(в конце есть аудиоверсия)
Пашка никогда не интересовался тем, что происходит где-то далеко – были дела поважнее. Сначала как прожить самому с матерью, а потом, как прокормить жену с ребёнком. Никуда из родного Череповца он не выезжал – разве что два раза в Турцию по горящим путёвкам, а про Украину знал только то, что оттуда родом (где-то из-под Полтавы) его бабушка. Что там происходит на той или в той (поди разбери как правильно) Украине – одному богу известно.
Пашка хоть и родился под закат девяностых и знал о «смутном времени» лишь по рассказам старших, но нёс на себе печать эпохи – того самого «смутного времени». Отец Пашки девяностых не пережил – просто сгорел. Днём работал на заводе, зарплату на котором то выдавали продукцией, то не выдавали вообще, а ночью шёл грузчиком на какой-то продуктовый склад, где тоже зачастую платили товаром, но его в отличие от железа можно было положить на стол семье. В редкие выходные Пашка отца тоже не видел – он стоял на рынке в попытках продать выданные взамен зарплаты запчасти или же спешил на другую подработку вроде разгрузки вагона или сортировки овощей. А в один из дней пришёл домой, лёг на диван и больше не поднялся. Врачи говорили что-то про сердце, а мама тихо плакала. Друзья и родственники кое-как помогли, но что они могли сделать – все сидели в такой же отчаянной бедности, переходящей порой в нищету.
Пашка быстро повзрослел – пришлось. Сначала подрабатывал после школы мойкой машин, но то была лотерея. Все сидели в ожидании какой-нибудь дорогой иномарки, потом бросались к ней наперегонки в надежде, что щедрый хозяин отстегнёт на чай. Потом была армия и то, что стало Пашкиной жизнью и судьбой – машины. Научившись ремонтировать моторы в условиях тотального воровства и отсутствия даже самых базовых запчастей, когда из инструментов в распоряжении был только гаечный ключ и лом, он даже не раздумывал, чем заняться после армии. Работу механика лёгкой назвать язык не повернётся, но это был живой насущный хлеб, за счёт которого нужно было как-то выживать и кормить уже стареющую мать. Пашка не жаловался – он любил машины, хоть и возвращался с работы затемно и валился с ног как убитый.
Как-то сами собой настали более сытые времена. Машин в городе стало больше (в основном за счёт не свежих часто ломающихся иномарок), народ стал чуть более щедр, а денег внезапно стало хватать не только на то, чтобы жить свою плохую (впрочем как у всех) жизнь, но и откладывать в кубышку. Из этой самой кубышки потом и родилась его мечта. Пашка хорошо усвоил урок эпохи: на его глазах среди прозябающих в нищете более-менее сносно жили ларёчники, перекупы, фирмачи – словом те, кто работал не «на дядю», а на себя. Не сказать, чтобы Пашка питал уважение к этим личностям. Сколько жизней погубила палёная ларёчная водка, можно было только догадываться; хозяин СТО, где Пашка работал, не скрывая барыжил ворованными запчастями, а человек, которому достался местный завод-кормилец вышел из самых настоящих уголовников. Но с волками жить – по волчьи выть, поэтому скопив минимально необходимую сумму, Пашка взял в аренду пустующий ангар в вымирающей промзоне, собрал толковых ребят «на зарплате» и открыл свою СТО.
Время шло, Пашке удалось скопить кое-какую «подушку безопасности», появилась жена, сын. Не было только одного – спокойствия за будущее. Нет, он не предвидел, что грядёт нечто ужасное – всё, что происходило где-то далеко в Москве, а тем более в Киеве, мало волновало Пашку. Работать становилось всё сложнее, несмотря на весь проделанный путь. Автосервисов развелось на каждом шагу: многие появлялись и так же быстро исчезали, однако они делали своё дело – сбивали цены в отрасли, отчего доход постоянно падал и, чтобы не терять приходилось постоянно наращивать объёмы. С последним было не легче – более крупные игроки, в том числе сетевые из области или даже Москвы, неустанно перетягивали клиентуру на себя, планомерно выдавливая таких как Пашка.
Он долго держался, изыскивая возможности оставаться на плаву. Несколько раз ему делали предложение от которого «невозможно отказаться», но он не сдавался. В конечном итоге его выдавили. Пашка залез в долги, вытряхнул всю кубышку, но тщетно – ресурс у конкурентов был на порядок выше. Закончилось всё тем, что промзону вместе с СТО и всем оборудованием выкупил сын владельца местного градообразующего комбината. Того самого, на котором клейма ставить негде, как говорил дядя Вова – их сосед, работавший когда-то в прокуратуре.
Буквально через несколько дней бульдозеры сравняли с землёй остатки промзоны и за считанные месяцы там вырос огромный торговый центр – наверное как в Москве или других далёких местах, где Пашка никогда не был. По злой иронии судьбы он устроился кладовщиком в тот самый торговый центр, что похоронил его дело. Работы Пашка не боялся и не чурался трудиться, но день за днём – год за годом он всё глубже уходил в бездну отчаяния. Объём обязанностей неуклонно рос: если по началу Пашка работал стабильно с девяти до шести, то впоследствии он редко когда приходил до темноты даже летом. Ну а цены буквально на всё росли с завидным постоянством, а в довесок к этому начальники придумали схему вычетов из зарплаты за любую мелочь.
В конце концов Пашку выгнали на улицу, причём просто и буднично – в один прекрасный день охранник не его пустил со словами «ты здесь бошльше не работаешь». Потом от знакомых Пашка узнал, что на его место нашли какого-то узбека без документов, оказавшегося для начальства куда удобнее и сговорчивей.
Оставшись без средств к существованию, Пашка впал в отчаяние. Он брался за любую подработку, отчаянно предлагал себя, но едва ли сводил концы с концами. Мать к тому моменту была тяжело больна, а жена смотрела на всё с тяжело скрываемым раздражением. К моменту, когда вспыхнули события, ему было оконочательно не до того, чтобы следить за какой-то далёкой, никак с ним не связанной войной. Пашка всё глубже уходил в себя, порой выпивал, и каждый день просыпался с чувством безысходности.
Когда за ним пришли из военкомата, он не сказал ни слова – молча собрался и пошёл. Жена едва заметно плакала, а мать решили не беспокоить. У Пашки и в мыслях не было косить. Доведённый до отчаяния, он был готов на всё – был бы кусок хлеба. А когда встал вопрос о контракте и отправке в зону СВО, подписал не глядя. Единовременная выплата, оклад, о размере которого в последнее время не приходилось и мечтать – всё это давало такой шанс и ему, и семье, от которого отказаться было невозможно. А опасность погибнуть где-то под пулей меркла перед жутким всеобъемлющим страхом медленной голодной агонии. Нет, погибнуть сразу и обеспечить семью какой-никакой пенсией – это не так уж и страшно! Гораздо страшнее медленно сходить с ума, наблюдая как страдают твои родные! Поэтому Пашка сказал «да» не задумываясь.
Петька рос в обычной семье, каких в Бердичеве было много. Он с малых лет ясно представлял себе, что украинец, живёт в Украине, но ровно на этом всё и заканчивалась. Речь на украинском языке кроме школы он слышал только по телевизору и лишь изредка от странных людей на улице, от которых другие взрослые старались держаться в стороне. И хоть всё это и воспринималось им, как нечто родное, доброе и правильное, Петька долго не понимал, чем же они отличаются от дяди Коли из Гомеля или более дальней родни из Белгорода. Все книги в доме были на русском языке, все интересные фильмы на видеокассетах – тоже. Родители, соседи, мальчишки во дворе говорили по русски. Долгое время это не входило ни в какое противоречие и никак не мешало жить – были проблемы посерьёзней. Отец ушёл от них, когда Пете было десять и с тех пор их, и без того не очень лёгкая, с мамой жизнь стала ещё тяжелее. Его часто отправляли к деду в качестве помощника. Всю неделю они собирали овощи и фрукты, грузили в старый Москвич и везли на рынок. Петька крутился за прилавком, то выдавая сдачу, то помогая выкладывать товар. Порой выдавались удачные дни и дед под вечер покупал какую-нибудь сладость и бутыль газировки заодно. Бывало, что выручки едва хватало на бензин на обратную дорогу, но дед как-то выкручивался. А случалось, что приходили ребята в кожаных куртках и отбирали всё. Один раз Петька не выдержал и процедил сквозь зубы «сукины дети», как говаривал порой дед. Было не столько больно, сколько обидно. Он почти не плакал – только сжимал кулаки от горя и отчаяния.
В школе порой рассказывали про «голодомор» и «повстанческую армию», но это всё казалось каким-то неживым, оторванным от того, что творится за окном. Мама работала на местном машиностроительном заводе, часто брала дополнительные смены, но на школьные принадлежности и книги собирала как могла. Иной раз она приносила что-то с завода под одеждой и просила отнести деду.
С нескрываемой злобой уже взрослеющий Петька смотрел только на тех, кому всё давалось легко и, как правило за чужой счёт. Чуть позже пришло понимание кто это такие и слово «господар». Детей таких господарів было видно сразу по красивым аккуратным вещам и наглым повадкам.
Отмазать Петьку от армии у мамы не вышло – денег, что удалось отложить на чёрный день не хватило, а знакомый из горадминистрации, который мог бы решить вопрос, самоустранился. В армии он первый раз услышал в свой адрес слово «москаль» и первый раз был избит за «мову». Били вдвоём призывники откуда-то с Волыни. Досадно и обидно было словно в тот день на базаре. Главное – было непонятно за что. В этот раз он решил не стерпеть: собрал вокруг себя нескольких солдат, с которыми успел подружиться и с криком «рогули» отомстил. Дело дошло до офицеров, Петьку, как зачинщика драки сначала отправили на губу, а потом при попустительстве старшины избили всей ротой, чтоб неповадно было. И снова было горько и обидно, и непонятно за что. А ещё Петька заметил. что вокруг были только такие как он – дети работяг, селян, простого люда, словом те кого с лицемерным пафосом называют словом «народ». Детей господарів тут не было.
Армия прошла как страшный сон, оставив только рваные воспоминания, смутные и скомканные, будто и не было этого вовсе. Мама как-то через знакомых помогла устроиться на завод, где его определили помощником к опытному предпенсионному мастеру. Изнутри, однако, всё оказалось совсем не так, как представлялось. Мастер неторопливо досиживал до пенсии и постоянно бубнил под нос, что Петька ещё может найти себе достойную работу. Первую зарплату Петька получил не сразу – задержки становились нормой жизни, а сама жизнь продолжала дорожать. Поговаривали, что господарі планируют банкротить предприятие, да и, собственно, невооружённым взглядом было видно, что завод умирает. Маму в итоге сократили, а их с наставникам перевели сначала на четырёхдневную, а позже и на трёхдневную рабочую неделю с неизбежным урезанием зарплаты. И тогда Петька начал «нести». Он вспоминал, как тщательно прятала запчасти мама и, скрепя сердце, договариваясь с совестью, последовал примеру. Один раз он чуть не попался, из чего извлёк урок, что за безопасность нужно платить и попросту начал делиться.
В какой-то момент у проходной появились люди в камуфляже. Они никого не впускали и на чистой «мове» заявляли, что не отдадут завод «москалям». В Петькиных глазах тогда просияла надежда, что завод получит вторую жизнь. О том, что такое рейдерский захват, он тогда ещё не знал. Новые собственники сначала отправили большую часть персонала в неоплачиваемые отпуска, а затем вообще всех уволили задним числом, оставив только «своих». С тех пор завод фактически простаивал.
Когда зимой, ближе к новогодним праздникам спустя десятилетие опять вспыхнул Киев, отголоски событий уже начали доноситься и до их городка. И вновь Петькой овладела надежда на что-то лучшее, ведь нельзя так жить! Прогоним эту банду, захватившую заводы, будем работать и жить. Сомнения начали грызть в самом начале, когда то там, то тут за спинами «народных дружин» начали появляться те самые парни в камуфляже, а господарі все как один начали поддерживать людський порив. К весне стало окончательно ясно, что началось что-то недоброе. Москали, сепаратисты… Но Петька помнил, как и его записывали в «москали».
Работал он тогда где попало и занимался чем придётся. И ремонтируя очередную кофе-машину, он понял, что надеяться не на кого и чтобы выжить среди этих господарів, нужно самому стать таким. Где-то заняв, взяв кредит под залог квартиры, Петька открыл мастерскую по ремонту оборудования для общепита. Не сказать что легко, не сказать что быстро, но жизнь начала меняться к лучшему. В какой-то момент средства позволили нанять несколько человек, сняв с себя часть обязанностей. Ребята были толковые, с руками, но безграмотные. Другие давно разбежались кто в Киев, а кто и подальше. Да и не по карману Петьке были опытные мастера. Местные чиновники (которые даже не сменились во время «люстрации» – только сменили партийность) периодически придумывали новые налоги и поборы на нужды АТО, порой приходили с инспекциями и от них нужно было откупаться.
Проблемы начались через несколько лет. Большая киевская сервисная сеть, оценив возможности местного рынка (а небольших кофеен в городе тогда было уже прилично) решила открыть свой филиал. По началу с петькиной конторкой они даже не пересекались, но очень скоро начали наступать ему на пятки. Петька сопротивлялся как мог: снижал тарифы до уровня окупаемости, предлагал комплексные услуги, но всё без толку – таких средств и таких ресурсов у него не было и не могло быть. В конце концов он снова остался один на один с господарем намного больше и сильнее его. Всё, что продолжалось дальше можно коротко назвать одним словом – агония. Петька распродал всё имущество, с трудом закрыл текущие долги, дамокловым мечом остались висеть ещё два непогашенных кредита. Едва сводивший концы с концами Петька был готов браться за любую работу, только и её никто не предлагал.
Разорвавший надвое жизнь февраль не мог обойти Петьку стороной – стреляли близко. Он снова был полон злости и непонимания за что. Был порыв тут же записаться в добровольцы, но останавливала тревога за семью. Случись что с ним, о жене и дочке никто не позаботится. Мать к тому моменту окончательно сдала и практически не вставала с постели. Он продолжал как мог пытаться обеспечить их. Когда его остановили на улице и настойчиво усадили в микроавтобус, он толком ничего не понял, но когда в ТЦК рассказали про дроны, про полезность его опыта, расписали все выплаты, тут же воспрял надеждой, что это шанс. Шанс, может быть даже, не для него, но для родных. А умереть, будучи спокойным за семью, куда лучше, чем жить осознавая, что обрёк их на жалкое существование.
В момент, когда промзону накрыл артобстрел они оба оказались в подвале: Пашка со стороны забора, а Петька со стороны заваленного прохода из соседнего здания. Пашка по неопытности расстрелял все патроны ещё наверху, поэтому когда увидел смотрящий на него автомат, лишь зажмурился, прощаясь со своей, никогда не бывшей лёгкой, жизнью. Однако выстрела не последовало – Петро попытался предёрнуть затвор, но тот наглухо заклинил. Видимо когда он падал, спасаясь от снарядов, что-то перекосило. Осознав своё положение они тут же накинулись друг на друга голыми руками.
Сколько продолжалась схватка, никто из них не запомнил – она казалась бесконечной. Время остановилось, уступая место первобытной звериной злобе. Рукопашный бой, а по сути обычная драка – пожалуй, самое низменное, что есть на войне. Столкнувшиеся лицом к лицу безоружные и озверевшие, готовые рвать друг друга на части, моментально теряют человеческий облик. Точнее – то, что от него остаётся у загнанных в окопы озверевших существ.
Никто из них не был профессионалом, поэтому их свалка больше походила на пьяную драку. Они размахивали кулаками, периодически пытались бить ногами, постоянно спотыкаясь об сваленный на полу мусор и налетая на стены узких коридоров. В конце концов они обессиленные раскатились в разные углы маленькой комнаты, заваленной мотками с проволокой. Сколько они пролежали по углам – тоже никто не запомнил. Каждый из них то отключался, то приходил в себя, но сил подняться ни у одного уже не было.
Только когда окно начало темнеть, а доносящаяся из него канонада стихать, Петька попытался подняться. Это удалось ему с трудом – нога не слушалась, на штанине красовалась рваная дыра, края которой пропитались уже успевшей потемнеть кровью. Он ощупал себя – рана была мокрая и липкая, кровь продолжала сочиться из неё.
В этот момент оживился Пашка. Он тоже не нашёл в себе сил подняться на ноги, поэтому просто перекатился и подполз к Петьке, протягивая пакет с повязкой. Петька смотрел исподлобья, неуверенно и испуганно, не говоря ни слова. Пашка тоже молчал – он просто сделал жест, указывая на ногу и ещё раз протянул повязку. Петька взял и опустил взгляд. Что-то надломилось в них обох в этот момент, но от этого стало ещё страшнее.
Петро скинул задубевшие, обжигающие ноги ботинки и начал стягивать штаны, но они не слушались, липли к окровавленным ногам и выскальзывали из рук. Пашка всё так же молча сделал жест и принялся помогать. Когда всё было закончено, Петька с облегчением вытянул ноги, пошарил по карманам и достал пачку сигарет. Выковыряв себе зубами одну, он посмотрел на Пашку и протянул пачку ему. Тот взял не сразу – также с опаской посмотрев исподлобья, словно стыдясь принимать угощение. Они закурили молча – каждый боялся начать разговор первым, словно это было чем-то зазорным, постыдным. Первым сдался Петька. Он знал, что проход, по которому он пролез завален, поэтому спросил:
– Ты как сюда залез, москаль?
Пашка пожал плечами, не обратив на ярлык внимания:
– Как все – через дверь, – он помолчал и зачем-то добавил, – хохол.
Они переглянулись с улыбкой, но каждый постарался свою улыбку спрятать, как будто улыбнуться значило проявить слабость и проиграть. В конце концов они встретились взглядом и неожиданно для себя представились:
И снова каждый отвёл взгляд, словно выдал страшную тайну.
– Тикать отсюда надо, – заключил Петька, – пока нас тут не поховало.
Пашка кивнул, сделав над собой усилие, поднялся и протянул руку:
– Пошли. Самое время – обстрел стих, темно – не поймёшь кто свой.
Он помог Петьке подняться, вместе они подошли к проёму с лестницей. Далеко не сразу осознали они своё положение – пытались растаскивать обломки, толкать завал ногами, наваливаться вдвоём… Всё оказалось тщетным – путь преграждала бетонная плита забора, плотно накрывшая выход, ощетинившись ржавой арматурой. И вот тогда обоим стало по настоящему страшно – страшно оказаться в капкане, где никто их точно искать не будет. Молча они вернулись в комнату с бухтами и обречённо закурили.
– Доволен, москаль? – процедил сквозь зубы Петька.
– Я? – Пашка развёл руками. – Это я что ли выход завалил?
– Ну а кто к нам с войной пришёл? Явно ваша артиллерия!
– А не ваши ли сегодня весь день тут всё утюжили? – Раздражённо отмахнулся Пашка.
Петька не нашёл сходу что ответить, но прежде чем он успел раскрыть рот, Пашка махнул рукой:
– Да похер на самом деле, кто нас тут захлопнул! Выбираться надо!
– Выберешься отсюда! – огрызнулся Петька.
– А не выберемся – сдохнем! Пошли походим – может найдётся окошко с выбитой решёткой. Я пошёл. Ты со мной?
Доступный им подвал оказался гораздо больше, чем им казалось на перввый взгляд и в какой-то момент в них поселилась надежда, что возможно удасться найти выход. Но коридоры раз за разом вели в тупик, а массивные решётки были намертво вмурованы в стены. Петька быстро устал – рана в ноге ему сильно мешала и в итоге они вернулись туда откуда начали.
– Радуйся, москаль! – Брюзжал Петька. – Вот твой русский мир – подвал!
– Фильтруй базар, хохол! – зло ответил Пашка. – Это вроде ваш подвал!
– Наш! И не хрен было соваться! Агрессор!
Пашка готов был уже замахнуться, но вспомнил их недавнюю свалку и опустил кулак. Он понимал, что Петька вроде как прав, но как ни странно «враг» казался ему куда ближе, чем некоторые «свои», оставшиеся там – в праздной мирной жизни.
– Слушай, меня же начальнички не спрашивали. Отправили - я пошёл.
– Ага! Вот вас всех как рабов и гонят! Не спрашивая.
– У нас хотя бы воюют контрактники. Я, хоть из военкомата, но тоже подписывался. А у вас, как я знаю, пинками заталкивают.
Петьке стало очень неприятно от этих слов – гадко и противно. Он уже набрал воздуха, чтобы рассказать о добровольцах, но не стал. Потому что вспомнил, как сам оказался в рядах ВСУ. Да, он это принял. Да, это казалось ему верным и единственно возможным в тот момент, но в одном ворог оказался прав – его не спросили.
– А шо, у вас и ухилянты были? – Он намеренно произнёс это слово, хотя тут же об этом и пожалел.
– Были. Сам не видел, но народ говорит. Ты не думай, им это с рук не спустят – подпортят жизнь. А у вас с «ухилянтами» как?
– А так, – вздохнул Петька, – кто за кордон сбежал – тот жить остался. Мне вот дружбан недавно из Польши писал. Знаешь как уехал?
– Да, дела! – Искренне удивился Пашка. – А он тебя… Ну то есть ты…
– А кому я там в Польше нужен. Да и не по карману! Это ж всем надо дать: погранцам, проводникам, водилам… Ну и даже, если сбегу – кому я там нужен? Что мне делать, где работать? Там сейчас наших до одного места – и всех за негров держат. Не, с деньгами, конечно хорошо – да где их взять?
– Да у нас ведь тоже в начале всего этого шухера поуезжали. Без приключений – границы открыты, но сам понимаешь – алкашу дяде Васе из Мухосранска ехать некуда и не на что. Так что всё как у вас: иные свалили – остались такие как мы с тобой.
Они снова пересеклись взглядом и замолчали.
– И всё-таки вы это начали! – Стукнул кулаком по колену Петька.
– Да какая уже разница? – Пашка пожал плечами. У нас с тобой всё равно не спросят. Начальство назначит виноватых!
– Мы хоть пытались бороться! А у вас вон двадцать лет начальство не меняется!
– И как, стало лучше? – Усмехнулся Пашка. – А наши начальнички как раз вас в пример и приводит – мол не хотите как там… А по сути такие же барыги как и у вас. Они вот всё вашими нациками пугают…
– Та у вас нацики ещё почище! – Перебил Петька. – Таких отбитых показывают! – Он не любил националистов ещё по молодости, но сейчас критиковать их было не с руки, поэтому пытался перевести тему.
– Давай спать! – Прекратил спор Пашка. – Эдак мы опять подерёмся, а нам на завтра силы нужны.
– Это на что же? – Не понял Петька.
– Будем решётку выбивать.
– Скажешь тоже! Это за советским часом строилось – на века!
– Нету! – Сокрушился Пашка. – Поспим натощак.
Они устроились как могли на картонках и ветоши, но долго ещё не могли заснуть. Однако и продолжать болезненный разговор уже никому не хотелось.
Когда Петька открыл глаза, Пашка уже сидел и пытался сухим горючим разогреть консервную банку.
– Откуда? – Сон с него сразу смахнуло. – Зажал, да?
– У жмурика нашёл в дальнем проходе. – Объяснил Пашка. – Валяется там, смердит – можешь пойти проверить.
– А не всё ли равно? Мёртвые не говорят, ни по-русски, ни по-украински. И уже не воюют.
– Да, наверное. – признал Петька, пододвигаясь к импровизированному столу.
Они накинулись на тушёнку яростно и остервенело. Голод не представляется чем-то существенным только тем, кто его никогда по настоящему не испытывал. Живущим в достатке свою спокойную жизнь никогда не понять, до какого звериного состояния может довести голод. До какого низкого первобытного остервенения могут дойти те, кому повезло гораздо меньше. Они будут смотреть на этих бедняг свысока, возможно даже лицемерно жалеть, но понять их им будет не дано.
– Слушай, – вдруг спросил Пашка, – а правда, что наши вам за транзит газа платят.
Петька задумался – тема была не то чтобы под запретом, но считалась дурным тоном.
– Пёс его знает. Открыто об этом не говорят. Но наверное как-то решают. Бесплатно же ничего не делается.
– Я вот всё в голову не возьму: почему до сих пор газопровод работает? Из за него же в том числе всё началось.
– А что с ним делать? – Петька снова встал в оборонительную позицию. – Взорвать?
– А тебе не кажется странным, что в него как-то случайно ничего не попадает?
– Ну нельзя же подвести партнёров! У них обязательства!
– Ага! – Кивнул Пашка. – А то оружия не дадут!
– Вот ты это к чему сейчас? – Насупился Петька.
– Да к тому, что как мне кажется наши с тобой начальнички по этой теме договорились, да и по другим некоторым. Так что бомбы падают очень избирательно. По гражданским прилетает направо и налево, но газопровод – священная корова! А оружия, кстати, вам дают, как мне думается, ровно столько, чтобы это всё, – он развёл руками по сторонам, – подольше продолжалось.
Петька сжал кулаки, но сдержался.
– Да ты думаешь, я этого не понимаю! – Сокрушился он. – Но что делать? Вы пришли к нам, как фашисты в сорок первом!
– Будет уже к той войне отсылать! Наши по телеку тоже постоянно про «можемповторить» талдычут. Не работает это – не те времена. Да и нам с тобой по хорошему перед предками должно быть стыдно. Не надо! – Пашка махнул рукой. – Пошли лучше стенку ковырять.
После второго прохода по подвалу им удалось найти кое-какие инструменты: пару молотков, зубило и стамеску. Выбрав окно, где уже наметилась трещина, они начали бить, откалывая бетон по крошке. А наверху по прежнему не стихала канонада.
Они делали короткие перерывы, менялись, но всё равно очень быстро устали. Обессиленные, с дрожащими руками, они уселись на сломанную бухту.
– Всё верно, – вздохнул Петька, – не те времена. На ту войну добровольцами записывались, а теперь по городу отлавливают. Вот только не пойму – почему! Нам коммуняки столько всего наделали: и голодомор, и русификацию! Шоб за них воевать потом!
Пашка сдавленно усмехнулся:
– Что-то что у нас, что у вас всех собак на них вешают! Вот тут, мне кажется, собака и зарыта. Что-то коммуняки знали, раз за ними шли.
– В лагеря всех согнали – вот и шли!
– Не знаю, Петро. Может и так. Да только на страхе далеко не улетишь. Нынче вон тоже сулят все кары небесные – только в военкомат не бегут. Тут другое, мне кажется. Вот сын Сталина погиб – воевал. У других тогдашних начальников тоже дети воевали. А сейчас дети всех наших олигархов где? Либо по заграницам, либо по клубам с блядями. Что в Москве – что в Киеве.
– Про клубы – это ты верно сказал. только у нас там не только сынки, но и сами шефы развлекаются. – Петька сплюнул. – Суки!
– У меня дома книг на украинском много. – Признался Пашка.
– Честно. Бабушка песни пела. Так что насчёт русификации – это ты загнул. Да, понятно, что в одной стране проще с одним языком. И работать, и учиться. Но и книги были – я сказки помню. А вот сейчас – скажи, ты что-нибудь новое хорошее современное из украинских книг или кино видал?
– И на русском нет нихрена!
– Паш, а ты за что воюешь? За Россию типа, большую сильную?
– Мне в военкомате не сказали. – Отмахнулся Пашка, но тут же продолжил. – За газопровод, за барыг, которые его поделить не могут, за блядей в клубах…
Петька не ответил – молча поднялся, взял молоток и продолжил крошить стенку.
Они поужинали галетами из сухого пайка, найденного Пашкой, разложились по углам, но сон не шёл.
– Паш, не спишь? – Шепнул Петька.
– Чего шёпотом? Нас тут двое! Не сплю.
– А ты с каким настроем сюда шёл? Ну что про нас думал? Что тут нацики одни? Так у вас говорят?
его я не думал! – Огрызнулся Пашка. – О семье своей голодной думал! А рассказывают у нас всякое – иные так заврались, что говорят будто вы кровь пьёте.
– Чего у нас только не говорят! Убийцы, мародёры, насильники.
– Такие на всякой войне бывают. – Пожал плечами Пашка. – С обеих сторон. Война манит психов. Вот только телевизор только их и показывает – иди отомсти!
– Так это получается, – заключил Петро, – что им очень надо, чтоб мы друг друга ненавидели.
– Ты мне когда сказал, что за барыг воюешь – я ж хотел тебе ответить, что я не такой, что я за батьківщину… – он осёкся. – А я ведь выходит тоже за барыг! Они ж под этот шухер всё тащят пока мы гибнем! Сборы, волонтёры… А я сам себе снарягу покупал!
– Я, думаешь, нет? – Подмигнул Пашка.
– У нас несколько ребят дезертировали – так их никто не ищет. Командиры делят их выплаты меж собой! – Петька запнулся. – Это что ж выходит? Не поделили они, у которых и так всё есть, а помирать за это должны мы? Мы с тобой?
– Хуже другое, Петь. Они между собой договорятся рано или поздно, а мы с тобой по миру пойдём. Я вот всё думал: чего же наши с тобой барыги коммуняк так не любят? Так они их бояться! Коммуняки же у них всё отнимут!
– И поделят! – Съехидничал Петька.
– Да пёс с ним – как поделят! Нам так и так делить с тобой нечего! Вот что главное!
– Это выходит нам не меж собой воевать надо, а вместе… Вот с ними что ли?
– Не знаю, дойдёт ли до этого. Это мы с тобой так надумали – одни, в подвале, голодные и озверевшие. А как там у людей сложится - кто знает.
Доев утром остатки галет, они вернулись к работе. Решётка уже шаталась – оставалось совсем немного – и это придавало им сил.
– Ты куда дальше двинешь? – Спросил Пашка за перекуром. – К своим?
– Не знаю. Честно – не знаю. Меня сто пудов в СБУ потащат – где был, чего делал, не продался ли москалям. Тут, глядишь, медаль себе повесят за русского шпиона. А если свалю – искать не будут. Я ж тебе рассказывал про ребят. – Он вздохнул. – А ты?
– Не знаю пока – думаю. Мне особисты тоже скорее всего допрос устроят. И тут всё от ихнего настроя будет зависеть. Посмотрю как быть. Не ясно, чья там власть наверху – к кому попадём.
Решётка уже держалась на честном слове, они лупили молотками из последних сил, дёргали, проверяя не получится ли её вырвать. Наконец Пашке это удалось. Он рвал с такой силой, что рухнул с решёткой в руках на грязный пол. Но тут же с громким хохотом вскочил на ноги и принялся подсаживать Петьку.
Выбравшись на свет, солдаты долго щурились, оглядывая руины завода некогда союзного значения. В конце концов их взгляды встретились.
Они обнялись, похлопали друг друга по плечам и уже собирались отпустить друг друга, когда сверху со свистом рухнул снаряд. Они так и упали в обнимку и только поднятая взрывом пыль слегка присыпала их. И чей это был снаряд – совершенно не важно. Мёртвым всё равно.
