CreepyStory

Глава 1

Как и сказал Ангел, я действительно очутился в Общаге. Был опять полёт сквозь мрак, затем – невидимый «батут», и вот я уже сижу в провалившемся полу, куда прыгнул, чтобы накрыть платком камень… платок, кстати, был здесь же, а вот камня под ним не оказалось – видимо, он исчез. Ну туда ему и дорога.

- Семён!..

Ко мне ринулась Кошатница. Я сначала удивился (откуда она взялась?), но затем сообразил, что в сборе уже все наши: они обступили яму, а спрыгнувшая Кошатница заключила меня в объятья.

- Сёма…

- Всё хорошо… я в норме… Вы что, все разом сбежались в Общагу?..

Задрав голову, я растерянно глядел на друзей. Они явно уже знали, что Пришлого в Общаге нет: вероятно, Бабуля всё рассказала.

- Лично я что-то почувствовал, - бросил сверху Коршун. – Видимо, когда здесь рушились стены.

- Со мной было то же самое, - сообщила Кошатница. – Как будто меня кто-то позвал.

Слева подала голос Рита:

- А мы прибежали, как только Пришлый перестал нас контролировать.

Света с Максом кивнули. Бабуля и Палыч стояли рядом в обнимку.

Помогая друг другу, мы с Кошатницей выбрались наверх. Вокруг был разгром – раскуроченные стены, разрушенный пол, обломки штукатурки и стёкла. Из плафонов уцелел лишь один, да и тот мигал. Полагаю, я мог бы всё это исправить (с платком Оли в любой ниши порядок навёлся бы за минуту), но смысла в этом не было – ведь Общага была нам уже не нужна. Думаю, что и мои соседи начали это чувствовать, пусть и неосознанно.

- Семён, как ты его прогнал?.. – оторопело спросил Палыч. – Святые мученики… Как?!

Он смотрел на меня чуть ли не с робостью, а Бабуля, убрав с плеча его руку, вдруг обняла меня и заплакала. Смущённо гладя её по спине, я ловил взгляды друзей. В них было восхищение, которого я не заслужил.

- Благодаря Олиному платку, - сказал я. – Но сейчас важно другое.

- А он случаем не… - Коршун провёл рукой по горлу, как бы спрашивая, не отдал ли Пришлый концы.

Я покачал головой.

- Жалко… - вздохнула Рита.

Света испуганно уточнила:

- Значит, он ещё вернётся?

- Нет… уж точно не в ближайшее время, - я дал Палычу заключить Бабулю в объятья, а сам отстранился. – Он столкнулся с тем, чего не ждал. Поквитаться-то он хочет, но сначала подготовится.

- А как быть с ларцами? – спросил Макс. – Мы же большую их часть перенесли, как он хотел.

- Ерунда, - бросил я. – Без разницы, где они лежат.

Гробовая тишина.

- Чего?.. – спросил Палыч.

- Не имеет значения, где именно лежат ларцы, - повторил я. – С прошлой ночи это стало неважным. И я только что видел Ангела.

Близняшки ойкнули, Макс открыл рот, а Бабуля зачем-то сняла шляпу. В другой день я счёл бы это забавным.

- Мы с Ангелом разговаривали, - сказал я, - и он объяснил, почему не может бороться с Пришлым. Но он намекнул, что нам делать: мы должны рассказать друг другу, как умерли – и чем раньше, тем лучше. А потом я пойду туда, где погиб младенец.

- Зачем? – испугалась Кошатница.

- Из-за жреца… долго объяснять. Поверьте, так надо. Ещё Ангел дал вот это, - я вынул из кармана ларец. – Он сказал, это последний. Сказал, кто-то из вас должен взять его и всё время держать при себе.

Я отдал ларец Максу, стоящему ближе всех.

Близняшки первыми взяли в толк мои слова:

- Значит, - проронила Света, - мы должны обсудить, кто как умер? Но ведь нам же нельзя…

Рита кивнула на Часы, чьи стрелки так и не «ожили»:

- Ну выходит, теперь можно.

- Нужно, - поправил её я. – Но думаю, этого мало: надо вспомнить и то, что было до смерти.

- То есть описать свой последний день? – уточнил Макс.

Коршун отчего-то сконфузился:

- Сёма, а это обязательно? Иначе никак?

- Никак, - твёрдо сказал я. – Не знаю, почему, но с Пришлым без этого не справиться.

Коршун нахмурился, но кивнул. Мне показалось, что и Палыч такому раскладу не рад. Да и Кошатница была не в восторге.

Макс, тоже заметивший их реакцию, предложил:

- Мы можем использовать смартфоны… ну те, что Ангел создал позавчера, - он виновато на меня глянул: – Я про смартфоны, которые спасли Олю. Возьмём их, разойдёмся по комнатам и всё запишем: и кто как умер, и что мы делали в день смерти. Так мы не будем смущать друг друга, если это кому-то важно.

Кивнув, я оглядел остальных. Никто не возражал.

Так мы и поступили.

Смартфоны всё ещё были в моей комнате. Взяв по одному, мои соседи разошлись, ну а я сел на кровать и, включив диктофон, сразу стал говорить. Даже с мыслями не собрался: слова будто ждали, когда им дадут выйти… Два года толпились у запертой двери – и вот ринулись за порог.

Я говорил без остановки четыре минуты. Двести сорок семь секунд – ровно столько длилась запись. Всё, что я помнил о своём последнем дне, уложилось в продолжительность среднего клипа.

В холл мы вернулись почти одновременно – задержались лишь Кошатница с Коршуном: видимо, их рассказы вышли самыми обстоятельными.

- И что теперь? – спросил Палыч.

- Как это – «что»? – бросила Рита. – Записи будем слушать. Можем кинуть жребий, чтобы решить, с какой начать.

- Не нужно ничего кидать, - проворчала Бабуля, – начинайте с моей. Мне скрывать нечего.

- Может, в кухню пойдём? – предложил Коршун. – Там всё покорёжено, но стулья целые… Семён?..

Но я не отвечал: уже несколько секунд я стоял на месте как вкопанный.

Со мной творилось что-то странное: будто кто-то скрёбся в мой разум, как скребётся под полом обнаглевшая мышь. А ещё стало вдруг очень тревожно.

- Сёма?.. – испугалась Кошатница.

- Сейчас… - я поднял руку. – Сейчас, погодите…

Почему-то мне вспомнились слова Ангела: «Ты должен вернуться туда, где Трошина оставила сына».

И ещё: «Жрец появится сегодня».

Прижав пальцы к вискам, я внезапно подумал: «Не просто сегодня, а через час-полтора».

Бесполезно пытать меня, откуда взялись эти мысли: главное, они взялись. Вероятно, встреча с Ангелом не прошла даром.

- Мне надо идти, - выпалил я. – Записи прослушайте без меня, ладно?

- Тогда я с тобой, - заявила Кошатница.

- Ангел сказал, одного меня будет достаточно…

- Иди к чёрту. Я с тобой. И мне пофиг, что сказал Ангел.

Я вздохнул, понимая, что возражать без толку.

- Ну тогда и мы идём, - сказал Палыч. – Или прикажешь нам сидеть тут среди развалин?

- Нет, - я понял, что это будет лишним. – То есть, да: вам лучше остаться. Сам не знаю, почему… просто чувствую.

Это была чистая правда. Я как будто обрёл компас, стрелка которого выбирала между «верно» и «неверно». И сейчас я твёрдо знал, что там, куда Ангел меня направил, толку от моих соседей не будет. Я предпочёл бы, чтобы и Кошатница осталась, но тогда её пришлось бы привязать к стулу.

Видимо, Палыч уловил что-то в моём взгляде. Пожав плечами, он не сказал больше ни слова.

А вот Коршун внезапно протянул мне смартфон:

- Тогда вот что… Мне кажется, записи должен прослушать ты.

Макс был того же мнения:

- Я тоже так думаю. Из всех нас только ты говорил с Ангелом. Может, мы чего-то не поймём, а ты – поймёшь…

Он тоже протянул смартфон мне. Остальные сделали то же самое.

Спорить я не стал: во-первых, было не до споров, во-вторых, они могли быть правы.

Бабуля молча ушла в кухню и принесла оттуда пакет. Смартфоны сложили туда – все, кроме одного.

Я взглянул на Кошатницу, убравшую смартфон в карман.

- Сама тебе всё расскажу, - буркнула она. – Без ангельских гаджетов…

Я медленно кивнул.

Мы с ней вышли через Арку, а остальные остались.

Снаружи было темно. Было по-январски зябко – я это знал, хоть и не чувствовал. Было мрачно и тоскливо.

Было так, как бывает лишь в самом конце.

Мы с Кошатницей молча пошли по сугробам, направляясь туда, где умер младенец. Туда, где Пришлый ждал жреца.

Пока мы шли, я успел многое рассказать: и про Олин платок, и кто такой жрец, и почему Ангел не борется с Пришлым сам. Описал даже нишу, где мы с Ангелом беседовали. Когда рассказывал про поезд, Кошатница поглядывала на меня с робкой надеждой: возможно, впервые за эти два года она позволила себе мысль, что, когда всё закончится, мы не исчезнем насовсем; что всех ждёт своя станция и в назначенный час каждый соберёт свой чемодан.

Ну а потом мы пришли.

Уже знакомый нам пейзаж слегка посветлел (спасибо метели), но в остальном всё было прежним: мусорные контейнеры, голые рябины, гаражи. Гнилой штакетник и яма, наполовину заваленная снегом. Покрышки, вонючие кучи отходов.

Освещалось всё это одним фонарём и окнами пятиэтажек – безучастными, как рыбьи глаза.

Обойдя куст, мы с Кошатницей сели на снег. Простыть нам точно не грозит…

- Как думаешь, он далеко?

Мне не требовалось уточнять, о ком она спрашивает.

- Где-то в этом районе, - я оглядывал окрестности, насколько позволял фонарь. – Но точно не здесь.

- Откуда ты знаешь? – усомнилась Кошатница.

Пожав плечами, я ответил:

- Раз я вижу теперь двери, которые ведут в Нигде, то увидел бы и дверь в его нишу, правильно? А её тут нет. Наверное, она в той стороне, - я указал на гаражи. – Следы вчера тянулись оттуда.

- Но он может нас учуять.

- Наверное, может… - тут я позволил себе вслух понадеяться: – А с другой стороны, он ведь отвлечётся на жреца…

- Отвлечётся он, как же, - перебила меня Кошатница. – Ещё скажи, что волкам всегда надо сосредотачиваться, чтобы унюхать мясо.

Я приобнял её, но она отстранилась:

- Семён, я не истерю – не подумай… Нервничаю – да. Но это не паника, - Кошатница глянула мне в глаза. – И я хочу с этим покончить. Мы здесь подзадержались… сильно подзадержались. На два года.

В моей груди, как у живого, будто что-то заныло. «Она тоже знает, что нам недолго осталось, - понял я в ту секунду. – Не просто чувствует, а знает. Мы все уже знаем, что скоро уйдём».

Будто «поймав» мою мысль (а может, и правда «поймав»), Кошатница тихо спросила:

- Время дорого, да?

- Да, - сказал я. – Скоро явится жрец, и Пришлый прикажет ему кого-то убить. До тех пор мы должны…

- Я помню, - резко бросила Кошатница и отвернулась.

Я посмотрел на пакет со смартфонами, оставленный на снегу:

- Если хочешь, можно начать с записей. Необязательно начинать с твоей истории.

Она мотнула головой:

- Давай лучше с моей. Не решусь сейчас, потом хуже будет.

Я едва заметно кивнул.

- Сейчас… - повторила Кошатница. – Только не дави на меня.

- Не буду, - пообещал я.

Мне хотелось обнять её, но я знал, что должен дать ей решиться. А прижав её к себе, я её оттолкну. Парадоксально, но факт.

Минуту или две Кошатница глядела в сторону. Затем натянула на ладони рукава джемпера, выпрямилась и твёрдо на меня посмотрела.

«Я готова», - говорил её взгляд.

И вновь я ответил лишь слабым кивком, боясь вспугнуть её словами.

Кошатница скрестила ноги, разворошив ими снег. Я тоже сменил позу. Мы сели друг напротив друга – и девушка, которую я любил, стала рассказывать, как она умерла.

- Я с матерью жила, - отрывисто начала Кошатница. – Они с отцом разбежались, когда мне было три года. А мать актриса, в драмтеатре играла… сначала в нашем, а потом её в Питер позвали, - слово «Питер» в устах Кошатницы прозвучало с обидой. – Ну мать и уехала… Её же роли заботили, а на меня ей было фиолетово. Сбагрила меня к бабке – то есть к матери своей, а сама собрала вещи и умчалась за долбаной славой. Мне тогда было двенадцать.

Кошатница оправила джемпер, хотя нужды в этом не было. Снова заговорила:

- С бабкой у нас не сложилось… да у нас и раньше не складывалось – ещё до того, как меня на её шею повесили. Помню, придём мы к ней с матерью в гости, так она всё следит, чтоб я шкаф не открыла – вдруг что стащу, - Кошатница с едкой усмешкой отвернулась. – И вот этот её взгляд я пять лет потом терпела. Господи, как же она ко мне придиралась!.. Выключу в прихожей свет – зачем выключила, темно; включу – зачем электричество жжёшь. Слушаю музыку в наушниках – вынь свою гадость из ушей, ты же не слышишь ни черта; без наушников – выруби эту дрянь, меня от неё тошнит. Про аниме вообще молчу… Я его смотрела, только когда она спать ложилась. И в детдом ведь она меня не сдавала – я всё гадала, почему. А теперь-то понимаю, что ей просто нравилось меня мучить. Кайфовала она от этого.

Кошатница вновь ненадолго умолкла, затем продолжила:

- Был один случай – совсем жуткий… У нас на чердаке бездомный кот жил. И вот он всё ходил по карнизам: на балкон спрыгнет – и давай шастать вдоль окон. Ходил, никому не мешал… кроме бабки моей: эта старая сволочь в один прекрасный день взяла кружку и вылила на него воду – она видите ли встала не с той ноги… А этаж у нас был последний. Я из подъезда сразу выбежала, а этот кот… - Кошатница осеклась, дёрнула плечом и уставилась в снег. – Не надо было выбегать. Мне год потом снилось, как он умирал.

Опять последовала пауза. Я слушал в оцепенении, не смея ничего сказать.

- Вот тогда-то я и стала волонтёром в приюте для кошек, - призналась Кошатница. – Как раз мать приехала, письменное разрешение дала – мне ж восемнадцати ещё не было… Я и до того случая подумывала в приют пойти: во-первых, животных люблю, а во-вторых, чтобы бабке пореже глаза мозолить. Да и просто хотелось чем-то заняться: не ерундой, а чем-то полезным.

Снова пауза. Я ждал.

- В том же году я познакомилась с мальчиком. Его Костей звали, он к нам в школу перевёлся. Мы стали встречаться, - Кошатница как-то странно на меня глянула, будто оценивая мою реакцию; я кивнул – мол, всё нормально, понимаю, что ревновать глупо (хотя чего уж там – лёгкий укол ревности я всё-таки ощутил). – До секса у нас не дошло, и вообще я перед Костей даже не целовалась ни с кем – но потом всё бы точно было… то есть мы с ним так думали… Мы думали, всё впереди…

Вновь молчание. Свист ветра. Шелест созданного Ангелом пакета.

- Костя был руфером, - сказала Кошатница. – Это такое движение, они…

Тут я впервые её перебил:

- По крышам лазят. Я знаю.

- Да, по крышам, - подтвердила она. – Вот там-то наше первое свидание и прошло. Мы на девятиэтажку забрались, на улице Маргелова – это где остановка и памятник…

(я вновь кивнул – мол, знаю, где это).

- У Кости старший брат там жил, тоже руфингом увлекался. Он раздобыл ключ от чердака и сделал несколько дубликатов. Один Косте отдал. И вот мы с ним туда пролезли: пробрались к слуховому окну, потом на крышу, а там… - Кошатница вдруг улыбнулась, и я с грустью осознал, что до этой минуты не видел на её лице столь ясной улыбки – и что вряд ли она адресует такую улыбку мне: нам просто времени не хватит. – Этого не описать, - она покачала головой. – Ветер, небо, а вид… Мы потом с Костей не раз туда поднимались – даже салют на Девятое Мая смотрели. А однажды нашли там гнездо, представляешь? Но не из веток, а из мусора: фольги, пакетов, стекловаты… – Кошатница всё улыбалась, но в улыбке была боль. – А в том гнезде – птенец. Костя его сфотографировал; стали потом в интернете искать – оказалось, это серебристая чайка.

Улыбка Кошатницы померкла. Я уже знал, каким будет продолжение.

- Это была среда, - отрывисто сказала Кошатница. – Костя с группой пошёл. Они всегда ходили группой, да и я с ними часто… Но в тот раз не пошла. Может, если бы пошла… - она вдруг кивнула на пакет: – Всё со смартфона началось. С ними пацан был, новичок – лет четырнадцать, наверное… Самый младший. Костя всё его опекал: учил, как крыши выбирать, какую обувь надеть, где спуститься… Наставлял, в общем. И этот дурачок всё фоткал. Костя сто раз ему твердил: фотографируй, только когда твёрдо стоишь на ногах, а этому в одно ухо влетало, а в другое… - Кошатница махнула рукой. – Короче, он смартфон свой выронил, и тот к самому краю скатился. Костя не дал ему за ним лезть – испугался, что упадёт, – а пацан давай ныть: меня мол предки убьют, если узнают, что я смартфон потерял. Костя его пожалел, полез сам, - Кошатница сжала губы, вздохнула. – Всё бы обошлось – достал бы он этот смартфон… Но тут на крышу старик выходит – злой как собака: оказалось, он там на последнем этаже жил, а в том доме кровля гремела при каждом шаге. Ну он и пошёл на ребят с кулаками. А Костя был уже на краю: отвлёкся на крики и…

Кошатница замолчала. Прошла минута прежде, чем она снова заговорила:

- Ты не представляешь, как мне было плохо. Костя погиб в сентябре, а октябрь и ноябрь я просто не помню. Я их не помню, Семён, клянусь! В книжках про такое пишут «всё как в тумане», а тут и тумана нет – вообще ничего нет… дыра. Помню только, что я всех стариков после этого возненавидела: всех, без исключения! Из-за бабки своей и того… жильца. Хотя он-то, может, и прав был – мне бы тоже не понравилось, если б надо мной гремели. И смерти он никому не желал… Но я всё равно возненавидела всех пожилых, - Кошатница сделала паузу и добавила: – Я об этом говорю, потому что иначе ты не поймёшь… не поймёшь, почему я… Нет, сейчас, погоди…

Она закрыла и открыла глаза. Выдохнула и как будто встряхнулась.

Потом заговорила твёрже:

- Мне немного полегчало только где-то в декабре. Я решила, что не сдамся. В приюте торчала сутками – даже уроки там делала. Нагружала себя всем, чем могла, лишь бы только не думать… не вспоминать… И ещё я решила, что летом свалю от бабки в лагерь: устроюсь если не вожатой, то хотя бы помощницей. В общем, всё вроде налаживалось, а потом… - Кошатница вновь усмехнулась, в этот раз с горечью. – Потом у нас скандал случился – самый жуткий из всех. У бабки сдох телик, а она без него жить не могла. Ну она и давай орать, что это я виновата: типа я ей телевизор сломала! А я её телевизор пальцем не трогала – даже пульта не касалась. Зачем бы он мне сдался, если меня от всех этих малаховых тошнит? – Кошатница сделала такое лицо, что во мне вспыхнула солидарность: меня тоже тошнило от «всех этих малаховых». – Но бабка вопила как резаная, и мне вдруг плохо стало: никогда такого не было, а тут всё как завертелось перед глазами… Я реально думала, что в обморок упаду. Доковыляла до кровати, легла. Бабка ещё поорала, потом видит, что я не придуриваюсь; как ни странно, испугалась, давай в «скорую» звонить. Приехали фельдшер с медсестрой, измерили мне давление – а оно за сто шестьдесят. Для моих лет это офигенно много. Фельдшер мне укол сделала, потом со мной поговорила… не с бабкой, а только со мной – бабку она вообще игнорила: видно, сразу поняла, с кем дело имеет. В общем, она мне сказала, что у некоторых подростков бывает гипертония – перестройка организма и всё такое… Наверное, у меня и раньше давление повышалось, но не так сильно. И ещё эта фельдшер сказала мне к врачу записаться. А это ведь конец декабря: ближайший талон был на январь, на одиннадцатое число. Как раз на мой день рожденья.

Тут я напрягся: январь, одиннадцатое. День смерти каждого из нас. Каждого, кто попал в Общагу.

- Я записалась на одиннадцатое, - продолжала Кошатница. – Даже обрадовалась, что талон с моим днём рожденья совпал: в прошлый раз со мной был Костя, а теперь… - она поёжилась, словно могла замёрзнуть. – В общем, я этой даты боялась и поэтому решила, что так даже лучше: сначала школа, потом врач и приют. На мысли времени не останется.

Кошатница сплела пальцы. Финал её рассказа был близок.

- Утром одиннадцатого бабка сделала мне «подарок»: опять разоралась на всю квартиру – типа я долго была в душе, и поэтому в титане нет горячей воды. Когда я уходила в школу, она ещё кудахтала. Настроение у меня было… сам понимаешь.

Я мрачно кивнул. Кошатница продолжала:

- Отсидела я на уроках… ну как отсидела: просто поприсутствовала. Учебник открою, пишу что-то, а у самой Костя перед глазами… и ещё почему-то тот птенец, которого мы на крыше нашли. До сих пор не понимаю, с чего он мне вспомнился… Мы ведь с Костей на тот дом больше не забирались: решили гнездо не тревожить. А тут вдруг Костя – и птенец… Ересь какая-то, - Кошатница тряхнула головой, будто прогоняя дурман. – Ну и о прошлом дне рожденья всё думала: мы с Костей тогда с уроков сбежали и гуляли весь день. Мороз, пар изо рта, а нам хоть бы что!.. – и опять лицо Кошатницы озарила улыбка. – Ну и вот я полдня обо всём этом думала. Понимала, что нельзя, что так только хуже будет, а всё равно думала…

Снова поводив плечами, она заговорила быстрее:

- Потом я поела в столовке, а домой на обед возвращаться не стала – сразу к врачу пошла… Пошла, да только не дошла: разругалась в поликлинике с регистраторшей, - фыркнув, Кошатница пояснила: – Эта старая дура начала мне мозги пудрить – мол, талона на меня нет! Я ей говорю: быть такого не может, я ещё в декабре записывалась. А она – нет, и всё тут! Ещё и соплячкой меня обозвала. А потом – что ты думаешь? Подходит вторая регистраторша, что-то ей тихо говорит, и та клуша опять идёт к полкам – и возвращается с талоном! Оказалось, они что-то там напутали. Суёт она мне этот талон вместе с картой, а сама даже не извиняется… И вот тут во мне что-то перещёлкнуло, - сглотнув, Кошатница сжала кулак. – Я карту обратно в окошко швыряю, выбегаю на улицу и куда-то иду… Плачу и иду. Наверное, минут десять так шла. И бабка всё мерещилась, и эта дура-регистраторша – хотя я и лица-то её не запомнила… Потом вдруг чувствую, что-то в руке держу; оказалось – талон. Карту я, выходит, бросила, а талон взяла. Ну я его скомкала, швырнула, а тут кто-то мимо идёт и давай мне нотации читать: мол, девушка, что же вы делаете, мусорить некрасиво… Я даже на него не смотрю, но по голосу понимаю – опять старикан. И я ему на всю улицу: иди в жопу, дедуля! – Кошатница стыдливо поморщилась. – Я до этого в жизни так не ругалась, а тут… просто прорвало меня.

И опять она умолкла, а когда вновь заговорила, её голос звучал глухо:

- Ещё где-то час я бродила по городу, а потом пришла к дому, где мы с Костей птенца нашли – к девятиэтажке на Маргелова. Хотя я и не думала идти туда: наверное, это подсознание… Но в подъезд я вошла уже осознанно: кто-то из жильцов вышел, а я в дверь прошмыгнула. Поднялась на девятый этаж… И ведь я была уверена, что на чердак не попаду: ключа-то у меня не было. А люк открыт оказался. Когда мы с Костей туда лазили, он всегда заперт был, а тут – открыт… Как будто приглашал меня. Ну я залезла… без фонарика, без ничего – даже смартфон не доставала; вслепую пробралась под всеми этими трубами – и к окну. Потом – на крышу. И ведь я не собиралась… то есть сначала не собиралась… Но потом опять вспомнила, как мы с Костей…

Кошатницу затрясло. Я придвинулся и обнял её. Прильнув ко мне, она шептала:

- Когда я залезла на то чёртово ограждение, я ведь побоялась прыгать – но налетел ветер, и…

Она беззвучно заплакала, а я гладил её волосы. Вокруг нас был кокон из тишины.

- Эти два года, - прошептала Кошатница, - когда вы все ходили по родственникам, я лазила по крышам. Забиралась на дома, где мы с Костей бывали. Сначала всё думала, вот было бы хорошо, если бы мы застряли вдвоём… Прости пожалуйста, что я это говорю…

Я лишь мотнул головой: за что мне было её прощать?

- И я не хотела сближаться ни с кем из вас… Думала – всё равно нас скоро не станет… и вдруг мы по очереди исчезать будем? Сначала один, потом другой… Каково будет тому, кто останется?

Кошатница замолчала. Я гладил её по спине. Окружавший нас город казался другой планетой.

- И ведь знаешь, что странно? – спросила она, успокоившись. – Когда мы застряли, я чувствовала такую лёгкость, будто всё это не со мной было. Словно я и не падала. Но потом, дня через два, на меня как накатило… Хотя чего это я? – она едко усмехнулась. – Это всё Ангел. Ангел-добряк не хотел, чтобы глупая девочка истерила и портила всем настроение… - отстранившись, Кошатница глянула мне в глаза. – Ну вот, теперь ты всё знаешь. Я загубила свою жизнь, потому что какая-то клуша не сразу нашла мой талон.

- Ничего ты не загубила, - я вытер её слёзы. – Это тебя… загубили.

Я опять её обнял.

Мы с минуту молчали. Затем я посмотрел на пакет, и Кошатница уже другим тоном спросила:

- Ну и как нам это поможет? – она шмыгнула носом. – Неужели история моей глупой смерти станет оружием против Пришлого?

Не отвечая, я сунул в пакет руку.

К удивлению Кошатницы, я стал перебирать смартфоны. До её рассказа мне было бы всё равно, какой достать первым (кроме, конечно, моего – про себя-то я всё знал) – но теперь я искал только два: смартфоны Бабули и Палыча.

Первым нашёлся смартфон Палыча, однако прежде, чем включить запись, я спросил:

- Настя, как ты одевалась при жизни?

- Что?.. – не поняла она.

- Ну ты одета как анимешница – а при жизни…

- Нет, конечно, - она мрачно усмехнулась, поняв, куда я клоню. – Неужели ты думаешь, что бабка бы мне это позволила? У меня и вещей-то таких не было…

Я кивнул: её ответ подтвердил мою догадку.

Затем я включил запись.

Прокуренный голос Палыча: «В общем, эээ… Чёрт, с чего ж начать-то, а?.. Ладно, начну с сути: несчастный случай, из-за которого я дал дубу, заключался в банальном падении спьяну: я в своём любимом баре опрокинул «Пять Озёр», дома догнался коньячком, а после… эээ… после я, в общем, отлучился в туалет – простите, дамы, если вы это слушаете, – а когда вернулся в кухню, споткнулся и шмякнулся черепушкой о батарею. Ну и помер, как вы знаете… Это была краткая версия. А длинная… Длинная довольно-таки мерзкая».

Вздох, пауза. Опять голос Палыча: «Началось всё с того, что пошёл я на почту за коммуналку платить… Кстати, совершенно трезвый. Напиваться в тот день в мои планы не входило – но, как говорится, хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах…»

Пауза. Голос Палыча: «Итак, иду я, никому не мешаю. Настроение лучше некуда. И вдруг какая-то девица бросает бумажку на тротуар! Даже я со своей катарактой вижу, что рядом урна стоит, а она – на тротуар… Ну я ей, конечно, замечание делаю: так мол и так, милая барышня, вас вообще воспитывали или нет? А она мне: иди в жопу, дедуля! И дальше пошла. А я стою как помоями облитый. Огрёб, называется, на старости лет… Сорок годков пашу как вол, на флоте служил, двоих детей воспитал, и вот на тебе – подарочек от юного поколения… Получи и распишись».

Нажав на паузу, я взглянул на Кошатницу. Она в ужасе взирала на смартфон.

- Господи, Сёма…

- Не только ты виновата, - я знал, о чём она думает. – Виноваты мы все.

- Что?..

- Слушай дальше.

Я опять включил запись.

Голос Палыча: «Короче, стало мне так гадко, что забыл я про почту и зарулил в бар. А там кореш мой, Кирюха… Ну мы с ним две бутылки и оприходовали. Да мы бы и дальше пили, но тут Кирюхина жена в бар заваливается – а она баба бешеная и весит под центнер… Не бабища, а горилла! Схватила она Кирюху за шкирку – ох, и жалко ж мне его стало – и с вещами на выход. Ну а мне без него пить уже и не в кайф: в баре-то один молодняк остался, да ещё и над Кирюхой ржут… Идите вы, думаю, к лешему: вам бы такую жену, я б на вас посмотрел».

Пауза. Голос Палыча: «Короче, решил я домой отчалить. Да только живу я далеко: сам, думаю, не дойду – замёрзну нахрен… Такси, думаю, вызвать надо. Но тут бармен – Илья, золотой мужик… он там, кстати, и хозяин – меня останавливает: ты мол, Палыч, тормози, зачем тебе за такси платить? Мы ж тут свои все, щас сынок мой тебя отвезёт. А сынок его – Серёга, здоровый оболтус – недавно из института вылетел, так Илья его запряг в баре работать, чтоб при деле был. Ну и вот… Позвал он, значит, Серёгу своего, чтоб тот меня до дому довёз. А я вижу – пацан недоволен. На свиданку, видать, собрался – он же всё по бабам шастал, – а тут ему меня живым грузом подсунули. Но бате он не перечит, боится. Давай, говорит, Палыч, отвезу тебя, но только по-быстрому… М-да, по-быстрому, значит…»

Долгая пауза. Голос Палыча: «Ну и вот… усадил, меня, значит, Серёга в свой “Ниссан” и повёз ко мне домой. Да так газанул, что я чуть в космос не улетел. Мне б его в чувства привести, а я, дурак, давай петь: “Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее!” Ну а он ещё больше разогнался… И как назло, ни одной пробки – мы ж не по центру поехали… да и поздно уже для пробок – девятый час… Короче, неслись мы как бешеные: Серёга газует, я пою. Потом на Байкова свернули, к магазину “Кудесник” –а там тоже машин нет…»

Тут я вновь нажал на паузу, но не с первой попытки: смартфон выскальзывал из рук.

- Сёма?.. – испугалась Кошатница.

Покачав головой (говорить в ту минуту я был не способен), я опять включил запись. Хотя мог и не включать: уже ведь знал, что будет дальше…

Голос Палыча: «Несёмся мы, значит, по Байкова, и тут я прям в кресле пританцовывать стал. Господи, что на меня нашло? Серёга надо мной гогочет: тебе, говорит, Палыч, надо было в балет идти. А я ещё и руками давай махать… Серёга ко мне повернулся, и в ту же секунду – бабах!.. Удар…»

Очень долгая пауза.Голос Палыча (тихий): «Будь я сам за рулём, я бы остановился… Богом клянусь, остановился бы. Но Серёга дальше погнал, а я сижу ни жив ни мёртв: смотрю на стекло как баран на новые ворота – а стекло-то всё в трещинах. И кровь по нему течёт. Ну я к Серёге поворачиваюсь, говорю, мол, слышь, мы ж кого-то сбили. А он молчит… И взгляд у него застывший. Потом вдруг сворачивает в проулок, останавливается, смотрит на меня дикими глазами и рот себе зажимает. Уж не знаю – то ли он блевануть боялся, то ли расплакаться… а может, и то и другое. С минуту, наверное, так сидел».

Пауза. Сдавленный кашель. Голос Палыча (хриплый): «Ну а потом… потом он умолять меня стал… и умолять, и грозиться – всё вместе… Ну, чтоб я молчал… чтоб вёл себя так, будто мы не сбивали никого. Я, говорит, тачку в гараж отгоню, а батя сделает, что надо, чтоб та как новенькая была. Мне ж, мол, всего двадцать – что ж мне жизнь-то губить? Ну а я что? Я в ступоре… Понимаю, что нельзя так… неправильно это… Но с другой-то стороны: если б я не буянил, ничего бы и не было. Виноваты, выходит, мы оба, а сидеть ему, потому что он за рулём был – это ж тоже неправильно? Часть вины ведь на мне. Если б я его не отвлёк…»

Пауза. Шумный выдох. Голос Палыча: «Короче, открыл я бардачок, достал тряпку, вышел. Стёр кровь со стекла и капота. Тряпку Серёге отдал, сказал, чтоб сжёг её, как в гараж приедет. Ну и пошёл домой. Хмель из меня будто вышибло – ноги, правда, заплетались. Ну а дома… дома мне стало так хреново, что взял я коньяк и давай глушить его из горла. Потом – в туалет… Что было дальше, вы знаете».

Запись закончилась. Я вновь глянул на Кошатницу, прижавшую ладонь к губам.

- Мы все виноваты, - тихо повторил я.

На оставшиеся записи (у Близняшек она была одна на двоих) ушло минут двадцать. Дослушивая последнюю, я уже знал, чего ждёт от нас Ангел, при чём тут Олин платок и почему для борьбы с Пришлым отрядили именно нас.

Мне показалось, я даже знал, что в ларцах.

Я знал теперь почти всё.

Но увы, данный вывод оказался неурочным – ведь едва я его сделал, как мимо проехал знакомый мне «Мерседес»: спортивный внедорожник Боровчука.

Часть 1, Часть 2

«Безликий монстр, злость на Славика, усталость последних дней и подвернувшийся Костик, оказавшийся в ее постели. Еще пару дней назад это все не могло быть правдой!» - думала она, вглядываясь в темное окно междугороднего автобуса.

Алина ругала себя за скоропалительные решения, за то, что даже сейчас не может послать все к черту и просто насладиться моментом скоротечных отношений. Позволить себе маленькую сказку с принцессой, монстром и отважным рыцарем, но что потом? Несмотря на приятную внешность и рвение защитить ее, Алина испытывала рядом с Костей дискомфорт и какой-то животных страх. Звонок мамы спас ее от неловких объяснений о необходимом расставании.

«Я просто сделаю тебя невидимой на пару дней, долго защита не простоит. Твоя энергетика, оставшаяся на футболке, быстро иссякнет, а восполнить без тебя ее невозможно, так что не задерживайся», - сказал он, делая маленькую куклу из старой одежды.

Алина кивнула, хотя уже точно знала, что больше не встретится с ним. Решение ее проблемы было где-то в теткиных вещах, и она обязательно его отыщет, не зря же та во сне что-то хотела ей сказать.

Стоя в зале для прощаний Алина все никак не могла решиться подойти к гробу покойной, затем все же сделала над собой усилие и склонилась над телом, положа свою ладонь на холодные руки тетки и ощутила, как ледяные пальцы сомкнулись на ее запястье, челюсть неестественно вывалилась и остекленевшие глаза показались под открытыми веками. «Держись от него подальше. Это дом», - четко услышала она и отпрянула, но никто не обратил на нее внимание. Работники торопили родственников, указывая заканчивающееся время аренды.

«Это нервы и галлюцинации», - успокаивала она себя, но ночевать одна в теткиной квартире передумала. Услышанные слова мешали здраво мыслить.

Опасным домом могла быть и теткина квартира и мамина и ее собственная. «Возможно все происходящее лишь плод больного воображения, а Костик мошенник. Поджидает таких дурочек как она под дверями мнимых целителей, а затем пудрит им мозги, выдавая себя за спасителя. Держит на крючке пока совсем не оберет», - успокаивала она себя и вновь прокручивала события последних дней.

Доктор, обещавший выписать рецепт, был сейчас необходим, иначе она  сойдет с ума, погрузившись в собственные страхи.

На вызов в корпоративной системе телемедицины ответил совсем другой человек.

- Здравствуйте, я наверно ошиблась - залепетала Алина, пытаясь проверить правильность набора.

- Нет, все верно. Думаю, вы ожидали увидеть Филипа Павловича, именно он последний раз вел у вас прием К сожалению, круглосуточный доступ требует постоянных дежурств, что один человек просто не в состоянии сделать, но в карте зафиксирована суть вашего обращения.

- Он обещал рецепт, - перебила его Алина.

- Да, вижу. Электронную почту проверяли?

- Нет.

- Загляните, думаю он там. Может хотите поговорить? Я с удовольствием вас выслушаю, - механически ответил дежурный психотерапевт, на лбу у которого было написано «Надеюсь вас больше никогда не увидеть».

Алина отключилась, стараясь избежать ненужных уговоров, и проверила почту. Электронный рецепт требовал лишь подтвердить вызов курьера и через час она стала обладательницей заветной пачки.

- Ты заболела, - обеспокоенно спросила мама.

- Нет, это нам с тобой. Немного успокоиться и прийти в себя.

Волшебные таблетки действительно помогли. Алине стало безразлично все вокруг, ни страха, ни печали, ни радости, просто настоящие и такие же серые люди, снующие по своим делам. Она отлично выспалась и эмоциональную холодность сменила неуместная эйфория. Тоже самое чувствовала мама, готовая «свернуть горы» в квартире покойной сестры.

Разбирая тетушкины документы, Алина наткнулась на старый альбом. Среди детских фотографий и незнакомых родственников лишь одна привлекла ее внимание, комната с выцветшими обоями, старым шкафом и играющими на полу детьми.

- Где это? – спросила она у мамы, протягивая старый снимок.

- Это у тетки Авдотьи, маминой сестры, тебе значит двоюродная бабка. Раньше они с твоей бабушкой Машей вместе жили, а лет пятнадцать назад разругались, да так сильно, что мама строго настрого запретила нам с Варей там появляться и сама сюда переехала. Даже на похоронах не была у родной сестры. Они квартиру купили в виде отступных за дом, где ты сейчас живешь, и потом все по углам с Варей шептались. Я в их дела не лезла.

Ольга, дочь Авдотьи, тоже с нами перестала общаться, а жаль. Ты же тогда при соре присутствовала, напугали они тебя так, что ты от стен шахарахалась, неужели не помнишь?

Говорят, кровь не вода, а толку, если за пятнадцать лет помириться так и не смогли. Из-за разбитого зеркала и небольшой царапины такой скандал развели.

- А ты подробностей не помнишь, кто разбил и когда? – спросила Алина, чувствуя, как руки покрывают мурашки.

- Я? Нет… Ты же стала виновницей ссоры. Неужели ничего не помнишь, и как зеркало разбила и бабку осколком поцарапала? Ты потом долго во сне кричала: «Это все он!».

- Кто он?

- Я-то откуда знаю, а ты так и не сказала. Вся эта история мутная, а теперь и рассказать некому кроме тебя, - мать заплакала, вспоминая свою недавно усопшую сестру.

- А фамилия у Ольги какая, поискать ее хочу. Может съездить по этому адресу, а то в одном городе с ними живу и не знаю.

- Варанкова она по мужу. Съезди, чего зло держать. Свои корни надо помнить, - мама полезла в сумку, выудила оттуда потрепанную записную книжку и выписала адрес. – Только ты особо не надейся, и хозяева могли смениться и дом обветшать.

Алина спрятала фото комнаты и записку с адресом в карман толстовки и принялась дальше помогать маме. За несколько дней, проведенных в квартире тетки она так и не смогла найти ничего о безликом монстре и причине ссоры. Дом тетка Ольга были последней надеждой.

Она не стала говорить Косте, что возвращается, хотя он засыпал ее сообщениями. Таблетки работали и в очередной встрече не было никакого смысла.

Закинув сумку, она вызвала такси и поехала, по указанному в записке адресу.

- Вы не ошиблись, это точно здесь? – спросила  она водителя, увидев Костин дом.

- Сами проверьте, - показал он ей навигатор.

Рассчитавшись и приготовившись к разговору, она постучала в старую деревянную дверь.

- Ты, - удивился он, не скрывая недоумения, а затем сменил тон. – Почему не позвонила, я уже весь извелся.

- Как твоя фамилия, - спросила она, перебивая и внимательно осматривая комнаты.

- Варанков, - ответил он, потупив взгляд.

- Значит ты знал, что мы родственники и все равно переспал со мной?

- Все произошло так быстро, что я не успел рассказать, а потом испугался, - пытался он оправдаться. – Пойдем, попьем чай или кофе, что ты любишь? Я все тебе объясню.

Алина никак не могла открыть глаза, тяжелый туман в голове и общая скованность мешали проснуться. «Ты должна очнуться», - трясла её тетя Варя и Алина прорвалась через общую слабость. Она сидела на стуле перед большим зеркалом со сбитым углом. Осколок с коричневыми пятнами лежал рядом. Алина попыталась встать, но не смогла. Связанные руки и ноги мешали движению. Она почувствовала, как в комнату вошел Костя.

- Я знал. Удивительно, что ты все забыла. Эта сила должна была быть моей, но твое любопытство разрушило все планы. Бабка Авдотья охраняла Эстальда. Этот демон, когда-то передавался по роду, но времена изменились. Гуманизм и прочая белиберда. Они просто не могли найти ему применение и решили вернуть в преисподнюю, куда бы он отправился вместе со смертью последнего носителя.  Я лишь хотел напугать тебя, показать запертое в зеркале существо, но что-то пошло не так. Ты начала ритуал передачи, но он так и не был закончен.

Не было никакой ссоры, они просто договорились, что ритуал так и не будет закончен, силы демона иссякнут и все решиться, само собой. Такую силу нельзя просто взять и выбросить. Я подпитал его, пообещав закончить начатое. У нас с тобой одна кровь, переход состоится быстро, ты даже ничего не прочувствуешь, а наш нерождённый ребенок станет моей платой.

- Ребенок? – посмотрела на него Алина.

- Это секс не был случайным, ты просто действовала по моему плану. Еще немного и все закончиться. Потерпи. Для перехода нужна еще одна вещь. – Он вновь покинул комнату, а Алина посмотрела в надколотое зеркало.

«Мы боимся принять себя, посмотреть на себя настоящих», - вспомнила она слова психотерапевта и нагнулась поближе к стеклу. Удар, а затем еще один, и еще. Кровавые потеки среди рассыпавшихся осколков рухнувшего зеркала. Она почувствовала переход и древнюю силу наполнившую ее тело.

Вбежавший в комнату Костя застыл, увидев разбитое зеркало и окровавленное лицо Алины. Она подняла один из осколков, подошла к нему, и воткнув острие в шею прошептала: «Он обманул тебя. Жертва – это ты!».

Она переступила бьющееся в конвульсиях тело и направилась в ванную. Надо было привести себя в порядок. Ведь сегодня Новый год!

Обрезанные волосы смешались с кровавыми потеками. Новый образ, с прикрывающей разбитый лоб челкой, нравился ей больше.

Шкаф подарил ей красивое платье, принадлежавшее кому-то из покойных родственников, и окровавленные вещи полетели в старую печь. Огонь медленно поедал ее прошлое, и набрав силу, вывалился на пол через открытую заслонку. жадно поглощая старый половик.  Алина так и  не увидела его нарастающей силы, быстрое такси несло ее прочь от старого дома.

Ключ скрипнул в замочной скважине и пуховик занял свое законное место в прихожей.

Она собрала валяющиеся на полу вещи, вошла в спальню и со словами: «Пошла вон!» кинула их на кровать. Затем села на колени к ошарашенному Славику и поцеловав тихо сказала: «Я сделала свой выбор».

«Ребенку нужен отец», - думала она, любуясь своей новой сущностью в огромном зеркале.

В предыдущих сериях - 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8
***
1.
Вечером в вагоне прохладно. Я озяб и чувствую холод железа и грязь пола голыми пятками. Пространство воняет бомжатиной и чесноком, не смотря на распахнутое окно вагона.
Здание вокзала медленно уходит влево исчезая вдали и сменившись на одинокие крыши складов и рабочих помещений, а потом переходит в поле.

Меня бросает в дрожь от холода. Колотит так, что зубы болят и дыхание тяжелое как у астматика. Паника не отпускает, а только усиливается. Не знаю откуда взялся этот страх, но чувствую, как теряю контроль. Что это? Страх неведомого? Подсознательная боязнь смерти или паническая атака? Какой-то отходняк после пережитого стресса? Не знаю, я не психолог, но хорошо, что никто из знакомых меня сейчас не видит.

Ветка ударяет по крыше вагона или это Требухашка с грохотом приземлился, меня подбрасывает как на батуте и еле сдерживаю желание убежать - “Бежать куда глаза глядят”, когда вдруг открываются двери и входит кондукторша.

В час ночи? Откуда ты взялась, увидела, что я вошел на остановке? Смотрю на голые ступни и прячу их под скамейкой.

Пока кондукторша приближается рассматриваю ее украдкой. Совсем молоденькая девочка, наверняка первый год работает, примерно моя ровесница. Поэтому наверное и работает ночью, кажется мне у этих тоже дедовщина - кто моложе тот в ночь.

Замечаю джинсики, облегающие тонкую фигурку. Замечаю желтые наручные часики. Глаза, почему-то не обведенные карандашом - им запрещают краситься на работе? В руках старомодный портфель с большой защелкой, раньше с такими ходили начальники, сейчас только пенсионеры и судя по всему билетерши.

Она подходит и останавливается рядом, смотрит на меня и я как провинившийся школьник прячу взгляд. Вот и попал. Без денег - без билета. Сейчас попросят выйти на ближайшей остановке или вызовут полицию. А я босой, растрепанный и вообще дурка по мне светит.
Мимо окна проносится птица, ударив крылом по стеклу и я вздрагиваю невольно. Девушка садится напротив и смотрит на меня в упор.

- Что это с тобой?
- Ничего.
- Где тапки потерял?
Пожимаю плечами. Не нравится мне когда незнакомые люди “тыкают”, но красоткам простительно.

- А почему так в окно смотришь? Ты наркоман?
- Не дождетесь.
- Ясно. И куда мы едем?
- Никуда. На следующей выхожу.

Если выйти на следующей, то пешком по шпалам я до утра домой вернусь. Если заеду дальше, то даже не знаю.

- Извините, - поднимаюсь на ноги и кондукторша смотрит на мои босые ноги. Холодно.
- Подожди я тебе туфли принесу. Старые, Гришка иногда в них переобувается когда на смене, всегда хотела выкинуть. Воняют, терпеть невозможно. Но тебе не помешают.
- Мне выходить на следующей.
- Остановка через десять минут. Я успею, лишь бы размер подошел.
Она тоже встает и быстро идет к двери.
- Ты подожди, я сейчас принесу.

***

Сижу, положив ноги на скамейку, когда девушка возвращается. Она забыла свой “чемодан” на сидении, я тупо смотрю и размышляю лениво, что там может быть внутри. Сколько денег? Толстый кругляшок с билетами. Влажные салфетки. Прокладки? Журнал, чтобы читать когда скучно? Паспорт? Косметичка? Презервативы? Что носят молодые девчонки на нудную работу? Телефон здесь или в кармане джинсов?

- Попробуй, - она ставит черные ботинки рядом и я без возражений меряю их.
- Нормальные.
- Дай-ка, - она трогает носок, - Великоваты, но домой добрести можно. Ты из города?
Я вынужден ей отвечать. Хотя бы из благодарности за обувь и потому что она не спрашивает о билете.
- Да.
- Бежишь от кого-то?
- Получается так. Не могу рассказать.
Она кивает и печально улыбается:
- Понимаю. Просто так у нас без носков и билетов не катаются.

Она вдруг протягивает руку и мягко гладит меня по волосам. Неожиданно это приятно. Это успокаивает, заставляет забыть о преследующем тебя монстре, о кошмарах, о других мирах. О монстре. О разбитой вдребезги машине и мрачных перспективах будущего. О маме, которая когда-то так же меня гладила, успокаивая. О запахе одеколона отца. Все в далеком-далеком прошлом. А сейчас пустая ночная электричка, ноль в кармане и чужие ботинки. Эта девочка как внезапная доброта, которую уже и не ждешь. Слезы предательски, как у ребенка наворачиваются на глаза и я отворачиваюсь, вытираю нос и глаза, хрюкаю, икаю, стараясь удержать жалкие порывы жалости к себе и своей жизни.

- Чего ты, - говорит она, - все будет хорошо. Не плачь. Не плачь маленький.
Балиин. Легко ей говорить, а меня как будто прорвало. Вот тебе и мужик. Трясусь под ее рукой, слезами обливаюсь, стресс выходит накопившийся и негативная энергия. Лучше я бы в драку полез или напился, чем так…

- Ну-ну, - неловко успокаивает девочка, - не люблю мужские слезы. Как тебя зовут? Мы все люди и должны помогать друг другу. Я такие взгляды уже увидела на этом маршруте и не раз. Постоянно кто-то в беду попадает и мчится на электричке куда глаза глядят. Веришь, столько этих взглядов видела и никогда в помощи не отказывала. Помогу я тебе, потом кто-то моим детям поможет, если в беду попадут - веришь?
Мне кажутся очень знакомыми эти слова, как будто из сопливого сериала, но они действуют. Действительно становится легче.

- Вот и хорошо. Если тебе переночевать негде, то через остановку наше логово. Домик недалеко от станции, там все наши ночуют когда пересменка или отдохнуть нужно. Понимаешь? Домик в деревне только для своих. Если хочешь выйдем там, я тебя отведу. Переночуешь, успокоишься а с утра решишь что дальше делать. Может не так все и плохо.

Я говорю “спасибо”,я говорю, что “я даже и не знаю - неудобно”, но она смеется и отмахивается. На пальцах нет маникюра - совсем простая девушка.

- Идем покурим, - говорит она, - дай сигаретку.
- Не курю.

Она мрачнеет моментально и мне кажется, что меня сейчас бросят и все-таки зря я пропустил остановку.

- Плохо. Табак он успокаивает - проверено. Ты бы покурил и легче стало. Магические тамбуры с лечебным эффектом. Ну так что, нужна тебе хата или нет?
- А как я потом в город доберусь?
- Автобус ходит. Деньги одолжу - отдашь когда сможешь. Жаль, что сигаретки нет. И купить негде.
Она посмотрела в окно и задумалась.

- Ладно. Я пройдусь по вагонам и вернусь. Через пятнадцать минут наша остановка. Если надумаешь - жди в тамбуре, я вернусь.

Она подмигнула мне и взяла “чемодан”.
- Не заглядывал?
- Нет, Синяя борода.
Шутки билетерша не поняла.

2.

Я долго пытался вспомнить почему мне проводница казалась такой знакомой. Было бы о чем сейчас думать, когда сидишь полуголый в пустой электричке, но никак не мог отделаться от мысли о том, что мы раньше встречались.

Если бы я был Нео, то сказал бы, что Матрица перезагружает систему из-за сильного чувства дежавю. Эти ее фразы про курение, которое успокаивает. Где я их уже слышал? И этот портфель кажется знакомым.

Ответ так и не пришел. Девушка вернулась и улыбнулась еще с тамбура.
- О, привет! Я знала, что ты не уйдешь!
Я встал и пожал плечами. Я собирался довериться ей, а что мне оставалось?
- Откуда вы знали?
- Мы все люди и должны помогать друг другу.

Она подошла и протянула руку для знакомства, портфель болтался в другой руке, покачиваясь как коричневый маятник.
- Меня Лиза зовут. По пути нарвем одуванчиков? Вы кладбище ночью не боитесь?

И тут я вспомнил. Сон с монстром на коленях! Тот самый, от первого лица. Как психопат ловил “потеряшек” на вокзале и заводил на кладбище, где творил с ними что-то наверняка плохое. И делал бы это еще очень долго если бы не вмешались двое.. И последнюю жертву звали Лизка, откуси мне голову Требухашка, если это не она сейчас мне улыбается.

- Что с тобой? Все хорошо?
Я киваю потому что боюсь что голос меня выдаст. Эти непонятные эмоции, которые кружатся вихрем в голове.Последняя жертва маньяка сейчас рядом со мной. И почему мне опять страшно? Что ты сделал со мной, Требухашка?
- Идем в тамбур, покурим? Нам еще ехать пару остановок.

Киваю и мы идем в тамбур. Там где шумно, грязно, накуренно и свежий воздух пробивается сквозь щели в дверях. Я иду за ней и оглядываюсь ненароком. Кого я ищу? Кого жду? Что со мной?
На сидениях никого. В окнах пролетают пустынные поля и редкие деревья. Двери закрыты и на потолке никто не висит вниз головой. Кого я хочу там увидеть?

- Забыл что-то? - спросила Лиза.
Я отрицательно качаю головой.
- Не разговариваешь со мной?
Жаль, что я не порылся в ее портфеле, когда была возможность. Откашливаюсь и улыбаюсь.
- Почему, разговариваю. Просто туфли неудобные.
Она смотрит на них и пожимает плечами.
- Других не было. С ног не слетают, уже хорошо. Закуришь?

Качаю головой. Не курил и начинать сейчас не собираюсь. Смотрю как девчонка вытягивает из кармана джинсов помятую пачку сигарет и достает одну. Следом из другого кармана китайская дешевая зажигалка. Ее я тоже видел во сне. Закуривает и я слышу запах жженой бумаги, тлеющего фильтра и дешевого табака.
- Ну как хочешь.
Она так бережно держит свой чемоданчик, прижала одной рукой к животу и дымит, наслаждаясь куревом. Интересно что же там в этом совдеповском аксессуаре?

- А как называется наша остановка?
- Никак.Просто “остановочный пункт”. Платформа со скамейкой и все. Селюки катаются в город с нее. А мы арендуем домик для своих, я же объясняла. Ты плохо слушал. Хотя я все понимаю, стресс. Кстати не расскажешь от кого ты бежишь теряя обувь?
Она так презрительно сказала “селюки”, что мне не хотелось отвечать, но девчонка из сна ждала ответа и неожиданно для себя я сказал:
- Чудовище с крыльями преследует меня. Я не знаю, что ему нужно, но мне никогда не было так страшно.

Она фыркнула и выронила портфель, который глухо ударился об пол и лениво разлегся среди окурков. Лиза засмеялась и подняла его, отряхивая.
- А, крылатый монстр. Наслышана.
- Вы слышали?
- Ну да. Давно уже говорят про крылатого зверя, который катается на крыше электрички и нападает на одиноких путников. Не ты первый бежишь ночью..
Она так уверенно это сказала, что я не нашелся, что ответить.

- Все знают об этой проблеме. Крылатые звери появляются ночью . Высматривают жертву на перроне, долго за ней следят и когда жертва выходит на безлюдной остановке нападают. Говорят, что этих мутантов завезли из Китая. Здесь проводили секретные эксперименты. Монстр сбежал из подземной лаборатории и наплодил десяток детенышей, которые появляются на всех узлах. Мелкие нападают на женщин и детей, а папаша на мужиков. Похоже ты встретился с папашей.

- Че за бред? - я посмотрел ей в глаза, опасаясь увидеть откровенное безумие, но там скорее был смех. Девчонка из сна просто издевалась, прикалывалась надо мной.
- Почему бред? Если ты во что-то не веришь - это не значит, что этого нет. Жертв очень много и нам обещали выделить полицейских для охраны ночью.
- Выделили?
Она затянулась и пожала плечами.
- Обещать не значит жениться. Пока трупами пути не будут завалены, не почешутся! Я вот, например, с собой оружие носить стала!

Она наконец-то открыла портфель и наполовину вытащила кухонный нож. Такой с длинным лезвием, довольно хорошо заточенным.
- Видишь? Этим зарежу летучку, если сунется. А этим по башке дам.
И она вытащила молоток. Выкинула сигарету и спрятала оружие.
- Я не боюсь монстров. Пусть только попробуют. У меня еще много сюрпризов с собой. Я много людей спасла. И тебя спасу. Спрячемся в домике, там никакой Требухашка нас не найдет.

***

На следующей остановке выходить. Еще пару минут и я окажусь на безлюдном полустанке один на один с неадекватной девицей. У нее нож, молоток и бог знает что еще. У меня хорошее настроение. Вру. Его тоже нет.

Это имя которое она назвала. Откуда она его его знает? Чем там все кончилось во сне? Требухашка бросился на маньяка и сожрал ему лицо, кажется так. Но разве он представлялся? Болтовня и страх не дают сосредоточиться на воспоминаниях.

Она рассказывает о китайских мутантах, выведенных в специальных коммунистических лабораториях. Она рассказывает о том, что монстры, случайно выпущенные в наш мир вышли из под контроля. Она рассказывает, что из Китая приехали специально обученные охотники на нежить, вооруженные арбалетами со святой водой и один как раз сегодня отдыхает в нашей избушке.

- Он тебе поможет, - сказала она и доставая очередную сигарету сосредоточилась на пролетающем пейзаже, - подъезжаем. Пойдем напрямик через кладбище, там нарвем одуванчиков и отнесем узкоглазому, он любит вино из одуванчиков. Калым принесем, чтобы быстрее согласился.

“Что ты несешь, дура?”

Двери с шипением открылась и Лизка спрыгнула на платформу.
- Ну ты идешь?

От автора:
Возвращение старой знакомой. Интересно, а где Юра?
Продолжение во вторник.
Требухашка на Автор Тудей одним файлом - здесь.

Глава 1 Глава 24 (начало)

Это продолжение 24 главы. Начало - предыдущий пост.

Какое-то время я был в ступоре и словно выпал из реальности: даже не чувствовал скамьи, на которой сидел. Это был всем ступорам ступор. Пожалуй, ступор в квадрате.

Но затем возник запах… Несуществующий запах несуществующего парфюма. Что-то древесно-мандариновое. Видимо, туалетная вода.

И тут-то я уразумел: Ангел собственной персоной сидит рядом со мной, да ещё и надушившись, словно тусовщик. Наверное, смешал свои любимые ароматы.

Я медленно повернул к нему голову.

Если исключить кожаный тренч (к слову, очень даже стильный), то выглядел он так же, как и при встрече с Олей. Впрочем, вру – исчезли шрамы, а все пальцы на руках были в наличии.

Интересно, есть ли под очками глаза?

- Есть, хотя какой в них смысл? – непонятно спросил Ангел. – А очки мне просто нравятся… видимо, я стал шмотошником, - он виновато улыбнулся. – Вот что бывает, если часто наведываться в ваш мир.

- Где мы? – прошептал я.

Ясное дело, вопросов у меня был миллион – но этот первым пришёл на ум.

- В очень необычной нише, - охотно поведал Ангел. – Я тут, можно сказать, работаю. Борьба с Пришлым – это лишь часть моих обязанностей.

- А другая часть?... – зачем-то проронил я.

- Перевозка, - Ангел глянул в ту сторону, где толпились призраки. – Транспортировка душ. Большинство моих «коллег» – уж прости мне эту жуткую канцелярщину – предпочитают тоннель, ну а мне по нраву поезд, - деликатная улыбка вновь тронула его губы. – Тысячелетия назад я возил вас на пароме через мной же сотворённую реку. Потом были кареты, а вот теперь – поезда. Тоннель и свет – это так скучно…

Ангел умолк, и я услышал, как шепчутся поодаль души. Видимо, мне полагалось спросить, куда он их «транспортирует» (в новые жизни? иные формы бытия? рай или ад?), но я сдержался: знал, что Ангел не ответит.

Однако он вдруг сказал:

- По-разному, Семён. Для всех – по-разному.

Потом Ангел повернулся ко мне, и в его очках мелькнуло моё лицо. Мой рот был открыт. Наверное, всё это время я так и сидел.

Меня вдруг осенило:

- Вот как вы нас оставили среди живых: вы всего-то не взяли нас на поезд… не забрали души, которые должны были забрать!

Ангел снисходительно засмеялся:

- Ну, с вашей точки зрения это выглядело бы именно так. Будем считать, что ты прав… Впрочем, ты в любом случае молодец. Я знал, что ты поймёшь, как использовать платок.

Вопреки моему трепету я ощутил гнев.

- Но вы знали и про Олю… Знали, какая её ждёт участь…

- Не такая уж и страшная, - прервал меня Ангел. – Она сейчас там, где ей положено быть. Смерть, как говорил Сократ – это величайшая иллюзия человечества. Хотя, - тут Ангел усмехнулся, - упрямый чудак иногда нёс откровенную чушь. Он и сейчас этим грешит.

Подул ветерок, прошуршала позёмка. Я вдруг смекнул, что в этой нише есть времена года: будь у живых сейчас май, здесь цвели бы одуванчики. Видно, Ангелу и впрямь приглянулся наш мир, раз он усердно его копирует.

Помолчав, Ангел спросил:

- Помнишь, как твоя сестра пила твой любимый кофе через день после того, как тебя похоронили? Ты ведь стоял тогда рядом.

Я растерянно кивнул, не удивляясь тому, что он это знает.

- В этом есть истинное проявление смерти, - загадочно изрёк Ангел. – Смерть существует лишь для тех, от кого ушли – но не для того, кто ушёл. Тебя нет, а кто-то смотрит твои любимые фильмы, слушает твою любимую группу и заваривает кофе, который ты пил по утрам. Смерть – это всего лишь кофе, который пьют без тебя.

Я не знал, что сказать. Всё ещё хотелось злиться, но уже не получалось… хотя во мне ли было дело? Может, Ангел меня контролировал.

- Нет, Семён, - услышал я, - тебя никто не контролирует. Обещаю, что этого не будет и впредь.

Я недоверчиво вгляделся в его лицо. Ангел сидел, не шелохнувшись, будто чихать хотел на то, поверю я ему или нет.

- Зачем я здесь? – прошептал я.

- Чтобы узнать ответы.

Он так буднично сказал это, что во мне взыграла желчь:

- Ответы?.. Всего-то через два года? А почему не через четыре? Почему именно сейчас? – но тут я понял, что уже это знаю: – Из-за Часов? Из-за того, что они встали?

- Часы – это лишь символ, - Ангел придирчиво оправил невидимую складку на своём тренче. – Но в общем-то, ты прав: мне пришлось ждать, пока они остановятся – хотя поверь, будь на то моя воля, я не стал бы тянуть.

- Я не понимаю…

- А ты и не должен был: ни ты, ни твои соседи не должны были ничего понимать. В этом не было нужды.

- Не было?.. – повторил я. – То есть теперь нужда есть?

Мне захотелось добавить что-нибудь едкое, но я сдержался – однако от Ангела ведь мысли не скроешь. Он вздохнул и сказал:

- Ты вправе на меня злиться… вы все вправе: Кошатница, Макс, Близняшки, Палыч, Бабуля, Коршун. Я вас оставил, не объяснив, для чего. Это было высокомерно с моей стороны – я признаю это и прошу у тебя за это прощения… даже несмотря на то, что моё высокомерие было вынужденным. Но раз уж вы терпели его два года, то быть может ты не станешь рубить мне голову с плеч и потерпишь ещё пару минут?

Я был так обескуражен, что промычал нечто невнятное.

- Ну вот и славно, - Ангел счёл ответ положительным (да и мог ли тот быть иным?). – Тогда начнём.

Не успел я спросить, что он намерен начать, как перед нами возник экран: повис над перроном метрах в трёх от скамьи. Я вопросительно глянул на Ангела, но он молчал.

Я перевёл взгляд на экран.

Там появился семейный портрет.

Почему-то я сразу понял, что этого портрета никогда не существовало в реальности: его выдумал Ангел. А кракелюры (то есть трещины) на верхнем слое краски были намёком на трагедию. Едва глянешь – сразу ясно: запечатлённых на холсте постигла беда.

На портрете были трое… нет, четверо: младенца я не сразу заметил.

Слева стояла женщина – морщинистая, худая, с измождённым строгим взглядом и закрытыми платком волосами. Очень просто одетая: в старую кофту и длинную юбку. Над ней чернела надпись: «КСЕНИЯ ТРОШИНА. ЖЕНА».

Справа был мужчина – сутулый, небритый и какой-то помятый, словно кто-то его долго жевал, да и выплюнул, раздумав глотать. Под его мутными, пьяно сощуренными глазами набухли мешки. «ВИКТОР ТРОШИН. МУЖ», - сообщали темневшие над ним буквы.

Посередине была девушка: не дурнушка, не красавица, а что-то среднее… Хотя была бы красавицей, если б смотрела не затравленно. Над прилизанной макушкой (причёску тоже бы не помешало сменить; наверное, сзади была коса) имелось пояснение: «ЛАРИСА ТРОШИНА. ДОЧЬ».

На руках девушки спал младенец, но надписей над ним не было.

Я почувствовал озноб.

- Это же…

- Да, - сказал Ангел. – Да, Семён. Это тот самый малыш, которого родная мать отнесла на помойку. Тот, чью душу Пришлый сделал частью себя. Ему даже имя дать не успели.

Замерев на скамье, я глядел на младенца. Он был в ползунках, лысоватая головка покоилась на локте у девушки. Крохотные ручки были сложены на груди.

Мне представилось, как та, кто его сейчас держит, кладёт его в лужу. Не выдержав, я отвернулся.

- Почему?..

Ангел понял мой вопрос… думаю, даже без чтения мыслей.

- Лариса Трошина больна, - тихо сказал он. – Её отец пьёт, мать ударилась в религию… Постулаты о любви к ближнему в девочку в прямом смысле вбивали. По умению тиранить своё чадо Трошины получили бы сто баллов из ста. Прибавь сюда издёвки сверстников – и получишь рецепт методичного расшатывания психики.

Мне стало не по себе. Ангел помолчал и продолжил:

- Прошлой зимой Лариса Трошина пошла на день рожденья к однокласснице – конечно, втайне от матери. Правда, позвали её туда не по дружбе: просто хотели над ней посмеяться. И на том дне рожденья один из гостей – к слову, отнюдь не подросток – воспользовался тем, что девушка не умеет пить: опоил её, а после… - Ангел пожал плечами. – Это всё так банально, что даже скучно рассказывать.

Опять пауза. Я молча ждал, хотя дослушивать не хотелось.

- Протрезвев, - продолжил Ангел, - Трошина едва помнила, с кем спала: она так и не узнала, от кого забеременела. Но несложно догадаться, что она его возненавидела – а с ним и того, кто рос в её животе. Эта ненависть жгла её девять месяцев… И уж конечно, от родных не было ни слова поддержки: своими упрёками те лишь толкали её к безумию. За всем этим последовала послеродовая депрессия, и в итоге… - вздохнув, Ангел не стал рассказывать до конца. Если честно, я был этому рад.

Снова стал слышен шёпот призраков. Им вторил свист ветра на фальшивом перроне.

Через силу я вновь посмотрел на портрет.

В этот раз я глядел на одну лишь Ларису Трошину и потому увидел больше, чем раньше: отчаяние, боль, затаённую злость в глазах. Злость копилась в ней по каплям, а последней могло стать что угодно. Возможно, плач сына, просившего грудь.

От этой мысли я содрогнулся.

Ангел тихо сказал:

- Лариса Трошина помещена в психиатрическую больницу на принудительное лечение, а её мать и отец… впрочем, погляди сам.

Вместо портрета на экране возникло шоссе со старой, потрёпанной «Нивой», каким-то чудом несущейся на бешеной скорости. Она виляла, будто руль дёргали в разные стороны, и в конце концов, проломив ограждение, скатилась по склону. Ломая кусты (судя по ним, было ещё начало осени), автомобиль достиг дна обрыва и загорелся.

Я невольно испытал мрачное удовлетворение от увиденного.

- За рулём был Виктор Трошин? Он был пьяный?

- Нет, - сказал Ангел, – он был трезвый как стёклышко. Авария случилась потому, что его жена, сидевшая рядом, внезапно стала рычать, а затем попыталась откусить ему ухо. И наступила на ногу, не дав убрать её с педали газа, - в ответ на мой недоумённый взгляд Ангел кивнул: – Верно, Семён – это сделал Пришлый.

- То есть как?.. – проронил я. – Ведь его первыми жертвами были погибшие в кафе: старушка с ружьём и хозяин…

- Они были вторыми, - возразил Ангел. – Пришлый начал убивать не в октябре, а месяцем раньше – но, в отличие от других убийств, смерть Трошиных выглядела простой аварией. Следователь Ломзин, в чьи файлы ты влез в четверг, этим делом не занимался.

Я понял, что мой рот опять открыт. Не дожидаясь вопросов, Ангел задал свой:

- Помнишь, как в беседе с Олей я сказал о коллективной и индивидуальной ответственности?

Я растерянно кивнул.

- Есть закон, - произнёс Ангел, - неписанный, но незыблемый: если обитатель Нижнего мира, то есть Пришлый, проникнув в один из Средних миров, вершит правосудие, обитатели Верхних миров – к коим, если ты вдруг забыл, относится и твой покорный слуга – не вправе ему мешать.

Вот тут я запутался окончательно:

- Постойте… что значит «правосудие»?.. То есть Трошины, конечно, довели дочь до ручки, но ведь Пришлый не только с ними расправился – он же всех подряд убивал…

Ангел вместо ответа указал на экран, где возникли две фотографии. Я узнал вчерашних жертв Пришлого: Снегирёв и Попов. Добрый доктор и пациент.

Ангел заговорил сухо, будто читая протокол:

- Снегирёв был соседом Трошиных по даче. Он не раз видел, как Ксения Трошина бьёт дочь, но в ситуацию не вмешивался и никуда об этом не сообщал. Попов был собутыльником Виктора Трошина. Знал, что творится в их семье, но, как и Снегирёв, не встревал в происходящее. Их молчание – один из факторов, способствовавших развитию у Ларисы Трошиной психического расстройства.

Я изумлённо покосился на Ангела; едва взял в толк его слова, как фото Снегирёва с Поповым пропали. Зато возникли два других: Ледоколовой и Ледника. Тех, кто погиб на пустыре.

Ангел прежним тоном продолжил:

- Ледоколова жила в том же доме, где и Трошины: на той же лестничной площадке, в смежной квартире. Она годами игнорировала звуки побоев, доносившиеся из-за стены. Ледник был учителем в школе. В его присутствии Ларису Трошину унижали одноклассники, но он делал вид, что ничего не замечает. Он и другие учителя виновны в её психическом состоянии – а значит, и в том, как она поступила с ребёнком.

Фотографии опять сменились: я увидел погибших на вписке двоюродных братьев.

- Александр и Евгений Стуковы. Веселились на дне рожденья, где был зачат сын Ларисы Трошиной. И не просто веселились: отцом малыша был Александр Стуков. Евгений видел, как тот идёт в спальню с пьяной школьницей, которой тогда не было и пятнадцати, но в амурные дела своего старшего кузена предпочёл не лезть.

Я оторопело глядел на экран, а там уже были Костян с Гришей: погибшие в ноябре бомжи.

Комментарии Ангела не заставили себя ждать:

- Константин Горонов и Григорий Лавдин. Пили рядом с помойкой, где умирал младенец. Были так пьяны, что решили, будто им обоим мерещится плач. Ребёнка ещё можно было спасти, но они завалились в подвал и уснули.

Во мне всё похолодело. На последние фото – Зинаиды Львовны и Вагарша Давидовича – я взирал уже с дрожью.

- И наконец те, кого считают первыми жертвами: Зинаида Морзина и Вагарш Бахтамян. Находились в кафе «Вагарш», когда мимо прошла девушка с голым младенцем на руках… к слову, шла она дворами, а не по улице, так что прохожим на глаза не попалась – но в кафе есть пара окон, выходящих во двор. Вагарш Давидович с Зинаидой Львовной в них смотрели: она – на первом этаже, где ела салат, он – на втором, из кабинета. Они видели Трошину, но убедили себя в том, что им показалось… Удобный предлог ни во что не встревать: легче поверить в обман зрения, чем выйти из зоны комфорта.

Экран исчез. Я сидел на скамье и не мог шевельнуться.

Ангел тихо подытожил:

- Каждый из убитых был частично виновен в том, как Трошина поступила с ребёнком, поэтому Пришлый и забрал его душу: чистота этой души даёт ей право на месть. С точки зрения людей это никакое не правосудие, но в мирах нематериальных за поступки и их отсутствие расценки иные, - Ангел вновь оправил плащ, который сам же и сотворил. – И по этим расценкам душа мальчика вправе поквитаться с каждым, кто причастен к случившемуся… пусть даже своим молчанием. Это одна из двух причин, по которым я не мог вмешаться.

Экран погас, потом исчез. Я был так ошарашен, что даже не спрашивал, какова вторая причина.

Но Ангел назвал её сам:

- Вторая же причина в том, что кроме индивидуальной ответственности есть и ответственность коллективная. Ты, полагаю, не забыл, как я был одет во время нашей с Олей встречи?

- В военный плащ… - проронил я. – Вы сказали, что шли через лето сорок первого…

- Верно, - подтвердил Ангел. – А за много лет до этого, в семьсот пятьдесят пятом году, я преследовал Пришлого в доспехах военачальника династии Тан. События, на фоне которых мы столкнулись, сегодня известны как мятеж Ань Лушаня; в средневековом Китае эта гражданская война стала самой кровопролитной, - Ангел дал мне осмыслить сказанное, затем продолжил: – В другой раз я за ним гнался во время похода Тамерлана на Индию, обернувшегося бойней: чего стоят одни пирамиды из человеческих голов. Ещё один визит Пришлого пришёлся на октябрь шестьдесят второго, когда вспыхнул Карибский кризис, - Ангел снова сделал паузу, затем произнёс: – Пришлых влечёт кровь и смерть – они приходят в разгар войн или в те дни, когда человечество ставит мир на грань катастрофы. Это и есть вторая причина, мешающая таким, как я, с ними бороться: обитателям Верхних миров запрещено защищать тех, кто не ценит своё существование. И как бы вы ни оправдывались, в возникновении таких ситуаций виновны не только президенты и генералы: вы ведь молчите, когда они решают что-нибудь разбомбить? Потому мы и зовём это коллективной ответственностью.

- Постойте, - тут я уловил в словах Ангела нестыковку, - но ведь Пришлый из сорок первого года сбежал в восемнадцатый, так?

- И что тебя смущает? – с мрачной иронией спросил Ангел. – Или у вас сейчас мало войн, о которых большинство предпочитает не вспоминать?

Я пристыженно молчал. Ангел кивнул:

- До военных преступлений, попавших в учебники истории, нынешним конфликтам, конечно же, далеко… Но тут дело не в том, что случилось в две тысячи в восемнадцатом, а в том, чего не случилось, - Ангел посмотрел на меня, и я даже под очками ощутил его взгляд. – А не случилось, Семён, ядерного апокалипсиса: в сентябре две тысячи восемнадцатого одна из систем предупреждения о ракетном нападении сработала ложно. Ошибку сразу устранили, но даже мизерная вероятность ядерного Армагеддона открыла Пришлому дверь, - Ангел вновь отвернулся и, позволив мне сполна ужаснуться его словам, закончил: – Вы живёте на пороховой бочке, сколоченной собственными руками, а ведёте себя так, будто она пуста.

Он опять замолчал. Я не мог вымолвить ни слова. Наверное, так прошла минута.

Потом Ангел глянул куда-то в туман:

- Скоро поезд придёт… - он расправил плечи, будто те отекли. Хотя кто его знает – может, они и впрямь могли отечь?..

- Выходит, - тихо спросил я, - вы не могли бороться с Пришлым, потому что наш мир не заслуживает помощи? И потому что жертвы демона заслужили наказания?

Ангел не ответил, но в этом и был ответ.

- Тогда зачем же вы нас оставили? – недоумевал я. – Зачем вмешиваетесь в ситуацию, если не вправе этого делать?

- Может, потому что я редкий добряк? – с иронией бросил Ангел. – Или редкий дурак. Или это одно и то же.

- Разве ангелы могут быть дураками?

- Мы можем быть добрыми вопреки мирозданию – а оно, уж поверь, не отличается добротой. К тому же, в вашем неправильном мире можно стильно одеться, - Ангел с усмешкой поглядел на свой тренч, – так стильно, что хочется это копировать. Вы умеете создавать и ценить красоту, Семён… А кто ценит красоту, тот не безнадёжен.

Ангел встал со скамьи. Я тоже хотел встать, но он жестом остановил меня:

- Нет, Семён – ты сиди… сиди и слушай, потому что сейчас я скажу то, ради чего мы беседуем. Остальное – мишура.

Сглотнув, я кивнул.

- Начать придётся издалека, - сказал Ангел. – Планируя наш разговор, я решил в этом месте рассказать о Часах, но теперь вижу, что это было бы преждевременно: без некоторой… прелюдии о таком не расскажешь.

Я взметнул брови, но от вопросов воздержался.

- Тысячелетия назад, - продолжил Ангел, - когда связь Нижних и Средних миров была более тесной, чем сейчас, демоны являлись людям во сне. Из-за этого даже возникли культы: тот, кому снился демон, объявлял себя жрецом и придумывал обряды, совершавшиеся в честь нового божества – а на самом деле Пришлого. Само собой, в ходе обрядов приносились жертвы: так демон удовлетворял свою жажду крови. И тот Пришлый, что проник в ваш мир осенью, вскоре потребует того же.

- То есть как это – «того же»?.. – растерялся я. – Он что, захочет, чтобы ему приносили жертвы?

Ангел ответил чуть заметным кивком.

- Нет, ерунда… - я даже засмеялся, позабыв о почтительности. – Вы, наверное, ошиблись – сейчас такое невозможно…

Однако Ангел перебил меня:

- Речь не идёт о жертвоприношениях с алтарём и жрецами: просто кто-то из горожан увидит сон, в котором Пришлый его призовёт… собственно, такой кандидат уже есть: он видел эти сны много месяцев подряд, но утром всё забывал. Однако связь между ним и Пришлым росла, - Ангел сделал короткую паузу, словно подчёркивая сказанное. – Она росла до вчерашнего дня… точнее, до ночи. До той секунды, когда остановились Часы.

Я ощутил нечто вроде озноба – уже второй раз с начала беседы. Ангел продолжал:

- Остановка Часов означает, что избранник демона уже не забудет свой очередной сон: вскоре он явится на зов Пришлого и получит приказ кого-то убить, - рука Ангела взметнулась, предупредив мой вопрос: – Да, я знаю – Пришлый в помощниках не нуждается и может убивать сам. Но убийства невинных, совершённые чужими руками с соблюдением определённого ритуала сделают его сильнее. Именно невинных, Семён: тех, кто сохранил нравственную чистоту. Вот почему я обрёл право говорить с тобой, - Ангел будто чеканил слова, с каждым из которых в моём ознобе прибавлялось мурашек. – Все, кого Пришлый убивал раньше, были частично виновны в судьбе младенца, и из-за этого я не мог ему помешать – однако следующая жертва будет чиста душой… и в силу этого мои возможности расширились: я до некоторой степени могу вмешаться в происходящее. Потому-то я вас и оставил… точнее, именно вас.

Ангел умолк, давая мне поразмыслить над сказанным.

- Погодите… - чтобы не запутаться, я попробовал всё это структурировать. – Получается, Пришлый выбрал кого-то из горожан, чтобы тот принёс ему жертву? А Часы вчера в полночь остановились, потому что этот… горожанин…

- Назовём его жрецом, - прервал меня Ангел. – Это не совсем верно, но так будет проще.

- Хорошо, пусть будет жрец. Значит, Часы остановились, когда жрец увидел очередной сон?

- Который уже не забудется, - уточнил Ангел. – Но прежде, чем искать жертву, жрец отправится к Пришлому и выслушает, что тот скажет: связь между ними окрепла настолько, что жрец сможет его услышать. Примерно так, как слышали демона вы.

Я понимающе кивнул: голос Пришлого, когда тот говорил с нами, звучал как будто внутри нас.

- И кто этот жрец? – спросил я.

Мне показалось, Ангел смотрит на меня странно: будто хочет, но не может чего-то сказать.

- Ты сам увидишь, - произнёс он после паузы. – Пока лишь знай, что жрец – преступник, совершавший мерзкие вещи. Ни с кем иным Пришлый не смог бы войти в контакт.

- Ясно… - проронил я. – И что нам с этим делать? – но тут у меня возникла догадка: – Ковчежцы, которые вы нам присылали… они как-то помешают жрецу?

К моему удивлению, Ангел покачал головой:

- Нет, Семён – у ковчежцев иное предназначение. Ты скоро поймёшь, зачем они были нужны.

- И вы, конечно, не скажете, что в них…

Ангел лукаво улыбнулся:

- Пусть это станет сюрпризом.

Я вздохнул. Будто мало нам сюрпризов… С четверга их было столько, что хватит на любое посмертье.

- Так что же нам делать со жрецом? – повторил я.

- Не «вам», а «тебе», - загадочно изрёк Ангел. – Ты должен вернуться туда, где Трошина оставила сына. Если хочешь, можешь взять с собой соседей, но это необязательно: главное, чтобы там был ты. Жрец появится сегодня, и лишь ты сможешь понять, как его одолеть, - тут Ангел снова вскинул руку, не дав мне ни о чём спросить: – Не спрашивай, что и как делать: повторяю ещё раз – ты поймёшь. Я ведь сказал, что могу лишь до некоторой степени вмешаться в происходящее. Поверь, я говорю тебе даже больше, чем разрешено сказать.

Мрачно кивнув, я всё же спросил:

- Ну а с Пришлым-то как быть? Мы же против него бессильны…

Ангел молчал, но зато я услышал шум приближающегося поезда.

- Кажется, - проронил Ангел, - нам пора закругляться. Время, Семён… время поджимает. Я не должен запаздывать с доставкой душ – у меня ведь тоже есть контракт…

И меня словно обухом огрели по голове.

- Время… - прошептал я. – Часы… Контракт…

Ангел вновь улыбался своей лукавой улыбкой – чуть заметной и будто бы говорящей: «Тепло, Семён, очень тепло. Уже почти горячо».

- Контракт запрещает нам обсуждать свою смерть, пока не встанут Часы, - я растерянно глядел на Ангела. – То есть теперь мы должны рассказать друг другу, как умерли? Но не так, как рассказывали в день знакомства, а в деталях? И это поможет нам справиться с Пришлым?

Ангел не отвечал, однако достал из кармана платок и смачно в него высморкался. Потом бормотнул:

- Ох, и влетит же мне за эти намёки…

- Платок… - прошептал я. – Мы расскажем друг другу об обстоятельствах своей смерти и… - тут я зашёл в тупик. – И наши дальнейшие действия должны быть связаны… с платком Оли?..

- Там-тарам, там-тарам, - шутливо стал напевать Ангел. – Я ничего не говорил, я просто пою.

Поняв, что расспрашивать его бесполезно, я нахмурился – и тут подошёл поезд. У меня отвисла челюсть:

- «Хогвартс-Экспресс»?!

- Обожаю поттериану, - признался Ангел.

Я изумился ещё больше, когда из будки машиниста выглянул… Ангел! Блеснула лысина, мелькнул кожаный ворот плаща.

- Я заодно и проводник, - поведал мне машинист. – Нас тут много.

Двери вагонов распахнулись, души стали входить внутрь. Их удивление было не меньше моего. Паровоз, на котором ездил юный волшебник, был последним, что они ожидали увидеть.

- Три вопроса, Семён, - неожиданно сказал Ангел (тот, что стоял передо мной). – Любые три вопроса, не связанные с Пришлым и ковчежцами. Можешь задать их, пока есть шанс… Считай это моим подарком.

- Прощальным? – зачем-то уточнил я.

- Это первый вопрос?

- Нет, - я мотнул головой и выпалил: – Сегодня наш последний день?

Получилось сумбурно, но Ангел понял.

- Да.

Я совсем не расстроился – видимо, потому что уже это знал.

- Почему Близняшки с Бабулей могут воздействовать на мир живых?

Не знаю, с чего вдруг я спросил именно это – но слово не воробей, назад не вернёшь.

- Понятия не имею, - Ангел усмехнулся в ответ на моё изумление: – Правда, не знаю. Я ведь всего лишь ангел… или тот, кого в вашем мире сочли бы таковым. Нужно спрашивать тех, кто выше.

Я подумал над третьим вопросом. Хотел было спросить, верна ли моя теория про эфир, из которого мы якобы состоим (и не важно, так ли он на самом деле зовётся), но затем передумал: во-первых, слишком это сложно, а во-вторых… какая, в сущности, разница?

А больше на ум ничего не пришло.

Но тут мне вспомнилось, как мы застряли; ощущение того, что всё близится к концу, вернуло мои мысли к началу – и я спросил:

- Почему, когда мы очутились в Общаге, она была для всех разной? Я видел школьный холл, Кошатница – кафе, Палыч – бар…

- Потому что я люблю пошутить, - сообщил Ангел. – Кстати, по той же причине ты называл принесённый мной телик ОБГ: это я внушил тебе такое название, - он пожал плечами и, словно оправдываясь, добавил: – Моя работа слишком важна, чтобы браться за неё с серьёзным лицом.

Мне оставалось лишь качать головой. А Ангел, опять сунув руку в карман, достал оттуда ларец – такой же, как те, что мы разносили по Пскову.

- Это последний, - он протянул ларец мне. – Отдай его кому-нибудь из соседей, и пусть он или она всё время держит ларец при себе. Так надо.

Бережно взяв ковчежец, я положил его в карман худи. Перрон уже наполовину был пуст.

- Ну вот и всё, - сказал Ангел. – Тебе пора обратно в Общагу, а мне… - он кивнул в сторону призраков, толкающих в поезд тележки. – Мне пора выполнять свои служебные обязанности.

- В чём смысл жизни? – спросил я.

- Это уже четвёртый вопрос, Семён, - снисходительно заметил Ангел. – Если честно, я и этого не знаю. Может, в том, чтобы найти его, потому что он у каждого свой? А может, его и нет… Выбирай, что больше нравится.

Ангел шутливо махнул рукой, и я снова рухнул в бездну.

Слова автора: С другими авторскими произведениями (впрочем, и с этим тоже) можно ознакомиться здесь: https://author.today/u/potemkin

На Pikabu роман будет выложен полностью и бесплатно.

Глава 1 Глава 23 (начало) Глава 23 (продолжение)

Не знаю, сколько я падал, но мне показалось, что целую вечность… во всяком случае, кричал я долго. А самым жутким было то, что летел я во тьме.

Потом подо мной что-то спружинило, словно я упал на батут. Меня мягко подбросило. Вопя во всю глотку, я замахал руками. Если бы кто-то меня видел, то сполна оценил бы акробатические способности призраков.

А затем я вновь упал, но уже не на «батут»: мои ноги врезались во что-то твёрдое. Не устояв, я рухнул на четвереньки. Ладони сразу обжёг лёд, и в тот же миг стало светло… может, не совсем светло, а примерно как ночью под горящим фонарём.

Замерев в нелепой позе, я сфокусировал взгляд.

Оказалось, упал я на промёрзлый асфальт, непонятно как оказавшийся под Общагой. Никакого «батута» рядом не наблюдалось, зато фонарь и впрямь горел: он освещал часть тротуара. У столба шуршал пакет, асфальт щекотала позёмка.

У меня возникла мысль, а не помер ли я повторно.

Срывающимся голосом я позвал Бабулю, но никто не ответил; мой постыдный фальцет улетел в никуда.

Поднявшись, я глянул вверх.

К моему удивлению, там было небо – вечернее, отливающее пурпуром. На фоне сизых облаков тянулись ЛЭП. В слабом свете различались фарфоровые изоляторы.

Не успев толком оглядеться, я услышал голоса (они и раньше звучали, но я осознал это с опозданием). Ещё был знакомый запах… В моём детстве так пахло железной дорогой, когда мы с матерью и Викой провожали папу: уезжая по делам в Питер, он всегда выбирал поезд.

От этих воспоминаний мне почему-то стало спокойнее.

Посмотрев вправо, я увидел уходящие во тьму рельсы, а слева был перрон. Там-то голоса и звучали.

Я медленно пошёл туда.

На перроне стояли люди. Они перешёптывались, будто боясь говорить громко. Лица у всех были тревожные, словно они не поезда ждали, а приговора суда, где их угораздило быть обвиняемыми. И никто не был одет по-зимнему: платья, строгие костюмы, трико, футболки, рубашки с короткими рукавами…

Тут-то до меня дошло, что я всё ещё в Нигде, а эти люди – призраки. Они такие же, как я.

Замедлив шаг, я потрясённо глядел на толпу.

- Ну когда же наконец?.. – взмолилась женщина с усталым лицом. – Битый час уже ждём…

- Вам-то хорошо, - буркнул стоящий рядом старик, – у вас вон какой багаж. А у меня…

Он кивнул на багажную тележку с двумя колёсиками и платформой. Оглядевшись повнимательнее, я обнаружил, что такая тут есть у всех. На каждой тележке стояли чемоданы: чёрный, белый и какой-то противный, цветом похожий на гной. Чёрный с белым чемоданы были без надписей, а на «гнойном» было написано: «НЕСКАЗАННОЕ И НЕСДЕЛАННОЕ». И как раз у старика этот «гнойный» чемодан был вдвое больше других. А у женщины, которой он позавидовал, самым большим был белый.

Едва я всё это приметил, как в полуметре от меня возник световой шар.

- Проводник!.. – воскликнул я.

Призраки неодобрительно на меня покосились. Кто-то сказал «нет багажа», и на меня стали кивать. Какой-то мальчуган ткнул в мою сторону пальцем.

А шар, выдав своё фирменное приветствие (то есть «подпрыгнув» в воздухе), медленно полетел над перроном.

Смекнув, что надо идти за ним, я стал протискиваться сквозь толпу.

Души с ворчанием расступались, увозя с моей дороги тележки (мне показалось, их пугало, что её у меня нет). Спеша за Проводником, я силился осмыслить происходящее, но ни одной дельной догадки на ум не пришло. Я не мог и представить, что всё это значит.

Шар привёл меня в конец перрона, где клубился туман: оттуда – я это почувствовал – должен был прийти поезд. Рельсы терялись в полумраке, поскольку фонарь здесь имелся всего один, да и то слабый: торшерный, в кованой оплётке, он едва сиял над скамьёй. Скамья тоже была кованой… и на ней кто-то сидел.

Сначала я принял его за призрака, но тут же понял, что ошибся – рядом не было тележки. А затем фонарь мигнул и засиял ярче.

С трепетом замедлив шаг, я пригляделся к сидящему на скамье.

Он был в тёмных очках и кожаном тренче. Лысый, худощавый, бледный. Загадочный и смутно знакомый, как герой полузабытого сна.

Даже голос его я как будто узнал:

- Здравствуй, Семён, - сказал он негромко. – Ну как, Часы остановились?

У меня задрожали колени.

Тот, кто сидел на скамье, улыбнулся:

- Неожиданно, знаю… Я всё думал, как бы не ошеломить тебя нашей встречей, но увы, - он виновато развёл руками, – придумать ничего не смог. А управлять твоей психикой, как в день вашего застревания, я не буду: мы эту стадию прошли.

Меня зашатало. От дурманящей оторопи я чуть не сел на перрон. Даже звуки пропали, будто я попал в вакуум.

Наверное, я простоял так минуту – даже не заметил, как исчез Проводник.

- Ты не ушибся, когда падал? – донеслось как сквозь вату.

Мне едва хватило сил помотать головой.

- Ну вот и славно… а то я второпях чуть не забыл смягчить падение.

У меня мелькнула мысль, что всё это сон… Что впервые за два года я чудом уснул.

- Нет, Семён – это не сон. Присядь и ничего не бойся. Ты ведь слышал, что я сказал Оле при нашей с ней встрече? Будь эта история фильмом, меня причислили бы к «хорошим».

Не помню, как я подошёл к скамье. Потом я вроде бы замер…

А потом сел рядом с Ангелом.

Слова автора: С другими авторскими произведениями (впрочем, и с этим тоже) можно ознакомиться здесь: https://author.today/u/potemkin

На Pikabu роман будет выложен полностью и бесплатно.

Продолжение к посту "Прибытие". Глава, часть или что то вроде. История не закончена.

Размеренными, твёрдыми шагами всё дальше отходили друзья от посёлка в бескрайние сибирские "джунгли".

Тяжёлые кирзовые сапоги, идущего впереди Сашки, обновляли, еле заметную после сошедшего снега, тропку. Темп движения, заданный проводником, позволял Кузьмичу спокойно осматриваться по сторонам и примечать редкие ориентиры на новой местности. Яркий, но всё ещё по-весеннему холодный солнечный круг, изредка мелькал между верхушками исполинских сосен, словно ребёнок, молчаливо и с интересом наблюдал, куда же это пошли взрослые.

Лес жил своей привычной жизнью и наличие пары путников ничего в нём не меняло, будто бы их и вовсе нет. Молчание сохраняемое друзьями, дабы не сбивать дыхание при движении, позволило Кузьмичу сполна проникнуться величавой безмятежностью хвойного старожила.

Лёгкий гул издавали деревья, изредка вдалеке, почти шёпотом, подавала звуки местная фауна. Пела тайга свою колыбельную, словно сирена моряка, зазывала она Кузьмича в свои глубины.

Незаметно растаяли сожаления по поводу неудавшейся, разбитой жизни, развеялись тревоги от неопределённости будущего. Мир и покой воцарились в душе дяди Паши. Шаги сами по себе становились всё мягче и легче, ноги как будто сами знали куда идти.

Китайская "Montana" противным писком выдернула Кузьмича из состояния транса. Идущий на пару шагов впереди Сашка, молниеносно обхватил левое запястье товарища. Острая боль, от вдавленных в руку часов, вернула остатки сознания. Звук исчез. Не только звук копеечных часов, а вообще весь звук. Мёртвая, кладбищенская тишина стояла вокруг.

Сашка одной рукой продолжал крепко держать Кузьмича за запястье, зажимая часы, а указательным пальцем другой руки, приложив его к губам, подал знак о соблюдении тишины. Время остановилось. Слегка округлённые глаза проводника, быстро, но без паники осмотрели видимый периметр. Ослабевающий Сашкин захват дал добро на возобновление дыхания. Жадно втягивая ноздрями воздух, Кузьмич ощутил в ногах мелкую дрожь. Мышцы были "забиты", как после марш-броска, сердце колотилось будто бешенное, пульс зашкаливал словно у напуганной мыши.

Изменившийся за мгновение лес был абсолютно безжизненным и безмолвным, словно изображение на чёрно-белом телевизоре с плохим сигналом. Высокочастотный писк пронзил мозг на пару секунд с такой силой, что Кузьмич дёрнулся. Паника обуяла его с головы до ног! Захотелось бежать! Бежать куда глаза глядят! Прочь! Подальше от этого проклятого места. Но рука друга на запястье остановила и слегка успокоила.

- Ну что? Поздоровались с тобой?, с серьёзно озабоченным выражением лица, поинтересовался шёпотом Сашка.

Медленно, будто вспоминая, как двигаться Кузьмич кивнул.

- Идти можешь?

Второй раз кивнул головой дядя Паша более уверенно.

- Ну тогда двинули! Мы почти на месте.

Кузьмичу хотелось упасть под ближайшее дерево и свернувшись клубком, слиться с окружающей зелёной марью.

- "Утри сопли", сам себе скомандовал дядя Паша и оттолкнувшись ладонью от сосны, побрел вслед за другом. Шаги удавались с трудом, но собирая собственную волю по крупинками, ловил Кузьмич равновесие и старался не отставать от Сашки.

Идти и правда осталось недолго, примерно через полчаса пути, Сашка остановился у сломанной сосны и скинул с плеч ружьё и рюкзак.

- "Ну вот и пришли", усаживаясь на поваленное дерево будто на лавку, на тяжёлом выдохе произнес проводник.

Кузьмич уселся рядом с другом и переводя дыхание, уже хотел было открыть рот с вопросами, но Сашка его опередил,

- "Полегчало?"

- "Полегчало", буркнул Кузьмич.

- " Ты не бухти на меня Паш, посиди, отдышись, сейчас расскажу зачем я гад такой тебя заставил десяток вёрст по тайге идти", с еле заметной улыбкой сказал друг.

- "Какие к лешему десять верст!?", взбеленился Кузьмич.

- "Мы шли то меньше часа!!!"

- "Меньше часа? Ну ну... Мы с тобой от посёлка в лес вошли в девять, а кукушка твоя китайская в пути чего запела?", Сашка пристально исподлобья смотрел Кузьмичу в глаза, подталкивая его к ответу.

- "Аэм на Пиэм поменялось...", недоумевая сам от своего ответа, обмяк Кузьмич.

- "Вот и считай командир"

Сашка поднялся с импровизированной лавки, зацепил лямки рюкзака за сук сломанной сосны и достал двухлитровую пластиковую бутылку воды. Немного отвернув крышку, он подошёл к затихшему товарищу.

- "Умойся Паш"

Перевернув бутылку Сашка лил воду на ладони друга. Холодная, практически ледяная вода с каждым прикосновением к лицу и рукам Кузьмича, снимала пелену навождения.

-"Святая?", утирая рукавом лицо спросил дядя Паша.

Друзья переглянулись и заулыбались. Не верили они ни в чёрта ни в Бога, будучи некогда лучшее в мире образование, не позволяло им опускаться до уровня безграмотных кухарок, крестящихся при виде молнии.

Сашка сунул руку в рюкзак и достал из него небольшой, аккуратно завязанный "узелок" из белого лощеного головного платка с синими изящным рисунком. Неторопливым шагом, ничего не сказав, пошёл он в сторону холма. Пригорок за поваленным деревом, был достаточно высокий, метров пять, а то и выше. Склоны его были достаточно крутыми. Не без усилий Сашка забрался на него и пропал. Кузьмич бросил свой рюкзак на поваленном дереве, где сидел и отправился вслед за другом.

Сашка сидел на большом гранитном камне, вросшем в верхушку холма и неспеша, толстыми грубыми пальцами, развязывал "узелок". Пачка земляничного печенья, немного карамели а-ля "дунькина радость" перекочевали с платка на поверхность камня. Платок же Сашка повязал не ветку молодого кедра, растущего в самом центре холма.

- "Ну здравствуй Ванечка", негромко, но отчётливо произнёс Сашка.

Раскрыв пачку печенья, одну стопку он веером разложил у основания ствола кедра, со второй оставил целыми пару штук, одну сунул себе в зубы, вторую протянул Кузьмичу, остальные сжал в кулаке и превратив их в крошку высыпал на землю подле камня.

- "Земля тебе пухом", добавил, уже ожидаемую Кузьмичем, фразу Сашка, дожёвывая сухое, как песок печенье.

Кузьмич повторил за другом ритуал и фразу.

Сашка смахнул в ладонь с камня оставшиеся конфеты и высыпал их к вееру печенья. Уселся на край камня и похлопываньем руки по другому краю, пригласил товарища присесть.

Кузьмич бухнулся рядом с другом. Камень был на удивление тёплым, словно изнутри его грели раскалённые угли. Сашка достал из-за пазухи плоскую металлическую флягу и отвернув крышку сделал добрый глоток. Занюхав кулаком, перехвативший дыхание спирт, он протянул фляжку Кузьмичу и начал свой рассказ.

- "Было это ещё, за несколько лет до моего призыва в ряды доблестной советской армии. Работала у нас в школе учительница, Анна Романовна. Лет ей около сорока было. Редкой души человек надо сказать она была, тихая, спокойная, слова дурного никому никогда не сказала. Воспитанная и образованная. А красоте её любая актриса бы позавидовала, личеко милое, белое, глаза, как озёра глубокие, фигура стройная, осанка, в общем балерина, а не учительница. Преподавала она у нас историю и попутно библиотекой заведовала. Бывало на уроке, как заведёт рассказ, аж заслушаешься. Голос елейный, бархатный. Но не смотря на года и красоту, ни мужа ни детей у неё не было, как уж так вышло мне неизвестно, приехала она в совхоз к нам года за два до сего события.

К концу лета, привычным делом занимался весь совхоз, а именно по грибы ходили, чтоб к зиме закруток побольше наделать. Уходили в лес всей толпой, а там уж разбредались, старались конечно из виду друг друга не терять, но дело то грибное, оно такое, смотришь то всё больше под ноги, а не по сторонам, в общем потеряли нашу Анечку бабы местные. До темна всем посёлком аукали, да звали её. Не нашли. И она сама к ночи домой так и не вернулась. Решено было на рассвете поиски возобновить.

Собрался на рассвете у границы леса весь народ местный и мы с пацанами кто постарше да посмышлёней тоже. Председатель с участковым на группы народ делят, старших назначают да свистки раздают. Все на изготовке уже, осталось лишь отмашку дать. А тут на тропинку из-за пушистых хвойных лап выходит наша Анечка и несёт на руках мальчонку, по комплекции лет пяти, в курточку его свою обернула, тот её за шею обнял, к груди прижался, она его обеими руками под зад держит, только ножонки босые по сторонам торчат да качаются при шаге. Люди все как один, рты пооткрывали и замерли в немом вопросе, все стоят, никто не шелохнется. А Аннушка тихим спокойным шагом прошла мимо толпы, щекой к головке светленькой прижимается, лицо блаженное умиротворения полно. Да так и ушла в сторону двора своего, остановить её ни у кого рука не поднялась. Загудела толпа шёпотом. Председатель скомандовал расход. Стали люди по домам разбредаться, да своими предположениями друг с другом делиться. Власть местная, с чувством, с толком, с расстановкой, собрала делегацию и отправилась к дому Анны Романовны."

Кузьмич слушал приоткрыв рот, ловя каждое Сашкино слово и не смея его перебивать, лишь передал другу фляжку и тот сделав небольшой глоток продолжил.

- "Далее знаю с чужих слов. Прибыли к дому Анны Романовны председатель, участковый и фельдшер. Встретила она их у крылечка и попросила да бы малыша не пугать, толпой к ней в хату не ломиться. Аннушка и местный лекарь ушли в дом, надо же осмотреть найденыша на предмет болезни и прочего. Председатель же с участковым, подались в сельсовет телеграфировать и рапортовать в вышестоящие органы о происшествии. Мальчонка оказался здоровее всех здоровых, только необычный до одури. С виду лет пяти, а ходить толком не умеет, всё больше на четвереньках. Вместо зубов молочных, уже коренные. А самое главное в шерсти весь, и ручки и ножки, и пальчики и личико, шерстка светлая, короткая, но густая густая, а глаза круглые большие и умные. Не особо то он и пуглив был, тем более, когда Анна Романовна за ручку его держала. Осмотрел мальчонку фельдшер и пошёл с докладом к убежавшим делегатам.

В общем долго рассказывать о всей волоките и бумажной и бытовой, справили со временем все документы, всё по закону, соблюдая все процедуры, оформили опеку и оставили на Аннушкино попечение сие чудо чудное. Даже репортёр из райцентра приезжал, чтоб про нашего сибирского Маугли всему союзу поведать, да так и не увидели мы статьи той.

Растила Анна Романовна своего сыночка в любви и ласке, всю себя отдавала ему, всю душу вкладывала в Ванечку своего. А тот в свою очередь рос и рос не по дням, а по часам, ну прям, как в сказке. Натурой обладал он мягкой, доброй, любая кошка к нему на руки лезла за лаской, каждая шавка, даже сама дурная пустолайка, перед ним уши жала и хвостом махала, будто помелом. И ребятишки местные тянулись к нему и взрослые глядя на него лишь умилялись. Естественно всё это не сразу, были поначалу и взгляды косые и прочее, всё было, но в итоге своим для всех стал Ванька наш. А рос он и правда, как на дрожжах, года через три меня по росту догнал, но только мне то уже на следующий год в армию. Были мысли у председателя и в столицу отправить их с матерью, на обследование. Только Анна Романовна наотрез отказывалась от перемен таких. Всё твердила, что заберут у неё тогда сыночка. Так и жили мы с дивом дивным под боком и стало всё это обыденностью.

Говорить Ванечка так и не научился, несмотря на всё старания матери, мычал только, но понимать, всё понимал. А силищей обладал какой, богатырь настоящий.

Шли дни, месяцы, жизнь своим чередом протекала. Настало время меня в армию провожать. Гуляли всю ночь, всем селом, трое нас уходило, я и двое друзей моих закадычных, по утру надо было быть в районом военкомате. 

Проводы справляли в клубе местном, пир горой, самогон рекой. К утру ближе высыпали всё на улицу, по домам расходится, да нам троим в путь дорогу отправиться. Глядим, а на месте Аннушкиной избы пламя до небес поднимается. Скачками, прыжками бросились все бежать к пожарищу. А там огонь уже всю избу жадно облизывает да пожирает. Вытащил Ванюша матушку из дома, мычит, воет, а та в бесчувственном состоянии, дымом надышалась видно. Фельдшер подлетел давай искусственное дыхание делать, да в чувства приводить её. А в доме, за окном кошка рыжая орёт Ванькина, уж очень он её любил, кинулся за ней, не успели его остановить. Забежал Ванечка в дом, тут то крыша и рухнула, как будто только его и ждала."

Сашка выглядел мрачнее грозовой тучи и смотрел в одну точку...

- "Пожар или что другое, а в военкомате надо быть вовремя, опоздал - считай дезертир, собрали нас троих, да и отправили на буханке в путь-дорогу. Что и как дальше было, подробности не знаю, Аннушку откачать не смогли, да оно может и к лучшему, жить бы ей без сыночка, только мучаться. Похоронили их рядышком, на местном погосте.

Да только спустя время, Ванечкину могилу раскопанной обнаружили, раскопанной и пустой. Я когда домой вернулся, да начал историю эту воротить, мне Тунгус, на это место указал, говорит три ночи вой по тайге стоял, а потом курган этот вырос. Стало быть и парня вашего тут схоронили."

Кузмич отхлебнул из фляги и протяжно выдохнул горячий воздух.

- "Что ещё за Тунгус?"

- "Пора нам Паш в обратный путь собираться, до темна надо успеть если нет желания повстречать, того кто с тобой здоровался недавно. Остальное позже расскажу." Сашка встал, поднял стоящее у камня ружьё и накинув его ремень на плечо, стал спускаться с холма...