Вену до того момента, пока я не смогу вернуться именно в этом качестве. А на промежуточных стадиях не мог, не имел права приезжать.

- Я не знал раньше, что после Вены ты учился на дирижерском факультете училища и даже дирижировал хором.

А.Ш. Да, и это мне очень нравилось. Я поступил в училище имени Октябрьской революции потому, что это была единственная возможность получить какое-то музыкальное образование. После Вены мне было четырнадцать лет, почти пятнадцать, семь классов обычной школы и очень мало музыкальной подготовки.

- Ты тогда еще ничего не писал?

А.Ш. Нет, писать я пытался с самого начала, и тогда тоже уже писал. И покупал все подворачивающиеся мне книги по теории и “Основы оркестровки” Римского-Корсакова, учебники по гармонии и форме, но разобраться одному в этом было трудно. Когда приехали из Вены, меня повели в 1948 году к преподавательнице Гнесинской школы, которая сказала, что у меня рука неправильно поставлена. Я играл то, что мне хотелось играть. А хотелось, допустим, первую прелюдию из первого тома Баха или Ларго из оперы Генделя Ксеркс. Ничего путного я не играл. Может быть, какую-то сонатину Клементи.

Кроме того, мне все подпортил аккордеон. Аккордеон отцу подарили в Вене в качестве премии - играя на этом аккордеоне, я испортил себе левую руку (там - кнопочные басы, а на рояле - клавиши), и до сих пор еще левая рука не догнала правую...

Весь этот год между Веной и училищем я хотел заниматься музыкой, но понимал, что поздно. Хотел сочинять. Первое, что бросился сочинять, - был Концерт для аккордеона с оркестром - идиотская идея, чепуха полная. И весной 1949 года - мы еще за городом жили, в Валентиновке -повезли меня в музыкальную школу в Лосиноостровском, где сказали, что мне надо учиться, но уже поздно и можно только на контрабасе. Предполагалось, что я буду учиться на контрабасе как переросток.

И совершенно случайно, когда я уже собирался идти в восьмой класс и учиться на контрабасе, отец встретил одного знакомого, у которого в гостях был бухгалтер музыкального училища. Этот бухгалтер дал мне записку к заведующему учебной частью. Завучем этим был теоретик Борис Константинович Алексеев. Меня послали на экзамен по сольфеджио. Диктант я написал. А по элементарной теории отвечал таким образом (у меня нет абсолютного слуха): все ноты называл по до мажору, но правильно. И меня зачислили в училище. Мне было почти пятнадцать лет.

Родители, конечно, так и не поняли, почему я занимаюсь музыкой, что я делаю. В какой-то степени это понимал отец, как журналист, знакомый с музыкой, слышавший что-то. Но совершенно не понимала мать. Как я узнал недавно, в последние годы жизни она была в ужасе от того, что я делаю.

Дома ничего, помогающего стать музыкантом, не было. Брат и сестра относились к моим занятиям не особенно радостно. Когда я поступил в училище, мне было куплено пианино - оно сейчас стоит у моего брата. Представь себе: две маленькие комнаты. В одной отец, работающий, а в другой, маленькой - мы с братом и сестрой, да еще пианино... Поддержки в доме в таких стесненных условиях я не ощущал. Я ощущал ее у своего педагога в училище - Василия Шатерникова. Правда, не тому, что я сочинял, а тому, что играл. К моим композиторским опытам он относился крайне критически.

- Вы жили в Валентиновке, под Москвой? Недавно я, кстати, побывал в этом доме - теперь, в сильно перестроенном виде, это - дача пианиста Владимира Виардо...

А.Ш. Да, мы жили в Валентиновке... В отношении моих занятий музыкой все было абсолютно вне логики и гарантий. И то, что мне повезло с учителями - Шатерниковым, у которого я учился по фортепиано, потом попал к Иосифу Рыжкину, а позднее - к Евгению Голубеву. Но и у Шатерникова, и у Рыжкина, и у Голубева были десятки учеников и до, и после меня, которые не достигли того, чего достиг я, у них занимаясь. Значит, что-то решающее было во мне самом, что - не знаю. Не было музыкальной среды - ни среди знакомых, ни среди соседей. Я бы мог, скажем, назвать мою раннюю увлеченность литературой - еще в детстве, в начале войны - она могла бы предопределить занятие литературой. Но музыку ничто не предвещало. И это меня укрепляет в мысли, что все предопределено, что - наряду со слоем иррационального - существует и слой предопределенности, которая простирается на десятилетия, на всю жизнь, и на многом сказывается.

Я не прошел естественного детского пути постепенной учебы, и поэтому поступление и обучение в училище было для меня большим скачком. А скачок всегда требует последующего заполнения. Поэтому я считаю, что вся эта игра стилями, все эти стилизации, на которые меня так тянет, - это какая-то попытка восполнить недополученную в детстве по части музыкального образования эрудицию, вернуться в детское восприятие классики. Однако скачки бывают не только в личной судьбе.

То, что мои предки двести лет назад уехали из Германии, - для меня тоже явилось скачком: я эти двести лет как бы должен пережить и восполнить. Может быть, и этим тоже вызван интерес к стилизациям и старой музыке - музыке того времени, когда они уехали.

У меня вообще ощущение человека, всеми обстоятельствами поставленного вне реальных нормальных соотношений. Смотри: живет в России человек, не имеющий ничего русского, наполовину еврей, наполовину немец. Причем его немецкие предки - как раз двести лет прожили в России и все выросли здесь. Еврейские предки: отец родился в Германии, будучи евреем с немецкой фамилией. Фамилия моя ведь нетипичная для евреев, а типичная для немцев.

Книга "Беседы с Альфредом Шнитке"

Продолжение темы

Синдром раннего детского аутизма формируется в результате особого нарушения психического развития ребенка и проявляется в различных вариантах, отражающих глубину этого нарушения и соответствующие ей степени приспособления ребенка к окружающему миру.

Проанализировав многочисленные сведения о первых месяцах жизни аутичных детей различных групп, мы увидели наличие специфических черт, отличающих аутистическое развитие от нормального. Более того, уже на ранних этапах жизни аутичного ребенка появляются тенденции, характерные для формирования той или иной группы раннего детского аутизма.

Ниже мы постараемся представить истории развития, типичные для каждой из четырех групп.

Первая и вторая группа в предыдущем посте

Третья группа

По воспоминаниям родителей, у детей этой группы на первом году жизни также достаточно очевидно проявлялась сенсорная ранимость. Часто отмечался серьезный диатез, склонность к аллергическим реакциям. В первые месяцы жизни ребенок мог быть плаксивым, беспокойным, трудно засыпал, его нелегко было успокоить. Он чувствовал себя дискомфортно и на руках у матери: крутился или был очень напряжен («как столбик»). Часто отмечался повышенный мышечный тонус. Порывистость, резкость движений, двигательное беспокойство такого ребенка могло сочетаться с отсутствием «чувства края». Так, например, одна мама рассказывала, что малыша приходилось обязательно привязывать к коляске, иначе он свешивался из нее и вываливался. Вместе с тем, ребенок был пуглив. Из-за этого его иногда легче было привести в порядок постороннему человеку, чем кому-то из близких: например, мама никак не могла успокоить младенца после приема в детской поликлинике, но это легко сделала проходящая мимо медсестра.

Ребенок третьей группы рано выделяет близких и особенно мать, безусловно привязывается к ней. Но именно в историях детей этой группы наиболее часто присутствуют тревоги и переживания близких о том, что от малыша не чувствуется достаточно ощутимой эмоциональной отдачи. Обычно его активность в эмоциональных проявлениях выражается в том, что он сам их дозирует. В одних случаях путем соблюдения дистанции в общении (такие дети описываются родителями как неласковые, холодные: «никогда головку на плечо не положит»); в других – дозирование осуществляется через ограничение времени контакта (ребенок мог быть эмоциональным, даже страстным, одарить обожающим взглядом, но потом вдруг сам резко прекращал такое общение, не отвечая взаимностью на попытки мамы его поддержать).

Иногда наблюдалась парадоксальная реакция, когда ребенок, по-видимому, ориентировался на интенсивность воздействия, а не на его качество (например, пятимесячный малыш мог расплакаться при смехе отца). При попытках взрослых активно воздействовать на ребенка, устранить существующую дистанцию в контактах нередко возникала ранняя агрессия. Так, ребенок еще до года мог пытаться ударить мать, когда она брала его на руки.

Когда эти дети получают возможность самостоятельно передвигаться, их безудержно захватывает полевое поведение. Но если про ребенка первой группы можно сказать, что его увлекает сенсорное поле в целом, то ребенка третьей группы манят отдельные впечатления, у него рано фиксируются особые влечения. Такой ребенок порывист, экзальтирован, он не видит реальных препятствий на пути к достижению желаемого. Так, один мальчик, гуляя по улице в двухлетнем возрасте, перебегал от дерева к дереву, страстно обнимал их и восклицал: «Мои любимые дубы!» Другой ребенок примерно в таком же возрасте заводил маму в каждый подъезд, чтобы там зайти в лифт. Типично стремление дотронуться до каждой проезжающей машины.

Когда взрослый пытается организовать такого ребенка, возникает бурная реакция протеста, негативизма, поступков назло. Причем, если мама достаточно остро на это реагирует сама (сердится, расстраивается, показывает, что ее это задевает), подобное поведение закрепляется. Ребенок стремится вновь и вновь получить то острое ощущение, спаянное со страхом, которое он испытал при яркой реакции взрослого. У детей этой группы обычно наблюдается раннее речевое развитие, и речь активно используется ими для усиления подобной аутостимуляции: они дразнят близких, произносят «нехорошие» слова, проигрывают в речи возможные агрессивные ситуации. Вместе с тем, для такого ребенка характерно ускоренное интеллектуальное развитие, у него рано появляются «взрослые» интересы – к энциклопедиям, схемам, счетным операциям, словесному творчеству.

Четвертая группа

У наиболее «благополучных» детей четвертой группы ранние этапы развития максимально приближены к норме. Однако в целом их развитие выглядит более задержанным, чем у детей третьей группы. Прежде всего это касается моторики и речи; заметны также общее снижение тонуса, легкая тормозимость. Очень характерен значительный временной разрыв между хождением за ручку или с опорой (этому ребенок научается вовремя) и самостоятельным передвижением.

Такие дети рано выделяют мать и вообще круг близких им людей. Своевременно (в возрасте около семи месяцев) появляется боязнь чужого человека, причем выражена она бывает очень сильно. Характерна реакция испуга на неадекватное или просто непривычное выражение лица взрослого человека, на неожиданное поведение ровесника.

Дети данной группы ласковы, привязчивы в эмоциональных контактах с родными. C матерью они, подобно детям второй группы, находятся в очень тесной связи, но это уже не физический симбиоз, а эмоциональный, когда нужно не просто присутствие близкого человека, но еще и постоянное эмоциональное тонизирование с его помощью. Здесь нет дозирования контакта, как в третьей группе, наоборот, уже с раннего возраста и затем постоянно такой ребенок демонстрирует потребность в выраженной поддержке, одобрении со стороны родителей. Он сверхзависим от близкого в перенимании внешних манер, интонаций речи. Обычно явственно виден слепок маминой манеры говорить – даже у мальчиков в речи долго может сохраняться использование первого лица в женском роде.

Однако, несмотря на такую сверхзависимость, ребенок четвертой группы, не достигнув и годовалого возраста, отказывается от вмешательства близких в свои занятия; его трудно чему-либо научить, он предпочитает до всего доходить сам. Родители одного мальчика очень точно установили, что его можно успокоить, но нельзя отвлечь. Вот характерное описание такого ребенка до года: ласковый, привязчивый, беспокойный, пугливый, тормозимый, брезгливый, консервативный, упрямый.

На втором-третьем году родителей начинает беспокоить задержка развития речи, моторная неловкость, медлительность, отсутствие тенденции к подражанию. При попытках целенаправленного взаимодействия с ним ребенок очень быстро пресыщается и утомляется. В то же время сам он может длительно заниматься какими-то своими манипуляциями и играми. Еще в годовалом возрасте такой ребенок может уснуть за конструктором, собирая свою постройку до полного изнеможения, или бесконечно смотреть из окна на движущиеся поезда, или включать и выключать свет, заводить юлу. Попытки родителей более активно организовать ребенка наталкиваются на упрямство, нарастание негативизма, отказ от взаимодействия. Отрицательная оценка со стороны близкого лишь тормозит его активность и может спровоцировать проявления физической самоагрессии. Страх оказаться несостоятельным, испытать неодобрение со стороны взрослых, быть непринятым другими детьми способствует развитию у него постоянной тревожности, легкой тормозимости, стремления жить в стереотипных условиях.

О.С. НИКОЛЬСКАЯ, Е.Р. БАЕНСКАЯ, М.М. ЛИБЛИНГ

АУТИЧНЫЙ РЕБЕНОК. ПУТИ ПОМОЩИ

Синдром раннего детского аутизма формируется в результате особого нарушения психического развития ребенка и проявляется в различных вариантах, отражающих глубину этого нарушения и соответствующие ей степени приспособления ребенка к окружающему миру.

Проанализировав многочисленные сведения о первых месяцах жизни аутичных детей различных групп, мы увидели наличие специфических черт, отличающих аутистическое развитие от нормального. Более того, уже на ранних этапах жизни аутичного ребенка появляются тенденции, характерные для формирования той или иной группы раннего детского аутизма.

Первая группа.

Воспоминания родителей о первом годе жизни таких детей обычно наиболее светлые. C раннего возраста они поражали окружающих своим внимательным, «умным» взглядом, взрослым, очень осмысленным выражением лица. Такой ребенок был спокоен, «удобен», достаточно пассивно подчинялся всем режимным требованиям, был пластичен и податлив манипуляциям мамы, покорно принимал нужную позу у нее на руках. Он рано начал реагировать на лицо взрослого, отвечать улыбкой на его улыбку, но активно контакта не требовал, на руки сам не просился.

Вот несколько характерных описаний близкими таких детей на ранних этапах их развития: «лучезарный мальчик», «сияющий ребенок», «очень общительный», «настоящая кинозвезда». Данные описания говорят о том, что ребенок легко заражался от любого улыбающегося взрослого, от общения взрослых между собой, от оживленной беседы вокруг. Это – обязательный начальный этап нормального эмоционального развития (продолжающийся обычно до трех месяцев), после которого должны появиться избирательность в общении, ожидание поддержки, поощрения со стороны взрослого, четкое различение своих и чужих. Здесь же на протяжении всего первого года жизни не происходило дальнейшего развития исходной стадии заражения: ребенок мог спокойно пойти на руки к незнакомому человеку, у него не появлялся «страх чужого», и позднее такой малыш мог легко уйти за руку с посторонним человеком.

Такой ребенок до года никогда ничего не тащил в рот, его можно было оставить одного в кроватке или в манеже на довольно большой срок, зная, что он не будет протестовать. Он ничего активно не требовал, был «очень тактичен».

Вместе с тем, по воспоминаниям многих родителей, именно у этих детей в самом раннем возрасте отмечалась особая чувствительность (сензитивность) к сенсорным стимулам повышенной интенсивности, особенно к звукам. Младенец мог испугаться гудения кофемолки, электробритвы, шума пылесоса, треска погремушки. Однако эти впечатления не фиксировались надолго. И уже на втором-третьем году жизни у него же наблюдались парадоксальные реакции на сильные раздражители, например отсутствие отклика на холод или боль. Известен случай, когда девочка очень сильно прищемила палец и никак не дала об этом знать, – отец понял, что произошло, лишь когда заметил, что палец посинел и распух. Другой ребенок выскакивал зимой на даче раздетым на улицу, мог залезть в ледяную воду, и у родителей не было ощущения, чтобы ему когда-либо было холодно. Может пропадать выраженная реакция и на громкий звук (что особенно характерно для первых месяцев жизни), причем настолько, что у близких малыша иногда возникают подозрения о снижении его слуха.

C раннего возраста такие дети выглядели как созерцатели. Они не пользовались активно игрушками, уже до года проявляли особый интерес к книгам, любили слушать чтение хороших стихов, классическую музыку. Часто родители рассказывают о «хорошем вкусе» своего ребенка, предпочтении им талантливых стихотворных или музыкальных творений, изысканных иллюстраций. Рано проявлялась особая очарованность светом, движением: ребенок изучал блики, играл со своей тенью.

Ранние тревоги родителей возникали ближе к двум годам. Первые серьезные проблемы обнаруживались, когда ребенок начинал самостоятельно передвигаться. Часто близкие вспоминают, что, встав крепко на ноги, он сразу побежал. Ранее пассивный, спокойный, умиротворенный малыш становился практически неуправляемым. Он отчаянно карабкался по мебели, залезал на подоконники, на улице убегал, не оглядываясь и совершенно теряя при этом чувство реальной опасности.

При нормальном развитии ребенка данный возрастной период также является критическим: после первого года жизни любой малыш сильно подвержен влиянию окружающего сенсорного поля (всей целостной совокупности сенсорных впечатлений). Именно в этом возрасте он непрерывно выдвигает и вдвигает ящики стола или шкафа, не может не влезть в лужу, размазывает еду по столу, бежит по дорожке и т. д. Взрослому достаточно трудно контролировать его поведение в подобных ситуациях. Однако помогает предыдущий опыт совместного переживания общих впечатлений. Используя этот опыт, близким удается переключать внимание ребенка на какое-то другое значимое для него явление: «Посмотри на ... », «Вон птичка полетела», «Смотри, какая машина» и т. п. У аутичного же ребенка подобный опыт не накапливается. Он не реагирует на обращение взрослых, не откликается на имя, не следит за указательным жестом, не заглядывает в лицо маме, и сам все больше отводит взгляд. Постепенно его поведение становится преимущественно полевым.

Вторая группа.

Еще в младенческом возрасте с детьми этой группы намного больше проблем, связанных с уходом за ними. Они активнее, требовательнее в выражении своих желаний, избирательнее в первых контактах с окружающим миром, в том числе и с близкими. Если ребенок первой группы пассивно подчиняется в обычных ежедневных процедурах кормления, одевания, укладывания спать и т. д., то данный ребенок чаще сам диктует матери, как с ним следует обращаться, даже становится деспотом в своих требованиях определенного режима ухода за собой. Поэтому очень рано и очень жестко складываются первые стереотипы взаимодействия малыша с его ближайшим окружением.

Такой младенец рано начинает выделять маму, но привязанность, которая формируется по отношению к ней, носит характер примитивной симбиотической связи. Постоянное присутствие матери необходимо для него как основное условие существования. Так, у семимесячной девочки при уходе мамы на несколько часов возникала рвота, поднималась температура, хотя она оставалась с бабушкой, постоянно с ними жившей. Конечно, в таком возрасте и обычный ребенок остро переживает даже непродолжительную разлуку с близким человеком, однако он не реагирует столь катастрофически – на соматическом уровне. C возрастом эта тенденция не сглаживается, а, наоборот, порой усиливается. Часто мама не может вообще выйти из поля зрения малыша – вплоть до того, что оказывается невозможным даже закрыть дверь в туалет.

Приверженность к постоянству, стабильности в отношениях с окружением характерна и для первых месяцев развития нормального ребенка (известно, что в возрасте двух месяцев малыш очень чуток к соблюдению режима, особенно привязывается к рукам ухаживающего за ним, тяжело реагирует на перемены), однако постепенно отлаживается все большая гибкость в его взаимоотношениях с мамой, а через нее – с окружающим миром. У аутичного же ребенка этого не происходит.

Ранняя избирательная фиксация не только необходимого сенсорного впечатления, но и способа его получения особенно характерна для ребенка этой группы. Так создается и сохраняется на протяжении долгого времени экстремальная стабильность ограниченного набора его возможных контактов со средой. Выраженная тенденция к поддержанию постоянства у такого ребенка обнаруживается практически во всех проявлениях его активности еще до года, а в возрасте 2–3 лет выглядит уже как патологический симптом. К этому времени накапливается определенный набор привычных действий, из которых складывается каждый день ребенка, и менять которые он не позволяет: один и тот же маршрут прогулки, слушание одной и той же пластинки или книжки, одна и та же еда, использование одних и тех же слов и т. д. Иногда формируются достаточно сложные ритуалы, которые ребенок обязательно воспроизводит в определенных ситуациях, и они могут выглядеть достаточно нелепо, неадекватно. Например двухлетняя девочка обязательно должна была кружиться в определенном месте книжного магазина, держа в руках длинный огурец или батон.

Ребенок данной группы особенно чуток к соблюдению режима со всеми его мельчайшими подробностями. Так, при однократной попытке замены кормления грудью на кормление сцеженным молоком малыш не только отказался от еды, но кричал в часы, совпадающие со временем этой неудачной подмены, ежедневно в течение двух месяцев. В младенческом возрасте для всякого ребенка предпочтительны и какая-то определенная форма соски, и одна, наиболее удобная и привычная, поза укладывания спать, и любимая погремушка, и т. д. Однако для аутичного ребенка этой группы соблюдение привычек является единственно приемлемым способом существования, их нарушение сопоставимо с угрозой для жизни. Например потеря любимой пустышки (или тот факт, что она оказалась прогрызенной) превращается в тяжелую трагедию из-за того, что аналогичную достать не удалось; невозможность поместиться в коляску – единственное место, в котором ребенок спал с рождения до трех лет, – приводит к серьезному разлаживанию сна малыша. В дальнейшем часто оказывается существенной проблемой введение прикорма: это дети с наибольшей избирательностью в еде.

С раннего возраста ребенок этой группы проявляет особую чувствительность к сенсорным параметрам окружающего мира. Очень часто уже до года наблюдается повышенное внимание к цвету, форме, фактуре окружающих предметов. Подобная тонкость восприятия поначалу может порождать у близких ребенка ощущение его хорошего интеллектуального развития. Так, родители часто рассказывают нам, как ребенок сам замечательно раскладывает по цвету кубики, колечки от пирамидок, карандаши, хотя его вроде бы и не учили этому специально; хорошо запоминает и показывает буквы, цифры, страны на карте мира; демонстрирует прекрасную музыкальную память, воспроизводя достаточно сложные ритмы и мелодии (такое пение, точнее интонирование, возможно у ребенка еще до года); прекрасно запоминает стихи и протестует при замене в них какого-либо слова. Не достигнув двух лет, такие дети по каким-то признакам могут безошибочно достать с полки любимую книжку, прекрасно ориентируются в кнопках телевизора и т. д. Чувство формы порой выражено у них до такой степени, что двухлетний ребенок может, например, выделять в обычных окружающих его предметах скрытую в них форму шара; везде, даже на ткани маминого платья, видеть геометрические фигуры; повсюду, вплоть до стебля одуванчика, отыскивать интересующие его «трубочки».

Вместе с тем, такая чувствительность к сенсорным ощущениям уже в раннем возрасте порождает у детей второй группы достаточно сложные и разнообразные формы аутостимуляции. Наиболее ранние из них, которые родители замечают еще на первом году жизни, – раскачивания, прыжки и потряхивание ручками перед глазами. Затем постепенно нарастает особое сосредоточение на ощущениях от напряжения отдельных мышц, суставов, застывание в характерной позе вниз головой. Одновременно начинает привлекать скрипение зубами, онанирование, игра с языком, cо слюной, облизывание, обнюхивание предметов; ребенок занимается поиском определенных тактильных ощущений, возникающих от поверхности ладони, от фактуры бумаги, ткани, от перебирания или расслаивания волокон, сжимания целлофановых пакетов, верчения колесиков, крышек, блюдец.

Для определенного периода нормального развития младенца (до 8–9 месяцев) характерны многократные однообразные манипуляции с предметами, как бы провоцируемые их сенсорными свойствами, – прежде всего трясение и стучание. Это так называемые циркулярные реакции, направленные на повторение некогда полученного сенсорного эффекта, с их помощью младенец начинает активное исследование окружающего мира. Еще до года они закономерно начинают сменяться более сложными формами обследования, в которых уже учитываются функциональные свойства игрушек, других предметов. Аутичный ребенок второй группы настолько захвачен определенными сенсорными ощущениями, что его циркулярные реакции фиксируются: он, например, не пытается возить, нагружать машинку, а продолжает на протяжении ряда лет вращать колеса или держать заведенную игрушку в руках; не строит башенку из кубиков, а стереотипно раскладывает их в однообразный горизонтальный ряд.

C такой же силой, как положительное, фиксируется таким ребенком и полученное однажды отрицательное впечатление. Поэтому окружающий его мир окрашен в очень контрастные тона. Крайне легко возникают уже в раннем возрасте и остаются актуальными на протяжении ряда лет многочисленные страхи. Они порождаются прежде всего раздражителями, связанными с инстинктивным ощущением угрозы (вызванным, например, каким-то резким движением в направлении ребенка, застреванием его головы или фиксацией туловища при одевании, чувством боли, неожиданным «обрывом» в пространстве: ступенькой лестницы, отверстием люка и т. п.), так что сама реакция испуга вполне естественна. Необычной здесь является острота этой реакции и ее непреодолимость. Так, один мальчик еще в младенчестве испугался неожиданно взлетевших из-под коляски птиц, и этот страх зафиксировался на долгие годы.

Особая чувствительность таких детей к сенсорной стимуляции является причиной того, что страхи могут вызываться как раздражителями повышенной интенсивности – громким звуком (урчанием труб, стуком отбойного молотка), ярким цветом, так и неприятными ощущениями хотя и небольшой интенсивности, но той разновидности (например, тактильными), к которой чувствительность особенно высока. Можно представить себе, насколько в таких условиях дискомфортны обычные процедуры ухода за маленьким ребенком. Нередко рано возникают и прочно фиксируются страхи горшка, мытья головы, стрижки ногтей, волос и т. п.

Но всего для него страшнее – нарушить стереотип ежедневного поведения и восприятия. Такая опасность осознается им как витальная (угрожающая самой его жизни). Это может быть переезд на дачу, перестановка мебели в квартире, выход мамы на работу, госпитализация по каким-либо соматическим показателям, помещение в ясли. В подобных случаях обычна очень тяжелая реакция: расстройство сна, потеря навыков, регресс речи, усиление заглушающей переживания аутостимуляции, появление самоагрессии (битье себя по голове, стучание головой о стену и т. п.).

Пока ребенок находится под постоянной опекой мамы, поддерживающей сложившийся набор возможных для него способов взаимодействия, знающей его привязанности и страхи, понимающей его желания, он в достаточной степени огражден от угрожающих моментов. Поведение его в основном предсказуемо – и подобно тому, как всякая мать понимает, когда надо подставить горшок не просящемуся на него малышу, так и мать ребенка этой группы знает, когда и как предотвратить его возможный аффективный срыв. Поэтому не случайно родные обычно не жалуются на проблемы домашнего поведения: основные сложности начинаются, когда ребенок попадает в менее стабильные и более сложные ситуации. Частота последних на втором году жизни малыша неизбежно возрастает: выход в гости, поездка на транспорте, столкновение с другими детьми на детской площадке и т. д. Прочно фиксируется в памяти ребенка весь его отрицательный опыт, при этом нарастают, c одной стороны, тормозимость и тревожность, с другой – негативизм. Таким образом, к 2–3 годам он все больше капсулируется внутри своего ограниченного набора стереотипов взаимодействия с окружением и отгораживается от последнего обилием аутостимуляционных действий.

Никольская О. С., Баенская Е. Р., Либлинг М. М.

Продолжение в следующем посте: 3, 4 группа

Немного о музыкальном интеллекте, или что управляет одаренностью музыканта

Музыка и интеллект – необычное сочетание. Часто люди относят музыкальные способности к области эмоций и чувств, считая, что интеллект не играет особой роли в их проявлении. Важно понимать, что интеллект не ограничивается «сухими» умственными способностями и в его проявлении значительную роль играют переживания. В то же время чего бы стоил эмоциональный мир человека без способности осмыслять истоки и последствия переживаемых чувств?

Музыкальный интеллект – один из компонентов музыкальных способностей, наряду с чувством ритма, музыкальным слухом, голосом и т.д. Более того, многие исследователи отдают музыкальному интеллекту роль управляющего музыкальной одаренностью. Именно интеллект отвечает за включение в ряд музыкальных способностей креативности – способности придумывать что-то новое, находить неординарные решения для той или иной музыкальной задачи.

В чем же проявляется музыкальный интеллект? В первую очередь в способности к музыкальным ассоциациям. Повседневные явления, переживания, ценности – все ассоциируется у обладателя этого типа интеллекта с музыкой. Музыка становится одним из основных каналов понимания себя и окружающего мира. Музыкальный интеллект содействует формированию особой способности – синестезии восприятия, когда цвет, форма, вкусовое и тактильное ощущение, музыка сливаются в единый образ. Обладатели музыкального интеллекта опираются на ритмические звуковые ряды для запоминания информации. Музыка при изучении чего-то нового в равной степени может и мешать и помогать восприятию, или заглушая впечатление, или усиливая его.

Надежным тестом на проявление музыкального интеллекта становится интерпретация музыкального произведения. Находит ли человек при его понимании баланс между оценкой технической стороны и пониманием пафоса? Какие средства и метафоры человек использует для передачи своего впечатления? Встраивается ли понимание этого произведения в исторический, жанровый, общекультурный контексты? Обладатели музыкального интеллекта даже в ходе анализа и оценки музыки начинают творить – находить новые смыслы и основания для понимания музыки. Способность к импровизации, органичному сочетанию прежде не сочетаемых музыкальных жанров и средств передачи замысла – тоже свидетельство высокого уровня развития музыкального интеллекта.

Если такие способности, как слух, голос, ритм во многом определяются природными задатками, хотя и проявляются при благоприятной обстановке и, тем более, в музыкальном обучении, музыкальный интеллект зависит поровну и от генетики, и от того, какой вклад делает среда в его развитие. Исследования показывают, что можно стать музыкантом, обладая только музыкальным интеллектом, но нельзя им стать, не развивая свой музыкальный интеллект.

Развитие музыкального интеллекта должно быть в равной степени стихийным и целенаправленным. Многое в формировании этого типа интеллекта зависит от музыкального «окружения» человека – того, какую музыку он слушает, с кем обсуждает услышанное, кому может представить результаты своего музыкального творчества и от кого может получить обратную связь. Но нельзя пренебрегать и специальными занятиями, формирующими вкус и пути понимания музыки. Наилучшим путем обучения становится изучение музыкальной истории в тесной связи с развитием культуры в целом.

Музыкальный интеллект проявляется в определенной области творчества. Он может быть «найден» в классике, современных направлениях музыки, а может проявляться в интеграции разных областей музыки, достигая своего наивысшего расцвета. Если ребенок остается нечувствительным к классической музыке, это не значит, что у него нет музыкальных способностей – просто следует предоставить ему возможность слушать разную музыку и обсуждать с кем-то свои впечатления.

Наличие у ребенка музыкального интеллекта не только определяет то, как он будет продвигаться в освоении музыкальной специальности, но и влияет на усвоение им многих других знаний и умений. Например, родной и иностранный языки часто осваиваются не через правила и понимание «верно - неверно», а через критерий «красиво - некрасиво», «благозвучно - неблагозвучно», когда правильные грамматические конструкции интуитивно воспринимаются как гармоничные, а неправильные - как дисгармоничные. Музыкальный интеллект может помочь в усвоении математики: геометрические формы, тождества, уравнения, функции и их графики нужно просто «оживить» музыкальным сопровождением, не полениться найти перевод математического языка на более привычный музыкальный. Наверное, только естественнонаучные предметы требуют от обладателей музыкального интеллекта напряжения и выработки дополнительных способностей. Несомненно одно – музыкальный интеллект содействует общему умственному развитию человека (при условии, что человек не ленится опираться на эти способности в разных ситуациях).

Следует знать и то, что музыкальный интеллект соседствует с другими способностями, индивидуальность человека не исчерпывается только одним видом одаренности. Чем теснее связь между разными способностями, тем ярче проявляется музыкальный интеллект. Психологи считают, что одной из задач самореализации человека становится установление связей между своими способностями, создание эффекта резонанса разных видов одаренности. Часто музыкальный интеллект сочетается с лингвистическими способностями – умением выразить себя через слово. Чувство музыки и текста усиливают друг друга. С одной стороны, человек открыт миру звуков, с другой - он находит адекватные словесные средства для описания своих впечатлений. Музыкальные способности могут сочетаться с логическими способностями – тогда музыкальное творчество приобретает четкую структуру, а музыкальное самовыражение адресовано рефлексирующему сознанию.

Музыкальный интеллект в той или иной степени присущ большинству людей – сколько людей, столько и вариантов его проявления. Для тех, кто собирается стать профессиональным музыкантом, развитие музыкального интеллекта становится гарантией плодотворного творческого роста, для многих других музыкальный интеллект является источником новых приемов восприятия и переработки информации и переживаний.

Шмидт В.  

http://gazetaigraem.ru/a4200310