Авторские истории

Не умыться, не прогнать остатки сна липким школьным кофе, который вчера стоял в чашке и впитал в себя всю горечь ночи. Даже не посмотреть в зеркало, не встретиться с тем парнем, у которого глаза впали и потемнели, будто его выели изнутри. Первым делом — подкрасться к окну на цыпочках, словно боясь разбудить саму память, и посмотреть на него. Старый, покосившийся, с прогнившей крышей, поросшей чахлым мхом, похожим на струпья. Доска оторвана, и чернота внутри кажется живой, дышащей, она пульсирует в такт его собственному сердцу, втягивая в себя утренний свет и не возвращая ничего.

Артём отшатнулся от подоконника, будто обжёгся об раскаленное стекло собственного страха. Девяносто девять. До выпускного — девяносто девять дней. Цифра чётко встала в голове, как код доступа к свободе, к другой жизни, к спасению. Не знак беды, а план спасения. Если разбить всё на девяносто девять частей, ни одна не будет весить достаточно, чтобы раздавить. Девяносто девять шагов по канату над бездной. Он уже сделал первый.

— Артём, завтрак! — голос матери пробился сквозь дверь, обычный, сонный, неподозревающий. Он вздрогнул, поймав себя на том, что стоит, уставившись в стену, в точку, где обои отходят уголком, обнажая штукатурку — старую, серую, как всё в этом доме, и сжал кулаки, заставляя мышцы расслабиться. Нормально. Всё должно быть нормально. Слово-заклинание, слово-щит.

На кухне пахло овсянкой — пресной, клейкой, как будто ею замазывали щели в реальности — и уютной, чужой ему жизнью. Мать двигалась у плиты в своём заштопанном халате, её движения были отлажены и бездумны, ритуал повседневности, который не менялся годами.

— Опять не спал? — бросила она через плечо, и у Артёма ёкнуло под ложечкой, точно там оборвалась тонкая нить, державшая его собранным. — Лицо серое. Экзамены ещё не скоро, а ты уже как выжатый лимон.

— Нормально, — буркнул он, садясь за стол, ощущая под собой холод пластикового стула, проступающий сквозь тонкую ткань пижамы. — Просто задачи решал. "Задачи". Хорошая, нейтральная, безобидная ложь. Она пахнет учебником и тетрадью, а не потом и землей.

Ложка в его руке не дрожала. Он проверил. Он смотрел на неё, как снайпер на мушку, отсекая всё лишнее. Дрожи не было. Ни единого содрогания сталью по фарфору. Это было важнее, чем есть. Он мог контролировать ложку. Значит, мог контролировать всё. Хотя бы эту одну, крошечную часть вселенной.

— Телевизор не смотрел? — мать поставила перед ним тарелку. Пар от овсянки застилал её лицо, делая его размытым, нереальным. — Кирилла того, Жданова, помнишь? Сын соседки Люды. Пропал, представляешь? Вчера вечером не вернулся. "Вчера вечером". Время, когда сгущаются сумерки и тени становятся длиннее, а сараи — темнее.

Комок овсянки встал в горле неподвижным, тёплым камнем. Он чувствовал, как этот комок лежит там, впитывая в себя слюну, становясь больше и тяжелее. Артём сделал глоток воды, ледяной, от которой свело зубы, смывая его. Горло прочистилось. Но тяжесть никуда не делась, она просто опустилась ниже, в грудь, и замерла там.

— Не смотрел, — сказал он ровно, и голос не подвёл, не дрогнул, он был плоским и гладким, как поверхность озера в безветренный день. — Надо быстрее, а то на факультатив опоздаю.

Он встал, отнёс тарелку к раковине. Еда почти не тронута. Желтоватая масса на дне тарелки напоминала ему что-то земляное, глинистое. Мать посмотрела на него с тревогой, и в её глазах он увидел не просто беспокойство, а тень того самого ужаса, который гнездился в сарае. Она ещё не знала, но уже чувствовала его присутствие в своём сыне.

— Ты у меня совсем заболеть хочешь? Хоть бы бутерброд с собой взял...

— Я куплю в столовой, — он уже надевал куртку в прихожей, грубой тканью отгораживаясь от тепла кухни, от запаха овсянки, от материнских глаз, чувствуя, как стены кухни начинают давить, сужаться, прижимая его к центру комнаты, к тому месту, откуда виден черный прямоугольник окна и то, что за ним. Ему нужно было на улицу. Мимо сарая.

Выходя из дома, он каждый раз проделывал один и тот же ритуал: не смотреть прямо. Смотреть на тротуар, на трещины, похожие на карты неизвестных материков, на забор, с облупившейся краской, под которой проглядывала древесина, тёмная и влажная, на голые ветки деревьев, которые тянулись к нему, будто иссохшие руки. Но периферией зрения он всё равно видел его. Тот самый сарай. Он стоял, как гнилой зуб в улыбке улицы, и дёсны вокруг него были воспалены и почернели.

Артём прошёл мимо, ровно дыша, вдыхая через нос и выдыхая через рот, как его учили на физре для снятия стресса. "Раз-два-три". Он не обернулся. Но каждое волокно его тела, каждая клетка кожи на спине кричала о том, что нужно обернуться, нужно УВИДЕТЬ, не случилось ли чего, не изменилось ли что. Но спиной он чувствовал его чёрный, бездонный взгляд. Он нёс его с собой, этот взгляд, как ношу, пришитую к спине, как второй рюкзак, только набитый не учебниками, а тьмой. И будет нести все эти девяносто девять дней. И, возможно, дольше. Намного дольше.

Школа встретила его оглушительным, бессмысленным гомоном, который обрушился на него, как физическая волна — сбивающая с ног, лишающая ориентации. Кто-то кричал, споря о чём-то нелепом, вроде оценки за контрольную, кто-то гонялся за кем-то с учебником, поднятым как топор, кто-то просто смеялся, запрокинув голову, обнажая горло, и этот смех был таким же естественным и легким, как дыхание. Этот шум всегда его раздражал. Сейчас он был спасением. Он был густым, плотным буфером между ним и тишиной, что звенела у него в голове. Здесь он мог раствориться, стать серой, ничем не примечательной частью этого человеческого муравейника.

Он пробирался к своему классу, ловя знакомые лица сквозь толпу, как сквозь дымку. Вот Илья, его друг, что-то оживлённо жестикулируя, рассказывает очередную байку, и его лицо светится той простой, неомраченной радостью, которая была для Артёма теперь недосягаема, как другая планета. Вот Марина, смотрит в окно, и солнечный свет играет в её волосах, зажигая в них золотые искры, и от этого зрелища — такого чистого и беззащитного — у него свело сердце. Он потупил взгляд, проходя мимо. Её спокойствие было ему сейчас непереносимо. Оно было укором. Оно говорило о мире, в котором сараи — это просто сараи, а ночь не таит в себе ничего, кроме сна.

И вот... пустота. Последний ряд, у окна. Парта, за которой всегда сидел Кирилл. Она была пуста. Не просто пуста — она будто вырвала из шумной ткани класса целый клок, оставив зияющую дыру, которая всасывала в себя звуки, свет и воздух. Одноклассники поглядывали на неё украдкой, перешёптывались, и в их шепоте сквозило не столько горе, сколько жутковатое, сладкое возбуждение от прикосновения к чужой тайне, к трагедии, которая случилась не с ними.

Артём прошёл на своё место, стараясь не смотреть туда. Но он видел. Он видел её краем глаза, эту пустоту. Она кричала. Тихим, высоким, неслышным для других визгом, который резал его изнутри. На стуле лежал брошенный Кириллом дневник, и уголок закладки торчал из него, как язык, дразнящий и безжизненный.

— Соловьёв! — хлопок по спине заставил его вздрогнуть всем телом, как от удара током. Сердце на секунду провалилось в пустоту, а затем заколотилось, отчаянно и беспорядочно. Это был Илья. — Ты как, живой? Слышал, про Жданова?

Артём медленно повернулся к нему. Мышцы шеи скрипели от напряжения. Надо улыбнуться. Уголки губ поползли вверх, вырисовывая на лице нечто, похожее на маску вежливого внимания. Надо ответить что-то нейтральное. Слова. Просто слова. Без смысла, без подтекста.
— А что с ним?

— Да пропал, блин! Вчера вечером. Менты уже в школе были, у директора. Говорят, что-то нечисто. Илья понизил голос, его глаза блестели азартом охотника за новостями. Он был в своей стихии.

— Может, сбежал, — сказал Артём, и его собственный голос показался ему чужим, плоским, доносящимся из-под земли. — У него с отцом отношения... знаешь. Он произнес это, чтобы отвести от себя подозрения, но фраза вышла предательской, ядовитой, будто он выставил пропавшего друга виноватым.

— Ну, хз, — Илья пожал плечами, его интерес уже угасал, переключившись на кого-то через плечо. — Без него как-то пусто. Даже драться не с кем.

Эта нелепая, бездумная шутка резанула Артёма острее, чем он ожидал. Она была как удар тупым лезвием по незажившей ране. Он представил, как Кирилл задирает Илью, как они стоят в школьном дворе, сцепившись взглядами, как потом, оба в синяках, хохочут, запивая горечь драки газировкой из ларька. Это было всего два дня назад. Всего два дня. Меньше сорока восьми часов. Промежуток времени, в котором могла бы уместиться целая жизнь. Или смерть.

Память ударила, как ножом под ребро — внезапно и безжалостно, вырвав его из настоящего и швырнув в прошлое, которое было таким же реальным, как стук его сердца.

Продолжение: https://author.today/work/495526

Пролог


Он лежал на спине, мечтательно уставившись в потолок, умиротворённый и счастливый. По крайней мере, так ей казалось. Лариса мило улыбалась, разглядывая его, и ничего не могла с собой поделать. Правильный овал лица, нос с горбинкой, шрам, разрезающий правую бровь надвое, гладкая кожа и узкие плотные губы, которые так и хотелось поцеловать — скудный набор внешних примет, недостаточный даже для плохенькой ориентировки. Гладко выбрит, хотя порез на подбородке и намекал, что с бритвой он явно не в ладах. Совсем ещё мальчик. Да, он был определённо в её вкусе.

— А ты красавчик, — томно проворковала Лариса.

— На любителя, — откуда-то сбоку пробасила Тома, застав её врасплох. Лариса вздрогнула — она на миг забылась.

— А как тебя зовут, сладенький? — Лара нежно погладила его по щеке.

Тишина была ей ответом, пока Тома наконец не буркнула:

— Окунев Антон Сергеевич.

— Антоша, — мечтательно улыбнулась Лариса, — проснись, Антоша!..

— Дура что ли? — шикнула на неё Тома, — он же жмур!

Тамара бесцеремонно оттеснила Ларису корпусом — это было несложно с её габаритами — и накрыла Антошу простынёй.

— Такой молодой, — не унималась Лариса, — и такой тёплый...

Она задумчиво провела рукой по его ступням и прихватив ногу за пальцы, как рукоятку коробки передач авто, несколько раз непроизвольно переключила скорость, разгоняясь на самый максимум.

— Отчего он умер?

— А я почём знаю? — рассердилась Тома. Её порядком достало любопытство этой блаженной воблы, — алкоголь, наркотики, секс до утра, — резюмировала, мельком взглянув в находящиеся в руках документы.

— Счастливый, — романтично закатила глаза Лариса, — хотела бы я так же...

— Так это не сложно, — хмуро бросила Тамара, продолжая перелистывать бумаги, — сходи в этой своей тряпке, что ты напялила вместо юбки, ночью в Индустриальный после смены. Тебя там и трахнут, и убьют. Наркотики, правда, не обещаю, контингент больше по алкоголю специализируется. Соблюдает традиционные ценности...

Лариса посмотрела на Тому — та явно знала, о чём толкует, после чего поёжилась — в трупохранилище стало как будто бы ощутимо холоднее.

— Пойдём наверх, нам пора уже, — приобняла её Тамара, недвусмысленно подталкивая к выходу, -там с файер-шоу на юбилее начальника полиции новеньких подвезли!

Лариса поспешно направилась к двери. Тамара быстрым движением откинула простыню, прислонила пальцы к своим губам, а потом передала поцелуй в холодные губы Антона Сергеевича Окунева.

— Спи, малыш. Тебя ждут великие дела!

Накрыв труп, она брезгливо вытерла руку о полу затрапезного халата и поспешила вслед за копающейся с дверным замком Ларисой.


Глава 1


Ночью все кошки серы. Эту истину Валентин Петрович усвоил давно, и следовал ей неуклонно. Все важные вопросы решались им исключительно ночью и без привлечения внимания. Он вошел в просторное помещение и огляделся — уютно, только холодновато, как в глухом мордвинском лагере, куда его завела в бурной молодости страсть к валютным операциям. Валентину Петровичу шёл пятьдесят шестой год, за это время неумолимая жизнь забрала у него все волосы, но щедро компенсировала это жиром на животе и ляжках. Он промокнул платком вспотевшую лысину и шагнул вглубь помещения, прижимая к себе деловой чемоданчик из кожи престарелого крокодила. Валентин Петрович предпочитал думать, что крокодила при жизни звали Геннадий. Лицо Валентина Петровича скрывала красная силиконовая маска демона.

На этом посетители не закончились. Инесса Аркадьевна, строгая хищная грымза в деловом костюме и очках протиснулась следом. Тоже в маске демонической сущности, выражение лица этой сущности говорило, что ей тут не нравится, но долг превыше всего. Холодный блеск стёкол в очках, надетых поверх маски, скрывал не менее холодный блеск глаз с толикой презрения и тушью от Диор вокруг.

Анна Валерьяновна, обитательница возрастного пограничья между женщиной и бабушкой, с куцей копной редких седых волос, прихваченных резинкой, вкатила котомку на колесиках, в которой равно одинаково могли оказаться продукты из ближайшей «Пятёрочки» и котята, которых требовалось утопить в соседнем пруду. На ней тоже была маска, но видимо все страшные закончились, и Анне Валерьяновне достался поросёнок. Возможно, Наф-Наф.

Вслед за ней зашли Максим в маске из кинофильма Крик и Настя в образе Джейсона Вурхиза, известного любителя хоккейных масок и мачете, студенты-третьекурсники. Последней вкатилась Тамара, затворив за собой дверь. На Томе никаких масок не было — у работников морга свой самодостаточный дресс-код.

Торжественное собрание образовало неправильный квадрат вокруг стола, на котором под простынёй угадывались выпуклые очертания трупа.

Тамара грациозно, насколько позволяли её сто семнадцать с небольшим кило, протиснулась к столу и торжественно сдёрнула простыню, явив простому народу мёртвого Антона Сергеевича Окунева. Аплодисментов не последовало, хотя вид Тома являла величественный и несколько смущённый, как губернатор на открытии новой поликлиники, почти весь бюджет на которую положил себе в карман.

Валентин Петрович деловито осмотрел лежащего Окунева, словно в лавке у мясника, выбирая, какую часть ему отрубить — филе или всё-таки корейку.

— Подходит, — наконец, утвердительно сообщил он.

Анна Валерьяновна воровато пощупала Окунева за пах.

— Да, подходит, — согласилась она, хотя её мнения никто особо не спрашивал.

Инесса Аркадьевна брезгливо глянула на труп издалека.

— Причину смерти не назовёте? — бросила она через плечо Томе.

— Алкоголь, наркотики, секс до утра, — заучено повторила та.

— Прямо как вы, Валентин Петрович, у себя в мэрии, — язвительно хохотнула Инесса Аркадьевна.

— А это называется оскорбление представителя власти! — грубо парировал Валентин Петрович. — Вы, как федеральный судья, должны знать такие вещи!

Повисло неловкое молчание, в большинстве случаев свойственное для морга, которое покашливанием нарушила Тамара.

— Извините, если всё устраивает, то можно мне...

— Можно, можно! — перебил её Валентин Петрович, вытаскивая небольшую пачку пятитысячных купюр. — здесь сто, как договаривались.

Тамара жадно схватила пачку и ловко засунула внутрь халата меж необъятных грудей.

Валентин Петрович по-хозяйски осмотрел помещение, глянул на часы и положил чемоданчик на пустующую каталку у стены.

— Ритуал здесь проведём, — вынес вердикт он.

— Вы чего?! — внезапно взбаламутилась Тамара, — здесь нельзя, это морг, казённое учреждение! К тому же у него в заключении написано — остановка сердца от передоза, а если вы сердце вырежете, это будет заметно, и что тогда родственники скажут? Меня уволят за такое! Если не посадят...

— А вы знаете, как пелось у группы Сплин — «моё сердце остановилось, отдышалось немного и снова пошло»? Ну так вот, пошло-пошло и ушло совсем. По-моему, разумно и правдоподобно.

Валентин Петрович вытащил еще одну стопку денег, очевидно предусмотрительно заготовленную заранее и небрежно протянул Тамаре. Та взяла, не задумываясь.

— К тому же, — добавил Валентин Петрович, — мы, когда вырежем сердце, всё зашьём обратно. Анна Валерьяновна — мастерица, она знаете, какие свитера вяжет?

Тамара не знала, и знать не особенно хотела.

— Только быстро, и потом уберите за собой.

Инесса Аркадьевна холодно посмотрела на Тамару, а по-другому, она кажется, и не умела. Тома приняла вызов и набычилась.

— Тогда мы возьмём ещё язык, — безапелляционно заявил Валентин Петрович.

— На холодец? — зачем-то спросила Тамара, но быстро поняв, что за сарказм здесь не платят, потупилась и стала усиленно объединять две пачки уже раздобытых купюр.

— Кстати, о языке, — заметил мэр, — облачайтесь, господа язычники!

С этими словами он выудил из портфеля черный шёлковый плащ с балахоном.

Анна Валерьяновна полезла в котомку, и оттуда пахнуло чем-то давно умершим, возможно, её мечтами о счастливом браке.

Максим тем временем аккуратно вынул из кармана джинсов потрёпанный телефон, поставил его на соседний стол, чуть прикрыв вещами, и включил видеозапись. Заметившая это Настя выразительно посмотрела на него, но тот одними губами прошептал «потом расскажу», и она отвернулась.

Через минуту, когда всё благородное собрание было облачено, мэр вытащил из чемодана огромный инкрустированный перевёрнутый крест на массивной цепи. Под уважительные взгляды соратников нацепил его себе на шею.

— Приступим. Волосы девственницы принесли?

— Разумеется, — ответила Инесса Аркадьевна.

— На себе? — недоверчиво посмотрел на неё Валентин Петрович. Инесса не удостоила его ответом, да и оба они знали, что мэр лично неоднократно имел честь удостовериться в обратном. Она тем временем полезла в сумочку и вытащила небольшой пакетик для вещдоков, набитый рыжими курчавыми волосами, по цвету абсолютно идентичными шевелюре огненно-рыжей Инессы.

— С запасом, — уважительно кивнул мэр, — из этого достопочтенная Анна Валерьяновна может связать средних размеров варежки для нас всех. А с кошкой что?

Настала очередь Анны Валерьяновны перебирать скарб. Из бездонной котомки на свет появился вонючий чёрный свёрток, после распеленания оказавшийся давно умершей, причем, судя по многочисленным переломам, не своей смертью, чёрной кошкой.

Все отчего-то сморщились, отстраняясь, а мэр раздражённо поинтересовался:

— Вопрос не снимается? Что с кошкой? Тоже алкоголь, наркотики, секс до утра? Массовая эпидемия гедонизма?

— Её машина сбила, — обиженно пробормотала Анна Валерьяновна, зачем-то погладив кошку по голове.

— Я же просил живую! — распаляясь, повысил голос мэр, — неужели так трудно?

— Она была еще живая, когда я её упаковывала, — попыталась оправдаться женщина.

Но мэр уже нетерпеливо отвернулся к Максиму. Тот послушно полез в рюкзак и вытащил баллончик краски, потряс его, присел на корточки и, высунув от усердия кончик языка, начал тщательно выводить на полу трупохранилища пентаграмму.

— Эй! — вскочила, возмущаясь, Тамара, — мы так не договаривались!

Произнеся спич, она внимательно посмотрела на нагрудный карман Валентина Петровича, показывая, что её возмущение не помешает им договориться. Валентин Петрович явно не собирался переплачивать за неоговорённый спектр услуг, поэтому полез в этот раз сильно ниже — в карман брюк, и вытащил оттуда всего несколько смятых тысячных купюр.

Максим тем временем закончил с пентаграммой. Она вышла неправильно овальной формы, намекая, что Максим если и студент, то не академии художеств. Мэр оценивающе обошел её, поморщился, затем всё-таки кивнул и взглянул на Тамару. Покачал головой.

— Так не пойдёт.

Что не пойдет и куда, Тамара не знала, поэтому предпочла молчать.

— Нате вот тоже, накройтесь! — Валентин Петрович ловко снял остатки простыни с Окунева, вытащил из кармана маленький перочинный ножик и сделал две прорези для глаз. Затем передал простыню Томе. Та, явно не оценив порчу казённого имущества, недовольно натянула на себя простыню.

Прорези оказались для ну очень широко посаженных глаз, поэтому у Тамары из них торчали уши. Будь среди присутствующих Карлсон, он бы оценил такое по достоинству.

— Начинаем! — произнес мэр, и почтенные сектанты бросились перекладывать Окунева со стола в центр пентаграммы.

— А чё он мягкий? — удивлённо спросила Настя, — трупы же коченеют?

Тамара посмотрела на неё, как на дуру.

— Они сначала коченеют, а потом раскочнеют. Ты когда бухаешь, потом в коматозе, а потом похмеляешься, и ничего. Улавливаешь аналогию?

Настя уловила только, что с этой хабалкой дел лучше не иметь.

— К тому же он умер три дня назад. Вы бы знали, каких трудов мне стоило задержать тело в морге.

Валентин Петрович в меру благодарно и с толикой пренебрежения посмотрел на неё — мол, мы признаём ваши мелкие заслуги, но не мешайтесь нам в великом деле. Затем он встал над аккуратно разложенным Окуневым, раскинув руки в стороны, одновременно напоминая Кейт Уинслет на носу Титаника, и триумфатора Дауни-младшего.

Тома ждала развязки. Если сейчас к нему сзади подойдёт Инесса и обнимет за руки, значит, всё-таки Титаник. Но случилось другое — Анна Валерьяновна, поправив на лице маску поросёнка, вновь полезла в котомку и вытащила оттуда инкрустированный кухонный топорик, завёрнутый в пергаментную бумагу, развернула его и вложила в протянутую ладонь мэра.

— Спасибо, сестра Анна! — торжественно произнёс он.

Сестра Анна тем временем опять полезла в котомку и вытащила томик Некрономикона в засаленной газетной обложке, вложив его в другую руку мэра.

Всё было готово. Валентин Петрович раскрыл томик и заунывно растягивая слова начал читать:

— Господин, прими эту жертву! Возьми его храброе...

И обдолбанное, — не удержался от ухмылки Максим, но тут же осёкся, поймав не предвещающий ничего хорошего взгляд мэра.

...сердце и даруй нам взамен своё истинное знание!

— Даруй нам истинное знание!!! — нестройным хором затянули остальные. Тома благоразумно молчала — истинное знание она вполне могла перенять и по телевизору в передаче «Отчаянные домохозяйки».

— Так, стоп, — прекратил вдруг песнопение мэр. — сестра Анна, ну какого членистоногого, я вас спрашиваю? Вы библиотекарь или кто?! Почему топор тупой? В храме знаний не должно быть ничего тупого!

Валентин Петрович демонстративно провёл подушечкой пальца по лезвию — ни царапинки, ни порезика, ни капельки крови.

— Вы мне сердце предлагаете руками вырвать? Как Данко? Классическая литература плохо на вас влияет. Переходите на беллетристику, почитайте Донцову, например, или Чейза.

Неподготовленная сестра Анна, потупив взор, молчала. Тамара устало цыкнула — опять всё делать самой. Она подошла к железному шкафу и достала из выдвижного ящика секционный нож и пилу. Всучила инструменты мэру.

— Уж простите, что без стразиков.

Инесса Аркадьевна вновь швырнула в неё ледяной взгляд, но Тома за краткий промежуток ночи уже успела нарастить ментальную броню, так что тот просто отскочил, не причинив ущерба.

— И можно как-то это всё побыстрее, — расхрабрилась Тамара, — а то у меня через десять минут приём пищи — сто граммов творога. Я на белковой диете.

— Ночью? — удивился мэр.

-Диета — это понятие круглосуточное, — парировала Тома.

— А у меня через час Рахманинов. Прелюдия соль минор, — покраснев, сообщила Анна Валерьяновна, раз уж все разоткровенничались.

— Брр, — поёжился мэр, — избавьте нас от подробностей вашей интимной жизни, сестра Анна.

Валентин Петрович вновь разместился на праздно валяющемся на полу Окуневе, готовый начать экзекуцию с языка.

— Максик, Максюша, ты где? Я тебя не вижу! — раздался из темноты взволнованный голос, весьма огорошив присутствующих. Анна Валерьяновна непритворно вздрогнула, побелела под маской и прислонилась к стене. Тамаре это маленькое ночное приключение и вовсе начинало стоить солидной порции нервов, ибо она очень надеялась, что старая библиотекарша не двинет кони в морге. Лишний труп объяснить утром будет даже сложнее, чем недостающий.

— Что происходит? — на правах руководителя предприятия подвесил в воздухе вопрос Валентин Петрович.

Максим виновато подошел к телефону, на экране которого транслировался видеозвонок — крупное лицо матери в очках, жадно шарящей глазами в темноте.

— Максюша?

К телефону наклонилась Инесса Аркадьевна в маске гниющей демонической твари.

— Максюша занят, — рыкнула в экран она, — у него оргия!

— Божечки ты мой! — раздалось по ту сторону звонка, и глухой шлепок сообщил присутствующим, что абонент отключился, причём в буквальном смысле.

— Простите, это мама, — пробубнил Макс. -Волнуется — время позднее. А она заставляет меня включать автоответ.

Он трусливо убрал телефон, но как только все отвлеклись, вновь включил видеозапись.

Мэр обвёл присутствующих административно-руководящим взглядом и вернулся к ритуалу. Открыл рот Окунева и вытянул язык, готовя нож.

— Язык дарован нам, людям, чтоб передавать знания! В этот раз вполне конкретный язык усопшего гражданина дарует нам сакральные потусторонние знания!

— Прими эту жертву! — Хором запели все присутствующие. -Даруй нам истинное знание!

Мэр, приноровившись ножом к языку, потянул его для удобства. Сие действо напомнило окружающим игру на контрабасе. В глазах Валентина Петровича плясали яркие огоньки предвкушения и ликования. Холодная хирургическая сталь коснулась языка Окунева, и тот вдруг распахнул глаза. Мэр удивлённо уставился на зачем-то оживший труп.

— Да ну нахер! — не вполне внятно, но отчётливо произнёс усопший Антон Сергеевич Окунев и попытался вывернуться из-под сидящего на нём совершенно лысого незнакомого мужика в маске и черном балахоне, напоминающем пеньюар.

— Да ну нахер! — уже более четко продублировал Валентин Петрович, на всякий случай нервно стирая отпечатки пальцев на рукоятке ножа. Нужно признать, и сам мэр оказался весьма удивлён. Окунев тем временем дёрнулся ещё раз. Завязалась короткая ожесточённая борьба, в результате которой мэр свалился с Окунева под немое ошеломление благородного собрания. Но и воскресшему подняться тоже удалось лишь частично — от продолжительной неподвижности руки и ноги затекли и слушались неохотно.

Завалившись на бок, Антоша Сергеевич еще раз исполнил миниатюру «Родина встаёт с колен», в этот раз чуть более удачно. В ужасе вращая глазами и половым органом, он вскочил, пошатнувшись добрался до стены, прижался к ней, страхуя тыл, и громко заорал:

— Вы кто, твари?!

Анна Валерьяновна хотела сообщить, что некультурно и неприемлемо в приличном обществе начинать строить знакомство с такой фразы, но поняла, что куда-то запропастился её дар речи. Инесса Аркадьевна на всякий случай молилась.

Окунев заметил дверь и медленно, не отрывая зада от стены, направился к ней по периметру. Мэр всё еще сжимал в руках нож и пилу, но словно бы растерял навыки пользования колюще-режущими.

Мизансцену нарушил скрип открываемой двери, послуживший сигналом для Антона Сергеевича, который с оголтелым «а-а-а-а-а!!!» бросился к спасительному проёму.

Но двери не открываются сами по себе — в проёме показался сантехник Геннадий. Маски на нём не было, однако само лицо Геннадия было столь потрёпано жизненными обстоятельствами, что она и не требовалась.

Восприняв сантехника, как преграду на пути к свободе, но преграду посильную и преодолимую, Антон смачно, с ходу, приложился локтем в мясистый сантехнический нос. Раздался громкий хлюпающий звук, Геннадий схватился за разбитое лицо. Антон плечом толкнул его к дверному косяку и выскочил прочь.

Это был грандиозный провал. Никто не проронил ни слова. Никто, кроме Валентина Петровича. Он медленно, после секундного раздумья, поднялся, звонко бросив на пол инструменты, и торжественно воздел руки к белому потолку. Набрав в грудь побольше воздуха, дрожащим от возбуждения голосом изрёк:

— Узрите, Князь Тьмы и Владыка Преисподней сошел на Землю. Господин явил нам себя!

— Господин явил нам себя!!! — нестройным хором повторили остальные.

— Господин сломал мне нос... — пробубнил Геннадий куда-то в сторону, размазывая рукавом кровь по подбородку.

— А я знала. Знала... — прошептала Тамара в углу под простынёй.

Анекдот, что сверху изображён, — и в самом деле жизненный. Ведь очень многие простые медработники, помимо своей обычной службы, подрабатывают ещё где-то. И вполне могут встретиться там со своими пациентами, будучи уже в другом амплуа.

Вот я, например, окромя работы на скорой помощи, на вторую работу ходил в обычную муниципальную поликлинику. Подрабатывал в неотложке. Ездил по вызовам и сидел на приёме. По сути, выполнял ту же работу скорой, но ещё и мог назначать лечение, выписывать рецепты, больничные справки, направления на анализы. Участковый врач «на минималках». Правда, по всем участкам района.

Накануне дежурил в ночную смену на скорой помощи. Дают вызов:

«Мужчина, 72 года. Кашель, температура 5 дней».

Время — второй час ночи. Завтра, вернее уже сегодня, с утра мне нужно будет на вторую работу в поликлинику идтить. На вызов еду с надеждой, что он будет последним на сегодня, и, возможно, удастся немного поспать.

Пациент и вправду ровно пять дней болеет, подкашливает и временами температурит до 38. Лекарств никаких не принимает и никуда не обращается. Сам — «живчик», несмотря на возраст. Бегает по квартире, суетится, принося мне стул, свои документы, выписки и т. д.

Прослушал его — единичные хрипы есть.

— В больницу поедете? — спрашиваю.

— Зачем?

— Ну, рентген сделают, анализы. Если что-то серьёзное — положат в отделение. Если нет, домой.

— Ой, не! В больницу не поеду. Рецепт мне дайте, а я завтра в аптеку схожу, буду дома лечиться.

— Рецептов скорая не выписывает и лечения не назначает, — повторяю в очередной раз дежурную фразу.

— Укол тогда давайте!

— Какой укол?

— А мне почём знать?! Вы же тут врач! — начинает заводиться пожилой пациент.

— Так и я не знаю. Антибиотиков, что ли? Нет их у нас.

— А зачем вы тогда приехали? — кричит он.

— Вы ж сами вызвали, — пожимаю я плечами.

— Я думал, таблеток каких-нибудь выпишете... А так... В больницу... Среди ночи... Врачей-то уж нет никого, наверное. Кто меня там смотреть будет?

— Врачи там всегда на месте. Могу вам на завтра, вернее уже на сегодня, вызвать на дом участкового врача из поликлиники.

— Ну, давай так. А в больницу я не поеду. Бывал я уже в ваших больницах...

На том и попрощались.

Доработав ночь, поплёлся к 9 утра, прямо со станции СМП, в поликлинику. До 20:00 там продержаться и — домой спать.

— Ты с суток опять что ли? — смеясь встретила меня администратор Катя в регистратуре поликлиники.

— Что, заметно?

— Ага, выглядишь, как домовёнок Кузя не в лучшие дни его жизни. Бери вон вызовы, и в путь.

Среди многочисленных вызовов на сегодня в списке значились до боли знакомая фамилия и адрес... Тот самый дед.

— Я у него уже был по скорой вчера, вернее сегодня! — жалуюсь я Кате. — Участковому его передал. Почему мне его опять дают?

— У участкового у самого много вызовов. Попросила тебе «передарить». Так что сам передал, сам и едь теперь.

Ох уж эти участковые наши. «Много» вызовов у них. Ну ладно, прокатимся.

Отъездив по основным вызовам, приступил к «активам», которые передала скорая помощь поликлинике.

Первым в очереди оказался мой дед.

По приезде к нему он меня не узнал. Оно и понятно. На скорой же у меня была синяя спецовка в белую полоску. А тут — белый халат, маска. А ещё медицинский колпак (специально напялил для конспирации).

— Ну что вам скорая вчера сказала? — спрашиваю я у "старого знакомого", привычным движением вешая верхнюю одежду на вешалку в прихожей.

— Ну... Что они могут сказать. — отвечает дед, протягивая мне бумажку, которую я сам же у него и оставил, в которой были указаны время приезда и все его показатели. — Приехали, понимаешь, да уехали. Таблеток не выписали. Уколов даже не поставили. Такая вот "скорая помощь" у нас.

— А что же, даже в больницу не предложили съездить?

— Не.. Какой там. «У нас», говорит, «врачей ночью в больнице нету! Кто ночью вас там смотреть будет?? Рентген закрыт, не работает!». Отругал, короче говоря, да уехал.

— "Ах ты ж... уважаемый пациент..." — подумал я. А вслух сказал — Понятно.

Деда прослушал, простукал тем же привычным движением. Никаких изменений с того раза у него не появилось. Выписал рецепты с нужными лекарствами, оставил направления на рентген и анализы. Назначил прийти на контрольный осмотр через несколько дней. При ухудшении состояния — вызов СМП.

Вызов СМП не заставил себя долго ждать. На следующий день он снова вызвал «03», но там уже ездил не я (отсыпался дома "кверху воронкой"), ездила другая бригада. Далее — с их слов:

— Что у вас опять случилось? — спрашивает коллега Наталья, приехавшая на вызов к нашему «герою дня» (вернее, уже не одного дня).

Да вот кашель всё никак не проходит, температура.

— Врач из поликлиники был у вас вчера?

— Был. А что толку? Приехал, даже не разделся. Не послушал, не простукал, бумажку оставил, и всё на этом. Отругал. Такие вот врачи у нас в поликлинике работают.

У деда, видимо, была какая-то скрытая неприязнь к людям в белых халатах и синих спецовках с белыми полосками. И выражал он её в присутствии именно этих людей, взятых в отдельности. Но зато — о чудо! — приобрёл-таки выписанные мною лекарства.

— И что-то не лучше мне с них нисколько, — пожаловался он. — Пришлось вас опять вызывать.

— А сколько вы их уже пьёте?

— Ну... Только что начал. Перед вашим приездом выпил.

— Перед нашим приездом? Дедуль, так ведь быстро они не подействуют. Пока они подействуют, время же пройти должно.

Оказывается, наш «герой дня» (вернее, уже не одного дня) думал, что современные лекарства должны работать прямо сразу, здесь и сейчас. Тем более «за такие деньжищи-то».

От поездки в больницу вновь отказался.

Звонков от него больше не наблюдалось. Ни на скорой, ни в поликлинике. Видимо, лечение таки подействовало.

Такие вот интересные «анекдоты из жизни» у нас в работе бывают.

А к рассказам пациентов на предмет: «Какие у нас медики все плохие» — с тех пор отношусь с недоверием. Тем более, если знаю того медика лично. Или этот медик, собственно, — я и есть. 😁

ВСЕМ ЗДОРОВЬЯ! 💖😘

(При создании текста ни один ИИ не использован. События реальны.)

(Ещё больше авторских медицинских историй и видео в моём телеграм-канале - Истории Чумового доктора, а также в Дзене - Истории Чумового доктора)