CreepyStory

3 место  7500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @KatrinAp В надёжных руках. Часть 1

4 место 6500  рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Koroed69 Адай помещённый в бездну (часть первая из трёх)

5 место 5500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @ZippyMurrr Дождливый сезон

6 место 3500 рублей от канала  ПРИЗРАЧНЫЙ АВТОБУС и сайта КНИГА В УХЕ - @Skufasofsky Точка замерзания (Часть 1/4)

7 место, дополнительно, от Моран Джурич, 1000 рублей @HelenaCh Жертва на крови

Арт дизайнер Николай Геллер @nllrgt

https://t.me/gellermasterskya

сделает обложку или арт для истории @ZippyMurrr Дождливый сезон

Так же озвучку текстов на канале Призрачный автобус получают :

@NikkiToxic Заповедник счастья. Часть первая

@levstep Четвертый лишний или последняя исповедь. Часть 1

@Polar.fox Операция "Белая сова". Часть 1

@Aleksandr.T Жальник. Часть 1

@SenchurovaV Особые места 1 часть

@YaLynx Мать - волчица (1/3)

@Scary.stories Дом священника
Очень лесные байки

@Anita.K Белый волк. Часть 1

@Philauthor Рассказ «Матушка»
Рассказ «Осиновый Крест»

@lokans995 Конкурс крипистори. Автор lokans995

@Erase.t Фольклорные зоологи. Первая экспедиция. Часть 1

@botw Зона кошмаров (Часть 1)

@DTK.35 ПЕРЕСМЕШНИК

@user11245104 Архив «Янтарь» (часть первая)

@SugizoEdogava Элеватор (1 часть)
@NiceViole Хозяин

@Oralcle Тихий бор (1/2)

@Nelloy Растерянный ч.1

@Skufasofsky Голодный мыс (Часть 1)
М р а з ь (Часть 1/2)

@VampiRUS Проводник

@YourFearExists Исследователь аномальных мест

Гул бездны

@elkin1988 Вычислительный центр (часть 1)

@mve83 Бренное время. (1/2)

Если кто-то из авторов отредактировал свой текст, хочет чтобы на канале озвучки дали ссылки на ваши ресурсы, указали ваше настоящее имя , а не ник на Пикабу, пожалуйста, по ссылке ниже, добавьте ссылку на свой гугл док с текстом, или файл ворд и напишите - имя автора и куда давать ссылки ( На АТ, ЛИТрес, Пикабу и проч.)

Этот гугл док открыт для всех.
https://docs.google.com/document/d/1Kem25qWHbIXEnQmtudKbSxKZ...

Выбор для меня был не легким, учитывалось все. Подача, яркость, запоминаемость образов, сюжет, креативность, грамотность, умение донести до читателя образы и характеры персонажей, так описать атмосферу, место действия, чтобы каждый там, в этом месте, себя ощутил. Насколько сюжет зацепит. И много других нюансов, так как текст идет для озвучки.

В который раз убеждаюсь, что авторы Крипистори - это практически профессиональные , сложившиеся писатели, лучше чем у нас, контента на конкурсы нет, а опыт в вычитке конкурсных работ на других ресурсах у меня есть. Вы - интересно, грамотно пишущие, создающие сложные миры. Люди, радующие своих читателей годнотой. Люблю вас. Вы- лучшие!

Большое спасибо подписчикам Крипистори, админам Пикабу за поддержку наших авторов и нашего конкурса. Надеюсь, это вас немного развлекло. Кто еще не прочел наших финалистов - добро пожаловать по ссылкам!)

Клим даже не понял, как на дороге оказалась эта бабка. Из-за кустов выпрыгнула что ли? Он резко вдавил педаль тормоза, машину повело по льду, ровно в сторону, куда отшатнулась старая развалина. От мысли, что он сейчас станет убийцей,  волосы встали дыбом, он вспомнил, чему учили на курсах вождения десять лет назад, и рванул ручной тормоз. Машина резко остановилась, только легонько толкнув бабку на капот. Клима бросило вперед, но ремень безопасности помешал пробить головой лобовое стекло.

Он выбежал из машины с желанием помочь, извиниться перед пострадавшей старухой. Но потерпевшая, будто только этого и ждала. Старая ведьма вцепилась пальцами с покрашенными в багровый цвет крючковатыми когтями в куртку Клима и принялась кричать, что он проклят, проклят, проклят!

Обычно в ситуациях открытой агрессии Клим терялся и был готов на любые уступки, лишь бы перестали кричать. Но тут, видя эту провалившуюся беззубую пасть, эти красные слезящиеся глазенки, Клим почувствовал ярость и желание заехать в морщинистую рожу кулаком. Приятное ощущение физического превосходства. Он тряхнул головой, прогоняя наваждение.

Старая ведьма расхохоталась, разжала руки и отскочила в сторону тротуара. Оттуда она послала Климу воздушный поцелуй и растаяла в городском тумане. Клим долго стоял возле машины, не соображая как быть, но тут у стоящих сзади водителей лопнуло терпение, и они начали сигналить.

В машине Клима накрыло такой слабостью и головокружением, что он едва смог съехать на обочину и закрыть глаза. Раньше он на здоровье никогда не жаловался. Поневоле поверишь в проклятие старухи.

Клим было рассмеялся над этой мыслью, но смех оборвался когда из носа хлынула кровь,  а на запотевшем боковом стекле проступило пятно в виде маленькой руки с безобразно коротким указательным пальцем.

***

Ближе к вечеру Климу удалось убедить себя, что происшествие со старухой не стоит внимания. А сеть Интернет тут же услужливо подкинула информацию о разразившейся сегодня небывалой магнитной буре из-за многокилометровой трещины на Солнце. Вон кроваво-красное северное сияние полнеба накрыло. Вот людей, что послабей здоровьем, в больницы отвозят пачками.

Если перестать листать новостную ленту, все равно ощущается беспокойство встревоженного человеческого муравейника. Звуки сирен машин скорой помощи то и дело пробивались через хрупкую преграду стекла. Не мудрено, что и Климу досталось. Он ведь живой, не из железа.

Ночью Клим проснулся от странной тревоги. Тихий ритмичный стук в окно пятого этажа. «Открой, впусти, наполни свою пустую жизнь», – слышалось ему с этой нетерпеливой дроби, с отдельными царапающими стекло нотками. Юлька спала, приоткрыв рот, совсем беззащитная. Накрыть голову подушкой, навалиться сверху – даже не пикнет. Клим сглотнул, наполнившую рот слюну. Это не могло быть его мыслями. Это оттуда, от темного окна принесло.

Отдернул штору и увидел, как четыре узловатых длинных пальца нервно барабанят по стеклу. Присмотрелся – большая ветка. Просто ветер отломил ее где-то и бросил ему на крышу. Вот она теперь висит, зацепившись за ограждение, и мешает спать.

Клим, как лунатик в полусне, сам не заметил, как оделся, вышел из квартиры и через чердачное окно выбрался на скользкую от дождя крышу. Ветер бесновался, толкал его порывами то в грудь, то в спину. Он даже потерял равновесие и с силой влетел в хлипкое ограждение, прогнувшееся под ударом его массивного тела. Ветка от удара отцепилась и упала на подсвеченный фонарем центр двора-колодца, как раскинувшее руки человеческое тело.

Жаль, что здесь нет никого. Толкнуть, как ветер в грудь, увидеть полные ужаса глаза, услышать вопль и глухой стук об асфальт.

Тряхнул головой, пытаясь избавиться от мерзостных мыслей. Голова отозвалась острой болью в затылке. Звук, что-то звякнуло на чердаке. Там кто-то есть.

Двумя звериными прыжками он добрался до чердачного окна и ввалился внутрь,  на всякий случай прикрыв голову и лицо левой рукой. Правой он был готов ударить затаившегося противника. Откуда это у него, не дравшегося даже в детстве?

Думать было некогда. На него смотрел – враг. Грязный, затрапезного вида мужичок со шкаликом водки в руке.

– Пить будешь? – с надеждой спросил он.

Клим поднял откатившуюся ему под ноги пустую бутылку за горлышко и ударил ее об балку перекрытия. Звон стекла. Острые лезвия «розочки» жаждут крови. Головная боль сменилась эйфорией силы и вседозволенности.

– Убивать тебя буду, – честно признался Клим.

***

Дальше картинки сменяли друг друга в безумном хороводе. Пьяница взвизгнул и рванул куда-то в темноту. Клим бросился за ним, но понял что в этот узкий крысиный ход, ведущий на соседний чердак, ему не пролезть. Ярость от побега жертвы смела последние остатки сознания, и он пришел в себя среди обломков нехитрой мебели и осколков посуды  от голоса жены.

Юлька в куртке поверх пижамы застыла в дверном проходе. Фонарик в ее руке дрожал, выхватывая подробности учиненного им разгрома.

– Пьяниц разогнал, – улыбнулся он смущенно, – развели здесь притон.

– Ты в порядке? – зубы жены лязгнули скорее от страха, чем от холода.

– Более чем. Просто разозлился на этих уродцев. Пойдем домой, моя маленькая, – Клим обнял ее за плечи и увел в квартиру.

Запершись в ванной и включив воду, он долго смотрел в зеркало на незнакомое осунувшееся лицо с привычными аккуратными усиками и бородкой и шальными злыми глазами. Проклятие? Смешно. Он биолог и атеист. Что бы он подумал, увидев такое поведение у животного? Болеет бешенством или иным вирусом, либо у него эндокринное заболевание. Поведенческое расстройство на фоне стресса тоже может быть, но вероятность мала, его устойчивой психике откровенно завидовали друзья и коллеги. Надо обследоваться и найти причину.

Юлька не спала. Впилась взглядом в его фигуру с полотенцем на бедрах:

– А ведь ты похудел. За сутки. Смотри, как кожа на животе болтается.

– Солнышко, кажется, я серьезно заболел. Пока не знаю чем. Но давай, ты со мной, пока не поправлюсь, дочку оставлять не будешь, ладно?

Она кивнула и хлюпнула носом, сдерживаясь чтоб не разреветься. Только его болезни им и не хватало, в довесок к ипотеке и автокредиту.

***

Работа в школе превратилась в пытку. Он с трудом никого не убил, только пальцами сломал указку и так отодвинул стул, что у того отломилась ножка. Голова болела, как будто в нее засунули кусок раскаленного железа, из носа шла кровь. Завтра он поедет в больницу. Сегодня же нужно отвезти статью научному руководителю. В электронном виде этот развращенный властью упырь принимать документы отказывался. Только лично и с должным уважением.

–  Вы же укажете меня в соавторах, когда опубликуете мою работу с моими расчетами? – почти спокойно спросил Клим, которого уже начало колотить от ярости при виде этой развалившейся в кресле фигуры.

– Терпение, мой мальчик, терпение. Сейчас не лучшее время и это не лучшая работа, чтоб выводить тебя в люди. Надо еще немного подрасти, заработать авторитет…

– А что насчет моего места в Центре? Обещали в этом году устроить, а уже ноябрь кончается.

– Не так-то это и просто, – развел руками упырь, – но я стараюсь обеспечить тебе лучшее будущее.

Веселая и горячая волна ярости, накрыла Клима полностью. Перед кем он испытывал священный трепет? Перед этой мумией?

– Я не могу больше работать с детьми! – он взял самоуверенного мерзавца за галстук и дернул, затягивая узел.

– Мне нужна работа в Центре прямо сейчас, понятно? – одной рукой он натянул галстук, а второй взял со стола ручку дорогую, красивую, кажется даже позолоченную. Клим задержал ее рядом с расширившимся зрачком хрипящего и синеющего жалкого существа, и одним ударом приколотил галстук к столу. Столешница треснула, и ручка прочно засела в древесине.

– Завтра у меня будет место в Центре изучения и сохранения морских млекопитающих – раз. Моя статья выйдет под моим именем – два. Ты будешь вести себя ровно и уважительно – три. Нарушишь мои условия или попытаешься натравить на меня ментов с бандитами, и я тебя убью с огромным удовольствием, медленно и мучительно.

Застывшие глаза собеседника не выражали ничего кроме ужаса. Было понятно, что этот трус выполнит требования, а для этого стоит сохранить ему жизнь. Ну что ж, дома его ждут другие, не менее приятные жертвы!

Через некоторое время, когда пульсирующая головная боль отпустила, Клим понял, о чем он так просто и буднично подумал. Желудок сжался в спазме тошноты. Жена и дочь – самые близкие люди, а ему хочется их убить. Домой ехать нельзя. Надо что-то придумать.

Крупный град забарабанил по крыше автомобиля, как похоронный марш. Белые крупинки мгновенно скрыли осеннюю грязь, как простыня, наброшенная на труп города.

***

В больнице нужно быть завтра в десять часов утра. До этого времени стоило продержаться без жертв и разрушений, желательно сохранив рассудок. Клим усмехнулся и вычеркнул последний пункт из воображаемого списка, как нереалистичный. Он поехал в ту часть города, где столкнулся со старухой и припарковал машину неподалеку от места происшествия. Надо найти ведьму и выяснить что происходит.

От разместившейся на лавочке пьяной компании прокатился взрыв смеха. Клим зашел в продуктовый магазин за хлебом, колбасой и парой бутылок водки. Это должно помочь в его поисках. Развеселая компания подношение приняла благосклонно. Действительно, сумасшедшую старуху, Агату Ивановну здесь знал каждый. По описанию ее опознали мгновенно, даже адрес подсказали.

– Но сенсационной статьи ты про нее не сделаешь, парень, – поучительно икнул лысый и бородатый мужик среднего возраста, – когда она в прошлом году дочь с внуками и зятем заживо сожгла, о ней только ленивый не писал. А сейчас она тихо себя ведет. У нее менингит тогда нашли, полечили, и вроде как теперь она безобидная. Только тех, кто сгорел не вернуть.

Пара звонков и можно идти к старухе, выяснять пути передачи зла от человека к человеку.

– Фил, привет! Прикроешь меня по-дружески? Юля позвонит, скажи, что я у тебя ночую, помогаю со статьей по ладожской нерпе.

– Прикрою, конечно, – голос лучшего друга выдавал замешательство, – но, честно скажу, не ожидал от тебя такого скотства – гулять от жены, когда дочке едва годик исполнился.

– А я и не гуляю. Надо одну проблему решить, о существовании которой Юле знать не стоит. Я тебе потом подробно расскажу при встрече.

– Может, тебе помощь нужна? Друзья – это те люди кому о возникающих проблемах надо рассказывать в первую очередь. Ну, чтоб не наломать дров в одиночку. Слушай, приезжай, правда, ко мне и вместе твою проблему порешаем.

Клим представил творческий бардак в холостяцкой квартире Филиппа, ведро салата в холодильнике, которое ему приносит мама, чтоб с голоду не помер, звукоизоляцию, позволяющую прямо из дома записывать видео…

– Спасибо, дружище, но в этот раз я сам.

Положил трубку и ухватился за столб фонаря, пережидая острый приступ головной боли, наказывающий за неверное решение, за попытку сопротивляться тому, что многократно сильнее его, жалкого человечишки.

Когда вернулась возможность говорить, позвонил жене.

– Солнышко, не теряй меня, я сегодня у Филипа останусь. С утра в больницу, а я обещал помочь со статьей про нерпу.

– Клим, тут такое творится! Мне страшно. Не оставляй меня одну сегодня, пожалуйста, – Юля говорила сбивчиво, она правда была в ужасе  . – В соседнем доме на чердаке, бомж трех своих корешей убил и сам повеситься пытался. Шум и крик стоял, жуть. Люди милицию вызвали. Вот прямо сейчас тела выносят и этого ведут. А он совсем псих, кричит, что проклят, рыдает, бьется. А ты вчера с этой компашкой ругался, они и тебя убить могли. Мне так страшно, Клим! Малышка плачет весь вечер.

Клим, как мог, успокаивал рыдающую в трубку Юльку. Понимал, домой он не поедет – даже если самоконтроль не подведет, очевидно – он заразен. Что бы это ни был за вирус, он передается другим людям. Отогнал от себя мысль о том, сколько десятков человек было с ним в контакте за эти сутки, и надел многоразовую маску, лежащую в кармане куртки с ковидных времен.

***

Дверь в квартиру бабки была не заперта. Она сидела в темноте, на кухне, раскачиваясь вперед и назад, без звука, без смысла. Он смотрел на эту картину минут пять, а потом щелкнул выключателем. Лампочка без абажура, залила все желтым светом. Стали видны под штукатуркой следы копоти.

– Здесь все твои сгорели, – начал разговор Клим.

Старуха перестала раскачиваться и кивнула ему  .

– Меня ты убить не сможешь, мы служим одному Господину, он не позволит. Ищи другую жертву.

– Никого я не буду убивать. Зря ты меня заразила, Агата Ивановна. Я кто угодно – неудачник, трус, размазня, но не убийца. Ценность человеческой жизни – для меня абсолютная ценность.

Старуха задребезжала смехом: 

– Три дня. Больше ты не продержишься. Никто не продержался больше. А, вспоминаю, был один идеалист вроде тебя, тот себе нож в брюхо воткнул, чтоб не убивать. Это – единственный выход. Возьми со стола ножик, зарежься, потешь старуху.

– Нет, себя убивать я не стану. Это же сдаться, сбежать. А зараза останется и будет дальше превращать людей в чудовищ. Лучше расскажи, кому мы служим?

– Самому древнему Злу. У него нет имени. Это жажда абсолютной власти, это сила отнимать жизнь, это радость хищника, рвущего горло жертвы. Это свобода жить в свое удовольствие. Это самое большое наслаждение убивать. Ничто не может с ним сравниться.

– Ты ни о чем не жалеешь? О своей нормальной жизни, дочери, внуках?

– Разве это была жизнь? Так, прозябание. Жалею, что Господин нашел меня поздно, и я слишком слаба, чтоб убивать. Но сила проклинать у меня есть.

До рассвета Клим пытался найти логику в безумии, расспрашивая старуху. А утром, он разбитый бессонной ночью и борьбой с желанием вернуться к нормальным людям, поехал в больницу искать возбудителя своей болезни.

***

В больнице сдерживать приступы ярости стало еще сложнее – слишком много людей, слишком сильной стала головная боль. Клим с тревогой заметил за собой эпизоды полной потери контроля. Однажды он обнаружил себя у кровати соседа с металлической стойкой для инфузии, уже занесенной для удара. Прикусив губу, громко грохнул стойку об пол, а не об голову спящего человека, рявкнул ему: «Не храпи!»

Другой раз пришел в себя от сильного удара в челюсть и понял, что стоит возле дежурного поста со спинкой кровати в руках, а бледная от ужаса медсестра прижимает к груди кулачок со сбитой об его скулу костяшкой пальцев. После этого случая ему назначили мощную смесь из успокоительных и антидепрессантов. Лечение помогло справиться со вспышками ярости, и его благополучно выписали домой, рекомендуя зайти за результатами исследований через пару дней.

Шел третий день с момента получения проклятия. Клим чувствовал себя хорошо. Можно возвращаться домой к Юле, которая из-за его болезни, осталась один на один со всеми бытовыми сложностями. Обнять малышку, поцеловать жену, спать в собственной постели. Он так соскучился по нормальной жизни. В должности научного сотрудника Центра его утвердили, статья выйдет под его именем со вступительным словом научного руководителя. Жизнь налаживалась.

Но смутное предчувствие, пробившееся через эйфорию, заставило Клима резко повернуть на заснеженную дорогу, ведущую прочь из города. Он решил провести денек-другой в дачном поселке, в домике, доставшемся от родителей. Дачка не предназначалась для зимнего отдыха, изрядно обветшала и нуждалась в ремонте. Но полный сарай дров и наличие печки делали ее сносным вариантом. А самое главное – в поселке сейчас ни души. Он не станет убийцей, что бы там ни пророчила сумасшедшая старуха.

***

Поселок не пустовал. Остановившись возле шлагбаума, чтоб поднырнуть под него и нажать кнопку с внутренней стороны забора, Клим столкнулся со сторожем Степанычем. Дед совсем не изменился с того времени когда Клим ребенком приезжал сюда с родителями. Оказывается он и зимой здесь на посту. Какая досада.

– Климка, – узнал его Степаныч, – а чего ты сюда один заявился, сорванец такой? Глаза у тебя нездоровые. Задумал, с собой, что плохое сделать? Так ты это брось!

– Ефим Степаныч, ну что вы придумываете? – Клим покраснел совсем как в детстве, когда сторож отчитывал его за очередную шалость, – мне поработать надо в тишине, чтоб никто не мешал.

– Смотри у меня, – погрозил старик и руками придержал шлагбаум в поднятом виде, чтоб Клим смог проехать. Механизм не работал.

В доме было холодно, несмотря на печь, тонкие стены и рамы плохо держали тепло. Клим смотрел на огонь и отгонял мысль о том, как полыхнет домик сторожа в темноте ночи. У Степаныча канистры с бензином в сарае стоят, это он помнил с детства. А дверь можно снаружи поленом подпереть.

Клим честно пытался поработать. Открыл ноут. Но навязчивые злые мысли не давали ему сосредоточиться. Он уже принял двойную дозу успокоительных и успел остановиться и не принять еще горсть таблеток. Оттого что он умрет здесь от передозировки, лучше никому не станет. Лекарства не действовали, с этим придется смириться. Боль от затылка растеклась по всей левой части головы и отдавала в глаз так, что слезы лились ручьем.

Клим прикрыл глаза. Он точно знал, что должен сделать, чтоб боль сменилась удовольствием, чтоб тепло растеклось по телу, чтоб ощутить силу и наслаждение жизнью. Он уже не сидел за столом с ноутбуком, а кружил по комнате, как раненый зверь в клетке. А тут, как назло, в окно постучал неугомонный Степаныч. Кровавая пелена заволокла сознание.

Клим очнулся рядом с дровяным складом, кто-то сломал подпорку, и стена дров рухнула на Степаныча. Старик лежал засыпанный дровами, а Клим стоял над ним с занесенным лезвием штыковой лопаты. Насколько легко отделяется голова человека от тела? Сейчас проверим! Но силам зла надо было, чтоб он сам добровольно перешел эту черту. Видно по правилам нельзя было сделать его убийцей в бессознательном состоянии. Степаныч тихо застонал. Клим отбросил лопату в сторону и заполз в дом. Голова взорвалась болью.

Когда сознание вернулось к Климу, он понял, что если старик замерзнет на улице, то только по его вине, и надо придумать, как его выручить. Телефонная связь и интернет здесь не работали. «Возможны только экстренные вызовы», значилось на экране. Без особой надежды набрал номер 112, оператор ответил, и оказалось настоящей пыткой спокойно разговаривать, объясняя, что произошло и где. Каждое слово больно отдавалось в голове. Казалось, что хуже быть не может, но с каждой минутой Климу становилось все хуже и хуже.

Пытка разговором закончилась. Клим выронил телефон и обхватил руками голову. Дверь открылась, а на пороге стояла Юлька с укутанной в зимний комбинезон дочкой. Клим смог только заскулить и попятиться вглубь комнаты.

– Любимый, звонили из больницы. Позвонили мне, потому что ты не ответил, – затараторила Юлька, зачем-то приближаясь к нему, – На МРТ у тебя нашли опухоль в голове, надо срочно оперировать. Едем скорее.

Смысл ее слов не достигал сознания, совершенно обезумевшего от боли человека. Клим метнулся в сторону. Юля с визгом отскочила в сторону от полетевшего в ее сторону стола. Малышка у нее на руках от испуга зашлась плачем.

– Убирайтесь. Да будьте вы про… – он заткнул себе рот кулаком, чтоб не произнести этих слов. Хватаясь за остатки ускользающего сознания, он разбил окно, вывалился в него и побежал, не разбирая дороги.

«Пока я бегу – я не убиваю, пока я бегу – я не самоубийца. Я – человек и нет надо мной твоей власти». Он споткнулся обо что-то и упал в снег. Сил справиться с болью и встать, у него уже не было. Из какого-то упрямства, он перевернулся лицом вверх, с ночного неба вниз сыпались пригоршни сверкающих сквозь слезы белых снежинок.

***

Спасатели приехали быстро. Степанычу зафиксировали сломанную ключицу, и старику пришлось переехать в нелюбимый им город к сыну. Следы Клима замело, но поисковая собака сработала безупречно, его успели найти живым и даже не слишком замороженным. Левая рука с удаленными фалангами указательного пальца приобрела странный вид и служила постоянным напоминанием, что за все надо платить.

Опухоль удалось удалить. Вместе с ней пропали головная боль и мучавшие Клима приступы ярости – он стал собой. Не сразу, когда научился ходить и говорить. Хотелось хотя бы на время выкинуть произошедшее из памяти и жить спокойной жизнью. Но это тоже означало сдаться и позволить Злу пробираться в головы другим людям. Нужно было найти и обезвредить остальных зараженных. Начать надо с тех, кто контактировал с безумной старухой.

Клим поделился своими мыслями с зашедшим его навестить Филом. Друг обещал заняться этим благодарным для журналиста и блогера делом, но Агата Ивановна пропала, и никто не видел ее уже две недели. Пьяница, проклятый Климом и следующим вечером взятый за убийство собутыльников, повесился в камере. Все нити оборвались.

***

Юлька аккуратно вела машину. Климу после операции еще долго будет нельзя за руль, а покупок к Новому году надо сделать огромное количество. Пришлось вспомнить позабытый навык.

Зима в этом году выдалась снежная и холодная. Праздничного настроения не было. Сегодня весь день ее мучали дурные предчувствия и терзала тревога. Но времени и права раскисать, у нее не было.

Внезапно свет фар выхватил впереди седую старуху в сером пальто. Юлька ударила педаль тормоза, машина почти не замедлилась, она крутнула руль, чтоб избежать столкновения и на все еще большой скорости слетела в кювет. На дороге не оказалось ни попутных, ни встречных машин и никто не видел, как посреди проезжей части заходится истеричным смехом растрепанная ведьма.

Далее история продолжиться с его слов. Я постарался запомнить ее максимально точно, чтобы суметь передать ее дословно. Парень нагородил много лишнего, но от этого рассказ, возможно, выглядит даже более целостно. Вероятно, в дальнейшем эти ненужные подробности окажутся очень кстати.

Это были очень веселые и громкие выходные. Субботняя вечеринка в ранее неизвестном мне загородном доме плавно перетекла в воскресенье. Многих присутствующих людей я даже не знал. Да это и не нужно, когда остро нуждаешься наполнить свое тело алкоголем и хорошенько оттянуться! Но сейчас не о моих пьяных похождениях. Доложу о своих метаморфозах и о том, кем (или чем) я теперь являюсь, пока есть на это время. История о последствиях как раз этих бурных выходных.

Понедельник. Утро. С трудом оторвав тяжеленную голову от мягких и нежных объятий подушки, я осмотрел свою комнату в поисках смартфона. Необходимо было найти его, чтобы отключить будильник, дабы противнейшая мелодия весеннего леса прекратила свое звучание. Нет, мелодия на самом деле весьма приятна уху, но применение ее в качестве сигнала к пробуждению в понедельник утром… Возможно, это просто нелепая попытка сделать понедельник менее противным.

Спустя двадцать, может тридцать секунд продолжительных поисков источника звука, мне понадобилась передышка. Острыми шпильками боль пронзала мой череп, заставив меня снова прижать затылок к подушке. Тем временем и будильник прекратил свое пение, автоматически отложив на пять минут свой следующий концерт.

Боль ушла. Я боялся лишний раз шевельнуться, ведь даже легкий шорох постельного белья отдавался жутким скрежетом внутри головы. От ожидания нового вызова будильника становилось все мучительнее и мучительнее. Вот-вот он должен был снова атаковать меня.

Эти пять минут не показались вечностью. Момент настал! Мои ушные раковины гостеприимно приняли мелодию пробуждения, ударившую в барабанные перепонки словно в гонг. Пришлось оторвать свое тело от влажной простыни. Телефон я обнаружил на полу, неподалеку от кроссовок. То есть, постелить постель у меня хватило сил, а вот разуться в коридоре, видимо нет. Я встал, выключил телефон, поборол первый рвотный позыв, синхронизировал звон в голове и задумался над оправдательной речью, которую буду говорить начальнику, придумывая легенду своего сегодняшнего отсутствия на работе.

Вспомнил, что перед тем, как уехать из дома на гулянку, я заботливо оставил себе таблетку обезболивающего на кухонном столе. Все еще пошатываясь и борясь с похмельной координацией и ее сегодняшней подругой гравитацией, я добрался до кухни. Набрал стакан воды и выпил. Рвотные позывы усилились, но я решил не устраивать вонючих изливаний, а подержать это в себе, придавив сверху маленькой таблеточкой анальгина.

Говорить совсем не хотелось. Язык противился лишним движениям, а глотка совсем не желала равномерно испускать звуки. Пришлось писать боссу. Выдумывать ничего не стал и просто сказал правду. Черт с ним! Буду должен… Не дожидаясь ответа я снова лег спать.

Проснулся я от дикого голода. Неприятные спазмы, сопровождаемые жалобным урчанием желудка, заставили разомкнуть глаза. Сложилось ощущение, будто бы я не ел с пятницы! Голова больше не болела, но тело по-прежнему неохотно подчинялось моим командам. Тем не менее, часы подсказывали, что полдень уже давно позади. А значит, пора во второй раз за сегодня посетить кухню.

Уже несколько минут я сидел на табурете, положив руки на стол. Я никак не мог решиться приступить к приему пищи. Свежезаваренный бомж-пакет уже успел разнести аромат острой курицы карри на всю квартиру. Говорят, подобная еда помогает восстановиться после пьянки. Мол, организм переключается с алкоголя на более сильный яд. Кто знает… Опустошив половину тарелки я решил сделать перерыв. Хотелось курить. За все утро и уже прожитую часть дня я не выкурил ни одной жалкой сигаретки. Бывает же такое…

Я вышел на лоджию, ступив на холодный бетонный пол. Подрагивающими руками я прикурил и выпустил смачный клуб дыма, заполнив им все небольшое пространство вокруг себя. Свежий воздух всегда помогает больному организму, поэтому я открыл окошко лоджии и немного высунулся наружу.

Закончив прием никотина и потрясающе свежего воздуха с примесью выхлопных газов и прочих отходов жизнедеятельности человечества, я снова сел за стол. Но доесть остатки лапши мне не удалось. Рвотные позывы нашли свое продолжение и я, едва успев добежать до туалета, быстро наполнил унитаз содержимым желудка. Было не просто противно, а даже больно. В какой-то момент я даже испугался, подумав, что меня рвет кровью. Но долго разглядывать заблеванный унитаз я не посчитал интересным. Решив, что красный оттенок рвотным массам могли придать вино или та же острая лапша со вкусом курицы карри, я быстро нажал на кнопку смыва.

По-прежнему хотелось есть… Что сразу показалось мне странным, так это полное отсутствие жажды. Я просто хотел есть. Честное слово, если бы у меня в холодильнике лежал кусок сырого мяса, я бы даже не думая накинулся на него и проглотил бы за раз. Вернулась головная боль…

Мгновением позже я додумался прочитать ответ начальника. К моему удивлению он отреагировал вполне нормально, но с одним весомым «но». После обеда я должен был все же явиться на работу. А это самое «после обеда» уже давно настало, однако же, на работе меня так и не видели. Нужно было срочно объявиться там.

Голод и дрожь в руках не пропадали. Удалось лишь немного унять головную боль, да убрать красноту в глазах. Появилась необоснованная раздражительность. По пути на работу я накричал на школьника, случайно наступившего мне на ногу. Совсем на краешек кроссовка, но меня это дико выбесило. Я готов был ударить перепуганного мальчишку, но буквально в последний момент сдержал себя.

Боссу на глаза я попался хоть и изрядно помятым, но все же не таким убитым, как несколько часов назад. Выслушав приличную тираду из замечаний о важности работы, я медленно направился к своему рабочему месту, параллельно заказывая по телефону еду в офис. Голод же никуда не делся, лишь раззадоривая копившуюся во мне ярость. Этот поучительный давящий тон в разговоре с начальником… Будучи в нормальном состоянии выдержать не просто, не говоря уже о моем.

Снова рвота. И снова я в последний момент оказался в туалете. Насколько быстро я проглотил принесенный курьером обед, настолько же быстро я организовал новую доставку этой еды уже через рот в унитаз. Кровь… Самое время насторожится. Утром мне, видимо, не показалось…

День оказался невероятно долгим и мучительным. До возвращения в квартиру я больше не пытался поесть, несмотря на просто дичайшие позывы желудка наполнить его. Едва переступив порог своего жилища, я мгновенно скинул кроссы и ринулся на кухню. Решил попробовать сварить куриный бульон, а может даже и суп. Может такую еду мне удастся удержать в себе? Спойлер – нет!

Мне становилось все хуже и хуже. Решил, что если к утру не отпустит, то придется вызывать врача. А пока просто лег на диван и уставился в потолок. Сна не было. Сильно чесались покрасневшие глаза, болела голова, без конца урчащий желудок и полудурок сосед, громко орущий за стеной о том, что в команде у него одни раки. Тоже мне мастер танкового дела! Судя по его истошным идиотским воплям, он не выиграл ни одного боя. Получалось у него только проигрывать и действовать мне на нервы.

Едва я начал дремать, как громкое «да как так-то, ссаные раки?!» вернуло меня в мир реальности и нескончаемой боли. Это нужно было заканчивать.

Голодная слабость нивелировалась накопленным гневом и легко придала уверенности в разговоре с задротом. Парень начал было что-то затирать про децибелы и разрешенный уровень шума, как осекся.

Борясь с желанием дать как следует по зубам этому умнику, я изо всех сил схватился за дверную ручку его двери.

— Я тебя прошу вежливо… — сквозь зубы прошипел я и неожиданно для нас обоих сломал ручку. Она разломалась прямо у меня в руке, пронзив острым обломком ладонь. Злость притупила боль, а перепуганное лицо соседа красноречиво говорило о его согласии продолжить игру молча.

Сразу после возвращения в квартиру меня отвлек звонок приятеля. Попросил посидеть час (максимум два) с Оливером. Сашка гулял с псом неподалеку от моего дома, когда у него возникли неотложные срочные дела (о которых он обещал рассказать, когда вернется за питомцем). Желания совсем не было, но я решил, что животное сможет отвлечь меня от негативных мыслей. А уже глядя на забавного бульдога я решил, что извинюсь перед соседом и заплачу за ремонт двери.

Однако недолго спокойствие и умиротворение владело мной. Проклятый голод напомнил о себе, когда я тискал довольного пса. Его беспомощность и добродушие заставили ощутить приступ власти. Казалось, я могу раздавить эту мягкую тушку в своих руках без лишнего напряга. Небольшой кусочек мяса с радостными глазами…

Я смотрел на него и не понимал, что со мной происходит. Ненависть к животному и неожиданно пробудившаяся ярость нарастали геометрической прогрессией. Я, было, подумал закрыть Оливера на кухне, дабы угомонить своих внутренних демонов, с недавних пор оккупировавших голову. Не успел… Опомнился я уже после того, как дважды со всего размаху ударил пса об косяк двери.

Я прекрасно понимал, что делаю, но не мог остановиться. Вид крови, стекавшей с моих рук, окончательно передал власть дикому зверю в моем теле, посадив разум в запертую клетку. Я видел, что происходит, но никак не мог повлиять на происходящее. Это как какое-нибудь сексуальное извращение. Ты понимаешь, что это не правильно, общество осудит, но тебе приятно, ты получаешь удовольствие и продолжаешь это делать.

Мои руки начали рвать на части маленькую тушу животного, зубы жадно вонзились в теплое мясо. Вкус крови казался чем-то привычным. Одним ловким ударом я раскроил череп Оливера. Его мозг, маленький, склизкий… Лишь съев его, я почувствовал легкое утоление голода. Сытость оказалась иллюзорной и сиюминутной. Я снова был голоден…

Очень некстати снова о себе напомнил сосед… Я понимал, что нужно прийти в себя и загнать обратно вырвавшегося зверя. Он больше не должен командовать моим телом. Схватив бутылку коньяка из шкафчика на кухне, я планировал притупить голод алкоголем. Однако, пока я рассматривал бутылку, в голову прилетела иная мысль… Спустя минуту голодный и разъяренный монстр снова стоял перед дверью соседа.

— Послушай, — неуверенно начал сосед, едва показавшись из-за двери, — это случайно вышло. Больше не буду шуметь, как и обещал.

— Я не за этим, — как можно примирительнее начал я, едва унимая дрожь в челюстях. — Хотел извиниться.

Повинившись в излишней агрессии, я пообещал починить дверь и протянул парню бутылку коньяка, предложив распить ее в качестве примирения. Как мне показалось, испуг соседа не пропал. Опасаясь снова увидеть меня в ярости, он принял мое предложение и пригласил в свое геймерское логово. Представившись мне Андреем, горе-танкист быстро прошмыгнул в комнату, жестом призвав меня к тому же, после того, как я сниму обувь.

— Так, народ! Я немного прибухну с соседом и вернусь к игре! Не скучайте! — громко отрапортовал Андрей в микрофон и повернулся в кресле ко мне. — Ну, что ж, бухаем!

Его неожиданный переход от опасения меня к дружбе легко выбил из колеи. Не зная, как реагировать на смену его настроения, я мощным размеренным ударом разбил бутылку об его голову. Не давая парню прийти в себя, я начал колошматить его, что было сил. Нанося удар за ударом, я слышал, как хрустят его кости. Крики боли приносили удовольствие. Обрушив оба кулака на лоб едва живого соседа, я проломил его череп. Даже не задумавшись, откуда во мне столько силы, я принялся жадно поглощать его мозг.

Вот оно! То самое чувство насыщения! Так долго искомое мною! Что со мной случилось? Злость и голод сменил здравый рассудок. Я наконец-то осознал, что натворил в своей квартире ранее и что натворил только что. Первой мыслью было вызвать полицию, но ее я быстро отмел. Перспектива оказаться за решеткой на много-много лет быстро отбила желание чистосердечного признания. Пришлось думать, как замести следы.

Я собрал все осколки бутылки и сложил на рабочий стол Андрея. Почему его игровое место с шикарным креслом, микрофоном, наушниками и дорогущим компьютером я называю рабочим местом? Да потому что мой сосед оказался стримером средней популярности и сейчас несколько тысяч зрителей наблюдали, как я забиваю до смерти их любимого геймера. Он же не удосужился отключить трансляцию! И скорее всего, люди видели, как я жру его мозги, а от такого свидетельства преступления так просто не избавиться.

Наспех собрав в рюкзак все, что мне показалось необходимым, я свалил из дома к ближайшему банкомату за наличкой. Казалось бы, дальше мне следовало спрятаться и переждать первую волну поисков, но охватившее меня ощущение силы не давало покоя. Я бесцельно бродил по ночным улицам города рассчитывая встретить что-то вроде агрессивной компании молодых людей. Желая вновь насладиться приобретенной мощью, я даже пытался провоцировать конфликты, намеренно задевая плечом проходящих мимо мужчин. Однако все было тщетно. Люди просто извинялись и спешили домой. Никто не хотел выяснять отношения с незнакомцем посреди ночи.

Спустя несколько часов поисков мне удалось лишь нагулять и без того не оставляющий меня аппетит. Голова снова начинала болеть, дрожь в руках вернулась. Я шарахался от каждого звука, будь то проезжающий мимо автомобиль или шныряющие возле мусорных баков уличные кошки. Организм требовал новую жертву.

Сам не заметил, как ноги привели меня обратно в район. Я решил забрать свою машину. В голове уже назрел план. Подойдя ближе, я увидел, что возле моего подъезда уже образовалась суета. Была припаркована карета скорой помощи и пара полицейских экипажей. Труп обнаружили.

Благо наш спальный район не славился большим количеством парковочных мест, и на прошлой неделе я был вынужден припарковаться с обратной стороны дома.

Беспрепятственно сев в машину, я поехал к дому начальника. Конечно, я знал, где он живет. Все-таки несколько раз отвозил его домой пьяного.

Чудом припарковавшись у подъезда босса, я принялся терпеливо ждать. Пальцы рук немели, по лбу тек холодный пот. Я пытался проанализировать, как в таком состоянии сумел доехать до конца маршрута. Вероятно, раннее утро и малая загруженность дорог способствовала моему благополучному путешествию.

Наконец-то вышел. Я открыл дверь и приветливо махнул рукой. «Боже! Какого черта он тут делает?!» – читалось на лице начальника.

— Я быстро. Разговор на пару минут. Садитесь, — с трудом удерживая себя в руках, я пригласил его в машину.

— Надеюсь, ты не отпрашиваться приехал? — протяжно зевнув, несколько высокомерно заговорил начальник.

Едва босс закрыл рот от очередного протяжного зевка, я схватил его за затылок и сильно ударил о панель. Благо в моей машине нет такой современной роскоши как подушки безопасности. Поэтому начальнику было просто больно. Он попытался сбежать, но я схватил его за ворот и необычайно ловко для себя прежнего вмазал левой рукой в голову. Этот удар нокаутировал мою новую жертву. Сожрать его прямо в машине я не мог. Уж очень это смело даже для моего возбужденного состояния.

В голове всплыл образ старого железнодорожного моста в нашем районе. Под ним на одном из берегов часто собирались компании выпивох или наркоманов. Помню, родители строго настрого запретили посещать это место. Отец даже отвесил хороший подзатыльник, когда узнал, что я нарушил их запрет. Мы-то с приятелем всего лишь шли по тропе, ведущей мимо злополучного пяточка. Искали хорошее место на берегу для рыбалки. Однако отец был не приклонен, и я ни в коем случае не осуждаю его. Лишь гиблые люди собирались здесь круглыми сутками. Весь район об этом знал. Даже местный отдел полиции. Но они сюда захаживали редко. Использовали завсегдатаев этого местечка под мостом лишь для выполнения плана, когда тот горел сильнее обычного.

Как раз к этому мосту я и поехал. Не жалея лакокрасочного покрытия автомобиля, я зарулил под мост. Припарковался, если это действие можно так назвать, практически вплотную к устою моста. До воды оставалось метров двадцать-двадцать пять.

Удача благоволила мне. Здесь был лишь я и мой полуживой начальник. Возможно, шум приближающегося автомобиля и свет фар распугали тех, кто мог быть здесь. Я выволок с пассажирского сиденья постепенно приходившего в себя пленника и оттащил к высокому кустарнику. Там, не давая ему полностью прийти в себя, я прикончил его. Словно голодный волк, я терзал плоть, оставив мозг напоследок. Неимоверное удовольствие…

Спрятав останки тела поглубже в кусты, я завалился на заднее сиденье автомобиля и крепко уснул. Проснулся я к вечеру. Голова снова болела. На крыше автомобиля плясали тени от разведенного костра. Сев, я разглядел неподалеку двух людей, сидящих у огня. Автомобиль не вызвал у них никаких вопросов. Возможно, местные бродяги привыкли к брошенным машинам в этом месте. Хоть район и потерял былую криминальную славу, но угоны автомобилей все же периодически происходили. В большинстве случаев, в роли преступников выступали малолетки, решившие воспользоваться невнимательностью автовладельца. Молодые парни, а иногда и девушки, брали чужие автомобили, катались всю ночь, а затем просто бросали их в безлюдном месте наподобие этого. Хотя безлюдным его сложно назвать, если считать за людей наркоманов и выпивох.

Голод снова начал медленно, но навязчиво призывать к действию. Я вышел из машины и направился к костру.

— Ты не заблудился? — поинтересовался сидящий на гниющем бревне незнакомец, как только я приблизился на дистанцию комфортного диалога.

— Я сюда специально пришел.

Повезло. Только два алкоголика. Они аккуратно разложили на газетке свою скудную закуску в виде пары яблок и банки консервов на двоих. Треть бутылки с дешевой водкой они уже выпили к моменту моего появления, поэтому некая смелость в их голосе уже имела место быть.

— Не к нам ли? — с насмешливой осторожностью поинтересовался второй.

— Нет… Но, если вы не против, то к вам. Позволите?

— Присаживайся! — дружелюбно пригласил первый. — Если не боишься замарать свою чистую одежду, — добавил он, как только я приблизился к нему на расстояние вытянутой руки.

Все во мне бурлило. Я едва сдерживал себя от нападения. Разум подсказывал, что лучшим вариантом будет дождаться, когда они допьют водку и станут менее подвижны. Так с ними будет проще справиться. Однако тело рвалось в бой. Я чувствовал, что уже сейчас смогу легко с ними расправиться. Неведомая ранее мне ярость подпитывала мои мускулы своей энергией. Я понимал, что не смогу долго сдерживать свои безумные позывы и совсем скоро накинусь на этих людей.

— Что тебя привело к нам? Выпьешь?

Искренне сочувствие и гостеприимность поразили меня. Уж не от таких людей я ожидал получить это. Первый, что заговорил со мной, представился Семеном. Имя другого алкаша я не запомнил.

— Нет? Ну, а мы выпьем!

Семен заботливо плеснул водки на дно потрепанных пластиковых стаканчиков, больше подходящие под разливное пиво, и что-то пробурчав, жадно глотнул. Я словно почувствовал вкус этой паленой водки. Настолько резким оказался ее тошнотворный запах.

— Ну, так что у тебя случилось? Почему ты здесь? — откусив маленький кусочек от яблока, любопытствовал Семен.

— Голод…

— Голод? — озадаченно переспросил второй.

— Да, голод… — я больше не мог и не хотел сдерживать себя.

Едва Семен открыл рот, чтобы отпустить шутку по поводу моего ответа, как я мощным ударом снес его челюсть. Минус один.

— Ты чего?! — испуганно завопил второй и поднялся со своего места. Он не смог сообразить, что он хочет делать. То ли бежать, то ли помочь собутыльнику. Захмелевший мозг отказался дать четкую команду расслабленному телу.

Мой разъяренный взгляд недвусмысленно намекнул, что нужно было делать второму алкоголику. Но все, что он успел предпринять, так это развернуться и сделать лишь один шаг к бегству. Я настиг его моментально и всего одним ударом сломал мужчине шею.

Я оказался чертовски неаккуратен, измазавшись в крови жертв. Словно голодный пес моя новая сущность поглощала плоть убитых людей.

Уже три мертвеца в одном месте. По-хорошему стоило сменить локацию. Но уже близился рассвет, и редкие прохожие могли увидеть следы крови на моей одежде. Подневольный народ, в ряды которого еще недавно входил я, потихоньку начинал выбираться из своих квартир на работу. Решено было переждать день под мостом. Место хорошо спрятано от приличных людей. При всех своих размерах пятак совсем не просматривался. Здесь было оборудовано несколько мест для костра и пьяных посиделок, наркоманы ютились возле брошенного обгоревшего автомобиля. Он-то мне и приглянулся. Завалившись на обшарпанное, и скорее всего не раз заблеванное заднее сиденье, я тут же отключился. Слишком богатый на события вечер отнял много сил. Нужно было перезагрузиться. Про свою машину я забыл. Ее словно не существовало, и я даже не подумал о том, чтобы уехать на ней. Все мысли были о новой еде и отдыхе. Я должен был набраться сил для нового нападения.

Проснулся уже вечером. Компашка из двух парней и одной девчонки громко посмеивалась неподалеку от автомобиля. Очевидно, они заскочили сюда покурить травки. Настолько глупы и не внимательны… Они даже не заметили остатки двух алкашей… Но заметили брошенный автомобиль. Из их разговора стало понятно, что после того, как покурят, они собираются внимательно изучить неизвестную тачку.

Я же все еще не понимал, почему не догадался вернуться в свою машину, выбрав этот никчемный драндулет. Кажется, я стал хуже соображать. Даже не стал выжидать, когда новые жертвы потеряют бдительность. Просто вышел к ним. Девчонка шарахнулась, издав легкий визг. Парни испугались моего появления, но быстро взяли себя в руки. Один из них достал перцовый баллончик. Средство самообороны оказалось бесполезным, как и все попытки защищаться. Единственное, что действительно было лишним – это громкий девичий крик. Она бежала действительно быстро, но я был стремительнее. Ярость придавала энергии, она наделяла меня мощью и лишала разума. С девчонкой я разделался там же, где и поймал. А в этом месте меня уже могли заметить случайные железнодорожники.

Довольно набив живот, я возвращался к машине. В голове промелькнула мысль о том, что туши парней стоит оставить на потом. Но едва я их увидел, как безумный зверь внутри меня снова завладел телом и, раскромсав черепа юношей, жадно чавкая, сожрал их мозги.

Той же печальной участи удостоились и несколько наркоманов, пришедших под мост для уединения днем позже. К этому времени я уже полностью потерял власть над телом. Я понимал и понимаю, что происходит, но ничего не могу поделать… Чувствую, как деградирую, пока эта тварь управляет мною и пожирает все, что видит. Скоро он перестанет прятаться и выйдет в свет…

На этом история закончилась. Я нашел убийцу после того, как пропали два парня и девушка. Выяснив у их друзей, что компашка увлекалась покуриванием запрещенных веществ, я решил проверить злополучный мост.

В этом месте стоит себя похвалить. Ведь, если бы я не сразу вспомнил про мост, то с большой вероятностью был бы не первым, кто сумел найти этого монстра. Он вышел мне навстречу. Едва завидев меня, с безумным рыком убийца помчался прямиком на меня. Благо не только он приобрел и приумножил новые способности. И если его способности проявились увеличением силы, а взамен требовали человеческой плоти (в большей степени мозг), то мои выглядели солиднее. Начало наших историй совпадает. Я тоже был на вечеринке в загородном доме. И тоже плохо помню, как оттуда вернулся. Но в отличие от этого индивидуума, я сразу понял, что хочу человеческой крови. Я, так же как и он, стал сильнее, выносливее и ловчее. Возненавидел солнечный свет ввиду его чрезмерной яркости и вызываемого им жжения на коже. А еще, уже в процессе поиска убийцы, я понял, что могу воздействовать на разум людей. Что оказалось очень полезно в ходе расспросов. Да и наш зомби по-другому не смог бы мне поведать свою историю. Он уже не соображал ровным счетом ничего, поэтому после разговора мне пришлось оторвать ему голову и сжечь ее и тело для верности. Хоть он был и силен, но в соперники мне годиться не мог.

Я сложил все тела в машину нашего героя и поджег ее следом за телом безумного убийцы. Ни к чему людям подробности смерти этих несчастных.

А мне же теперь предстоит выяснить, кто еще был на той вечеринке и кто из гостей сумел обнаружить в себе новые таланты, дабы узнать, как вернуть все обратно. Вампиром быть интересно и даже приятно. Но есть одно жирное но: приходится пить человеческую кровь, что мне сильно не по душе.

Со стороны соседей раздаются раздраженные голоса, звон бьющейся посуды, звонкий шлепок пощечины — тетя Вера и дядя Андрей опять ссорятся. Стены тут такие тонкие, что порой кажется, будто их вовсе нет. Иногда мне слышно храп соседки снизу и то, как ее чихуахуа цокает коготками по линолеуму.

Витенька, сытый и помытый, не умолкает. Умей он разговаривать не только воплями, то объяснил бы, что ему нужно, и у меня получилось бы хоть ненадолго прекратить концерт, но до такого еще очень далеко.

Снова пощечина. Осознание, что не одной мне тяжко, обливает душу липким злорадством.

Опускаю лицо в сложенные ладони, силясь забыться если не тишиной, то хотя бы темнотой. Нельзя позволять себе задумываться, сколько все продлится, от этого только тоскливее.

Шепчу:

— Не свали твой папаша раньше, точно сбежал бы сейчас.

С Димой мы познакомились на последнем курсе в университете, и поначалу все ограничивалось взаимовыгодной дружбой: он провожал меня до дома по неблагополучному району, а я подтягивала его по международной экономике. Тощий как жердь и такой же длинный, Дима раздражающе причмокивал при разговоре и невыносимо тупо шутил. До сих пор не понимаю, как все докатилось до койки, а немногим позже — до осознания, что я жить без него не могу.

Дальше скромная свадьба, подаренная моими родителями старенькая однушка и ныряние в бытовуху. Минуло всего два года, когда я начала замечать сообщения от других девушек в его телефоне. Дима стал допоздна задерживаться на работе и пропадать на все выходные, выдумывая встречи с друзьями или поездки к родителям. Мысль, что я могу его потерять, лишала опоры под ногами, тогда-то и вспомнилось, чему учила бабушка.

Регулярно протыкаемые иголкой презервативы принесли результат, и вскоре я цвела как дурочка в ванной над тестом на беременность. Думала, теперь мы приклеимся друг к другу, срастемся как сиамские близнецы.

Дима принял новость ожидаемо прохладно, но куда ему деваться. Поникший и удрученный, он неохотно помогал с выбором детских шмоток в интернет-магазинах, безропотно соглашался с моими предложениями, куда ставить кроватку. Напряжение между нами напоминало туго натянутую леску, но я говорила себе, что это всего лишь черная ночь, а после наступит рассвет.

На тридцать первой неделе Дима собрал вещи. Пообещав навещать и исправно выплачивать алименты, он аккуратно закрыл за собой дверь, и больше мы не виделись. Все случилось просто, обыденно, бесшумно, будто сорвался с ветки высохший лист и унесся куда-то за горизонт. Обхватив руками округлый живот, я долго стояла в прихожей, не столько разбитая, сколько удивленная собственной глупостью. Изначально казавшаяся безупречной идея залететь стала вдруг прозрачно идиотской и очевидно провальной. Разумеется, я знала, что так бывает, но наивно полагала, что со мной подобного не случится.

Первое время спасительное неверие в произошедшее не давало впасть в истерику. Я убеждала себя, что Дима нагуляется, соскучится, опомнится и вернется. Но время шло, и скоро я уже держала на руках Витеньку, обреченно сознавая, что ничего не изменить. Это не спонтанная ненужная покупка, когда можно просто выбросить. И не корявый маникюр, когда можно переделать. И даже не неудачная пластическая операция, когда есть надежда на исправление. Тут все по-другому — непоправимо, навсегда.

Теперь все смешалось в прокисший винегрет из детских криков, моих постоянных рыданий, бессмысленных хождений по провонявшей мочой квартире и томительных бессонниц. Даже когда Витенька замолкает ночью, я часами лежу, стеклянно пялясь в потолок и прокручивая в голове воображаемые диалоги с Димой. Мысленно проживая другую жизнь, где я не совершаю ошибок.

За стеной слышится грохот падающей мебели и приглушенный вскрик. Пока раздумываю, есть ли повод вызывать полицию, все затихает. Даже Витенька, устав блажить, смыкает губы и сонно прикрывает глаза. Как будто окружающее решило смилостивиться и хоть ненадолго наградить меня благодатной тишиной.

***

Под утро, едва успев задремать после долгих тягучих часов ворочаний, я выныриваю из дремы от стука в дверь. Приподнимаюсь на локтях, пытаясь сообразить, показалось или нет. Темнота поглотила спальню целиком, угадываются только силуэты: стол, шкаф, кроватка, черный дверной проем в коридор. Все неподвижное и молчаливое, словно квартира спит крепким сном, набираясь сил для нового дня.

Стук повторяется. Витенька еле слышно угукает. Если проснется, опять начнется ор — это, конечно, произойдет в любом случае, но лучше оттянуть неизбежное. Матерясь одними губами, я выползаю из кровати, накидываю халат и бреду в прихожую.

Глазка нет, поэтому приходится приникнуть к двери ухом, прислушиваясь к малейшему звуку, но с той стороны только тишина. Ни скрипа, ни шороха, ни разговоров. Значит, уже ушли. Разворачиваюсь, собираясь вернуться в постель, и тут стук повторяется. Стиснув зубы, осторожно поворачиваю щеколду и приоткрываю.

Тусклый свет заливает пустую лестничную площадку. Я сонно моргаю и растерянно мнусь в пороге, вдыхая затхлый воздух с привкусами табачного дыма и влажной штукатурки. И кто только мог додуматься шутить в такую рань.

— Это ты? — раздается из-за соседней двери.

Хмурюсь. Хриплый женский голос кажется знакомым, но затуманенный спросонья мозг узнает его не сразу.

— Тетя Вера? — спрашиваю почти через минуту, застигнутая озарением. — Это вы стучали?

— Слышишь меня, да?

Осторожно выхожу, ощущая, как к босым ступням липнет мусор с подъездной плитки.

— Вам нужна помощь? — говорю. — Я слышала, вы ругались вчера опять, что слу…

— Милые бранятся — только тешатся, — перебивает Вера.

Предсказуемо. Соседи говорят, дядя Андрей лупит ее по любому поводу, а та только отмахивается, выдавая что-нибудь вроде “бьет — значит, любит”. Мы познакомились, когда тетя Вера застала меня в растрепанных чувствах на скамейке у подъезда вскоре после выписки из роддома. Мама осталась дома с Витенькой, предоставив мне возможность проветриться и в очередной раз дать волю слезам. Разумеется, я легко излила душу любопытной соседке. “Золотце, да чего тут реветь, — сказала тогда Вера. — Вот у меня в молодости подруга была, с мужем жила, счастливая, всю жизнь наперед распланировала, а он ее спидом заразил, сам подцепил от шалавы какой-то, да еще и свинтил потом. Вот у ней да, был повод поплакать. А у тебя сын здоровый родился, сейчас подрастет, будет отрада и опора, тут радоваться надо”. Не сказать, что от этих слов полегчало, но рыдать в тот день больше не хотелось.

— А чего стучите тогда? — спрашиваю, наклоняясь к замочной скважине.

— А что, нельзя, что ли? — удивляется тетя Вера. — Ночью так скучно, а снег сильно молчаливый. Не хочешь с бабкой поговорить?

— Еще семи утра нет! — вспыхиваю. — Днем разговаривать надо, люди спят сейчас, у меня ребенок, между прочим. Вот днем приходите, и там уже будем…

Вера снова перебивает:

— Мои пауки делают отличный мед. Он слаще всего на свете. Хочешь попробовать?

Выпрямляюсь. По спине пробегают мурашки, и только тут я понимаю, как в подъезде холодно. Ноги немеют от остывшего пола, мороз забирается под халат.

— Зима на дворе, а вы меня из дома вытаскиваете, — бурчу, едва справляясь с нахлынувшим раздражением. — Не зря баб Нина говорит, что вы сумасшедшая. И еще раз будете так шуметь — полицию вызову, понятно?

Тетя Вера легко находится с ответом:

— От твоего Витеньки шуму в сто раз больше, и что-то никто милицией не грозится.

— У меня ребенок! — говорю, отступая к своей двери. — Никто тут ничего не сделает.

Закрывая за собой, успеваю расслышать:

— Весь город в паутине. Не запутайся.

***

Катя берет Витеньку на руки, умильно сюсюкая, а тот все заливается и заливается. Отодвинув тюль, я рассматриваю в окно заснеженный двор. Крупные хлопья опускаются на лавочки и машины, тоскует на детской площадке укутанная в сотню тряпок старуха с жирным котом на поводке. Румяные школьники, побросав портфели, лепят снежки и хохочут. Все на свете отдала бы за такую беззаботность.

— Он же описался, — диагностирует Катя, трогая Витеньку за подгузник. — Почему не меняешь?

— Да он каждые пять минут ссытся, — говорю. — Какой смысл метаться.

Осуждающе цокнув, она удаляется в сторону ванной. Одному из школьников прилетает снежком прямо в нос, разлетаются снежные брызги, остальные ребята встревоженно суетятся. Усмехаюсь.

— Менять надо каждый раз, — говорит Катя через несколько минут, возвращаясь с притихшим Витенькой. — Нельзя так оставлять, поняла?

— Поняла.

Она укладывает его в кроватку и трясет погремушкой, слабоумно выпучив глаза. Накрашенные розовой помадой губы вытягиваются трубочкой, выщипанные в тонкие ниточки брови изгибаются, надламываясь как соломинки. Недолго подумав, Витенька снова заходится ором.

— У меня Аришка маленькая была, тоже без конца ревела, — с возмутительным спокойствием вспоминает Катя. — Даже не помню, когда прекратила. Зато сейчас тихоня такая. Если не доводить, конечно.

У Кати двое детей, любящий муж и полное отсутствие каких-либо тягот. Она с малых лет умудряется жить идеально, а мне всю жизнь ставят старшую сестру в пример. Даже то, что она делает плохо, я делаю хуже.

— Врач сказал, с ним все нормально, — говорю, не отрываясь от окна. — А орет либо от скуки, либо от недостатка внимания.

— Так ты уделяй внимание-то, — хлопает ресницами.

— Я уделяю, сколько могу. Оно у меня не бесконечное.

Сочувствующе качая головой, она усаживается в кресло и складывает ладони на коленях. Коралловый лак на ногтях переливается перламутром, и я даже из другого конца комнаты чую аромат лавандового крема для рук. Знаю эту позу — сейчас начнется.

— Не пускай все на самотек, — началось. — Понятно, конечно, что это непростой период, но надо находить в себе силы переносить все с достоинством. Ты даже не пытаешься разглядеть какой-то луч, просто варишься в этой своей грусти, а ей надо сопротивляться. Понимаешь?

После школы Катя поступила на психологический. Правда, уже на третьем курсе учебу пришлось бросить из-за неожиданно подвернувшегося удачного замужества, но это совсем не мешает ей строить из себя профессионала по поводу и без.

— Попробуй посмотреть на это под другим углом, — продолжает, вынужденно повышая тон почти до крика, чтобы быть громче Витеньки. — Подумай, сколько еще хорошего впереди. А если понимаешь, что совсем не вывозишь, то нет ничего стыдного, чтобы обратиться к грамотному специалисту. Могу даже посоветовать кое-кого. У тебя же классическая послеродовая…

Перебиваю:

— Да ты это все сто раз говорила уже. Других тем нет, что ли?

— Потому что ты не слушаешь. Вернее, слушаешь, но не слышишь. Просто не понимаешь, насколько тебе легче может стать, если приложишь хоть капельку усилий.

Бабка подбирает кота со снега и, прижимая к себе, косолапит в сторону подъезда. Дети куда-то разбежались, и теперь двор пуст, будто все разом вымерли.

— Чего ты там все высматриваешь? — раздражается Катя.

— Паутину.

— Какая паутина зимой на улице? Холодно же для насекомых. — Она поднимается и ищет взглядом свою сумочку. — Пойду уже. А ты думай над тем, что тебе говорят.

***

Темноту комнаты рассеивает белесое свечение экрана ноутбука. Тишину нарушают редкие клики мышки и посапывание Витеньки. Я забралась с ногами на стул и, сгорбившись, впитываю глазами фотографии из соцсетей. Картинки сменяют одна другую, отпечатываясь внутри меня, будто кто-то раз за разом придавливает к груди раскаленное клеймо. Вот Дима на городской площади, улыбается на фоне новогодней елки. Свежий, бодрый, краснощекий, с залихватски сдвинутой на макушку шапкой, как у какого-нибудь малолетнего гопника. Кто-то его фотографирует, с кем-то он там гуляет. Щурюсь, выискивая на фото отражающие поверхности, но тщетно. Вот Дима развалился на диване, все такой же довольный и улыбающийся. Обстановка мне не знакома — это точно не квартира его родителей. За диваном видно край подоконника с цветочным горшком, на окне наклеены коряво вырезанные снежинки из бумаги. Детские поделки. Значит, нашел себе какую-то бабу с ребенком, а про своего даже не вспоминает.

Пробежав взглядом лайки в поисках новых лиц, я открываю нашу личку. За последние месяцы десятки сообщений, и все только от меня. “У тебя сын”, “Не хочешь спросить, как дела?”, “Тебе совсем похер?”, “Позвони”, “Мудила”, “Будь мужиком”, “Когда придешь навестить?”. Все не прочитаны, хотя он регулярно появляется в сети. То же самое с телефоном: давно отчаявшись и наплевав на гордость, я звонила и звонила, но Дима не поднимал трубку, а когда набрала с Катиного номера, он сбросил, едва услышав мой голос.

Раздраженно оттолкнув мышку кончиками пальцев, я откидываю голову назад и бездумно рассматриваю потолок. Собственное дыхание, сиплое и учащенное, заполняет все, не оставляя места ни для чего другого. Чудится, будто меня втиснули в крошечную клетку, где невозможно даже шевельнуться, и теперь каждая мышца разрывается от клаустрофобной паники. Бежать, бежать, бежать. Только вот некуда.

Негромкое бормотание касается слуха, вырывая меня из прострации. Осматриваюсь: освещенная экраном спальня лишена цветов и объема, как картинка из старой книжки. Ни единого движения.

— Говорят, что… не придут больше… заново… и кончится…

Голос тети Веры, где-то совсем рядом. Сползаю со стула и крадусь вдоль стены, касаясь обоев ногтями.

— Ждешь, но не придут… хочешь, а не вспомнят… оставили… а дальше…

Это из розетки. Наклонившись, я недолго вслушиваюсь в бессвязную чушь, а потом спрашиваю:

— Вы там чего?

— Слышишь, да? — радуется тетя Вера.

— Ночь на дворе, что вам не спится?

Розетка вздыхает:

— Сон к нам не ходит. Мне ли тебе рассказывать.

Усаживаюсь на пол, опираясь спиной о стену, и обнимаю колени. Заснувший ноутбук лишает комнату света, теперь остается только узкая светло-оранжевая полоса — луч уличного фонаря сквозь неплотно задернутые шторы.

— К нам вообще никто не ходит, — продолжает тетя Вера, не дождавшись ответа. — А нам есть что показать, да?

— Ко мне ходят, — отвечаю равнодушно, не понимая, зачем ввязалась в этот диалог. — Катя ходит, мама ходит.

От скуки и не в такое ввяжешься.

— Вот я и говорю. А кому это надо? Только этой сраной тете Вере с третьего этажа, в рот ее ети. Знаешь такую?

— Так это же вы тетя Вера.

— Ну. А кто, если не я. Некому больше.

Разбуженный голосами, Витенька негромко постанывает, будто распеваясь, а потом в барабанные перепонки врезаются сверла детского плача.

— Твой выблядок орет не умолкая, — доносится из розетки. — Когда он уже сдохнет?

Отстраняюсь от стены, словно она в миг раскалилась. Усталость наваливается на плечи с такой силой, что перед глазами плывет. Все вокруг какое-то нелепое, сломанное, бракованное, и я в самом центре, я сердцевина урагана, глаз бури, которая разрывает в клочья меня же, и никак с этим не справиться. Я не заслужила, нет. Все должно быть по-другому.

***

Мама забегает на обеденном перерыве, чтобы посидеть с внуком, и я выныриваю в морозный полдень, на ходу застегивая пуховик. Солнце отражается от снега, ослепляя яркой белизной, воздух пахнет выхлопными газами, холод жадно забирается под воротник, будто хищник, что долго выжидал добычу. Улыбаюсь, поправляя шапку. Нет ничего приятнее, чем эти мимолетные минуты освобождения от Витеньки. Это мои прогулки для заключенного, мой глоток воды для заблудившегося в пустыне, и я буду выжимать удовольствие из каждой секунды.

Под ногами хрустит, изо рта вырывается пар. Пряча руки в карманы, я верчу головой, как школьник на интересной экскурсии. Словно это не серый жилой двор, а древний музей или парк аттракционов. Раньше подобная радость накрывала только в детстве, когда теплое лето приносило каникулы, и я выбегала гулять с подружками, предвкушая много и много незабываемых дней.

Вдалеке, в низкой арке меж домами, мелькает знакомая фигура, и все хорошее настроение улетучивается, как дым над фитильком погасшей свечи.

— Эй! — окликаю, прибавляя шаг. — Дима!

Разумеется, он тут же скрывается за аркой. Значит, ходит где-то рядом, а забежать к сыну совесть не позволяет. Подумать только.

— Стой!

Срываюсь на бег. Ледяной воздух вспарывает горло, пальцы сводит, но нет времени искать по карманам перчатки. Поскорее догнать, заставить отвечать, отчитываться и оправдываться. Тут тебе не звонок, чтобы просто сбросить, и не сообщение в сети, чтобы не читать.

Пробежав арку, замечаю Диму на другой стороне дороги. Шагает себе расслабленной походкой, будто все в порядке вещей.

— Стоять! — выдыхаю, перебегая на красный под визг тормозов. — Ты к сыну родному зайти не хочешь?

Он коротко оглядывается с недоумением, даже не думая замедлить шаг. Прохожие косятся, лает чья-то собачонка, испуганно отшатывается школьница с большим портфелем. Сердце бьется в груди стаей летучих мышей, легкие словно изрешечены, но я все равно заставляю себя отхаркивать слова:

— Да не убегай! Постой, просто… на минуту. Послушай просто. Знаешь, сколько я натерпелась с родами этими, ты бы хоть… спросил бы хоть… Знаешь, как это сложно… когда одна… Я же не требую… ничего… Просто заходи, ты же… обещал…

Он пытается увернуться, когда догоняю, но я успеваю зацепиться окоченевшими пальцами за куртку и с силой дергаю. Треск рвущейся ткани кажется оглушительным. Потеряв равновесие, я падаю на тротуар, скуля от обиды и боли в коленях.

— Ты под чем вообще? — возмущается Дима совсем не Диминым голосом.

Поднимаю глаза, всматриваясь сквозь пелену проступивших слез. Нутро мгновенно стекленеет от ужаса: это не Дима, а какой-то толстый дядька в дурацкой ушанке.

— Щас ментов тебе вызову, наркоманка херова, — хрипло возмущается он, осматривая порванный рукав.

Правая ступня горит холодом — на ней только короткий бежевый носок, насквозь мокрый от снега. Наверное, ботинок слетел, а я даже не заметила. Растрепанная, задыхающаяся, я сижу на тротуаре, и все брезгливо обходят как прокаженную.

— Простите, — выдавливаю сквозь рыдания. — Обозналась… я… обозналась просто…

— Пошла ты, — бурчит дядька в ответ, удаляясь.

Круглый и тяжелый, он даже издалека не похож на тщедушного Диму. Я слишком зациклилась, вбила его себе в голову как гвозди, и они теперь зудят, заставляя видеть только одно.

Кусаю себя за ладонь, и боль рассекает разум, отрезвляя, как выплеснутая в лицо кружка воды. Все вокруг такое заурядное — эти окна с занавесками, вывески магазинов, проезжающие машины, спешащие по делам люди. Одна я не вписываюсь, будто черная клякса на красивой картине.

— Упали, девушка? — спрашивает какая-то женщина, заботливо наклоняясь. — Вам плохо?

— Нет, — говорю, с трудом поднимаясь на ноги. — Мне хорошо.

***

У Кати новый телефон, и она клацает по дисплею ногтем, восторженно рассказывая:

— Такой быстрый, я даже не привыкла, если честно. А камера — вообще что-то с чем-то, приближения даже до луны хватает. Смотри, вчера фоткала.

Без интереса рассматриваю, как она перелистывает десяток одинаковых картинок с белым кружочком на черном фоне.

— Мы в театр пойдем послезавтра, буду снимать, покажу потом. Устрою профессиональную съемку специально для тебя.

Бесконечное щебетание похоже на помехи из сломанного телевизора — такое же пустое и бессмысленное. Стоя у кроватки с наоравшимся и уснувшим Витенькой, я дергаю себя за мочку уха и мечтаю оказаться как можно дальше от этой квартиры. Как можно дальше вообще от этого времени, в каком-нибудь далеком прошлом или далеком будущем. А еще лучше — как можно дальше от себя самой.

— Ты такая вымотанная, опять спала плохо?

Ни маме, ни Кате я о вчерашнем не рассказала. Одна слишком разволнуется, а другая опять заведет свои бредни про хорошее впереди. Мне нужна только тишина.

— Нормально все, — говорю.

— Потерпи немного, я в конце месяца возьму отпуск, могу тогда забрать Витеньку на пару недель, а ты отоспись, займись собой. Запишу тебя на спа, у меня одноклассница свой салон открыла, шикарный вообще.

Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. Обязательно что-нибудь пойдет не так — поменяются планы или еще какая непредвиденность свалится.

— Ты что делаешь-то? — пугается Катя, дергая меня за руку.

На ногтях кровь — это я, увлекшись, расцарапала ухо.

— Задумалась, что ли? — она ловко выуживает из сумочки пачку влажных дезинфицирующих салфеток. — Держи, аккуратно только.

Мочку пощипывает, когда прикладываю, но боль приглушенная, почти неразличимая.

— Я такая же была после первых родов, как лунатик иногда. Ночью почти не спала из-за Аришки, а днем в принципе спать не могу, ты же знаешь. Когда снаружи светло, меня даже дубинкой не вырубишь. Помнишь, как мы с папой два дня в поезде ехали? Я тогда вообще…

Из-за стены отчетливо раздается:

— Эта овца вообще затыкается когда-нибудь?

— Не ваше дело, — огрызаюсь.

Катя удивленно осекается, забыв закрыть рот. Пальцы сжимаются, пачка салфеток в руке хрустит полиэтиленом.

— Как это не мое, если мне слышно, — возражает тетя Вера. — То ребенок у тебя, то сестричка, сплошные эти бу-бу-бу, сил нет.

Подхожу к розетке и наклоняюсь, смутно радуясь, что появилась хоть какая-то возможность выплеснуть накопившееся недовольство:

— Вы бы лучше со своим мужем так разговаривали, может, тогда и по морде бы реже получали.

— Дурында, наоборот же будет. Сразу видно, не разбираешься ты в мужиках.

— Вы разбираетесь, как я посмотрю.

Катя подходит ближе и, нахмурившись, переводит взгляд с меня на розетку и обратно.

— Учить будешь, когда сама поживешь, — говорит тетя Вера, тоже распаляясь. — Я столько видела, что тебе только углы считать да пальцы в подушку. Ишь, родила, и теперь можно говорить что вздумается?

Нервно усмехаюсь, глядя на Катю:

— Вот кому тебе специалистов предлагать надо.

А она тихо спрашивает:

— С кем ты говоришь?

— Как с кем? С соседкой.

Несколько минут мы молча смотрим друг на друга, одинаково удивленные. Тетя Вера тоже притихла, будто в ожидании какого-то представления.

— Так никого же не слышно, — сглотнув, отвечает наконец Катя.

Недоверчиво улыбаюсь:

— Как это не слышно? Тут каждый чих на весь дом, еще “будь здоров” друг другу говорят. А эта карга вообще громкая как радио. Тетя Вера, скажите же, а?

За стеной тишина. Сосредоточившись, Катя убирает салфетки в сумочку.

— Это как-то вообще не круто, — говорит. — Я даже не думала, что у тебя все настолько серьезно.

— Да что не круто-то? — спрашиваю. — Ты ее правда не слышала, что ли? Тетя Вера, что заглохли? Давайте, что там еще в подушку?

По-прежнему без ответа.

Катя произносит медленно, чеканя каждое слово:

— Ты сейчас сиди здесь, а я отойду ненадолго и вернусь. Буквально полчасика.

— Куда отойдешь? Ты что придумала?

— Сделай себе чай пока. Окно открой, только не здесь, на кухне лучше, чтоб Витеньку не застудить. Расслабься, в интернет не заходи. В таком состоянии любое потрясение неизвестно чем чревато, даже малейшее.

Она быстро собирается и уходит, оставив меня в напряженном недоумении. Я долго рассматриваю стену, надеясь, что вот-вот там снова заговорят, а потом твердо шагаю в прихожую и нашариваю ступнями тапочки.

На лестничной площадке пусто и холодно. Гудит поднимающийся лифт, хлопает где-то наверху дверь. Я прислушиваюсь у соседней квартиры, но оттуда ни звука.

— Нарочно ты это, что ли, — шепчу, нажимая кнопку звонка.

После трели из-за двери слышится короткий смешок.

— Вы там, да? — спрашиваю.

— Сдаст тебя сестренка в дурку, — смеется тетя Вера. — Да и кто знает, вдруг тебе там лучше будет?

— Я сама тебя сейчас туда сдам, поняла? — говорю, приникая к двери. — Там тебя хоть бить никто не бу…

Умолкаю. Ноздрей касается тухлый запах, какой ни с чем не спутаешь. Воспаленный мозг мгновенно складывает факты как примеры из учебника по математике, и внутри меня обрушивается грязевая лавина.

— Тетя Вера, — тяну дрожащим голосом. — А где дядя Андрей?

Никто не отвечает. Несколько раз позвав “тетя Вера!”, я снова жму звонок, но все также безрезультатно.

— Откройте, — говорю, хватаясь за ручку. — Что вы там…

Ручка легко поворачивается, отворяя дверь — не заперто. Из щели вырывается волна смрада, и я машинально прикрываю нос рукавом, осторожно ступая внутрь.

В прихожей сумрачно. Две пары зимних ботинок аккуратно составлены на коврике, деревянная вешалка ломится от вороха старых пальто и курток. Отсюда видно кухню, там опрокинут стол и разбросана посуда. Разрисованная красными маками кастрюля валяется на боку, маслянисто поблескивает расплескавшийся полузасохший суп с кусками тушенки и морковки. Дверь в гостиную чуть приоткрыта. Стиснув зубы, я толкаю ее ногой и застываю в проходе.

Дядя Андрей, одетый в одни семейники, висит на люстре в петле из армейского ремня. Лицо серое, губы синие, распухший язык вывалился до подбородка. Под ногами упавший табурет и бурая лужа. Немного в стороне, между креслом и диваном, лежит тетя Вера. Руки раскинуты в стороны, седые лохмы разметались по половику, ночнушка сплошь пропитана засохшей кровью, из шеи торчит кухонный нож.

Разеваю рот, но горло не издает ни звука. Изнутри тяжело подступает тошнота, колени захватывает ватная слабость. Какая-то часть отрывается от меня, чтобы убежать и стучаться ко всем соседям, вопя “Дядь Андрей убил тетю Веру и повесился!”, но сама я остаюсь на месте. В голове раскинулась пустыня, заполненная едким туманом и кислой желчью. Старые часы над телевизором четко отмеряют секунды, каждое “тик-так” отдается в сердце болезненным еканьем.

Рассыпаясь на ходу, как песчаная скульптура, я медленно подхожу к тете Вере. Фиолетовые трупные пятна уродуют впалые щеки, приоткрытые глаза закатились, отсвечивая белками с синеватыми прожилками. Увиденное режет меня острыми льдинками, кромсает в рваные лохмотья.

— Притворяешься, — говорю, склоняясь. — Я же знаю, какая ты хитрожопая.

Схватившись за синюю пластиковую рукоятку, с хлюпаньем выдергиваю нож. Кровь в дряблой шее густая, как желе, от кончика лезвия тянется что-то вязкое.

Выпрямляюсь, распахивая глаза — из открывшейся раны выползают маленькие черные пауки, десятки, сотни, тысячи. По полу расползается живой шевелящийся ковер, тоненькие ножки щекочут мои лодыжки, взбираясь выше и выше. Они заполоняют все.

Откуда-то издалека, сквозь километры плотного тумана, доносится детский плач. Вздрогнув, я разворачиваюсь и шагаю на звук. Под подошвами тапков похрустывают бесчисленные тельца, но меньше их не становится.

Подъезд, лестницы, лифт — все кишит пауками. Дверь моей квартиры распахнута настежь, и они уже внутри, покрыли стены и потолок, обувную полку, шкаф для одежды. Бесконечное множество. Будто ведомая кем-то невидимым, я неторопливо ступаю в спальню, где продолжает захлебываться ревом Витенька.

Пауки на подоконнике, на столе, в постели. Ничего не видно, кроме пауков. Детская кроватка шевелится множеством черных брюшков, поблескивает миллионами глазок. Крик Витеньки разрывает меня изнутри. Пауки заползают в мои ноздри и уши, заслоняют глаза, копошатся под языком. Они знают, как будет правильно. Подскажут, что надо делать.

Двигаюсь к кроватке наугад, почти вслепую, на ходу поднимая нож. Время пришло. Теперь я хочу попробовать.

Лезвие опускается, преодолевая легкое упругое сопротивление, на мгновение крик становится совсем нестерпимым, а затем обрывается. В наступившей тишине слышно только шелест бесконечных лапок, скрежетание голодных жвал. Тяну руку вниз, и пальцы погружаются во что-то теплое и скользкое, еще продолжающее пульсировать. Это он, мед пауков тети Веры. Прикрыв бесполезные глаза, я подношу ладонь ко рту.

Он слаще всего на свете.

Автор: Игорь Шанин

Генри Миллер был из таких людей, которых вы вряд ли могли бы себе представить с окровавленным ножом или с топором мясника в руке. Его добрые и веселые глаза постоянно излучали некую радость и веселье и, по мере своего умственного и физического роста, Генри заработал себе репутацию добряка, никогда не отказывавшего в помощи другим и никогда не требующего ничего взамен. Его аристократическое положение в обществе более чем способствовало его репутации и давало ему некоторую свободу в свершении своих добрых намерений и поступков. В его особняке вряд ли можно было застать какой-нибудь проводимый бал без приставки “Благотворительный, ”на котором Генри умудрялся собрать всех своих знакомых и друзей. Приходили даже те, кто терпеть друг друга не мог но, ради Генри был готов пойти на некоторый душевный дискомфорт. На своих вечеринках Генри был в центре внимания, и старался буквально угодить всем и каждому по отдельности, учитывая предпочтения и характер каждого из приглашенных гостей.

Я имел честь познакомится с этим удивительным человеком, будучи одним из приглашенных врачей на Североамериканский Врачебный Симпозиум 191.. года, проходивший в Бостоне. Меня привлекло его красочное выступление и после оного, подойдя к нему я, заведя непринужденный разговор, с удивлением обнаружил, что во многом наши взгляды на жизнь совпадали. Прошло совсем немного времени, и я оказался в числе приглашенных гостей на его регулярные благотворительные вечера, после которых Генри часто приглашал остаться с ним и выпить по бокалу французского вина рядом с камином в его кабинете и по совместительству библиотеке. Коллекция редких книг, которой гордился Генри, представляла особую ценность, прежде всего для него самого, но и я не отказывал себе в удовольствии иной раз открыть  Сборник Легенд Средневековой Европы или Словарь племени Майа.

После таких задушевных вечеров и бесед я чувствовал себя на редкость счастливым, ибо мы с Генри могли обсудить буквально, что угодно; начиная от мировой политики и заканчивая нарядом в котором соизволила прийти на вечер к Генри ослепительно красивая вдова мисс Кингсберг. Возвращаясь домой в изрядном подпитии после посиделок, я часто ловил себя на мысли, что ближе друга у меня нет и не было, и что самое прекрасное, я нутром чувствовал что и Генри думал точно также; по крайней мере, мне хотелось так думать. Кроме коллекции книг, Генри коллекционировал различные ритуальные предметы индийских племен, населявших Американский континент задолго до появления здесь первых поселенцев из Старого Света.  В его коллекции было множество амулетов, масок, головных перьевых уборов вождей, а также различные бусы из зубов множества диких животных хранивших многие тайны давно забытых ритуалов, по большей степени связанных с призывом духов-покровителей из иного мира. Много индийских легенд и обычаев поведал мне Генри, сидя рядом со мной в кожаном кресле и попивая бренди под звук трескающихся дров.

Один ритуал особенно привлек мое внимание, и я не знаю точно почему. То ли потому что я был уже изрядно пьян, то ли потому что Генри изъявил желание повторить его собственнолично. В тот вечер, Генри достал из деревянного ящика наполненного соломой ритуальную маску и протянул ее мне. Не знаю, отчего мое восприятие этой вещи было настолько жутким и пугающим, подверглось ли мое сознание влиянию темноты, заполонившей комнату, или алкоголь слишком сильно ударил мне в голову, но я испытал тихий ужас, когда рассматривал эту вещь в руках. Я не могу вспомнить детального облика маски, но у меня в голове эта вещь представилась смесью из облика дикого, необузданного животного с клыками и шерстью, напоминавшего скорее росомаху или медведя, и облика мертвой человеческой головы без кожного покрова с впалым носом и отсутствием глаз.

Как мне сказал Генри, эта маска должна показать надевшему его войну облик его зверя-покровителя, во время ритуала временного изгнания и ухода в горы. При этом воин был обязан, не есть и не пить в течение трех дней, перед тем, как впасть в сон. Во сне, зверь должен показать свое истинное лицо. Как я потом смог понять, маска могла показать не только зверя-покровителя, но истинную сущность человека, надевшего её. Ту самую суть, которая скрыта от глаз других человеческих особей и которая может сказать о человеке больше, чем он сам. В тот вечер, я, вернувшись, домой, долго не мог уснуть. Перед моими глазами стояла эта жуткая вещь, и волей-неволей я представлял, какой же могла быть моя собственная истинная сущность.

II

Спустя примерно две недели, я получил конверт от Генри, в котором, как мне казалось, должно было лежать приглашение на следующий благотворительный вечер, но приглашения не было. Более того, как мне стало известно от наших с Генри общих знакомых, он отменил запланированные на следующие несколько недель вечера, мотивируя это крайней занятостью и множеством неотложных дел. Это было совсем на него не похоже, тем более что эти вечера были для него неким способом показать себя миру и, пользуясь своей репутацией в высшем обществе, искренне выразить желание помочь больным детям и старикам, жившим в одном с Генри городе и на одной с ним планете.

В конверте лежала лишь небольшая записка, адресованная мне, которая как мне показалось, была написана в спешке и в очень сильном возбуждении. Как будто человек, писавший её, очень нервничал и поэтому буквы двух строк получились неровными и слишком размашистыми. В двух предложениях речь шла о той самой маске и ритуале, о котором Генри поведал мне раньше и который произвел на меня сильное впечатление, Генри писал, что очень хотел показать мне результат своего эксперимента.

Меня это сильно насторожило, тем более что по городу вот уже четвертый день ходили слухи о существовании некоего убийцы, который уже успел разорвать на части некоторых мне знакомых личностей, по странному стечению обстоятельств бывших частыми гостями на вечерах Генри. Эти люди умерли странной и неестественной смертью; судя по описаниям судмедэксперта, конечности всех четырех жертв были оторваны, а головы утеряны. Опознание еще проводилось, но по некоторым фотографиям с места событий мне удалось определить имена двух из четырех жертв.

Мне показалась до боли знакомой одежда убитых.  Я не хотел идти в полицию с заявлением, у меня было желание попытаться во всем разобраться самостоятельно. Тем более, что допросы и фото на первых полосах газет в связи с возможным моем обвинении в убийстве, вряд ли бы могли пролить свет на эти загадочные происшествия. Поэтому я, получив приглашение Генри, незамедлительно отправился к нему, в его огромный особняк на Парк-Лейн.  Подойдя к огромной двери, я постучал; в ночи звук стука отдавал глухим эхом с другой стороны. Через несколько мгновений дверь со скрипом, которого я раньше не замечал, отворилась; на пороге стоял незнакомый мне старик.

Я уже было подумал, что это новый слуга Генри. Я не могу описать в какой ужас я пришел, узнав в старике моего друга.  Его белокурые волосы стали белыми как снег, былой блеск в глазах исчез, сменив лучезарное и веселое выражение лица на мрачное и загадочное. На лбу выступили морщины, и казалось, будто Генри стал меньше ростом.  Он жестом пригласил меня к себе в кабинет на втором этаже.

III

Странная, витающая аура окутала особняк словно паутина; из светлого и полного жизни места, наполненного разговорами и человеческим общением, особняк превратился в мрачную и темную обитель одного человека. Практически нигде не горел свет; слуги ушли, оставив ими некогда любимого хозяина одного.  Я вошел в темный кабинет-библиотеку вместе с тем, кого у меня язык не поворачивался назвать своим другом. “Я хочу показать тебе кое-что. То, что изменило меня, изменит и тебя.

Ты познаешь суть” - голос Генри доносился как будто из могилы. Я заметил, что в кабинете отсутствовали стеллажи; в нем не было ничего кроме стола, камина и странных конусообразных палаток, расставленных по углам. Только потом я понял, что это были не просто палатки, а вигвамы. Генри стал по центру комнаты и снял верхнюю одежду. Я отошел назад, к двери. Генри принялся танцевать ритуальные танцы вокруг круга, начерченного на полу. На миг, я увидел яркую вспышку и увидел огонь, разгоравшийся на полу в центре круга. Огонь, казалось, был живым, и обладал неким подобием разума, что выражалось в наклоне языков пламени в разные стороны, но невыход пламени за пределы круга.

Пламя следило за движениями Генри, которые все больше напоминали эпилептический припадок. Внезапно Генри остановился, пламя стало увеличиваться в размерах, заполняя комнату. Я невольно попятился, отходя подальше от языков огня, прижимаясь к стене. Но пламя не обжигало, оно было неестественно холодным.

Надев маску, Генри начал трансформироваться в нечто зловещее. Его тело стало увеличиваться в размерах и через мгновенье, передо мной стояло жуткое животнообразное существо с клыками и густой черной шерстью. Оно глубоко дышало, приподнимая свои конечности. Раздался голос. “Посмотри налево” - голос был похож на тройное эхо, я видел, что существо не двигало челюстью или губами и только потом понял, что голос звучит у меня в голове, обращаясь ко мне телепатически. Я повиновался и увидел зеркало стоящее прямо у стены слева, которого раньше не было. В зеркале я поначалу увидел себя, но пламя стало сильнее, и на мгновенье я зажмурился.

Когда я посмотрел в зеркало еще раз, передо мной стояло жуткое горилообразное существо, похожее на то, чем стал Генри. Существо в точности повторяло мои движения, и я понял, что это существо и есть я. “Видишь? Ты такой же, как я. Внутри мы оба монстры”.

Существо начало медленно двигаться в мою сторону, но неожиданно остановилось и схватилось за голову. Я услышал настоящий голос Генри. “Нет! Ты этого не сделаешь! Я не позволю!” Тройное эхо голоса как будто разделилось на отдельные голоса, спорящие между собой.  Зеркало, в котором я видел чудовище, треснуло, и из него водопадом хлынула кровь. Вигвамы загорелись, и из них хлынула кровь. Здание начло трясти, началось землетрясение. Какофония голосов в моей голове достигла пика громкости, и я потерял сознание.

VI

Очнулся я на больничной койке после нескольких дней проведенных в коме. Из газет я узнал о жертвах землетрясения, унесших множество жизней. Генри исчез, его особняк был разрушен почти до основания. Я до сих пор не могу забыть отражения, что я увидел в зеркале, глядя на себя. Неужели это был я настоящий? Если так, тогда как можно быть уверенным что рядом с тобой по улице не ходят монстры в человеческом обличье? Кто из них человек? Я не знаю, почему Генри меня не убил, я могу лишь предполагать. В нем боролись монстр и человек, и человек победил, принеся себя в жертву монстру во имя спасения меня. Теперь каждый раз, когда я смотрю в зеркало, я боюсь увидеть ту тварь, что посмотрела на меня двадцать лет назад  в особняке. Но на меня смотрит лишь уставший старик, который видел что такое человек на самом деле…