CreepyStory

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Благо, дорога к тем местам вела практически приличная, лишь последние двенадцать километров до глуши деревни мне пришлось преодолеть по ответвляющейся от трассы пыльной дороге. Мрачная увядающая деревня, дома с прохудившимися дырявыми крышами. Многие избы там были пусты и заброшены.

По пути мне повстречались двое местных, довольно молодых для этих мест, где остались лишь старики и старушки, мужиков. В простецкой истлевшей одежде, со смуглой кожей от тяжёлого физического труда под солнцем. Встретили они меня суровым взглядом исподлобья. Я, одетый в кожанку с нарисованным на спине ликом Христа, да верхом на байкерской «хонде», немедленно ощутил себя чужаком.

Изба, в которой жил брат, была совсем небольшой, на две комнаты – кухня и спальня. От самых ворот и до двери виляла кирпичная дорожка. За время своей жизни здесь он ещё не успел обустроиться, и во дворе был беспорядок, оставленный здесь ещё предыдущими жильцами. Тёмные и гнилые постройки следовало уже давно разрушить и пустить на дрова. Изба не была заперта. Но войти в неё я не успел. Мужики тотчас направились следом за мной. Они стучались в ворота и звали меня на разговор.

Я вышел к ним, так же нахмурившись, удерживая ладонь на газовом баллончике в кармане.

Местные поинтересовались, кто я таков, откуда и по кой сюда приехал. Узнав, что я брат Алексея – они несколько смягчились, но всё так же остались хмурыми и напряжёнными. Они внимательно разглядывали меня, как бы пытаясь заглянуть в душу.

-- А ты в Бога веришь? – спросил тогда один из них, определённо имея в виду тот самый лик на куртке.

-- Конечно, -- уверенно солгал я. В Господа я не верил никогда, а куртку купил исключительно для эпатажа. Но объяснять это местным не хотелось.

Вся деревня, как вдруг оказалось, была населена чрезвычайно религиозными людьми. Мужики посоветовали мне зайти в гости к Тимофею – местному старцу, которого почитали, как лидера общины. С ним я бы мог обсудить некоторые вопросы, касательно умершего брата. И его имущества, которое бы хотела себе присвоить община.

После этих слов я едва сдержался не послать их куда подальше. Если бы брат хотел всё передать им – он бы так и сделал. Вопросов у меня к старцу не имелось никаких, а обсуждать передачу имущества я не желал и вовсе. С чего бы это – раздавать вещи брата дурно пахнущим сектантам? Хоть я и не хотел тогда увозить ничего ценного, закономерно полагая, что всё ценное уже вынесено из дома заботливыми местными… Ничего толкового про брата я у них не выведал, поэтому лишь кивал головой, соглашаясь со всем, что мне говорили. Вскоре мужики ушли по своим делам, а я направился к дому.

В самой избе царила странная атмосфера. В комнатах было чисто убрано, вещи лежали на своих местах, кажется, нетронутые, однако стены будто впитали в себя что-то негативное. Тогда я присел на диван, уставший с долгой дороги, и в тишине ощутил на себе это давление. Постепенно нарастающее, неспокойное… Было здесь что-то злобное. Даже демоническое, чего я себе признавать не хотел.

Отмахнувшись от наваждения, я направился на кухню, где приготовил себе в спешке ужин, после чего принялся изучать вещи брата внимательней.

Ничего дорогого брат не имел. Комнаты украшали немногочисленные иконы. Компьютер и Интернет ему заменили книги, коими был наполнен шкаф в спальне. По большей части брат читал религиозную литературу. И, судя по тому, что я заметил -- увлекался сбором редких экземпляров Ветхого Завета. Эти книги ощетинивались бумажными закладками, словно ежи. Некоторые места он, кажется, перечитывал особенно часто.

Затем я откупорил банку пива и решил прогуляться по участку – атмосфера в избе была не из приятных. Наступил вечер, близилась ночь. Солнце уже касалось только верхушек берёз в лесу за огородом.

Мне нужно было переночевать здесь. Утром я собирался на кладбище за деревней, навестить могилу брата, попрощаться с ним. А днём – уехать обратно в город, повесив на дверь крепкий замок. Что делать с вещами брата – я не знал. Забирать с собой не хотел. Уж не отдать ли действительно всё это общине?

Растения в огороде оказались загублены, несмотря на благоприятную июльскую погоду. Присмотревшись, я увидел в искусанной траве копошения. Через мгновение гаркнул от ужаса – прямо на меня с жужжанием взлетело что-то большое, зелёное и омерзительное. Я отмахнулся от отвратительного насекомого, оно плюхнулось на землю, и я тут же растоптал его. Сплющенная кашица напоминала кузнечника. Громадного. Саранча. Крупные летающие насекомые всегда были для меня кошмаром. Даже после того, как я отрастил брутальную бороду, набрал с десяток килограмм мускулов и стал пропадать в байкерских клубах. А в огороде этой саранчи было полно… Меня передёрнуло с ног до головы. Гадость.

Я уже жалел, что приехал в эту дыру. Матерясь, я стопил баньку, и остаток вечера читал на телефоне запасённые книги. Постепенно я привык к дому. В нём было гораздо уютней, чем на улице, где копошились жирные насекомые.

Баня оказалась особенно жаркой. После неё и нескольких банок пива я совсем расслабился и лёг спать.

Где же он умер? Не в этой ли кровати? Я совсем ничего не знал об его смерти. Я не знал даже причину…

Утром я направился к могиле брата. Кладбище располагалось сразу за деревней. Для такого маленького посёлка это кладбище оказалось довольно большим. И, несмотря на приличные размеры, даже самые старые могилы здесь были ухожены. Около надгробия меня встретил старец с негустой, но длинной седой бородкой и особым говором. Он представился Тимофеем. Мы разговорились.

О брате он не говорил ничего плохого, только лестные слова, говорил, что тот был хорошим человеком. Жители были между собой очень дружны, помогали друг другу, решали общие проблемы. Потому-то мой брат и уехал в эту деревню. Чтобы жить с такими же духовными людьми, чтобы посвящать свою жизнь молитве, службе; стремиться к праведности и искупать свои грехи.

Я поинтересовался о причине смерти. Последовала недолгая пауза, после которой Тимофей сказал, что брат навлёк на себя гнев Божий. А быстро его похоронили, чтобы не навлечь беду и на остальных. Никакой конкретики я от старца не добился.

Оплакав брата, я вернулся к дому. Перед отъездом я решил приготовить плотный обед – дорога в город предстояла долгая, а транжириться в дорогих придорожных кафе и гостиницах мне не хотелось. Я запёк картошку с мясом и, с ещё не сгинувшими в парнике, помидорами. Раздобыл в погребе соленья, необычайно вкусный компот из лесных ягод. Едва я решил собираться, как услышал настойчивый стук…

За воротами стоял старец Тимофей. Он всучил мне ведро с какой-то скверно пахнущей жидкостью. Я зачем-то взял подарок, прищурился, заглянув в ведро. И едва сдержал рвоту.

-- Обязательно смажь этой ночью свою дверь бараньей кровью, -- проговорил он с полной серьёзностью. – Иначе придёт Худо.

-- Что придёт? – я нахмурился в непонимании.

-- Не за горами Пасха, сынок, -- сказал Тимофей. – Только не глупи и сделай, как я сказал, акосишься.

-- Пасха? Так она же в апреле, а сейчас лето на дворе, дед…

-- «Пасха» – искони означало «прохождение мимо». Худо пройдёт стороной. Мимо нас. И тогда будем мы это праздновать.

-- Я сейчас уезжаю, так что спасибо за подарок, не нужно, -- попытался я вернуть ведро, но Тимофей покачал головой.

-- Тогда спеши, сынок. Гроза будет жуткая.

Сказал он это и я услышал раскаты грома. Небо действительно затягивали чернющие массивные тучи. Я даже не сразу заметил, как похолодало. Старец, присвистывая, развернулся и зашагал к своему дому, приговаривая, что будет очень сильный ливень, и что он особенно чувствует это своими коленями.

Я в досаде сплюнул, да побежал в дом, собирать вещи. Если угодить в такой ливень на мотоцикле, то можно было и простудиться. Тучи шли как раз со стороны дороги. Может, стоило переждать?...

Я загнал байк в старый коровник и в спешке вернулся в избу. Погода изменилась в считанные минуты. Июльская жара стремительно перешла в прохладу, принесённую всё усиливающимися ветрами. Дождь начался сразу и сильно. Через минуту во дворе уже образовались первые лужи, потекли ручьи. Видимость сильно сократилась. Ливень плотно прижал траву к земле, а ветер перерос в ураган и теперь гнул растущие за забором ели. Я похвалил себя за то, что решил остаться. И спустя мгновение по крыше ударил такой грохот, будто на дом высыпали целый грузовик с щебнем. За окном потемнело ещё сильней. По земле хлестал крупный град.

Теперь я особенно радовался, что задержался в деревне и не попал в такую погоду на дороге. Градины оказались такими крупными, что мне сделалось страшно. Оконное стекло дребезжало, едва сдерживая удары. Крыше, казалось, приходилось гораздо хуже – скаты у избы были пологими.

Некоторое время я сидел у окна. Но затем мне наскучило, и я решил ещё раз осмотреть шкаф с книгами. Что именно читал брат? На каким моментах в писаниях оставлял закладки? Однако, едва потянувшись за книгой, я обнаружил лежащую на книгах старенькую видеокамеру, в тени от полки…

Я взял её в руки, включил дисплей…

По большей части брат фотографировал окрестные леса. Иногда он снимал результаты совместной работы с деревенскими мужиками: как они делали переправу через небольшую речку, как они строили какой-то сарай, как устраивали сенокос.

На той видеокамере я обнаруживал и записи, в которых брат рассказывал на камеру о том, как прошёл день, хоть такие записи и были редки. В основном его гложили проблемы грешных желаний, от которых он всячески пытался очиститься. Он считал, что они – это проделки искушающего дьявола, поэтому сопротивлялся.

В одном из видео он запечатлел, как улицы деревни заполонили странные тучи… Он говорил, что от этих полчищ мошек нет никакого спасенья, что они лезли из всех щелей и доставали даже дома.

Потом он заснял, так же из окна дома, но несколькими днями позднее, скопившихся за стеклом слепней. Огромное количество насекомых… Но мошки куда-то уже исчезли, чему он сильно радовался. Но из-за слепней было невозможно выйти на улицу и закончить дела по хозяйству. Кровопийцы облепляли всё тело, роились вокруг дома. В том видео он упомянул, что вчера в их деревне захворала вся скотина. Животные гибли от занесённых мошкарой болезней. Захворал и «Ефимыч». Бедняга покрылся язвами и наростами.

Далее брат записывал «дневник», где он показался мне осунувшимся и измученным. Нашествие саранчи погубило все урожаи. Наступали голодные времена. Вероятно, следовало уходить с той земли. Ибо Господь карал их за грехи. Господь испытывал их веру. Не зря же брат сюда приехал, не зря же он читал все эти затерянные в веках книги, чтобы найти это место.

Здесь жил Господь.

Но брат постепенно сдавался. Ему было страшно.

В комнате потемнело ещё сильней. Град заметно утих. Я решил включить свет, но глаз мой зацепился за окно и я обомлел. По стеклу лились ручьи крови. Дождь сделался бордово красным. И капли его совершенно не были похожи на окрашенную воду. Они были густыми и медленно тянулись вниз. Ошарашенный, я подошёл к другому окну. Но и здесь стекло заволокло кровью.

Я выглянул за дверь, пытаясь что-либо разглядеть на сильно потемневшей улице.

Снаружи свирепствовал кровавый дождь. Сопровождаемый странным утробным звуком, разносящимся по округе.

Капли испачкали мои руки. Я немедленно захлопнул дверь.

-- Что за чёрт?! – воскликнул я и бросился оттирать руки в умывальнике.

Затем я сел в диван и попытался успокоиться. Происходящее не было похоже на сон. На умственное помешательство – тоже, ведь я вполне давал себе отчёт в происходящем. Я сомневался в реальности. Но глаза, кажется, меня не подводили. А дождь всё не прекращался, только град утих…

В пробоины от града на крыше капала кровь. Она же скапливалась на чердаке лужами. И начала просачиваться через потолок тонкими растягивающимися струйками, распаляя во мне всё большую тревогу. Я подставлял под них вёдра, тазики, банки. Затем пришлось доставать тарелки и кружки. Если бы в доме затопило весь пол – я бы сошёл с ума. Скоро вся моя одежда пропиталась этой жидкостью. Я менял вёдра, кружки, относил наполненные сосуды к люку на кухне и сливал красную жижу в погреб, размышляя о чертовщине, увиденной на видеокамере брата.

А потом началась темнота. Всё это время я пытался включить свет, но электричество, видимо, оборвало сильным штормом и градом. Дождь не усилился, нет. Он не поменял своего цвета. Даже наоборот – он постепенно смолкал, вместе с тем, как затихал и свист ветра. Кажется, вечерело. Наступала ночь. Хоть часы и показывали четыре дня. Я включил фонарик на телефоне, но тот светил очень тускло. Тогда я отправился к комоду на кухне и стал копаться в ящике с инструментами. В потёмках я потратил на это, казалось, целую бесконечность времени. Темнота сгустилась настолько, что мне стало труднее дышать. Я чувствовал себя как бы взаперти. Луч от телефона не дотягивал до противоположной стенки тесной кухни. Я достал большой и мощный фонарь. Но и тот светил удивительно тускло. Сели батарейки? Запачкалась лампа? Нет…

Дело было не в этом. Когда я посмотрел на экран телефона, то едва мог разобрать там что-либо. Сильная Тьма. Мне стало казаться, что я терял зрение, от чего развивалась паника.

Дождь стихал. Нужно было убираться отсюда. Прогноз погоды не отображался, сеть здесь не ловила. Я практически ничего не видел, хоть и не утерял чёткость зрения. Луч мощного фонарика терялся в метре от меня. Я плюнул на ещё переполняющиеся сосуды с кровью и наощупь добрался до спальни и плюхнулся на кровать. Я оказался перемазан кровью с ног до головы. От запаха кружилась голова и мутило, но никуда нельзя было от него деться… Что мне делать? Как выбираться отсюда? Некоторое время я лежал в кровати.

К ночи дождь закончился. Я пытался уснуть, но мне не давали сделать это звуки капель с потолка. А убирать сосуды я не хотел – настолько было темно. Я спрятался под одеяло. Тогда вспомнился визит старца Тимофея, говорившего намазать на дверь кровь ягнёнка… Я вслушивался в темноту и ждал утра. Утром всё закончится. Главное дождаться рассвета…

Несколько раз я словно бы проваливался в сон. Но виделись мне вещи дикие, беспокойные, изучающие тревогу. Сновидения изматывали. И несколько раз мне подумалось, что кто-то прошёлся за окном… В такие моменты я доставал телефон и пытался дозвониться до друзей. Полоска связи изредка появлялась в углу экрана. Но тут же угасала.

Когда я очередной раз взглянул на часы, то ужаснулся. Было десять утра. Однако чернота всё не спадала. Я подошёл к форточке, затянутой тонкой плёнкой уже засохшей крови. Но снаружи тоже царил густой мрак.

Телефон садился. Оставалось несколько процентов заряда.

С большим трудом я отыскал видеокамеру брата.

Последние его записи несли в себе много тревоги и отчаяния. Испытания обрушивались на деревню одно за другим. И последней записью был чёрный экран. Голос брата дрожал. Он говорил о граде и кровавом дожде, обрушившихся на деревню, после которых наступила Тьма. Господь ненавидел их. Он странствовал по миру тысячелетиями. И пришёл сюда из пещер в глухих окрестных лесах, чтобы убивать, чтобы насытиться жертвами. Библейские наказания следовали одно за другим. И вот пришло время последней казни. Самой ужасной. Брат говорил, что Он придёт за ним. И если это – Бог, то какой же тогда – дьявол?.. Здесь определённо была какая-то ошибка. Как авторы Ветхого Завета могли так ошибиться?... Нет. Это не Бог, не добро. Это Худо.

После записи меня затрясло от страха. Темнота сделалась совсем невыносимой. Тогда я решил, что Тьма не пройдёт. Что здесь определённо творится нечто кошмарное и безрассудное. Нужно было бежать. Убираться. В темноте или в свете – к чёрту! Я вышел на улицу, где царил невыносимый смрад. Кровь уже успела прокиснуть, пахло падалью. Я брёл по кирпичной дорожке, полусогнутый, чтобы видеть кирпичи в тусклом свете фонаря. Так я добрался до ворот. За пределами кирпичной дорожки ноги чавкали по красной грязи. Так я выбрел на дорогу и поплёлся по обочине. Уезжать на мотоцикле было бы самоубийством – спотыкался даже пешком. Скоро я, кажется, вышел за деревню и теперь плёлся по кровавым лужам.

Кромешная тьма и тишина…

Но когда позади послышались нескладные шаги, то я побежал по этой дороге, преследуемый чем-то незримым, тяжело и свирепо дышащим, издающим звуки, похожие на отчаянный, чудовищный скулёж. Я часто спотыкался, падал в грязь. Во время панического бегства я разбил фонарик и сбился с пути, укатившись в глубокий кювет. Мне пришлось перейти вброд глубокие лужи, а затем продраться через густой кустарник, оказаться в лесу, и бежать, бежать, ударяясь лицом о стволы деревьев…

Минула бесконечность, прежде чем я смог оторваться от чудовища. Оно не смогло пробиться через лес. Кажется, для этого оно было слишком большим.

Мне повезло выбраться обратно к дороге. Вскарабкавшись по откосу, я продолжил свой путь, всё время опасаясь, что выбрал неверное направление и вскоре приду обратно в западню.

Однако впереди забрезжил свет. Больно слепило глаза. Я нашёл в себе силы, побежал, ринулся, рванул.

Облака тьмы расступились, густой мрак растворился. Я нёсся по пыльной просёлочной дороге, впереди виднелась трасса с проезжающими по ней автомобилями. Солнце клонилось к горизонту. Обратно я осмелился оглянуться только когда добрался до асфальта. Облака черноты окутывали леса и дорогу, но отсюда они казались длинными сумеречными тенями от деревьев.

Я выскочил на середину дороги, тормознул попутку и заставил водилу принять меня, полностью окровавленного, пообещав почти все свои деньги взамен. Водитель был недоволен тем, что я испачкал его сиденья, и тем, что полицейские могли задать очень много вопросов. Он не хотел сойти за соучастника, но я был настолько перепуган, что нашёл слова, убедившие водителя рискнуть своей свободой.

Когда мы убрались от тех проклятых мест на добрые сотни километров, когда я увидел яркие неоновые вывески своего города -- я с облегчением выдохнул. Кажется, я спасся. Кажется, я смог убежать от казни.

Хоть усталость одолела меня, я отказался ночевать у себя дома в одиночестве. Тогда я заявился к другу на квартиру, наспех вымылся, выкинул свою перепачканную куртку с ликом Иисуса. Кровь так сильно въелась, что выстирать её уже было невозможно. Друг дал свою старую одежду. Я всё ему рассказал, не рассчитывая на то, что мне поверят.

Те дни я помню, как в тумане. В любой тени мне мерещились шаги, тяжёлое дыханье. Не находя себе место, я заливал в глотку литры алкоголя, дававшего недолгое облегченье, недолгий сон, наполненный кошмарами.

Мне повезло, что мои друзья отнеслись с пониманием, помогли справиться с этим состоянием и прийти в себя. С работы уволили. Но я попросту не мог первое время занимать свой разум чем-то сложным. Только покупка нового байка, несколько далёких путешествий нашей команды, бары и красивые женщины постепенно вернули меня на землю. Только тогда я осмелился заглянуть в новостные сводки. Однако ни о граде, ни о шторме, ни о темноте, ни даже о нашествии саранчи не было никаких сведений, сколько бы позднее я не искал в сводках районных газет. Более того, в архивах на сайтах прогноза погоды в те дни цифры показывали безветренную сухую жару. От этого я испытал крайнее замешательство. И, если бы не испачканная кровью одежда, которую видели и мои друзья – я бы счёл тот случай за временное умопомрачение. Я перечитал множество версий Ветхого Завета, включая самые редкие. Это же в своё время делал и мой брат. Он стремился докопаться до истины. И ему это удалось. Так он нашёл место, где жил его демонический Господь. Так он решил присоединиться к безумным сектантам, жившим с библейским чудовищем бок о бок десятилетиями, в надежде на очищение грехов и райскую жизнь. Но нашёл он в тех тёмных лесах лишь погибель…

Я утерял здоровый сон. Я не могу жить в тишине – только в самом центре города, рядом с оживлённой дорогой. Во время путешествий стараюсь держаться подальше от глухих деревень или поворотов на грунтовые дороги. Больше никогда я не возвращался в те проклятые места. И ни за что бы не вернулся вновь. Даже в мыслях я стараюсь не делать этого. И стоит только вообразить те события, нарисовать их в памяти… стоит только грому донестись до ушей, или проснуться посреди ночи в кромешной темноте… Как древний ужас тотчас охватывает мой ум неостановимой лавиной, представляя перед моими глазами то, что я тогда по несчастью увидел позади себя в темноте. Теперь я знал, что он существует. Теперь я верил в него. Ведь я узрел то, чего не дано видеть смертному.

Обезумевший лик ветхозаветного Господа.

***

Паблик ВК: https://vk.com/emir_radriges

Бложик в моей тележке: https://t.me/emir_radrigez

На кухне на старом холодильнике, доставшемся ещё от деда с бабушкой, стоял проводной радиоприёмник. Нажав на кнопку первой программы, в ответ услышал лишь тишину. Вторая программа тоже не работала, а третья у нас никогда и не вещала. Весело. Телевизором или телефоном я так и не обзавёлся. Голубой экран мне заменяли газеты, киоск «Союзпечати» располагался как раз по пути на работу, где я и покупал свежую прессу. А журналы выписывал — в шкафу уже собралась приличная стопка.

Телефон же установить просто так не получится. Все линии распределили по квартирам ещё на этапе строительства пятнадцать лет назад, по две на подъезд. Больше на станции не давали, и за эти годы ничего не поменялось. Вот и приходится иногда бегать к соседям на поклон просить позвонить. Мне-то редко телефон когда нужен, а некоторым без него никуда: у нас стариков много.

На автомате открываю дверцу холодильника — посмотреть, не появилось ли там чего нового за ночь. Дурацкая привычка, ведь знаю что, сколько и когда покупал и сколько съел, и всё равно, каждый раз заходя на кухню, заглядываю проверить. Лампочка не горела. Да что за невезуха сегодня такая, опять новую покупать! Так, и компрессор не тарахтит, холодильник тоже сломался? Это уже на грани, хотя постойте. Я подошёл к выключателю и щёлкнул клавишей. Света нет, наверное, опять предохранитель вышибло, поэтому и радио тоже не работает. Надо было брать обычное: на одну программу меньше, зато не зависит от электричества.

Я пошёл в коридор, где у меня под потолком у двери располагался электросчётчик. Не могли повесить его пониже или на площадке, например, разместить? Опять надо громоздить конструкцию из табуретки и стула, чтобы проверить предохранители. Из фонариков у меня был только «жук» с маленькой динамо-машинкой внутри, поэтому сразу захватил из кухни свечку. Зажёг её и поставил на стоявший в коридоре трельяж, повернул правое зеркало, чтобы лучше освещать место около двери. Всё вокруг заполнилось таинственным мерцающим тёплым светом. Прямо как в детстве, когда вот так же внезапно выключали электричество, родители зажигали свечку, проверяли пробки, а потом шли к соседям спрашивать нет ли у них света. А соседи тоже со свечкой и тоже ходят и спрашивают.

Взгромоздившись на неустойчивую конструкцию, выкрутил пробку, достал предохранитель. Так и есть, перегорел, а нового у меня нет. Ставить жучок или достать на работе новый? Я-то переживу до вечера, а вот продукты в холодильнике нет. И на балкон их не выставишь — не зима. И хотя я не сторонник таких решений, но забрав свечку, вернулся в комнату и порылся в ящике стола в поисках проволоки. Лежавшими там же бокорезами отрезал кусок нужного размера и примотал его к предохранителю. Сойдёт, до вечера всяко дотянет. Вернулся в коридор, поставил обратно свечку и полез вкручивать пробку с «отремонтированным» предохранителем.

Очнулся я на полу. Болел затылок и локоть, саднили пальцы на правой руке. Свеча погасла, от неё остался совсем крохотный огарок. Это сколько же я вот так пролежал? Табуретка и стул валялись рядом. Стало ясно, что меня дёрнуло током, я свалился с шаткой конструкции, и, ударившись головой, потерял сознание. Вокруг всё так же темно, а значит, дождь не прекратился. Нужно идти вниз к соседям, вызвать врача, на работу сегодня идти явно не придётся.

И тут послышались голоса, невнятные, далёкие. Они доносились не из-за входной двери и не с улицы, а откуда-то сверху. Поднявшись с пола, я взглянул в зеркало, но не увидел себя. Увидел свою комнату, свой стол, на нём та же старая лампа, но вся обстановка была другой. На моём диване в темноте сидели люди и смотрели на стену, где висела огромная плоская панель, по которой шёл фильм. Без кинопроектора. Что за чертовщина? Я закричал, но меня никто не услышал. Тогда я с силой ударил по зеркалу, оно треснуло, но всё так же продолжало показывать эту странную сюрреалистичную картину.

Вдруг с дивана соскочила маленькая девочка, подошла и встала напротив меня.

— Ты меня видишь? — спросил я.

Девочка кивнула в ответ.

— Как тебя зовут?

— Юля, — ответила малышка.

— Юля, позови, пожалуйста, папу, я хочу с ним поговорить.

Девочка развернулась и побежала обратно к родителям. Но с дивана встала только молодая женщина, включила в комнате свет и охнула.

— Юля, зачем ты разбила его? Теперь придётся выкинуть, нельзя смотреться в треснувшие зеркала. И сколько раз тебе говорить, что за ним не живёт дядя Серёжа, он умер тридцать лет назад.

Женщина выключила свет, села обратно на диван, обняла дочь и стала дальше смотреть кино.

* * *

Сегодня я проспал будильник. Или просто забыл завести его с вечера, иногда со мной такое случается. В комнате было темно, я встал с дивана, подошёл к окну и отдёрнул шторы. На улице сплошной стеной шёл дождь…

- Тебя всё равно достанут, наёмник! И девку твою тоже. Не я, так кто-то другой.  Твоя рожа в списках на уничтожение во всём Московском округе. Двадцать агентов, первоклассных спецов, выехали по твою шкурку. Они тебя разыщут, и трахнут. Беги, крыса, беги!

Секст Эций подобное слышал не раз.

- Спокойной ночи!

Импульсная винтовка хлопнула дважды. Раненый дёрнулся в последний раз и затих. Зловещее лицо покойника уставилось на хмурое сентябрьское небо.

Тень, загородившее собой солнце, вдруг разом исчезла.

Секст Эций опустил чужое оружие. Вздоха облегчения он не почувствовал. Если террор прав, то проблемы у найма только начинались. Он едва не погиб в схватке с двумя бегунками, и чудом спасся от переносной армы, когда спрыгнул с бота в поросль. А противостоять квадам из двадцати боевиков – самоубийство. Оставалось только бежать куда глаза глядят. Но куда?

Даже «на колёсах» у него оставалось мало вариантов. Мобильный противник наверняка патрулирует основные трассы. Оставалось пробираться просёлочными дорогами через болота и леса, срезая там, где это возможно. Секст мог попробовать выехать к радиационному сектору, и улизнуть по краешку опасного участку, проезжая мимо выжженных посёлков и городков. Вариант неплохой, но убитый Эцием террор на него так и вышел. Проехал по следам протекторов, видных даже ночью, и едва не снёс ему голову. Теперь эти рассуждения бесполезны. Мотобот уничтожен. Достать грузовик он не сможет, не говоря о приспособленном для перевозки тяжестей мобильном байке. Пора забыть в ближайшей перспективе о транспорте.

Уйти от терроров он мог лишь пешком, продираясь по лесам и полям Карелии далеко на Север. Затем сотню миль пробираться вдоль очага заражения, пытаясь замести следы. В одиночку это нетрудно, даже с тяжёлым рюкзаком на спине. Благо есть подвесная система. Главное, не останавливаться. Если повезёт, он сбросит преследователей раньше, выйдя к Ладогскому морю. Перезимовать не проблема, когда есть рядом озеро или река под боком. Наловить рыбы он сможет, а в полях неизменно попадался дикий картофель.

Вопрос в другом. Как быть с ней?

Эций склонился над автономной капсулой, где в технологической жидкости плавала синеволосая девушка. Она казалась спящей куклой, которая вот-вот откроет глаза и скажет «мама». Вот уже полгода она колесила вместе с ним по городам и дорогам. Они спасались от Волны и войны, радовала своим молчанием, когда у него были психические обострения. За неё авансом заплатили большие деньги, чтобы наёмник за ней присматривал. Он и присматривал.

Пока его самого едва не убили. Теперь на повестке дня встал вопрос о собственном выживании. Он не сможет таскать за собой эту куклу по пересечённой местности. Терроры загонят его, как дичь, даже не запыхавшись. А Саркофаг нуждался в периодическом обслуживании, не говоря уже о том, что тушку внутри нужно периодически подкармливать белково-углеводным коктейлем. На две недели у него осталось еды для «неё». Но протянет ли он в бегах такой огромный срок?

Полмиллиона криптоденег за мёртвого Эция – неудивительно, что терроры взялись за него всерьёз, раз сами, без посредников, подрядились на этот контракт. Обычно они мало занимались ликвидациями, предпочитая подрывать терминалы с топливом и логистические хабы. Но не в этот раз. Видимо, заказчику требовалось кровь с носу стереть с лица земли беглого наёмника. Вот он и отправил резервы на немедленное уничтожение. Интересно бы узнать имя заказчика!

Секст Эций обобрал карманы убитого. Винтовку он бросил в овраг, патроны ссыпал в карман. Маячок с GPS-сигналом сразу же уничтожил. Пока труп найдут, он сможет на пять-шесть часов оторваться. С большой неохотой он схватился за двухколёсную тележку с капсулой, и обречённо поволочил ноги по сыпучей балке, толкая впереди себя груз.

Каждое движение сопровождалось болезненными ощущениями в мышцах. Вены на руках вспучились от серьёзных физических нагрузок. Пошёл третий день, как он спасался бегством от погони. Теперь его желание сводилось к простому «упасть и не вставать». Нечеловеческими усилиями он заставлял себя двигаться дальше, по узким, едва заметным звериным тропам Дикой Карелии, и тащить капсулу с синеволосой девчонкой. Все чаще его посещала мысль оставить синеволосую девку в укромном месте, и залечь на дно в какой-нибудь берлоге. А ведь рядом проходила граница, разделяющая безлюдную Карелию и цивилизованный Питерский округ.

Неспроста эти места называли Дикими землями. Безлюдные, малонаселённые территории с густой растительностью, гнусом и болотами привлекали редких искателей приключений. Пустынные дороги зарастали травой и кустарником, бетонные шоссе терялись в лесных чащах и огромных зарослях мутировавшей ежевики. Чем ближе к Запретной зоне, тем чаще попадались места с повышенным радиофоном.

Но такое название Карелия получила не из-за бурной растительности и близости к точке падения ядерной боеголовки. Что-то жуткое и потустороннее происходило на Дикой территории. А нет ничего сильнее, чем сильный людской страх, вызванный вмешательством тёмных сил.  Поэтому и называли её Дикой или Ничейной территорией.

Наёмник Эций скептически относился к подобным россказням, искренне считая сказки плодом воображения. Он привык доверять научной мысли, но не людским пересудам. Даже когда терроры загнали его глубоко в тыл, Секст больше опасался преследователей, чем потусторонней гиперборейской кары. Этими байками только детей пугать.

Закат солнца застал измученного Эция у подъёма на невысокий холм, густо поросший лапчатым ельником. Он бросил Саркофаг вместе с рамой и направился в лес – отлить и немного осмотреться.  Это была первая остановка после стычки с боевиками. Всё это время наёмник рвался изо всех сил на северо-восток, поближе к зоне загрязнения. Терроры прочёсывали окрестности, пуская дроны далеко вперёд. Спутники пока работали в этих местах, чем с успехом пользовался и противник. Рано или поздно они его настигнут, если только Секст чудом не оторвётся.

Он сильно обрадовался, когда наткнулся на развалины старого дома. Крепкое строение встретило его запустением и шуршащей крошкой под ногами. А еще крышей над головой. Сегодня Эций заночует не в лесу, где шныряют рыси и голодные лисоволки, а под охраной кирпичных стен. Если только убийцы не выйдут на него.

Наёмник только со второй попытки сумел втянуть внутрь тяжёлую двухколёсную телегу. Отстёгивать Саркофаг он не стал, оставив его в полулежачем положении. Зато сбросил ненавистный рюкзак. На большее сил у наёмника не хватило. Он растянулся на пыльном полу, упёршись спиной к стене, прикрыл веки. Он хотел лишь с полчасика перевести дух, но в итоге усталость сморила путника.

Очнулся он в полной темноте от тихого шороха. Он сразу понял, что допустил серьёзную ошибку, позволив уставшему организму уснуть. Но волновало теперь его не это. Кто-то копался в его вещах, притом внаглую, ничего не боясь. Даже рысь и та побаивалась подходить настолько близко к человеку. Пистолет сам влез в пальцы, придав уверенности наёмнику. Он моргнул глазами несколько раз, привыкая к темноте, и наконец увидел, кто там шурудит. Фигура воришки вынырнула из чернильного пространства худым сгорбленным силуэтом над большим походным рюкзаком. Его рюкзаком!

Наёмник собрал все силы в кулак и резким движением поднялся на ноги. Захрустел песок под ботинками, в бок отлетел кусок кирпича.

- Стой! Или я стреляй! – косноязычно рявкнул Секст, ловя силуэт пистолетом.

От окрика и возни за спиной фигура коротко, по-детски, вскрикнула и застыла на месте. Через миг тишину наполнили жалкие всхлипы плачущего воришки, подозрительно похожего на подростка-девочку.

- Не убивайте! – сквозь слёзы проговорила воровка. Её плечи содрогались от тихих всхлипываний. Обескураженный Секст замялся с ответом. Он совсем не знал, как себя вести с детьми.

- Замри на месте. Только не убегай. И тогда я не причиню тебе зла.

- Ага. – всхлипнула девочка.

- В боковом кармане лежит излучатель. Дай сюда.

Она шмыгнула носом. Худые руки проворно зашарили по рюкзаку. Наконец она извлекла из одного из них небольшой карандаш.

- Это?

- Давай.

Наёмник выдернул из рук воровки излучатель, сломал его наполовину и нажал на углубление в одной из половинок. Тусклый синий свет выхватил из кромешной темноты распотрошённый рюкзак, часть Саркофага, мирно покоящегося на треноге с двумя колесами, и худую растрёпанную замарашку с узким разрезом глаз. Более жалкого зрелища он не видал. Даже бедняки в трущобах одевались поприличнее. Воришка хлопала зарёванными глазами и щурилась, со страхом и интересом рассматривая мужчину с пистолетом напротив.

- Зачем шла за мной? Говори! – он опустил пистолет, но взгляда с неё не сводил. Где-то недалеко по Дикой территории колесили вооружённые тройки терроров, которые усиленно искали одного наглого наёмника с одним ценным грузом. И тот факт, что за ним таскалась бродяжка, о которой он даже не догадывался, сильно напрягала Эция.

- Честное слово, я не специально, мне было страшно! Я заблудилась немного, и отчаялась выбраться с этой глуши. Но появился ты, и я стала держаться возле тебя. Ты большой, добрый и сильный. Здесь были и другие люди, злые. А ты…ты не злой.

Девочка села и обняла свои драные колени.

- Это я-то добрый?

- Ты добрый. Ты возишься с этой капсулой. В ней перевозят людей, которые упали без сознания. Будь ты плохим, давно бросил длинный ящик и пошёл бы налегке.

«За это мне заплатили наперёд».

- Почему ты копалась в моих вещах?

- Я думала, ты умер. Ты выглядел, как умерший. Я вначале хотела уйти, но я не знала, где взять еды. Я не ела два дня. В лесу нет ничего. Тут нигде нет ничего съестного! – снова всхлипнула девочка. На вид ей было 12-13 лет.

Она не врала. Судя по обноскам, маленькая путешественница шла долго по Дикой территории. И эту бескрайнюю пустошь не зря называли «дикой». Люди обходили стороной местность, прилегающую к радиоактивному пятну, и даже звери предпочитали не соваться вглубь пустынного безмолвия. И тем более было безумным встретить здесь худосочного подростка с хлюпающим носом и спутанным пучком волос.

- Я мог тебя убить. Я думал, ко мне крадётся рысь.

«Или терроры!» - закончил мысль Эций.

- Но я не рысь! Не убивайте меня, пожалуйста. Я всего лишь хотела есть!  

- Ты меня пыталась обокрасть. Тебе придётся уйти.

- Тогда я умру тут одна… - плакала беззвучно девочка, вытирая крупные слёзы рукавом.

- Не умрёшь. Одному всегда проще выживать. На западе есть море. Огромное море. Там полно рыбы. И есть люди.

- Плохие люди. Я от них сбежала. Пошла напрямик через леса и пустыни.

- У меня мало еды. – наёмника не покидала мысль, что девочка взялась здесь не просто так. Она явно что-то скрывала.

- Возьмите меня с собой. Есть способ покинуть это место. Уехать на огромном грузовике. Я знаю, где он останавливается. Знаю и покажу, только возьмите меня с собой. Пожалуйста.

А вот это уже было интересно. Трак, в Карелии? Любопытно.

- Какой ещё грузовик? – поинтересовался Секст.

- Большой. Он перевозит людей. Я видела сама. Но куда он едет, я не знаю. Возьмите меня, не пожалеете. Я не буду плакать и покажу, где он обычно останавливается.

Эций наморщил лоб. Здравый смысл подсказывал ему поступить по-своему – придерживаться первоначальному плану. Верить на слово чумазой девчонки – сомнительный выбор. Только вот пространства для манёвров у него не осталось. Куда ни глянь, его везде ждал риск. А подросток предлагал ему реальный шанс выбраться из переделки. Если только она не соврала…

- Где эта остановка?

- Недалеко. – подумал немного, ответила она. – Там.

Палец девчонки указывал на северо-восток. Слегка не в ту сторону, куда бежал Эций.

- Если ты меня обманула, я убью тебя! – сказал серьёзно Эций, пряча пистолет. Аборигенка испуганно кивнула.

Далеко отсюда ночную тишину порвала оружейная очередь. Стреляли из крупного калибра. Терроры подобрались совсем рядом и совсем не скрывали своих намерений.

Эций выкатил двухколёсную тележку с капсулой из убежища, и неспешно направил её в горку. Воровка, опомнившись, бросилась ему помогать, подталкивая Саркофаг, заодно облегчая наёмнику жизнь.

- Меня Софья зовут! – сказала она.

(продолжение следует...)

Автор Волченко П.Н.

Ссылка на предыдущую часть

Точка 72 Идол Начало (часть 1)

- Надо-надо, - Сергеич подхватил свою чашку, отхлебнул горяченького, запашистого чаю, - этикет. Ты привыкай, в наших краях иначе не бывает. Лучше расскажи людям, как оно там, в городе, в цивилизации сейчас.

- В городе-то, - снял фуражку, положил на стол, взял свою чашку, отхлебнул, - может фотки показать, - хотел было телефон достать.

- Не-не, ты на словах, у нас эти ваши гаджеты не в почете. Как что там выглядит – это вон, - кивок на телевизор, - там посмотреть можно, а вот как люди живут – это только на словах.

- Ну в городе. Я сам с Оки, с Саянска, может слыхали, - старики закивали торопливо, - так там у нас, как завод кирпичный…

И замер, встрепенулся, голову к окну повернул, где форточка открыта была.

- Ты что?

- Тихо! – совсем непохожим на свой обычный тон, а этак зло, по приказному, бросил Костя, - Слышишь?

- Что?

- Тянет… тонко…

- Так это ж Гуська свою пиликалку завел, - улыбнулся Фома Ефремович, - шеботун. Любит он посвистеть.

- А где он, Сергеич! Пошли, бегом!

- Кость, ты чего…

- Бегом я сказал! – Костя уже командовал, зло даже как-то, резко.

- Ефремыч, бывай.

Выскочили, на улице хорошо стало слышно, как тянет на своей свистульке одинокую ноту Гуська. Припустились.

А вот и он. Сидит у покосившейся избенки, где половина окон щитами забрана, и забора нет, расселся на лавочке в землю вросшей, расхлябанный, здоровый, в летах уже, не старик конечно, но уже за пятьдесят.

- Гуська это… - Сергеич немного запыхался, - блаженный местный. Чего он тебе.

Костя же серьезный, щелкнул клапаном кобуры, руку на поясе держит, брови сдвинуты.

Гуська повернул к нему свое блаженное, пустое лицо, маслянистый, будто бы стеклянный его взгляд уперся в Костю, полные губы расплылись в детской улыбке:

- Мифифионер… - сказал он глупо, радостно, - дасьте мифифинер.

- Подуди, подуди еще, - Костя не расслабился, руку от пояса, от кобуры не убрал.

Гуська послушно приложил свистульку, такую же точно по виду, как и та, на поляне, к губам, стал дуть, и снова потекла та же нота, как и на поляне.

- А другую сможешь? – спросил Костя с прищуром.

- Дя-дя, моу, я моу, - закивал он радостно, и как там, на поляне Сергеич, приложил палец к свистульке, зазвенела тональность повыше, позвонче, пронзительней. Убрал свистульку от губ, сказал, - Вот.

- Молодец. Деньги есть?

Гуська закивал часто, улыбался ярко, душевно, казалось, что даже глаза его улыбаются.

- Во, мнова, - и он неумело, кулаком, вытянул из кармана  своих драных, грязных штанов, хорошую такую жмень бумажек, всё больше красных пятитысячных, но и синенькие двухтысячные проглядывались средь них.

- Откуда?

- Нафол.

- Туристов видел?

- Ни, - насупился, головой замотал.

- В гости можно? – не столько спросил, сколько приказал Костя.

Снова кивает, улыбается.

- Сергеич, за ружьем сгоняй, - бросил Костя в сторону.

- Зачем.

- За надо, блин! – злым шепотом сказал Костя, - Я тут подожду.

Сергеич быстро сбегал за карабином, оставленном в машине, вернулся запыхавшийся. Костя так и стоял напряженно напротив Гуськи, Гуська все так же улыбался, глупо, беззлобно, наивно.

- Карабин в руки возьми, - Сергеич послушно скинул карабин с плеча, взял правильно, - пошли. Если бежать будет, по ногам.

- Ты эта, окстись! С ума сошел! – Сергеич даже уставился на Костю так, словно видел впервые, - Это ж Гуська! Он мухи не обидит!

- Ты меня слышал.

Гуська радостно пошел в дом, то и дело оглядываясь, кивая чему-то своему. Они прошли через темные, хоть глаз коли, сени, прошли в избу. Печь грязная, закопченная, все тут было покосившееся, неухоженное, пыльное, древнее. Только фотография в рамочке на стене поблескивала протертым стеклом.

- Родители его. Померли в том году оба, - тихо сказал Сергеич.

- Ясно.

- Исть, исть, - и показывая щепотью будто что кладя в рот, Гуська кивал на стол, - исть сядь.

- Садись, Кость. Не обижай его.

- Его обидишь, - смерил взглядом Костя крупную фигуру блаженного.

Гуська метался, торопился, радовался. По всему видно было, что счастлив он, что вот, полезный, что люди к нему в гости пришли, что…

Костя присаживаться не торопился, оглядывался. Легко было вести оперативно разыскные действия в столь запыленном месте. Сразу видно, что трогали, что уже давно позаброшено. Похоже что Гуська тут только ночевал да ел, толком ничего не трогал, не прибирался, разве что фотографию родителей на стеночке протирал. Пока Гуська мельтешил, Костя выдвинул ящик стола. Хорошие ножи, здоровые, самодельные. Как из сказок про людоедов.

- Отец у него раньше при совхозе был. Свиньи, обвалка, все дела, - сказал Сергеич.

- Ясно, - Костя бросил взгляд в сторону, в комнату, там уже не койка, больше на топчан похожа.

Спросил, показав на комнату, у Гуськи:

- Можно? – тот закивал вместо ответа и снова улыбнулся.

- Спасибо, - прошел в комнату, по сторонам посмотрел. Похоже только топчан и пользовался тут спросом. А нет, вон, на подоконнике книжка какая-то лежит. Причем прям видно, что вот едва ли не только что сюда брошена – следы в пыли остались от нее. Подошел, взял в руки, открыл, пролистал. Книженция была занятная. Шрифт, как из сказок, бумага старая, ломкая, без картинок, будто из какого фильма ужасов, из хоррора про ведьм этот томик взялся, - Гусь, а откуда у тебя эта книга?

- Нафол. Хо? Беи.

- Что?

- Хочешь, бери, - подал голос Сергеич.

- Да нет, Гусь, не хочу. Ты готовь, готовь Гуся. Я пока позвоню.

Он вышел из дома, достал телефон, по сторонам глянул. Ну совсем не похоже это вот на такого ленного жителя, что себя толком обеспечить не может. Чтобы он поперся куда-то, чтобы нашел, чтобы дождался, чтобы устроил такое. У него же в доме, да и на участке – всё брошено, всё бурьяном поросло. Но… деньги откуда. Книга эта глупая. Может он верил, что через нее сможет нормальным стать? Или… Да и на месте убийства тогда относительно сходится. Зла от такого гостя москвичи бы не ожидали. Могли и спать лечь, а он, Гуська, что, сидел у костра, ждал, на огонек смотрел, головешки прутиком шерудил. Нда.

Набрал номер, дождался пока там поднимут трубку.

- По убийству трех туристов. Подъезжайте в Симовку. Да, деревня такая есть. На карте найдете! Убийца тут. Блаженный. Дурачок говорю местный. Да, жду.

Пошел обратно в дом.

Ближе к вечеру подъехала еще одна машина полиции. Только в ней уже была пара полицейских, они усадили радостно улыбающегося Гусю в машину, и умчались вдаль. При дальнейшем обыске помещения Константин Викторович обнаружил последний, так и не найденный на месте преступления, паспорт. По всему выходило так, что Гуся был не так прост, да и…

- Зря ты так… - Сергеич хмурился, даже вроде как злился. Закурил, в сторону сплюнул. Вечерело, красным подернулись небеса, черными силуэтами высились столбы ЛЭП, деревня была тиха. Старики сидели по домам, поглядывали в окна, и все они, как наперебой, в этом можно было быть уверенным, на чем свет, кляли сейчас молодого лейтенанта Константина Викторовича, за то что он повязал их блаженного. Сергеич посмотрел Косте в глаза, - Не мог он, понимаешь, не мог. Он же… Он же Гуська.

- Не понимаю. Следствие разберется. Не бойся, просто так не накажут, не осудят.

- Я то думал ты… - бросил до половины только докуренную сигарету на дорогу, зло раздавил ее сапогом, - А ты гнида.

- Имеешь право так думать.

- Иди ты, - зло махнул рукой, развернулся и зашагал прочь, в сгущающиеся сумерки. Его фигура с карабином на плече, растворялась, погружалась в сумерки, исчезала. Где-то залаяла собака. Скоро ночь.

- Пойду, конечно же пойду, - вздохнул Костя, поежился, подумал, что надо зайти к Фоме Ефремовичу за фуражкой. Так и осталась она там, на столе.

***

Тайга – она конечно красивая, когда солнечная, или вечерняя. Тогда лучи желтые пронзают ее, золотом льют на хрусткий подлесок, на хвою, и папоротник орляк золотится волшебно, как в сказке. Красиво. Горы вдали, кряжистые седые валуны, поросшие мхом, а запах – дыши полной грудью, дыши –нигде так не надышишься!

А ночью… Сергеич шел в свой домик, что в глубине леса, в чащобе, где отродясь не было электрического освещения, или еще какой цивилизации.  С времени, когда арестовали Гуську, прошло уже почти с месяц.

Дорога знакомая, хоть и по темной, безлунной ночи, не заплутаешь – все уже исхожено им тут не одну сотню раз. Но все одно, пугала кругом чаща. Скрипит где-то пронзительно, ухает, от низины чуть заболоченной доносится недовольное ворчание, плеск тяжелый, тягучий, подвывает чуть разыгравшийся в ночи ветер. Коряги, обрисами лишь торчащие в темноте – черное на черном, тянутся к узкой нитке тропки, щерятся белой древесиной сквозь сбитую кору.

Сергеич свернул у знакомого валуна, что врос уже за тропкой, и по совсем уж незаметной, не знаешь – не в жизнь не увидишь, тропке, пошел дальше, в низинку, где под вздыбленным утесом приютилась его малая избенка. Там, в темноте непроглядной, больше по памяти, чем по зрению, дошел до лавки, снял с плеча карабин, к стеночке его приставил, и уселся под окном своей мертвой, пустой избушки. Хлопнул себя по карману, достал пачку сигарет, закурил. Огонек сигареты потрескивал, светился в этой черноте ярко красным светом.

- Дядь, закурить не найдется? - голос вредный, едкий. Сергеич хлопнул рукой по стенке, там, где должен был быть карабин, но карабина не было, - не ищи нет его там. И это, особо не кипишуй. Сергеич.

- Кость, ты чтоль?

- Я, кто ж еще. Итак, гражданин Медведков Иван Сергеевич, не желаете поговорить.

- О чем?

- О интересном. Можно о туристах, можно о вашем высшем образовании физика теоретика, которое вы так старательно скрываете своей речью, о ваших научных трудах, можно о подброшенных уликах, о Гуське. О чем желаете общаться? А можно и сразу, о интересном, об убийце и причинах, почему вы его покрываете.

- Хм… даже так? То есть я не подозреваемый в кровавых делах.

- Нет. Не подозреваемый. Хотелось бы, но нет.

- Как дошел?

- Сюда? Или до понимания?

- Садись уже, и пистолет в кобуру убери. Не буду я никуда убегать, и делать ничего такого не буду.

Костя из бесплотного голоса превратился в силуэт, едва прорисованный в слабом-слабом свете от огонька сигареты. Сел рядом на лавку.

- Как меня-то нашел?

- Знающие люди подсказали.

- Фома?

- Фома. Забрались вы, Иван Сергеевич, глубоко – так просто не найти. Вроде за вами сторожка числится, чего там не живете?

- Проверял?

- Конечно. Заехал. Смотрю – брошено, чуть не заколочено.  И следов никаких. Вот к Фоме и зашел. Говорит, вы машину в подлесок загоняете, а сами сюда, в, - ехидно усмехнулся, - в проклятое место. Всё у него, у Фомы, места проклятые. Тоже, легенда какая есть?

- Да, есть легенда. А как ты дошел до того, что не Гуська?

- Вы его видели? – усмешка, - Не. Конечно так то все на него указывает, доказать обратное – сложно. Но можно. Не расстраивайтесь. Докажу, что не он.

- А я почему?

- А кто еще? И сообщили, и привезли куда надо, и нашлось, что нужно и…

- Кто нашел, тот и убийца, так что ли выходит?

- Я сказал, что не ты убийца, - перешел на ты, - Ты за меня болел, переживал, когда я блеванул, на мертвецов смотрел… не так смотрел. Типаж у тебя не тот. Мог физически, да не мог практически.

- А ты, значит у нас психолог?

- Да, на этом и специализировался. Но если хочешь конкретнее. Следы уазика твоего я срисовал на следующий день, ты его там, под горкой припрятал, еще как умный вася ветками закидал. Ветки на месте. Хорошая там, кстати, хворостина есть – без коры, ухватистая, мне кажется можно твои пальчики оттуда срисовать. Еще рядом с деревушкой те же следы протекторов. Натоптано у нужника  Гуськи, где он, по показаниям, и нашел и деньги под камушком, и книжицу. Откуда книжку то достал? Прикольная.

-  Здесь и нашел. В доме этом была, от старых хозяев осталась. Ты давай дальше. Пока еще как то маловато выходит. Мог машину укрыть, чтобы кто залетный не увидел. А на следах у нужника не написано чьи они. Пока всё это – тьфу да растереть.

- Дальше, - вздохнул, - а дальше окурок там же. Свежий. Дождем не порченный. У тебя какие сигаретки? Максим красный? Знакомая марка. Страницы книжицы, кстати, можно прошерстить на предмет отпечатков. Как думаешь, найдем что? Паспорт того москвича тоже можно на этот же предмет посмотреть. Найдем?

- Найдете. Ну это я так, не для протокола.

- Так же еще очень интересная причина смерти – прикинь, их не прирезали – электротравма. Молнией их всех разом уложило. Охренеть прям! Всех троих и разом в область сердца. Вскрытие и прочие радости – случились после. Тут можешь мне прояснить, как это вообще? А? Не для протокола, мне понять просто хочется.

- Не помогу.

- Ладно, - вздохнул, - Так что вот и выходит, что ты знал где оно приключилось, очень оперативно ночью смотался туда, все нужное добыл, подбросил, потом обратно, да и меня еще встретил со сранья пораньше. Давайте уж, гражданин Иван Сергеевич, рассказывайте подробнее, что да как оно случилось? А? И зачем вам было все это дело крыть?

- Ты куришь?

- Нет, и не тянет.

- Тогда просто посиди. Время сколько? И число какое?

- Шестнадцатое с утра было. А время, - в ночи вспыхнул все тот же телефон, осветив синим цветом лицо Кости, - половина первого ночи доходит.

- Тогда просто посиди, подожди. Недолго осталось. Скоро эхо будет.

- Что?

- Ну это я так его называю, термин сам себе придумал. Тот, кто до меня был, называл явлением. Дед Петро вообще – верующий сильно был, оттого и явление. А первый, кто тут избушку эту поставил, тунгус, говорил, что – духи леса приходили. Охотник, после войны тут зверя бил. Еще в пятидесятых годах. Он потому тут эту избушку и поставил. Вот и повелось так. Хранителями тут, при избушке были. Как чувствовал очередной, что срок его подходит, так и подмену себе искал. Ну как чувствовали… Духи, эхо, явления – они подсказывали. Не так, чтобы словами, а просто – понимаешь как-то все разом. Я вот так про место и москвичей узнал. Поехал. Думал прикопать тела, по карманам у них пошарил, вижу – Москва. Понял – так просто дело не окончится. Позвонил, сообщил, закрутил дело… Себе на беду.

- Не понял. Духи? Иван Сергеевич, ну это уже не смешно. Вы же физик советской закалки, и такое мне…

- Да ты послушай, я ж так – время скоротать рассказываю. Им, эху, много не надо. Жертва, оставить, уйти. Медведь, волк, лось – без разницы, главное, чтобы не мелочь уж совсем. Белочкой не откупишься. Но иногда вот… иногда случается. Как с туристами, - вздохнул, - А Гуська. Жалко мне его было очень. Мать с отцом в прошлом году померли. Мать долго угасала, а отец… Не смог видать пережить. Любил ее очень. Теска мой, тоже Ваня был. И жена – Марина. Жаль. А Гуська… он же без них всё, тютю – сгинет. Зиму, вон, кое-как пережил. Стариков в деревне не станет, что с ним будет? А в тюрьме – уход, люди опять же.

- Так еще же психологическая экспертиза…

- Что ты мне рассказываешь, он не псих, не сумасшедший – просто недоразвитый. Ребенок солнца, - Сергеич улыбнулся невидимой в темноте доброй улыбкой, - хороший он. Жалко.

Темнота перед ними подернулась зыбкой белесой рябью, туманом.

- Во, начинается, ты смотри-смотри.

И Костя смотрел. Туман словно сплетался, оживал, уплотнялся в белесое, прозрачное нечто, и стал… фигура по центру, и клином от нее в стороны еще – безликие, плохо прорисованные, но много – шесть или больше, и всё. Всё стало таять, исчезать, пропадать, и снова тьма. И вроде пропало, вроде ушло, но в голове у Кости, вдруг не то что слова, не то что знания, а как воспоминания, как знакомая истина, что Москвичи были опасны, что нет крови на руках у Сергеича, что так надо было, что нельзя правды раскрывать, что…

- Покуришь? – голос Сергеича был чуточку насмешливым.

- А, - сглотнул, голос у Кости был дрожащий, слабый, - давай.

Пачка, сигарета, зажигалка, тихое потрескивание табака.

Сегодня с утра остановилось время…

Я ехал в трамвае и читал какой-то рассказ на смартфоне. Неожиданно настала тишина, и экран телефона потух. В недоумении оглянулся по сторонам, вроде все нормально, но в голове было такое чувство, как будто бы занырнул очень глубоко под воду. И тогда я увидел рядом с собой бабушку, она замерла в странной позе. Нога разогнута в шаге, рука правая поднята вверх, а левая почти дотянулась до поручня. Тогда посмотрел на идущего кондуктора, и с удивлением, понял, что и она застыла как статуя. В шоке я встал со своего места и посмотрел в окно. Трамвай стоял на месте, рядом, на дороге замерли все машины, и ещё у тротуара споткнулся парень и завис в воздухе, как в какой-то дешёвой фантастике.

— Офигеть… — изо рта раздался странный шипящий звук, совсем не похожий на мой голос. Я пошёл вдоль вагона. Человек пятнадцать ехавших пассажиров застыли на месте и все в разных позах. Девушка с закрытыми глазами, слушала в наушниках песню, рот у неё был открыт, видимо, она подпевала, когда остановилось время. Два пенсионера, сидящие друг перед другом, замерли в споре. А молодой парень внимательно всматривался в окно, я бросил взгляд на то, куда он смотрел. На остановке стояла длинноногая блондинка с высокой грудью. Она в свою очередь махала кому-то рукой. Было так необычно наблюдать за всем со стороны, казалось, что я подглядываю за всеми из другого мира, параллельного. Тогда решил выйти из трамвая и пройтись по улице, не часто выпадал шанс прогуляться в час пик в тишине и спокойствии. С трудом открыв двери, вышел наружу.

Я шёл между застывшими машинами, людьми и даже животными. Несмотря на то, что машин было море, никакого запаха не чувствовалось. Городская улица ни чем не пахла. Почему-то испытал счастье и ужас, одновременно. Вспомнил греческих богов с их разным могуществом и подумал, что вот и я почти такой, как они. Парень у киоска с горячим питанием, покупал шаурму, и захотелось очень есть. Недолго думая, подошёл к нему и из рук вытащил свёрток из лаваша. И опять никакого запаха, было странно, и он был температуры окружающей среды, нейтральный. Откусив изрядный кусок, с удивлением понял, что еда совершенно безвкусная, как будто жевал пенопласт.

— Тьфу, гадость какая… — проскрипел ультразвуком, однозначно, собственный голос в этом мире звучал необычно. Тогда я подошёл к собаке с открытым ртом, она застыла у дороги лая на проезжающие машины, и вставил ей в зубы шаурму. Вот она обрадуется, когда время запустится. Довольный своей выдумкой, я улыбнулся и пошёл дальше.

У банка припарковалась инкассаторская машина, а на лестнице замерли идущие два служителя с четырьмя мешками в руках. Третий стоял возле открытой задней двери, ожидая своих коллег. Они нахмурено смотрели в разные стороны, готовые к любому подвоху. И тут на меня нашло. Насвистывая себе под нос, я подошёл к сотрудникам инкассации и вырвал у них из рук ношу. Нет, моя цель была не обогатиться. Все эти деньги я закинул в их открытую машину, пусть немного поудивляются в своё время. А ещё я дошёл до цветочного павильона, вытащил из ваз розы и вставил их в руки инкассаторам, так сказать, надо нести добро в этот мир. И на всякий «пожарный», вытащил пистолеты из кобур – не хватало ещё, чтобы они с дуру начали палить. Оружие покидал туда же, к ним, в транспорт.

— Умора… — проскрипел я своим странным голосом и отвернулся от этого натюрморта. А людей было много вдоль тротуара и все застыли в разных позах, тогда я решил всем подарить по цветочку, пусть и они удивятся. Некоторые шли с детьми, а как говориться: детям – мороженое. И ещё минут пятнадцать я подсовывал мальчикам и девочкам эскимо, взятое с ларька, предварительно разворачивая эти сладости из фольги, обслуживание должно быть по-полной.

С чувством выполненного долга, я стал придирчиво оглядывать свою работу. Всё отлично, улица будет в шоке в нужный момент. Конечно же, время остановилось не для этих проказ, но почему-то приукрасить жизнь немного хотелось. Так, еще не обслуженные клиенты остались. На дороге замерли мама с пятилетним сыном, видимо они переходили на ту сторону по пешеходному переходу. У меня было чувство, что скоро это волшебство пропадёт и всё оживет. Надо было нанести последние штрихи в моей выдуманной постановке. Быстро выхватив цветок в павильоне и «морожку» в ларьке, я побежал к пешеходам.

Женщина с испуганным лицом смотрела на стоящую в полуметре от них «девятку» и в ужасе кричала. Она держала ребёнка за руку и пыталась его прикрыть своим телом. Тогда я понял, что происходит. Видимо я застал момент наезда на пешеходов, тем более в глазах водителя прочёл испуг, а рядом сидящая на пассажирском сиденье, женщина открыла рот в крике. Вот для чего кто-то остановил время, а я тут такой шутками занимаюсь. Юморист-приколист…

— Дурак… — просипел почти обычным голосом, возникло чувство, что я выныриваю из глубин воды, а значит оставалось мало времени для спасения. Подбежав к ним, я сперва перехватил за талию женщину и оттащил её к тротуару, расцепив предварительно хватку руки с ребёнком. А потом и самого мальчишку, поставив его рядом с матерью. Слава богу, они были податливы и не тяжелы. Мать с сыном всё так же в ужасе смотрели в левую сторону. В голове застучало, наступал момент возвращения в свой мир. У фонаря стояла чугунная скамья, и я сел на неё.

Меня накрыла какофония шумов и море разнообразных запахов. Жизнь возобновилась. Женщина кричала на тротуаре, а мальчик прижимался к ней. «Девятка» с визгом останавливалась, на скорости проскакивая, злополучный пешеходный переход. Люди с удивлением смотрели на свои цветы, зажатые в руках, дети с восторгом – на эскимо. Инкассаторы матерились, откидывая в сторону букеты.

А я сидел и улыбался. Рядом, у ног, расположился пёс с неожиданным, хрустящим подарком. Всегда есть место для сказки со счастливым концом. Надо только немного верить в чудеса.

Электричка превратилась в большой корабль, апокалиптический Титаник, бодро набирающий скорость в коричнево-красной реке, только вместо веселых дельфинчиков вокруг него ныряли человеческие обрубки, хотя, конечно, чтобы найти в них хоть что-то человеческое, нужно было иметь очень богатое воображение.

Но вся сюрреалистичность этой картины никого не волновала. Ни военных, которые, хоть уже и повидали достаточно, все равно тупо пялились на это зрелище, раскрыв рты, хотя вроде как должны сейчас “прикрывать эвакуацию”. Ни пассажиров последнего вагона, у которых, на самом деле, в данное время были более насущные проблемы. Ни (совершенно точно) машиниста, который трясущимися руками дергал за все доступные ему рычажки и тумблеры.

Уебищ же вообще, в принципе, мало что волновало. А других зрителей не было.

Первым поездам уходить было легче. На эвакуацию мобилизовали все, что находилось на вокзале. Даже успели пригнать один состав с запасных путей - хотя там ни забора, ни даже мало-мальски хилого ограждения не было. Может, именно этот дополнительный состав и сыграл злую шутку - бесшумно поезда, будь то суровые товарняки или добрые синие электрички, ходить не умели. Машинист нашей электрички даже с вокзала услышал совершенно непередаваемый словами, на грани терпимости крик оттуда, и было очень мало вариантов того, что именно там случилось.

Машиниста звали Коля, еще у него была фамилия, но он ее начисто забыл. Бывает же такое. Забыть, блядь, собственную фамилию. Если бы у него было время и желание, может, он бы и удивился такой оказии, но ничего у него не было, кроме крупных градин пота, щекочущих кожу под усами, дикого ужаса и монотонной матерщины.

Первые эвакуационные поезда отходили почти мирно. Уебищам и так было чем заняться, оставалось достаточно интересного на окружающих улицах, да и их самих было немного. Ну, по нынешним меркам. Если сейчас их, наверное, уже тысячи, тогда были жалкие сотни. Глядя в окошко на вереницу людей в костюмах и с чемоданами, Коля не мог отделаться от мысли, что эвакуируют какое-то ебучее партбюро. Еще б рояль, блядь, подвезли. Да и поезд был новенький, скоростной. Международный. С купе и вагоном-рестораном.

Понятное дело, хрен там обычных беженцев погрузят. Но кто именно уезжал, Коля не знал. Чиновники, военные, денежные мешки, кому хватило бессмысленных бумажек оплатить это право. Какая, к черту разница. Ему, в общем-то, и обычные беженцы были до фонаря. Он просто хотел съебаться отсюда как можно скорее, но прекрасно понимал, что его потертую синюю электричку пустят в последнюю очередь.

Так оно и вышло.

Первые два или три состава отошли спокойно - солдаты, охранявшие забор, даже расслабились. Уебищам не было никакого дела до чух-чух и ту-ту, у них были вполне конкретные цели, вкусные, очевидные, аппетитно кричащие, которые метались по всей привокзальной площади. Дальше стало сложнее. Военные даже притащили какую-то бандуру - вспомнив свой небогатый опыт игры в калл оф дьюти и танчики, Коля предположил, что это зенитка. Но проблема была не в этом. Ох как не в этом.

Уже следующий поезд был вынужден таранить огромную толпу, собравшуюся на рельсах. Не все твари успевали догнать состав, но многие опоздавшие так и оставались стоять на путях, недоумевая, куда же делось обещанное веселье. Рискуя сойти с рельсов, рискуя своей жизнью и вообще черт знает чем, машинисты просто закрывали глаза и молились, пока локомотив рвал на части все это пестрое воинство, лишенное человеческого, лишенное смысла и разума, лишенное страха. Они, наоборот, перли навстречу своей судьбе, радостно голосили и взвизгивали. И точно так же радостно расплющивались об поезд, отлетали в стороны. Те, кто еще мог после этого передвигаться, возвращались на рельсы и огорченно стонали, не понимая, почему веселье укатило куда-то без них.

К счастью, никто так с рельсов и не сошел. Не то чтобы Коля обладал особо чувствительным человеколюбием, просто это могло заблокировать какой-нибудь из путей. Замедлить эвакуацию, а то и вовсе сделать ее невозможной. А жить Коле хотелось. Крайне желательно, чтобы долго. И уж точно подальше от этого чертового города.

Поэтому, когда ему, наконец, приказали выйти на станцию, он испытал облегчение. Ненадолго.

Грузились уже явно самые распоследние беженцы. У большинства вообще ничего не было, у некоторых - рюкзаки, женские сумочки, авоськи. Обычные люди, обнаружившие себя по уши в говне посреди житейских забот. Кто в магазин шел, кто с работы, кто спешил на пары в универе. Тащили с собой бесполезные ноутбуки, пакеты молока, пузыри с бухлом. Держались зачем-то за этот груз, остервенело, до последнего. Как за тот якорь, который позволит им поверить, что это не взаправду. Что это неправильно.

Ну, это действительно было неправильно. Но взаправду. Коле было насрать. Он ждал сообщения от военных, чтобы запустить двигатель и умчаться куда угодно, к чертовой бабушке на загривок, но отсюда подальше. Мать на Рокоссовского, девчонка на Плеханова - они как-то померкли, выцвели. Об этом он будет думать потом.

- Езжай, - рявкнула рация.

Коля поехал.

***

Тогда в последнем вагоне еще не было тихо. Даже наоборот. Уебища, влетевшие в вагон, орали как резаные. Да и другие, свеженькие, еще только поднимающиеся на колени, пытающиеся сообразить, как именно им теперь пользоваться разорванным, изгрызенным телом, тоже не могли похвастаться деликатностью. А уж как вопили люди.

Одни ломились в тамбур, другие - в двери между вагонами, яростно подталкивая своих соседей из шестого, третьи просто истошно исходили на хрип, когда их хватали сильные, не знающие усталости пальцы, а к лицу начинали подбираться жадные, сочащиеся багровой херней рты.

Владимир Иосифович ничем из этого не занимался. У него болела спина, тросточку он потерял - хотя и прекрасно знал, где. Тросточкой он вышиб нахер мозги какой-то сопливой малолетке, которая пыталась на него наброситься. Как он умудрился добраться до вокзала, он не понимал. Еще у него болели легкие - и от нервов, и от попыток бежать. Воспалилась кисть, старая болячка, и в качестве бонуса начало стрелять в ухе.

Владимира Иосифовича все заебало.

Он сидел на жестком сидении и оценивал свои шансы прорваться через этот сошедший с ума человеческий компрессор, который гнал всех дальше, вперед, подальше от угрозы, в шестой вагон. С присущей ему въедливостью старый учитель успел заметить, что вагонов в электричке семь. Остальные пассажиры, скорее всего, не были в курсе.

Шансы, в общем-то, были не очень.

Напротив него сидела женщина интеллигентного вида - в самом солнечном возрасте, с точки зрения Владимира Иосифовича. То есть, тоже с тросточкой (свою она каким-то чудом сохранила) и со скучающим выражением лица. Если ты способен сохранить скучающее выражение лица в такой ситуации - это о многом говорит:

- Добрый день, барышня. Разрешите представиться, Владимир Иосифович. Педагог.

- Добрый день, молодой человек. Раиса Олеговна. Забавное совпадение, тоже педагог.

- Вы мне льстите. В мои годы какой я молодой человек.

- Что вы, Владимир Иосифович. В мои годы какая я барышня?

- Весьма интересная, осмелюсь заметить.

- Как и вы, - стрельнув глазами, улыбнулась собеседница.

Старик вспомнил, почему сел именно тут. Об этом как-то не думалось, но вошел он одним из первых. И выбор еще был. Именно из-за нее, с ее посеревшим платьем, видевшим, наверняка, лучшие дни, скромным лицом с фирменным взглядом исподлобья, с которым смотрят на мир чопорные, манерные скромники. Только вот…

- Замечательная сегодня погода, - заметил Владимир Иосифович.

- Замечательная, несомненно. Солнышко просто божественно.

- Лучше и не скажешь, Раиса Олеговна.

Мимо них пролетело уебище. Оно схватило первого попавшегося человека и увлекло его куда-то на пол. На обоих тут же обрушился град ударов, человека честно попытались отбить, и что-то визжало - человек, тварь, черт его знает. Но потом все затихло. Люди снова стали давить друг друга туда, дальше. В шестой вагон.

- Обстоятельства, правда, не радуют, - пожал плечами старик и достал сигарету, - Не возражаете, если закурю?

- Полноте вам, Владимир Иосифович, в такой ситуации не грех и выпить.

- А у меня с собой, - Владимир поставил на стол фляжку, - не изволите ли составить компанию?

- Изволю.

Женщина игриво схватила фляжку, одарила неожиданного кавалера многообещающей улыбкой, и по-мужски, жадно отхлебнула. Дешевое вино не жгло горло - оно отдавалось комком спазмов на дне желудка. Но это чувство было им обоим знакомо. Раиса только шире улыбнулась:

- О, а вы знаете толк в напитках.

- Благодарствую.

Владимир принял флягу и сам от души пригубил. Вкус был отвратительный, срочно захотелось чем-то занюхать или зажевать это непотребство, и тут его собеседница достала наполовину съеденный плавленый сырок:

- Не желаете ли откушать?

- Благодарствую, - принял подарок Владимир.

Мимо проносились тени. То не в меру разошедшиеся уебища атаковали плотный ряд людей, то сами люди начинали панически наворачивать круги вокруг их маленького убежища. Но самих их почему-то твари не трогали. Это было непонятно. Что не трогали люди, как раз-таки было понятно.

Кому нахрен вперлись два бесполезных старика.

Наконец, чернило кончилось. Владимир Иосифович достал последнее, что хранилось в его сумке. Обычный канцелярский нож, дешевый, два рубля, но все еще острый. И, немного смущаясь, как будто предлагал Раисе первое свидание, или, прости господи, свадьбу, промямлил:

- Не желаете?

- Владимир Иосифович, вы так галантны.

- Все только ради вас.

- И банальны, - кокетливо захихикала Раиса, - Но вы попали прямо мне в сердце.

- Так уж и в сердце, - грустно усмехнулся старик.

Уебища уже давно перенесли зону боевых действий куда-то подальше, к тамбуру. Ну или люди просто закончились. А этих двоих все еще не трогали. Владимир и сам не понимал, почему. И не хотел понимать. Он полоснул ножом по запястью, даже не почувствовав боли. Хлынула кровь. Раиса улыбалась. Она сложила руки под столом и лукаво наклонила голову, обнажая шею:

- Засади мне, как самой дешевой шлюхе.

- И не раз, - прошипел Владимир.

Рука, на удивление, почти не встретила сопротивления. Кровь фонтаном поперла из пробитой шеи, Раиса захрипела, и в ее глазах появилось что-то томное, непонятное, что… Владимир осекся. Нет, это, пожалуй, слишком. Он еще раз с силой рубанул по своему запястью и вскрикнул. Было больно. На его крик что-то заворчало сбоку, и пожилой учитель устало посмотрел в сторону. Чем бы это ни было, оно уже разучилось даже делать вид, что оно человек. А кровь текла так медленно…

- Я не успею, да?

Уебище ничего не ответило. Оно схватило его лицо и начало его жрать.

***

Мы все - хорошие люди. Помогаем окружающим и вообще всецело молодцы. Потому что если мы вдруг перестанем в это верить, то во что-то еще поверить в принципе не получится.

Поэтому мы и закрываем глаза на доказательства обратного.

- Ебать, несите что-то тяжелое!

- Что, блядь?

Вопрос не имел ответа. В другом конце вагона люди, уже вкратце проинформированные о ситуации в седьмом, отчаянно ломились в пятый, но встречали такой же решительный отпор. Были драки.

Нет, конечно, настоящие драки начались позже. Пока люди защищали лишь комфорт. Потом они будут защищать свою жизнь.

Вагон делал тыдым-тыдым, тыдым-тыдым. Вагон был ни при чем. При чем были все остальные.

- Да сколько их там, еб вашу мать?

- Больше, чем нас.

- Да шел бы ты…

- Он прав.

- Хуяв!

- Любые тяжелые предметы, блядь! Завалите проход!

Откуда, интересно, должны были взяться тяжелые предметы у людей, час назад размышлявших о том, что та палка колбасы была явно куплена зря. Наивные.

Родион был рациональнее.

Во-первых, любые баррикады тварей бы хрен остановили. Во-вторых, делать их пришлось бы из говна и палок. При дефиците палок. В-третьих… В-третьих, они все покойники. Отличались только сроками перехода из одного состояния в другое. Это никак не умаляло желания жить, но добавляло других инструментов. Которые мало того, что выглядели допустимыми, так еще и шумели. Кроме того, Родион всегда хотел быть изобретателем.

Блядь, блядь, и еще раз блядь.

В том, что он уже мертвец, Родион не сомневался. Пять минут туда-сюда. Но от того только слаще становились эти минуты, секунды, часы, черт, хрен его знает, сколько им всем осталось.

Родион исподлобья осмотрелся. Его, такого маленького, едва ли выше полутора метров, и тщедушного, никто никогда не видел. Ни тогда, в старом мире, в котором наличие тяжелых предметов никак не влияло на твое выживание. Ни сейчас, когда все гомонили, топтались по соседским ногам и самым непосредственным образом паниковали. В старом мире его это печалило и напрягало. В новом мире… В новом мире он просто взял и сделал.

Ближайший к нему тяжелый предмет взвизгнул, когда Родион со всей возможной силой заломал толстухе руки:

- Разойдись!

Вряд ли кто-то что-то понял. Сам Родион точно не понял. Инстинктивно согнувшаяся женщина уж точно до последнего момента ничего не поняла. Но люди послушно разошлись.

Надо же, какая внезапная дисциплинированность.

Когда-то Родион читал, что человек в экстремальной ситуации склонен доверять мнению авторитета. Сам он на авторитета не тянул, конечно, но вот громкий вопль - да. Если кто-то громко орет - причем приказы, а не мольбы, это, наверное, авторитетно.

Авторитет помогал расчистить проход, но уж точно не облегчал толстуху. Родион весь вспотел, едва удерживался, чтобы не упасть, но все-таки пропихнул свою жертву к самому концу вагона, где кто-то сразу схватил ее за волосы и начал жадно вгрызаться в нос.

Других тяжелых предметов у них все равно не было. Родион чего-то ждал - пендаля, удара по уху, матерщины. Чего угодно, но не того, что кто-то встанет рядом, вежливо оттеснит его от толстухи и заорет в ответ:

- Давите в следующий вагон, блядь!

Люди надавили. Толстуха орала еще минут пять. Что творилось с ее лицом, никто не видел, да и не собирался. А уебищ, судя по всему, устраивало. Они почти деликатно отрывали от нее куски разнообразного размера и затихали, пережевывая добычу. Казалось, они даже выстроились в очередь. Напор ослаб, стало большей проблемой держать саму толстуху, чем сдерживать хрен-знает-сколько-килограммовый вопящий поток.

В соседний вагон их впускали неохотно. Очень сильно неохотно. Завязались потасовки, кто-то все пытался закрыть двери, но постоянно на пути вставали то крепко сжатые кулаки, то чья-та прищемленная нога. Жить, что не удивительно, хотели все. И о цене точно не думали.

Толстуха перестала кричать и окончательно обмякла в руках рослого мужика, который, наверное, был раза в два ее больше. Энтузиазм уебищ тоже поутих. Разумеется, речь о том энтузиазме, который они проявляли в отношении их импровизированного заграждения. Да, заграждения. Так хорошо. Это позволяло не думать о том, что именно только что сотворил Родион. Сам-то он на заграждение точно не годился, так что…

- Бляди, вы чо?

Мужик извивался и пытался отоварить кого-то своими огромными кулаками:

- Да я же… Еб твою мать!

Нос мужику оторвала та самая толстуха, которую он держал минуту назад. Челюсть у нее прекрасно сохранилась. За исключением всего остального. Сплошная кровавая яма вместо лица, разорванная грудь - и только сеть небольших царапинок на руках.

Мужика держали втроем. Он так и не перестал вырываться - та же толстуха довольно быстро сдалась.

Ну а что, других достаточно габаритных заграждений под рукой не было. А счет шел уже на секунды. Уебища не умели уставать, сомневаться и выбирать. Им нельзя было просто бросить подачку, чтобы они отвалили до следующего раза. У них, скорее всего, вообще не было никаких следующих разов. Только тянущееся монотонное “сейчас”, в котором не было ничего важнее, чем впиваться зубами и ногтями в живую дрожащую плоть. А когда жить и дрожать она была уже не в состоянии, отбрасывать ее в сторону и идти, бежать, ползти, давить… Туда, где еще что-то жило и дрожало.

А жило и дрожало тут еще достаточно народу. Здоровяк разочаровал - косая сажень, грудь колесом, а прожил чуть ли не в два раза меньше толстухи. Может, как раз поэтому - бесполезного жира в нем было мало, твари сразу же обглодали все самое ценное. И жизненно важное. На сей раз уже не только для этого мужика, но и для всего вагона, да, блядь, для всего поезда.

В первый раз еще прокатило - кто-то крикнул, что им срочно нужна помощь крупного человека, и какой-то альтруист объявился. Предложил помощь. Решил поиграть в героя. Получилось - в мученика. Пухлого бородача сразу скрутили, кто-то стянул ему запястья каким-то шнурком, и ошалевшего, все еще не верящего в происходящее мужика просто толкнули вперед.

Наверное, Дарвин был прав. Неделю назад Родион бы на это утверждение выдал десяток саркастических комментариев, но против кровоточащих, истошно орущих фактов он пойти не мог. Выживает самый приспособленный. Не сильный, не умный, не красивый, и уж тем более не богатый. А тот, кто первый догадается, что нужно делать.

Альтруиста жрали со всех сторон. Грызли пятки, откусывали пальцы, выдирали глаза и разрывали губы. Не так, как толстуху и здоровяка. Там уебища могли дотянуться только до лица и груди согнутого, заломленного своими мучителями человека. Здесь же никто их фантазию не ограничивал.

Альтруист прожил добрых минут десять. Вполне достаточно, чтобы в пятый вагон вклинилось еще человек двадцать, среди которых был и первооткрыватель этой инновационной техники спасения. Родион.

Кто ее усовершенствовал, он не знал, хотя и испытал небольшой укол научной ревности. Уебища уже не давили на людей, не тянули свои руки, не дышали буквально в лицо. Они обступили брошенную вперед, повязанную по рукам и ногам жертву, и спокойно занимались своими делами. Ничто другое их уже не интересовало. Люди смогли спокойно отойти так, что между ними и ревущим кровожадным океаном сейчас было добрых два метра. Тактика эволюционировала.

Дальше добровольцев не было. Наиболее сообразительные пухляши и здоровяки поспешили куда подальше - ближе к голове поезда. Остальные же - опять чертова эволюция - плакали и надеялись, что на них не укажет чей-то палец, не проорет кто-то:

- Вот еще жиробас!

Один раз здоровяка не успели найти. Тогда высокий лысый мужик, который стоял на самом острие обороны, ударил по лицу какую-то хрупкую девушку и просто вытолкнул ее вперед, даже не связывая. А потом сделал подсечку соседу и отступил на несколько шагов.

Да, тактика определенно эволюционировала. Родион даже испытал какую-то родительскую гордость за свою идею. Два тела так же плотно запечатали проход, хотя и какого-то выигрыша во времени они не получили.

Ну а сам Родион решительно рвался к четвертому вагону.

***

В пятом вагоне дела налаживаться как-то не собирались. Его удалось захлопнуть - раздвижные двери сомкнулись даже еще до того, как уебища смогли этому помешать. И это пугало.

Первое лицо, которое расплылось по окну в двери, было напуганным. Второе - второе сначала взяло эту голову за волосы, потом с силой притянул ее к землео - и, не демонстрируя никакой заинтересованности в дальнейшей судьбе это головы, осклабилось.

Родион же продолжал пятиться. Это было сложно - куда он ни пытался поставить ногу или руку, его всегда встречала дрожащая плоть. Старики и дети, бессильные подняться с пола, чьи-то забытые конечности. Так вот оно что такое, ползти по головам.

- Где эта блядь?

Родион не знал.

- Где этот плешивый педрило? Солнышко мое, моего Ромку им отдал…

Родиона остановил удар в лицо - он прошел уже почти половину вагона и втайне надеялся, что удастся проскользнуть дальше. Четвертый вагон был недалеко, но какая-то некрасивая тетка схватила его и заголосила:

- Мою Верочку, мою Верочку!

Следом прилетел кулак. Родин растерялся, в голове зашумело, а на зубах заскрипело соленое, горькое. Его пару раз пнули в бок, поддали под сраку, и парень упал лицом на стекло двери. Глаз плюхнулся в холод, начало жечь под коленями, куда пришлась парочка пинков. Кажется, его гениальное изобретение оказалось не таким уж и гениальным. Впрочем, то, что уставилось на него из-за стекла, было намного более снисходительно к его творческому гению. Жить захочешь, не так раскорячишься.

И правда.

Родион уперся ладонями в двери, замычал и рванул створки в стороны.

***

Коля же гнал вперед. особенных стараний от него это не требовало - на железной дороге достаточно нажать одну кнопку, а не дрочить бесконечный рычаг коробки передач. Тудух-тудух. Тудух-тудух.

Только бы орать за спиной прекратили. Он не хотел верить, не хотел понимать и принимать, что уебища проникли в его сраный поезд. Он же сделал все правильно, он же…

Кого он обманывает, блядь.

Зато Коля вспомнил свою фамилию. Потемкин. Броненосец, блядь. Единственное, что пришло ему в голову - это открыть двери. Все двери. Из задних вагонов тут же повалил богатый урожай смеющихся обрубков. У кого были сожраны ноги, у кого - руки. Иных вообще сложно было идентифицировать. Радостно раздирая пространство, поезд щедро засевал окружающую реальность ее новыми хозяевами. Растерянными, но полными воодушевления. Проваливаясь в эту новую для себя реальность, уебища предвкушали свежие приключения и чуть менее свежие закуски. Им было весело. Во всяком случае, об этом говорили звуки. Умели ли твари испытывать эмоции, Коля чего-то не задумывался. Наверное, умели.

Да блядь!

***

Да блядь!

Родион полз. Четвертый вагон был относительно не далеко - так, рукой подать. Если рукой теплой, не сильно дрожащей и во всех отношениях разумной, то прямо и вообще здесь. А други руки там, позади, рвали его неудачливых соседей. Отомстить они решили. И кому - тому, кто спас им всем жизнь.

Неблагодарные пидорасы.

Такова судьба всех изобретений. В лучшем случае тебя просто забудут, в худшем, попытаются сжечь на костре. Когда Родион распахнул дверь, было делом техники увернуться от цепких пальцев, и делом удачи проползти под этой орущей, бесформенной массой. Уебища были как-то понятнее.

Его вырвали из общего потока, поставили на ноги, даже по щекам пару раз хлестнули - он не сопротивлялся.

Четвертый вагон уже начал что-то подозревать.

***

- Тяжелые предметы, быстро!

Дрынь. дрынь, дрынь. Тяжелые предметы валились на порог четвертого вагона. Родион хотел было крикнуть, что это не правильные предметы, что так уебищ не остановишь, что…

Но его быстро смяли и отправили куда-то дальше. Он, в принципе, против не был.

Третий вагон всегда лучше четвертого.

Родион тут же захлопнул двери - уебища не умели раздвигать их в стороны, они пытались продавить их вовнутрь. Почему-то беднягу тут же кто-то оторвал от этого занятия, раздалась ругань, Родион прополз на четвереньках столько, сколько смог, и тут же ухватился за очередное изменение - влажное, пахнущее росой и кровью.

А лучше третьего вагона - второй, а лучше первого - небо.

Потому что в первом вагоне сидел Коля, который боялся так, что хватило бы с лихвой на весь поезд.

***

Заграждение надо поставить! - орал Родион.

Но кто бы его слушал. Любопытные руки заползали под предметы одежды, идеологические установки и попытки что-то упорядочить. Извлекали оттуда большие бурые комья и удивленно хмыкали. А Родион жался к последней двери, которую успел найти. За этой дверь Коля набирал и набирал скорость - в тайной надежде, которую и сам себе не мог раскрыть, что это все закончится.

Ни хрена оно не собиралось заканчиваться.

Из поезда валились новогодним конфетти сотни потерянных, но в то же время уверенных в себе. А Родион скулил, понимая, что лично он в окно уже никак не выйдет, несмотря на свою неожиданную смекалку.

Но хреновее всего было Коле. Он проходил деревни, станции и полустанки. роняя десятки уебищ. А там, недалеко, его ждала конечная.

На которую он вряд ли привезет хоть одного живого человека.