Продолжаем знакомиться с книгой Куина Слободяна.
Промышленные центры нашей цивилизации, подобные Гонконгу и Сингапуру, нуждаются в сырье, которое стекается к ним со всей планеты. Неолиберальные эксперименты добрались и до отдалённых уголков, где в таких же потогонных мастерских создаются полуфабрикаты для СЭЗ на других континентах. По мере освобождения Африки от колониального правления южноафриканский апартеид стал белой вороной на фоне соседей. Чтобы найти выход и обезопасить себя, тамошние расисты воспользовались рецептом Милтона Фридмана: децентрализация вместо демократии. На территории страны было создано несколько марионеточных анклавов, которые впоследствии назвали бантустанами (комбинация из названия народа «банту» и Пакистана, который, как известно, является продуктом сепарации Индии колонизаторами).
Первой из фейковых южноафриканских наций стал Транскей, за которым последовали Бопутатсвана, Венда и Сискей. Чёрные южноафриканцы теряли гражданство ЮАР и делались гражданами бантустанов, где многие из них вообще никогда не бывали. Свыше трёх с половиной миллионов человек было переселено принудительно. Идея состояла в постепенном «побелении» остальной территории ЮАР при сохранении необъятного резервуара для дешёвой рабочей силы. Меньшинство – граждане, остальные – гастарбайтеры.
Пожизненный правитель Сискея Леннокс Себе вознамерился построить у себя второй Гонконг и дал зелёный свет для либертарианских экспериментов на своей территории. Исконные земли были приватизированы, иностранные компании освободили от налогов. Они называли себя «африканской Швейцарией» и организовали так называемую экспортную производственную зону: офшор с законами, написанными в интересах инвесторов. К 1988 году там насчитывалось уже 80 маленьких тайваньских фабрик, делавших всевозможный ширпотреб. Типичная картина: низкие потолки с лампами дневного света, под которыми ряды плотно сидящих швей строчат на своих машинках. Этот «экономический бум», однако, базировался на господдержке, которая в одном лишь 1984 году составила свыше 20 миллионов долларов по нынешним ценам. Они могли себе это позволить на фоне удорожания золота в мире. Помимо того, инвесторов привлекало жестокое подавление любых актов сопротивления и запрет профсоюзов.
Несмотря на все проблемы, Сискей подавали моделью для всей страны. Леон Лув написал книгу, предлагая создать сеть кантонов по типу швейцарских. Каждый южноафриканец получил бы три гражданства: национальное, кантональное и местное. Таким образом планировалось создать нечто вроде рынка в политической среде. Люди могли бы работать в одном месте, но иметь гражданство другого. Так, в принципе, и было уже организовано для чёрных гастарбайтеров, работавших в преимущественно белых районах страны. На практике дошло до создания анклава «только для белых» под названием Орания, и это была инициатива снизу, а не сверху.
Как известно, рукава закасывают не только для работы, но и для борьбы. Орания стала популярным прецедентом и поводом для восхищения правых в остальном мире. Ещё одним прецедентом расовой сегрегации снизу послужило развитие Соединённых Штатов Америки после отмены дискриминационного законодательства. Несмотря на равноправие, чёрные гетто там никуда не делись и продолжают воспроизводить себя. Граждане-клиенты голосуют своими ногами, как говорится. А в обществе, состоящем из зон, не остаётся места для государственного перераспределения.
Апартеид ушёл в прошлое, как ушли в прошлое и Сискей, и прочие бантустаны. Но практики их живы, что можно увидеть на примере Лесото – настоящего государства, продолжающего служить резервуаром дешёвой рабочей силы для капиталистов ЮАР. Эта страна, имеющая формальный суверенитет, вынуждена мириться с тем, что большой сосед чувствует себя в гостях, как у себя дома. После окончания Холодной войны либертарианцы всего мира взяли курс на неограниченное право на отделение.
Важнейшей фигурой в тёплой компании раскольников был Мюррей Ротбард. В течение своей карьеры он разработал особенно радикальную версию либертарианства, известную, как анархо-капитализм. Он не терпел никаких правительств, называя государство «организованным бандитизмом», а налоги – «воровством в гигантском и безудержном масштабе». Всё, что даёт государство – безопасность, инфраструктуру, здравоохранение – можно получить у частника. Конституция не нужна, пусть будут контракты, а вместо граждан – клиенты. В течение всей своей жизни он не упускал случая находить признаки возможного раскола, будь то протесты левых против войны во Вьетнаме или сепаратизм Шотландии и Хорватии. Он очень уважал Людвига фон Мизеса, на чьи семинары он ходил в пятидесятых и основал институт под его именем в Алабаме. Этот институт и стал нести идеи анархо-капитализма в массы: благотворность раскола государств, необходимость возвращения золотого стандарта и оппозиция расовой интеграции.
Директором он поставил своего тесного соратника Лью Роквелла. Последний издавал новостную рассылку Рон Пола, популярную среди выживальщиков. Цитата:
Будьте готовы, если живёте недалеко от большого города с существенным чёрным населением, что как мужу, так и жене понадобится огнестрел и навыки пользования им.
Демонтаж системы апартеида в Южной Африке послужил уроком для этих деятелей, которые стали задумываться о ковчеге для белых уже в Соединённых Штатах. Палео-либертарианцы, как они себя называли, видели будущее людей, организованных снизу вверх на базе гетеросексуальной семьи. Развал Советского Союза они встретили с восторгом и начали примерять подобную ситуацию уже к США. Роквелл фантазировал о шоковой терапии, приватизации воздуха, земли и воды, распродаже автострад и аэропортов, отмене социальных пособий и возврату к золотому стандарту.
Всё же они поняли, что каким-то образом нужно будет строить новый порядок на развалинах старого. И здесь они нашли смычку с крайне правыми, с которыми разделяли идеологию переселенческого колониализма. По ней поселенцы согнали с земель индейцев, которые потеряли своё право на неё, не имея частной собственности, то есть, оказавшись прото-коммунистами. Их клуб Джона Рэндольфа выступал за автономию белых южан. Неоконфедераты, как их называют, вдохновлялись примерами из европейского сепаратизма.
Ротбард объяснял, что видение палео-альянса базируется на социальном консерватизме и выходе из состава государства. В программе – дезинтеграция и сегрегация, в политике – однородность. Попросту говоря – разогнать государство по мелким клубам по интересам. Для них это имело и экономический смысл в свете ожидаемого ими финансового коллапса. Маленькое государство легче встанет на ноги после кризиса. Ему же легче будет ввести золотой стандарт. Измельчение государств в результате сепаратизма должно было отвратить их от социал-демократии в сторону более жёсткого капитализма. Одним из ярчайших правых, двигавших эту идею, был ученик Ротбарда Ханс-Херман Хоппе. Он отмечал также, что чем меньше страна, тем менее она самодостаточна, и тем нужнее ей свобода торговли.
Хоппе организовал Общество собственности и свободы, вобравшее в себя клуб Джона Рэндольфа. В 2010 году на ежегодной конференции слово взял Ричард Спенсер, который запустил незадолго до того онлайн-журнал The Alternative Right. В своей речи он обрисовал будущее с общинами латиносов, чёрных и христиан-протестантов. Всё идёт к развалу, надо просто его ускорить и приготовиться к его приходу. Пройдёт немного времени – и Спенсер провозгласит в Вашингтоне лозунги, с корнями из мрачного прошлого:
Hail Trump! Hail our people! Hail victory!
Со временем Хоппе превратился в икону крайне правых. В своих книгах он обличает всеобщее равноправие из-за того, что оно лишило власти «натуральные элиты», которые организовывали общества в монархии. Система соцподдержки воспроизводит тупые толпы и подавляет таланты. Не хотите регресса – раскалывайтесь на мелкие коммуны. Но больше всего его поклонники восхищались призывами избавиться от неугодных:
При либертариальном социальном порядке не должны терпеть демократов и коммунистов... Их нужно будет физически отделить и изгнать из общества.
Они мечтали о новом Старом Юге, но их мечтам пока не суждено было сбыться. Однако движение в этом направление есть. Юг стал излюбленным местом для организации зон с налоговыми льготами и слабым трудовым законодательством. На Юге же получила особенно широкое распространение новейшая практика сегрегации: охраняемые жилые комплексы (ОЖК).
Подобного рода ковчеги с жёсткими правилами и отфильтрованным населением растут сегодня, как грибы, на просторах Штатов и за их пределами. Пионером в этой системе глобального апартеида является The Sea Ranch, где строительство началось уже в шестидесятых и где в девяностых 97% проживающих было из белого населения. Чем-то это похоже на Средневековье с его замками и натуральным хозяйством.
Средневековую систему воспевает сын Милтона Фридмана Дэвид. Он мечтает о строе, при котором всё приватизировано, а товары и услуги создаются исключительно частниками. Законы перестанут существовать, а вместе с ними – и демократия. В то время, как его отец восторгался Гонконгом, он сам смотрел в сторону Исландии. Под стать ему был экономист Брюс Бенсон, который считал любые государственные сборы, будь то налоги, штрафы или конфискации, неприкрытым воровством. По его мнению, полицию и тюрьмы нужно приватизировать, чтобы сделать их услуги дешевле, а улицы передать в собственность жителям, которые бы позаботились об их содержании в надлежащем виде и порядке. Совсем, как в ОЖК, где вместо принципа «один человек – один голос» часто царит «один квадратный метр – один голос».
ОЖК уже сравнивали с местным самоуправлением в КНР, с миллетами Османской империи, восхваляли свободу входа и выхода. Эта свобода автоматически, без всякого насилия, приведёт к формированию чистых в этническом отношении районов. По мысли Дэвида Фридмана, каждое сообщество вольно писать свои правила и законы. Проблема – не во власти, и не в законах. Проблема – в недостаточном количестве выбора между властями и законами. Излишне говорить, что в настоящем Средневековье всё было несколько не так. Это скорее косплей, чем оригинал.
Быть может, не случайно сын Дэвида и внук Милтона Пэтри Фридман – в прошлом реконструктор и фанат фестиваля Burning Man. Пэтри занимается построением плавучих ковчегов, то есть ОЖК с самообеспечением, на продажу. Сегодня – живёшь под одним флагом, завтра – под другим. Свобода!
Если оглянуться по сторонам, то можно констатировать, что мечты анархо-капиталистов потихоньку претворяются в жизнь. К 2000 году почти половина всех новостроек на юге и западе США представляли собой ОЖК, а за стенами и заборами жило семь миллионов домохозяйств. Ещё одна горячая тема – школа на дому, которая ещё полвека назад охватывала всего 20 тысяч детей, а сегодня – уже 1,8 миллиона. Правда, глядя на правила, которые пишутся для жителей ОЖК, видно, что до свободы выбора там далеко – слишком однотипны. Ни тебе политической пропаганды, ни распространения прессы. Можно получить штраф просто за то, что поставил деревянные качели вместо металлических. Короче, приватизация закона и порядка необязательно улучшит личную свободу, что признаёт и Дэвид Фридман.
Что это так, можно увидеть в недалёком прошлом самих Соединённых Штатов, когда в частных корпоративных городках Запада дома строила компания, а босс предписывал их внешний вид. Работники отоваривались в корпоративных магазинах, платя корпоративными же талонами. Расы и нации жили отдельно друг от друга, практиковался сухой закон, профсоюзы были строго запрещены, а за забастовки бесцеремонно выкидывали прочь. Кое-где члена профсоюза нельзя было даже пригласить к себе в гости. Один угольный босс любил говорить:
Хорошее королевство лучше плохой демократии.
Правда, он ничего не говорил о плохих королевствах. Впрочем, в мечтах анархо-капиталистов, у людей будет выбор между разными мини-княжествами. Но, увы, лишь в их мечтах. Уже сегодня видно, что будут они все на одно лицо.
Знаете что? Если будущее Соединённых Штатов будет именно таким – меня это не удивит. Правда, трудно будет рассчитывать на то, что подобное устройство окажется высокопроизводительным, то есть сможет прокормить большое число людей. А значит, кому-то придётся расстаться с жизнью. А значит, переход к такому государству может состояться только через кровь и насилие. Об этом анархо-капиталисты не говорят, а зря.
