– Мам, что с тобой? Ма-а-м?!
– А?.. – Ирина Сергеевна медленно повернула голову в сторону дочери, – Маш, когда умер брат твоего прадедушки?
– Какой брат, мам, эй, о чём ты? – Маша бережно приподнимала мать, подпихивая под спину диваннyю подушку…
Несколько минут назад Ирина Сергеевна, сидела на дубовом паркете, укладывая ёлочные игрушки в большую плоскую коробку, разложенную у ног. Мария стояла на невысокой стремянке перед искусственной ёлкой, с остатками серпантина и конфетти на пушистых ветках. Снимая запутанную гирлянду, она услышала глухой удар и, обернувшись, увидела распластанную на полу фигуру. Бросив провод и махом слетев с хлипкой лестницы – помчалась за водой, била по щекам и громко кричала непонятные фразы, приводя маму в чувство. Боялась, что тоже инсульт. К счастью – нет, просто обморок. Маша усадила мать и зашла в ванную комнату.
«Наверное, вредный дед снизу опять придёт ругаться. Ему не нравится, как мы ходим, а тут скажет – "Гантелями кидаемся..." – Мария сполоснула лицо холодной водой и посмотрела в зеркало, – чёрт, мама сознание потеряла, бабушка с инсультом в реанимации, а я беспокоюсь о соседе снизу. И какой брат скончался?..»
– Маш, в каком году умер Владимир Алексеевич, брат твоего прадедушки? – мать, с красными щеками, но бледным лицом повторила вопрос, когда дочь вошла в комнату. Ирина Сергеевна сидела, откинувшись на подушку, и не отводила глаз от лежащей перед ней коробки с ровными рядами блестящих ёлочных украшений.
Это была не просто коробка, а скорее – огромная шкатулка, с необычным набором стеклянных шаров. Ящик, разделённый на отсеки, поражал виртуозной отделкой – мастер, расписывая крышку и стенки, создал затейливую виньетку. Она, словно две сплетающиеся кобры, переливалась объемными формами бесконечной линии. Шары-игрушки, покоились в своих собственных, номерных ячейках, в углублениях, отделанных пурпурным бархатом. На каждом шаре, алой краской по серебряному основанию, был нанесён чуть отличающийся от соседних, нитевидный сетчатый орнамент. Среди мигающих огоньков, на новогодней ёлке, все шарики были похожи один на другой, но в коробке – уложенные плотными рядами – различия сразу бросались в глаза. Ячеек было шестьдесят четыре, как квадратов на шахматной доске, и игрушки заполняли собой все клетки на поле.
Происхождение этого раритета стало давней семейной легендой. Прадед Марии, Иван Алексеевич – высокопоставленный дипломат, имел прямое отношение к визиту Юрия Гагарина и Леонида Брежнева в Индию, в декабре 1961 года. Встречающая сторона была настолько впечатлена высоким уровнем внимания к Индийской республике со стороны СССР, что сам руководитель страны, Джавахарлал Неру, лично вручил Ивану Алексеевичу невероятный подарок. Эта часть истории, как правило, оставалась в рассказах неизменной, но дальше – возникала мешанина из истины и домыслов.
Ирина Сергеевна, любимая и единственная внучка дипломатического работника, появившаяся на свет в 1970 году, скорее всего, слышала третью реинкарнацию семейного предания. По нему – сувенир был изготовлен монахами храма Падманабхасвами, по специальному заказу индийского правительства. В шаре, как в символическом образе вселенной, были заключены древние индуистские практики позволяющие перерождаться в высшие существа. Какие ещё смыслы были вложены в преподношение – никто точно не знал, поэтому в процессе пересказов каждый старался придумывать свою интерпретацию мифа. Только два пункта требований необходимо было выполнить обязательно: вписать в первую ячейку цифры года, следующего за зимнем солнцестоянием после вручения подарка, и вывешивать серебряные украшения на ёлку каждый год, перед самым коротким днём декабря…
– Маша! Владимир Алексеевич, когда умер? – Ирина Сергеевна в третий раз задала вопрос, подняв задумчивые глаза на дочь.
– Мам, я же ещё не родилась. Тогда Брежнев правил, это – точно. Застой был, мы в школе проходили. А, подожди, – Маша наморщила лоб, подняв глаза к потолку, – Он какую-то плотину построил в Африке и в том же году умер. Кажется…
– Мы едем на Даниловское. Сейчас, – Ирина Сергеевна поднялась, но не двигаясь с места заворожённо уставилась на переливающийся змеей рисунок.
Маша, студентка литературного института имени Горького, с удивлением смотрела на свою мать. Она никогда не видела, как та падает в обморок и – Мария внутренне содрогаясь, с удивлением отметила – в таком заторможенном состоянии её обычно спокойная и уравновешенная профессор математики МГУ, предстала перед дочерью впервые.
– Мам? – девушка заглядывала в глаза Ирины Сергеевны, пытаясь поймать в них понимание, – двенадцатого января – на кладбище? Что с тобой такое? Мы же к бабушке планировали сегодня. Вячеслав Николаевич прилетит. Ты же так его ждала. Хотела, чтобы он с нами пошёл!
Ирина Сергеевна повернула лицо к дочери и немигающим взглядом смотрела сквозь неё. Мария вышла на кухню. Она наполнила кружку водой, напряженно размышляя: «Обычное состояние нашей семьи – мама-математик логически объясняет устройство мира и взаимоотношений между людьми своей неразумной дочери, ставшей литературной ошибкой в семье любителей Евклида. А если творческому человеку приходится приводить в чувство преподавателя математического анализа – стряслось действительно что-то серьёзное».
– Мам, сядь. Вот вода. Давай-давай, вот кресло, – Маша толкала ничего не понимающую женщину к дивану и усадив Ирину Сергеевну, вручила ей чашку, – на, попей, успокойся. Скажи мне, что случилось, мам?
– На Даниловское, а уже потом на Островитянова, – Ирина Сергеевна сидела, выпрямив спину и словно что-то считала в уме, водя указательным пальцем правой руки в воздухе, качая головой в такт.
– Конечно съездим, ты только ответь мне, в чём дело, мам? Не молчи, – Маша несколько минут смотрела на неподвижную фигуру, застывшую на диване, и неожиданно набрав полные лёгкие воздуха громко, как в детстве, закричала, – МА-А-АМ!!!
Ирина Сергеевна вздрогнула, повернула голову к дочери и быстро проговорила:
– Машенька, я ничего не понимаю, но думаю, что догадываюсь. Мне надо убедиться в этом, поэтому необходимо посмотреть год смерти брата твоего прадедушки, – женщина вновь повернулась к рисунку со змеями.
– Так! Я не знаю, чего ты не понимаешь, но пока ты мне всё не расскажешь, я не сдвинусь с места! – Маша демонстративно плюхнулась на диван и уставилась на мать.
– Да, да. Ирина Сергеевна суетливо поднялась, затем, выдохнув, села. Снова встала и сделала несколько шагов к открытой коробке.
Все шары были уложены в свои ячейки, оставляя шесть отделений пустыми. Эти ниши сверкали россыпью мелких стеклянных осколков. Даже удивительно, что за столько лет семья умудрилась потерять всего несколько хрупких произведений искусства. Иногда легкий шар, словно живой, выскакивал из рук и падал на пол, но не разбивался, а прыгал, как резиновый мяч, смешно цокая по паркетному полу. А иногда он рассыпался при малейшем касании, оставляя в ладонях чешуйки с потускневшими нитями орнамента.
– Смотри, – Ирина Сергеевна опустилась на колени, протянув указательный палец к блестящим рядам, – каждая имеет своё место. Индусы сказали отметить год на первой игрушке, – она подняла украшение, – 1962. Это наступающий год после вручения. Значит следующий, – Ирина Сергеевна потянула соседний, – 1963. Шар не подписан, но мы знаем. И так далее. – Пропустив пустой отсек 1971 года, она повела палец дальше, – теперь, – указала на третий ряд, седьмой столбец, – 1983 год. Что тогда произошло?
– Я не знаю….
– Умер твой прадедушка. Иван Алексеевич, дипломат, – голос матери задрожал, – ты видишь? – Её красивый ноготь упёрся в серебристые осколки. – Потом… смотри внимательно, – женщина вновь повела кистью по рядам считая года, – 1987 год, я школу закончила. Твоя прабабушка! Антонина Андреевна, жена Ивана Алексеевича, – в глазах Ирины Сергеевны появилась паника. Её палец дрожал над отделением с разбитым шаром. Она продолжала считать, – 2000 год, ты родилась через год, погиб муж твоей бабушки Любы, Сергей Петрович. – Ирину Сергеевну начала бить крупная дрожь, голос осип, рука застыла, – 2020 год. Ты сама знаешь. Ковид. Твой папа. И теперь вот, – её палец повис над последним пустым углублением в ящике, – 2025 год!
Маша сидела, сжавшись в комок. Она помнила, как 19 декабря уже прошлого, 2024 года, когда они с мамой наряжали ёлку, шар выскользнул из её пальцев и раскололся, едва коснувшись нижней ветки деревца. Он взорвался в воздухе, осыпаясь на пол блестящим облаком серебра.
– Мам… – дочь зажмурилась, – мам, но это же невозможно, мам… – она открыла глаза и затрясла головой.
– Да, это невозможно, но совпадения удивительны. Я не скажу вероятность, Маш, это исключительная комбинация. Первая пустая ячейка – это 1971 год. Если в этот год умер брат прадедушки… Я боюсь, доченька, боюсь. Поехали на кладбище, потом к бабушке, – к Ирине Сергеевне вернулось самообладание. У неё появилась задача и цель. Она встала и повернулась к Марии, – идём!
– Мам, не гони! Не гони, прошу тебя, – Маша причитала, забившись в угол автомобильного кресла. Она закрыла глаза ладонями. Её голова болталась из стороны в сторону, когда мать, резко газуя, перестраивалась в плотном потоке машин.
Ирина Сергеевна, прикусив губу, не отвечала дочери, словно была в автомобиле одна. Она сильно сжимала руль. Нервно дёргала руками, обгоняя машины, и не замечала ничего вокруг, кроме дороги перед капотом. Несколько раз трезвонил её смартфон, но она не обратила на это внимание.
– Мам! – Маша очередной раз ударилась о стекло головой и повернулась на сиденье. – Мам ты же хочешь меня убить? Да? Этот шар. Это значит, ты хочешь, чтобы следующей была я?
Негромкий голос и спокойная интонация словно окатили водой Ирину Сергеевну. Она быстро повернула голову к дочери, посмотрев на неё расширенными от ужаса глазами. Шумно выдохнула. Несколько раз зажмурилась и встряхнула головой.
– Извини. Извини, Машенька, доченька. – Она как-то обмякла. Несколько раз быстро выдохнула и не обращая внимания на разномастные сигналы автомобильных клаксонов, подъехав к обочине, остановила машину, – веди ты…
– Бросай здесь! Чёрт с ними, со штрафами! – Ирина Сергеевна ткнула пальцем на свободную парковку для инвалидов, – бежим.
Они стремительно шли, насколько позволял скользкий снег на нечищеных дорожках главной аллеи Даниловского кладбища.
– Так, 27 квадрат, второй проход, – женщина крутила головой, вспоминая в каком ряду могила. – Я тут была последний раз…– она задумалась, – двадцать пять лет назад. Ничего не изменилось, кроме размера деревьев.
Две одинокие фигуры медленно пробирались по узкому проходу, постоянно натыкаясь на невысокие ограждения. Внезапно Ирина Сергеевна, шедшая первой, резко остановилась. Дочь, не ожидая этого, ударилась носом о затылок матери. Маша молча вытянула шею из-за её плеча и увидела тёмные цифры на мраморной плите – «1895–1971». Мать, оседая, скользнула плечом по грязным прутьям ограды. Ткнулась коленями в снег и, оперев голову о металлический столбик, закрыла глаза. Она замерла. Над безлюдными аллеями заснеженных крестов терялся её тихий шёпот: «Это же просто невозможно...»
– Мам, приехали, – Мария смотрела в незнакомое, отрешённое лицо матери. Та сидела сжавшись, словно боясь выходить из машины. – Мама, бабушкина клиника. Мы на Островитянова, – дочь пыталась вернуть внимание Ирины Сергеевны, – пойдём, мам.
Девушка вышла из-за руля и обойдя автомобиль, растормошила застывшую женщину.
– Идём, – Мария потянула за собой безвольную фигуру матери.
Они миновали главный вход, одели бахилы и подошли к стойке информации.
– Здравствуйте, мы хотим попасть к Любови Ивановне, 1946 года рождения. Она с 13-го декабря, после инсульта, в реанимационном отделении. Мы договаривались с её лечащим врачом, – Маша говорила ровным голосом, с трудом сдерживая слёзы. Она видела, как медсестра, набрав фамилию пациентки, что-то внимательно изучала на экране монитора. Её глаза сузились, она нахмурила лоб и сняв трубку внутреннего телефона, набирая номер, обратилась к Марии:
– Вам разве не звонили? – она что-то посмотрела в карточке, – сейчас я скажу врачу, что вы здесь. Он к вам подойдет, подождите, пожалуйста в зале ожидания.
Глаза Ирины Сергеевны в ужасе застыли, наблюдая за мимикой медсестры, но неожиданно в фойе раздался громкий мужской голос:
– Ирина, Маша!
Мария обернулась. На них стремительно надвигалась громада Вячеслава Николаевича. Ученик профессора математики, Любови Ивановны, её соавтор, ректор ДВФУ и друг семьи – утренним рейсом прилетел из Владивостока.
– Машутка, всё растёшь! Он прижал растрёпанных женщин к себе и, нависая над их бледными лицами, сменил тон, – Ирочка, да… девочки, крепитесь. Серьезное испытание. Великая женщина в таком состоянии. Но сейчас медицина творит чудеса. Пойдёмте в холл.
Они переместилась в зал, где редкие группы родственников, молчаливо ждали, обмениваясь между собой односложными предложениями. Сели на полукруглый диван у окна, в дальнем углу помещения.
– Ирина, я как приземлился – звонил несколько раз, а ты не отвечаешь. Начал волноваться. Как вы? Что-то ещё стряслось? – он пристально посмотрел на заплаканную женщину. Не поймав её взгляд, обратился к девушке, – Маш, что с мамой? Любови Ивановне стало хуже?
Ирина Сергеевна повернула бледное лицо к мужчине, приоткрыла рот и вдруг тонкие струйки слёз побежали из уголков её глаз. Она беззвучно зарыдала. Неудержимая гримаса отчаяния и горя сразу состарили измождённое лицо женщины.
– Шар… – Ирина Сергеевна не смогла продолжить, захлебнувшись слезами.
Вячеслав Николаевич подался вперёд, его лицо побледнело:
– Что?! Игрушка разбилась?
– Вы знаете?! – Мария стремительно вскочила на ноги. – Что это значит? Откуда вы знаете? – Она вцепилась в руку мужчины, требовательно тряся его за рукав.
Вячеслав Николаевич откинулся на спинку кресла. Он вдруг, как-то сник. Снял очки и протёр глаза широкой ладонью.
– Она говорила мне. Давно рассказывала эту легенду. Я не верил. Просила не посвящать вас, – Вячеслав Николаевич отвернул голову, глядя на начинающую сереть улицу. – Значит это правда, разбился? – Он опять повернулся к женщинам.
Мария кивнула головой. Из её глаз побежали слёзы.
– Она сама. Просто рассыпалась в руке, – Машины щёки пошли красными пятнами, – это не я! Я не виновата! Она сама!!!
Вячеслав Николаевич обхватил запястья Марии.
– Да! Машенька! В том-то всё и дело, что игрушка САМА разрушается, если в будущем году кто-то из близких… – мужчина замялся.
– Умрёт? – Маша опять вскочила, пытаясь вырваться, но Вячеслав Николаевич удержал её.
– Машенька, вы совершенно ни при чём. С человеком случается…это, – он, поперхнувшись, кивнул, – не потому, что стекло разбивается. А именно шарик лопнет, если кто-то в семье ДОЛЖЕН умереть. – Он откинулся на спинку дивана, отпустив руки девушки, – это просто индикатор, что надо ждать несчастья в будущем году. Люба говорила мне! Я не верил. Мы же все математики, Ириш! Как это может быть, а? Только в романе могут придумать такую историю, но мы же материалисты! Как?! – Он удручённо покачал головой, – Люба давно поняла закономерность и решила никого не подпускать к НИМ. Пока сама не оказалась в больнице.
Вячеслав Николаевич вдруг спохватился:
– Да, Ира, твоя мама просила меня передать вам письмо. Давно, лет, наверное, пятнадцать назад. Сказала, буквально, следующее, – мужчина поднял голову и закрыл глаза, вспоминая слова, – «Это очень важно, Слава. Это тайна моего отца, Ивана Алексеевича. Он передал мне письмо перед смертью. Попросил открыть после, а я не смогла. Я догадываюсь, что там, но не смогла перебороть себя. Отдай его Ирине, если со мной что-нибудь случится».
Вячеслав Николаевич полез во внутренний карман пиджака и аккуратно вытянул длинный старомодный конверт с истрёпанными краями. Не такой, как продавался на почте, а из плотного картона жёлтого цвета. Глядя на него, не оставалось сомнений, что он был запечатан очень давно. Мужчина протянул послание Ирине Сергеевне. Та в ужасе отпрянула.
– Читайте сами, Вячеслав Николаевич. Вы, практически, член нашей семьи. Там, наверное, про эти шары, – она откинулась на спинку дивана и закрыла лицо ладонями.
Мужчина повернулся к Марии. Но та замотала головой.
– Пожалуйста, дядя Слава. Я все равно не смогу, – губы Марии тряслись. Её душили слезы, – читайте вы.
Вячеслав Николаевич разорвал конверт. Он страшно разволновался. Пальцы его мелко дрожали. Он развернул вдвое сложенный лист плотной бумаги. Открыл рот, но не сказав ни слова, начал читать про себя, пробегая по странице взглядом. Его глаза расширились, брови поползли вверх. Конверт выпал из пальцев и спланировал, залетев под диван. Вячеслав Николаевич закончил чтение, снял очки и близоруко посмотрел на Марию:
– Про игрушки ничего нет...
Он вновь поднял лист к глазам, неожиданно встрепенулся, посмотрел вдаль и рассеяно произнёс:
– Может она знает? Правда у неё только городской. Если ещё работает… – Он встал, полез в карман за телефоном и держа письмо в одной руке, второй стал набирать какой-то номер на экране смартфона. Мария растерянно смотрела за его действиями. От удивления она перестала плакать пытаясь понять, что происходит. Вячеслав Николаевич откашлялся:
– Алло, здравствуйте. Могу я поговорить с Еленой Ивановной?
Маша видела, как лицо мужчины менялось с удивлённо-внимательного, до встревоженно-испуганного. Он вдруг переспросил, осёкшимся голосом:
– Вчера ночью? А с кем, извините?.. – Вячеслав Николаевич некоторое время что-то слушал, затем медленно опустился на краешек кресла. Он убрал от уха телефон. Механически положил его рядом с собой, задумчиво глядя в пол. В третий раз снял очки, протёр ладонью лицо и растерянно посмотрел на Марию.
– У него была вторая дочь. Сестра Любы, Елена Ивановна. От другой…женщины, – говоривший смешался и перевел взгляд на Ирину Сергеевну, – Иван Алексеевич не смог рассказать про неё при жизни. Ему было стыдно. Хотел, чтобы вы узнали после того, как его не станет… А вчера ночью она умерла... Инфаркт…
Рядом с ними появился человек в белом халате.
– Ну, что носы повесили, математики? Всё хорошо у вашей «Царицы наук»! Утром пришла в себя. Попросил девчонок с вами связаться. Не звонили? Мы успели даже КТ провести – поражение мозга осталось, но очаг совсем небольшой. Идёт на поправку. Будет ещё студентов мучить интегралами, – пожилой доктор засмеялся, разведя руки в стороны.
Вячеслав Николаевич чуть привстал, но сразу сел и, глядя на письмо, с задумчивой улыбкой произнёс:
– Её внучка ответила. Тоже Машей зовут...
Февраль 2025
