Так уж вышло, что ввязалась я в спор в котором было мне суждено проиграть. О чем мы поспорили с @Yrveld я уже и не помню, но проиграла я написание фанфика по его Миру. Начав писать незамысловатый рассказ знаков так на 8к очнулась дописывая третью часть. В общем сегодня на суд автора Вселенной и читателей пикабушников отправляю в мир первую часть рассказа.
"Жатва"
Сырой ноябрьский вечер обнимал Москву холодной, мокрой лапой. Он сочился с тяжелого, низкого неба, оседал на голых ветвях деревьев, превращал воздух в ледяную взвесь. Егор сидел на скамейке в сквере у Патриарших, безучастно глядя, как редкие фонари отражаются в маслянистой пленке луж. Он чувствовал, как промозглая сырость пробирается сквозь слои одежды, пытаясь добраться до самых костей, но не двигался. Холод снаружи казался ничем по сравнению с тем, что зарождался внутри. На спинке скамьи, неподвижный, как изваяние из обсидиана, сидел большой грач. Его перья в свете фонаря отливали фиолетовым блеском, а глаза не моргая смотрели в одну точку, словно видели нечто за пределами мокрого асфальта и спешащих прохожих с их мелкими, сиюминутными заботами.
— Опять, Хутх, — тихо сказал Егор, не отрывая взгляда от светящегося экрана смартфона. Голос его был глухим и усталым. — Пятый за два месяца. Почерк тот же. Полиция в тупике. Они носятся по кругу, как слепые щенки.
Грач не шелохнулся. Молчание было его излюбленным ответом. Плотное, древнее оно вмещало в себя больше, чем любые слова. Егор уже привык к этому. Он научился различать оттенки этого молчания: укоризненное, задумчивое, усталое. Сейчас — было напряженным, как натянутая тетива охотничьего лука перед выстрелом.
— Жертва — мужчина, сорок два года, финансовый аналитик. Кирилл Романовский. Был найден сегодня в районе пяти вечера в своей квартире в ЖК "Алые Паруса". Дверь заперта изнутри на два оборота, плюс щеколда. Окна закрыты, следов взлома нет. Ни единого. Как и в прошлые разы… — Егор сглотнул, пробегая глазами по строчкам новостной ленты. Слова казались сухими и безжизненными, неспособными передать и толику того ужаса, что стоял за ними. — Печень удалена с хирургической точностью. Эксперты в недоумении. Говорят, так аккуратно без спецоборудования не сделать.
Он поднял глаза на своего спутника. Тьма в сквере сгущалась, и грач казался уже не просто птицей, а прорехой в реальности, порталом в нечто холодное и беззвездное.
— Ну что ты думаешь? Это же не может быть обычный маньяк. Пять раз подряд, без единой зацепки, проникать в запертые квартиры. Это работа кэле, да? Какого-то мелкого духа-падальщика? Может, он научился проходить сквозь стены и возомнил о себе? — в голосе Егора сквозила слабая надежда. Мелкий дух — это проблема, но решаемая. Привычная, почти рутинная работа.
Хутха медленно, с невозмутимостью векового камня, повернул голову. В его птичьих глазах на мгновение мелькнула бездна. Егор почувствовал, как по спине пробежал холодок, не связанный с промозглой погодой. Это был взгляд существа, видевшего рождение и гибель ледников, взгляд, в котором суета человеческих городов тонула без следа.
— Голод бывает разным, — проскрежетал грач. Голос его походил на трение камней, под невероятным давлением. — Есть голод тела, он прост и честен. Есть голод души, он болезнен и неутолим. А есть вековой голод, он ненасытен и лжив. Духи-падальщики жалки. Они подбирают крохи страха и отчаяния, что остаются после настоящих хищников. То, что творится в этом городе, — не пиршество падальщика. Это жатва Жнеца. Жнец не приходит за крохами. Он берет урожай целиком.
Егор снова уткнулся в телефон, пролистывая бесконечные комментарии закрытого чата. Пустая болтовня, теории заговора, глупые шутки. Люди пытались осмыслить ужас, облекая его в привычные, безопасные формы. Он почти закрыл страницу, когда его палец замер на последнем обновлении, добавленном буквально пять минут назад. Небольшой абзац, слившийся с общей массой текста, набранный мелким шрифтом. «Источник близкий к расследованию на условиях анонимности сообщил деталь, ранее не разглашавшуюся в интересах тайны следствия. На лбу каждой жертвы кровью нанесен один и тот же символ — грубый, угловатый силуэт птицы, похожей на ворона».
Егор замер. Воздух внезапно стал плотным словно он оказался глубоко под водой. Звуки города — гул машин, далекий вой сирены, смех прохожих — отступили, утонули в навалившейся ватной тишине. Он медленно поднял голову.
Символ птицы. Хутха — грач, что по сути тот же ворон в глазах обывателя. Это не могло быть совпадением. Это послание. Или насмешка.
— Что это значит? — прошептал Егор, глядя на своего спутника.
Взгляд Хутхи был тяжелым. В нем появилось — глубокая, инстинктивная тревога. Так старый волк принюхивается к запаху чужака на своей территории.
— Слова духов — это символы, — наконец произнес Хутха. — энергетические метки — их истинный язык. Этот язык нужно читать не глазами, а присутствием. Мы должны увидеть это место. Воздух хранит последний вздох и тень того, кто этот вздох отнял. Духи оставляют тень которая имеет свой запах и вкус. Звони своему человеку в погонах. Нам нужно на место жатвы.
Егор кивнул, уже набирая номер.
Молодой следователь Саша, которому он год назад помог с «необъяснимой» серией самовозгораний в старом доме на Таганке, по официальной версии списавший все на ветхую проводку, ответил после первого же гудка. Разговор получился коротким. Егор не просил, он требовал. Ссылка на «консультацию по нетрадиционным аспектам дела» сработала. Через двадцать минут желтое такси несло их по мокрым артериям ночного города в сторону Авиационной улицы.
Чем ближе они подъезжали к сверкающему огнями элитному комплексу, тем сильнее Егор ощущал перемену. Вначале — едва заметное давление в висках, потом — ощущение озноба, не связанного с температурой. У оцепленного подъезда было на удивление спокойно. Полицейские в форме двигались медленно, их лица были бледными и какими-то опустошенными. Они говорили вполголоса, словно боялись нарушить тишину. От этого места веяло выморочностью, словно невидимый вампир уже прошелся здесь, выпив не кровь, а жизненную энергию.
Саша встретил их у лифта. Его лицо, обычно живое и насмешливое, было серым.
— Егор, я не знаю, что ты тут хочешь увидеть. Там… там просто жутко, — он понизил голос. — Не в плане крови. А просто… воздух тяжелый. Ребята жалуются, что голова болит, слабость. Криминалисты уже заканчивают, так что у вас минут пятнадцать. Не больше.
— Спасибо, Саш. Этого хватит.
Лифт бесшумно вознес их на тридцать второй этаж. Хутха на плече Егора сидел неподвижно. Когда двери открылись, Егора ударило волной абсолютной, неестественной тишины. Даже гул города сюда не долетал. Словно квартира находилась в вакууме. И холод. Пронизывающий, мертвый холод, заставляющий зубы стучать.
Саша провел их внутрь. Роскошная, стерильно чистая квартира-студия с панорамными окнами, выходящими на черную ленту ночной Москва-реки, усыпанную огнями. Идеальный порядок. Ничто не сдвинуто, не опрокинуто. Никаких следов борьбы. Посреди гостиной, на дорогом светлом ковре, лежало тело.
Вокруг него еще работали двое криминалистов в белых комбинезонах, но их движения казались замедленным, бессмысленным танцем призраков. Они не разговаривали, лишь изредка обменивались тихими командами.
Егор медленно шагнул вперед. Давление на уши усилилось. Он чувствовал это место не только телом, но и чем-то другим — своим пробудившимся четыре года назад даром. Пространство было осквернено. Не грязью или кровью, а присутствием. В воздухе висели невидимые, но ощутимые сгустки темной, застывшей энергии. Они походили на чернильные кляксы в чистой воде, медленно расползающиеся, отравляющие все вокруг. Цеплялись за сознание, вызывая тошноту и глухую, беспричинную тоску.
Он подошел ближе, насколько позволил следователь. Жертва, Кирилл Романовский, одет в дорогой домашний костюм из кашемира. Он лежал на спине, раскинув руки, и его лицо было искажено не болью или страхом, а безмерным, детским удивлением. Словно он увидел фокусника, доставшего кролика из шляпы, и в следующую секунду этот кролик перегрыз ему горло. Ни следов борьбы, ни капель крови на ковре. Лишь аккуратный, почти медицинский разрез на боку, под ребрами, и абсолютно белые, словно бельмо зрачки.
Темный, уже запекшийся на остывшей коже лба. Грубая, злая, нарисованная его же кровью, с какой-то издевательской небрежностью птица. Егор наклонился, не касаясь тела. От символа исходил едва уловимый мороз, отличный от общего холода в комнате. Концентрированный. Колкий.
Егор медленно, почти инстинктивно, поднял ладонь и занес ее над лбом убитого, в паре сантиметров от кожи.
Не физически. В его сознание ворвался ледяной вихрь чужих ощущений. Не образы, не звуки — чистая, дистиллированная эманация. Древний, всепоглощающий голод, не имеющий ничего общего с физической потребностью в пище. Это был голод пустоты, стремящейся пожрать бытие. Ледяной, расчетливый интеллект, наслаждающийся своей властью и точностью. И насмешка. Всепроникающая, высокомерная насмешка над короткой, трепыхающейся жизнью смертного. Егор почувствовал, как черные, маслянистые сгустки энергии, висевшие в воздухе, потянулись к его руке, словно привлеченные теплом его собственной жизни. Он резко отдернул руку, тяжело дыша.
— Что за черт… — прошептал он.
И в этот момент Хутха спрыгнул с его плеча на пол. Он приземлился тяжело, без птичьей легкости, словно весил сотню килограмм. Грач сделал несколько медленных, тяжелых шагов к телу, и воздух в комнате стал не просто ледяным — он стал хрупким и ломким как тонкий лед перед тем, как треснуть. Лампы на миг моргнули и погасли, погрузив комнату в полумрак, разгоняемый лишь огнями ночного города за окном. Криминалисты испуганно вскрикнули. Через секунду включилось аварийное освещение, залив все тусклым, болезненным светом.
Хутха замер в метре от тела. Он не смотрел на рану или на символ. Его голова была наклонена, и он словно втягивал ноздрями воздух, пробуя на вкус ту невидимую тень, что осталась на месте преступления. Он пробовал тот самый отпечаток, который едва не свел с ума Егора.
И Егор увидел это. Увидел, как перья на загривке его спутника медленно встали дыбом. Услышал тихий, горловой звук, похожий на рычание, который вырвался из птичьей глотки. Звук ненависти и нестерпимой боли.
А потом в сознание Егора ударил голос Хутхи. Не скрипучий и не каменный. Он был подобен раскату грома в ясный день, оглушающий и беспощадный, полный тоски и ярости тысячелетней выдержки.
Егора качнуло, словно от удара. Он схватился за голову. Мысль Хутхи была не просто информацией, она была оружием, наполненным силой. Хутха всегда сдерживал и контролировал силу понимая, что тело и сознание молодого шамана еще не готово познать всю его мощь и могущество, но сейчас она буквально прорывалась наружу, готовая уничтожить все на своем пути.
«Я ЧУЮ ЕГО СЛЕД. ЭТА ВОНЬ НЕ МЕНЯЕТСЯ ВЕКАМИ. ЭТА ПЕЧАТЬ ГОРЕЛА НА ТЕЛЕ МОЕГО НАРОДА! ОН СПАЛ. Я ДУМАЛ, ОН ИССЯК, РАСТВОРИЛСЯ В ВЕЧНОСТИ, В МЕРЗЛОТЕ. ПЕЧАТЬ СЛОМЛЕНА! ОН ПРОСНУЛСЯ, И ОН ГОЛОДЕН!»
В глазах грача вспыхнул холодный огонь вечной стужи. Это была не злость смертного. Это была ярость самой памяти, самой земли, столкнувшейся с тем, кто однажды уже пытался ее сожрать. В этой ярости смешались горечь поражения, боль утраты и несокрушимая решимость.
«Но тысячу из них он спал в безвременье, — мысленный голос Хутхи стал тише, точнее, превратившись в острие ледяного копья. — А я ходил между мирами, собирая себя по крупицам из ветра и камня. Пропасть между нами больше не бездна. Теперь это просто река, шириной в тысячу лет. Он ослаб. Я стал сильнее».
Егор почувствовал это знание, как удар тока. Баланс сил. Математика вечности. Три тысячи лет мощи древнего духа против силы молодого шамана Хутхи тысячу лет назад — это было верное поражение. Но теперь дух проспал тысячу лет, его сила истончилась. А Хутха, отринувший смертную плоть и ставший чистым духом, провел эту тысячу лет набирая мощь, становясь частью самой природы. Разрыв сократился. Враг все еще был сильнее на тысячу лет. Все еще невероятно много, но уже не бесконечность.
«Он вернулся, — голос Хутхи стал шепотом. — Он вернулся, чтобы посмеяться над моей памятью».
Егор не спрашивал, кто «он». Он просто стоял, парализованный волной чужого тысячелетнего гнева, глядя на растерянные лица криминалистов и своего знакомого следователя. Они видели лишь странного парня и его ручного грача. Они не чувствовали, как в их привычном, логичном мире только что открылась древняя, незаживающая рана и как их мир стал полем битвы для сил, которые древнее гор и рек. И он, Егор, наследный шаман, оказался прямо в ее эпицентре.
Хутха не произнес больше ни слова. Он развернулся, подпрыгнул, и мощным взмахом крыльев вылетел в приоткрытое для проветривания окно, растворившись в ночи.
— Мне нужно идти, — бросил Егор ошеломленному Саше и побежал к выходу.
Город лежал под ними, раскинувшись морем огней. Шум мегаполиса здесь, на высоте, превращался в низкий, монотонный гул, похожий на дыхание спящего гиганта. Хутха уселся на парапет. Ветер трепал его черные перья.
- Помнишь наши первые встречи на крыше после инициации?
Перед Егором тут же всплыли образы и силуэты. Он увидел, как на старой московской крыше, среди спутанных проводов и ржавых антенн, сидел молодой человек и смотрел на небо. Он не любовался закатом. Он пытался увидеть его — не глазами, а чем-то более глубоким, что проснулось в нем несколько месяцев назад. Пытался разглядеть потоки энергии, ауру города, ту невидимую ткань мира, о которой без умолку талдычил его… наставник.
«Ты снова пялишься, как баран на новые ворота, — прозвучал в его голове ехидный, клокочущий голос. — Ты пытаешься увидеть дух глазами. Это все равно что пытаться услышать вкус. Расслабься. Дыши. Почувствуй».
На перилах рядом с парнем сидел крупный, иссиня-черный грач. Он склонил голову набок и уставился на него блестящими глазами. Это был Хутха. Ну, или то, чем Хутха предпочитал прикидываться в этом мире. А парень – сам Егор.
мурашки пробежали по спине, но картинка все не проходила. Будто Хутха решил посмотреть с ним семейное видео одно из тех что смотрят престарелые парочки в годовщину свадьбы.
—Легко тебе говорить, — пробормотал Егор, не разжимая губ. — Ты занимаешься этим тысячу лет. А я — три месяца. Для меня закат — это просто закат. Красиво, но… плоско.
«Плоско, потому что ты мыслишь плоско, — безжалостно продолжал грач в его сознании. — Город — это не камень и стекло. Это живой организм. Вот сейчас, под нами, в миллионах квартир люди любят, ненавидят, боятся, надеются. Их эмоции — это душа города. Его нервные импульсы — это потоки данных в твоем интернете. Его дыхание — это гул метро. Ты должен научиться это ощущать, а не высматривать».
Егор вздохнул и закрыл глаза, пытаясь последовать совету. Он и правда ощущал. Гул. Давление. Миллионы жизней, сплетенных в один гигантский, гудящий клубок. Но это было похоже на шум толпы — невозможно разобрать отдельные голоса. Сейчас его дар был похож на старый радиоприемник, который ловил все станции сразу.
Их странный союз начался с глупости. В семнадцать лет Егор будучи первокурсником Южно-Уральского государственного университета из-за своей чрезмерной упрямости и любопытства попал в обиталище Криксы и чуть не погиб. Он и не подозревал, что его прапрапрадед по материнской линии был эвенкийским шаманом, и в его крови дремала древняя сила, которая однажды вырвалась наружу. По стечению обстоятельств чтобы избежать смерти Егору пришлось заключить контракт кровью с духом помощником и на его зов откликнулся он. Древний, как вечная мерзлота.
Сначала Егор был в восторге. Настоящий дух! Магия! Но восторг быстро сменился головной болью. Хутха оказался не мудрым наставником из фэнтези, а ворчливым, саркастичным стариком, запертым в теле птицы и в голове подростка. Он комментировал все: еду Егора «Ты называешь эту химическую дрянь пищей?», его музыку «Это похоже на предсмертный вой раненого моржа», его попытки заговорить с девушками «Она видит твою неуверенность за три улицы. Даже белка в парке выглядит более мужественно». Но со временем, сквозь бесконечные подколки, Егор начал чувствовать иное. Глубокую, застарелую тоску, скрытую за сарказмом. А Хутха, в свою очередь, кажется, начал проникаться к этому шумному, хрупкому и до смешного живому человеческому детенышу чем-то вроде… привязанности. Он учил Егора видеть мир духов, рассказывал о ветрах и звездах, о законах, которые старше человечества. Между тысячелетним духом и студентом-недоучкой возникла странная, колючая, но прочная дружба.
—Ладно, на сегодня хватит, — сказал Егор, открывая глаза. — Пойдем домой, у меня в холодильнике есть сосиски. Знаю, ты их ненавидишь, но…
—Я чувствую в них энергию скорби больше, чем в мясе мамонта, погибшего в ледниковую эпоху, — проскрипел Хутх. — Но это лучше, чем ничего.
Внезапно видение оборвалось как пленка в конце фильма.
— Ты спрашивал, что это за кэле, — неожиданно начал Хутх, и его голос больше не был голосом грача. Он звучал глубоко и чисто, как будто шел не из птичьего горла. Это был голос тысячелетнего шамана — Он не просто кэле. Кэле — это всего лишь злобный дух. То, что пришло в твой мир, древнее. Его имя стерлось из памяти людей, но духи помнят. Мы звали его Кэле-Нутэнут, Пожиратель Земли. Его сущность — вечный голод. Неутолимый голод к жизненной силе, что сокрыта в печени живых существ.
Хутх замолчал, глядя на россыпь огней внизу.
—Но я помню его таким, каким он был, когда пришел в мои земли. Тысячу лет назад.
Мир перед глазами Егора качнулся, подернулся дымкой. Голос Хутха стал проводником, и городские огни поблекли, уступая место бескрайним снежным равнинам, озаренным холодным сиянием низкого солнца.
— Зачем ты мне показал наш первый урок на крыше? Как это связано с Пожирателем Земли?
— Никак. Я просто хотел вспомнить этот момент. Я бы хотел, чтобы в твоей жизни было больше обычных «плоских» закатов и рассветов.
Конец первой части. Вторая часть будет опубликована в субботу.
