Если вам неинтересна личность и положение автора в литературе — пропустите первые три абзаца. Моментами будет душно.
Кто такой Стивен Райт? Бездарность? Очередной обделенный внимание писательшка? Да. Ладно, конечно Нет. Это человек, который от руки корпеет над каждой своей книгой настолько усиленно (пять небольших книжек за сорок лет), что каждый негативный рецензент и провал в продажах вводит его в депрессию. От того перед началом работы над важной для него исторической книгой о расе и гражданской войне он берется за написание чего-то более политкорректного и простого — «С волками жить».
Увы, новую книгу, как и его предыдущий роман, снова ждала коммерческая неудача, незаметно прошла для читателя, не сыскав новых поклонников. Стивен больше не видит смысла писать, и не пишет все двенадцать лет молчания. Для него писательство — это акт общения, и работа над книгой не окончена, пока не завершится акт общения с читателем. Даже после публикации его последнего того самого исторического романа он так и не оправился от провала «С волками жить». На это наложился и кризис личной жизни, что привело к отчужденности по отношению к товарищам по писательству, среди которых числятся и великие имена. А еще он бывший разведчик во Вьетнаме, дебютная книга вдохновлена именно этим опытом.
Так почему его книги вообще должны кому-то нравится? Точно ли перед нами неоцененный талант? Хоть кто-то из великих ценит его? Имя Тони Моррисон вам что-то говорит? Она высоко оценила «С волками жить». Райт преподавал у нее литературное мастерство. А мастодонт Делилло? Ему нравилось все творчество Райта. А Робер Кувер? А оценивший талант Уильям Гибсон? Пишущий ему блербы Томас Пинчон? Уильям Гэддис, хранивший «С волками жить» на полке важных ему книг? Критик и исследователь постмодернистского Ларри Маккаффери, поместивший «С волками жить» на 13-е место в своем знаменитом списке «100 лучших художественных книг 20-го века»? В списке выше идут Моррисон, Пинчон, Джойс, Набоков, Берроуз, Беккет, Кувер, Фолкнер, а чуть ниже Малькольм Лаури («У подножия вулкана», перечитываемый Хемингуэем множество раз), сам Хемингуэй, Делилло, Вулф, Фицджеральд, Гэддис, Гэсс, Эллисон, — очень комплиментарная компания, наряду с непоследними писателями расположился Райт, да? В общем, какой-то писатель для писателей, которому хренов космос мешает пробиться к достойной публике, чтобы уверенно занять место как минимум рядом с Делилло.
Скрытая жемчужина, которой не повезло с обложкой и аннотацией. Именно, книга с уродливой обложкой и с кашей в аннотации, говорящие либо ничего — ну, кроме того, что эта книга ширпотреб и говно — либо вводящие в заблуждение. А меж тем эта книга представляет из себя предельно реалистичный портрет американского духовного ландшафта юга страны, американской идеи резкого перехода из одного жизненного сценария в другой, нередко путем побега, поиска другого за пределами привычного.
Восемь наполняющих роман историй, где каждая — это самостоятельное погружение в отдельно взятого человека, молодую пару или семью, живущих на грани социопатии, незнающих о существовании друг друга, но по соседству вот-вот переходящих черту душевного безумия, иногда. Каждая часть на первый взгляд читается самостоятельным рассказом, но все они склеены одной тенью, странствующей по дороге, появляющейся путником, любовником, вором, убийцей, под чужими именами, с чужими судьбами. Но главное общее начало этих портретов — в ментальной загрязненности всех слоев общества, будь то социальные изгои, средний или высший класс, в духоте наэлектризованной атмосферы обособленного существования — это зацементированное напряжение наэлектризованности каждый раз произвольно нарушает кто-то чужой, приводящий в движение того, кто устал и боится, — в среде и обстановке, где люди бьются током, бьются о стену недоверия и непонимания со стороны ближнего, все кругом разваливаются, все всё видят, но молча сидят в тишине, находясь в одержимом внимании на себе, на своем ничтожном и раненом «я»; никто не в курсе своего настоящего «я», своего настоящего имени, настоящего положения, но все успели заметить утрату идентичности, поисками чего озадачен каждый.
Обрывистость и неспешность трагедий, неприятное предчувствие дурного и страшного внутри вялого быта, общность темы утраченного навыка слушать и эгоизма зацикленного «я» — все это дает право проводить параллели между «С волками жить» и «Потерянным альбомом» (1995) Эван Дары, о котором когда-то немного я говорил. Уверен, Эван Дара читал Стивена Райта. Еще вспоминаются рассказы Маркеса, там тоже не хватает воздуха в предгрозовой ауре, находишься в ожидании несчастья бедного человека. И конечно напрашивается менее точное сравнение с Уолессом, тематически и интонационно, в частности цикл «Интервью с подонками» и «Личность в депрессии». Важно уточнить: в своих рассказах Уоллес позволяет себе легкую иронию, цинизм, язвительность, юмор (часто смеюсь, читая его), Райт же напротив — серьезен, юмор гость редкий, нет выраженного цинизма и иронии.
Чтобы точно было понятно, что это такое. «С волками жить» — это такой Керуак наизнанку. Как и в «В дороге», главному герою надоела традиционная жизнь среднего американца; он с наскока бросает всё, отправляется куда глаза глядят; есть еще пару совпадений с героями Керуака (Сал и Дин), которые могут рассекретить сюжет, так что опустим.
Вся "наизнанка" заключена в ловком фокусе, она же причина фрагментарной структуры романа: в «В дороге» мы чувствуем-видим-слышим мир и людей от лица гг, Сала, мы в голове этого чувака, мы наблюдаем его путь и мысль, нам так привычна мягкость движения камеры, переключения кадра, потока декораций, персонажей. А сейчас выверните пов, представьте, что чувствовать-видеть-слышать вы будете от лица тех, кто повстречается Салу, а сам Сал окажется нежданным гостем. Выходит, плавность сюжетной дороги исчезла, как и естественность перехода одного к другому, к новому пространству, событию, нас заранее и резко перекидывает в следующую на очереди локацию, куда главный герой должен вот-вот добраться, на локацию с действующими персонажами, о жизни которых мы ничего не знаем, но мы вынужденно и без прелюдий ныряем в конфликт незнакомца, потихоньку расчищая песок его прошлого. Кардинальная же разница в том, что Сал — это славный парень, доставляющий незнакомцам свет, веселье, наслаждение, добро и любовь, после него остается шлейф из грусти сентиментального расставания. Наш же «битник» — полная противоположность, несет только больше боли и страдания, порой оставляя позади себя смерть.
Вдруг кто-то встретит себя в одном из. С виду они образцовые муж и жена, по лужайке детишки топ-топ, с качели наблюдает няня, вечером барбекю в компании друзей, гораздо успешных, между прочим, — звучит прелестно, что-то не так? Неудовлетворенность собой, неудовлетворенность браком, обоюдное молчание, избегание друг друга, нереализованные мечты, поиск идентичности, своего «я», осточертевшая работа, рутина обыденности, влечение к запретному, апатия, молчание, измены, зависть, зависимость, агрессия, извращения, желание все бросить, уйти, сбежать, убить, украсть, оскорбить, навредить, провалиться в бесконечный трип, нажраться, натрахаться, исчезнуть, спастись.
Меня занесло, перечислил все виды состояния и желания человека книги целиком. Будь то история о парочке кокаиновых наркоманах, оскорбляющих и опиздошивающих друг друга ссаными трусами, забытые её бывшим, который заскочил покувыркаться, пока нынешний кусок жира поехал за дозой. Комментарий: этого дуэта психов я пиздец как не понял; это такое дно, что посочувствовать и понять поведение и ход мыслей сложно; я сочувствовал молодым из «Реквием по мечте», они похожи на людей, они и есть люди, которых можно понять, за которых реально переживаешь; но эти двое... давайте дальше.
Или об крайне странном автостопщике психе. Комментарий: не беспокойтесь, ничего критичного не проспойлерю; на поверхности фабула непримечательна; книга фрагментарна, без резких переворотов и качель, без жирных итоговых точек в финале (и исключениями). Или о бессмысленной жизни двадцатисемилетнего чувака, зарабатывающем на скрытой сьемке ничего неподозревающих парочек в «доме траха». Или как двое американских туриста, нежные и глянцевые, как с обложки модного журнала, ради новых ощущений на пути к селению в диких джунглях индонезийского острова совершают переход из комфорта изобилия в условия первобытного племенного существования.
Или об уставшем отце семейства, который сидит на ресепшне придорожного мотеля, живет там вместе с семьей, пишет киносценарий про инопланетян, наивно веря в успех, пока в ста метрах от него ему изменяет жена с его же товарищем, о чем известно сжалившимся над ним работникам мотеля, но не ему; плюс у него тупая несовершеннолетняя дочь вместе со своим бойфрендом, объебанным цыганом, сваливает автостоп венчаться до вегаса, ха-ха. Комментарий: к слову об упомянутом киносценарии; в книге полно отсылок к культуре телевидения и кино; особенно заметна авторская любовь к фильмам ужасов, десятки упоминаний всякой классики; вообще, есть несколько жутких сцен, которые своей неожиданностью ломают обстановку относительного спокойствия, достойны лучших хоррор произведений, вызывают волнение и легкий страх.
Но особенно выделю историю двух лесбиянок, работниц загса-часовни в Вегасе. Одна из них мать двоих детей, которую преследует бывший, проебавший собственный план заработать сто миллионов долларов к тридцати пяти (кто тоже метил к таким суммам? знакомо?). Комментарий: любая описанная судьба есть серьезная проблема. Вся книга — ворох проблем. Большинство бегут, особенно мужчины, они же, лесбиянки, пытаются разобраться, поворачиваются к своим демонам лицом, настраивают хрупкий инструмент, что привносит в их жизнь дисгармонию, резонирующие колебания. Кстати, в произведении женские персонажи преобладают над мужскими.
Кто-то спросит Нахрена это читать? мало ли написано книг о выжатом среднем классе, маргиналах, изнанке американского общества? Отвечу Качественное отличие этого романа — в экспериментально-замороченной прозе, в перегруженном, но чарующем языке. Намеренное предпочтение в одном предложении громоздких эпитетов, иногда фонетически грубого слова мягкому и поэтически-текучему, — гениальный способ передать натянутость нерва уставшего и заблудшего. Длинные раздутые расползающиеся по всей странице абзацы, приходится перечитывать по несколько раз, дабы до конца уловить мысль, состояние, происходящее. Текст насыщен странными инопланетными сравнениями, порой слишком плотно, cлишком удушливо, но не стоит опасаться, далеко не вся книга написана усложненно, максимум треть, автор не забывает добавить воздуха, кристально чистой поэзии, начинает писать проще, разреженно, кратко, диалоги. Райт прекрасный стилист, который текстуально поднимает читателя то к осязаемой ясности смыслов, то обрушивает на него полеты экзистенциальных космических абстракций.
Да, получается так, что от книги устаешь; действительно требовательна к читателю; беритесь с готовностью нагружаться медленным тягучим чтением; приложите честные усилия и вдумчивость; тогда пройти сквозь детальность психологизма покалеченных голов, в кружеве уникального языка, не покажется процессом нудным; за день легко прохожу триста страниц Кинга, от Райта перегреваюсь уже на сотне.
Для вас, может быть, истина еще не очевидна — штош, значит не достало убедительности и таланта — но я скажу Перед нами по-настоящему штучная вещь, способная испугать, встряхнуть, разбудить от сна обыденности и потерянности; вам предложено восемь историй и столько же попыток очнуться, увидеть в зеркале уставших лиц своё модульное, запутанное, непроявленное «я», разглядеть слово «БЛЕФ» у себя на лбу, после чего самим начертить маршрут решения или побега из душной тюрьмы притворства, или что вы там выберете.
В случае, если вы точно настроены прочесть сие творение, то, возможно, я слишком перехвалил экспонат, создал ложный образ маст-хэв искусства, а оно таковым не является, далеко не для всех. Ну а если ваша уверенность непоколебима, происходит стопроцентное совпадение с вашим «я», то больше не читайте этот отзыв, забудьте мои слова, выкиньте из головы, потому что мне кажется — нет, я уверен в этом — что рассказал чуток важного, лишнего выдал из благородных побуждений, без чего бы не вышло передать текстуру и структуру произведения с уникального ракурса. Кысь.
