Сообщество - CreepyStory

CreepyStory

16 490 постов 38 902 подписчика

Популярные теги в сообществе:

159

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори

Дорогие наши авторы, и подписчики сообщества CreepyStory ! Мы рады объявить призеров конкурса “Черная книга"! Теперь подписчикам сообщества есть почитать осенними темными вечерами.)

Выбор был нелегким, на конкурс прислали много достойных работ, и определиться было сложно. В этот раз большое количество замечательных историй было. Интересных, захватывающих, будоражащих фантазию и нервы. Короче, все, как мы любим.
Авторы наши просто замечательные, талантливые, создающие свои миры, радующие читателей нашего сообщества, за что им большое спасибо! Такие вы молодцы! Интересно читать было всех, но, прошу учесть, что отбор делался именно для озвучки.


1 место  12500 рублей от
канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @G.Ila Время Ххуртама (1)

2 место  9500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Drood666 Архивы КГБ: "Вековик" (неофициальное расследование В.Н. Лаврова), ч.1

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Итоги конкурса "Черная книга" от сообщества Крипистори
Показать полностью 1
8

Анима. Разговор

Анима. Разговор

Когда мы с Вано сблизились, то у нас начались частые разговоры. В один из дней за партией в шахматы у нас произошёл примерно такого рода разговор:

- Вано, слушай, а как ты сюда попал?

- Знаешь, на самом деле по своей собственной воле. Слышал рассказы многих, здесь, в этом месте, о том, что добровольно принудительно запихнули, как например и тебя, что ты вообще не помнишь последние несколько месяцев. Мне же пришлось придумывать историю, чтобы попасть в Аниму.

- Что? Но зачем?

- На самом деле причина одна. Здесь в Аниме производят эксперименты на людях с лекарственными препаратами. Множество экспериментальных лекарств здесь в обиходе с различными свойствами. Когда я загорелся идеей, уже после наркотиков, после посещения шаманов на севере и буддистских монахов на юге, я решил слечь в психушке с мыслями что может мне помогут препараты добиться желаемого. Но обычные препараты мне также не помогли и когда я случайно узнал об Аниме, то решил, что мне нужно сюда попасть.

- Так давай по порядку. Что за идея у тебя? И, что ты сделал, чтобы сюда попасть?

- Всю свою жизнь я чувствовал себя одиноким, с лет четырнадцати точно. Знаешь, люди всегда ко мне тянулись, общаться, дружить, но мне с ними скучно. Мне никогда не было интересно говорить на обыденные темы, на которые говорят все: семья, работа, друзья, дети, единственная интересная тема в мужских разговорах – это винокурение. Самое настоящее одиночество в толпе. Таких людей, как ты в моей жизни всего пара человек, когда действительно возникает связь и люди могут говорить часами на самые различные темы. В основном же идешь с коллегами с работы и молчишь пока они говорят на обыденные темы.

Собственно, это ощущения одиночества в толпе, ощущение себя пришельцем в обществе меня в какой-то момент доконало и примерно в тот момент я познакомился с одной интересной книгой. Алджернон Блэквуд – Кентавр. Это моя Библия, и как говорил сам Блэквуд в своей книге, что порой встречаются вещи, что ощущаются будто твоими. Как раз в своей книге он рассказывает историю мужчины похожего на меня не внешне, а чувствами, его вечно тянет к природе, ему плохо в обществе, также плохо и в городах. Для него это белый бесполезный шум. Самое интересное, я сам с Кавказа и события книги происходят на Кавказе.

“Он тогда улыбнулся, запомнилась мне его широкая искренняя улыбка.”

Когда я прочитал Кентавра в моей голове всё встало на свои места. Ощущение одиночества, тяга к природе, тогда созрел план, а точнее способ, как можно добиться освобождения души из бренного тела. Тут сказались мои познания в буддизме. Я решил медитировать. Медитация прекрасно изменяет сознание, даёт спокойствие в разуме. Несколько лет медитаций везде. В доме, на природе, в храмах буддистов. Не помогало. Тогда я решил прибегнуть к принудительным способам изменения сознания. Я знаю, уже говорил, но и они не помогли. Теперь я решил попробовать через Аниму.

- Оу, вот это да. Не, я далёк от этого. Меня наш мир устраивает, но я понимаю твою инопланетность, это я думаю мне в тебе и нравится.

- Скорее всего.

- Так, а как попал сюда ты то?

- На самом деле ничего особенного. – он вновь улыбался, - придумал, что на меня напал призрак. Нёс бредятину, о том, что схожу с ума, о том, что мне страшно и он летает за мной по всюду. Благо с фантазированием никогда не было особых проблем. Потом обследование в нашей местной психушке и тогда мне дали направление сюда. Тогда я успокоился и был рад. Теперь продолжаю здесь попытки освободить свою душу от бренного человеческого сосуда.

Показать полностью
69

Страхи и места, где они обитают

В детстве многие вещи могут казаться страшными. Но стоит посмотреть поближе и иллюзия ужаса рассеивается: мрачный коридор с притаившимися кошмарами по его тёмным углам оказывается всего лишь коридором, в котором накопилось слишком много вещей, которые вот-вот разложат по нужным местам или наконец-то вынесут на мусорку;  под кроватью вместо когтистого и лупоглазого монстра покрываются плесенью зафутболенные туда когда-то хозяином комнаты носки, поцарапанные солнечные очки, да спутанные провода старых зарядок давно почивших телефонов. И когда ты осознаёшь, что все эти ужасы - лишь пустые фантазии - остается сделать тяжёлый вздох облечения...

Но вся эта фигня с осознанием никогда не работала с подъездом.

Алексей потоптался перед металлической дверью, прежде чем приложить ключ к замку. Раздался противный писк - ад приветливо распахнул ему свои врата.

Надпись во всю стену "Суки! Узнаю, кто ссыт в лифте - убью!", конечно, не дотягивала метафоричных дантовских изречений про оставляющих надежду и входящих, но была составлена грамотно, что наводило мысли на то, что его автором была миловидная старушка из 32 квартиры. Маргарита Елизаровна мало того, что была филологом со стажем, так и больше всех страдала от появившегося не так давно ссыкуна - пары от обильных излияний, несмотря на все попытки уборщицы извести их, будто пропитали старенькую кабинку лифта насквозь. Молодые и бойкие отсыпали парочку крепких эпитетов, когда открывшиеся сворки лифта выдыхали им в лицо кислым запахом мочи, да топали по лестнице пешком. Ленивые зажимали нос и терпеливо пережидали своего избавления... А вот жившая на последнем этаже старушка попросту не могла никуда уйти от этого стойкого амбре. Двигалась она неторопливо, а больные колени не давали даже надежды на спуск по лестнице. Скрипучая кабинка ехала и того медленнее, позволяя едкому запаху прокрасться по рукавам, да залезть за шиворот пальто, чтобы испугать своими крепкими горькими нотами приблизившихся людей на остановке.

Уголок губ дрогнул, когда Алексей представил, как эта миловидная пыльная старушка несётся со своей тростью на хулигана, застигнутого на месте преступления, но стоило ему переступить порог...

Пятки будто вросли в бетонную лестницу, внезапно отрастив длинные острые шпоры. Лёша закрыл глаза: "Считай до десяти и иди".

"Один..."

Нос защекотал запах пыли, меловой побелки и сырости... как в могиле.

"Два..."

Лёгкие сдавливает будто уваливающееся от скорости ударов сердце. Становится труднее дышать.  За грудиной распирает - хочется разорвать плоть, чтобы впустить побольше воздуха.

"Три..."

Конечности будто притягивает к земле, руки плетьми повисают вдоль тела. Не в силах шелохнуться даже мизинцем.

"Четыре..."

Губа предательски начинает дрожать, поджимаешь её, закусывая почти до крови, чтобы вернуть ощущение реальности. Однако что-то внутри дергается от липкого ужаса, в котором барахтается твоя тщедушная душонка. Скрёб-скрёб. Кто здесь? Нечто шаркает по ступенькам, шумно растирая песок под тяжёлыми подошвами своей обуви. Оно впереди? Повернуть назад?

"Пять..."

Чёрная пустота тамбура разевает бездонную пасть, а по спине катится холодная капелька пота, быстро теряющаяся в складке одежды. Но ему кажется, будто это провал за его спиной лизнул свою добычу, пробуя её на вкус.

"Шесть..."

Быстрее. Тело движется само по себе. Первый неуверенный шаг. Вторая ступенька. Оно стоит там, за углом, у лифта... или нет. Там, где мусоропровод. Рука впивается в поручень с такой силой, что костяшки побелели...

"Семь..."

Грязно-голубая краска на стенах под слоем какой-то копоти и десятков надписей о Цое, жизни и Симке из 15 словно плясала перед глазами. Тихое мракобесие.

"Восемь..."

Да, сплошное мракобесие. Но лестница преодолена. Впереди лифт. Скрежет за створками, лязг. И чувство, что ты не успеваешь. А оно всё ближе. Лучше закрыть глаза...

"Девять..."

- Эй, наркоман. Сам свалишь или помочь?

Вместе с привычной вонью из лифта пытался выйти человек, нагруженный мусорными пакетами и какой-то пыльной ветошью. Алексей вздрогнул. Кошмар наяву. А перед ним сосед, на шею которому он был готов кинуться с благодарностями. Но внешний вид и наливающиеся гневом глаза оттолкнули, и молодой человек уступил проход, шагнув в сторону.  Вполголоса проглатывая какие-то ругательства, грузный мужчина лет пятидесяти освободил лифт и, намеренно задев парня пакетом, прошёл в сторону выхода. Однако вынырнувшему из мрачного видения Алексею хотелось лишь облегченно рассмеяться. Он обернулся и уставился в спину удаляющемуся соседу, когда когтистая лапка будто снова сжала его сердце. Нет, домой. Быстрее домой. Глубокий вдох. Не дышать. Выдох на 6, неглубокий вдох. Восьмой этаж. И дом, милый дом.

- Бу! - чёрная тень вылетает из-за угла прямо перед входной дверью.

- ...лЯть! - Расстроенная нервная система выдала короткий крик, но руки успели автоматически цопнуть напавшую тварь. Тварь улыбнулась широко и радостно, а потом почти всеми конечностями обхватила Лёшу.

- И я по тебе скучала!

- Ленка, ты охренела так людей пугать?! - Алексея потрясывало и, чтобы скрыть это, он решил потрясти кого-то другого. Но трясти старшую сестру-инвалида было немного стыдно. Хотя она так лыбилась... Отлепив от себя худощавое тело без единого намека на женственность и обаятельность и нравоучительно его приподняв выше головы, Лёша аккуратно поставил сестру на пол. Хотел ещё спросить про костыль, но тот благополучно висел на портупее сестры на манер сабли. Ленка пользовалась вспомогательными средствами передвижения только на улице, а вот в помещении, по возможности, старалась обходиться своими силами.

- Ну, то человек, а то ты...

Лёша сурово посмотрел на сестру. Но та лишь победно улыбнулась. Парень вздохнул и запустил нежданную гостью в дом. Страх полностью отпустил.

Вообще, вот так его торкало редко, лишь в подъездах старых панелек. Точнее одной, конкретной панельки. С чего это происходит, он не знал. Забыл. Просто, когда ему было лет 12, он зашёл в подъезд своего дома и его накрыло этим ужасом. Обнаружила его тогда рыдающим у мусоропровода сестра. На вопросы он связно ответить не мог. Родные подозревали, что на него напали. Но вещи при и на нём были целыми и невредимыми. Да и отсутствовал он тогда всего 10 минут. Психологи, а за ними и психиатры предположили паническую атаку, связанную с тяжёлыми переживаниями: аварией, ночью проведенной в машине на трассе с покалеченной сестрой и мёртвым дядей за рулём. Хотя с аварии прошло на тот момент уже лет 6, а мёртвое тело дяди он даже не запомнил, так как сестра закутала его в куртку и приказала закрыть глаза. Ему прописали таблетки, но от них он становился таким вялым и сонным, что в какой-то момент начал прятать таблетки под язык, а потом сплёвывать в туалете, пока его не застала Лена. Сестра покачала головой, а потом научила приёму со счётом. Это помогало лишь отчасти, так как при счёте надо было ещё как-то правильно дышать, но даже это было лучше лекарств, которые превращали тебя в овощ.

А через пару месяцев отца повысили и перевели в главный офис. Кататься туда из их района было долго, поэтому родители, недолго думая, присмотрели квартиру поближе. В новом доме. С белым кафелем на полу и побеленными стенами. И никаких кошмаров больше не было. Долгие восемь лет. А потом в его универе случилось классическое (происходило такое повсеместно) слияние с какими-то другими похожими учреждениями, новые корпуса, которые находились рядом с домом, отдали более перспективным направлениям, а всякую "чернь" (как выразился одногруппник Лёши) по типу экологов и почвоведов сослали на окраину в старый корпус, который, на неудачу парня, оказался буквально в 10 минутах от их старой квартиры. Та все эти годы благополучно сдавалась каким-то знакомым-дальним родственникам за почти символическую мзду, однако когда вскрылся факт неуплаты по коммуналке аж за полгода, родичей попросили с вещами на выход. Нового жильца не нашли, а тут все карты сложились как надо - и до окончания учёбы Алексей заимел собственное жильё. Когда родные сообщили ему об этом, он, конечно, вспомнил прошлое, но ему казалось, что теперь-то у него уже другая жизнь. Взрослая, серьёзная, бесстрашная. Поэтому квартире он обрадовался. Радовался он целые сутки, пока вещи с друзьями перевозили. А когда на следующий день вернулся из универа - накрыло. Рыдать, обнимаясь с мусоропроводом, он не стал, но еле выполз на улицу, отдышался и зашёл только следом за соседкой - Маргарита Елизаровна если и обратила внимание на его состояние, то вежливо промолчала.

Следующие недели превратились в пытку. Конечно, можно было плюнуть на всё и вернутся домой, но Лёша вспоминал реакцию родителей на его прошлые "загоны", таблетки, психиатров и мужественно терпел. Точнее, поджидал кого-то из соседей и заходил вслед за ними. Но сегодня не повезло...

Сестра просидела у него до поздней ночи - недавно только закрыла проект очередного дома, хотела отметить. Заказали пиццу, достали из студенческих закромов пива и включили совсем неподходящий весенне-летнему зною "Крепкий орешек", который Алексей вообще-то считал чисто новогодней картиной. Но против Ленки не попрёшь, особенно если она вооружена костылём.

- Тебя проводить? - Алексей прикусил язык. С одной стороны, за сестру он волновался. С другой, уже распахнутая входная дверь приоткрывала вид на площадку и чернеющие лестничные пролёты. Ощущение присутствия кого-то в темноте лишь усилились, когда сестра бойко проковыляла до лифта, а брат выглянул за ней.

- Я уже такси вызвала, не парься. - Громоздкая кабинка добралась до нужного этажа, а Лена напоказ надула щёки - будто в прорубь нырнула - задержала дыхание и поехала вниз. Полоска света от лифта пропала, а тёмная лестничная клетка будто нависла над высунутой из-за двери головой. Чувствуя, что ещё немного и что-то коснется его, Лёша захлопнул дверь.

- Ссыкло...  - плюнула в его спину темнота. Или ему послышалось?

Зябко поведя плечами, Алексей вернулся в комнату, надел наушники и включил музыку погромче. Ударные долго месили мозги, пока в плейлист не затесалась лёгкая и лиричная мелодия, под которую сознание отключилось, переведя тело в режим "сон".

Сон был странным.

"Наркоманский трип, не иначе..."

Пальцы автоматически ввели пароль от замка, а рука дёрнула тяжелую дверь. Мысли в голове роились разные. Но все не его. Много алкоголя, безадресного гнева и гадкого чувства удовлетворения от задуманной пакости.

Подъезд его не пугал, наоборот, казался чем-то уютным и своим. А раз своё, то можно делать что хочешь, так? Вонь кабинки лифта была приятной, доказывающей, что хотя бы тут есть его след. Мокрый, но след. И никаких ноющих бывших, которые считают алкашом и требуют алименты, матери-пенсионерки, капающей на мозги о том, что его шабашками сыт не будешь, твари-начальника, требующего уже в понедельник выходить трезвым и угрожающего уволить, если пива на обеде навернул. Ноги немного подкашиваются, но голова еще соображает. Восьмой этаж. Но надо выше. Вот, в закутке лежит черный пакет с недопитой чекушкой. Или уже допитой. Язык прощупывает горьковатое горлышко в поисках последней капли. Всё. Можно в путь. В лифте хорошо, но пора заняться делом. Облегчение накатывает в двойной дозировке, когда он вспоминает, как та старая грызма-училка жаловалась, сидя на лавочке, соседке на запах лифта и больную ногу. В школе старая стерва поймала его, когда он вытаскивал деньги из карманов одежды забывчивых школьников. Заставила вернуть и извиняться. Потом схватила за руку, когда тот уже сбегал после удачного поджога, устроенного в приёмной директора. Там уже извинения не сработали. Поставили на школьный учёт. Потом были и другие проступки, в конце концов в школе "попросили" уйти. И как-то дальше всё покатилось... Но началось-то с этой дряхлой суки! Губы растянулись в усмешке.

Лёша оцепенел. Нет, не от осознания того, что очутился в сознании какого-то алкаша, ссущего в их подъезде. А от того, что этот тип не заметил. Когда тот досасывал бутыль в полумраке закутка, уже хорошо знакомое нечто тёмной тенью поползло по полу в его сторону. Тронуло кончиком своей сущности пакет с пустой бутылью и пристроилось за уходящим человеком. Алексей не видел этого, но чувствовал. Понял он, и что нечто не стало пробираться в кабинку - брезговало. Зато оно было счастливо и проскользнуло в сторону лестницы. Пока лифт ехал вниз, а алкаш пребывал в своих грёзах, Лёша почти физически ощущал, как Это беззвучно скользит вниз по ступенькам. Быстрее лифта оно оказывается внизу и ждёт, даже принимает какое-то обличие.

"Нет! Беги! Двигайся!"

Но ноги были не его.

"Попался!"

Алкаш даже не успел испугаться. Только сделал шага два из кабинки лифта, а потом вся верхняя часть его пропала в пасти чудовища.

Разомкнуть глаза было нереально трудно. Так же трудно, как и поверить в то, что он был жив. Продрал глаза. Моргнул. Попытался разогнуться, но затекшая шея и поясница резко отозвалась болью из-за неудобной позы, в которой он заснул за столом. Музыка в ушах не играла - комп благополучно ушёл в состояние сна.

Алексей, повинуясь, какому-то предчувствию, прошёл до двери и неуверенно открыл её. Солнце успело подняться и теперь нагревало лестничные пролёты. Всё казалось таким уютным и, внезапно, безопасным... Алексей напряг слух, вслушиваясь в звуки подъезда. Выходной, но, несмотря на раннее утро, кто-то уже шуршал на лестнице.

Лифтовая кабинка вдруг громко вздрогнула и поползла наверх. Сердце же Лёши ухнуло вниз от этого резкого звука. Он даже прикрыл в опаске дверь, но кошмар в тени, который обычно поджидал его, вроде бы, взял выходной, поэтому Алексей почти смело сделал шаг вперёд. Медленно втянул носом запах какой-то тины и хлорки - тётя Галя ещё недавно прошлась по пролётам с тряпкой. Может именно из-за этой старой тряпки, которая видала ещё Ленина на броневике, у Галины Кимовны и не получалось полностью удалить вонь в лифте, хотя хлорки она никогда не жалела, как и сил. Вообще, официально уборщицей подъезда была совсем другая женщина, но дотошность, с которой тётя Галя проверяла качество её уборки, довела ту до того, что при очередном недовольном поцокивании над ухом женщина пихнула тряпку в руки тёте Гале и была такова. Галина Кимовна же совсем не расстроилась, можно сказать, даже обрадовалась. Она надеялась вернуть давно забытое дежурство по квартирам, когда каждый был обязан в определенный день пройтись по пролётам не только с веником, но и с мокрой тряпкой. Вот только получив третье по счёту "Да вы совсем ох..." и второе "А не пошли бы Вы...", запал её несколько поугас. Но раз уж заварила кашу - расхлёбывай. Так Галина Кимовна стала неофициальной уборщицей первого подъезда, которая раз в неделю на выходных (в будни она продолжала работать медиком в бассейне) наводила лоск и чистоту. По-своему, конечно. Надписи на стенах она не трогала - считала частью панельного фольклора, стирая только самые нецензурные. Поэтому упорно игнорировала не только витиеватый намёк на легкомысленное поведение Симки ("Так это ж правда!"), но и упорно не замечала фразу-угрозу на первом этаже. В конце концов, её ссыкун тоже достал - единственное плохо пахнущее "пятно" на её репутации. А вот лестницы всегда были чистыми. Даже сейчас Алексей чувствовал босыми ногами шероховатость бетона, но никакого песка-грязи не было. Красота! По крайней мере, пока соседи не натопчут.

Алексей сделал еще несколько пробных шагов. Тишина. Спокойствие. Он тяжко выдохнул.

- Надо всё же... - ноги легко вынесли его на этаж повыше. Закуток - но там пусто. "Может это просто страшный сон?"

Ещё один вздох. Уже легче. Да и вообще, надо сходить за квитанциями! Время платить по счетам, так сказать, не за горами. Не возвращаясь в квартиру, Лёша босиком пробежался по нагретым ступеням вниз. С каждым пролётом его уверенность всё больше возрастала. Поэтому уже на втором этаже у почтовых ящиков он преспокойно насвистывал про себя мелодию из Марио. Замок на ящике был давно сломанным, но разболтанным, поэтому достаточно было провернуть личинку и засовчик прокручивался вместе с ней. Достав квитанции и собравшись в обратный путь, он внезапно услышал голос с первого этажа.

- Это кто там вошкается у ящиков?! - голос был хорошо знакомым.

- Тётя Галя, это я! - ответил Лёша автоматически, а в следующую секунду хотел добавить, кто именно "я", но его опознали и так.

- А! Лешик. Будь лаской, снеси мне пакет с мусором сюда! Я уже на выходе вспомнила, что его у ящиков кинула, хотела забрать, да забыла.

Пакет действительно стоял недалеко. Алексей сначала посмотрел на свои необутые ноги, а потом плюнул и спустился. На первом этаже было так же чисто (не считая надписей на стене).

- Ой, да ты босой! Чего сразу не сказал, я бы не просила тогда.

- Да ладно, тёть Галь. Не растаю.

Галина Кимовна добродушно улыбнулась и приняла пакет из рук парня.

- Ну не стой так! Ноги застудишь. Иди домой.

Алексей махнул рукой и начал обратный подъем.

- Ой! - тётя Галя тихо ругнулась. Пакет порвался в самый ответственный момент. Часть подобранного мусора разлетелась, из пакета выпал другой пакет, в котором что-то загремело, прокатываясь по полу.

Парень в ужасе обернулся. Даже отсюда он понимал, что в этом пакете. Пустая чекушка.

Галина Кимовна, кинувшаяся подбирать рассыпанное, совсем не заметила перекошенное и побелевшее лицо парня, как и то, что тот продолжил свой подъем на резко ослабевших ногах.

Очнулся Алексей уже дома, от хлопка входной двери. Прислонился к ней спиной и сполз вниз на пол. Новая паническая атака была близко.

ПыСы: Это может быть лишь первая часть истории. Задумка и наброски на продолжение есть. Но я пишу слишком медленно, поэтому просто ничего обещать более не буду. Хотелось поучаствовать в конкурсе криписторий, но по объемам и моей скорости работы, видно, не потяну. Поэтому пусть хотя бы этот кусочек засветится.

Каждый выберет подъезд по вкусу... или представит в уме свой вариант

Показать полностью 2
81

Проповедник

Начало — Числа

Их двое: один высокий и крепкий, второй низкий и тощий. Два крепких не пролезли бы в одну Дверь, два тощих не справились бы с заданием.

Оба стоят лицом ко мне, но жадные взгляды рыщут по изящной фигурке, испуганно сжавшейся в тусклом желтом свете фонаря. Приблизиться не составляет труда. Раз — и я уже рядом.

От Ани пахнет сладким яблоком с кислинкой страха. От Других пахнет дешёвыми сигаретами и перегаром напрасно прожитых жизней. Два — и висок хрустит под железным клювом тяжелого молотка.

“Бегите, Анна Романовна!” — бросаю девушке. Три — и мне в челюсть прилетает кулак.

К запаху крови от упавшего на землю мешком картошки Другого примешивается металлический вкус крови во рту. Четыре, пять, шесть — беспорядочно бью второго по рукам, которыми он тянет ко мне в попытках закрыться.

На мгновение теряю равновесие, но этого хватает, чтобы у Другого в руке блеснул нож. Опытная тварь. Сколько людей он загубил? Сколько Ань не дошло до дома? Семь… бок пронзает острая вспышка боли.

Тени сгущаются. Восемь, девять, десять — вытекает из меня сок жизни.

Время замедляет свой ход. Одиннадцать, двенадцать — кровь боевыми барабанами стучит у меня в ушах.

Я вижу в его пустых, бессмысленных глазах ненависть ко всему теплому, разумному, человеческому. Молот моего возмездия тяжело опускается на его плоский неровный лоб. Тринадцать.

В полутьме пустынного парка мы одни. Я и две пустых оболочки.

Дело за малым. Скверная плоть укажет путь. Дверь скрывается под их кожей, ожидая ключа из костей мироздания.

Оттаскиваю материал в кусты, подальше от дорожек. Мертвые пальцы цепляются за сырую землю — не хотят отпускать реальный мир, который они черпали жадными горстями. Бок болит.

Возвращаюсь за сумкой. Интересно, далеко ли уже Аня. Интересно, пришлет ли помощь. Хотя без достаточного уровня допуска помощь будет только мешать. Бок продолжает болеть.

Оболочку повыше прислоняю к дереву — ей предстоит стать Дверью. Оболочку пониже кладу в ноги первой и раскладываю перед ней инструменты.

С помощью мачете аккуратно обрубаю сучки, все десять. По тому, насколько черна вытекающая смола, убеждаюсь лишний раз, что был прав — существо не от мира сего, пришелец из Другого Места.

Берусь за пилу и укорачиваю верхние ветки наполовину. Корни обрубаю топором. Обе ветки приматываю бечевкой к одному из корней, ручным сверлом проделываю в них отверстия и вставляю туда сучья.

“Мхххгх?..” — хрипит другой Другой. Бессмысленные глаза жалобно смотрят на меня. Вот уж крепкий так крепкий.

“Не переживай”, — ласково говорю ему, показывая Ключ. — “Сейчас отправимся к тебе в гости. Надо только открыть Дверь.”

Показать полностью
138

Бабье царство. Часть 2/8

UPD:

Бабье царство. Часть 3/8

Бабье царство. Часть 4/8

Бабье царство. Часть 5/8

Бабье царство. Часть 6/8

Бабье царство. Часть 7/8

Бабье царство. Часть 8/8

Бабье царство. Часть 1/8

Божена же на его рассказ откровенно зевала, слушая явно вполуха, задумавшись о чём-то своём. Затем сказала:

- Сейчас постелю тебе на печи, Павлуша. Устала я, потому что встаю очень рано, дел много, а тут ты ещё свалился нежданно, как снег на голову.

Прозвучало с упрёком. И, видимо, от её тона в Павле закипела обида, поэтому он и сказал, не подумав:

- Я ведь к вам погостить приехал, проведать. В памяти осталось хорошее, светлое. Поговорить хотел, узнать о вас больше… Может, всё-таки, Божена Иннокентьевна, передумаете прогонять?

Спросил, и голос дрогнул. Ведь так хотелось остаться, а названную прабабкой причину: мол, праздники – посчитал глупой и надуманной.

- Нельзя тебе остаться, Павлуша. Запрещено у нас сейчас чужаков приглашать.

- Но какой я чужак? - возмутился Павел, повысив голос.

- Спать иди, - категорично, командирским тоном, не терпящим возражений, отрезала Божена, предупреждая: не то возьмёт – и выгонит, и церемониться не будет.

Спал Павел тревожно, мучаясь липкими кошмарами. И то ли во сне, то ли наяву слышались ему причитания или молитвы – не разберёшь, потому что слова в них были приглушённые и неразборчивые, вызывающие гнетущее, тоскливое чувство.

Он проснулся в темноте, в семь часов утра. Божены в хате не было, как не оказалось и завтрака на пустом столе, словно неприветливая прабабка торопила его поскорее уйти.

Пришлось собраться и выйти из хаты, голодным направляясь на остановку, и по пути обнаружить, что на улице-то, вопреки раннему утру, многолюдно.

В рассветных зимних сумерках сгорбленные старушки тащили по дороге объёмные сумки, за ними следовали женщины помоложе, тоже нагруженные корзинами, раздутыми матерчатыми авоськами, а некоторые из них волокли за спиной тяжёлые с виду походные рюкзаки.

Но больше всего удивило Павла, что все они шли пешком, неторопливо и молча, а его словно не замечали.

Павел на то лишь пожал плечами: останавливаться и что-то спрашивать из любопытства не было времени, хотелось успеть на автобус. Но все же он приостановился, увидев на перекрёстке гружёную и накрытую сверху телегу с запряженным в неё конём, которого погонял дряхлый старик, такой тощий, что в свободной одежде напоминал пугало.

За телегой следовала ещё одна гружённая бочками и тюками повозка, а за ней уже резво бежали и по-звериному прыгали на четвереньках те самые вчерашние слабоумные мужики, издавая шумное сопенье и неприятное возбуждённое повизгивание: «И-ии!»

К остановке Павел добрался, когда совсем рассвело. Мороз крепчал, автобус опаздывал, притопывания и бег на месте согреться не помогали. Простояв ещё час, Павел замёрз, чувствуя, что если ещё немного побудет на холоде, то наверняка заболеет. Оттого занервничал, но сильнее разозлился оттого, что автобус так и не пришёл.

Поэтому, плюнув на всё, он бегом вернулся в деревню, которая с виду (не могут же все местные враз уйти) казалась пустой, а хата Божены – запертой на амбарный замок.…

И Павел, голодный, замёрзший и злой, решил постучать в соседские дома, попросить приюта, да хоть за деньги. Но к ужасу и смятению, нигде на его крики никто не откликнулся, и Павел от безысходности направился к перекрёстку, а там – к магазину.

На голодный желудок не радовало его ни голубое, пронзительное в своей морозной голубизне небо, ни блестящий на ярком солнце, словно покрытый россыпью бриллиантов белый пушистый снег. Такого чистого снега определённо в городе не увидишь.

Всё раздражало Павла до чёртиков, и хотелось быстрее в тепло и поесть – хоть кусочек чёрствого хлеба, а лучше вернуться обратно в город, в своё общежитие, где всё понятно и просто, и на каждом шагу не попадаются слабоумные агрессивные мужики, ведущие себя неадекватно.

Возле магазина, который Павел нашёл по памяти, – никого, а сам он закрыт, как и упоминала прабабка. Зато на свежем снегу видны следы колёс от телег. Опа! Как он раньше не догадался поискать местный люд по следам?

Только собрался так поступить, как услышал поскрипывание снега позади, обернулся и увидел женскую фигурку в коротком белом полушубке, тёплой вязаной шапке, кожаных сапогах до колен – тоже белых, и в широких клетчатых шортах. Ну и модница! Зимой – и в шортах!

Солнце слепило, и оттого лица модницы Павел не мог рассмотреть, пока она сама не подошла и приятным звонким голосом шутливо не спросила:

- Что – заблудился?

А Павел на её слова неожиданно растерялся, потому что, наконец, рассмотрел её лицо – скуластое, тонкогубое длинноносое, всё словно собранное из резких острых углов, ужасно некрасивое и одновременно всей этой резкостью притягивающее взгляд. А вот её глаза оказались невероятно чернючие и тоже пугающе притягательные, ибо блестели, как подсвеченный солнцем мазут, к тому же опушённые длинными, густыми ресницами, что лишь усиливало общее впечатление необычной внешности девушки.

Незнакомка смотрела на него одновременно холодно и с любопытством и не моргала. Павел с трудом отвёл взгляд, хотелось стряхнуться, словно от нелепого наваждения, потому что на мгновение показалось, что он спит, а происходящее сейчас нереально.

- Ты немой? - спросила модница.

- Что? Нет, - ответил Павел, стараясь больше не смотреть ей в глаза, чувствуя, что смутился. И спросил: - Где все?

- Пошли, покажу, - произнесла незнакомка и улыбнулась, демонстрируя ровные мелкие зубы – и эта её улыбка отчего-то вызвала у Павла отвращение, словно ему улыбалась хищная рыба.

Она ходила медленно и прихрамывала, одно плечо было слегка выше другого. А подойдя, модница нарочно взяла его под руку, так что Павлу пришлось пристраиваться к её медленному движению.

И сразу расспрашивать стала: сначала – как зовут, потом – к кому сюда приехал, а он отвечал, как есть, не задумываясь. Только внутри с каждым новым вопросом у Павла назревал в горле неприятный осадок и появлялось чувство, что ей он просто не может не ответить. Чувство чужого давления вызывало иррациональный страх, и, чтобы от него избавиться, Павел сам начал задавать вопросы, не дожидаясь, пока модница задаст их ему.

Но шли вперёд, а она на вопросы отмалчивалась, назвавшись Марьяной, и вдруг засмеялась, покрепче за плечо Павла ухватилась, и Павел при этом неожиданно запнулся на очередном вопросе и как-то сам не понял, но больше ни о чём Марьяну не спрашивал.

До реки внизу, у широкого поля, вместе с Марьяной добирались минут тридцать, а там было и шумно, и людно. А ещё на деревянных настилах, поддонах, примитивно сколоченных рядами столах разложена еда: мёд, закатки, соленья, сушеные грибы, ягоды, наливки, самодельные бальзамы, вяленая рыба, выпечка, баранки и сушки, яйца, сыр, масло, молоко и творог – и всего настолько в изобилии, что глаза разбегаются.

И много разных других товаров на продажу. Тут и поделки из соломы, плетёные корзины, мотки шерсти, вышиванки, скатерти. Всего за раз не перечесть. А дальше виднелась высокая и широкая, как ворота, каменная арка. Но для чего она здесь вообще – Павлу было совершенно не понятно, как и почему в деревне проводится тайная ярмарка.

За импровизированными прилавками стояли только женщины, мужчин Павел совсем не видел, кроме совсем старых дедов, которым бы по возрасту уже положено на печи лежать да лишний раз не шевелиться.

С их появлением с Марьяной на ярмарке шум, разговоры, смех – всё в момент стихло. А женщины-торговки головы опустили, побледнели, словно неловко им стало или, что совсем уже на взгляд Павла, боязно.

И тут Марьяна ловко руку Павла отпустила и упорхнула к прилавкам товар смотреть. А Павел Божену среди торгующих приметил, за столом с поделками и вышиванками. Она его тоже заметила, глаза вытаращила и сильно побледнела.

«Что за хрень творится?» - прошептал про себя Павел, не зная, как объяснить себе поведение деревенских жителей, но главное – озадачила реакция прабабки.

Вдруг услышал голос Марьяны и, повернувшись, сразу её увидел: стояла у прилавка с выпечкой, баранку взяла, откусила от неё и сразу в открытую банку с мёдом палец окунула и облизала, причмокивая от удовольствия. А женщина за прилавком вся расцвела, разулыбалась…

Словно почувствовав, что Павел на неё смотрит, Марьяна обернулась и поманила к себе, и он отчего-то без раздумий пошёл, а все мысли и размышления, как и вопросы, враз вылетели из головы.

Марьяна угостила Павла выбранными с другого прилавка булочками и орешками в меду. Затем попросила продавщицу налить ему, как и себе, чаю из термоса, при этом загадочно улыбаясь Павлу. А пока он ел, некоторым торговкам Марьяна вручала вытащенные из своей сумки маленькие куколки из соломы и пучки трав – с перьями и ягодами в виде колец и венков.

Торговки на те подарки Марьяны низко ей кланялись, словно какой королеве, и все, как одна, старались поцеловать девушке руку.

Так Марьяна медленно обошла все прилавки, таская за собой Павла и впихивая ему на пару с собой всякие лакомства. А он лишь с неким сонным и отупелым отстранением замечал, что ей отказать не может, и ест уже вкусности через силу, а от сладкого всё сильнее ноют во рту зубы.

Так Марьяна довела его и до прилавка Божены. Прабабка, увидев Павла в компании Марьяны, смолчала, но изменилась в лице, позеленела так явно, будто бы целый кислющий лимон съела. А Марьяна как ни в чём не бывало просто выбрала у прабабки из товара женскую вышиванку, а взамен дала Божене куколку. Затем крепко, как напоказ, вцепилась в руку Павла и пристально посмотрела на прабабку, а та на неё. Словно, подумал Павел, обе вели некий мысленный диалог. Потом Божена низко поклонилась (как и все торговки, у которых что-то брала Марьяна), а Марьяна отпустила Павла и, шепнув тому: мол, не потеряйся! – быстро исчезла среди прилавков и местного люда.

С её уходом с Павла будто бы спали невидимые чары, он снова смог размышлять. А все вокруг оживились, разговаривать, спорить, ругаться и смеяться стали, как прежде, будто бы прошли перед Марьяной некое испытание.

Павел хотел было пройтись ещё осмотреться да, возможно, купить себе мёда домой, но Божена вдруг вышла из-за прилавка и перегородила ему дорогу. Затем пронзительно, с тягостью невысказанных мыслей в глазах посмотрела, натянуто улыбнулась и с грустью и обречённостью в голосе произнесла:

- Что ж, Павлуша, раз не уехал, значит, здесь останешься, - вздохнула и добавила: мол, пошли, поможешь мне с торговлей.

Вскоре народа на ярмарке ощутимо прибавилось, а откуда люди приходили – Павлу определить не удавалось. Разве что успел прикинуть, что прибывали они со стороны арки, но там и дороги не было – лишь поле.

Пестрели вокруг длинные разноцветные женские юбки да платки, а товар с прилавка исчезал буквально на глазах. Божена заворачивала покупки да складывала деньги в кошелёк вокруг пояса. Так незаметно провозились до темноты, и, как понял Павел, покупали здесь или обменивались товаром только местные. Приходили пешком, наверное, из соседних деревень. Или как? Ведь по праздникам автобус сюда не ходил, как предупреждал водитель. А у Павла это предупреждение вылетело из головы, да и прабабка домой отсылала, вероятно, тоже запамятовала на старости лет про автобус. Или что? Думала, он до станции пешком пойдёт, голодным?

Марьяна. Незаметно мысли Павла вернулись к ней, и он про себя отметил, что она среди деревенских женщин резко выделялась как молодостью, так и одеждой, да повадками, пусть и странными, но такими… даже не начальственными, а барскими, что ли, как показывали в старых советских фильмах про жизнь крестьян.

- Вы из-за этой ярмарки, Божена Иннокентьевна, не хотели, чтобы я оставался у вас, да? - решил поинтересоваться Павел.

Прабабка на то неопределённо пожала узкими плечами и после паузы выдавила из себя:

- Хватит мне выкать, Павлуша. Большой уже вырос, видный мужчинка, разве что себе на беду на лицо смазливый, вот и наша Марьяна приметила и, как пчела, на тебя запала. Она на симпатичных и молодых на передок слаба. Эх…

Божена снова пожала плечами. Она явно что-то хотела добавить именно про Марьяну, но начала сворачивать скупые остатки товара и паковать их в матерчатые сумки.

Павел же промолчал, наблюдая за остальными торговками, тоже собирающимися друг за дружкой. А вот мужики на телегах разъехались раньше, чего Павел вообще не приметил. Зато сюда подъехал красный «икарус», тот самый, что должен был его утром с остановки забрать. Знакомый мужик, водитель в шапке-ушанке, резво бегал и помогал торговкам загружать в салон сумки с непроданным товаром, а тем, кто показывал ему куколки и другие подарки от Марьяны, выдавал деньги. Божена тоже к нему подошла и получила деньги, а Павел вместе с ней. И спросил, куда тот едет и может ли взять его с собой, если едет в город?

-  Куда еду – не твоё дело. А пассажиров не беру, мест нет, - подмигнул Павлу водитель и хитро улыбнулся, отчего-то поглядывая при этом на Божену. А она сказала:

- Праздники сейчас, рейсов до станции до второй недели января не будет. Да и гостить тебе, Павлуша, теперь у меня полагается. Хочешь – не хочешь, а надо.

На то водитель рассмеялся и подмигнул уже Божене. Их шутку Павел не понял, а прабабка уже тащила его за собой, проталкиваясь сквозь очередь из торговок, которые вручали свои сумки водителю.

- Пошли домой, Павлуша.

Прабабка спрятала деньги во внутренний карман пальто и протянула правнуку сумку с банкой молока.

Автобус загудел, завёлся и поехал прямо по полю, в сторону арки, громко пыхнув из выхлопной трубы.

Женщины-торговки загалдели, отвлекая Павла от автобуса и его странного маршрута, а прабабка резко схватила его за руку, спешно потащив за собой с невероятной для старухи скоростью. Торговки совсем недолго покричали, поспорили, повозмущались и засеменили за прабабкой следом. То отметил Павел, когда оглянулся, чтобы посмотреть, куда таки поехал автобус. Ведь за аркой было поле и бездорожье. Автобус исчез.

Вечерние сумерки резко обрушились ночной темнотой и крупным снегом. Торговки же притихли и шли следом за ними. Какие-то они не весёлые, подумал Павел. Прабабка снова потянула за руку, злостно шепнув, что, мол, идти быстрее надо, ибо дел по хозяйству немеряно.

А Павел словно оцепенел, когда увидел со стороны арки бегущих к поддонам и лавочкам мужиков, издающих на бегу звук «и-ии». Они-то здесь откуда взялись как по волшебству? Да и зачем? Думать над этим вопросом было некогда, потому что Божена одарила крепким ругательством, пригрозив оставить без ужина.

Уже в хате сменившая гнев на милость Божена занялась ужином. А Павла попросила сходить в курятник и хлев, покормить кур и подбросить сена овцам.

Он помнил лишь небольшой сарай позади хаты прабабки, который сейчас кардинально изменился, заметно увеличившись в размерах, как и просторный курятник, в котором обитало приблизительно штук двадцать кур.

Значит, у Божены дела идут неплохо, отметил Павел, бросая курам в кормушку смесь пшена и специального корма, взятого ковшом из мешка внутри деревянной клети с крышкой.

А вот в новом просторном хлеву, за отдельными ограждениями, обитали корова и овцы. К тому же в тёплых и крепких постройках было подведено электричество.

Когда вернулся – Божена уже щедро накрыла на стол. На тарелках аппетитно лежала варёная картошка с маслом. К ней солёные огурчики, жареное сало с яйцами, блины с творогом и молоко с вареньем. Павла не нужно было уговаривать дважды. Раздевшись и вымыв руки, он сел за стол и жадно набросился на еду.

Прабабка тоже ела с солидным аппетитом здорового человека, привыкшего к физическому труду, но при этом она улыбалась правнуку, как радушная хозяйка, и часто спрашивала, не хочет ли Павлуша добавки? От перемены в её поведении Павлу было слегка не по себе, ведь вчера прабабка вела себя совсем иначе.

Поужинав, Павел хотел было помыть посуду, но Божена не разрешила. А когда он, как и вчера, собирался улечься на печь, то прабабка сказала, что сегодня постелет ему на кровати.

Поэтому Павел, пока Божена возилась с посудой, сгрузив её в таз с горячей водой, от нечего делать обследовал хату. Ибо из детства едва помнил о хате что-то, кроме железной высокой прабабушкиной кровати и красивых старинных икон с суровыми лицами в углу, накрытых белыми рушниками. Сейчас этих икон не было, а вот высокая кровать оставалась на месте, у печного щитка. Но во второй комнате, отгороженной шторкой из стекляруса, Павел обнаружил современную обстановку – с новым мягким диваном, зеркалом в рамке над тумбочкой с косметикой, шкафами, а также полками с книгами и всякими баночками как с травами, так и с порошками.

А ещё в просторной комнате стояли прялка и ткацкий станок для ковров, с начатым полотном… Телевизора, радиоприемника, как и цветов в горшках не было, но имелась узкая дверь, частично скрытая низким шкафом. И, поддавшись любопытству, Павел только было направился к ней, как его остановил строгий голос прабабки:

-Там моя личная кладовка, Павлуша.

Сказала с откровенным намёком, чтобы не совался. А затем, после паузы, тоном помягче добавила:

- Иди-ка, ложись. Застелила на кровать чистое бельё.

Павел заснул легко и быстро, но часто просыпался то от скрипа половиц, то от тихого, едва слышного звука шагов рядом с кроватью. А ещё казалось, что в хате мяукает и фырчит кошка. Шуршало сквозь сон громче всего под кроватью и, кажется, где-то в кухне. И кто-то нарочно звонко смеялся злым и колким, как толчёное стекло, смехом над самым ухом. Смех задевал что-то сугубо личное, глубоко внутри Павла, и от него ему становилось особенно жутко.

Под утро Павел мог поклясться, что видел горящие в темноте глаза, только они располагались гораздо выше уровня пола, а так, как если бы кошка была размером с вставшего на четвереньки человека. А проснулся он, оттого что задыхался, ощущая на груди сильную тяжесть, которую не мог столкнуть, потому что тело стало одеревеневшим, словно чужое, так что невозможно пошевелиться.

Волосы Павла перебирали чужие пальцы, пахло чем-то несвежим и прогорклым, как бывает пахнет испортившееся масло. В уши шептали с обеих сторон, а слов нельзя было разобрать.

Павел напрягся всем телом, закашлялся, захрипел и так уже по-настоящему проснулся весь в липком поту.

Тишина вокруг воспринималась странно: плотной и густой, а сна не было больше ни в одном глазу.

Он отбросил одеяло и сел, собираясь вставать. Забренчала стеклярусом шторка, и прабабка Божена, в длинной ночной сорочке до пят, чиркнула спичкой, зажигая керосиновую лампу.

- Дров сейчас наколешь, тогда завтрак в печи сготовлю. Вот света снова нет, так нашего электрика, алкаша безрукого, наверняка проклянут, - пробурчала себе под нос Божена и прошла мимо кровати.

В нос Павлу ударил слабый запах из сна – прогорклого масла. От накатившей жути волоски встали дыбом. Оттого захотелось враз бросить всё и уехать.

Он нарочно принюхался, но запаха больше не уловил, коря себя за глупые мысли, вызванные реалистичным кошмаром на новом месте. И даже вспомнил, что где-то читал, что бывает такое (разум в наваждении обманывает сам себя), когда запахи перетекают в реальность из сна.

Павел встал, потянулся и начал одеваться, пытаясь привести в порядок мысли. И успокоился лишь тогда, когда во дворе стал колоть топором поленья, таская их из-под навеса при свете керосиновой лампы. Божена же сейчас возилась со скотиной в хлеву, а ему ещё поручила сходить за водой к колодцу.

На завтрак Божена сварила очень вкусную молочную перловую кашу. А к ней были варёные яйца и блины, только не с молоком, а с травяным пахучим чаем с привкусом мёда.

Ели они с прабабкой дружно и молча, оба с отменным аппетитом, а потом в дверь постучали. Как, оказалось, – пришла Марьяна, бодрая и румяная, в сиреневой куртке и лыжных брюках поверх коротких опушенных мехом ботинок.

Она без спроса зашла в хату и, поздоровавшись, предложила пойти Павлу с ней прогуляться. И так улыбнулась заразительно своими тонкими некрасивыми губами, что Павлу сразу захотелось пойти. Только вот Божена с её появлением нахмурилась, как грозовая туча. Поэтому Павел замялся, подумал, что, может, нужно еще чем прабабке по хозяйству помочь, но так и не спросил…

Марьяна ухватила его за руку, сжала, и в голове Павла слегка зашумело. Он быстро надел куртку, шапку, ботинки и вышел на улицу следом за девушкой.

Она водила его по деревне, рассказывая, кто из деревенских, где живёт. Там, у развилки, в аккуратной хате, обложенной кирпичом с зелёной крышей, ютилась Василиса с матерью – обе белошвейки. У пожилой Марфы – в захудалом домишке, с новой крышей и крепким забором, было самое жирное и вкусное молоко.

А за желтым забором, в красиво расписанной цветами и узорами крепкого вида хате, со ставнями на окнах, проживала Галина с родителями. Она работала здесь продавщицей в сельпо.

Павел только хотел спросить, где живёт Марьяна, или она, как и он сам приезжая, но девушка неожиданно привела его к своему дому – кирпичному, крепкому, наверняка зажиточному, с дорогой металлочерепицей на крыше, высоким забором, за которым виднелись крыши сараев, беседки и деревянной бани.

- Вот и мои хоромы. Пошли – с родителями познакомлю.

И снова тронула за руку, и Павел послушно кивнул.

Внутри дома Марьяны, как и во дворе, оказалось красиво, просторно и очень уютно. Внутри имелся как туалет, так и душевая кабина, на деревянных, окрашенных светло-коричневой краской полах лежали расписные ковры, на стенах красовались вышитые полотна и картины –пейзажи и натюрморты.

- Моя работа, - с улыбкой произнесла Марьяна, увидев интерес Павла к картинам.

Она без куртки и ботинок выглядела отталкивающе: одно плечо слегка ниже другого, за спиной горбик. Только глубокие чёрные глаза выделялись резким контрастом красоты на фоне изъянов. И удивительно густые чёрные волосы были заплетены в тяжёлую косу.

Дом изнутри выглядел гораздо больше и просторней, чем снаружи. По пути в комнату Марьяны они миновали гостиную с дорогой кожаной мебелью тёмно-бордового цвета и тяжёлыми шторами до пола в тон мебели. Павел даже задержал взгляд на узких стильных полках на стене, где рядом крепился импортный широкий и большой плазменный экран телевизора. Как раз такой он недавно видел в магазине в разделе, где цены были просто сногсшибательными.

На диване сидела мать Марьяны – такая же черноволосая, черноглазая, неопределённого возраста женщина, с некрасивым лицом с резкими чертами. А ещё очень тучная: жировые складки некрасиво обрисовывали бока под цветастым шерстяным платьем. Толстые щиколотки женщины выглядели опухшими, как и слегка одутловатое, вытянутое, как у дочери, лицо, на котором нос был приплюснутый, а не острый как у Марьяны. Зато голос женщины, когда она в ответ поздоровалась с ним, был властный и громкий.

«Таким если на кого крикнуть, - подумал Павел, - то может заложить уши».

Улыбка женщины была неприятной, а взгляд из-под густых ресниц тяжёлый, пронзительный – одним словом, рентгеновский. От её взгляда Павлу хотелось поёжиться, как и от улыбки, ведь женщина больше ни о чём не спрашивала, словно и так всё интересующее её о Павле знала. Только с Марьяной они многозначительно переглянулась как какие заговорщицы, а Павел от их взглядов поёжился.

Показать полностью
17

Ландскнехт. Во сне и наяву. 23 - 26

Ландскнехт. Во сне и наяву. 1

Ландскнехт. Во сне и наяву. 2 - 3

Ландскнехт. Во сне и наяву. 4

Ландскнехт. Во сне и наяву. 5 - 7

Ландскнехт. Во сне и наяву. 8 - 9

Ландскнехт. Во сне и наяву. 10 - 11

Ландскнехт. Во сне и наяву. 12 - 14

Ландскнехт. Во сне и наяву. 15 - 16

Ландскнехт. Во сне и наяву. 17 - 19

Ландскнехт. Во сне и наяву. 20 - 22

23

— Бля, Тёртый, — донёсся до него визгливый голос, — скока нам здесь чалиться?

— Заткнись, Муха, ходи лучше, — голос хриплый и низкий, с нотками превосходства.

По нему сразу было понятно, кто из этих двоих главный. До Войнова донеслись шлёпающие звуки. Карты, догадался он. Глаза его были закрыты, а окружающее он ощущал, как в пьяной дымке. Опоили чем-то или укололи.

— Гы-гы-гы, — донёсся до него хриплый гогот Тёртого, — продул Мушара, должок твой на штукарь вырос.

— Да, епть, — было слышно, как визгливый с силой шваркнул колоду о стол, — не пруха. Можа кирнем?

— Я те кирну, — в голосе хрипатого прозвучала нотка угрозы, — ты помнишь, что Костогрыз сказал? Если нет, могу напомнить.

Судя по тону и по проскальзывавшим в речи словечкам – уркаганы.

Войнову, наконец, удалось приподнять веки, перед глазами всё плыло, но он смог сфокусировать взгляд. Перед глазами маячили когда-то белый, а теперь серый от грязи и весь в трещинах потолок. Он попытался пошевелиться – не удалось, тело, словно ватой набито, даже шея не ворочается. Плохо. Как он узнает, где находится? Может, хрипатый с визгливым проболтаются? Вряд ли. Он напрягся и смог повернуть голову. Теперь он смотрел на занавеску, отгораживающую его от урлы, грязную, всю в масляных пятнах, местами рваную и неаккуратно заштопанную.

И здесь ничего. Что же делать? Судя по уркам, сидящим за занавеской, ничего хорошего ему, в смысле ей – той, в чьём теле он находился, не светило.

Он вновь напрягся и попытался пошевелиться – усилия были тщетны, в этот раз не удалось даже головы повернуть. Он полежал отдыхая. Войнов чувствовал: надо торопиться, сознание вот-вот уплывёт, и его просто выкинет из тела женщины. А он так ничего не узнал. Даже в их городе они находятся или где-то далеко.

Он лежал, отдыхая, а из-за занавески доносилось.

— Когда он её заберёт, а, Тёртый?

— Я почём знаю? Обещал завтра к вечеру.

— Бля, как надоело тут кантоваться.

Молчание, только шлепки карт по столу и вялые матерки визгливого.

— Слушай, а может, мы её того? – Снова визгливый.

— Кого её, чего того? – Хрипатый.

— Ну, это, — визгливый понизил голос, — сейф лохматый, подломим? А то чё, она там лежит в чём мать родила. Ты прикинь, Тёртый, баба, голая, вторую неделю под боком лежит, а ей и не вдули ни разу – непорядок.

— Тебя за такое Костогрыз сам подломит. Станешь не Мухой, а Петушком, — хрипатый заржал, но было слышно – предложение товарища, ему понравилось. — Да и какой там лохматый, сбрито всё наголо.

— Так тем вкуснее, — было слышно, как визгливый сглотнул, — как у малолетки. Слышь, Тёртый?

— Не, я шерстяных люблю, — сомнения в голосе хрипатого слышалось всё меньше и меньше, — и чем гуще, тем лучше.

— Да ладно, давай, чё ты.

— А если Костогрыз нас за этим делом застукает. Или следы заметит. Ты человек здесь новый – его не знаешь. А я знаю, что он с людьми сделать может. Это же не человек, змея бездушная.

— Мы аккуратно, на полшляпы, она же не целка, или в жопу, если хочешь. Потом аккуратно всё подотрём.

— Ну, давай попробуем. – Хрипатый, наконец, поддался на уговоры.

— Во, це дело, — заухмылялся визгливый, — только давай по стопарю залудим, что бы не на сухую, и веселей стебалось.

— Нету.

— Я сбегаю.

— Куда, Муха, ты сбегаешь. На котлы глянь, закрыто всё.

— Ты чё, Тёртый, у меня тут чикса одна неподалёку живёт, она такой первачок гонит. Никакого ганджибаса не надо. Я мухой сгоняю – одна нога здесь, другая тут. Туда обратно – полчаса, вилы — за сорок минут обернусь, если сразу тачилу не поймаю. Только ты того, это, без меня не начинай, мы её потом в два стола жахнем.

— Давай уж, гони, жахальщик, только больше литра не бери. Костогрыз узнает, уроет.

— Ага, я мигом, мухой.

Войнов услышал, как лязгнул замок, хлопнула входная дверь, и снова лязг запирающегося замка.

Твою же так! Надо что-то срочно придумать. Так. Что же делать? Что же делать? Мысли лихорадочно метались в голове. А если покопаться в сознании женщины, вдруг что откопает? Раньше, во время опытов по переселению в другого человека такого не получалось – он пробовал, но, возможно, ничего у него не получалось по той причине, что люди, в которых он переносился, были в сознании. А если сознание отсутствует? Стоит попытаться. Он закрыл глаза и попытался прокрутить прошлое женщины, как если бы сам вспоминал своё. Поначалу ничего не получилось, но вскоре перед мысленным взором замелькали разрозненные картинки.

Незнакомые лица, чужой, непонятный для него язык, какие-то пейзажи, но вот… Войнов напрягся. Самолёт, стюардесса, что-то говорящая и куда-то указывающая рукой. Скуластый, не поймёшь, то ли китаец, то ли казах, молодой человек. Улыбчивый и хорошо одетый, и боль в левом плече. Провал. Темнота. Тошнота. Перед глазами всё плывёт. Салон машины. Голос.

— Она очухалась.

— Укол вколи.

— Рано, помрёт ещё. В квартире вколем.

Снова провал. Дождь в лицо и свежий воздух. Её поднимают, куда-то несут. Голова тяжёлая. Тошнит. Надо открыть глаза, но веки, словно свинцом налиты, не поднять. Свет в лицо. Глаза всё-таки удалось приоткрыть. Её ведут, почти несут по тёмной улице. Дождь прямо в лицо. Голова слегка проясняется. Стон. Это её голос.

— Б...ь, она приходит в себя.

— Ладно, тут маляся осталось.

Дом странно маленький, кажется, трёхэтажный, почти все окна темны. Тусклый фонарь. Тишина и никого вокруг. И… Есть! Табличка с названием улицы и номером дома. Подъезд. Подъём на второй этаж. Облупившаяся дверь с тёмным пятном от снятого номера.

Он хотел выйти из женщины, но подумал: вдруг её перевозили? Быстро прокрутил оставшееся время. Грязная квартирка с окнами без занавесок, голоса, шприц с мутной гадостью, укол. Темнота. Тошнота. Небольшое прояснение. Жуткая харя, склонившаяся над ним, и боль в правой руке. И снова темнота. Тошнота. Небольшое прояснение. Укол. Похоже, из этой квартиры женщину не перевозили.

24

Войнов вышел из тела женщины. Шумно выдохнул.

— Стерх, торопиться надо. Ей колют какую-то гадость, и, сдаётся мне, вот-вот изнасилуют.

Гигант вскочил, отлетел в сторону стул, на котором он сидел.

— Где, сколько у нас времени?

— При хорошем раскладе час, при плохом даже не знаю – полчаса, пятнадцать минут. Ты улицу Космическую знаешь?

— Знаю недалеко отсюда, минут пятнадцать на машине. Ладно, выкладывай поскорей дом, квартиру – я полетел.

— Дом 9, подъезд, кажется, первый, второй этаж, дверь направо, коричневая такая, деревянная, краска вся облезлая, и номера нет, след тёмный от таблички. На окнах занавесок нет.

— Кто и сколько их?

Войнов не стал уточнять, что имел в виду Стерх, и так было понятно.

— В квартире двое один сейчас вышел, скоро вернётся. По базару уголки тёртые, но не в авторитете, так, торпеды не из лучших. Заказчик или посредник – Костогрыз. Знаешь такого?

Стерх отрицательно качнул головой:

— После разбираться будем, сейчас главное – девушку вытащить. Лады, Алексей Иванович, пошёл я. Спасибо.

— Погоди, ты один или с бойцами?

— Один. Кто же знал, что так всё быстро закрутится.

— Вызови.

— Долго. Я уж как-нибудь сам, — он повёл под курткой могучими плечами, — могу ещё кой-чего, не всё забыл.

— Я с тобой.

Стерх покачал головой:

— Зачем тебе вмешиваться, да и…

Он выразительно постучал по левому виску:

— Поберечься надо.

Войнов зло оскалился.

— Молчать, солдат, слушать команды, и выполнять.

— Так точно, товарищ командир.

Стерх на секунду вытянулся по стойке смирно, а после расслабился и, усмехнувшись, сказал:

— Старый конь борозды не портит. А , Лёха Война?

— Скорее, у овчара ещё не все клыки сточились. — Войнов уже скидывал с себя домашнюю одежду.

— У подъезда жду. Пять минут тебе Война на сборы, не выйдешь вовремя – ждать не буду.

— Ствол-то у тебя нормальный есть или ты своей гаубицей безоткатной светить будешь?

— Обижаешь, командир, — уже в дверях обернулся к нему Стерх и, запустив пятерню под куртку, ловко, одним движением, выхватил из-за спины тусклый от воронения «ТТ». – А тот так, для понту.

Дверь за его спиной закрылась.

Войнов быстро, как в стародавние времена, переодевался. А в голове привычно отсчитывалось контрольное время. Камуфлированные штаны, плотной вязки свитер с высоким горлом, военного образца, куртка. На голову вязаная шапочка, легко раскатываемая в маску, на ноги – берцы. Напоследок он сунул в карман куртки тактические перчатки. Контрольное время – три минуты. Алексей Иванович отодвинул кровать, пальцы нырнули за плинтус – открыть тайник, извлечь сейф. Ключ отомкнул замок, под пальцами быстро завертелся вертушек кодового замка. Не раздумывая, он выхватил «Парабеллум», достал обойму из зажимов в крышке. Плоская коробочка, содержавшая в себе семь смертоносных гостинцев, с лёгким щелчком вошла в рукоять. Контрольное время – минута.

Удивительно, но Войнов чувствовал себя прекрасно, так хорошо он не чувствовал себя последние лет девять. Висок не болел совершенно. Колено двигалось как шарнир хорошо смазанного механизма.

Всё. Нет, не всё. Он выхватил из холодильника пластиковую пол-литровую бутылку воды – в машине глушитель соорудит. Теперь всё.

Захлопнув дверь и заперев дверь, он спустился во двор. Перед подъездом, урча заведённым двигателем, возвышался здоровенный чёрный внедорожник.

25

Район Стерх знал действительно хорошо, до нужного дома, несмотря на ливший, словно из ведра дождь, они добрались за обещанные им пятнадцать минут. По дороге Войнов пересказал, что увидел глазами девушки. Стерх слушал его молча, не отрывая взгляда от раскисшей дороги, лишь изредка хмурился да нервно кусал губы. Проронил, лишишь однажды:

— Нет, такого погоняла, как Костогрыз, я не знаю. Возможно, залётный, или шестёрка мелкая. А может, просто для этих хануриков так обозначился.

И даже, когда Войнов описал ему азиатской внешности молодого человека, по его предположениям, того самого Костогрыза, отрицательно помотал головой.

В том, что Костогрыз – шестёрка, Алексей Иванович сомневался – не похож тот был на слугу, скорее хозяин.

Стерх припарковался в паре домов от нужного, возле Г-образной девятиэтажки, глянул на часы:

— Время пока есть. Как действовать будем?

Войнов пожал плечами, он как раз закончил мастрячить самодельный глушитель и приделывал его к стволу «Парабеллума».

— Тогда вот что я придумал. — Стерх, в свою очередь, навинчивал глушитель на «ТТ», не самодельный, а самый, что ни наесть фабричный. — Входим в квартиру, кладём всех мордой в пол. Если второго нет, ждём его и тоже мордой в пол. Я вызываю своих, они увозят девушку. Дальше ждём Костогрыза, берём его. А уж после я покручу его, он у меня соловьём запоёт.

Войнов усмехнулся:

— Да, ты тактик, Евгений Александрович, но в принципе с планом действий я согласен, не та ситуация, чтобы огород городить. Только когда Костогрыза возьмёшь, моя миссия на этом закончится.

— Согласен.

— Погодь, почему своих бойцов сейчас вызвать не хочешь?

— Хочу покалякать с падлами, а уж потом, в зависимости от того, что они мне споют, я и людей соответствующих вызывать буду.

Алексей Иванович понимающе кивнул: принцип – разделяй и властвуй, ещё никто не отменял, особенно в таких деликатных делах.

Стерх вылез из машины, Войнов выбрался следом и встал рядом. Стерх и правда, был гигантом, на его фоне Войнов, всегда считавший себя высоким, казался карликом. Тот был выше его на добрую голову.

Не скрываясь, они быстро добрались до нужного объекта – старой, облезлой трехэтажки, когда-то давно, наверное, ещё при постройке, выкрашенной в весёлый оранжевый цвет.

Удивительно, но подъездная дверь развалюхи была закрыта на кодовый замок, правда, расхлябанный, который можно было выбить не особо и напрягаясь. Вот только бы нашумели. Стерх вскинул руку с зажатым пистолетом, намереваясь прострелить замок, но Войнов перехватил его.

— Погоди, наследишь, если второй ещё не вернулся, то, увидев твоё художество, драпанет, и хозяевам просигналит. А если там, то Костогрыз точно не пропустит, я так думаю, он калач тёртый, хоть и молодой с виду.

— Да и хрен с ними, главное – девчонку вызволить, а побазарить и с одним языком можно.

— Много тебе шестёрка не расскажет. Погоди, говорю.

Он шагнул из-под козырька, нависающего над ними, и всмотрелся в тёмное подъездное окно.

— Глянь, там, кажется, рамы неплотно притворены.

Стерх шагнул под дождь, пряча пистолет под куртку.

— Точняк.

Он подпрыгнул и, ухватившись одной рукой за бетонный козырёк, а другой за газовую трубу, неловко словно медведь, взбирающийся на дерево, полез вверх.

Войнов слышал, как тот скрипел рамой и тихо матерился. Наконец, подъездная дверь, просипев простуженным домофоном, открылась. Войнов нырнул внутрь, подъезд был темён и, судя по запаху, бьющему в нос, грязен. Пятнадцать секунд – и они замерли перед входной дверью на втором этаже. Стерх прижался ухом к грязной филёнке.

— Ни черта не слышу, — едва слышно проговорил он.

Алексей Иванович хлопнул его по плечу, и Стерх уступил место. Войнов закрыл глаза и вслушался в слабые звуки, доносящиеся из-за двери.

Шепнул замершему рядом Стерху:

— Он там один, второго, похоже, нет. Здесь подождём или войдём?

Стерх не успел ответить, дверь внизу опять просипела, и по лестнице начал кто-то неторопливо подниматься, гремя бутылками и тихо ругаясь.

— Наш клиент, — одними губами проговорил Стерх и огромным бесшумным прыжком оказался на площадке следующего этажа. Через секунду рядом с ним, прижавшись к стене, оказался Войнов, одним движением он скатал шапочку, пряча лицо.

Прижавшись к уху гиганта, он еле слышно выдохнул:

— Берём, когда откроет дверь.

А после притронулся ладонью к плечу Стерха, показал ему указательный палец, крутанул им в воздухе и ткнул на дверь, жестом говоря: пойдёшь первым, твой, тот, кто в квартире. Потом указал двумя пальцами на поднимающегося по лестнице и ткнул ими себе в грудь: мой второй.

Клиент, шмыгая носом и гремя пакетом, приблизился к двери. Замысловато постучал в косяк. Длинный стук, два коротких, снова длинный и опять два коротких.

— Муха, ты? – донеся из-за двери сиплый шёпот.

— Я, и прикинь, не пустой, — визгливым полушёпотом ответил Муха.

Лязгнули запоры, дверь открылась, и Стерх взбешонным носорогом ломанулся вниз.

«Как бы дверь с петель не снёс, вся конспирация к чёрту» — мелькнула в голове мысль, а тело уже летело вслед вниз.

Стерх сходу ударил визгливого в грудь локтем и, снеся замершего в дверях хрипатого, вломился в квартиру. То ли Стерх не рассчитал удар второпях и саданул визгливого, слабее, чем надо, то ли Муха был крепче, чем выглядел. Но вместо того, что бы отрубиться, визгливый охнул, выпустил пакет с драгоценным содержимым и сунул руку в карман. Было видно, сделал он это не просто так, а так, словно лез за оружием, скорее всего, ножом, за стволом лезут иначе. Вынуть руку с ножом из кармана урка не успел, Войнов в два прыжка оказался рядом. Одной рукой подхватил падающий пакет, другой, рукоятью пистолета саданул визгливого по шее, чуть ниже ямочки на затылке. Муха слабо пискнул и начал оседать на пол, но Алексей Иванович не дал ему упасть. Пинком отправив в открытую дверь.

Он осторожно прикрыл за собой дверь, запер её и, пнув ворочающегося на полу Муху, прошёл внутрь. Свет в квартире был погашен, темноту разгоняли только блики фонаря за окном. Стерх уже умело связывал оторванным от приёмника проводом лежащего без сознания Тёртого.

— Своего спеленал? — не оборачиваясь, спросил гигант.

— Не успел, давай сам, я пока посмотрю, что с девушкой.

Войнов подошёл к грязной занавеске, отгораживающей угол комнаты, рывком оборвал её и присвистнул.

На металлической кровати с панцирной сеткой, прямо поверх драного матраса лежала полностью обнажённая девушка. Из всей одежды только украшение – крест четырёхконечный, удобно устроившийся в ложбинке между грудей.

Войнов сглотнул, сразу узнал его. Видел он эту реликва де фамилиа, в собственном сне. Крест, что просила найти прекрасная Долорес Де ЛаВега. Крест во сне и крест, лежащий на обнажённой груди девушки, были идентичными. Перекладины в виде вытянутых ромбов. Вертикальные – длинней горизонтальных. Основание из белого металла, очень похожего на серебро. Лицевая сторона из бирюзы, а в центре круга, к которому сходились ромбы, гравировка в виде змея кусающего собственный хвост – Уробороса.

Размером он и вправду был с женскою ладонь, и толщиной в сантиметр, не меньше. Сделан грубовато, видать, не для ношения на шее он не предназначен. На взгляд Войнова, это было и не украшение вовсе. Не украшение, а что? И как крест из его сна оказался здесь, в реальной жизни?

От этого всего голова Алексея Ивановича пошла кругом, но он, взяв себя в руки, решил, что сейчас не то время, чтобы это выяснять. Эти двое уркаганов на его вопросы всё равно не ответят, а вот Костогрыз, может быть, сможет. Так что, пожалуй, соскакивать с дела рановато. Не раньше, чем он выяснит, что всё это значит.

Войнов вновь посмотрел на девушку. Несмотря на измученный вид, она и впрямь была хороша. Стройная, с тяжёлой грудью и широкими бёдрами, с чуть заметно округлившимся животом.

Войнов покрутил головой, ища, чем бы прикрыть девушку, но, кроме валяющейся под ногами занавески, ничего не нашёл. А этой грязной тряпкой, не годящейся даже на мытье полов, он не стал бы накрывать и бродячего пса, не говоря уже о лежащей перед ним девушке.

— Боец, — Алексеё Иванович обратился к Стерху, — клиенты пришли в себя?

— Один, да, — подал голос Стерх, — второй в отрубе, знатно ты его оприходовал.

— Спроси, где её одежда.

Войнов услышал за спиной приглушённый удар и донельзя злой голос Стерха.

— Слышал, падла, где шмотки?

— Нету, — побулькал сипатый, — лепиху[1] Костогрыз с собой забрал.

Алексей Иванович стянул с себя куртку и накрыл им девушку. Присев рядом, он пробежал пальцами по дорожке мелких проколов, уродующих тонкую руку, и нащупал на шее пульс – слабый и редкий.

— Чем кололи?

— Чем кололи, падла? – продублировал вопрос Стерх.

— Не знаю, начальник, Богом клянусь. Костогрыз ампулы притаранил, велел каждые двенадцать часов дорогу ставить. Но не ханка и не хмурый, бля буду, — повысил голос сипатый, — мутный раствор какой-то.

— Голос притуши, — тихо рыкнул на урку Стерх, — удавлю.

Войнов отошёл от девушки, и, присев над Тёртым, сказал Стерху:

— Притащи второго.

Стерх послушно приволок безжизненное тело связанного Мухи.

Алексей Иванович спокойно рассматривал Тёртого – невысокого, но жилистого типа с много раз перебитым носом и обширной плешью на макушке. И впрямь уголок, вся грудь и руки от плеч до запястий в наколках. Да какие пакостные , мало того что плохо сделанные – кривые линии, нечёткие границы, так и ещё и изображают всякую нечисть – чертей, пиратов, черепа. Войнов в блатных партаках ничего не понимал, но тут и не требовалось особых познаний, чтобы понять: обладатель данной картинной галереи особым авторитетом не пользовался – ни на зоне, ни на воле.

— Слушай меня, босота, — спокойно произнёс Войнов, обращаясь к сипатому, — вас двое, нам нужен один, так что решай сам, кто в расход пойдёт. Ты или твой дружок.

— Кхм, — раздалось от дверей.

— Бл..ь, — сказал Стерх и отпрыгнул к девушке, загораживая её спиной, одновременно с прыжком выдёргивая оружие из-за пояса.

— Пиз..ц, — пронеслось в мозгу Войнова, когда он отскакивал к окну, по пути прихватив Тёртого и прикрывшись им, словно щитом.

— Здравствуйте, — вновь появившийся ничуть не смутился трёх пистолетов, нацеленных на него.

Фонарь за окном под порывом ветра качнулся и осветил плоское лицо так внезапно появившегося человека. Высокие скулы, узкие глаза и чёрные, зачёсанные назад волосы. Не китаец, машинально отметил про себя Войнов, не японец и уж точно не кореец, скорее выходец с азиатских просторов бывшего СССР, казах, а может, киргиз. Скорее казах.

Здоровенный «Гризли» Стерха смотрел молодому человеку азиатской внешности в грудь, «ТТ» в голову. «Парабеллум» Войнова из-под мышки Тёртого, выцеливал живот.

— Костогрыз, — зачастил Тёртый, вяло шевелясь в руках Войнова, — падлой буду, ничего не сказали.

— Заткнись, — не повышая голоса, сказал Костогрыз, — сладенького захотелось, уроды, ведь не хотел с урлой связываться…

— Ша, — рявкнул Стер, — хайло завалили, все.

— Фу, — насмешливо произнёс Костогрыз, — Евгений Александрович, Вы же приличный человек, а так выражаетесь.

— Я сказал: заткнись, и мордой в пол, быстро.

Костогрыз не шелохнулся, продолжая улыбаться и уронив вдоль тела расслабленные руки. Длинные рукава щегольского пальто скрывали кисти. Это очень не понравилось Войнову. Кто знает, чего у него в рукавах припрятано. Ствол, ножи метательные?

— А то что? – почти вежливо осведомился тот.

— Ты дверь запер? – Стерх скосил глаз Войнова.

— Запер.

— Руки подними, — Войнов обратился к Костогрызу, — только медленно.

— Послушайте, Алексей Иванович, — на этот раз обратился Костогрыз к Войнову, — вы хоть понимаете, во что ввязались?

Плохо, крутил в голове мысли Войнов, этот Костогрыз не так прост, раз знает их имена – откуда, чёрт возьми? И как он сюда попал. Я же запер дверь. Запер!

— Откуда ты нас знаешь? И руки всё-таки подними. А то я могу и прострелить их.

— Это не важно, Алексей Иванович, — Костогрыз медленно поднял руки, и Войнов увидел узкие и странно длинные ладони. – А важно то, как мы разрулим эту ситуацию. Я вижу всего два варианта.

— Хрена тебе, а не два варианта, — рявкнул Стерх, — вариант один. Мы забираем девушку, а вы, впрочем, эти гаврики нам не нужны. Ты, Костогрыз, едешь с нами. Можешь целым и невередимым, а можешь с парой дырок в шкуре. Выбирай.

Костогрыз удручённо покачал головой:

— Вы, Евгений Александрович, не понимаете всей серьёзности сложившейся ситуации. Вы думаете, дело в этой девушке? Вы заблуждаетесь. Дело далеко не в ней, точнее не только в ней. А вы, Алексей Иванович, вот уж не подозревал, что поведётесь, прошу прощения за сленг, на сказку о беременной дочери? Такой тёртый калач, уж от вас я такого не ожидал.

— Стерх, — Войнов теперь не срывался, чего уж там, если противнику о них всё известно, — проясни ситуацию.

— Война, клянусь чем хочешь, я правду сказал, — голос Стерха подрагивал от еле сдерживаемой ярости, — не слушай его, он нас запутать хочет.

— Ха-ха-ха, — засмеялся Костогрыз, — так вы тоже думаете, что эта дочь? Откуда такие сведения, Евгений Александрович, это ваш шеф сказал? Вы раньше девушку видели? Доказательства какие-нибудь имеете? Паспорт видели, фотографии, кроме той, что он вам дал? Или, может быть, вы с ним к ней в Испанию катались?

Стерх молчал.

— Чего молчишь? – Войнов аккуратно тюкнул замершего Тёртого, рукоятью пистолета по темени и опустил обмякшее тело на пол. — Стерх?

— Не имею, не видел, не ездил, шеф сказал. – Односложно ответил Стерх, не опуская, тем не менее пистолетов.

— Что и требовалось доказать. – Костогрыз развёл руками.

— Не двигайся, — моментально среагировал на его движение Войнов, — руки верни на место и больше не шевелись. Мне всё это очень не нравится, а когда мне что-то не нравится, я становлюсь нервным и могу пальнуть от этого. Прямо тебе в лоб, чтоб разрешить все сомнения и обрубить, так сказать, хвосты.

Войнов выдал эту длинную и немного бессвязную фразу, лихорадочно решая, что делать. Ясней ясного было: он попал в очень нехорошую ситуацию.

— Война, что делать будем?

По Стерху было видно: он очень хочет взглянуть на девушку, одновременно опасаясь выпустить из поля зрения Костогрыза.

— Я так думаю, валить их надо и уходить с этой, а там пусть шеф решает.

Войнов видел, как дрогнул его палец на спусковом крючке «ТТ», как напрягся Костогрыз готовый рвануть с линии огня.

— Погоди, — подал он голос, — это вообще не решение данного вопроса. Пусть он, — кивок в сторону Костогрыза, — до конца расскажет. В чём тут дело, и что за два варианта.

— Хм, рассказать? Я лучше покажу. Вы видели крест у неё на груди?

Войнов кивнул.

— Он ведь вам знаком? А, Алексей Иванович? — Костогрыз с едва уловимой улыбкой смотрел на Войнова.

Алексей Иванович помедлил с ответом, размышляя о происходящем и ещё, о том, что вот он, тот самый пятый поворот в его судьбе.

Но снова нехотя кивнул. Заметив краем глаза недоумённое выражение, возникнувшее на лице Стерха.

— Всё дело в кресте. Я зажгу свет, а то так не разглядеть.

— Нет, — Войнов качнул головой, — никакого света, так разглядим, если там есть на что глядеть.

— Хорошо, я зажигалкой посвечу, — послушно кивнул Костогрыз.

— Два шага вперёд сделай.

Когда Костогрыз сделал, что ему сказали, Войнов проскользнул за его спиной и проверил входную дверь – заперта. Как же он сюда попал, и так не вовремя, для них со Стерхом, конечно.

— Показывай, только без лишних движений. Будет дёргаться, Стерх, вали его, но не наглухо, это дело прояснения требует. — Скомандовал Войнов.

Костогрыз подошёл к девушке мимо не сводившего с него оружия Стерха. Склонился над ней и, откинув куртку, указал на крест на её груди.

— Присмотритесь к нему, — над еле вздымавшейся грудью девушки вспыхнул огонёк пламени, высветив украшение. — Посмотрите на него, он прекрасен. Это не просто крест – это врата. Притронетесь к ним, и вы уведите, то, о чём и помыслить не могли ещё минуту назад.

Голос Костогрыза вибрировал – низко и глухо, словно шаманский бубен. Он обволакивал со всех сторон, словно звук огромного медиатора, и, казалось, проникал в голову, минуя уши.

— Дотроньтесь.

Это слово Костогрыз произнёс с долгим с на конце, а как только это с утихло, добавил ещё одну фразу на незнакомом Войнову языке.

Апеи номине креаторис, си плес, эт апеуэрит тиби потас тиррае![2]

Словно во сне Войнов видел, как его пальцы прикоснулись к нижней перекладине креста, как из-за его спины протянулась лапища Стерха и легла на верхнюю, почти у самого центра, с заключённым в нём змеем. Как затем палец Костогрыза с каплей крови у ногтя притронулся к Уроборосу, а затем свет погас.

26

— Ну что, болезные? — Костогрыз слизнул капельку крови с пальца. — Обосрались?

— Б.я буду, начальник, — засипел Тёртый, — мы…

— Т-с-с-с, — Костогрыз присел над ворочающимся на полу уркой, несколько раз раскрыл и закрыл выкидной нож. Резкие щелчки прокатились по квартире и затихли в тревожной тишине.

— Хату спалили, за девчонкой недосмотрели… Что мне с вами делать?

Он положил узкую ладонь на затылок хрипатого, с силой вдавил его лицом в пол, и быстрым, выверенным движением воткнул лезвие в поросшую редкими волосами затылочную ямку.

Хрипатый урка дёрнул ногами и замер.

Костогрыз неторопливо подошёл к так и не пришедшему в сознание Мухе, и проделал с ним ту же манипуляцию, что и с его подельником.

Не торопясь, он вытер почти не запачканный в крови нож о плечо урки, сложил его и спрятал в карман пальто. Выпрямившись, он вернулся к девушке, потрогал мыском ботинка сначала Войнова, потом Стерха, наклонившись, пощупал пульс. У обоих очень редкий и слабый. Достал телефон, секунду помедлил, обдумывая, что сказать, постучал аппаратом по подбородку и быстро пробежал пальцами по кнопкам.

— Шеф, адрес спалили. Нужна команда, мусор прибрать. И люди, чтобы врата перевезти. Да, Стерх и Войнов… нет, я их отправил. По-другому решить проблему было никак. С телами, что делать будем?

Выслушал ответ. Кивнул.

— Они не вернутся. Нет. Не хотелось бы. Это невозможно. Я… — он замолчал, слушая собеседника. — Понял… Уже иду.

Костогрыз убрал телефон. Безучастно оглядел мёртвые тела.

Вновь достал нож, утопил кнопку, отщёлкивая лезвия.

Ткнул остриём в мякоть указательного пальца. Дождался, когда на нём набухла рубиновая капля крови, шагнул к лежавшей девушке и протянул над ней руку, точно над крестом. Капля крови сорвалась с пальца, пока она летела, губы мужчины начали что-то шептать. А пальцы другой руки легли на нижнюю перекладину креста, почти туда, где несколько минут назад лежали пальцы Войнова. Почти…

Конец.

[1] Лепиха – одежда.

[2] Откройтесь, именем создателя твоего, прошу, откройтесь врата мира!

Показать полностью
14

Призраки города Энска. Глава 5. Нехорошая мастерская

"Равновесие" Художник Никита Кузнецов.

"Равновесие" Художник Никита Кузнецов.

Лифт доехал до десятого этажа и остановился. Дальше пришлось подниматься по лестнице: мастерская находилась под самой крышей. Роман повернул ключ, дверь с тоненьким пением отворилась. Пойдя в темноте по длинному, как чёрный чулок, коридору, распахнул ещё одну дверь и оказался в просторном помещении с высокими – в два этажа –  потолками. Две шестиметровой высоты стены были свободны. На них светлели следы прошлых картин, а многочисленные кронштейны выражали готовность принять новые.  Третью стену занимало огромное круглое окно, через запылённые стёкла которого  пробивались и затопляли пространство осязаемые снопы света. Четвёртую стену делил пополам дощатый помост. Роман поднялся по деревянной лестнице; прошёлся по скрипучим половицам; оглядел с высоты новые владения  и мечтательно облокотился на перила. Теперь, когда у него появилась мастерская… о, теперь он напишет свой главный шедевр.

Он не знал и не хотел знать, кому мастерская принадлежала до него, и что сталось с прежним хозяином. Он просто въехал в освободившееся помещение, когда подошла очередь. Для начала нужно вымыть круглое, разделённое на четыре сектора окно, завесить его плотными шторами, чтобы отгородиться от оголтелого солнца и любопытных звёзд. А потом… творить. Руки чесались написать что-нибудь необыкновенное, гармоничное, законченное. Прикрыть бесстыдную наготу необъятных стен неповторимыми картинами, которые давно рвались изнутри, распирали душу.

От прежнего хозяина осталось довольно много мусора. То тут, то там, Роман находил обрывки холста, старые кисти, тюбики с засохшей краской, куски ватмана с карандашными набросками, помятые клочки рисунков углем, этюды акварелью или пастель. Брезгливо разглядывая этот хлам, он решил, что до него в мастерской работал всеядный, но не очень умелый художник, не знакомый с правилами перспективы или нагло ими пренебрегающий. Чего стоила одна эта рука! Изображение обнажённой девушки привлекало внимание какой-то неправильной, неправдоподобной геометрией. Девушка лежала на полу в пене смятых простыней. Голова, влажные на вид волосы, полузакрытые глаза, – ничего особенного. Но вот рука… Нет, сама по себе удлинённая рука с изящной кистью была прекрасна. Но, нарисованная на отлёте от тела под каким-то немыслимым углом, она жила своей самостоятельной жизнью и тянулась из глубины перспективы на первый план, к зрителю. Казалось, ещё чуть-чуть, и  она прикоснётся тонкими холодными пальцами. Почему холодными? Роман не мог объяснить, отчего возникло ощущение холода. Он поёжился и, повертев в руках рисунок, хотел бросить его в мешок для мусора, но отвлёкся на звонок.

За дверью стояла Ольга со своим стареньким Баскервилем.

– Гуляли, решили проведать друга, – сказала Ольга. – Пустишь нас?

– Заходите.

Пёсик с седой бородкой и чёрной мордочкой кирпичиком, обошёл мастерскую по периметру, обнюхал углы, порычал куда-то в угол за штору и лёг рядом с креслом, на которое плюхнулась Ольга. Она принесла с собой пиво и пластиковый контейнер с рачками. Роман был рад передышке, пиву и подруге. На его придирчивый взгляд, бордовые джинсы выгодно подчёркивали ладную фигурку, а цвет и фактура розовой толстовки вполне гармонировали с тёмными волосами и большими, с косинкой, глазами девушки. От розового даже подрумянились её обычно бледные щёки. Вот только носик. Да, носик подкачал. Носик мог бы быть чуть поменьше.

После гибели Гали Роман долгое время вообще не мог смотреть на девушек, боялся любых отношений с ними. Тихая и нетребовательная Ольга вошла в его жизнь как-то незаметно. Да и не вошла в полном смысле этого слова. Лет пять они  жили вместе. Она так и не привыкла к его богемному распорядку, а он не выносил покушений на свою свободу со стороны женщин, собак и прочих личностей. И она ушла. Они перестали вместе жить, но продолжали существовать параллельно: иногда встречались, чтобы поболтать или заняться любовью.

У Ольги было очень ценное качество: отвечать на её реплики было вовсе не обязательно; чтобы сделать её счастливой, достаточно просто находиться рядом. Вот и теперь она беззаботно щебетала, не ожидая ответа от собеседника. Сидела в кресле и чистила креветки сразу для троих: Роману, собаке, себе. Роман витал в облаках и закидывал  их в рот машинально, запивая пивом. Баскервиль осторожно слизывал мясистых бело-розовых червячков с края стола, опасливо косясь на  шуршащую штору. Ольге доставалось меньше всех, но никто из них этого не замечал.

–  Давай, я тебе помою полы, – сказала Ольга.

– От таких предложений глупо отказываться! – Роман засмеялся и чмокнул её в щёку.

Ольга мыла пол, Роман лениво потягивал пиво. Идиллию нарушало тревожное подвывание собаки.

– Ну, что-то ты совсем разволновался, Баскер! – сказала Ольга. – Что с тобой?

Пёс вилял обрубком хвоста, в глазах его стояла мольба.

– Ладно, пошли мы, – сказала Ольга с сожалением.

Уходу гостей хозяин обрадовался. Ему не терпелось разложить кисти, краски, расставить мольберты и заполнить чистоту отмытого зала своим рабочим беспорядком.

В новой мастерской Роман работал много и жадно, лишь изредка делая перерывы для еды и короткого сна тут же, на диване. Рисунки отлетали один за другим, подобно осенней листве, устилали  столы, падали на пол, холсты в подрамниках заполняли стены, занимали углы, взбирались на подмостки, являли с высоты холодную и безупречную красоту.

По городу, шаркая мётлами дворников, брело утро. Передразнивая птиц, звенели трамваи. Вдоволь нагулявшись по улицам, в окно влетел погреться ветер, и, будто продолжая заглядывать под девичьи юбки, принялся играть шторами. В просвет ворвалось бесцеремонное солнце, и…

Наступило разочарование. Только что казалось, что фигуры и формы сочетаются между собой идеально, но безжалостные лучи сходу обнажили фальшь. Стали заметны все неуклюжие соединения. Гармоничный орнамент превратился в нелепое нагромождение сваленных в кучу ущербных кубов и пирамид, хаотично переплетённых клубками уродливых лент. Безупречная красота и гармония стушевались, отступили, и на первый план вылез вовсе не художественный, вульгарный беспорядок.

Что-то внутри не позволяло Роману расслабиться ни на минуту. Он пытался скорректировать, исправить погрешности, но получалось ещё хуже. Десятки бумажных листов летели в мусорку, холсты смывались. И всё начиналось сначала. Художник злился, негодовал, искал совершенства, но не находил его. Стремился к идеалу. Но где этот идеал, он не знал.

Однажды на глаза попался клочок ватмана, тот самый, от прежнего хозяина, который Роман так и не собрался выбросить. И снова он поразился этой руке. Живущая своей отдельной, перпендикулярной от нагого тела жизнью, рука будто уползала от тела в неведомые дали. Пытаясь разгадать тайну сего феномена, Роман долго разглядывал рисунок, но мало что мог понять.  Плечо перетекало в напоминающее змею предплечье, затем переходило в тонкое запястье, изящные пальцы тянулись к лицу, касались его и были мертвенно холодны. Они трогали лоб Романа, ерошили волосы, едва ощутимо подёргивая и пробуждая.

Художник встрепенулся. Вот чёрт, кажется, уснул на ходу. Он лежал одетый на диване. Вокруг никого не было. Но ведь только что он ощущал чьи-то холодные прикосновения так явственно… Оглянувшись по сторонам, Роман увидел, что геометрия пространства нарушилась. Квадратная некогда комната вытянулась, картины перекосились. Круглое окно поменяло свою простую форму на более привлекательную – и выглядело теперь как эллипс. За струящимися в лунном свете шторами кто-то стоял. Роман замер, на затылке шевельнулись волосы. Постепенно и медленно от окна приближался к нему размытый силуэт. У девушки были влажные, закрывающие лицо волосы, голубоватая просторная туника и длинные руки. Она подняла правую – и прикоснулась холодными пальцами к лицу Романа. А потом потянула, поманила за собой, и он, зачарованный, послушно пошёл следом.

– Смотри! – приказала незнакомка.

– Камни, –  назвал он одну из последних своих работ.

На холсте был запечатлён большой обломок скалы в обрамлении гольцов поменьше. Было очевидно, что, упражняясь в стилизации природных форм, художник силился оживить камни, но снова не получилось. Роман почувствовал укол стыда и досады.

– Не то, опять не то. – Он мучительно сморщился, протянул руку, собираясь содрать и уничтожить неудачный холст.

– Смотри! – бесстрастно повторила девушка.

Она прикоснулась пальцами к одному из обломков и потянула на себя. Поначалу ничего не произошло. Но вот плоская картинка ожила, обрела объёмы, твёрдый камень будто размягчился, часть его стала податливой, и, следуя за рукой, будто за волшебной палочкой, он начал медленно, по миллиметру, сползать со своего места, оставляя позади тёмную лунку, в которой сидел до этого. А за ним и другие камни заволновались, зашевелились, потекли, расталкивая друг друга и устраиваясь поудобнее. Казалось, ещё мгновение, и они вытолкнут первый камень, он вывалится из рамки и шмякнется на пол под действием силы тяжести. Роман даже дёрнулся подхватить, подставил руки. Но камень, подойдя к самому краю картины, пьяно закачался, забалансировал на месте и всё-таки сумел удержаться.

– Чтобы достичь своей цели, важно сосредоточиться на том, куда ты идёшь, а не на том, чего боишься, – произнесла незнакомка.

Поражённый странностью происходящего, он силился понять, о чём она говорит…

Зазвенел телефон. Стряхивая глюки, Роман помотал головой и, очумело оглядываясь, нашарил на столе трубку. Звонил Потапов.

– Заскочу на минутку, надо обговорить кое-что.

Роман протестующе замычал, но Потапов уже дал отбой и буквально через минуту звонил в дверь.

– Ну, как, освоился на новом месте? – спросил он. – Ну-ка, ну-ка, что ты тут натворил?

Он бегло оглядел стены и начал бесцеремонно шарить по углам, вытаскивая отвёрнутые к стене картины.

Хозяин мастерской вяло пытался протестовать.

– Нет, я не понял, – рассердился Потапов. – Одни наброски, незавершёнка. Где готовые работы, Филонов? А что ты собрался представить на выставке?

– Какой выставке? – Роман впал в ступор.

– Как какой? – закричал Потапов. – Городская выставка в Доме творческих союзов. Тебе там целый зал выделили. Ты же обещал, говорил – получишь мастерскую и завалишь город шедеврами! Давай, давай, доделывай, сроку тебе – две недели, их же ещё оформить надо, в рамы вставить…

– Творческий процесс не терпит сроков, – уныло возразил загнанный в угол художник.

– Терпит, терпит, давай, соберись. – Потапов понял, что перегнул палку, и сбавил нажим, попятился. – А это что такое? – Он наткнулся на большой пластиковый пакет, набитый отбракованными работами.

– Да вот, негодное. Не успел выбросить. – Ненавидя себя, Филонов начал оправдываться.

– Ты вот что, Ромочка, кончай ты со своим этим… перфекционизмом. Выбери что-нибудь из этого, – он кивнул на мешок, – и доработай. Или хоть вот эти камни…

Потапов уткнулся в картину носом, с внезапно затрепетавшими, почуявшими добычу ноздрями.

– А что? Хороши. Особенно вот этот – на чей-то череп похож. Можешь, когда захочешь!  Ну, всё, побежал, некогда мне с тобой…

– Кому принадлежала мастерская до меня? – спросил вдруг Филонов.

– Инга здесь работала. Так себе художник… А что? Призрак её бродит? – Потапов цинично осклабился и пошёл к выходу.

– В смысле – призрак? Она что… того? Что с ней случилось?

– Ничего, – Потапов поскучнел. – Суицид, – бросил он на ходу и скрылся за дверью.

После ухода Потапова Роман принял душ, выпил чаю и обошёл мастерскую, придирчиво вглядываясь в обстановку. Всё как обычно. Окно круглое, картины такие же, какими он их запомнил. Кроме одной. Безликие «Камни», над которыми он бился недели две, за одну ночь претерпели значительные метаморфозы. Сейчас это были не просто камни, это была группа встревоженных булыжников, среди которых вот-вот начнётся паника. И каждая каменюка готова была сорваться с места, по-своему переживая ужас и спасая собственную задницу, позабыв про общие идеалы.

– Стоп! – закричал Роман. – Какие идеалы? Какие задницы – у булыжников? С ума схожу, что ли?

Он совсем не помнил этих камней. Нет, как мучился с ними, выстраивал композицию, двигал по полотну – помнил, но чтобы добился такого результата – прямо-таки апокалиптического драматизма – припомнить не мог.  

– Призрак! – догадался он, вспомнив Нюсю и её проделки. – Снова призрак? Когда же они оставят меня в покое?

Он испугался: неужели снова может случиться что-то похожее? Свадьба, смерть… Тут же одёрнул себя:

– Фу, бред. Это не Нюся. И не Галя. А кто? Прежняя хозяйка мастерской, Инга, кажется? Она-то каким боком? Явилась бывшая хозяйка-покойница – и оживила мою мёртвую мазню? Какая фигня!

Чей-то призрак пишет картины в его мастерской? Чушь. Но если он сам не дописывал картину, то кто это сделал? Кто наделил его абстрактные идеи и воздушные настроения тяжёлой мистикой и гнетущим пессимизмом? Роману стало нехорошо. Неужели он снова начал верить в привидения? Так и в психушку недолго угодить…

Жидкий поток рефлексий прервал звонок в дверь.

– Можно я побуду у тебя? – Ольга сняла с плеча большую сумку и осторожно поставила на пол.

– Да, конечно, – сказал Роман, пытаясь скрыть досаду.

Ему хотелось побыть одному, чтобы отделить обрывки сна от яви  и понять, что произошло с «Камнями». Он снова подошёл к картине, не замечая, что подруга сидит, забившись в угол дивана, чем-то сильно расстроенная. В его голове всплыла недавно услышанная фраза: «Надо сосредоточиться на том, куда ты идёшь, а не на том, чего боишься».

– Оль, ты чего-нибудь боишься? – не оборачиваясь к Ольге, спросил Филонов.

– Боюсь? Не знаю… одиночества, наверное.

– Я не это имел в виду. Тебе когда-нибудь бывает страшно?

– Бывает ли мне страшно? – повторила Ольга и неожиданно разрыдалась.

«Вот только бабских истерик мне сегодня не хватало», – раздражённо подумал Роман и, обернувшись, спросил:

– Эй, ты чего? Случилось что-нибудь?

– Сл-лучилось, – прорыдала она. – Баскервиль...

– Где он? – переспросил Филонов, оглядываясь в поисках пёсика. – Что с ним?

– Он ум…мер, – с трудом выговорила Ольга и отняла руки от заплаканного лица.

– Как умер? Да ладно, не переживай. Подумаешь, собака. Сама же говорила, что он уже старый…

Роман присел на диван, приобнял Ольгу за плечи.

– А давай напьёмся, Оль! Я сбегаю за водкой, а ты посмотри, что там есть в холодильнике.

– Можно подумать, у тебя когда-нибудь в холодильнике что-нибудь было, – ворчливо сказала Ольга, поднимаясь. – Я тут принесла…

– Да ты моя умница! – Филонов чмокнул её в щёку и побежал в магазин.

– Понимаешь, живое – слишком живое, а мёртвое – оно мёртвое… совсем мёртвое. И то и другое не интересно, – говорил Роман заплетающимся языком, когда они прикончили первую бутылку.

– Понимаю, – соглашалась Ольга. – Баскервиль мёртвый. Насовсем.

Вспомнив про собаку, она зашмыгала носом, но сумела не заплакать.

– Да нет, ты не понимаешь. Вот где грань между ними? Между живым и мёртвым. Где та тоненькая ниточка, которая их соединяет? Вот что мне интересно. Вот что я хочу написать. Да, это будет шедевр! – Роман мечтательно потянулся.

– Да ты же только мёртвое рисуешь. Кубики какие-то, камни … У тебя даже пейзажи мёртвые! – неожиданно возразила Ольга.

– Ну-ка, ну-ка, что ты этим хочешь сказать? Где у меня мёртвый пейзаж?

– Да вот хотя бы этот! – Ольга показала пальцем  на картину в углу.

Над старым холмом в обрамлении скрюченных подагрой деревьев зияла дыра ядовито-зелёного неба, в котором застыли желтоватые бельма облаков.

– Это же какой-то бред пьяного психа! Мертвечина! – Ольга всё больше и больше распалялась в обличительном гневе.

– Вот значит как? – с нетрезвым преувеличением изумился Филонов. – А мне казалось, ты моя верная поклонница, подруга.

– А ты хоть раз поинтересовался, чем живёт твоя подруга от встречи до встречи с непризнанным гением? Может, ты проник в её мысли, чувства? Может, написал хоть один портрет своей верной поклонницы?

– А-а, так ты хочешь туда, на холст? – Роман не по-хорошему осклабился. – Так бы и сказала. Тоже хочешь бессмертия? Все мы хотим бессмертия, только по-разному. Что ж, давай, я тебя нарисую… или из глины слеплю. – Он захохотал меленько и гадко.

Потом усадил несчастную подругу к свету, повернув голову в неудобное для неё положение. Ольга попыталась протестовать, вырваться, говорила что-то о сумке, которую надо куда-то отвозить, но вскоре обмякла и, позволяя  вертеть собой как угодно, сидела, отрешённая от всего. Роман подошёл к мольберту и принялся наносить на холст энергичные мазки. Он быстро обозначил знакомый ему во всех изгибах силуэт, одел его в облегающие бордовые джинсы и тонкую, едва скрывающую грудь, розовую блузку, небрежно взлохматил волосы, посадил на лицо крупный нос и косенькие глазки. Всё, как в натуре. Отошёл в сторонку, придирчиво глянул. Нет, не то. Выражение лица не то.  Душа, добрая Ольгина душа на картине полностью отсутствовала, а пародийное косоглазие слегка намекало на слабоумие натурщицы.

– Чего ты застыла? Сидишь, как мороженая креветка. Улыбнись, что ли…

Улыбка получилась жалкой и вымученной. Ольга не понимала, чего он от неё хочет, а сама она страшно устала и хотела спать.

Роман подошёл, взял лицо девушки  в ладони и стал вглядываться, будто старался постичь некую тайну. Его белая кожа побелела ещё больше, на лбу и на кончике прямого, правильного носа выступили капельки пота; светлые, чересчур голубые глаза буравили насквозь. Ольге сделалось страшно.

– Пусти меня! – прошептала она, зябко передёрнув плечами.

– Подожди! Я понял, – пробормотал художник и впился в губы натурщицы властным ртом.

Она немного ожила, глаза изумлённо округлились. Он уложил её на диван, быстро, не давая опомниться, раздел, разделся сам и, пробегая по телу тонкими нервными пальцами, время от времени отстранялся, чтобы обнаружить изменения в её лице. Она прикрыла глаза. Выражение неподвижной покорности ему не нравилось, оно его раздражало, казалось бесцветным и скучным, как клейстер для обоев. Раздвинув ноги девушки, он по-хозяйски вошёл в податливое тело и мощными толчками принялся пробуждать в ней хоть какие-то эмоции. Но и тогда, когда он выжал в неё всего себя до капельки, даже когда порозовели её щёки, она не открыла глаз, и краешки выглядывающих из-под ресниц белков пугали его, казались нездешними и противоречили моменту.

Он встал и, как был, голый подошёл к мольберту, примеряясь, что он смог бы привнести нового и живого в скучный портрет своей верной подруги.

Ольга быстро оделась и направилась к выходу.

– Куда ты? Я ещё не закончил портрет…

– Да пошёл ты со своим портретом! Ты меня всё время используешь в каких-то личных целях, не видишь во мне – меня.

– Подожди, как это не вижу? Давай вместе посмотрим, скажи, что ты думаешь об этом…

Но Ольга ушла, тихонько притворив за собой дверь. Он кинулся было за ней, запнулся о набитую чем-то тяжёлым сумку, выскочил в подъезд, крикнул вслед:

– А сумка? Ты забыла свою сумку!

Но услышал лязганье отъезжающего лифта и, спохватившись, что он так и не оделся, вернулся в мастерскую.

– Ну и хрен с тобой! Подумаешь, цаца!

Расстегнув молнию, Сергей отшатнулся. Из тёмного зева сумки  скалился и смотрел на него стеклянными глазками совершенно мёртвый Ольгин пёс Баскервиль.

– Ни хера себе, подарочек! Ну, удружила подруга-поклонница! И что мне теперь с этим делать?

Роман попытался позвонить Ольге. Нажимал кнопку вызова, слушал гудки, чертыхался, когда они заканчивались, нажимал снова. Эта строптивая коза так и не взяла трубку.

Натянул на себя одежду, взялся за бутылку. Выпив сразу полстакана водки, он снова подошёл к сумке. В голову пришла сногсшибательная идея.

Расстелив на полу старую клеёнку и вооружившись ножом для картона, Сергей задвинул плотнее шторы и приступил к делу.

Расчленяя тельце бедного Баскера, Роман воображал себя Микеланджело, тайно проникшего в мертвецкую лазарета Святого Духа и производящего вскрытие трупов, чтобы изучить тот или иной участок тела. Но Филонова интересовало не только тело. Ему хотелось докопаться до сути, до грани – ниточки, соединяющей живое и мёртвое. Он был одержим стремлением выйти за границы обычного восприятия.

Подбадривая себя очередной порцией водки и не замечая бега времени, он резал, кромсал, ломал лезвия ножа и вставлял новые. Раздвигая седоватую шерсть, подпарывал кожу, обнажал и заставлял сокращаться  мышцы, дёргал за нитки сухожилий и следил за движением когтей. Наскоро обтирая руки, делал карандашные зарисовки; изредка подходил и к мольберту, накладывал торопливые мазки прямо поверх Ольгиного портрета.

Заскрипели доски подмостков, шевельнулись тяжёлые шторы. Вытянутое эллипсом окно пропустило в комнату зловещий свет. Под предводительством мясистого жёлтого червячка луны в проёме окна теснились любопытные звёздочки-мошки. Они внимательно наблюдали за процессом и возбуждённо перешёптывались. За светящимися шторами кто-то стоял. С замиранием сердца Роман наблюдал, как постепенно приближался к нему размытый силуэт. Он хотел этой встречи и ждал её, надеясь на что-то необыкновенное и возвышенное.

В сладкие грёзы ворвался телефонный звонок. Филонов с досадой нажал отбой. Но кто-то, очень настойчивый, не ленился набирать вновь и вновь.

Звонила Ольга. Она извинялась за забытую сумку.

– Ты в неё не заглядывал? – осторожно спросила она.

– Какого чёрта ты притащила ко мне мёртвую собаку? – заорал Роман.

– Всё, всё, прости, Ром. Думала, съездим с тобой за город, похороним по-человечески, ой, я хотела сказать… не важно… ты был занят, а я немного не в себе. Прости меня.

– И что мне прикажешь с ней делать? Я тут всю ночь…

Ольга не дослушала.

– Делай, что хочешь, – тихо сказала она и повесила трубку.

– Да пошла ты!.. – матюгнулся Филонов и огляделся.

Да, картина ещё та… На старой клеёнке в луже крови валялись фрагменты собачьих лап и искромсанные куски мяса; плавали кудрявые клочки шерсти; уткнувшись в пол мокрой бородой, щерился жёлтыми клыками череп кирпичиком; шевелились, выпуская наружу пучки червей, сизоватые кишки.

Романа вырвало, едва успел добежать до унитаза. Проблевавшись, поразился тому, какого странного цвета обнимавшие унитаз руки. Его руки! Кровь засохла, запеклась, намертво въелась в кожу, образуя узоры из терракотовых, карминных, бурых, сливовых и ещё сотни других оттенков красного. Долго держал окровавленные ладони под струёй воды. Потом побросал остатки ночного пиршества в сумку, туда же – клеёнку, нож и обломки лезвий, вышел в подъезд. Кабина лифта была где-то внизу, он не стал ждать, поволок страшный груз по лестнице. Сумка грузно плюхалась со ступени на ступень, тяжело ползла по лестничным площадкам, оставляя заметный бурый след. Сергей матерился и тащил, тащил сумку за скользкие ручки, торопясь и опасаясь, что кто-то увидит его, и страстно желая, чтобы кто-нибудь увидел и освободил его от страшной ноши. Так никого и не встретив, бросил сумку у мусорных баков и заспешил домой.

Вернувшись, принялся осматривать заляпанные кровавыми пальцами рисунки. Человеческий череп с собачьей мордой. Изгрызенное червями сердце. Перевитые в сложном орнаменте ленты рёбер. Когтистые, скребущие пустоту, лапы.

В Ольгином портрете маслом появились перемены настолько глобальные, что теперь это был портрет кого угодно, но не его знакомой до каждой чёрточки женщины. Привычные Ольгины цвета – малиновый и розовый – сменили пыльный голубой, лавандовый и тревожный фиолетовый, цвет раскаяния и хандры. Серо-голубые холмики грудей венчали торчащие в разные стороны болезненно разбухшие сливовые соски. Из одного, надорванного, сочилось что-то зеленовато-гнойное. Бросался в глаза не только красочный диссонанс. Апокалиптический драматизм сквозил из самого сюжета картины, из позы изображённой на ней девушки. Покрытые серой шерстью руки судорожно вцепились в кресло и скребли обшарпанную обивку острыми чёрными когтями, из-под которых выкатывались красные капли. То место, где должно было быть лицо, зияло ночной синью. Почти чёрная дыра с неровной фиолетовой каёмкой. А само лицо, оторвавшись с мясом от своего привычного места, частично приобрело черты вытянутой кирпичиком собачьей морды и под воздействием силы тяжести сползало вниз, в ложбину между грудей. Один глаз вывалился из глазницы и болтался на беловатой ниточке, закручивая её жгутом. Роман воочию видел вращение серого яблока с гнилостным пятном радужки, был заворожён этим вращением и не мог отвести взгляда. Вправо, влево, вправо, влево. По часовой стрелке, против часовой…

Шок заморозил шею, руки, сознание. Опять он стремился выйти за границы обычного восприятия? И снова потерпел в этом поражение…

– Да. Не Микеланджело, – произнёс кто-то за спиной.

– Это ещё почему? – машинально спросил Роман.

– Рукой Микеланджело водил Бог. Любая его работа, скульптура или фреска, – это акт любви.

Филонов резко обернулся к говорящему.

– Извини, дверь была открыта, я вошёл, – ответил Потапов. – А здесь я вижу чистейшее баловство, удовлетворение грехов.

– Вам-то чего от меня надо? – взорвался художник. – Всё ходите, высматриваете…

– Ну, не сердись, Рома. Я же не сказал, что это плохо. Очень даже неплохо, новаторски.

– Да пошёл ты!.. – взревел Филонов.

– Скоро уже…, – буркнул Потапов, а про себя удовлетворённо добавил: «клиент почти дозрел!»

– Да пошёл ты со своей выставкой! Оставьте все меня в покое!

– Ладно, – сказал Потапов и повторил: – Скоро уже…

***

Филонов лежал на полу. Квадратная некогда комната вытянулась, картины перекосились. В овальное окно заглядывали звёзды. За струящимися в лунном свете шторами кто-то стоял. Роман наблюдал, как постепенно приближался к нему размытый силуэт. У девушки были влажные, закрывающие лицо волосы, голубоватая просторная туника и длинные тонкие  руки.

Он хотел податься ей навстречу, протянуть пальцы и прикоснуться… Но тело и все члены его стали вдруг непослушными, твёрдыми. Твёрдый, как панцирь краба, белый мраморный лоб, твёрдый прямой нос, твёрдые губы и упрямо вздёрнутый твёрдый подбородок с рыжеватой щетиной. Твёрдыми, невыносимо твёрдыми, неподатливыми стали руки. Не руки, а клешни. Его тело уже изменило Филонову, совершило предательство. Тело пожухлого старика уже было готово стать лакомством для могильных червей. А глаза ещё горели какое-то время разумом и жаждой познания, удивлением от познанного. Эти чувства и эмоции умирающего и были самым ценным лакомством для серых сущностей. Таких, как дядя Гриша или Потапов. Словно мухи на мёд серые призраки Энска стекались со всех уголков города, чтобы засвидетельствовать самый важный и прекрасный миг – переход от живого к мёртвому, и устроить знатное пиршество.

Инга, прежняя хозяйка мастерской, приблизилась к умирающему художнику, протянула длинную, гибкую, как змея, руку и прикоснулась холодными пальцами к его лицу. А потом потянула, поманила Романа за собой, и часть его тела стала мягкой, податливой, начала деформироваться и стекать на пол. Эта непрерывная деформация происходила долго, недели две, пока запах тлена не стал невыносимым и соседи по подъезду не вызвали полицию.

***

Лифт доехал до десятого этажа и остановился. Дальше пришлось подниматься по лестнице: мастерская занимала два верхних этажа и находилась под самой крышей. Потапов повернул ключ, дверь с тоненьким пением отворилась. Пойдя в темноте по долгому, как чёрный чулок, коридору, он распахнул ещё одну дверь – пригласил подающего надежды художника в просторное помещение с высокими потолками. Через запылённые стёкла огромного – во всю шестиметровую стену – круглого окна пробивались снопы света. Три другие стены опоясывал дощатый помост. Они поднялись по деревянной лестнице; прошлись по скрипучим доскам помоста; облокотившись на перила, оглядели мастерскую с высоты. В глазах молодого художника светился восторг.

– Ну вот, владей! – сказал Потапов и с усмешкой добавил: – Теперь ты просто обязан завалить город шедеврами.

– А кто тут работал раньше, до меня?

– Да был тут один. Так себе художник. Слабоват оказался. Хотя подавал надежды…

Показать полностью
19

Призраки города Энска. Глава 4. Чёртов мост

Чёртов мост

Чёртов мост

В мае копуша-зима окончательно собрала своё ветхое бельишко, сложила в лукошко последние заморозки и унесла до следующего года. Пёстрые юбки весны источали запахи черёмухи и сирени.

Роман и Галя прошли по берегу ручья, полюбовались на водопад, и теперь стояли на Чёртовом мосту, целовались.

– А ты знаешь, почему из ручья Водопадного, что сейчас течёт под нами, нельзя пить воду? – неожиданно спросила девушка.

– Не знаю. А правда, почему? Она – грязная?

– Вовсе нет, сам посмотри – какая она прозрачная! Нельзя пить, потому что ручей осквернила человеческая кровь. И Галя рассказывала Филонову историю ручья.

– Представляешь, триста лет назад на Энск напали кыргызы и телеуты. Они пытались взять штурмом ворота крепости. Была страшная битва, со стен крепости сыпались стрелы, но они лезли и лезли, мечтая захватить город кузнецов. Сражённые мечами, саблями, стрелами, люди скатывались со стены, катились вниз по склону и падали в ручей. Представляешь? Вот в этот самый ручей свалились сотни окровавленных тел. Вода смешивалась с кровью раненых и убитых, нападавших и защитников. Она пенилась и бурлила, жадно глотая всё новые и новые жертвы. В красной воде кипели кости и черепа людей, превращаясь в серые камни.

– И кто победил?

– Наши. В смысле, жители город не сдали. Телеуты потерпели поражение. А потом ручей Водопадный был проклят ими навеки.

– Что, и сейчас воду пить нельзя? – недоверчиво спросил Роман, внезапно почувствовав нестерпимую жажду.

– Да можно, наверное, она же ключевая, – неуверенно сказала Галя. – С тех пор больше трёх столетий прошло!

Роман спустился к ручью, дошёл по камням до середины и, набрав в пригоршню воды, удивительно чистой и прохладной в столь жаркий день, решился напиться. Галя тоже с удовольствием пила родниковую воду, прямо из его руки.

– У! Вкусно!

Роман выплеснул из ладоней остатки воды на девушку. Она взвизгнула от неожиданности и восторга, захохотала и принялась обливать его. Молодые люди дурачились, убегали и догоняли друг друга, окатывая сверкающими брызгами. Роман до сих пор помнил счастливый Галин смех.

Помнил и саму Галю, уже в свадебном платье в пол, удивительно спокойную и красивую. После ЗАГСа они, как положено жениху и невесте, поехали прокатиться по городу. Он пронёс её на руках по семи мостам, как посоветовала Анна Андреевна, знавшая все городские обычаи. Играл марш Мендельсона. Было много улыбок и цветов. Жених и невеста тоже улыбались – друг другу, родственникам и друзьям, ясному солнышку. Они были счастливы, в этом Роман нисколько не сомневался ни тогда, ни потом, по прошествии многих лет. Они целовались и пристёгивали к прутьям мостов крошечные замочки, символизирующие крепость и вечность их брачного союза.

В толпе гостей и зевак, обычно сопровождающих торжественные мероприятия в Энске, будь то свадьбы или похороны, Роман заметил маленькую сморщенную старушку в малиновой шляпке с вуалью. После каждого их поцелуя Нюся поднимала вверх свои удивительно молодые белые ручки и хлопала в ладоши с такой неподдельной радостью, будто была подружкой невесты и вот-вот должна поймать невестин букет.

– Нюся?! Что делает на нашей свадьбе старая ведьма? – спросил Роман.

– Как и все – желает нам счастья! Смотри, как она радуется – как ребёнок! – Галя засмеялась и подтолкнула жениха к машине. – У нас ещё один мост остался.

– Ага, ещё один – Чёртов мост, – подтвердил Роман и обернулся.

Нюся взяла под ручку какого-то старичка, что-то шепнула ему на ухо, и оживлённо болтая, они удалились. Что-то в облике пожилого человека показалось Роману знакомым. Дядя Гриша? Но инвалид же не может ходить! А этот, хоть и с палочкой, но вполне себе бодренько шагает под ручку с Нюсей.

Когда процессия оказалась на Чёртовом мосту, погода вдруг испортилась. Подул сильный холодный ветер, он поднимал подол Галиного платья, закручивал вокруг её головы прозрачную фату. По-прежнему играла музыка. Но теперь Роману чудились звуки не свадебного, а погребального марша.

А когда жених и невеста пытались прикрепить к мосту заветный замочек, он неожиданно выскользнул из рук. Булькнул с оглушительным звуком прямо в воду «проклятого» ручья Водопадного. На поверхности запузырилась красная пена, закрутилась воронкой, поглощая замок и серые камни. Толпа родственников и зевак ахнула, во всю сотню глоток одновременно. Это прозвучало как гром среди ясного неба. А может, это и был гром. Гроза в июне – обычное дело.

Галя побледнела. Дождь хлынул с такой силой, будто над ними опрокинулась цистерна с водой. Мгновенно намокли фата  и платье невесты, а злой ветер продолжал закручивать подол платья вокруг её ног. Прозрачная и невесомая прежде ткань намертво прилипла к телу, заключив девушку в прочный кокон, не позволяющий даже пошевелиться. По лицу Гали текли слёзы. Смешиваясь с потоками дождя, они смывали тушь с ресниц и чёрными струями текли по щекам и подбородку невесты. Роман поднял Галю на руки, унёс подальше от проклятого моста.  Пытался её успокоить, но всё было напрасно. Она испуганно молчала в машине, молчала на свадебной вечеринке.

И потом, после свадьбы, Галя так и не смогла оправиться от потрясения. Оказывается, Чёртов мост тоже относился к числу «проклятых» мест, коих в Энске обнаружилось множество. Девушка навсегда утратила не только любопытство, которое толкало её на поиски призраков и этих самых «проклятых» мест, связанных с навороченной историей города Энска, но интерес к жизни вообще. Испуганной мышкой Галя забилась в уголок квартиры, не желая выходить на улицу. Врачи разводили руками, не находя у Гали каких-либо болезней или расстройств. А она сидела дома и прислушивалась к шорохам за окнами, к шагам соседей в подъезде. И молчала. Время от времени, очнувшись от своего замороженного состояния, она задавала Роману один и тот же вопрос:

– Вот почему я их слышу, Ром?

– Кого, милая? – каждый раз вопросом на вопрос отвечал Роман, лишь бы отодвинуть пугающий Галин ответ, который всегда звучал одинаково:

– Мёртвых. Особенно самоубийц. Я чувствую их. Они вокруг. Готовятся, пишут записки, покупают верёвки, открывают окна многоэтажек… А я ничего не могу с этим сделать.

Роман как умел, успокаивал жену, грел её ноги в тазике с горячей водой, варил глинтвейн, массировал шею. Она ненадолго оживала, смотрела на него с благодарностью, и тогда ему казалось, что в этой ледышке начинает просыпаться прежняя, полнокровная и живая, Галя. Но через некоторое время  по телевизору или в интернете сообщали, что из окна на восьмом этаже выпала женщина, разбилась насмерть, или что родители нашли мёртвого подростка и предсмертную записку о том, что он их любит, но жить больше не хочет. И Галя снова впадала в свой туманный ступор.

Роман любил рисовать с детства. В то время как другие дети отбирали друг у друга совочки в песочнице, тщедушный малообщительный Рома чертил прутиком линии и точки, постигал магию вертикалей и горизонталей. Постепенно к линиям добавлялись объёмы, масштабы и ракурсы. Он мог часами экспериментировать с  формами и цветом. Попробовав себя в разных направлениях живописи и отвергнув гуманизм, романтизм и реализм, как давно устаревшие, Роман симпатизировал художникам-экспрессионистам, да и сам чаще всего покрывал полотна плоскостями, которые причудливо переплетались, складываясь в замысловатые орнаменты.  Эстетика линий завораживала. Именно она наиболее точно выражала эмоциональное состояние меланхоличного юноши. Он жил в мире, который мог существовать вопреки законам физики и гравитации. Абстракционизм и экспрессионизм дарили ему наслаждение, восторг и освобождение от бренности бытия.

Правда, так было ещё до знакомства с Галей. И даже раньше. Случился в его жизни период, когда он несколько отстранился от живописи. Однажды он открыл для себя противоположный пол и познал радости любовного влечения. Следуя зову молодой плоти, знакомился с самыми разными девушками, часто увлекался ими так, что не мог сосредоточиться на чём-то серьёзном, соглашаясь лишь подрабатывать – «халтурить», где придётся, чтобы вести весёлую и беззаботную жизнь.

Потом встретил Галю. Девушка была не похожа на других. Она приобщила его к блужданию по городу, втянула в круговорот игр и квестов с призраками, ведьмами и привидениями. Его инструментом вместо карандаша и кисти стал фотоаппарат.  После грозы на Чёртовом мосту, подпортившей их свадьбу, занятия живописью снова отодвинулись на неопределённое время.

Вскоре, очень быстро, Филонов устал. Устал от замороженной своей жены, от себя, от своих фальшивых увещеваний, что все эти приметы и городские легенды о призраках – чушь собачья, и скоро всё наладится. Он не понимал, какая может быть связь между городскими сумасшедшими, решившими свести счёты с жизнью, и его женой, и уже не верил, что всё может стать как прежде. Чтобы как можно меньше оставаться с Галей наедине, Роман начал исправно посещать лекции в институте. После занятий ненадолго забегал домой – пообедать – и тут же исчезал, соглашаясь на любые подработки: рисовал афиши для кинотеатров, красил рекламные щиты и даже заборы.

Однажды, возвращаясь с очередной «халтуры», он наткнулся на гараж, стену которой разрисовывал художник. Вроде ничего особенного: на фоне окрашенной охристой краской бетонной стены проступали две одинаковых графичных головы. Но, расположенные полубоком к зрителям, они они смотрели в противоположные стороны: одна находилось в привычном ракурсе – макушкой кверху, а другая – перевёрнута, макушкой вниз. Эти странные головы произвели на Романа впечатление. Он подошёл ближе.

– Нравится? Вижу, долго тут стоишь.

– Да, перекликается с моей непутёвой жизнью. С молодости к чему-то стремился,  старался подняться, чего-то достичь, но что-то всегда не пускает, тянет вниз. Прям, как на вашем арте.

Художник протянул руку.

– Никита, – представился он.

– Роман.

– Верно уловил, – довольно ответил Никита. – Работа называется «Равновесие». Что-то светлое движет нас вверх, к достижениям, но всегда присутствует другая сторона, мешающая, которая откидывает нас назад, можно даже сказать, топит. Надо признать это как факт и жить дальше, выбрав для себя нужное направление.

– Да.  Я вот, похоже, падаю вниз головой, – горько усмехнулся Роман.

– Так остановись, оглядись. А не то ведь и голову расшибить можно! Сам-то чем занимаешься?

– Художку окончил, были планы, амбиции, а потом всё полетело куда-то в тартарары!

– Художник, значит? Мне как раз помощь нужна. Поможешь? – Никита бросил на Романа испытующий взгляд.

– Конечно! – ответил, не задумываясь, Филонов. – Что нужно делать?

– Рамку покрась, если сможешь. Я не успеваю: уезжаю скоро.

– Вы не местный?

– Нет.

– А как у нас оказались? Почему на улице творите?

– Давай на ты, – предложил Никита. – Езжу по стране, разрисовываю стены. Люблю стрит-арт: быстрее для людей доходит. Вот картины маслом, на холстах, или акварели с разного рода гравюрами – они же по музеям да запасникам спрятаны. А кто сейчас по музеям ходит?

– Бабушки-старушки, – ответил Роман.

– Вот, сам знаешь: бабушки, да и то не все, а только те, которым на лавочке сидеть скучно. А уличную живопись каждый прохожий видит.

– Скажи, эти графичные головы,  – Роман кивнул на стену, – собраны из отдельных элементов. Это что-нибудь значит?

– Верно подметил, – одобрил Никита. – Видишь, эти фрагменты – разной величины. В искусстве, как и в жизни, любая индивидуальность состоит из разных частей, знаний и опыта. Из впечатлений и эмоций. Из невидимых струн души. Переплетаясь, они создают неповторимое настроение, которое так и хочется передать в творчестве. И порой даже мимолетные встречи способны оказать на нее большое влияние.

– И поэтому каждый зритель, каждый прохожий может увидеть в картине что-то своё – исходя из собственного опыта! – сделал открытие Роман.

Никита с уважением посмотрел на нового знакомого и продолжил:

– Часто зрители видят намного больше, чем я хочу сказать. У каждого человека появляется своя история, своя интерпретация. Это же очень круто! Каждый прохожий, вот как ты, например,  или как они, – художник кивнул в сторону, – может стать соучастником творческого процесса.

Роман оглянулся. За спиной стояли два подростка и слушали беседу художников. Поодаль стояла сгорбленная старушка и, откинув вуальку на старомодной шляпке, внимательно наблюдала за действом.

– Все включаются в процесс. Здесь сразу можно получить обратную связь, узнать, что нравится в работе, а что — нет. Вот вам, бабушка, нравится картина?

– Ась? – Нюся, приложив маленькую ручку к уху,  прикинулась глухой и засеменила прочь.

Дальше работали молча.

Когда Роман возвращался домой, было уже темно. В свете уличного фонаря увидел  во дворе толпу. Внезапно похолодело в груди. Люди шумно что-то обсуждали. Роман прислушался.

– Как так получилось, что они выпали из окна вдвоём – эта малахольная дамочка с четвёртого этажа и живший над ней безногий пенсионер?

– Что у них общего? Он одинокий, инвалид, а она замужем.

– Недавно сюда к Ромке-студенту переехала.

Предположения были разные: возможно, инвалиду стало плохо, он выкатился на коляске на балкон и позвал на помощь, дамочка выглянула из своего окна, задрала голову, а он не удержал равновесия, начал падать и увлёк её за собой. А может, она поднялась к нему на этаж, чтобы сделать, например, укол, но что-то пошло не так – и оба выпали.

Увидев Романа, толпа зашептала: «Муж, муж пришёл!» и расступилась. На клумбе с петуньями лежали, крепко вцепившись друг в друга, его молодая жена Галя и дядя Гриша.

Сломанная, покорёженная коляска валялась рядом.

– Скорую! Вызовите скорую! – закричал Роман.

– Была уже, сказали, медицинская помощь не требуется.

– Уехала скорая уже с полчаса назад.

– Жалко девчонку, молоденькая совсем.

– Да и хорошо, что сразу насмерть, а то маялась бы всю жизнь калекой – шея-то свёрнута…

– Сказали, ждите труповозку, – гудела толпа.

Среди жителей, вышедших поглазеть на происшествие, накинув первое, что попалось под руку, выделялась пожилая дама в малиновой шляпке,  жакетке с баской и широкой, с блёстками, чёрной юбке. Откинув вуаль красивой беленькой ручкой, она смотрела на Романа в упор. И были в её взгляде печаль и сожаление, сочувствие осиротевшему мужу. Но было и другое – торжество и злорадство. Нюся выглядела свежее и моложе, чем зимой, и она явно наслаждалась фактом гибели своего давнего знакомца и соперника, каким был для неё инвалид дядя Гриша. Роман хотел было подойти к ведьме, расспросить, что к чему, но тут подъехал чёрный катафалк, люди в форме принялись грузить трупы, а к Роману подошёл полицейский, и начал задавать неприятные вопросы.

Ни тогда, ни позднее, Роман так и не узнал, что произошло с его женой на самом деле. Да, когда-то он часто общался с дядей Гришей, навещал, покупал ему продукты, старик угощал его чаем и просил рассказать что-нибудь из студенческой жизни. Но потом, после знакомства с Галей, дружба с инвалидом расстроилась. Галя его откровенно недолюбливала, а самому Роману не хватало на общение времени. Почему же его Галя нашла смерть в объятиях престарелого соседа?

После похорон Филонов долго не мог прийти в себя. Утратив интерес к жизни, много пил. Когда кончались деньги, находил какую-нибудь халтурку, немного зарабатывал и снова пил.

Иногда всё-таки брал в руки карандаш, надеясь вернуться к живописи. Ведь и раньше были периоды затишья. Но ведь он всегда возвращался. Вернётся и теперь. Но когда это произойдёт, Роман не знал. Жил по инерции, ел, пил, что придётся. Взятый было в руку карандаш, так и не проведя ни одной линии, возвращался в коробку.

Продолжение следует

Призраки города Энска. Глава 5. Нехорошая мастерская

Показать полностью
27

Неомаг. Часть 3. Глава 7

Неомаг

Неомаг. Продолжение 1

Неомаг. Часть 1. Глава 2

Неомаг. Часть 1. Глава 3

Неомаг. Часть 1. Глава 4

Неомаг. Часть 1. Глава 5

Неомаг. Часть 1. Глава 6

Неомаг. Часть 1. Глава 7

Неомаг. Часть 1. Глава 8

Неомаг. Часть 1. Глава 9

Неомаг. Часть 1. Глава 10

Неомаг. Часть 2. Глава 1

Неомаг. Часть 2. Глава 2

Неомаг. Часть 2. Глава 3

Неомаг. Часть 2. Глава 4

Неомаг. Часть 2. Глава 5

Неомаг. Часть 2. Глава 6

Неомаг. Часть 2. Глава 7.1

Неомаг. Часть 2. Глава 7.2

Неомаг. Часть 2. Глава 8

Неомаг. Часть 3. Глава 1

Неомаг. Часть 3. Глава 2

Неомаг. Часть 3. Глава 3

Неомаг. Часть 3. Глава 4

Неомаг. Часть 3. Глава 5

Неомаг. Часть 3. Глава 6

Глава 7.

Максим стоял около подъезда, решая, подниматься в квартиру или нет. Вроде бы незачем, всё, что нужно, Золя уже забрала, а остального не жалко; теперь не жалко. Он осторожно пощупал свою квартиру – всё ясно. Максим покачал головой и начал подниматься наверх. Дверь была приоткрыта, а из квартиры прямо-таки несло смертью.

Посреди комнаты с аккуратно перерезанным горлом лежал человек. Тот самый, что сидел за рулём чёрной «Волги». Чудо, что никто из соседей не заинтересовался открытой квартирой и не заглянул внутрь, а, обнаружив труп, не позвонил в полицию.

Максим прошёл на кухню. Мысли затравленными лисицами метались в голове.

«Может, на это и было рассчитано? Зачем? Сдать его? Кому? Ментам? Комитетским? Смысл? Вывести его из игры. Какой игры? Заставить запаниковать, заметаться и наделать ошибок? Опять же, зачем? Чтобы он чего-нибудь не сделал или, наоборот, сделал? А если…»

Где-то на грани забрезжила мысль. Вот-вот и он ухватит её за хвост. Максим машинально глянул в окно, и всё вылетело у него из головы.

«Твою же так. Всё интереснее и интереснее».

Около подъезда притормозила машина, из неё быстро и бесшумно, словно гигантский горох, высыпались люди в камуфляже и масках, с автоматами в руках и рванули к подъезду.

«Всё! Понеслась душа в рай».

Максим метнулся в коридор. Аккуратно закрыл дверь, щёлкнул замками, хоть на какое-то время задержит. Не раздумывая, кинулся в комнату; распахнул окно и, не разбегаясь, выпрыгнул в голый осенний палисадник. Прямо как в ту августовскую ночь, с которой всё началось. Чёрными крыльями взметнулись полы пальто. Подошвы глухо стукнули в землю, покрытую жухлой травой. Он присел, гася инерцию, но перекатываться не стал – так изгваздаешься, что вовек не отмоешься.

Максим оправил пальто, застегнулся и, подняв воротник, неспешным шагом направился в противоположную от приехавших машин сторону.

«Интересно, кто стуканул? И кто эти в камуфляже? Нашивок на спинах он не разглядел, так что понятия не имел, кто приехал его брать. Что, впрочем, было неважно. Главное, как вовремя они приехали. Словно сидели в засаде и ждали, когда же Максим Александрович Лотов заявится к себе на квартиру. Сдал его, скорее всего, Магистр. Вот только зачем? Что за игру он затеял?»

Максим никак не мог этого понять. Мысль, посетившая его в квартире, ускользнула, и он мучительно вспоминал, что же такое пришло ему в голову.

«Ладно, с этим разберёмся. Сейчас на очереди Круглый, и он, кажется, знал, где его можно найти».

День перешёл в вечер, и на город опустились сумерки. Не спеша Максим шагал к центру. В принципе, следовало поспешить, но Круглый был нужен ему там, где нет людей или хотя бы минимальное их количество. Максим планировал перехватить авторитетного бизнесмена в его офисе, значит, следовало дождаться, когда офисный народ разбредётся по домам, или куда они там ходят после работы. И если повезёт, то застать Круглого одного, не считая охраны.

Вышло, как он планировал. В здании, где располагалась контора, принадлежащая Круглому, светились только окна, ведущие в кабинет бизнесмена.

Он обошёл здание. Четыре этажа, остроконечная крыша, одно слуховое окно приоткрыто, с обратной стороны – пожарная лестница.

Максим осторожно просканировал помещения. Здание было пусто, человеческий фон он почувствовал только в четырёх местах. Трое наверху, двое рядышком, один метрах в пяти от них, очевидно, Круглый и его бодигарды. Внизу один человек, вероятнее всего, охранник на входе.

Максим толкнул дверь – открыто. Не озаботившись тем, что дверной колокольчик разразился отчаянным звоном, он широко распахнул дверь и вошёл в помещение.

Длинный коридор, на конце стол с внушительной фигурой охранника, затянутого в камуфляж.

— Э, закрыто, — пробасил «пятнистый», не оторвав взгляда от маленького телевизора.

Максим размерено, словно робот, шагал к столу. Его шаги глухо отдавались в узком помещении.

Охранник, раздосадованный тем, что его отвлекают от просмотра интересного матча, крякнул, вытянул себя из офисного кресла и затопал навстречу Максиму.

— Уважаемый, те чё, неясно? По-русски же сказано было – закрыто.

— I do not understand. — Бросил Максим на ходу.

— Чё? — охранник остановился, от удивления приоткрыв рот.

— Ни чё! — Максим с ходу влепил ему лапой леопарда в горло.

Как там писалось в одной интересной книге:

«…Если есть возможность решить проблему простым (не связанным с магией) действием, сделай это. Не шевели облацеи по пустякам, ибо всё возвращается к сделавшему в двукратном размере…»

   Вот и он не стал отводить глаза, ковыряться в памяти охранника. Зачем? Кулак честнее.

Максим подхватил обмякшего охранника. Тяжёлый, чертяка. Оттащил за конторку и, водрузив на кресло, надвинул козырёк защитного кепи на глаза.

На поясе охранника слабо пискнула рация, и, словно испугавшись поглядевшего на неё Максима, замолчала.

«Интересно, когда развод у охраны, или что там у них? Поверка постов?»

Максим надеялся уладить все дела, до того как проверяющий, если он есть, конечно, а он есть, иначе зачем рация, не для красоты же, забеспокоится, почему ему не отвечают.

Он вернулся к входной двери, запер её снятыми с пояса охранника ключами. Дверь так себе, если начнут ломать, долго она не продержится, но пару минут форы она ему даст.

Он поднялся на второй этаж. Вот он, кабинет Круглого. Только что-то доблестных бодигардов не видно. Максим нахмурился, чуть потянулся вниманием к большим дубовым дверям. Да нет, всё нормально, вот он – фон от трёх человек. Максим взялся за вычурную бронзовую рукоять, в животе что-то предупредительно ёкнуло, но он, не обратив на это внимание,  распахнул дверь и решительно шагнул внутрь.

«Оп-па. Как говорится – здравствуйте, не ждали».

 За спиной мягко закрылась массивная дверь, тихо щёлкнул язычок замка. Не отводя взгляда от людей, сидевших между безвольно застывшими на диване охранниками, Максим покрутил ручку двери – ноль, ничего, в смысле заперто.

Максим одёрнул пальто и оглядел комнату.

— Зачем же так жестоко, они, конечно, не самые лучшие представители человечества, но такого не заслужили, — он кивнул на охранников.

— Мусор, — проскрипел «первый».

«Второй» кивнул, подтверждая его слова.

Максим покачал головой. Встречали его старые знакомые, почти не изменившиеся с их последней, она же первая, встречи. Тёмно-серые костюмы, белые рубашки, тяжёлые ботинки и глаза, словно подёрнутые пеленой серой пыли.

 Это было жестоко, очень жестоко, то, что они сотворили с охраной. Они сломали им позвоночники, так что ни шевельнуться, ни издать звука бодигарды не могли, только дышать.

Максим посмотрел на Круглого, тот сидел в своём шикарном кресле, безвольно свесив руки, и столько муки было в его глазах, что Максим, не выдержав, отвернулся. С ним сделали то же, что и с охранниками.

— Разве нельзя было просто оглушить или связать?

— Нельзя, — на этот раз промолвил «второй», — если бы мы их вырубили, ты бы почувствовал, что фон сменился. А связать – это не интересно, к тому же их всё равно пришлось бы убрать. А так пусть живут, если смогут.

Максим снова покачал головой. Ярость закипала в нём. Он почувствовал привычный удар под солнышко, резко вдохнул носом, поднимая ярость в сердце. Голова сразу стала тяжёлой, словно набитая ватой, а тело лёгким-лёгким, воздушным. Казалось, оттолкнись сейчас от пола и взмоешь вверх – к небу, большим таким, наполненным газом, шариком.

Максим почувствовал, как к его сознанию метнулись нити чужого внимания, захлестнулись вокруг него и опали, бессильно скользя по щитам, которые он нарастил, едва увидев старых знакомцев. Он и заговорил с ними только для того, чтобы успеть подготовится к ментальной атаке. Максим видел, как напряглись лица магов, как бисерины пота выступили на лбу «первого», как заострился нос «второго» и улыбнулся.

Маги поняли тщетность попыток невербального воздействия на Максима и синхронно начали подниматься с низенького диванчика. Лязгнули раскрывающиеся телескопические дубинки.

— Поиграем, девочки? — Он шагнул навстречу встающим с диванчика нелюдям, решая, кого вырубить первым.

Разделяло их шагов семь. Круглый, щедрая душа, любил всё делать с размахом, вот и кабинет себе подобрал размером со спортивный зал.

Шаг.

«Старший здесь, пожалуй, «первый», не зря он заговорил первым и сейчас, и в прошлую их встречу, да и держится он чуть впереди, и делает всё чуть раньше напарника».

Вот и атакуя Максима, он слегка опережал «второго».

Второй.

«Значит, валить будем «первого», двое ему не нужны, а смерть партнёра расшатает почву под «вторым», каким бы крутым и бездушным он ни был и сделает его более сговорчивым. Решено «первый».

Третий.

Нога подцепила за ножку стоящий возле стены псевдовенский стул. Рывок. Стул стремительно полетел в сторону «второго». Снаряд угодил магу в грудь. Одна ножка вошла в пах, другая – в солнечное сплетение. Удар под дых сбил «второму» дыхание, а в промежность заставил захрипеть, и изогнутся перерубленным лопатой червяком.

Максим резко ускорился.

Свистнула в воздухе дубинка «первого». Сбив руки с оружием в сторону, захват и рывок на себя. Удар основанием ладони в нос. Хрупкие косточки носа мага вошли ему в мозг. Для верности – ребром ладони сбоку по шее. Сонная артерия сплющилась, перекрывая доступ кислорода в мозг. Длинное тело на миг напряглось и, вздрогнув, расслабленно повалилось на пол.

«Второй», не полностью отошедший от удара, пытался собрать себя с пола и даже нашёл силы замахнуться дубинкой. Максим легко перехватил бьющую руку и крутанул её против часовой стрелки. Сухо, словно высохшая ветка, треснули кости запястья. Пальцы разжались, и дубинка глухо лязгнула о паркет. Максим пинком отправил её под стол.

«Второй» слабеющими пальцами ухватил его за брючину. Резким тычком Максим сломал локоть вцепившейся в него руки. Маг захрипел. Максим ухватил его за горло, давя готовый сорваться с губ крик. Он чувствовал под рукой живой ручеёк бешено бьющегося пульса, который под давлением его пальцев постепенно уряжался. Зрачки мага расширились, заполняя собой радужку, глаза на миг выпучились и закатились.

И вот когда жизнь почти утекла из распростёртого на полу тела, Максим разжал пальцы. «Второй» судорожно дёрнулся, ловя раздавленным горлом воздух. Глотнул – раз, другой и, закашлявшись, открыл глаза.

Легко подхватив «второго» за ворот, Максим ткнул его лицом прямо в безжизненные глаза «первого».

— Жить хочешь?

«Второй» не ответил, он даже не шевелился – лежал, уткнувшись лицом в своего напарника.

— Молчишь? Ну-ну. — Максим пинком перевернул мага на спину. — Ты, я вижу, крепкий, и смерти не боишься, да?

Маг снова промолчал, черты лица его заострились, взгляд сделался как у человека, напряжённо решающего какую-то сложную задачу. Максим насторожился, тряхнул «второго» за плечо. Мышцы мага были как камень.

— Твою же! — Максим схватил его за шею, сжал пальцы.

Поздно!

«Второй» обмяк и ничком повалился на «первого».

Мёртв!

— Успел послать весточку хозяину, да? — Максим, бессильный что-либо изменить, пнул мёртвое тело.

Такого поворота событий он не ожидал. Что ж, если он так нужен, Магистру, остаётся только ждать, когда тот в очередной раз выйдет на него. Вот только плохо это, очень плохо. От колдуна можно ожидать любой пакости.

Максим достал папиросы, отошёл к окну. Каких теперь неприятностей ждать? Сквозь жалюзи осторожно выглянул в окно. Хмыкнул, спрятал папиросу в карман. К особняку бесшумно подкатило два внедорожника. Двери распахнулись, из них, доставая оружие, быстро выпрыгивали крепкие парни. Охрана?

«Давайте, ребята».

Максим быстро подошёл к двери, на этот раз замок поддался легко. Он шагнул в приёмную и дальше на лестницу. С первого этажа раздавался шум ломаемой двери.

Путь отхода на случай форс-мажора, Максим продумал ещё во время осмотра здания. Сначала вверх, на четвёртый этаж, дальше через слуховое окно на крышу, потом по пожарной лестнице вниз.

Никто его не заметит. Пока приехавшие заняты дверью, потом будут заняты телами в кабинете Круглого. То-то сюрприз будет. Мимо них они не проскочат – лестница одна, а двери Максим предусмотрительно оставил распахнутыми.

Ушёл он легко. Дверь на чердак открыл ключами с пояса охранника. Дальше проще. Крыша. Лестница. И вот он уже скрывается в пустоте арок и темноте проходных дворов.

Максим неторопливо удалялся от офиса Круглого. Адреналиновая атака схлынула и на него паровым катком накатила усталость. Ниточка, ведущая к Магистру, оборвалась. Что делать дальше, он не знал. Оставалось одно – ждать, когда хозяин найдёт его. А он найдёт. Не зря столько сил потратил на охоту за ним. Можно сказать, обложил как волка.

Теперь где-то надо отсидеться. Отдохнуть, набраться сил и подумать. Может, он что-то упустил? Размышлять над этим сейчас Максим не мог – мешали усталость и навалившаяся головная боль.

В принципе, где отсидеться пару дней, он знал. Старый заброшенный коллектор – лежбище местных диггеров. С которыми Максим одно время, года три назад, исследовал немногочисленные, не чета столичным, туннели под городом.

Тусовка была хорошая: тройка парней и столько же девиц – все как один растатуированные, не хуже бывалых зэков, только тематика картинок другая. Патлатые и затянутые в кожу металюги. Бесшабашные и весёлые. Пившие, как сапожники, только не водку, а белое вино, разогретое в микроволновке, по их словам – а’ля советские рокеры. Часто и изощрённо матерящиеся, играющие, как напьются на гитарах и перетрахавшиеся друг с другом, словно кошки. Но честные, крепко держащие слово, готовые по первому зову прийти на помощь, и с на редкость неплохим ментальным фоном. Жаль, распалась компашка. Максим вздохнул, вспоминая весёлое времечко, проведённое со «странной кампанией», как он их называл.

Он только надеялся, что их лежбище не облюбовали бомжи, не прибрала к рукам какая-нибудь фирма, и не затопило грунтовыми водами.

Первое и второе было маловероятным: убежище было надёжно спрятано, да и дверь там была солидная – Максим сам ставил. А вот третье очень даже вероятно, коллектор находился недалеко от реки.

Максим попетлял для проформы по улицам, отслеживая хвоста. Убедившись, что никто за ним не следит, поймал частника на стареньких «Жигулях» и спустился в нижнюю часть города. На Южном посёлке он вышел, не доехав до нужного места пары километров. Хотя Максим и чувствовал себя выжатым лимоном, но оставшееся расстояние собирался пройти пешком, дабы оглядеться и пощупать пространство на предмет чужого и нежелательного присутствия.

Коллектор был тих и безжизнен. Наличие жизни в нём, за исключением крыс, он не обнаружил. Пространство вокруг полузаваленного входа, со ржавой и сломанной в нескольких местах решёткой было пусто. По ощущениям Максима, кто-то недавно, пару дней назад, крутился рядом, но влезть внутрь не решился. И правильно, заблудиться в коридорах, раскинувшихся под землёй, было раз плюнуть, а вот выбраться обратно затруднительно.

«Скорее всего, мальчишки, забредшие к реке в поисках приключений. Бомжи вряд ли, уж больно далеко от обитаемых мест – поживиться нечем».

И только поплутав тёмными коридорами и выйдя к знакомой двери, Максим подумал, что дурак он и растяпа, раз припёрся сюда без ключей и слесарного инструмента. Дверь наверняка заперта, а открыть её голыми руками невозможно. Ключей у него, конечно, не было. Уходя, Максим, как честный человек, оставил связку на столе. Он в досаде плюнул, глядя на своё творение, но на всякий случай потянул порядком проржавевшую ручку на себя, и, о чудо! – дверь поддалась.

Максим присвистнул и шагнул за порог, ожидая удара, в том, что дверь случайно забыли закрыть, он не верил. Удара не последовало. Он пошарил рукой справа от двери, на уровне плеча нащупал выключатель. Легонько двинул маленький пластиковый рычажок вверх – света не было. Не беда, где-то в шкафах должен быть запас свечей.

Спичка ширкнула о шершавую поверхность коробка, и в ладони заплясал маленький огонёк. Максим закрыл дверь, задвинул засов и, сделав пару шагов влево, открыл шкаф. Вот то, что ему надо: толстые стеариновые цилиндры, завёрнутые в вощёную бумагу.

Запалив свечи, он расставил их на столе, низеньком шкафчике, примостившемся справа от двери, и на полочках, прикреплённых к стенам. Удовлетворённо кивнул. Ничего здесь практически не изменилось. Напротив двери – два широких, приземистых топчана, между ними – низенький столик, на котором, словно башня волшебника, возвышался кальян, который любила курить Инга, уютно устроившись на коленях Гнома. Максим присел перед столиком на корточки, тронул похожий на свернувшуюся змею шланг, дунул на покрытый пылью мундштук. Вместе с облачком серой взвеси в воздух поднялись воспоминания.

________________________ 

Взгляд из-под ресниц.

Странная компания.

Это была странная компания: три парня и три девушки. Вышел на Максима Олег, откликавшийся на нордическое имя – Олаф. Здоровенный, на полголовы выше Максима, со светлыми волосами, забранными в конский хвост на затылке. Обряженный в кожаные штаны и куртку-косуху, усыпанную заклёпками.

Нужно было им от Максима только одно: чтобы он нашёл одну вещь. Максим в то время поставил окончательную точку в своих непонятных отношениях с Катей, и делать ему в принципе было нечего, поэтому он согласился помочь. Думал, работа на раз, но общение с диггерами затянуло, да так надолго, что протусовался он с компанией два года. Уж больно хороший фон, несмотря на привычный гадкий привкус негатива, шёл от них.

Увидев всю компанию в сборе, Максим всё про них понял.

Как говорится – человек, у которого есть «Бентли», но не было в детстве велосипеда, всё равно остаётся человеком, у которого в детстве не было велосипеда.

Вот и мужская часть компании, несмотря на свою брутальную внешность и возраст, ближе к тридцати, чем к двадцати, были мальчиками, не доигравшими в детстве. Оно и понятно, если чуть глубже копнуть их прошлое.

Олаф – огромный, словно медведь, играл на басу в местной металлической группе, держал крохотную репетиционную точку, по совместительству звукозаписывающую студию. С того и кормился.

С семи лет он пиликал на скрипочке. С мамочкой ходил под ручку до самого окончания консерватории, пока однажды, впав в окончательную тоску от такой жизни, не сломал себе три пальца на левой руке, после чего ни о какой скрипке и разговора быть не могло. Маму чуть удар не хватил, а отец, выглянув из-под её каблука, одобряюще ему подмигнул и тайком показал большой палец. Как только пальцы зажили, Олег записался на бокс и в тренажёрный зал. Там он и познакомился с Конаном.

Конан (он же Костя) – смуглый атлет с тёмными волосами, забранными по самурайской моде в шарик на затылке. Габаритами поменьше Олафа, но несравненно более мускулистый. Он руководил клубом исторического фехтования «Хейборийская эпоха» и доводил богатых дамочек до нужных кондиций в престижном фитнес-клубе. История его была почти аналогична истории Олега, но со своими нюансами.

Костя – подающий надежды легкоатлет. С пяти лет, днюющий и ночующий в легкоатлетическом манеже, детства своего и в глаза не видел. Спортивные успехи его шли в гору, соревнования легко ложились под него – городские, областные. Там и выезд за рубеж, олимпиада не за горами. Юноша готов был взлететь сверхзвуковым самолётом, если бы не банальность – травма, навсегда лишившая его перспектив в большом спорте.

Гном (в миру Стас) – невысокий, но, как говорится, поперёк себя шире, с густой бородой конусом и бритой под ноль головой. Держал на авторынке три контейнера с запчастями. В котором торговали его родственники: отец, тётка и старший брат.

Детство у Гнома также не было. Он рано лишился матери и, чтобы помочь отцу прокормить немаленькую семью, с малолетства начал работать. Кроме Стаса, на шее отца оказались старший сын – студент филфака, совершенно не приспособленный к жизни, и младшая дочь – сопливая детсадовка. Семье после смерти матери пришлось затянуть пояса туго-натуго. Папа – простой учитель средней школы, ничего, кроме как преподавать историю, не мог, а в школе известно, какие зарплаты. Вот Стасу и пришлось после девятого класса идти работать в находившуюся под их окнами автомастерскую. А так как кроме характера, у Гнома были мозги и железная хватка, то через пять лет он открыл свой небольшой бизнес, который потом разросся и приносил неплохие доходы.

Девушки были не менее колоритны, чем их кавалеры.

Марго (на самом деле Маша) – настоящая боевая подруга викинга, статная белокурая валькирия – крутобёдрая и полногрудая. Со вздёрнутым носиком, белоснежной улыбкой и молочно-белой кожей. Нетрудно догадаться, что постель она делила с Олафом.

Инга – как и Марго, блондинка, но с волосами, отливающими золотом. Худая до болезненности, с еле оформившейся грудью, по-мальчишески узкими бёдрами и россыпью веснушек на худом лице, тонкой шее и острым плечам. Корешилась она с Гномом.

Ксана, читай, Оксана – маленькая, остроносая брюнетка, пухлогубая и большеглазая, пугливая, как дикий зверёк, и смешливая, как пятилетняя девчушка, была подругой Конана.

Девушки, младше парней лет на пять, вели себя словно подростки: вечные смешочки, браслетики-фенечки, чулочки-бантики.

Как известно, все люди играют в то, что они не доиграли в детстве. Те, кто увлекаются всякими пейнтболами, страйкболами и прочими стрелялками, не доиграли в детстве в войнушку. Любители заниматься во всевозможных клубах восточных единоборств, коих развелось немерено, не реализовали в детстве, по той или иной причине, свой инстинкт самца.

Вот и странная компания не столько занималась исследованием катакомб и поиском мифических сокровищ, сколько играла в их поиски. Нравилось им не собственно экспедиции, а связанные с этим мелкие приятные мелочи, как-то: покупка амуниции, долгие сборы и поиск информации. А после очередной «экспедиции» – вино, песни и, конечно, секс, наиболее острый на адреналиновой и алкогольной волне.

Вот и Максиму нравились ночные посиделки с тёплым вином, в искрящемся от света свечей хрустальном бокале. Переливы гитарных струн, певших под пальцами Олафа, его густой баритон и нежный голос Инги с едва слышимой хрипотцой…

Показать полностью
Отличная работа, все прочитано!